О бережном обхождении с женским полом

 

Однажды я спросил знакомую даму, что лучше: старомодно провести медовый месяц целиком или ограничиться выходными?

– По‑моему, нет ничего лучше длинного медового месяца, – отвечала она после некоторого раздумья.

– Однако чем дальше, тем они короче. Примета времени.

– Примета времени, – возразила моя собеседница, – закрывать глаза на то, к чему стоило бы присмотреться. Чем скорее мужчина и женщина с этим покончат – к добру или к худу, – тем лучше.

– Покончат с чем? – удивился я.

Да уж, привычка говорить загадками – не лучшая черта моей приятельницы.

Она подошла к окну и выглянула наружу.

– В древности существовал обычай, – начала она свой рассказ, разглядывая мокрый тротуар, – когда молодые люди, влюбленные друг в друга, или воображающие, что влюблены, проводили первую брачную ночь в храме. Извилистыми темными коридорами жрец приводил пару в огромный зал, где звучал голос их божества, и запирал массивную дверь, оставляя новобрачных одних. Там, во тьме, они приносили богам свою жертву. В эту ночь голос божества вещал о будущем: верен ли их выбор, уготована ли их любви долгая жизнь или скорая смерть. Утром священник выводил молодых из храма, однако никому не разрешалось расспрашивать их о том, что сказал голос, а им следовало хранить тайну.

Нынешний обычай проводить медовый месяц в Брайтоне, Швейцарии или Рамсгите – в зависимости от предпочтений и толщины кошелька – кажется мне подражанием той ночи в храме перед алтарем забытого божества. Молодые вступают в брак, мы желаем им счастья и осыпаем рисом, и вот уже жених и невеста машут нам из окна коляски. Мы отправляемся по своим делам и спустя некоторое время снова встречаем молодоженов. Их лица осунулись и погрустнели, и нас мучает вопрос: о чем вещало им божество в те дни, когда они выпадали из поля нашего зрения? Увы, спрашивать не принято, да они бы и не признались.

Рассмеявшись, моя приятельница отошла от окна и заняла место за чайным столиком. Гости продолжили разговор о пьесах, картинах и общих знакомых.

Впрочем, с каким бы пиететом я ни относился к мнению уважаемой приятельницы, не стоит воспринимать ее слова слишком буквально.

Женщинам свойственно смотреть на жизнь с чрезмерной серьезностью – бог знает почему.

Джек и Джил[16] кубарем катятся с холма, набивая шишки и сдирая колени, расплескивая воду, которую набрали с таким трудом.

– Хватит реветь, что за ребячество, – одергиваем их мы, взрослые, привыкшие смотреть на жизнь философски. – Берите ведерки – и вперед!

Маленький Джек и маленькая Джилл, потирая заплаканные глаза и ободранные коленки, снова лезут в горку.

– Глупышки, – беззлобно смеемся мы им вслед, – нашли из‑за чего расстраиваться. Учитесь терпеть. Подумаешь, расшибли лоб. От этой малышни столько гвалту!

Но когда мы – повзрослевший седоусый Джек и Джилл с мелкими морщинками вокруг глаз – летим с холма, проливая воду, – вот где трагедия. Солнце меркнет на небе, реки текут вспять. Мистер Джек и миссис Джилл скатились с холма – одному Богу известно, что они там делали. Камешек попал под ногу – происки темных сил, не иначе! Мистер Джек и миссис Джилл расшибли лбы, разбили свои маленькие сердца и теперь стоят, недоумевая, отчего мир не рухнул при виде их драмы.

Перестаньте, Джек и Джилл, ваши терзания не стоят выеденного яйца. Придется вам снова подняться на холм и наполнить ведро. В следующий раз будете смотреть под ноги.

Наш мир состоит из смеха и слез, поцелуев и прощаний. Относитесь к нему проще, ведь в целом жизнь – приятная штука.

Смелее, приятель, военная кампания – не только барабаны, флейты и прощальный кубок. Когда‑нибудь передышка заканчивается, и снова марш, снова бой. Бивуак посреди виноградника, веселые ночи у лагерного костра, нежные ручки приветственно машут вслед, ясные глаза туманятся слезами. Тебя пугает музыка битвы? Вперед: одним медаль, другим – скальпель хирурга, и всем нам, рано или поздно, шесть футов сырой земли. Чего бояться? Смелее, приятель!

Можно прожить жизнь с сытым равнодушием аллигатора, можно – с обостренной чувствительностью серны.

Мой философствующий друг, не стоит утешать отца над гробом сына, разглагольствуя о том, что ничего нельзя изменить, ибо это утверждение не совсем верно: изменился сам отец. Солдату с пулей в шее никогда не стать прежним. Он смеется, пьет вино, скачет на лошади, но вечерами, когда меняется погода, боль одерживает верх, и вы находите его на диване в темном углу.

– Что с тобой, дружище?

– Ничего страшного, старая рана, почти прошло.

Тихо закройте дверь. Дайте ему побыть одному. Еще в этом сезоне он вернется в свой гольф‑клуб, вы с готовностью дадите ему десять очков форы, и вскоре он обретет былую форму. Однако всякий раз – встречая сыновей своих приятелей; слушая Брауна, когда тот, захлебываясь от восторга, станет хвастать крестом, который заслужил его шалопай Джим; поздравляя со сдачей экзамена старшего сына Джонса, – он будет терзаться болью. Постепенно боль утихнет, и он снова научится смеяться чужим историям и рассказывать свои, с аппетитом обедать и раскладывать пасьянс. В конце концов раны затягиваются.

Смиритесь с тем, что Томми никогда вам не достанется, а Дженни ни за что вас не полюбит. Не хватает на бордо – пейте пиво. Довольствуйтесь тем, что есть. Стоит ли сетовать на судьбу? Сколько можно рыдать и заламывать руки? Скоро придут Смиты, и мы славно поболтаем о последних спектаклях и выставках. Где одеколон? Где щипцы для завивки? Мы же не собираемся сводить счеты с жизнью прямо сейчас! Банановая кожура или засорившаяся каминная труба – рано или поздно судьба сама избавит нас от хлопот.

Что, так и будем хандрить, Джек и Джилл? Ни разу не улыбнемся и скоро совсем зачахнем, и сгинем во цвете лет, ибо мир жесток, жизнь печальна, а небеса не слышат наших молитв? О Боже, Боже, бедные мы, несчастные!

Мы носимся с каждой царапиной. А вот нашим предкам было недосуг распускать нюни – они непрестанно сражались за жизнь. Смерть и несчастье ждали за порогом, и люди учились презирать их. Мы же только и делаем, что, сидя в тепле и довольстве, растравляем свои пустяковые ранки. Кольнуло в боку, защемило сердце – нам уже мнится, что мы на краю могилы. Чтобы пробудить в Гамлете чувства, которые в современном поэте рождает недовольная гримаса певички или скачок цен на бирже, потребовалось угробить его отца, утопить возлюбленную, обесчестить мать. И чем легче наша жизнь, тем в более мрачном свете она нам представляется. Матросы Одиссея встречали смехом раскаты грома и восход солнца; нынешнему изнеженному моряку не в радость ни солнце, ни дождь, они лишь пугают его, переполняя жалостью к себе.

Под влиянием этих мыслей я спросил другого приятеля, чей оптимистичный взгляд на мир не раз меня выручал, что он думает о медовом месяце.

– Мальчик мой, – отвечал приятель, – послушай моего совета: если ты когда‑нибудь надумаешь пойти под венец, пусть твой медовый месяц продлится не дольше недели, и постарайся до предела насытить его беготней. Закажи обзорный тур. Распишись в субботу с утра и, не тратя времени на завтрак и прочие глупости, поездом на одиннадцать десять отправляйся с молодой женой в Париж с вокзала Чаринг‑Кросс. В воскресенье покажи ей Эйфелеву башню, накорми обедом в «Мезон Доре», а вечером своди в «Мулен Руж». Ночным поездом доберетесь до Люцерна, посвятите Швейцарии понедельник и вторник, а в четверг с утра отправляйтесь в Рим (с заездом на великие итальянские озера). В пятницу вы должны быть в Марселе, откуда махните прямиком в Монте‑Карло. Позволь юной супруге поддаться соблазну за карточным столом. А ранним утром в дорогу – пересечете Пиренеи на мулах, в воскресенье передохнете в Бордо. Возвращайтесь в Париж не позднее понедельника (не забудь сводить жену в оперу), а к вечеру вторника вы должны быть в Лондоне, усталые, но довольные, что наконец‑то добрались до дому. Не давай ей возможности присмотреться к тебе, пока она не узнает тебя получше. Ни один, даже самый идеальный, мужчина не способен удержаться на высоте под пристальным взором юной девушки. Медовый месяц для супругов своего рода микроскоп. Отвлеки ее, замажь стеклышко. Не сиди сиднем. Помни, что мужчина в отличие от женщины проявляет себя с выигрышной стороны, когда деятелен. Так что пусть суетится жена. Поручи ее заботам багаж, заставь ютиться в углу купе, а сам развались на сиденье. Пусть послушает мужскую брань, подышит табачной вонью. Пусть поймет, что ей достался не худший представитель мужского рода.

Один мой приятель, отличный малый, собственными руками угробил свое счастье. Медовый месяц, проведенный в уединенном коттедже в глуши – никаких событий, только утро, день и вечер, – разрушил его брак. Молодая жена изучила его вдоль и поперек. Когда мой приятель зевал, а зевал он в ту пору довольно часто, она размышляла о размере его рта. Когда ставил ногу на каминную решетку, оценивала форму его ступни. Во время обеда она с увлечением наблюдала, как он ест, – праздное времяпрепровождение лишило ее аппетита. По ночам – безделье лишило ее также и сна – слушала, как он храпит. На второй день мой приятель устал молоть чепуху, а она устала ее слушать (слова, которые он шептал ей на ушко, утратили очарование, произнесенные громко и внятно). И, не имея иных тем для обсуждения, а равно и общих интересов, они сидели и молча смотрели вдаль. Однажды какой‑то пустяк заставил его чертыхнуться. Случись это на переполненной платформе или в тесном холле гостиницы, новобрачная ойкнула бы от неожиданности, и дело закончилось бы дружным смехом. В этом Богом забытом месте неосторожные слова подхватило эхо, и они закружились по небу, расширяя круги. В ту ночь молодая легла спать в слезах. Так что главное, мальчик мой, не давать женщинам спуску, не позволять предаваться праздности. Чем меньше вы будете задумываться, тем лучше для вас обоих.

Свой худший медовый месяц я провел на юге Англии в тысяча восемьсот… не важно, скажем, несколько лет назад. Я был молод и застенчив. Девушки жаловались на мою заторможенность, но девушкам вечно не угодишь. Однако мою сдержанность не сравнить с ее робостью. Мы путешествовали из Линдхерста, что в Нью‑Форесте, в Уэнтнор – в те дни весьма утомительное предприятие.

– Как удачно, что вы составите Минни компанию, – сказала ее тетушка во вторник. – Она боится путешествовать в одиночестве. Если вы за ней присмотрите, я буду спокойна.

Я ответил, что почту за честь сопровождать ее племянницу, и я не кривил душой. В среду я отправился в контору и заказал два билета до Лимингтона, где нам предстояло пересесть на пароход. Я не предвидел никаких осложнений.

– Осталось место на крыше и одно на задней скамье, – заявил пожилой кассир.

– А нельзя ли забронировать два места рядом? – спросил я.

Старый добряк подмигнул мне (всю обратную дорогу до дома я гадал, что означает эта гримаса) и сказал:

– Что‑нибудь придумаем.

– Вы очень добры, – вежливо ответил я.

Кассир благожелательно обнял меня за плечи. Я счел его выходку фамильярной, но, полагаю, намерения у него были самые невинные.

– Что ж мы, не люди, сынок? Сами там были.

Я решил, что он говорит про остров Уайт.

– Считается, сейчас лучшее время, – заметил я.

Стояло начало лета.

– Что летом, что зимой, главное, чтобы он тянулся подольше. Так что не подкачай, сынок! – И добрый старикан похлопал меня по плечу.

Еще немного, и я бы его одернул.

На следующее утро в половине восьмого мы с Минни были на станции. Я называю ее Минни не потому, что мы с ней на короткой ноге, просто забыл фамилию. С тех пор как мы виделись в последний раз, минуло десять лет.

Она была хорошенькой девушкой, а когда смеялась, карие глаза туманили слезинки. Ее тетушка не провожала нас, сославшись на головную боль; впрочем, ей хватило сил заверить меня на прощание, что она полностью мне доверяет.

Старый кассир заметил наше приближение за полмили, о чем не преминул поведать кучеру, который, в свою очередь, довел сей любопытный факт до сведения пассажиров. Наше появление встретили гробовым молчанием, которое прервал кучер, дунувший в рожок. Звук вышел не слишком благозвучный. Кучер явно вложил в него душу, но ему не хватило дыхания. Очевидно, малый только учился дудеть и не обрел пока истинного мастерства.

Нежданно‑негаданно мы с Минни оказались в центре внимания. Кассир помог девушке выйти из экипажа. На миг я испугался, что он хочет поцеловать ей руку. В ответ на мое приветствие кучер ухмыльнулся. Ухмылялись пассажиры, горничная и официант, стоявшие на пороге гостиницы, ухмылялись во весь рот. Я отвел Минни в сторонку и прошептал:

– С нами что‑то не так, посмотри, все вокруг ухмыляются.

Она обошла вокруг меня, я обошел вокруг нее, но мы не заметили ничего предосудительного.

– Я все устроил, – объявил кассир. – Молодые люди сядут на козлах сбоку, получится пятеро на скамье. Вы ведь не против потесниться?

Кассир подмигнул кучеру, кучер подмигнул пассажирам, пассажиры принялись усиленно подмигивать друг другу. При этом все покатывались от хохота. Двух гостиничных горничных била истерика, и им пришлось цепляться друг за дружку, чтобы не упасть. Наверняка это был самый веселый дилижанс из тех, что курсируют между Линдхерстом и Вентором.

Мы сели, и я как раз придумывал остроту, чтобы разрядить атмосферу, как к дилижансу подошла тучная дама и пожелала узнать, где ее место.

Кассир показал на середину скамьи.

– Нам пришлось усадить на скамью пятерых, – добавил он.

– Пятеро тут не поместятся, – возразила тучная дама.

Пятеро таких, как она, – несомненно, четверо пассажиров средней комплекции плюс один вроде нее – вполне, хоть и не без труда.

– Если хотите, можете занять место сзади.

– Еще чего! – возмутилась дама. – Я заказала билет в понедельник, и вы обещали мне, что место будет спереди.

– Я могу сесть сзади, мне все равно, – предложил я.

– А вы не рыпайтесь, молодой человек, – сурово произнес кассир, – я сам все улажу.

– Позвольте, я сяду сзади, – сказала Минни, порываясь встать. – Обожаю там ездить.

Вместо ответа кассир силой усадил Минни на скамью.

– Итак, мамаша, определитесь, куда вы хотите сесть? – вопросил он тучную пассажирку. – Спереди или сзади?

– А почему бы не исполнить их желание? – спросила тучная дама, тыча ридикюлем в меня и Минни. – Вы же слышали, они оба любят задние места.

Кучер встал с козел, расправил плечи и отчеканил:

– Или вы сядете сзади, или скатертью дорога. Я пятнадцать лет вожу дилижанс по этой дороге и ни разу не позволил семейной паре ехать раздельно!

Его выступление вызвало горячее одобрение слушателей. Тучная дама, осознав, что мешает счастью молодой четы, удалилась на заднее сиденье, щелкнул хлыст, и мы покатили.

Так вот в чем заключалась разгадка странного поведения наших попутчиков! Мы были в местности, славящейся романтическими пейзажами, в разгар брачного сезона. Две из трех пар, посещающих эти края в июне, оказывались молодоженами, третья только собиралась связать себя узами брака. Куда ж отправиться на медовый месяц, если не на остров Уайт! Наша одежда и багаж производили впечатление новых, даже зонтики, как назло, были с иголочки, а если сложить наши годы, то нам никак не могло быть больше тридцати семи. Конечно, мы молодожены!

Должен признать, на мою долю редко выпадали такие скверные дни. Что до Минни, то, как впоследствии поведала мне ее тетушка, она путешествие пережила с трудом. В ту пору Минни обручилась с молодым священником и была предана ему всей душой, я же сходил с ума по одной милашке по имени Сесилия. Моя возлюбленная жила с матерью в Хэмпстеде. Я ничего не имел против ее местожительства, но до сих пор вспоминаю, как спускался с холма от Черч‑роу к Суисс‑коттедж‑стейшн. Такие вещи не забываются, особенно когда ботинки, в которых вы проходили весь день, нестерпимо жмут, а дорога идет с холма, и вам приходится все время переносить вес с пятки на пальцы. Впрочем, с Сесилией у нас ничего не вышло, так что оставим эту тему.

Наши попутчики, люди простые и безыскусные, всю дорогу отпускали в наш адрес шуточки, впрочем, вполне невинные – будь мы с Минни и впрямь женаты. Я надеялся, что Минни пропускает их мимо ушей, и, кажется, ей хватило ума так и поступить.

Не помню, где мы остановились на обед, но ягненок в мятном соусе пришелся по вкусу всей компании, за исключением меня, Минни и тучной дамы, так и не смирившейся с потерей места. Относительно моего поведения мнения сочувствующих разделились.

– Какой‑то он надутый, – поделилась одна дама с мужем своим наблюдением. – Мог бы и приобнять ее разок.

Юная официантка проявила большую сдержанность.

– А мне нравится, что он не лезет к ней с телячьими нежностями, – заявила она буфетчику. – Терпеть не могу, когда милуются у всех на глазах.

Никто из них даже не подумал понизить голос, словно мы были двумя попугайчиками в клетке, отчего‑то не желающими развлекать толпу своими фокусами.

Интересно, как ведут себя в подобных ситуациях настоящие новобрачные? Наверняка, устав от назойливости окружающих, устраивают показательную демонстрацию, чтобы попутчики поскорее от них отвязались.

На пароходе легче не стало. Минни умоляла меня объявить во всеуслышание, что мы не муж и жена. Но как я мог исполнить ее желание? Попросить капитана вызвать всех пассажиров на палубу и обратиться к ним с речью? Тогда Минни заявила, что больше не вынесет издевательств, и в слезах удалилась в дамский салон. Ее расстроенный вид зрители сразу же приписали моей холодности. Один болван уселся напротив меня, грозно раздвинул ноги и укоризненно покачал головой.

– Ступайте вниз, юноша, и приголубьте бедняжку. Послушайте старого опытного человека: всего‑то и нужно, что обнять ее покрепче и признаться в вечной любви!

Живут же на свете такие идиоты!

– Да чтоб ты удавился со своими советами! – вскричал я с таким пылом, что от неожиданности болван чуть не свалился в воду. Спасли его лишь клетки с птицей у борта: сегодня явно был не мой день.

В Райде кондуктор с нечеловеческим трудом раздобыл для нас отдельное купе. Я вручил ему шиллинг за труды, не пожалел бы и полсоверена, если б он запихнул к нам в купе еще восьмерых пассажиров. Тогда любопытствующие не заглядывали бы к нам в окно на каждой станции.

В Уэнтноре я сдал Минни с рук на руки ее отцу и первым же поездом вернулся в Лондон. Я больше не мог ее видеть; полагаю, она ощущала то же самое. В следующий раз мы встретились за неделю до ее свадьбы.

– Где вы намерены провести медовый месяц? – спросил я. – В Нью‑Форесте?

– Где угодно, – ответила она, – только не на острове Уайт.

Однажды зимним субботним вечером я наблюдал любопытную сценку на Уайтфилд‑стрит, напротив Тоттенхем‑Корт‑роуд. Весьма неплохо одетая, хоть и изрядно растрепанная дамочка вылетела из паба. Она была пьяна и вне себя от ярости. Полицейский предложил ей не задерживаться и идти своей дорогой, на что подвыпившая красотка осведомилась, знает ли бобби, как следует обращаться к леди, и пообещала пожаловаться своему кузену, лорд‑канцлеру.

– К нему мы сейчас и отправимся, – не растерялся полицейский. – Идите со мной.

И взял пьянчужку за руку.

Она отпрянула и едва не растянулась на тротуаре. Чтобы удержать женщину на ногах, полицейский схватил ее обеими руками за талию. Она вцепилась ему в шею, и парочка несколько раз повернулась вокруг своей оси. И тут, как нельзя кстати, шарманка на углу заиграла вальс.

– Кавалеры, приглашайте дам! – выкрикнул какой‑то шутник. Толпа грянула хохотом.

Я смеялся вместе со всеми – ситуация и впрямь вышла забавная, а на физиономии полицейского застыла гримаса, достойная гравюры Хогарта. Внезапно я заметил под фонарем девочку, на ее лице читался такой ужас, что мне невольно захотелось утешить ее.

– Не бойся, это просто пьянчужка, полицейский ее не обидит.

– Ах, сэр, это моя мать.

Наши шутки всегда кого‑то ранят. Человек, севший на гвоздь, не станет участвовать в общем веселье.

 

© Перевод М. Клеветенко

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: