Долго стояли две женщины на берегах различных континентов, разделенных бушующим морем, и молча смотрели друг на друга. Постепенно море угомонилось и улеглось у ног женщин, словно ласковая собачонка.

Не сильно видно серчала колдунья на похитителей. Обыкновенные товарно-денежные отношения. Товар колдуньи - ее колдовские познания и проклятия. Деньги паши - они и есть деньги, их с собой к праотцам не возьмешь. Сникла Фатима, словно ее на жарком ветру многие годы подсушивали. Превратилась в облезлую, седую волчицу, поджала хвост и убежала. И никто ее потом никогда больше не видел. Словно ее никогда до этого и не было.

В семьях погибших пиратов подросли сыновья, построили новые кумары, и не прошло нескольких лет, как они уже бороздили прибрежные воды, уходя с каждым годом все дальше и дальше. Поседевшие, в мгновение ока братья, основали после этого вблизи бухты церковь, во славу Святого Спиридона. Но проклятие, на то оно и проклятие, что бы ни просто так, взять, и в одночасье прекратиться.

Однако, на протяжении многих поколений, в семьях потомков братьев рождались преимущественно мальчики, которые повзрослев, становились священниками. Любили, совершали порою героические, порою бессмысленные поступки. И замечали люди, что слишком уж часто заканчивали они свою земную жизнь не в стариковской постели, окруженные многочисленными домочадцами. Погибали мужчины их рода на поле битвы и в борьбе со стихией. Случалось, что приходилось встречать смертный час в постелях, но постели эти часто были постелями чужих жен. Женщины же, рождались гордыми, красивыми и очень верными. И, как и подобает женщинам, рожали в муках. И еще многие поколения рода преследовало мужчин проклятие чернокожей колдуньи. Но, со временем, и оно стало ослабевать. А потом и вовсе сила колдуньи перешла к одному из потомков братьев. А к кому сказать не могу, потому, что мне сие не ведомо….

Да и было ли, на самом деле - это, особое проклятие чернокожей колдуньи - закончил свой рассказ Георгий и лукаво посмотрел на Рахиль - верить цыганам, а особенно когда они и не цыгане вовсе, сама понимаешь, дело не благодарное.

За заиндевелыми окнами домика бушевала пурга. Холодный ветер, через плохо законопаченные щели в окнах и дверях, врывался в комнату, теребил шторы, покачивал керосиновую лампу, с выцветшим зеленым абажуром. Где-то, такое впечатление, что совсем рядом с домом, на железнодорожной станции, перекликались маневровые паровозы. В печи вяло потрескивали сухие, березовые дрова. По стенам, потолку и старой мебели, расталкивая друг друга, слонялись таинственные тени. Удивительное это ощущение, когда вдруг, уловив незнакомый звук, запах, даже никогда ранее не виданный предмет, уходишь из реальности, ни на миг, ни на минуту, а на целую жизнь. Проникаешься давним, иногда даже не тобой испытанным состоянием. Нет, это вовсе не воспоминание. Это внезапное перевоплощение в далекую, возможно никогда не существующую, не реальную - реальность. Как тогда ей хотелось быть той самой русоволосой красавицей, у мыкнутой одним из братьев. Но при обязательном условии, чтобы брат обязательно был Георгием. А интересно, есть ли у него братья? Скорее всего, нет. Уж про это он обязательно бы рассказал. Единственное, что поняла тогда Рахиль, что дело сие - темное и простому уразумению не подвластное.

А однажды, долгим зимним вечером, случилось – то, что по логике вещей и должно было когда-то случиться.

Кажущимся бесконечным, вьюжным зимним вечером, помешивая раскаленные уголья в раскрытой топке печи, как бы между делом, Георгий признался в том, что ей и без того давно было ясно.

- Выходи за меня, а я для тебя самого лучшего коня украду. Есть у меня, ахалтекинец на примете. Ни у кого больше в городе такого коня нет, и не будет!

- Хватит коней! Одного ты уже крал. И сам знаешь, что из этого получилось! - Рахиль попыталась перевести все в шутку.

Георгий обиделся и больше к этой теме никогда не возвращался. Утром следующего дня, не попрощавшись и не сказав куда, цыган ушел. Да и какой цыган заранее знает, куда его в скором времени уведут пути дороженьки. Вместе с ним исчезла и единственная фотография, на которой Рахиль была запечатлена среди вишневых цветов родительского Чернобыльского сада. Такая юная и такая счастливая.

Долго смотрела она через мутное, заиндевелое окно своего вновь опустевшего домика, вслед уходящему цыгану. Видный мужчина. Заматерел, бородкой кучерявой обзавелся. За таким, любая женщина бегом побежит. Но только не она, старовата уже, на молоденьких мужичков поглядывать.

- Но ведь поглядываю же – поглядываю, стерва такая - зло думала про себя Рахиль.

Она чувствовала, что еще мгновение, и ее сердце, выпрыгнув из груди, поскачет, вслед за уходящим цыганом. Словно скрипичные струны были натянуты, готовые лопнуть, только тронь, обнаженные нервы Георгия. Конечно, конечно же, чувствовал он спиной зовущий взгляд Рахиль. Не мог он его не чувствовать. Столько отчаяния, любви и в тоже время страха за него было в этом взгляде. Но цыган уходил все дальше и тоненькая ниточка, связывающая их, ослабевала, ослабевала, ослабевала….

Вот он дошел почти до конца улицы. Невдалеке остановились легкие козырные санки, запряженные молодой белой кобылой. Из пролетки вывалилась грузная фигура какого – то господинчика в бобровой шубе. Кучер, совсем уж собрался тронуться с места. Уже вожжами передернул. Но, остановленный взглядом цыгана, замер на месте. Так и запечатлелся в ее памяти, словно на фотографии, грустный цыган кормящий хлебом, со своих, слегка подрагивающих ладоней, белую кобылицу.

Конечно же, она догадывалась, что мир тесен. Но полностью осознала, как же он тесен, только после того, как чуть ли не каждый житель города, выразил свою причастность к ее, по их мнению, неутешному горю. Искренне сочувствовали и высказали все, что думали о цыгане. Таким, оказывается, корыстным и неблагодарным. То, его видели на Одесском мыловаренном заводе, принадлежащем миллионщику - Белицкому. То, на ярмарке в Бендерах, в сопровождении беременной цыганки. То, в окрестностях Житомира, в одной из кибиток кочующего табора. Информации было так много, что, в конце концов, Рахиль окончательно запуталась.

А времечко, пусть и неуверенно, застенчиво как – то, все шло, шло и шло. И никакие силы не могли его остановить. В Сербии убили австрийского подданного Франца Фердинанда, началась мировая война. В первую очередь перепадало гражданскому населению, особенно цыганам, которых целыми таборами, словно капусту из пулеметов шинковали. Потянулись вглубь, уже трещавшей по всем швам, но все еще империи, впереди отступающих Российских войск бесчисленные толпы беженцев. Заклубилась пыль за горемычными цыганскими кибитками…

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: