ЖЕНЩИНА С САНИТАРНОЙ СУМКОЙ.

       Последствия изуверских допросов с пристрастием, незаметно пройти для молодого, не успевшего окрепнуть организма, не могли. И, конечно же, не прошли.
С начала ни что не предвещало беды. Все началось с элементарной простуды. Нюра немного потемпературила, посопливилась, почихала, закашляла. Горло немного поболело. Потом пошла на поправку. Вроде бы и повода для беспокойства особого не было. Все болеют. Куда же от болячек, деться? Только все эти чихания, кашель и побаливания слишком уж часто повторяться стали. А главное, слишком долго не прекращались.

- Авитаминоз, ничего страшного! – таким заключением, возможно, успокоили бы Нюриных родителей современные эскулапы и выписали бы горы всевозможных БАД-ов и витаминов.

Примерно так же говорили и при этом прятали глаза, всевозможные бабушки знахарки, к которым обращались Нюрины родители за помощью, в далеком восемнадцатом.

- Ты бы милочка побольше капусточки квашеной кушала! С мочеными яблочками. Это во все времена первейшее средство от детских недомоганий. Да, вот еще что, щавелечек с медом и крапивкой! И ножки почаще с горчичкой надо парить.

Что-то при этом нашёптывали и зажженные спички в святую воду бросали. Ничего не помогало. Потом, по всему телу чирьи пошли. Заговорят бабушки один, другой, почти на том же самом месте выскакивает. Но, за элементарной простудой, видно скрывалось что-то, более серьезное. Однако, об этом шибко не задумывались, до того, как у нее ни с того, ни с сего по ночам начала подскакивать температура. Нюру начинало колотить, словно в лихорадке. Она покрывалась липким, холодным потом, вскакивала с постели и с оглушительными воплями:

- Не убивайте меня! Не убивайте меня, пожалуйста! - рвалась на улицу.

Тогда, и привели ее, к недавно переселившейся из Мокрого Мичкаса в Большую Тичелму, повивальной бабке - Шурке Анчихровой. По - уличному - Карпушихе. С огромным ячменем в уголке глаза, измученная непрекращающимися заговорами и отчитками, за версту разя запахом ихтиоловой мази, предстала Нюра перед маленькой благообразной старушкой. В ответ на плевок озабоченной бабушки, необходимый якобы для лечения, в хоть и больной, но её собственный глаз, Нюра среагировала ответным смачным плевком. Однако, Карпушиху эта ее незамедлительная реакция, даже порадовала. Жить будет! И действительно. Вроде бы теми же самыми травами потчевала Нюру Карпушиха. Ту же самую молоденькую крапивку с медом предлагала. Те же самые молитвы и наговоры шептала, что и другие! А может и не отчитывала она Нюру совсем. А просто, разговаривала с ней, как-то по - особенному. Как подружка с подружкой. Но, через некоторое время, девочке стало легче, и по ночам она уже не мчалась, как умалишенная, оглашая окрестности отчаянными криками. Конечно же, особого повода для радости не было. Кто знает, может это только временное явление. А более серьезная хворь только притаилась. На домашнем совете было решено вести Нюру в Пензу. А там - как бог подскажет. Заручились рекомендациями лечебных учреждений, куда пришлось обращаться раньше. Кроме этого, в одной из частных больниц им присоветовали в перспективе, после посещения Пензы, дополнительно обратиться к известному профессору Преображенскому, практикующему тогда в Самаре. Не сомневались, что побывают и в Самаре. Очень надеялись на помощь крепкого, на тот момент, железнодорожного братства. И угораздило же их приехать в Пензу вечером, двадцать восьмого мая. Как раз в канун Чехословацкого мятежа. Ивану Максимовичу, на его несчастье обратившемуся в железнодорожные мастерские за помощью, без лишних разговоров вручили трехлинейку, патронташ и красный бант. Поставили на довольствие. Все отговорки, вроде тех, что он и охотничьего ружья-то никогда в руках не держал, и на действительную службу, как работник депо, не призывался, на представителей новой, рабочей власти, не действовали.

- Ничего! – успокоили – приспичит, и из пушки палить научишься без всякого обучения.

И сразу без перехода -

- Хочешь в пушкари?

 В пушкари Ивану Максимовичу не хотелось, поэтому остановились на винтовке. Выписали какие-то бумаги и дали два часа на - то, чтобы определить Нюру в Губернскую больницу.

- С контрой покончим, не сумлевайся! А к той поре и дочурку твою подлечат. Поедешь в свою Тичелму Советскую власть устанавливать.

Про то, что «мать ее» власть эту, вроде бы там уже установили и без его помощи, по понятным соображениям говорить побоялся. Определил Нюру в общую палату с роженицами, легочниками и душевно больными, и ушел защищать Советскую власть.

Большинство палат Губернской больницы занимали раненые солдаты, из расположенного в этом же здании военного госпиталя. Как только со стороны Соборной площади донеслись первые выстрелы, молодая женщина со смуглым усталым лицом и коротко остриженными под мальчишку, так стригли переболевших брюшным тифом, волосами, бросила на вешалку, сильно перепачканный чужой кровью больничный халат, схватила санитарную сумку и опрометью бросилась в самую гущу боя. Разглядеть женщину, облаченную в полинялую солдатскую форму и стоптанные кирзовые сапоги, было сложно. Вместе с ней ушли и несколько солдат, из числа выздоравливающих. Увязалась за ними и Нюра. Ей казалось, нет, она была уверена, что отец обязательно влипнет в очередную историю. Ее не прогнали по той простой причине, что когда ее обнаружили, было уже поздно. Вокруг творилось такое!

Пока отец воевал, Нюре пришлось увидеть все. Здание Губернской больницы находилось не далеко от Соборной площади, где все и происходило. Видела она и то, как красногвардейцы затаскивали на колокольню пулеметы. И то, как потом их посекли с броневиков, пригнанных чехами. Видела, как растерянные пушкари палили из своих трех дюймовок куда-то на противоположный берег реки, где в это время переформировывались эшелоны с мятежниками. И видно, не попадали. Потому, что взрывы раздавались совсем рядом – в районе женского монастыря. Возможно, многие годы спустя, кто-то из никогда не нюхавших порох и скажет -

- Больше орали и в грудь себя кулаками стучали, чем воевали!

Но, откуда же, тогда взялись раненые и убитые? Понятное дело, тыловикам, составляющим костяк пензенской милиции и ополчения, сопротивляться пленным чехам и словакам, прошедшим мясорубку империалистической войны, было сложновато. Но, они же не дрогнули и при первых выстрелах не разбежались! А уж о том, получилось, что у них, или не получилось, судить не нам.

И не удивительно, что в скором времени Нюра потеряла женщину с санитарной сумкой из вида. Потом, когда девочка, попытавшаяся напоить водой раненого в живот чеха, отшатнулась от ее затрещины, но совсем не обиделась –

 - Нельзя, так нельзя!

 И снова их пути разошлись. Нюра искала отца. Женщина, по всей видимости, искала смерти.

И снова, за короткий промежуток времени они встретились. Отца Нюра не нашла. Женщине «повезло» больше. Если бы не санитарная сумка, об которую некоторое время назад вытерли окровавленный штык, Нюра бы ее не узнала. Скорчившегося за низенькой церковной оградой человека, она приняла за раненого бойца. Когда же попыталась перевернуть и вгляделась в бледное как мел, перекошенное невыносимой болью - лицо, с кровавой пеной в уголках страдальчески сжатых губ, жутко закричала, окончательно убедившись, что это сестра милосердия из госпиталя. А вот и убийца! Стоит, довольно ухмыляясь, винтовкой поигрывает. В его огромных ручищах трехлинейка кажется игрушечной. Грязные, волосатые руки. Кулачищами впору быков на бойне глушить. Чем врачиха ему помешала?

- Так, он же, из наших - из русских! - вихрем пронеслось в воспаленном мозгу девочки.

 Разве он не знал, что это - женщина? Может ему нужно было от нее, что-то другое? -- Ну и сволочь, заскрипела зубами девочка, наконец-то поняв, по растерзанной одежде женщины, что же ему на самом деле было нужно.

 - Ах! Он, оказывается! Все - таки, знал!!! – замельтешили в Нюрином мозгу не хорошие мысли.

 Известно, что у детей подросткового периода развития, почти полностью отсутствует рефлекторное чувство страха. Нюра в тот момент не боялась никого и ничего, как молодая, не опытная, но от этого не переставшая быть опасной, волчица. Волчица, но определенно - не девочка. Вот тут-то мордовороту стало страшно. И не мудрено. Перед ним стояла разъяренная волчица. Бывалые охотники знают, что вставшей на защиту детеныша волчице, в глаза лучше не смотреть. Уже откровенно обвалявшийся «герой» видимо это знал. Только Нюра ничего этого не знала, даже не догадывалась. Просто стояла и просто смотрела! И в глазах ее происходило что-то страшное, раз уж откровенно ухмылявшийся, минуту назад, верзила, двухметрового роста, внезапно заверещал, как побитая собачонка, и бросив винтовку ломанулся по кустам в направлении кирпичного забора. Только сухие сучья под подошвами сапог захрустели! Вполне возможно, что для всех участников этой драмы, пережитые мгновения, были худшими в жизни. Нюра об этом никогда не задумывалась. Возможно, и «герой», выживи он в этой передряге, тоже согласился бы с этим утверждением, но его никто не спрашивал. А женщина? Но с такими ранами разве выживают? На Нюрин крик, подбежали два красноармейца, и уложив раненую на шинель, поволокли к зданию храма, куда приносили убитых и раненых.

Без разбора, своих и всех остальных. Вскоре нашелся и Нюрин отец, которому воевать, судя по его потерянному виду, хотелось еще меньше, чем до начала боя. Когда он храбрился и постоянно передергивал затвор винтовки, Нюра так и не поняла тогда, стрелял ли он вообще? Стрелять, для Ивана Максимовича, в человека….

Повинуясь приказу, на глазах повзрослевшей дочери, Иван Максимович кинул винтовку в общую кучу не учтенного оружия и проходными дворами ушел к живущим в районе железнодорожного вокзала, родственникам. Какие уж тут поездки в Самару, к каким-то там профессорам! Всего шестьдесят часов пробыли взбунтовавшиеся чехи в Пензе. И как только по железной дороге в направлении Москвы снова пошли поезда, отец договорился с поездной бригадой и отбыл в Тичелму, где их уже не чаяли увидеть живыми.

Нюра в качестве «трофея» привезла санитарную сумку. Ту самую, перепачканную кровью неизвестной женщины. Кровь, правда, по эстетическим причинам пришлось замыть. Но, что это в нашем случае изменило? И больше всего на свете ей хотелось стать когда-нибудь врачом, медицинской сестрой, нянечкой. Знахаркой, в конце-то концов! Ох уж эти детские слова – когда-нибудь!

Все, что бог не делает - к лучшему. Так вроде бы в народе говорят. А еще про какой-то клин, который клином же и вышибают. Увидела Нюра все эти кровавые разборки и без всяких докторов поправилась. Или пришлось сделать вид, что поправилась. Распространяться по этому поводу она не любила.

Вернувшуюся ни с чем, из Пензы девочку, снова приняла под свое крылышко Карпушиха. Они постоянно где-то уединялись и болтали, болтали, болтали…. Родители Нюры не возражали. Официальная медицина не помогла, может все-таки, поможет не официальная? Но Нюра продолжала болеть. В ее каждодневном полусне, полуяви все основательно перемешалось. Она отчетливо слышала, как разговаривали предметы. И в тоже время молчали люди. Люди безмолвствовали, но

Она, каким-то таинственным образом, умудрялась читать их мысли. Постоянно разговаривала с какими-то лягушками и тритонами, живущими бог-весть, в каком роднике. В гости к ней приходила малюсенькая, размером с подберезовик рыженькая девочка. А огромная, старая и от того беззубая гадюка, с огромными человеческими глазами, вообще жила у нее под подушкой.

Вся странность заключалась не в том, что в природе не существует гадюк с человеческими глазами и рыженьких девочек размером с подберезовик. Бог бы с ними, девочками этими! Люди, которым Нюра про них рассказывала, сами начинали верить в эту галиматью. Понимали, что такого быть не может. Отлично понимали, но верили же! А эта ее история, свидетелем которой была она сама! Сама? Это тысяча, если не больше лет назад! Ну и понятно - к ней стали относиться, как к очередной сельской дурочке. Вот, кстати и ее история:

       Давным – давно, преследуемое многочисленными полчищами злобных кочевников, пришло в эти, скрытые непролазными болотами и не проходимыми лесами места, очень маленькое и очень гордое племя. Собственно говоря, и не племя это уже было. В живых осталось горстка сильно измученных многодневными переходами голодных людей. Мужчин, женщин, стариков и детей. Враги все теснее и теснее смыкали кольцо вокруг беглецов. И все меньше и меньше шансов на спасение у них оставалось. И вдруг, произошло что-то непонятное. Словно нож через масло, сквозь плотные ряды кочевников, словно их на самом деле и не было, спокойной и грациозной походкой прошла русоволосая молодая женщина, с глиняным горшочком в руках.

 - Ведунья, ведунья, ведунья! – не веря своим глазам, зашептали уже прощавшиеся с жизнью беглецы, седовласые воины и безбородые юноши.

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: