Глава I . Концепция детства в произведениях Ч. Диккенса

Содержание

 

Введение

Глава I. Концепция детства в произведениях Ч. Диккенса

1. Диккенс и детство

2. Тема детства в ранних романах Ч. Диккенса

.   Детские образы в романе «Жизнь Девида Копперфила, рассказанная им самим»

Глава II. Христианская концепция детства Ф.М. Достоевского

1. Поэтика детских образов Ф.М. Достоевского

2. Поэтика детства у Достоевского и её реализация в романе «Подросток»

.   Актуализация философского концепта детства в романе «Братья Карамазовы»

Глава III. Сопоставление диккенсовской концепции детства и христианской концепции детства в произведениях Достоевского

Заключение

Список источников и использованной литературы

Введение

 

Пик интереса к осмыслению образа ребёнка в литературе приходится на XIX век. Из поэзии романтиков, считавших детство особым и самоценным миром, эта тема к середине столетия перемещается в прозу, детство становится темой бытия личности в гармонии с собой и миром. Образ детства - характерное явление и в английской, и в русской литературе. Проведём некоторые сравнения. Викторианское общество проявляет большое внимание к проблемам детства: происходят реформы в области детского воспитания и образования, появляются детские книги и журналы. Вокруг живописца Т. Уэбстера, специализирующегося на детской теме, собирается группа художников-единомышленников.

Маленькие герои прочно входят в мир «взрослой» литературы. «Джейн Эйр» и «Городок» Ш. Бронте, «Грозовой перевал» Эм. Бронте, «Испытание Ричарда Февереля» Дж. Мередита, «Мельница на Флоссе» Дж. Элиот, «Школьные годы Тома Брауна» Т. Хьюза, романы Ч. Диккенса - вот далеко не полный перечень романов, правдиво и ярко воссоздающих светлый мир детства.

Викторианское отношение к детям двойственно: романтическая нежность и восхищение сочетаются с пуританской жёсткостью и суровостью. Преобладающей концепцией детства у романистов середины XIX века является романтическая. Викторианцы увидели «малый мир» детства «детскими» же глазами, во всех его мелочах и подробностях. Ведь именно в это время в Англии расширяется производство игрушек, складывается культура рождественских праздников с его обязательными элементами: встречей всей семьи, подарками, ветками остролиста, ёлками, индейкой и пудингами. В романах большую значимость приобретает описание подробностей детского быта, игр, «вещного мира» («Дэвид Копперфилд» Ч. Диккенса). Романисты передают внутренний мир своих героев, их мечты и фантазии (романы сестёр Бронте, Дж. Элиот). Во многих произведениях достоверность повествования достигается с помощью «детской» точки зрения на мир. Она создаётся столкновением детского и взрослого взглядов на одно и то же событие, воспроизведением особенностей детского мышления, отражением гиперболизированного видения мира, использованием детской лексики. Почти все английские романы о детстве автобиографичны - в мировой культуре происходит расцвет дневникового, мемуарного жанров.

Развитие образа детства в русской литературе прочно связано с английской традицией. До середины 1840-х годов почти не появляется произведений с центральным героем-ребёнком, хотя о детстве главных персонажей идёт речь в «Евгении Онегине» А. Пушкина и «Мёртвых душах» Н. Гоголя.

К середине века ребёнок - основная фигура в прозе писателей разной литературной ориентации. Среди них «Деревня» и «Зимний вечер» Д. Григоровича, «Семейство Тальниковых» А. Панаевой, «Неточка Незванова», «Маленький герой», «Униженные и оскорблённые» Ф. Достоевского, «Бежин луг» И. Тургенева, «Сон Обломова» И. Гончарова, «Воспоминания детства» П. Кулиша, «Святки» М. Михайлова, трилогия Л. Толстого.

В эти же годы в России появились переводы многих произведений английской литературы, где изображение детских лет героя занимало главное место. Кроме многочисленных переводов романов Диккенса, выходят переводы и переложения «Жизни и приключений Майкла Армстронга, фабричного мальчика» Ф. Троллоп, «Тома Джонса» Г. Филдинга, «Джейн Эйр» Ш. Бронте и других. Появление темы детства в русской литературе было связано и с усилением автобиографического начала в прозе. Стремление автобиографии проследить развитие, формирование своего «я» с самых истоков неизбежно смыкалось с воспоминаниями о детстве.

Самым читаемым и любимым английским писателем в России XIX века был Ч. Диккенс. Во всех романах «великого и неподражаемого» дети играют существенную роль. Поэтому не случаен интерес к диккенсовскому взгляду на ребёнка. Незлобивость, чистосердечие, способность верить и жалеть - самые существенные черты детства, каким оно видится Диккенсу. Но они и есть слагаемые совершенной, евангельской личности. Диккенс не просто великий писатель («Просейте мировую литературу - останется Диккенс». Л. Толстой) - он великий христианский писатель.

Основоположником темы детства в русской литературе до сих пор считают Ф.М. Достоевского. Тема детства, конечно, неизбежная и для прежнего искусства, но никем до этого писателя так остро и глубоко не понятая. И дело, разумеется, не столько в количестве детских образов у Достоевского и даже не столько в силе непосредственного художественного изображения им детей, сколько именно в глубине и остроте понимания им этой вековечной темы. Детство в творчестве Ф.М. Достоевского - одна из основных тем. Его концепция многообразна и неоднозначна. В традициях Диккенса и натуральной школы одной из ключевых становится тема детского страдания. Нищие, обездоленные сироты предстают в каждом его романе. Мучения детей соотносятся в художественном мире Достоевского со страданиями Иисуса Христа: ребёнок для него - «образ Христов на земле». Возможно, потомками Поля Домби являются другие дети романов этих двух писателей - внешне более благополучные, но одинокие, «странные», принадлежащие, по Достоевскому, «к разряду задумывающихся детей, довольно многочисленному в наших семействах».

О своих драматичных отношениях с окружающим миром размышляют Неточка Незванова, Нелли Валковская. Как и у Диккенса, многие взрослые герои Достоевского сохраняют детскость. Но у диккенсовских персонажей это проявляется в чудачестве. Концепция же русского романиста сложнее: или это детскость в христианском смысле, присущая самым чистым людям (князь Мышкин), или инфантильность, эгоцентризм и замкнутость на себе (Алёша Валковский).

У обоих писателей взрослые герои «проверяются» детьми. «Положительность» персонажей Диккенса определяется их отношением к детству. Дети Достоевского играют более активную роль, становятся судьями. Важное значение в формировании образа героев имеют их воспоминания о собственном детстве. «Злодеи» Диккенса никогда о нём не думают. В воспоминаниях героев Достоевского детство то окрашивается в идиллические тона (Варенька в «Бедных людях», Иван Петрович в «Униженных и оскорблённых»), то предстаёт зловещим и мрачным («Подросток»). Дети часто становятся аргументом в спорах взрослых (анекдоты Ивана Карамазова).

В мире Диккенса мало злых и некрасивых детей. Ребёнок у Достоевского, напротив, часто внешне непривлекателен и душевно надломлен, даже у положительных в целом персонажей бывают вспышки гнева и жестокости (Лиза Хохлакова, Нелли Валковская).

Нередко юные герои Достоевского выполняют функцию резонёров (Коля Иволгин, Коля Красоткин). Его маленькие герои по уровню своего сознания, психологическому развитию старше, чем дети у Диккенса. Они занимают промежуточное положение между детским и взрослым мирами, их уместнее назвать отроками или подростками. В 1870-е годы тема «неготового человека» становится особенно актуальной («Подросток», «Братья Карамазовы»). В последнем романе Достоевского появляются образы «русских мальчиков», с которыми связана тема будущего. Если судьбы детей Диккенса остаются в рамках их частной жизни или имеют символическое значение, то мальчики Достоевского соединены с новой судьбой России, осуществлением её надежд.

Все вышеизложенное и повлияло на выбор темы данной дипломной работы: «Тема детства в произведениях Ч. Диккенса и Ф.М. Достоевского». Тема диплома актуальна и вызвана рядом обстоятельств. Тема детства не нова для исследователей творчества Достоевского и Диккенса, но есть основания полагать, что наступил момент для качественного обновления самих подходов к ней. Этого требует современная ситуация, когда восторжествовала тенденция, которой отчаянно противостоял когда-то Достоевский, - бездетность общественного сознания. Равнодушие к детям - свидетельство вырождения и отдельного человека, и общества, нации, цивилизации. Актуальность данной работы определяется также необходимостью использования нетрадиционных методов и подходов к изучению творческого наследия писателей, позволяющих выдвинуть новые гипотезы и увидеть все большие глубины смыслов в, казалось бы, знакомых художественных текстах. Цель настоящей работы - исследование образов детей в произведениях Ф.М. Достоевского и Ч. Диккенса.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1. изучение концепции детства в творчестве Ч. Диккенса на примере романов «Оливер Твист» и «Девид Копперфилд» и ее влияния на русскую литературу.

2. исследование системы детских образов в творчестве Ф.М. Достоевского и ее реализация в романах «Подросток» и «Братья Карамазовы».

.   сопоставление концепта детства в романах Диккенса и в произведениях Достоевского.

Методы исследования были выбраны с учетом предмета и объекта, соответствовали цели и задачам:

-    теоретический анализ литературоведческой и специальной литературы по теме исследования;

-   сравнительно - сопоставительный метод;

    обобщающий метод.

Объект исследования: концепция детства Ч. Диккенса и Ф.М. Достоевского.

Предмет исследования: тексты произведений Ф.М. Достоевского и Ч. Диккенса.

Структура работы. Наше исследование состоит из введения, трех глав, заключения, списка научной и учебной литературы.

Во введениидается обоснование выбора темы, ее актуальность, формулируются цель и задачи работы. В первой главе рассматривается концепция детства в произведениях Ч. Диккенса на примере романов «Оливер Твист» и «Девид Копперфилд» и ее влияние на русскую литературу. Вторая глава посвящена изучению детских образов в произведениях Ф.М. Достоевского. В третьей главе христианская концепция детства Ф.М. Достоевского сопоставляется с концепцией детства Ч. Диккенса.

Результаты исследования представлены в заключении.

Следует отметить, что данная работа не претендует на полноту анализа обозначенной проблемы. Проводимая в работе система анализа опирается на труды российских и западных исследователей творчества Достоевского и Диккенса, вместе с тем в ней учтены и собственные теоретические изыскания автора.

детство диккенс достоевский роман

Диккенс и детство

 

Детство для Диккенса всегда было не только возрастом, но и очень важным элементом полноценной человечности. Так он считал, что в хорошем и незаурядном человеке всегда сохраняется нечто от «детства», и воплощал это «детское» качество в своих лучших и любимейших героях: детскую наивность в мистере Пиквике, капитане Каттле, Тутсе; детскую искренность и естественность в Поле и Флоренс Домби, детскую наблюдательность в Дэвиде.

Неразрывно с «детскостью» связана «чудаковатость». Окружающие зовут Поля «чудаковатым» ребенком. Но «чудаковаты» и мистер Пиквик, и Ньюмен Ноге, и Дик Свивеллер, и Туте, и Каттль, и мистер Дик, и старая Бетси Тротвуд, и мистер Джарндис, и Боффин. Чудак у Диккенса, существующий в холодном, враждебном и «безумном мире», - носитель человечности и особой мудрости сердца.

Детство всегда интересовало Диккенса как психологическая, нравственная и, конечно, социальная проблема. Одним из первых реалистов он раскрыл читателю мир детской души, психологию подростка. Маркиза, Поль, Дэвид, Сесси Джуп - блистательный пример постижения им детской психологии и того, что он больше всего ценил в человеке: доброты, искренности, нравственной стойкости, самоотверженности, трудолюбия, оптимизма.

Разумеется, Диккенс видел и знал, что дети, живущие в обществе, где царит неравенство, нищета, невежество, эгоизм и стяжательство, где верхи общества попирают права и человеческое достоинство народа, так же подвержены уродливому влиянию, как взрослые. В его романах мы встречаем детей и подростков, испорченных жестокостью, плохим воспитанием, лицемерием, бесправием. Таковы Ловкий Плут, Роб-Точильщик, Депутат, и Диккенс никогда не упускает возможности показать пагубное воздействие на них дурного общественного устройства. По этой же причине он сознательно изображает ребенка как жертву прежде всего общественного зла; к тому же располагал, как мы знаем, и его собственный детский «опыт». Но у Диккенса, как скажет английский писатель XX века Джон Голсуорси, «всеобъемлющее сердце» [4, с. 57]. Он был всецело вовлечен в дела и судьбы всех людей и умел вовлекать в них читателя, который действительно ощущает присутствие Диккенса «за своим плечом». Главное в Неподражаемом Чарльзе Диккенсе - глубоко прочувствованный, деятельный и могучий гуманизм. Он беспределен, как беспределен мир его образов, его художественной фантазии. Мир Чарльза Диккенса - Вселенная, в которой живут созданные его творческим гением люди, очень напоминающие нас самих, хотя действительность того времени, когда они были созданы, - далекое прошлое, как почтовые кареты, в которых пиквикисты разъезжали по дорогам патриархальной Англии. Отошли в прошлое и некоторые особенности личных и общественных отношений, но диккенсовские типы оказались бессмертными, потому что их создавал творец, умевший гениально дополнить увиденное воображаемым. Правда, он еще обладал даром видеть то, чего, как говорил наш Гоголь, «не зрят равнодушные очи». Но, сам увидев, он помогал увидеть другим, преувеличив то, что было зримо сначала ему одному.

Читая Диккенса, пленяясь «благодатной полнотой» (Дж. Сэлинджер) его творчества, в какой-то момент задумываешься о том, почему в известнейших книгах великого романиста один и тот же зачин - рассказ осиротевшего ребёнка. Встреча с очередным маленьким героем Диккенса - почти всегда встреча с жертвой.

Вот тринадцатилетняя Чарли из «Холодного дома», которая заменяет младшим братьям умершую мать. Груз, лежащий на плечах девочки, явно неподъёмен, но Диккенс зачем-то утяжеляет его: трое сирот теряют и отца. Но и этого мало - Чарли не дают возможности прокормить малышей: «Некоторые не хотят её нанимать, потому что она, мол, дочь шпика; другие нанимают, но попрекают отцом; третьи ставят себе в заслугу, что дают ей работу, и платят меньше, чем другим подёнщицам, а работать заставляют больше» [1; 5, с. 67].

Или Дженни Рен (Маленькая швея) из «Нашего общего друга»: Диккенс даёт в отцы калеке, с трудом передвигающейся на костылях, выжившего из ума пропойцу, на которого она работает и который обирает и объедает её.

Сироту-служаночку по прозвищу Маркиза («Лавка древностей»), которая «даже плакать боится», хозяйка морит голодом и держит взаперти, чтобы никто не видел этот ходячий скелетик.

О рассыльном Джо («Холодный дом»), никому на свете не нужном, никому не интересном, физически больно читать. Страшны страницы, где описывается, как это полумёртвое существо сметает листья и прогоняет крыс с могилы такого же, как он, горемыки Нимврода.

Всё это дети-парии, дети из низов, о чём любила упоминать социалистическая критика. Но не менее драматична судьба детей из так называемых приличных семей.

Благополучнейшего, заласканного Поля Домби убивает спесь отца. Идиллически уютное детство Дэвида Копперфилда кончается с появлением отчима. Долго помнится эпизод, когда Дэвид, ошеломлённый, раздавленный зверской поркой, встречает сумерки в своей комнатке под чердаком и пытается уразуметь, что же с ним - со всеми ними, со всей их милой, мирной, благословенной жизнью в Бландерстоне сталось. Детство будущей подруги Дэвида, кроткой, умной и для посторонних глаз благополучной Агнес Уикфилд, - это тяжелейшая работа сиделки при отце-алкоголике, которого девочка, растущая без матери, опекает с младых ногтей.

Этот скорбный перечень можно продолжить, но и без того понятно, что Диккенс «нагружает» своих литературных детей испытаниями, стократ превышающими их возможность справиться с ними. Почему всё-таки писатель с таким упорством преследует «своих» детей? С какой целью? Ведь персонажи писателя - это его мысли о жизни, одетые в плоть и кровь конкретных героев. Что за мысль владела Диккенсом, когда он, например, бросил нежно любимую им Нелл («Лавка древностей») в среду бродяг и картёжников, затем заставил просить милостыню и наконец, доведя до тихого пристанища, отнял у неё жизнь?

Чтобы разгадать эту загадку, попробуем понять, на чём стоит мир, сотворённый великим романистом. Доискиваясь до его основ, понимаешь, что центральное светило, ядро художественной галактики Диккенса - детство. Герои Диккенса делятся на тех, кого освещают и согревают лучи этого светила, и тех, кому привычнее в потёмках.

Детскость, детство, по Диккенсу, - категория универсальная, присущая человеку независимо от возраста. Здесь к месту удивительное высказывание С. Маршака - о том, что память о детстве и есть духовная жизнь: «Если вы не научились в любой суете, при любом темпе жить духовной жизнью: помнить детство, понимать простые слова и видеть главное, - это небытие».[4, с. 58].

Бросая своих маленьких героев в самую грязь и боль человеческого существования, Диккенс не только взывает к состраданию и пробуждает «чувства добрые». Он защитник и апологет детства как единственного способа остаться человеком. Детства как синонима бытия.

Маленькие персонажи романов Диккенса - по преимуществу дети непогоды. Никто не шлёт им ангела-хранителя, никто не берёт за руку, чтобы вести по жизни. Напротив, это они становятся поводырями и покровителями: Агнес Уикфилд удерживает от запоев отца, Дэвид опекает чету безалаберных Микоберов, Нелли вызволяет из постоянных бед впавшего в маразм дедушку, Эми Доррит с семи лет прачка и швея. Железные рамки, в которые ставит их жизнь, требуют от них ежедневной взрослости: дальновидности, ответственности, терпения. Но это не маленькие старички и старушки. Наверное, только Диккенсу под силу передать само дыхание детства с его бурной искренностью и безоглядной простотой.

У Диккенса мера «присутствия» в человеке детства - это мера одарённости его жизнью. Если взять это за критерий, всё великое множество персонажей Диккенса распадается на три категории: дети; взрослые, сохранившие в себе детство; взрослые, которые искоренили в себе детство.

Вглядываясь в маленьких героев Диккенса, видишь, что это миры, притом разновеликие миры. Самоотверженные, горько и глубоко живущие дети-герои. Дети-труженики, чья детскость бесконечно далека от инфантильности, начавшие знакомство с жизнью с её изнанки, но ничуть не утратившие способности сочувствовать, ликовать и удивляться, непоседы и выдумщики. Дети-жертвы, пребывающие в нежном возрасте только биологически; у них нет ни сил, ни возможностей устоять перед жизнью, укорениться в ней. То, что Блок назвал «непроглядным ужасом жизни», выжгло у них всё, кроме стойкого страха и желания спрятаться от этой жизни подальше. Джо из «Холодного дома», Смайку («Жизнь и приключения Николаса Никльби»), Мэгги («Крошка Доррит») помочь невозможно: они с самого начала мечены смертью. Дурочку Мэгги, забитую до потери рассудка, только эта потеря рассудка и спасает.

Есть у Диккенса и не слишком любимые им дети-взрослые - умные, самолюбивые, уверенно занимающие лучшие места под солнцем. Как правило, Диккенс суров к ним, но вот малолетнему предателю Робу-Точильщику («Домби и сын») писатель, с великой нежностью относившийся к детям (сам отец десятерых детей! ), всё-таки даёт шанс обрести детство - под крылом младенчески наивной мисс Токс.

Взрослые, сохранившие в себе детство, взрослые-дети - любимейшие персонажи писателя. Они озаряют любой из его романов.

Один из самых известных великовозрастных детей - мистер Пиквик, чья доверчивость порою граничит с идиотизмом и чью чисто детскую, упрямую, порывистую доброту принято называть чудачеством. Но Пиквику, как настоящему хорошему ребёнку, жалко всех, даже пройдоху Джингля, столько раз его облапошившего.

Честертон, несомненно, состоявший в душевном родстве с Диккенсом, написавший лучшую книгу о писателе, задаётся вопросом, никому не приходившим в голову до него, - не КАК, а КУДА провели мистера Пиквика (тоже школа Диккенса: вопрос донельзя диковинный, хотя и логичный с точки зрения грамматики). Ответ такой: «Тот, кого провели, вошёл внутрь, в самую суть бытия < …> Победа остаётся за простаком - он берёт от жизни больше всех» [20, с. 105].

Пиквик возглавляет лучезарную вереницу детей, обросших годами и сединами, но больше ни в чём не изменившихся. Одна из главных их черт - неумение разбираться в людях. «Хищный глазомер» житейски опытных людей им неведом - не потому, что они близоруки, а потому, что не считают возможным сортировать, а значит, отбраковывать себе подобных, для них все люди - люди. Это о них сказано: «Чистым всё чисто».

Именно в этом секрет кроткого, какого-то заоблачного очарования Тома Пинча («Мартин Чезлвит»), которое как воздушная подушка удерживает на плаву эту не слишком весёлую книгу. Дитя, достигшее середины жизни, Пинч совершенно слеп относительно зла, творящегося у него под носом. Незлобивое неведение Тома доходит до абсурда, но только так можно было пронять старого мизантропа Мартина Чезлвита. Дурачок Том, принимающий людей как они есть, оказался мудрейшим из них: всех спас и всё поправил.

В способности доверять - душевное величие ещё одного чистопородного диккенсовского ребёнка зрелых лет, мистера Джарндиса из «Холодного дома». Человек редкой проницательности, он годами приятельствует с оборотнем Скимполом, который искусно паразитирует на великодушии хозяина Холодного дома. Джарндису не дано нравственно пригнуться, настолько, чтобы попасть в нору, где обитает холодная и хитроумная суть Скимпола.

Живущий сердцем хозяин Холодного дома - в какой-то мере alter ego своего создателя. По Диккенсу, сердце всегда мудрее, потому что великодушнее рассудка, хотя тот, кто выберет такой способ существования («верь тому, что сердце скажет»), будет страдать. Парадоксально, но только так, в ущерб себе, и можно жить в ладу с собою. По Диккенсу, это всего лишь следование глубинному, исконному закону бытия: невозможно быть счастливым в одиночку, для себя. Неразделённого счастья не бывает, или это не счастье (скорее даже несчастье). Собственному счастью с Эстер мистер Джарндис мудро, хотя и с болью, предпочитает счастье самой Эстер: только так он может войти в радость любимого существа.

Детскость мистера Джарндиса с её вещественным доказательством - комнаткой-Брюзжальней, где он позволяет себе на час-другой превращаться во взрослого, всё прекрасно понимающего, усталого человека, - это некая образцово-показательная детскость, с очень крепким фундаментом. У Диккенса есть и другие взрослые - балансирующие между детскостью и ущербностью. Мистер Дик из «Дэвида Копперфилда», существо младенчески впечатлительное, не вынес жестокости близких и спрятался (впал) в детство. Но этот престарелый младенец не вызывает ни ужаса, ни отвращения. Утратив всё - дом, рассудок, имя, - мистер Дик сохранил сердцевинные достоинства: жалостливость и простодушие. Символична сцена, где два старых ребёнка, премудрый доктор Стронг и полоумный мистер Дик, в глубоком молчании прогуливаются под вязами во дворе школы доктора Стронга, один - в поисках греческих корней, другой - купаясь в блаженстве быть свидетелем этого процесса. (Какой, к слову, контраст эта чистая старость патологическому доживанию деляг и сребролюбцев: «доброй» миссис Браун, четы Смоллуидов, Крука и других.)

Ещё один вечный младенец, явно тронутый патологией, - мистер Тутс («Домби и сын»). Он вызывает сострадание даже у маленького Поля Домби. Честертон называет Тутса не просто дураком, а великим дураком. Но этот великий дурак - обладатель великой привилегии детства, недоступной ни одному из знатоков Цицерона и Плутарха, обитающих в учёном доме доктора Блимбера: он умеет жалеть. Тутс следует «особой учебной программе, главную часть которой составляло писание писем самому себе» - но он единственный заметил, какой слабенький новый ученик, как ему одиноко. Эпизод, в котором это безмозглое (в буквальном, а не бранном смысле слова) существо утешает Флоренс, потерявшую брата, бесконечно трогателен и комичен: с риском для жизни Тутс привозит в неприступный особняк мистера Домби блохастого пса, с которым дружил умерший мальчик.

Мистер Домби - квинтэссенция мира взрослых, живущих мнимостями и мстящих тем, кто верен и благодарен жизни. Маньяки и убийцы, мошенники и проходимцы, ханжи и честолюбцы - нет, кажется, скверны, которая не коснулась бы представителей этого воистину тёмного царства. Но самая отвратительная разновидность безблагодатной взрослости - уже упоминавшийся Скимпол из «Холодного дома». Он осознаёт, что детство - свет, драгоценность, но сознательно выбирает тьму, рядясь при этом в малое дитя. Почти невозможно разглядеть в этом остроумном, талантливом, жизнерадостном человеке - оборотня. Дилетант во всём, Скимпол - гений любви к себе. Легко и красиво идёт по жизни этот человек с тонким лицом и тончайшей душевной организацией, очаровывая встречных - и выжимая их, как «осенние апельсины», просчитывая до долей грамма чужие плюсы и минусы.

Но Диккенс не бросает этого лжеребёнка под поезд, как Каркера, не подсылает к нему убийцу, как к Талкингхорну, не подносит ему перстень с ядом, как Джонасу Чезлвиту. По воле Диккенса Скимпол в полном согласии с собой, в покое и комфорте завершает свой главный шедевр - подлое, пустое существование наслажденца.

Образ Скимпола, которому Диккенс дал допить чашу жизни до последней сладкой капли, - свидетельство абсолютно трезвого взгляда на вещи, окончательный штрих, придающий отнюдь не беллетристическую горечь и глубину картине расчеловечивания личности. Диккенс никогда не забывает о могуществе зла - и о всемогуществе противостоящей ему силы.

 

Девид Коппрефилд

 

«Дэвид Копперфилд» был любимым детищем Диккенса. Об этом своем романе он писал: «Из всех своих книг больше всего я люблю эту. Легко поверить, что я являюсь нежным отцом для каждого создания моей фантазии и что никто никогда не сможет полюбить это семейство столь же горячо, как я. Однако, подобно многим нежным родителям, я в глубине души все же предпочитаю одно мое любимое дитя всем остальным, и имя его - «Дэвид Копперфилд». [15, с. 74].

«Дэвид Копперфилд» печатался с мая 1849 по ноябрь 1850 года. В это время Диккенс был на вершине своей славы, и английские читатели приветствовали в этом романе не только очередное замечательное творение своего любимого автора, но и новое слово его о самом себе.

«Дэвид Копперфилд» отличается от других романов Диккенса тем, что здесь автор появляется перед нами сам, своею собственной персоной. В наследии Диккенса, сравнительно бедном различного рода автобиографическими материалами - дневниками, письмами, личными воспоминаниями, отзывами о собственных произведениях, - этот роман играет роль первостепенного автобиографического документа. Он автобиографичен вдвойне: перед нами история человека, прошедшего жизнь, подобную той, которую прошел Чарльз Диккенс, - история ребенка, юноши и взрослого, и перед нами сам автор, пишущий эту историю и оценивающий ее со своей личной, диккенсовской точки зрения. Перед нами, таким образом, предмет воспоминания и сам вспоминающий - факты жизни и отношение к ним; и то и другое, правда, в известном преломлении, но все же исходит от самого Диккенса. Недаром, заканчивая этот роман, Диккенс писал своему будущему биографу Форстеру: «Мне кажется, что я посылаю в туманный мир частицу самого себя» [15, с. 81].

Маленький мальчик, путешествующий по этому роману, путешествует не один: его держит за руку и ведет его старший двойник, старшее «я», которое в конце романа приведет его к самому себе, с ним сольется. Это и есть конец, синтез романа - слияние автора с самим собой, со своим прошлым, проверка этого прошлого с точки зрения возможности такого слияния.

При этом важно отметить, что для Диккенса даже его наиболее интимная автобиография (какой является «Дэвид Копперфилд») не может быть лишена внешнего, образного воплощения, не может не быть объективирована вовне, в других людях, не может не быть вставлена в рамки литературного сюжета. Диккенс никогда не назовет ни одного имени, никогда не покажет близких ему людей в их действительном жизненном обличье. Если он захочет показать своего отца, то это будет не отец героя - Дэвида Копперфилда, а случайный его знакомый (мистер Микобер). И только отношение между мальчиком и случайно встретившейся ему семьей будет отношением самого Диккенса к его родным в детстве. В свои произведения Диккенс всегда вносил субъективный элемент, но для этого субъективного элемента требовалась твердая, объективная почва конкретно-реалистического, «отчужденного» изображения, от которого субъективизм автора мог бы оттолкнуться, над которым он поднимался.

«Личную историю и испытания Дэвида Копперфилда младшего» можно было бы разделить на три части. Особенно замечательна первая часть - детство.

Это история развития человека и одновременно история формирования писателя. В дальнейшем эта вторая тема потускнеет, станет более формальной, но в эпизодах раннего детства она представлена развернуто и со своей самой важной стороны.

История детства Дэвида обрисована в идиллических тонах. Но в эту идиллию постепенно вторгаются посторонние силы, которые в конце концов ее уничтожают. Маленький Дэвид, его светловолосая своенравная и по-детски наивная мать и наконец добрейшая Пеготти, няня и служанка с румяными щеками, образуют веселое трио. Мать играет с младенцем, как девочка с куклой, а Пеготти не без воркотни, но с любовью исполняет капризы обоих. Таинственный сад, где шумят деревья, маленькая деревенская церковь, вблизи которой находится могила отца, придают картине не столько печальный, сколько лирически-сентиментальный оттенок.

Впервые в истории литературы Диккенс изобразил с таким искусством -душевный мир ребенка. Это большой шаг вперед в сравнении с литературой XVIII века Дети в литературе XVIII века были разумными по строениями писателей - это были взрослые люди в миниатюре.

Да и сам Диккенс в своем изображении детей проделал большую эволюцию. Сказочные девочки его ранних произведений вроде Нелли или «маркизы» тоже были маленькими взрослыми. Оливер Твист или угнетенные дети в «Николасе Никльби» были охарактеризованы скорее внешне, с точки зрения событий, происходив ших с ними, как юные страдальцы.

Сдвиг начинается с «Домби и сына». Здесь события романа проходят перед нами, преломляясь через внутренние переживания ребенка. Но вершины это развитие достигает в «Дэвиде Копперфилде», который в этом отношении может быть поставлен в один ряд с такими шедеврами литературы о детях и для детей, как сказки Андерсена.

Характерно название глав романа. Вторая глава, например, называется «Я наблюдаю». И опять мы имеем здесь двойной счет: то, как наблюдает маленький мальчик, и то, как он в качестве взрослого человека, автора воспоминаний, относится к этим наблюдениям.

«Итак, всматриваясь назад в самую глубь детских моих воспоминаний, я нахожу, что первыми образами, явственно выделяющимися из окружающего их хаоса, были: моя мать и Пеготти. Посмотрим, что же вспоминаю я еще кроме того» [1; 15, с. 46].

В этом тоне даны вводные описания первых глав. Но автор передает не только самое содержание своих восприятий, но и ту специфическую наивность, с которой он, ребенок, воспринимал некоторые события своей жизни. При этом он рассказывает не только о тех вещах, которые могут быть доступны ребенку, но и о таких, которые, становясь ясными чит.ателю, сопровождаются ошибочным (потому что наивным) «авторским» комментарием ребенка. В таких противоречиях детского объяснения и истинного смысла происходящего выдержана, например, история ухаживания за матерью Дэвида ее второго мужа, мистера Мэрдстона. Наивность повествующего мальчика является здесь источником для сентиментально-юмористического оттенения событий, по существу мало отрадных.

Вот как описывается один из этапов знакомства мистера Мэрдстона и миссис Копперфилд, увиденный зорким глазом юного наблюдателя: «Тем не менее достоверно, что я увидел его в церкви у обедни и что он потом проводил нас домой. Он зашел к нам взглянуть на прекрасную герань, стоявшую на окне в гостиной. Мне показалось, что он не обращал, однако, на эту герань особенного внимания и только, собираюсь уходить, попросил матушку, чтобы она дала ему с герани цветочек. Матушка пригласила" его сорвать себе любой цветок, но он, к моему удивлению, не пожелал этого сделать. Тогда матушка сама сорвала цветок и подала его черноволосому джентльмену. Принимая цветок из рук в руки, он сказал, что никогда, никогда с ним не расстанется. Я подумал про себя, что он, должно быть, порядочно глуп, если не знает, что цветок этот через день или два совершенно осыпется» [1; 15, с. 63].

Эта своеобразная детская «точка зрения» распространяется и на дальнейшее развертывание событий. Так же точно, как Дэвид не может понять эпизода с цветком, так не понимает он, зачем его отослали на некоторое время к родным Пеготти. Он чистосердечно наслаждается рыбацкой идиллией в Ярмуте и своей дружбой с маленькой Эмили и бесконечно удивлен происшедшими за это время в доме переменами (которые совершенно не являются неожиданностью для читателя). И постепенно происходит смена интонации: от юмористического «непонимания» романических эпизодов этой истории маленький Дэвид переходит к ужасу перед несправедливостью, черствостью, жестокостью своих новых родственников, порабощающих и его самого и его по-детски беспомощную мать.

Тогда вместо веселого детского непонимания появляются размышления. Когда Дэвид впервые осознает, что мать, в угоду новому мужу, скрывает свою любовь к сыну и отказывает ему в привычной ласке, он поднимается наверх, усаживается со скрещенными на груди руками на постель и задумывается. И когда это изумление перед жестокостью суровой жизни, сменившей идиллию, достигает своего апогея, тогда к этому изумлению ребенка присоединяется еще и изумление самого автора романа.

Другим противоядием мрачному миру в первой части романа является идиллия в Ярмуте, где Дэвид, отлученный от домашнего очага, проводит несколько счастливых дней. Все здесь дышит душевным миром - и ландшафт и люди; рыбацкий дом, построенный в старой лодке, медлительный и спокойный рыбак Пеготти и вся его семья предстают перед взором маленького романтика. Дэвид Копперфилд отдыхает здесь не как ребенок, а как взрослый человек, утомленный жизнью. Биение волн о стены каморки, равномерное покачивание всего дома, шум ветра за стеной вносят покой и мир в его смятенную душу. Немаловажным элементом в этом успокоительном ландшафте является маленькая Эмили, кумир всего семейства. Любовь Дэвида и Эмили, развертывающаяся в один из его следующих приездов, тоже сказочно-идиллична.

123456Следующая ⇒

Поделиться: