Основные вехи развития отечественной историографии (С.П.Бычков и В.П. Корзун )

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 8Следующая ⇒

Историография как научная дисциплина возникла не сразу. Она постепенно вызревала в недрах исторической науки и была теснейшим образом связана со степенью ее зрелости. Уже В.Н. Татищев в своем знаменитом «Предъизвесчение» (предисловии) к «Истории Российской» обращал внимание на историю наук и ученых. Историографический опыт накапливался в трудах историков XVIII - начала XIX веков, но в целом, до середины XIX века историография разрабатывалась эпизодически. При этом, одним из важнейших гносеологических достижений исторической науки 1830-х гг. было осознание важности исторической критики.

Одними из первых критиков, которые по существу и знаменуют начало историографии были А.З. Зиновьев и И.Н. Средний-Камашев. Перу Зиновьева принадлежит работа «О начале, ходе и успехах российской истории» в которой автор рассмотрел не только развитие исторической науки в лице ее крупнейших представителей, но и поставил ряд методологических проблем, правда, в весьма общей и образной форме. Так, рассуждая об отечественной исторической науке и влиянии на нее европейской традиции он замечал, что образование есть воздух души. Оно всеобще по своему действию, развитию умственных сил, но различно по месту и времени, еще более по народам, вере и порядку вещей, т.е. историография изначально вписывалась в национальную культурную традицию.

И.Н. Среднему-Камашеву принадлежала этапная, рубежная (как заметил П.Н. Милюков) работа «Взгляд на историю как на науку». Сочинение Камашева нацеливало читателя на науковедческий аспект изучения истории как науки. Но к этому, большинство российских ученых, попросту не было еще готово. Камашев стремился построить теоретико-методологическое обоснование всеобщей истории на основе сочетания высказанной Платоном мысли о гармонии в мире звуков и производную от нее идею преемственности и взаимодействия культур Запада и Востока (Вольтер, Гердер) с тезисом Гердера о нелинейном развитии природных процессов. Камашев обращаясь к истории науки рассматривал ее как искусство логики. Взгляд на историю как науку Камашева не удостоился внимания. Его философская платформа оказалась довольно сложной (она зафиксировала в себе и собой переходность от просветительской философии к романтическим веяниям реформаторства начала века), но главная причина заключалась все же не в этом. История как наука более всего интересовала тогда научную и эстетическую мысль не столько в эстетическом и науковедческом отношении, сколько в научно-практическом и политическом плане. Главным дискуссионным вопросом, выкристаллизовавшимся по ходу обсуждения Истории Карамзина, оставался вопрос о достоверности истории, а производным - о роли исторического опыта в практике общественно-политической жизни России. В связи с этим мы видим, что лишь только в ретроспективе работа Среднего-Камашева получит высокую оценку в трудах историков науки конца XX века.

С самого начала кристаллизация историографии как специальной отрасли исторического знания была связана с методологией.

На середину XIX в. приходится взлет творчества выдающегося русского историка С.М. Соловьева, который конструирует социологическую концепцию истории России, аккумулируя идеи гегельянства и раннего позитивизма. В своей «Истории России с древнейших времен» он столкнулся с необходимостью историографического переосмысления опыта всех своих предшественников, и прежде всего - преодоления Н.М. Карамзина. То есть, речь шла об осмыслении исторических концепций, созданных на протяжении почти полутора веков, поиске нового конструктивного подхода к русской истории. Результатом такой рефлексии стала серия историко-научных работ С.М. Соловьева, некоторые из которых были написаны в жанре специальных монографий. Следует иметь в виду и начавшуюся дифференциацию и специализацию исторической науки в этот период, что вызывало потребность в научных обзорах. Историография, таким образом, благодаря трудам Соловьева, начинала исполнять научно-информационную, коммуникативную функцию.

Историография рождалась не только из внутринаучных потребностей исторической науки, но и из потребностей университетского преподавания. Соловьев как профессор должен был втиснуть в игольное ушко студенческой аудитории огромный исторический материал. Сделать это можно было осмыслив его историографически. Подтверждением этого является его известная работа – «Писатели русской истории XVIII века», в основе которой лежали лекции по русской истории, прочитанные им в 1848-49 учебных годах.

Большой вклад в развитие и становление историографии как научной дисциплины внес К.Н. Бестужев-Рюмин, автор обзоров по русской истории, статей о работах С.М. Соловьева, М.П. Погодина, К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, частично вошедших в сборник «Биографии и характеристики». В своем труде «Русская история» Бестужев-Рюмин дает большое введение, которое явилось своеобразной моделью-структурой последующих историографических исследований.

Первым крупным историографическим трудом обобщающего характера по историографии явилась книга М.О. Кояловича «История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям». Выход этой книги знаменовал переход историографии, как научной дисциплины в новое качество - о ней начали говорить как о самостоятельной научной дисциплине и даже стали отрицать ее молодость, находя, что наука русской истории в своем развитии прошла уже значительный путь и накопила уже немалый опыт. Если предшествующие авторы рассматривали историографию по преимуществу как историю исторической мысли, то Коялович расширил предмет историографии. Он перенес центр тяжести предметной области историописания на историческое сознание общества и, таким образом, придал истории исторической науки новый компонент содержания и новое смысловое значение как области научного знания.

На рубеже XIX-XХ веков интерес к историографии значительно возрос. Университетские курсы по историографии читали ведущие ученые страны - в Московском университете - В.О. Ключевский, которого затем сменит его ученик П.Н. Милюков, в Киевском университете - В.С. Иконников, в Харьковском - Д.И. Багалей, в Петербургском- А.С. Лаппо-Данилевский. Этот своеобразный историографический бум можно объяснить несколькими обстоятельствами.

Во-первых, - позитивизм заключал в себе мощный историко-научный пафос, именно в рамках этой доктрины возрастает интерес к истории науки, причем, обращалось внимание и на социальный фактор историко-научного развития.

Во-вторых, это период ярко обозначившейся дифференциации исторической науки - многие вспомогательные исторические дисциплины постепенно приобретают статус самостоятельных.

В третьих, историческая наука переживает начинающуюся парадигмальную ломку, что было вызвано как социальными условиями конца века, так и симптомами кризиса позитивистской доктрины, третьей научной революцией, что объективно стимулировало историографическое осмысление.

В историко-научной литературе достаточно полно воссоздан веер методологических поисков в данный период, но, к сожалению, не выясненными остается их влияние и взаимосвязь с пониманием науки и ее идеалов в творчестве конкретных исследователей. Существенные изменения происходят в образе науки. Прежний, картезианский идеал науки подвергается критике, что было связано в значительной степени с успехами естественных наук и, прежде всего физики - разрушением ньютоновской картины мира.

Начинает формироваться новый идеал научности, и строиться новая модель науки. Такая ситуация стимулировала интерес к истории науки и истории философии (блестящая философская судьба теории Канта - дополнительное подтверждение данного тезиса). Именно это время подарило нам невероятное напряжение историографической мысли, интересные находки, как в плане методики исторического исследования, так и в понимании предмета историографии.

В.С. Иконников создал капитальный труд, посвященный истории отечественной исторической науки – «Опыт русской историографии» в 2 томах. В данном труде вырисовывался каркас историографии как науки синтетической, в поле зрения автора попадает процесс накопления и собирания источников, организация библиотек и архивов, других научных центров, научных сообществ и т.д. В тоже время, автор обратил внимание и на роль теорий и систем в науке русской истории. Развитие исторической науки в России он связывал с эволюцией исторической мысли на Западе. В целом, его концепция истории русской исторической науки базируется на фундаменте позитивизма и представляет собой подобие Вавилонской башни, складываемой из отдельных кирпичиков. Иконников всем своим творчеством демонстрировал переход от историка библиографической в источниковедческую парадигму историописания и в итоге пришел к заключению: Критическое изучение источников и литературы в их постепенном развитии составляет предмет историографии.

В.О. Ключевский в рамках позитивистской парадигмы определил ряд новых областей исторического знания, разрабатывая лекционные курсы по источниковедению, методике исторического исследования, историографии. Его перу принадлежат лекции по русской историографии XVIII века, а также отдельные историографические заметки и наблюдения.

Р.А. Киреева обратила внимание на то, что В.О. Ключевский не выработал сколько-нибудь устойчивого понимания и, соответственно, определения предмета историографии. На практике он был близок к современной трактовке, а именно в значении истории исторической науки, но его формулировки менялись и понимание предмета претерпевало изменение: оно было близко то к понятию источниковедение, то история, то самосознание. Но чаще все же Ключевский имел в виду под термином историография писание истории, исторического труда, а не историю развития исторических знаний, исторической науки. Необходимо обратить внимание на незамеченный современными исследователями культурологический ракурс рассмотрения Ключевским историографии. Он историю российской науки рассматривал в рамках проблемы западного влияния и в теснейшей связи с проблемой образования. В его историографических заметках встречаются отдельные размышления о некоторых особенностях развития отечественной исторической науки, которые рассматриваются в контексте особенностей развития русской культуры. В.О. Ключевский писал о скудном запасе культурных сил, который является у нас в таких сочетаниях и с такими особенностями, которые, может быть, доселе нигде не повторялись в Европе. Этим отчасти объясняется и состояние русской исторической литературы. Нельзя сказать, чтобы она страдала бедностью книг и статей; но сравнительно немногие из них написаны с ясным осознанием научных требования и потребностей... Очень часто писатель, набегом, подобно крымцу старых времен, налетавший на русскую историческую жизнь, с трех слов уже судит и рядит о ней; едва принявшись за изучение факта, спешит составить теорию, особенно если дело касается так называемой истории народа. Отсюда у нас больше любят кольнуть исторический вопрос, чем решить его, обследовав тщательно. Отсюда в нашей историографии больше взглядов, чем научно обоснованных фактов, более доктрин, чем дисциплины. Эта часть литературы дает больше материала для характеристики современного ей развития русского общества, чем указаний для изучения нашего прошедшего. Так неожиданно и осторожно В.О. Ключевский сформулировал в 1890 - 1891 гг. мысль о гипертрофированной социальности отечественной науки.

Большой вклад в становление историографии как науки внес П.Н. Милюков. В его работах впервые была широко поставлена и получила разработку проблема эволюции методологических основ русской исторической науки. Развитие исторической науки по Милюкову - процесс закономерный. Это развитие всегда обусловливалось некоторыми основными взглядами, теориями, и системами, и всегда находилось в более или менее тесной связи с развитием общего мировоззрения.

В основу периодизации русской исторической науки он положил смену теоретико-методологических взглядов. Это обстоятельство отмечают все исследователи творчества Милюкова. Но Милюков, в своей историко-научной концепции фиксировал связь исторической мысли и социальной среды, социального заказа эпохи. Так, например, характеризуя русских историков XVIII века, он отмечал как безусловно положительный момент, присущие им чутье реальности, широкое понимание явлений общественной и политической жизни, живую связь с исторической традицией и внесение опыта государственной деятельности в изучении прошлого Под тяжеловесными, устаревшими фразами историков XVIII века - писал Милюков - мы чувствуем биение жизни. Как своеобразную грань в историографии он отмечает восстание декабристов, появление в науке разночинцев. Поэтому, трудно согласиться с современными историографами, которые полагают, что Милюков отрывал идеи от формирующих их основ (А.М. Сахаров, Р.А. Киреева).

Милюков делал шаг вперед по сравнению со своими предшественниками в более широком понимании предмета историографии, он рассматривал ее в контексте культуры. Здесь тоже необходимо обратить внимание на сложившийся стереотип прочтения Милюкова. Исследователи (А.Л. Рубинштейн, Р.А. Киреева, С. Иконникова) говорят, о противопоставлении в его концепции русской исторической науки - европейской, так же как и русской культуры - европейской.

П.Н. Милюков рассматривал развитие науки как процесс рецепционный, в истоках которого лежат заимствованные философские и культурно-исторические схемы. Но мысль исследователя не остановилась на этом, как полагают его современные критики. К примеру, как нам представляется, П.Н. Милюков приближался к современному видению взаимодействия культур. При этом сошлемся на Ю.М. Лотмана, считающего понятие взаимодействия двух культур неточным, требующим замены термином диалог, ибо, в широкой исторической перспективе взаимодействия культур всегда диалогичны.

П.Н. Милюков считал, что на смену простому заимствованию приходит творческое осмысление. Изменение состава участников диалога способствует по П.Н. Милюкову уничтожению некоторых исторических предрассудков. Давая оценку юридической школе в русской историографии, П.Н. Милюков делал акцент не на заимствование, а на соединение идей исторической школы и немецкой философии Гегеля и Шеллинга.

Диалог культур проходит по П.Н. Милюкову определенные стадии - прием чужой культуры (переводы); инкубационный период, сопровождаемый компиляциями и подражаниями чужому; вполне самостоятельное развитие русского духовного творчества и, наконец, переход в стадию общения с миром как равноправное и оказывающее влияние на чужие культуры.

Характеристики диалога, данные П.Н. Милюковым (заметим, уточненные и более четко сформулированные, мы находим в последней, парижской редакции Очерков), перекликаются с моделью диалога Ю.М. Лотмана (восприятие одностороннего потока текстов, овладение чужим языком и воссоздание аналогичных текстов, и, наконец, коренная трансформация чужой традиции, то есть стадии, когда сторона, принимающая некоторые культурные тексты становится передающей. По П.Н. Милюкову, европеизация не противоречит процессу саморазвития культуры и науки, а лежит в существе саморазвивающегося культурного процесса.

Большой вклад, в развитие отечественной историографии внес А.С. Лаппо-Данилевский. В материалах к лекционному курсу первого десятилетия ХХ в. Лаппо-Данилевский ставил определенную цель, прямо перекликающуюся с замыслом рассмотреть историографию в связи с общим ходом развития нашей культуры и писал, что историография должна быть не вводной дисциплиной в науку истории, а особенным отделом истории культуры. По его мысли, историография должна заниматься изучением народного самосознания, той его части, которая выразилась в научной обработке сознания прошлого.

Лаппо-Данилевский рассматривал историографию и как часть науковедения, переживающего этап своего становления.

В истории истории, согласно Лаппо-Данилевскому, логическую последовательность ее форм можно представить в виде следующей схемы: миф, летопись, критическое изложение, критико-прагматическое изложение, критико-научное построение.

В развернутом Лаппо-Данилевским доказательстве логического развития науки обнаруживается интерес не только к готовому знанию, но и к деятельности по его получению, что, безусловно, отражало общий культурный интерес к проблемам творчества, стимулируемый неокантианской доктриной.

Как справедливо замечал Лаппо-Данилевский, логическое развитие науки в действительности постоянно нарушается. Размышляя над особенностями анализа исторического развития науки, он призывал к познанию исторической действительности во всей ее многосложности, к выяснению корней данной системы. Он полагал, что необходимо рассматривать самые мелкие обрывки научной мысли в генезисе, в зависимости от конкретных условий данного периода (социального быта, обычаев, традиций, техники, практической жизни и т.п.). Задачей исследователя, по Лаппо-Данилевскому, является восстановление исторического значения изучаемой доктрины сквозь призму той ценности, которую придавали ей люди, создававшие и верившие в нее..." . Эти раздумья историка свидетельствуют о более широком понимании социальности в науке, чем это было присуще позитивистской научно - исторической концепции, в частности, в понятие социальности включается и аксиологические условия развития науки, т.е. ценностные ориентации общества. В качестве примера он обращался к исторической науке, которая зависит в еще большей мере, чем какая бы то ни было другая наука от современных условий общественной и политической линии: например, борьбы партий, политического мировоззрения, цензуры и т.п.

Как и Вернадский, Лаппо-Данилевский большое внимание уделял влиянию идейных факторов на развитие науки и, в частности, касался влияния религиозных и философских идей, которые в одних случаях стимулировали развитие науки, в других - выступали ее тормозом, и тем самым подчеркивал сложность и противоречивость реальной научной картины. Более подробно этот фактор исследовался историком в курсе русской историографии и неопубликованной при его жизни работе «Влияние культуры на эволюцию общественно-политических идей в России».

Характерной чертой историко-научной концепции Лаппо-Данилевского является интерес к роли личности ученого в научном процессе. Однако было бы не верным считать, что интерес к личности ученого является безусловной новацией именно этого периода. С середины XIX в. в ярко выраженных позитивистских представлениях об истории исторической науки личности отводилось центральное место. Историческая наука рассматривалась как естественный процесс, который воплощается в деятельности ученых. В истории исторической науки (в отличие от науковедческих построений) такой подход породил серию биографической историографии. Складывается своеобразная модель ситуативного исследования, которую можно представить в следующем виде:

1) Основные события из жизни автора

а) влияние семьи;

б) влияние среды, включая методологию;

2) Определение заимствований от предшественников и современников

3) Анализ текстов основных трудов автора

а) определение источников, которыми он пользовался;

б) анализ приемов исторического исследования (метод и техника использования);

в) реконструкция концепций (общий ход русской истории);

4) Определение научного и политического влияния труда на окружающее общество.

Данная модель безусловно отмечена историзмом, но будучи включенной в ткань позитивистской методологии, давала весьма прямолинейное представление о развитии науки. Она рассматривалась как поступательное движение от одного крупного исследователя к другому. Такое представление о развитии науки было характерно для С.М. Соловьева, Н.М. Бестужева-Рюмина, М.О. Кояловича и др. В это же время в науковедческой мысли, начиная со Г. Спенсера намечается интерес к исследованию познавательных способностей человека. Спенсер рассматривает историю наук как историческое выражение психологического процесса. В поисках Лаппо-Данилевского знакомая нам модель историографического анализа как бы включается в иную схему координат. Среда не рассматривается им как сугубо внешний фактор развития науки по отношению к исследователю. Так, Лаппо-Данилевский замечал, что открытие новых идей происходит благодаря умственной деятельности данной личности, а она сама оказывается не только продуктом таких условий, но и одним из них и индивидуальность научного творчества нельзя вывести из среды. Используя обширные цитаты из работ французского историка науки Ментре, Лаппо-Данилевский замечал, что все-таки не следует преувеличивать значение индивидуального творчества, и по существу размышлял о науке как форме всеобщего труда по производству нового знания. В связи с этим он сделал весьма любопытное замечание, что по мере развития культурного общения, увеличение значения и распространения периодических изданий, мы все чаще сталкиваемся с совпадениями открытий.

Такое понимание науки вело к углублению и расширению историко-научной проблематики. Например, Вернадский говорил об общих чертах, свойственных научному творчеству, что предполагает существование, по его мнению, законов этого творчества, открытие которых ему представлялось делом трудным. Аналогичную трудность отмечал и Лаппо-Данилевский.

Лаппо-Данилевский полагал, что, поскольку логическое развитие науки постоянно нарушается, законы при таких обстоятельствах вряд ли можно сформулировать, поэтому есть смысл говорить о законосообразностях историко-научного процесса. Выделяя их, он выступил с критикой плоского эволюционизма. Механизм научной эволюции представлялся ему более сложным. По Лаппо-Данилевскому, о непрерывности можно говорить только в гносеолого-психологическом смысле, т.е. как о непрерывности сознания, поскольку оно сказывается в умственном развитии человечества, а в действительности истина прерывается заблуждением. Еще историк зафиксировал такую закономерность развития, как дифференциация и интеграция научного знания. Таким образом, общая историко-научная концепция Лаппо-Данилевского окрашена цветом времени, она отражает процесс перехода от позитивистского антиисторизма на позиции идеалистического историзма с характерным для него вниманием к процессу индивидуального творчества.

Представление о логическом и историческом путях развития науки конкретизировались Лаппо-Данилевским в его более поздних лекционных курсах по историографии, хотя сам автор замечал, что для него этот вопрос до конца не ясен и представляет существенные затруднения. Он первый из отечественных историков сделал смелый шаг в соединении историографии с науковедением. Общее значение курса историографии состоит в том, - замечал исследователь, - что он принадлежит к разряду курсов по истории науки; специальное - в том, что дает некоторое понятие о развитии русской исторической науки.

В предлагаемом им курсе, посвященном главным образом изучению хода развития русской исторической науки, он следить за тем, 1) как развивалась русская историческая наука, поскольку в ней отражалось логическое раскрытие общего понятия об истории и 2) в какой мере такой процесс зависит от разного рода исторических условий, например, влияние на русское общество европейского просвещения, религиозно-философских, националистических тенденций и т.п., - так определил свои новые задачи исследователь.

Решая поставленные задачи он выделил этапы логического раскрытия понятия об исторической науки следовавшие друг за другом. На первом этапе история сводится к погодным записям событий, на втором - последовательному рассказу о событиях (хроника, летопись), на третьем - к прагматическому изложению событий, и наконец, на четвертом этапе история состоит в построении эволюции того целого, которое интересует историка, причем самый интерес его получает известное обоснование.

В одном из самых ранних курсов по русской истории, прочитанном в 1890/91 учебном году, он выделил три периода в развитии отечественной науки:

первый начинается со второй половины XVII в. и характеризуется первыми попытками систематического изложения древней русской истории;

второй - со второй трети XVIII в., его содержанием, по Лаппо-Данилевскому, является критико-систематическое и прагматическое изложение истории;

третий начинается с Н.М. Карамзина, это более или менее научный период в нашей истории.

Несколько позже в эту периодизацию он внесет ряд существенных характеристик, и историческая наука предстанет перед нами как последовательно сменяющиеся этапы зарождения, обоснования и развития. Первому соответствует баснословный характер, второму - дилетантский, третьему - научный.

Логический ход развития науки происходит в конкретных условиях исторической действительности при осуществлении его данными личностями, зависит от данных конкретных условий исторической действительности, которые могут благоприятствовать, задерживать и даже временно искажать его. Развитие науки находится по Лаппо-Данилевскому в большой зависимости от практических нужд.

Рассматривая науку как социальный институт, Лаппо-Данилевский включил в процесс такого рассмотрения общий ход развития общества на том или ином этапе. Примеров подобного подхода можно привести множество. Он удачно продолжил традицию включения науки в социокультурный контекст, намеченный В.О. Ключевским. Начало XIX столетия было временем перехода не только в нашей истории, но и в русской историографии. Как там действовали далеко не согласованные между собой принципы общественного и политического строя, так и здесь рядом существовали еле зародившиеся ученые направления, обыкновенно враждующие между собою.

Неблагоприятные условия развития историографии, созданные правительством (по контексту высказываний исследователя речь идет о реакции после восстания декабристов), - одна из причин реакции против взгляда на историю русской народности как на историю русского государства. И наоборот, распространению Синопсиса Иннокентия Гизеля способствовал тот факт, что тенденция его, очевидно, пришлась по вкусу московским официальным сферам.

Как и в общенаучной концепции, Лаппо-Данилевский не преувеличивал роль личности исследователя в научном процессе и обращал внимание на теснейшую связь историка с обществом. Воззрения историка становятся все менее произвольными (личными) по мере развития общества, сказывающимся, между прочим, и в интересе его к своему прошлому, он все менее оторван от других историков и от общества и чаще является представителем целых школ, направлений или партий. Поэтому становится более понятной афористическая фраза Лаппо-Данилевского - историки - аккумуляторы исторических знаний общества.

К общим условиям развития науки исследователь относил так же общий подъем уровня научных знаний в близких к истории областях - географии, картографии, археологии, общий интерес к уровню научных знаний (интерес общества к истории, создание ученых обществ и союзов), влияние политической и философской литературы, результаты научной деятельности предшествующих эпох. Явления социальной жизни Лаппо-Данилевский рассматривал с точки зрения их включенности в процесс развития науки. Отсюда его внимание к развитию высшего образования, цензурным условиям и т.д. Подобное понимание социальности свидетельствует об отходе от позитивистского образа науки.

В дореволюционной научной традиции мы можем зафиксировать существенное продвижение в плане понимания предмета историографии и принципов историографического анализа. Даже краткое аннотированное историко-научных концепций выдающихся отечественных историков второй половины XIX-начала XX вв. не позволяет согласиться с выводами советских историографов о том, что в исследуемый период так и не сложилось определенное понимание предмета историографии, что неоднозначность его трактовок свидетельствовала о кризисе либерально-буржуазной науки, и что главный ее порок - отрыв исторической мысли от формирующих ее социальных основ (См. работы М.В. Нечкиной, А.М. Сахарова, Р.А. Киреевой и др.).

Практически все историки эпохи порубежья, занимающиеся историографией проделали эволюцию взглядов от понимания историографии как истории исторической мысли, до рассмотрения ее как истории исторической науки. Некоторые из них, как например, П.Н. Милюков и А.С. Лаппо-Данилевский рассматривали ее как часть истории культуры. Лаппо-Данилевский включал историографию в класс формирующегося науковедения. Общим для В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, А.С. Лаппо-Данилевского было признание социальной обусловленности исторических концепций.

В целом, очевидна тенденция к преодолению позитивистского образа исторической науки, интерес к ее дискретным моментам развития, к личностному знанию, окрашенному ценностями эпохи и профессиональной корпоративной культуры.

Судьба историографии как науки в советский период во многом связана с отношением к исторической науке вообще. В 1920-е гг. небольшим островом, где сохранялась историография как наука, был Институт красной профессуры, и, в частности, знаменитый историографический семинар М.Н. Покровского . Его перу принадлежит несколько историографических работ - таких как «Борьба классов и русская историческая литература», сборник, где он был ответственным редактором «Русская историческая литература в классовом освещении». Покровский не ставил перед собой задачи выяснения дефиниций. Историческая мысль рассматривалась им с точки зрения гипертрофированного классового подхода. Исторические труда Карамзина, Соловьева, Ключевского, Платонова, Чичерина он рассматривал исключительно как идеологию т.е. отражение фактов. Главная задача историка (историографа) по Покровскому - увидеть классовую подкладку буржуазного автора (пером Чичерина водил тамбовский помещик). И в связи с этим, по его мнению, лет через 15-20 перестанут читать Соловьева и Ключевского.

С восстановлением исторических факультетов в нашей стране в середине 1930-х гг. курсы историографии вновь начинают читаться в университетах. В это время, как заметил А.М. Сахаров, было предложено несколько решений вопроса о предмете историографии. О.Л. Вайнштейн в 1940 г. в своем курсе лекций «Историография средних веков в связи с развитием исторической мысли от начала средних веков до наших дней» под историографией понимал совокупность литературы по определенной проблеме, но в то же время, рассматривал эту литературу как движение исторической мысли высвеченное теорией.

С 1938 года в московском университете аналогичный курс начал читать А.Е. Косминский, хотя опубликован этот курс был гораздо позже. Историография, с марксистской точки зрения - писал он - эта одна из отраслей истории общественной мысли и она всегда ярко окрашена политикой. Критическое отношение к историографическому материалу является первым и основным требованием, которое следует предъявить к данному курсу. Нашей задачей является вскрытие тех классовых пружин, которые, так или иначе, двигали историками, т.е. в рамках марксистской парадигмы акцент делается на классовом анализе исторических воззрений. Но нельзя не обратить внимание на понимание Косминским сложного механизма взаимодействия историографии и политики: связь между историографией и политикой не надо понимать слишком упрощенно было бы глупостью и непростительной политической ошибкой огулом зачеркивать всю буржуазную историографию, не учитывая ее достижений

Историография не есть только более или менее адекватное изображение политической борьбы или чистая публицистика. Она располагает определенными методами исследования, базируется на определенном материале, добивается той или иной степени объективного познания прошлого.

Особое место в историко-рефлекторном освоении принадлежит труду Н.Л. Рубинштейна, Русская историография, вышедшему в 1941 году. Он представлял собой интереснейший феномен сохранения прежней традиции в одеждах и ценностях нового времени. Для него, как и для старых историков, историография - это история исторической науки. Процесс накопления исторических знаний, конкретного исторического материала - по Рубинштейну - необходимая база, материальная основа, на которую опирается наука в своем развития, но только теоретическое осмысление внутренней связи явлений только теоретическая мысль, раскрывающая в разрозненных фактах реальную систему общественных отношений превращает знание отдельных исторических фактов в действительное познание истории, историческое знание - в историческую науку.

Поэтому и задача историографии как истории исторической науки - не простое подведение итогов и суммирование накопленных исторических знаний - она изучает рост науки в развитии ее содержания, историю творческого пути в развитии научной мысли. Итак, задача русской историографии - дать историю развития русской исторической науки в условиях развития русской истории в связи с общим развитием общественной и научной мысли и с непосредственным ростом конкретного исторического знания. Таким образом, Рубинштейн связывал развитие историографии с развитием собственно исторической науки, и с развитием общественной мысли, а в широком смысле - с развитием философии истории. В своем конкретном историографическом анализе он по существу восстановил апробированную в дореволюционной литературе модель историографического описания, акцентируя в рамках марксистской парадигмы классовую точку зрения.

Однако это определение, по замечанию А.М. Сахарова не сразу утвердилось в литературе. В Большой советской энциклопедии (1953 г.) термин историография трактовался двойственно: как идентичный понятиям историческая наука, и как совокупность исторических сочинений посвященных той или иной эпохе или проблеме. В эпоху оттепели, мы наблюдаем все возрастающий интерес к историографии, это нашло отражение в создании комиссии по истории исторической науки, выходе специальных изданий, в курсе лекций Л.В.Черепнина.

В этих работах отмечались следующие основные задачи историографического исследования:

1) изучение процесса накопления знаний о человеческом обществе;

2) история введения в научный оборот ранее неизвестных источников, развитие методов исторического исследования;

3) история борьбы различных течений в исторической науке;

4) смена проблематики в исторических исследованиях;

5) классовая обусловленность теории исторического процесса;

6) история возникновения и развития марксистско-ленинской исторической науки.

Как особо важная задача и в Очерках и в курсе Л.В. Черепнина выделялось изучение и раскрытие связи исторических теорий с философскими и политическими взглядами, характерными для данной эпохи с классовой борьбой своего времени. Как видим, в осознании предмета историографии сделан значительный шаг вперед. По сравнению с первыми советскими опытами историки конца 1950- начала 1960 гг. пришли к той интерпретации истории, по некоторым направлениям подошли к исходной точке рубежа XIX-ХХ вв., когда произошел коммуникативный сброс в области историографического поиска.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒