КОНФРОНТАЦИЯ ПО ПОВОДУ ПОКАНТИКО

⇐ ПредыдущаяСтр 38 из 52Следующая ⇒

В то же время, когда шли битвы по поводу Фонда братьев Рокфеллеров и семейного офиса, перед братьями и мной также стояла необходимость принятия трудных решений в отношении Покантико, семейного поместья в округе Уестчестер. Это дело привело к еще одной ожесточенной ссоре между Джоном и Нельсоном.

К началу 1950-х годов мы осознали, что поместье не только было ценным экономическим активом, но также обладало реальной исторической и эстетической ценностью. Мы начали анализировать имевшиеся у нас варианты - этот процесс так полностью и не разрешился до конца 1970-х годов, когда умерли Джон и Нельсон. На ранней стадии наши усилия осложнялись тем обстоятельством, что структура владения этой собственностью была непростой.

Покантико, подобно Галлии из «Комментариев» Цезаря, было разделено на три части. Во-первых, был основной дом в Кикуите и территория, непосредственно окружавшая его, которую мы называли «парком» или «исторической зоной»; ее площадь составляла приблизительно 250 акров. Начиная с середины 1950-х годов Джон, Нельсон, Лоране и я владели этой частью Покантико на правах совместного владения. Затем была «открытая территория» размерами почти в две тысячи акров, ею владели все пять братьев через компанию «Хиллз риэлти». Кроме того, там была собственность, которой каждый из нас владел индивидуально: Джон владел Филдвуд Фарм, Нельсон -Хантинг-Лодж, мне принадлежала Хадсон-Пайнс-Фарм, а у Лоранса было пять отдельных участков, включая Роквуд-Холл на реке Гудзон.

С начала 1960-х годов мы начали разрабатывать планы относительно того, как поступить с этой собственностью в будущем, особенно с «открытой территорией». Ни один из этих планов не отвечал нашим нуждам, и поэтому в 1972 году мы попросили известного ландшафтного архитектора Хидео Сасаки попытаться решить все вопросы, возникшие на протяжении проводимых в течение целого десятилетия дискуссий, и подготовить план, который обеспечил бы «максимальное и наилучшее использование» всего поместья Покантико.

МОНУМЕНТ НЕЛЬСОНУ

Нельсона никогда особенно не заботило то, что происходило с нашей совместной собственностью «по ту сторону забора». Когда речь зашла о планировании будущего поместья, то Нельсон думал, если и не исключительно, то, по крайней мере, главным образом, о Кикуите. Он рассматривал усадьбу в качестве родового поместья семьи и символического центра вселенной Рокфеллеров. Для него было очень важно, что он занимает ее как прямой потомок деда и отца. Чувство собственности у Нельсона было настолько велико, что лишь немногие из его гостей знали, что он не был фактическим владельцем Кикуита, а одним из совладельцев наряду с тремя другими братьями. Именно Нельсон добивался присвоения Кикуиту статуса Национального исторического памятника, этот почетный статус был присвоен президентом Фордом в ходе торжественной церемонии в декабре 1976 года.

И в отношении Кикуита Джон также сильно расходился с Нельсоном. Историческое сохранение Кикуита, которое, по его мнению, просто означало бы создание «монумента Нельсону», не занимало высокого места в его списке приоритетов. Его главной заботой было обеспечить, чтобы открытые территории в других частях поместья предназначались в конечном счете для общественных нужд.

В этом Лоранс соглашался с Джоном, однако его лояльное отношение к Нельсону делало для него трудной задачей противостоять планам своего брата. В личном плане Лоранс был больше всего привержен идее сохранения поместья, и ему не хотелось использовать свои личные финансовые ресурсы для других аспектов планирования будущего имения Покантико. Он сильно склонялся к идее создать из открытых территорий общественный парк, который увенчал бы как дело его собственной жизни, так и то, чему посвятил свою жизнь отец. Позже я выяснил, что, когда речь шла о Кикуите, Лоранс даже не пожалел, если бы усадьбу снесли.

Моя собственная точка зрения заключалась в том, что мы должны попытаться сохранить открытую территорию, а также обеспечить сохранение Кикуита, поскольку, на мой взгляд, существовали убедительные аргументы в пользу как того, так и другого.

В плане, представленном в 1974 году Сасаки, был соблюден тонкий баланс между нашими различными взглядами и содержались рамочные основы для достижения наших конкурирующих друг с другом целей. Сасаки сказал нам, что «максимальное и наилучшее использование» собственности заключалось в том, чтобы оставить Покантико точно «как он есть». Он утверждал, что Кикуит и территория парка должны быть сохранены из-за их исторического, архитектурного и эстетического значения, а большая часть открытой территории должна быть сохранена для «парковых целей» на благо широкой публики. Этот план был дипломатично представлен семье, и ее реакция была положительной, даже с элементами энтузиазма.

При этом оставалось два важнейших вопроса: каким частным организациям должна быть передана собственность и каким образом она будет финансироваться? Если бы даже мы пожертвовали большую часть открытой территории государственному учреждению в виде парка, затраты могли быть значительными, особенно если выбранное учреждение потребовало бы создания фонда для поддержания построенных отцом средства для экипажей, а также полей и лесов. Сохранение Кикуита было бы еще более дорогостоящим делом; действительно, по проведенным оценкам, фонды, необходимые лишь для сохранения исторической территории, должны были составить 35 млн. долл.

Хотя некоторую часть этой суммы можно было получить путем продажи участков открытой территории, находившихся с краю, основная часть этих средств Фонда должна была быть выделена из наших собственных ресурсов. Нельсон предложил, чтобы ФоБР дал добавочные средства дополнительно к тому, что предоставит каждый из братьев. И в этом случае Джон энергично возражал, утверждая, что субсидия от Фонда будет «в основе своей служить эгоистическим интересам». Этот конкретный вопрос и стал последним полем битвы между Джоном и Нельсоном.

ПИСЬМО НА ТЕМУ О ХАРАКТЕРЕ

Вскоре после бунта «кузенов и кузин» в Плэйхаусе в июне 1977 года Джон написал Нельсону письмо, которое он отнес собственноручно из своего кабинета, находящегося в северо-западном углу 56-го этажа, в кабинет Нельсона, находившийся на северо-восточном углу. В нем, в частности, говорилось: «Ты всегда указывал мне, что на протяжении своей жизни хотел достичь двух целей. Первая заключалась в том, чтобы стать президентом Соединенных Штатов, а вторая - чтобы стать лидером семьи и способствовать тому, чтобы она жила в соответствии с великими традициями, завещанными нам отцом и дедом. Очевидно, ты потерпел неудачу в отношении первой из этих целей, и в настоящее время рискуешь потерпеть неудачу относительно второй, если не изменишь свое поведение».

Нельсон немедленно написал в ответ, требуя, чтобы письмо Джона было «отозвано». Это было, конечно, частное письмо; никто другой не видел его. Но Нельсон был неумолим. Он сказал, что если Джон не заберет письмо немедленно, то он прервет переговоры, касающиеся Покантико, и приступит к своим планам по строительству отеля и конференц-центра на собственной части территории. В конце концов Джон взял письмо обратно и переговоры возобновились.

И вновь я оказался в середине противоречий между Джоном и Нельсоном. И тот, и другой имели основания для своих аргументов, однако оба упустили из виду общее благо. После длительных переговоров мы достигли компромисса: Нельсон согласился на то, чтобы пожертвовать большую часть открытой территории для парка, при условии, что каждый из нас включит в свое завещание положение, в соответствии с которым 5 млн. долл. будут выделены Фонду по сохранению исторической территории, и что дополнительно к этим 20 млн. будет выделена субсидия 15 млн. долл. от ФоБР, таким образом будут обеспечены достаточные средства для финансовой поддержки сохранения исторических ценностей Покантико. Джон присоединился к этому соглашению, и перспективы окончательного и полюбовного решения казались достаточно радужными.

Однако все это не было еще улажено окончательно. После многих лет сражений с Нельсоном Джон решил, что он может позволить себе быть таким же непримиримым и колким, как Нельсон, пытаясь получить то, что хочет он. Прежде чем изменить свое завещание, Джон стал настаивать, чтобы Лоране включил в парк также и Роквуд-Холл - замечательную усадьбу, расположенную вдоль реки Гудзон. Хотя будущая судьба того, что входило в собственность, которой мы владели индивидуально, никогда не была частью наших переговоров, Джон произвольно решил, что Роквуд-Холл должен быть включен, а в противном случае сделка не состоится. Лоранс воспротивился тому, что Джон односторонне вновь открыл переговоры на новых условиях. Он считал, что такой поворот дела неприемлем, и отказался рассматривать это предложение. Джон упорствовал, однако чем больше он наставлял Лоранса относительно его «долга», тем неистовее становился Лоранс. В конце концов, Джон пришел ко мне и предложил, чтобы мы вместе поговорили с Лорансом и выразили готовность самим купить Роквуд-Холл, чтобы включить его в намечаемый парк. Я согласился на совместный разговор с огромной неохотой, и мы столкнулись именно с той реакцией, которой я боялся. Лоранс был вне себя, отказался обсуждать этот вопрос и по существу вытолкнул нас за дверь.

После этого инцидента Джон окончательно принял тот факт, что Лоранс не пойдет на уступки, и согласился изменить свое завещание, что мы уже сделали, и выделить в нем 5 млн. долл. для фондов, предназначенных для Кикуита. Поскольку детали были для него всегда очень важны, он методически пересматривал один проект за другим, предлагая небольшие изменения и поднимая малосущественные вопросы для дополнительного рассмотрения своим адвокатом. Мы все думали, что пересмотр завещания Джоном завершен и что вопрос о Покантико решен окончательно. Безусловно, так бы оно и было, если бы не произошла трагедия.

СМЕРТЬ ДЖОНА

В последний раз я видел Джона 9 июля 1978 г. Он вместе с Бланшетт приехал в Хадсон-Пайнс на воскресный ленч со мной и Пегги. Наша трапеза прошла на обеденной террасе в тени большого вяза. Пегги рассказывала Джону о своем новом интересе к выращиванию чистокровной симментальской породы скота. Увлечение Пегги сельским хозяйством было очень страстным, как и все остальное, чем она увлекалась, и после ленча она уговорила Джона отправиться в поездку на экипаже, чтобы осмотреть ее призовых животных. Я остался дома вместе с Бланшетт обсудить вопросы, касавшиеся Музея современного искусства.

Увиденное Джоном произвело на него впечатление, и в конце следующего дня, после того как он провел весь день, работая над завещанием вместе с секретаршей, он решил взять секретаршу с собой, чтобы показать ей стадо по дороге на железнодорожную станцию, где они должны были сесть на поезд, чтобы вернуться в Нью-Йорк. Секретарша управляла машиной, поскольку Джон недавно перенес операцию на голеностопном суставе.

Они ехали по Бедфорд-роуд, а навстречу им мчался «Фольксваген», за рулем которого сидел молодой человек, только что уехавший из дома и расстроенный ссорой со своими родителями. На повороте он потерял управление автомобилем, машина накренилась, ударилась о дерево и прямо врезалась в двигавшийся навстречу автомобиль Джона. Секретарша Джона была тяжело ранена; ее последующее выздоровление было долгим и трудным. Подросток скончался на месте происшествия, Джон погиб мгновенно.

Когда я узнал о произошедшем, то подумал не о тягостных спорах, а обо всех тех маленьких знаках доброты и внимания, которые он выказывал мне, когда мы были молодыми, то, о чем он, вероятно, забыл, но что значило для меня столь много. Хотя Джон был почти на десять лет старше меня, из всех братьев он предпринимал самые большие усилия сблизиться со мной. Мы не были по-настоящему близки, но его утешение и поддержка, когда я нуждался в них, привели к тому, что я попросил именно его быть шафером на моей свадьбе.

Жизнь была трудной для Джона, как она была трудной и для отца, но он оставил такое наследие достижений в области филантропии, которым мог гордиться даже член семьи Рокфеллеров. Подобно всем нам, Джон обладал недостатками, но он был приличным, честным и гуманным человеком, ощущавшим чувство глубокой заботы о мире, ненавидевшим несправедливость и посвящавшим свое время, талант и ресурсы неустанному достижению тех целей, которые были наиболее перспективными с точки зрения возможности осуществления реальных и устойчивых перемен. Его мужественная кампания по снижению тревожно высоких темпов роста народонаселения в мире, его щедрая поддержка искусств и дальновидные усилия по установлению более тесных связей между народами и странами Дальнего Востока и Соединенными Штатами - все они оставили свой след. Мне жаль, что достижения Джона в полной мере никогда не были достаточно поняты или признаны.

РЕВАНШ НЕЛЬСОНА

Смерть не всегда утихомиривает страсти или приводит вражду к концу. Иронией судьбы было то, что смерть Джона фактически вызвала новую вспышку того и другого. Когда Нельсон узнал, что завещание Джона не содержало пункта о выделении 5 млн. долл. для Покантико, он абсолютно вышел из себя. Когда нам читали соответствующие положения завещания, я видел, как глаза Нельсона начинают наливаться гневом. Для Нельсона не было важным то, что Джон в конце концов включил 5 млн. долл. в свое завещание; единственное, что для него было важно, это то, что Джон это завещание не подписал. Нельсон расценивал происшедшее как то, что Джонни переиграл его, и не собирался примиряться с этим.

Нельсон немедленно вызвал своих адвокатов и переписал свое завещание, сняв пункт о выделении 5 млн. долл. для фонда - Покантико; он оставлял свою долю открытых территорий для Хэппи и завещал свою часть исторической территории непосредственно Национальному трастовому фонду по сохранению исторических памятников. Он не оставил исполнителям завещания никакой гибкости в плане внесения изменений в эти положения в случае его смерти.

Нельсон не информировал об этих изменениях ни Лоранса, ни меня еще почти шесть месяцев, до декабря 1978 года. В декабре он пригласил нас в свой кабинет и проинформировал о том, что если мы хотим продолжать действовать в отношении плана по Покантико, как было изначально договорено, то будем должны выкупить принадлежавшую ему часть открытых территорий у Хэппи после его смерти. Я был в негодовании и сказал Нельсону об этом. Нельсон немного отступил, когда увидел, насколько я рассержен. Он сказал, что его завещание не было окончательным, и он надеялся, что мы сможем повернуть всю ситуацию обратно на нормальные рельсы. Однако этому не было суждено сбыться.

Когда я спросил его, почему он внес эти изменения, Нельсон объяснил, что Карл Хюмелсайн, глава Национального трастового фонда по сохранению исторических памятников, заверил его о том, что в результате действий со стороны Конгресса этот трастовый фонд получит миллионы долларов от продажи прав на аренду морских нефтяных месторождений и будет вполне в состоянии приспособить Кикуит для исторических нужд и посещения публикой и поддерживать его в таком состоянии; поэтому никто из нас не должен выделять для этого собственные деньги.

Поверить этому я не мог. Нельсон достаточно знал цену обещаниям политиков (он и сам делал такие обещания) и знал, что то, о чем он говорит, может измениться, как, оно, естественно, и произошло. Законодательство по выделению этих средств не прошло через Конгресс. Тем не менее, будучи мотивирован желанием нанести Джону ответный удар и показать, кто на самом деле являлся главным, Нельсон не изменил этого пункта в своем завещании и не дал исполнителям никакой свободы действий по этому вопросу. Его завещание автоматически передавало его долю в исторической территории Национальному трастовому фонду. Этот заключительный жест Нельсона стоил мне и в меньшей степени Лорансу многих миллионов долларов и еще больше головной боли на протяжении последующих пятнадцати лет.

ПОСЛЕДНИЕ МЕСЯЦЫ НЕЛЬСОНА

Когда наступление Нельсона с целью захвата семейного офиса и Фонда братьев Рокфеллеров было отбито, он отошел от семейных дел. Вместо этого он посвятил свое время двум броским новым предприятиям.

Первым была компания, занимавшаяся получением репродукций предметов искусства, находящихся в его личной коллекции, и продажей этих репродукций. В определенном отношении это было понятно, поскольку главным хобби Нельсона и формой его отдыха было коллекционирование предметов искусства. Нельсон узнал, что существует поразительно точный процесс получения репродукций, и высказал предположение, что для высококачественных репродукций может существовать довольно большой рынок, особенно если с этими репродукциями будет связано его имя. С этой целью он организовал изготовление репродукций многих из лучших произведений искусства из своей коллекции и продавал эти репродукции через магазин, арендованный на 57-й улице в Манхэттене, а также через магазины группы Нейман-Маркус. Хотя компания вскоре начала получать скромную прибыль, большинство членов семьи, за исключением моей жены Пегги, смотрели на эту затею со значительным скептицизмом.

Второй проект был еще более далеко идущим. Вместе с Джорджем Вудсом, бывшим президентом Всемирного банка, Нельсон создал «Саудовско-Американскую корпорацию» («Сарабам»). В партнерстве с несколькими крупными саудовскими бизнесменами Вудс и Нельсон рассчитывали использовать прибыль от саудовской нефти в сочетании с американским опытом управления для реализации проектов социального и экономического развития на Ближнем Востоке. Они надеялись убедить правительства Саудовской Аравии и нескольких других арабских стран, добывающих нефть, инвестировать 1 млрд. долл. из своих избыточных фондов и затем отдавать партнерам 50% прибыли за управление. Хотя более продуктивные формы использования денег, выручаемых за арабскую нефть, по сравнению с банковскими депозитными сертификатами и государственными облигациями, безусловно, имели смысл, было наивным думать, что правительства арабских стран сначала предоставят все деньги для проекта, а затем будут делиться прибылью поровну с Нельсоном и его партнерами. Это была грандиозная схема, характерная для Нельсона, однако я не был удивлен, когда саудовцы отказались от нее.

Нельсон всегда хотел делать деньги и весьма уважал тех, кто достигал успеха в бизнесе. Именно поэтому он нашел общий язык с Пегги. Однажды в воскресенье во время ленча Пегги сказала ему, что она продала одного из своих призовых быков симментальской породы за 1 млн. долл. Нужно было видеть выражение лица Нельсона в ответ на эту новость; он посмотрел на Пегги с вновь появившимся чувством уважения и проявил огромный интерес ко всем деталям ее бизнеса. Любопытно, что после долгих лет уважительных, но формальных отношений Пегги стала тем членом семьи, с которым Нельсон чувствовал себя наиболее комфортно.

На протяжении последних месяцев своей жизни Нельсон производил на меня впечатление очень несчастного человека. К очень многим вещам он относился фаталистически и, казалось, терял волю к жизни. У него были проблемы с сердцем, однако он никогда не говорил об этом Хэппи и отказывался обратиться к кардиологу. Он консультировался только с доктором Райлендом, который помещал его на свой стол для работы с его спиной и конечностями три раза в неделю. В середине января 1979 года я отправился по делам «Чейза» в поездку на Ближний Восток. Перед отъездом я повидался с Нельсоном и помню, что, как мне казалось, он вел себя более тепло и был более заботлив и внимателен, чем обычно, когда я отправлялся в какую-то из поездок, которые, в конце концов, были довольно частыми для нас обоих. Я помню, что подумал о том, увижу ли я его снова. Действительно, это был наш последний разговор.

СМЕРТЬ НЕЛЬСОНА

Я узнал о смерти Нельсона, когда находился в приемной султана Омана в Маскате. Я был шокирован, однако считал, что вежливость все равно требует короткой встречи с султаном Кабусом. Он выразил свои соболезнования в самых теплых словах и затем даже предложил мне, чтобы его «Боинг-747» отвез меня обратно в Нью-Йорк. Я был благодарен ему за это предложение, но вернулся на самолете «Чейза». Когда мы сели в аэропорту Уайт-Плейнз, Пегги ждала меня у трапа. Она отвела меня в сторону, чтобы рассказать об обстоятельствах смерти Нельсона - все они вскоре появились в газетах. Это было печальным концом человека с такой блестящей карьерой. Однако со временем память об этом печальном эпизоде постепенно угасла, и выдающиеся достижения Нельсона были надлежащим образом признаны и поняты.

Еще с того момента, когда Нельсон был подростком, казалось, что он знает, что хочет делать в жизни, и знает, как достичь своей цели. Хотя он испытывал огромное восхищение как дедом с отцовской стороны, так и дедом по линии матери, политика - призвание деда Олдрича - влекла его сильнее всего. И, став на этот путь, Нельсон устремил свой взгляд еще более прочно на достижение высшей власти: стать президентом Соединенных Штатов. Он понимал, что роль лидера в семье существенно важна для его планов. После окончания Дартмута он играл активную роль вместе с матерью в Музее современного искусства и с отцом - в создании Рокфеллеровского центра. Нельсон также был ведущей силой, которая стояла за объединением братьев в единую структуру.

Еще с того времени, когда при президенте Рузвельте Нельсон возглавлял Управление по межамериканским делам, он продемонстрировал качества, которые в последующем стали легендарными: способность к напряженной работе, огромную находчивость и личный магнетизм. Он научился свободно говорить по-испански и мог даже выражать свои мысли по-португальски. Нельсон стал специалистом по политике и вопросам безопасности этого региона и завоевал дружбу и восхищение многих латиноамериканских лидеров. Во многих странах на него смотрели как на героя.

После войны Нельсон недолго работал в аппарате президента Трумэна, занимал пост первого заместителя министра здравоохранения, образования и социального обеспечения и, наконец, работал специальным помощником президента Эйзенхауэра. На всех этих постах Нельсон зарекомендовал себя способным администратором и политиком, склонным к инновационным решениям как во внутренних, так и в международных вопросах.

Однако его самый большой вклад в общественную жизнь был связан с четырьмя губернаторскими сроками в штате Нью-Йорк. Он считал, как считал и я, что правительство должно играть важную роль в создании более гуманного и прогрессивного общества. Хотя он был республиканцем, Нельсон установил близкие и устойчивые контакты с представителями профсоюзов и групп, представлявших этнические меньшинства. Никогда не позволяя традициям стоять у него на пути, Нельсон трансформировал саму природу и функционирование правительства штата Нью-Йорк за счет реформирования его структуры и наполнения его духом перемены и инноваций. К числу его многочисленных достижений относится создание системы высшего образования в штате, резкое расширение сети парков и детальный пересмотр системы налогообложения. Под руководством Нельсона правительство штата Нью-Йорк стало моделью прогрессивного управления штатом.

Нельсон надеялся, что его успехи в штате Нью-Йорк выведут его на общенациональную орбиту. Однако в этом отношении он потерпел неудачу. Он никогда не чувствовал себя дома в национальной организации Республиканской партии. Его позиция по социальным вопросам также рассматривалась слишком либеральной набиравшим силу консервативным крылом партии. До сегодняшнего дня «рокфеллеровские республиканцы» звучит анафемой для твердых сторонников правого крыла. Наконец, развод Нельсона с Тод и его женитьба на Хэппи отбросили его назад как в партии, так и в опросах общественного мнения, и он никогда не оправился от этого.

Нельсон был сильным лидером, лидером-созидателем, одним из наиболее эффективных американских политиков и администраторов XX века. Он также был одним из немногих дальновидных международных государственных деятелей, которых дала наша страна. Он был бы великолепным президентом.

ГЛАВА 24

ШАХ

Выглядит иронией судьбы, что из всех людей, которых я знал в жизни, единственным не членом моей семьи, которому я считаю обязанным посвятить главу в этих мемуарах, является шах Ирана. Хотя я восхищался шахом, мы были немногим более чем знакомые. Отношения между нами были сердечными, но официальными; он обращался ко мне «мистер Рокфеллер», а я обращался к нему «Ваше Императорское Величество». Основной темой во всех наших встречах были деловые вопросы. Я считал, что мои контакты с шахом будут повышать вес «Чейза» в глазах иранского правительства; шах рассматривал «Чейз» как финансовый ресурс, полезный для его усилий по ускорению экономического роста его страны и улучшения ее социального благополучия. По сути дела, мои отношения с шахом ничем не отличались от отношений с большинством лидеров стран, в которых «Чейз» занимался банковской деятельностью.

Мои связи с шахом стали предметом пристального общественного внимания только после захвата американского посольства в Тегеране в ноябре 1979 года. По мере того как разворачивался «кризис с заложниками», начался поиск «козлов отпущения», на которых можно было бы возложить вину за происходящее. Сообщения средств массовой информации о роли, которую я якобы играл в том, чтобы «заставить» президента Джимми Картера разрешить шаху въезд в Соединенные Штаты для лечения в октябре 1979 года, дали американской общественности неверную картину моих отношений с шахом и с его режимом.

Узнав, что Генри Киссинджер и я вместе с еще несколькими лицами помогали шаху найти прибежище сначала на Багамских островах, а затем в Мексике, средства массовой информации пришли к выводу, что мы «оказывали давление на президента», чтобы разрешить шаху въезд в Соединенные Штаты. «В течение восьми месяцев, - писал Бернард Гверцман на первой странице «Нью-Йорк таймс» 18 ноября 1979 г., - г-н Картер и г-н Вэнс противодействовали интенсивному лоббированию со стороны американских друзей шаха, таких как его банкир Дэвид Рокфеллер и бывший государственный секретарь Генри Киссинджер, целью которых было, чтобы США прекратили относиться к свергнутому правителю, по словам Генри Киссинджера, как к «летучему голландцу, оказавшемуся не в состоянии, " найти безопасную гавань" ». Другие заявляли, что моим мотивом была жадность - желание сохранить миллиарды долларов шаха для «Чейза».

Фактически у меня не было контактов с шахом в течение первых двух с половиной месяцев после того, как он был вынужден оставить Иран, а когда контакт произошел, то это было связано лишь с тем, что администрация Картера повернулась к нему спиной. Несколько месяцев спустя, когда я узнал, что шах болен раком, я проинформировал об этом факте администрацию Картера, однако мои контакты с правительством США были краткими и официальными.

До настоящего времени я никогда не рассказывал всей истории о своем участии в этом неоднозначном эпизоде.

МОХАММЕД РЕЗА ПЕХЛЕВИ

То, что Мохаммед Реза Пехлеви оказался на Троне Павлина[67], произошло вследствие иностранной интервенции во время Второй мировой войны; на протяжении последующих четырех бурных десятилетий огромные запасы нефти в Иране и его близость к Советскому Союзу обеспечивали поддержку его положения на троне, что было в интересах западных держав. На протяжении первых трех десятилетий правления шаха преобладающее политическое и экономическое влияние в Иране оказывала Великобритания, как и в течение более чем столетия в регионе Персидского залива. Положение изменилось в 1968 году, когда премьер-министр Гарольд Вильсон объявил, что его страна выведет свои вооруженные силы с территорий «к востоку от Суэца» к началу 1971 году. Задача сдерживания Советского Союза и защиты жизненно важных запасов нефти в этом регионе теперь переходила к Соединенным Штатам.

Политика сдерживания воплотилась в «доктрину Никсона», в соответствии с которой малые региональные державы, поддерживаемые и оснащаемые Соединенными Штатами, должны были нести бремя защиты от коммунистической экспансии во всем мире; в зоне Персидского залива «двумя опорными столпами» становились Саудовская Аравия и Иран.

Шах предпринимал действия для укрепления своего положения. Он систематически устранял политическую оппозицию и централизовал управление экономическими делами Ирана в собственных руках. Шах поставил задачу преобразования своего традиционно исламского общества путем введения системы общественного здравоохранения, создания государственных школ во всей стране и придания образованию обязательного характера для женщин, как и для мужчин, а также установления всеобщего избирательного права, впервые давшего женщинам право голосовать.

Реформы шаха, проводившиеся с целью модернизации, встретились с сильной оппозицией клерикальных мусульманских кругов и базарного торгового сообщества. Они все время яростно возражали против того, что считали разрушением исламской культуры Ирана вследствие вестернизации и внедрения духа преуспевания: короткие юбки, джинсы, кинофильмы и дискотеки.

В начале 1970-х годов, когда в Иран в огромном количестве начали течь доходы от продажи нефти, шах стал вкладывать деньги в инфраструктуру: дороги, порты, аэродромы, электрификацию, больницы и школы. Он делал упор на диверсификацию промышленности, что привело к завидным темпам экономического роста, которые по крайней мере в течение нескольких лет превышали темпы роста в любой другой стране в тот же период.

Хотя шах делал многое для трансформации Ирана в современное государство, у его режима была и темная сторона. Тайная полиция CABАК осуществляла репрессии против тех, кто был в оппозиции режиму или просто требовал более демократичного политического порядка. Со временем шах становился все более и более изолированным от реальностей жизни в собственной стране, а его режим - все более негибким и репрессивным. В этом заключались причины его последующего падения.

ВСТРЕЧА НА ГОРНОМ СКЛОНЕ

До 1970-х годов мои контакты с шахом ограничивались двумя короткими встречами: аудиенцией в Тегеране в 1965 году и обедом в 1968 году, когда ардский университет присудил ему почетную степень. С другой стороны, «Чейз» в течение длительного времени поддерживал эффективные корреспондентские отношения с Центральным банком Ирана - «Банком Маркази»; крупнейшим коммерческим банком «Мелли» и десятком других коммерческих банков. Еще важнее то, что к середине 1970-х годов мы стали ведущим банком Национальной иранской нефтяной компании (НИНК) - государственной корпорации, занимавшей доминирующее положение в экономике страны. Мы даже смогли на короткое время проникнуть в хорошо защищенную национальную банковскую систему Ирана, создав банк развития в партнерстве с «Лазар фрерз» в 1957 году. Однако в последующем правительство Ирана ограничило долю нашего владения и наложило ограничения на деятельность банка, упустив тем самым обещавшую выгоды возможность.

На протяжении следующего десятилетия я занимался поисками пути создания непосредственного коммерческого присутствия нашего банка в Иране, однако это было безуспешным. Наконец, реальная возможность появилась в начале 1970-х годов, но, чтобы двигаться дальше, нужно было получить разрешение шаха.

В январе 1974 года, всего лишь через несколько месяцев после первого «нефтяного шока», я остановился, чтобы повидать шаха, в Сен-Морисе вместе с несколькими сотрудниками «Чейза» и моим сыном Ричардом. Мы направлялись на Ближний Восток и узнали, что шах катается на лыжах в Швейцарии. Ричард вел записи о продолжавшейся почти два часа встрече, в ходе которой были рассмотрены многочисленные вопросы.

Шах считал, что цена нефти должна определяться стоимостью извлечения нефти из сланцев, то есть цена должна быть еще более высокой, чем та, которая была искусственно навязана картелем ОПЕК. Он указывал, что нефть представляет собой невозобновляемый ресурс и ее запасы истощатся через определенное число лет; поэтому высокая цена представляет собой положительный фактор, поскольку это заставит мир разрабатывать новые источники энергии. Наиболее ценной областью использования нефти, по его мнению, было получение нефтехимикатов, а для топлива следует использовать другие источники энергии. Он настаивал на том, что высокие цены на нефть были благом, а вовсе не плохой услугой для индустриального мира.

В связи с высокими ценами на нефть шах видел для своей страны золотое будущее. Он заверял нас, что Иран превратится в индустриальную державу и в пределах 25 лет станет одной из пяти крупнейших в экономическом отношении стран мира, наряду с Соединенными Штатами, Россией, Китаем и Бразилией. Он ошибочно утверждал, но я не стал с ним спорить, что Тегеран уже, сменил Бейрут в качестве финансового центра Ближнего Востока и что вскоре Тегеран будет соперничать с Лондоном и Нью-Йорком.

Наша двухчасовая беседа - самая длинная из всех, которые у нас когда-либо с ним были, касалась многих вопросов, начиная от советских планов в отношении Ирана до президента Никсона и его проблем, связанных с Уотергейтом. Генри Киссинджер говорил мне, что шах - исключительно способный человек, прекрасно ориентирующийся в международных делах. Я нашел, что это, безусловно, так, однако в его высказываниях по поводу многих из таких вопросов ощущался оттенок заносчивости; им не хватало достоверности и они обнаруживали вызывающий тревогу отрыв от политической и экономической реальности.

Шах производил впечатление человека, думавшего, что если во что-то верить, то это автоматически становится фактом. Когда я сидел и слушал его рассказ о том, как он видит Иранскую империю в границах древних царств Мидии и Персии, мне на ум пришло слово «высокомерие». Его не заботил тот хаос, который повышение цен на нефть уже вызвало в глобальной экономике, не говоря уже о возможных последствиях реализации его экстравагантных предложений.

Несколько дней спустя в Тегеране я обсуждал эту встречу с послом Ричардом Хелмсом. Дик, который лишь недавно стал послом после пребывания на посту директора ЦРУ, считал, что иранцы действительно «чувствуют свою силу». Богатство, пришедшее за счет нефти, и доминирующее военное положение в регионе Персидского залива, в значительной степени обязанное помощи Соединенных Штатов, трансформировали стратегическое и экономическое положение Ирана. Однако Хелмс также отметил, что «их главная проблема заключается в том, что, хотя у них имеются деньги и материалы, они не могут управиться с ними, так как не располагают необходимыми для этого обученными кадрами. Возможно, еще более серьезно то, что министры недостаточно образованы или неопытны, чтобы справиться с дополнительными сложностями в правительственной деятельности, которые внезапно принесли им огромное богатство».

«НЕЧТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БОЛЬШОЕ»

Я остановился в Сен-Морисе вовсе не для того, чтобы выслушивать мнение шаха по геополитическим вопросам, меня интересовала возможность обсудить планы «Чейза» купить долю в одном из иранских коммерческих банков. За шесть месяцев до этого я поднял этот вопрос на короткой встрече в Блэр-хаусе[68] во время одного из приездов шаха в Вашингтон. Тогда шах, который вел с Соединенными Штатами переговоры о заключении экономического соглашения и о вооружениях, разрешил мне изучить возможность покупки иранского банка. Однако два банка, с которыми нам позволили вступить в контакты, представляли собой, мягко говоря, «мелочь» - ими плохо управляли и они убыточны.

⇐ Предыдущая 33 34 35 36 373839 40 41 42 Следующая ⇒