ЗАМЕТКИ ОБ АВТОРСКОЙ ПУНКТУАЦИИ

16.1. «Ни моря нет глубже, ни бездны темней...» (о пунктуации А. Блока)

Когда один из редакторов А. Блока пожелал выправить его стихи, поэт ответил, что ничем в своих стихах он внутренне не мог бы пожертвовать. Причина одна — «мне так поется» (письмо к С. Маковскому, 1909 г.). И пунктуация, и даже орфография у А. Блока подчинены внутреннему голосу, осознаны как важные детали, помогающие придать утонченность поэтически оформленной мысли, законченность художественным образам. «Душевный строй истинного поэта, — утверждал А. Блок, — выражается во всем, вплоть до знаков препинания».

Своеобразие лирики А. Блока отчасти заключается в том, что она не обнажает внутреннюю жизнь души, а лишь намекает на нее, не посягая на полное раскрытие из-за непомерной глубины ощущений лирического героя, из-за их невыразимости. Смутное и неуловимое, «несказанное» трудно переводится на язык логических понятий. Вот почему то, что рассказывает поэт, — это не столько жизнь души, сколько ее состояние, переменчивое и туманное, смутное и тревожное. Таков молодой А. Блок с его ранним лирическим героем, молитвенно устремленным к Прекрасной Даме.

Такая однострунность души (определение самого поэта) есть реакция на те эмоциональные впечатления, те «сны и туманы», которые овладевают поэтом и воплощаются им в обобщенные образы «Одиночества, Мглы, Тишины». Однако и в этой отвлеченности, в этой завороженности мистическими снами ощущается поэт мощной лирической силы, психологической глубины.

Передаче состояния души служат все стилистико-изобразительные средства. Немалая роль отводится и знакам. Они и обильны, и выразительны:

И опять — во мраке, в ледяной пустыне...

Где-то светит месяц? Где-то солнце светит?

Только месяц выйдет — выйдет, не обманет,

Только солнце встанет — сердце солнце встретит!..

(«Я ношусь во мраке, в ледяной пустыне...»)

Интересно, что при таком обилии знаков, тонко и не безразлично к смыслу употребленных, не нашлось места для точки. А она, как известно, указывает на завершенность мысли, подчеркивает ее исчерпанность. А если в стихотворении нет завершенности? Если и конец-то вовсе не конец, а всего лишь только начало?

Случайно или не случайно отсутствие точки в этом стихотворении? Вот то, что предшествует этому четверостишию:

Я ношусь во мраке, в ледяной пустыне,

Где-то месяц светит? Где-то светит солнце?

Вон вдали блеснула ясная зарница,

Вспыхнула — погасла, не видать во мраке,

Только сердце чует дальний отголосок

Грянувшего грома, лишь в глазах мелькает

Дальний свет угасший, вспыхнувший мгновенно,

Как в ночном тумане вспыхивают звезды...

И опять, как видим, нет ни одной точки. Точек нет даже там, где они, казалось бы, очевидны: в конце первой строки, перед вопросительным предложением; после слов во мраке ивспыхнувший мгновенно. Во всех этих случаях стоит запятая, конец предложения становится неясно очерченным, размытым, он даже не угадывается и постигается лишь по прочтении следующих строк, после этих запятых, причем постигается умозрительно, не интуитивно, а только потому, что так надо... по правилам. Одна строка переходит в другую без четкого обозначения конца, поистине «во мраке» трудно уловить контуры реального. В первоначальной рукописи стихотворение это имело название «Мрак (аллегория)». Как видим, в окончательной редакции и это разъяснение снято, поэт посчитал его излишним.

Для передачи состояния, постоянно изменяющегося, не имеющего конца, но только продолжение, лучше всего подходит многоточие, оно намечает перспективу, угадываемую недосказанность, указывает на зыбкость обозначенных контуров. И многоточие действительно обильно представлено в стихах:

Месяц холодный тебе не ответит, Звезд отдаленных достигнуть нет сил... Холод могильный везде тебя встретит В дальней стране безотрадных светил...

(Моей матери.)

Вот целое стихотворение, где многоточие явно преобладает над другими знаками (и опять ни одной точки! ):

Мы были вместе, помню я...

Ночь волновалась, скрипка пела...

Ты в эти дни была — моя,

Ты с каждым часом хорошела...

Сквозь тихое журчанье струй,

Сквозь тайну женственной улыбки

К устам просился поцелуй,

Просились в сердце звуки скрипки...

(«Мы были вместе, помню я...»)

Многоточие оформляет и строки, передающие мир, созданный воображением поэта как ощущение музыки бытия. Стезя, ночь, окно — это не конкретные понятия, а символы психологического состояния поэта и коллизий его мистического сознания¹.

Шли мы стезею лазурною,

Только расстались давно...

В ночь непроглядную, бурную

Вдруг распахнулось окно...

Ты ли, виденье неясное?

Сердце остыло едва...

Чую дыхание страстное,

Прежние слышу слова...

(«Шли мы стезею лазурною...»)

Роль многоточия ощутима и при прочтении стихотворения из серии «Три послания», где тоже нет точек:

Все помнит о весле вздыхающем

Мое блаженное плечо...

Под этим взором убегающим

Не мог я вспомнить ни о чем...

¹ См.: Орлов В. Александр Блок: Вступ. статья к соч. в двух томах.

Твои движения несмелые,

Неверный поворот руля...

И уходящий в ночи белые

Неверный призрак корабля...

И в ясном море утопающий

Печальный стан рыбачьих шхун...

И в золоте восходом тающий

Бесцельный путь, бесцельный вьюн...

(«Все помнит о весле вздыхающем...»)

Многоточие, как никакой другой знак, очень соответствует общей тональности этих стихов Блока. Вещные образы — весло, руль, корабль, шхуны — лишь контуры, скрепляющие воедино художественно цельное изображение переживаемого состояния. Рождается отвлеченно-обобщенный образ — состояние как нечто постоянно движущееся, неуловимое и ускользающее, и все уходит куда-то — неодолимо, но бесцельно: убегающий, уходящий, утопающий, тающий... И многоточие словно продолжает это движение, не дает ему прерваться. Так знак включается в систему стилистико-изобразительных, поэтически осмысленных средств.

Есть еще знак, активно служащий поэту, — это тире. Его употребление и эмоционально, и содержательно значимо. Тире, часто индивидуально осознанное Блоком, свойственно стихотворениям иного психологического сюжета. Это знак более энергичный, позволяющий до предела сжать выражение мыслей, дать их сильно, резко, контрастно. Здесь ощущается решительность, образы здесь четко очерчены, мысль оформлена скупо, глубина ее осязаема. Здесь нет образов плывущих и уплывающих, тем более утопающих.

Например, стихотворение «Я их хранил в приделе Иоанна...» было написано после окончательного объяснения с Л.Д. Менделеевой. «Сегодня 7 ноября 1902 года, — писал А. Блок в дневнике, — совершилось то, чего никогда еще не было, чего я ждал четыре года». Вот это «совершилось», да еще после столь длительного и напряженного ожидания вылилось в стихи огромной силы и иного стилистического накала, музыкально-импрессионистическая манера здесь уже не ощущается, напротив, это интонации скупого и строгого стиля:

И вот — Она, и к Ней — моя Осанна —

Венец трудов — превыше всех наград.

Я здесь один хранил и теплил свечи.

Один — пророк — дрожал в дыму кадил.

И в Оный День — один участник Встречи —

Я этих Встреч ни с кем не разделил.

Кстати, и предложения здесь интонационно завершены и оформляются точками.

Тире у А. Блока часто не подчиняется обычным правилам, его стилистико-смысловая роль обнаруживается при особом употреблении, например когда надо выделить наиболее значимые части стихотворения:

Я могуч и велик ворожбою,

Но тебя уследить — не могу.

(Ворожба.)

Я провижу у дальнего края

Разгоревшейся тучи — тебя.

(Там же.)

С темнотою — один —

У задумчивой двери

Хохотал арлекин.

(«Свет в окошке шатался».)

Тире свойственно стихам, образная система которых строится на конкретных, предметных деталях, особенно оно применимо в «сюжетных» частях стихотворений:

И миг еще — в оконной раме

Я видела — уходишь ты...

(«Нет имени тебе...»)

Отворяются двери — там мерцанья,

И за ярким окошком — виденья.

Не знаю — и не скрою незнанья,

Но усну — и потекут сновиденья.

(«Отворяются двери...»)

Часто тире выполняет чисто интонационную роль, рвет строки, образуя четкие такты:

Мой друг — влюблен в луну — живет ее обманом.

Вот — третий на пути. О, милый друг мой, ты ль

В измятом картузе над взором оловянным?

И — трое мы бредем. Лежат пластами пыль.

(«Я жалобной рукой сжимаю свой костыль...»)

Теперь — прошло немного лет с тех пор.

(«Когда я был ребенком...»)

А она не слышит —

Слышит — не глядит,

Тихая — не дышит,

Белая — молчит...

(На чердаке.)

Как видим, тире ставится не по правилам. Но во всех случаях это стихи особой ритмики: их характеризует прерывистость, скульптурная ясность, отчасти — разговорность. Меняется стилевая тональность стихов — приходят другие знаки и содействуют этому изменению.

Творческая индивидуальность великого поэта многогранна, его изобразительно-выразительные средства слагаются в системы художественных образов, психологически сложные, противоречивые и глубокие. В стилистическом плане, по бесспорному утверждению В. Орлова, лирика А. Блока движется от интонаций напевно-эмоциональных к интонациям повествовательным и разговорным, импрессионистическая размытость сменяется стилевой строгостью, сжатостью и точностью характеристик.

Разговорные интонации, фиксируемые знаками, в частности, проявляются в грамматической расчлененности строки, в речевой фрагментарности. Точка здесь очень активна, даже в середине строки:

Так. Не жди изменений бесцельных.

Не смущайся забвеньем. Не числи.

Пусть к тебе — о краях запредельных

Не придут и спокойные мысли.

(Моей матери.)

Такое интонационное оформление чаще всего сопровождает тематически точные и конкретные, описательные строки:

Утро. Тучки. Дымы. Опрокинутые кадки.

В светлых струйках весело пляшет синева.

По улицам ставят красные рогатки.

Шлепают солдатики: раз! два! раз! два!

(Обман.)

Наивысшего накала достигают разговорные ритмы и интонации, конечно, в поэме «Двенадцать». Ее герои идут «державным шагом». Этот смысл поддержан безупречной формой стиха. Чеканность слога и живость речи — здесь новая форма передачи новых ритмов времени. «Дело художника, обязанность художника, — писал Блок, — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит «разорванный ветром воздух». А. Блок был гениально чуток к ритмам времени. Он не только умел передать их в своих творениях, но и пытался теоретически осмыслить: по А. Блоку, поэтическое ощущение мира дается через усвоение ритмов эпохи. Об этой «слиянности» поэтических ритмов и ритмов эпохи поэт рассказывает в предисловии к поэме «Возмездие». Надо сказать, что сам Блок обладал этим чувством «слиянности», как никто другой, особенно это сказалось в поэме «Двенадцать»:

Как пошла наша ребята

В красной гвардии слушать —

Буйну голову сложить!

.......................................

Мы на горе всем буршуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови —

Господа, благослови!

(Двенадцать.)

Эти частушечно-песенные, народно-разговорные интонации внутренне присущи воплощаемому в поэме содержанию. «Народные формы стиха подняты в «Двенадцати» на высоту громадного драматического напряжения и приобрели черты монументальности» (В. Орлов). И знаки, конечно, не безразличны к этим интонациям, они служат их воплощению в стихе. Напряженность, динамизм создаются резкими паузами — они обозначаются тире:

Кругом — огни, огни, огни...

Оплечь — ружейные ремни...

И опять идут двенадцать,

За плечами — ружьеца.

Жесткость строке придают паузы, обозначенные тире, в таком примере, где лаконично и беспощадно характеризуется старый мир:

... Скалит зубы — волк голодный —

Хвост поджал — не отстает —

Пес холодный — пес безродный...

И в конце поэмы, где чеканность строк доведена до высшего предела, где она перерастает в символическое воплощение поступи Революции, где все интонации и ритмы поэмы создают мощный, «единый музыкальный напор», поэт не смог обойтись без тире:

...Так идут державным шагом —

Позади — голодный пес,

Впереди — с кровавым флагом,

И за вьюгой невидим,

И от пули невредим,

Нежной поступью надвьюжной,

Снежной россыпью жемчужной,

В белом венчике из роз —

Впереди — Исус Христос.

Показательно, что тире так густо употреблено в самых сильных и важных местах отрывка, где контрастно противопоставлены Старый и Новый мир — то, что позади, и то, что впереди.

Сила контрастного противопоставления точно так же подчеркивается знаком тире и в другой поэме А. Блока — «Скифы», революционно-патриотический пафос которой доведен до ораторского звучания. Это прежде всего мощное, громогласное начало:

Мильоны — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, —

С раскосыми и жадными очами!

Для вас — века, для нас — единый час.

Тире в этой поэме самый активный знак, он заменяет другие знаки, например двоеточие после обобщающего слова, причем эта замена осуществляется последовательно:

Мы любим все — и жар холодных числ,

И дар божественных видений,

Нам внятно все — и острый галльский смысл,

И сумрачный германский гений...

Мы помним все — парижских улиц ад,

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна дымные громады...

И конец поэмы, это мощное, предупреждающее обращение к старому миру, закономерно включает в систему своих знаков тире, закономерно с точки зрения общей стилистической тональности поэмы, но отнюдь не закономерно с точки зрения нормативности самого знака:

В последний раз — опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз — на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!

Стихотворная речь Блока богато оснащена пунктуацией. Знаки у него обильны и разнообразны, они служат усилению, активизации довольно сложного интонационно-ритмического облика стиха, смысловых и интонационных нюансов.

Ты, счастие! Ты, радость прежних лет!

Весна моей мечты далекой!

За годом год... Все резче темный след,

И там, где мне сиял когда-то свет,

Все гуще мрак... Во мраке — одиноко —

Иду — иду — душа опять жива,

Опять весна одела острова.

(«Ночь теплая одела острова...»)

Всю систему знаков включал Блок в авторскую стилистику. Но есть все-таки знаки излюбленные, именно они часто не подчиняются регламентации, и именно они индивидуально осмыслены. Важно еще другое — индивидуальное у А. Блока не противоречит функциональной значимости знаков (что свойственно было многим его современникам, в частности, А. Белому), оно осуществляется в рамках этой значимости. Создается впечатление, что поэт удивительно чуток к тайным возможностям знаков, особенно таких, как многоточие и тире. Эти знаки заметно активизируются в наиболее ярких и сильных строках, где поэт высказывает самое сокровенное, как, например, в начальном четверостишии из «Ямбов»:

О, я хочу безумно жить:

Все сущее — увековечить,

Безличное — вочеловечить,

Несбывшееся — воплотить!

Строки о назначении поэта, его высокой гражданской миссии, стихи о Родине, стихи философского звучания, особо напряженного биения мысли не обходятся без тире:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

(«Пускай зовут...»)

Так поэт сумел в полную меру не только использовать выразительные возможности пунктуации, но и значительно укрепить их и расширить. Начав с индивидуалистической лирики, с эстетики символистов, А. Блок закончил свою поэтическую биографию национальным поэтом-трибуном. Но А. Блок значителен не только этим итогом. Во всем, что ни воспевал поэт, он был велик. Поистине — «ни моря нет глубже, ни бездны темней». Великолепно ощущал эту двойственность сам поэт. Иначе он не смог бы так беспощадно искренне сказать о себе. И как всегда в стихах наивысшего накала на помощь приходит содержательно емкий знак тире:

Простим угрюмство — разве это

Сокрытый двигатель его?

Он весь — дитя добра и света,

Он весь — свободы торжество!

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 Следующая ⇒