Беспомощность разума в обосновании ценностей и недоказуемость существования Бога

⇐ ПредыдущаяСтр 63 из 86Следующая ⇒

Разум ограничен, человеческая воля порочна, человек по существу ничтожен. Чтобы сбежать от себя, он кидается в пучину страстей, находя в них развлечение, наконец, окончательно теряет дорогу к искуплению. О спасении ничего не знают ни наука, ни философия. " Покорность и верное употребление разума - в этом миссия подлинного христианства". Перед лицом этических и религиозных истин разум пасует. Последний его шаг - признание бесконечности, превосходящей по размерности разум. Знак болезненной слабости - отрицать это. Вера - Божий дар. " Не верьте, что она дается рассуждением. Вера отлична от доказательства: одно - человеческое, другое - от Бога".

Монтень как-то сказал по поводу этических норм: " Правило правил и главный закон законов состоит в том, что каждый взирает на них со своей колокольни". Лучшим доказательством этому Паскаль считает факт, что люди с их разумом до сих пор не дошли до понимания того, что же такое справедливость. Знай мы это, давно бы уже воссияла звезда правды над народами, а законодатели не искали бы всякий раз правовые модели в фантазиях персов или немцев. Истина в том, что " три градуса широты переворачивают всю юриспруденцию; один меридиан меняет истину; фундаментальные законы в течение немногих лет меняются; у права есть свои эпохи... Река может стать границей между правом и безправием. Что законно по эту сторону Пиренеев, может быть незаконно по другую. А что может быть забавнее ситуации, когда некто вправе убить меня только потому, что обитает на другом берегу реки, а его хозяин в ссоре с моим, а значит, и я его недруг? " Конечно, говорит

Паскаль, есть естественные законы, но " так разукрашенный разум порочит все вокруг", и мы лишены даже подобия надежного критерия - знать и судить по справедливости. А если и знаем правду, то постольку, поскольку ее нам открывает Бог.

Если разум неспособен судить по справедливости, то и к Богу он сам по себе не придет. " Метафизические доказательства Бога так далеки от привычного способа мышления людей, что они малоэффективны. И даже будучи приспособлены к нему, убеждали бы лишь на краткий миг... К такому результату приводит познание Бога без Христа: общение без медитации, без посредника. А ведь только узнавая Бога через Его посредника, мы постигаем собственную ничтожность. Потому высмеивать философию - значит правильно философствовать... Не разум, а сердце слышит Бога. Вера - сердечное чувство Бога, не рассудочное... У сердца свои резоны, уму невнятные".

Опыт говорит, что достичь блага своими силами невозможно. От одного несчастья к другому - и вот мы уже на пороге бессмысленной смерти. Мы неспособны не желать счастья и правды, но и иметь их также не в силах. Это желание дано как в наказание, так и в напоминание о глубине падения. Порчу разума и паралич воли к добру ничто не может искупить. Одна осталась верная цель - Бог. " Если человек не создан для Бога, то отчего же он бывает счастлив только в Боге? " И какая другая религия так постигла величие и нищету человека, причину того и другого, как не христианская?

" Без Христа не постичь ни жизни, ни смерти, ни Бога, ни себя"

Нет, стало быть, противоречия между христианской верой и человеческой природой. Вера учит, что есть Бог, в котором люди дееспособны, и есть порча природы, когда они не достойны Бога. Людям интересно знать и то и другое, но бесполезно стремиться к Богу, не зная своей малости, и заниматься самоуничижением, не постигнув силу Спасителя. Первое - источник надменности философов, знающих о Боге и не ведающих своих границ. Второе ведет к отчаянию атеистов, знакомых с бренностью всего и не познавших Спасителя. Значит, вера в Христа - внутри человека.

Бог, мы говорили, рационально недоказуем. " Как, неужели небо и птицы не говорят о Боге?.. Нет, ибо что верно для тех, кому Бог открывается в одном свете, другим ничего не говорит". Мы приходим к Богу только через Христа, без него общение с Создателем бесполезно. В подтверждение существования Христа у нас есть пророчества, вполне солидные доказательства. Они подтверждены исходом, самой историей, что и свидетельствует о Божественности Христа. В Нем и для Него мы постигаем Бога. Но и в Христе и для Христа подтверждается Создатель, в Нем исповедуется мораль. Потому для людей истинный Бог - Христос. Мало того, не только Бог непостижим, но и мы не знаем сами себя вне Христа. Ни жизни, ни смерти, ни себя не познаем без Святого Писания, и " будем брести во тьме, в природе Бога и своей не видя ничего, кроме конфуза".

Против " Картезия, бесполезного и неточного"

Иисус Христос - доказательство Бога, полагает Паскаль. Нам известно нечто о существовании и природе конечного, поскольку мы сами конечны. Мы знаем о существовании бесконечного, но не знаем его природы, поскольку оно протяженно, как мы, но границ не имеет. Но о природе и существовании Бога не известно ничего, ибо нет у него ни протяженности, ни границ. Все же благодаря вере знаем, что Он есть, и во славе Его, возможно, узнаем и природу.

Теперь понятен полемический азарт Паскаля, направленный против философов и мудрствующих деистов. Не пощадил он и Декарта, превратившего Творца в инженера, который, толкнув мир, удалился на заслуженный отдых. Деизм и в помине не знал христианства. Поэтому и метафизические доказательства бытия Божия мало кого могут убедить. Непростительно для Декарта рассуждать почти от имени Бога, с которым он не знает, что делать после мирового толчка. Картезий грешит против точности, им же восхваляемой, " поскольку его философия - настоящий роман о природе, что-то вроде похождений Дон Кихота: в ней опора не на факты, а на изобретенные им принципы, весьма сомнительные". Декарт бесплоден, ибо, вместо того чтобы вести к единственно необходимому, он растрачивает себя в суетных спекуляциях.

И Декарт, и деисты не желают признавать ничтожества человеческой натуры, а потому не знают христианского Бога. Язычникам и эпикурейцам к лицу рассуждения о Вседержителе как авторе геометрических теорем и таблиц элементов. Бог не только даритель жизни, благ и нескончаемых счастливых лет тем, кого обожали иудеи. Бог Авраама, Исаака, Иакова, христианский Бог - Бог любви и утешения. Он наполняет души и сердца тех, в ком поселяется, потому и дает силу быть бесконечно милосердными, смиренными, исполненными тихой радости и бескорыстной любви.

Постичь Его бытие - дар, Свою тайну Бог открывает через Христа, не через разум. И все-таки упражнения разума важны для веры, чтобы воспрепятствовать скольжению по наклонной плоскости к " дивертисменту", не заснуть от скуки, разжижающей мозг. Кроме того, разум необходим для соблюдения меры в религиозном усердии, в распутывании противоречий бытия и удержании его смысла. Разум может и больше: мы подошли к аргументу " пари".

" Спорим на Бога"?

Ясно одно: Бог есть либо Его нет. Но в этой ясности одновременно новая проблема: куда мы клоним? " Разум здесь ничего не определяет, - уверен Паскаль, - мы посреди безбрежного хаоса". На оконечностях его разыгрываются две веши - голова и крест. На что сделать ставку? Разум молчит, ни так ни эдак; и исключить одно из двух тоже нельзя. Никого нельзя обвинить, если выбор будет ошибочным: ничего толком не известно. Можно возразить: я проклинаю игроков не за сделанные ставки, а за само участие в выборе. И тот, кто выбрал крест, и тот, кто выбрал голову, проиграли одинаково. Одна игра верная - не биться об заклад. Но не от выбора ли зависит наша воля, а если так, пари необходимо.

" Проверим менее интересный вариант. Есть угроза потерять две вещи - добро и правду, и два средства на выбор - разум и воля. Ваша натура избегает двух вещей - ошибки и несчастья. Разум не выдает предпочтения одному выбору перед другим, но выбор необходим. Момент щекотливый. Но как же блаженство? Взвесим все " за" и " против" в случае, если поставите на Бога. Если выиграете, обретете все; проиграете - ничего не теряете. Так держите пари на то, что Он есть, без колебаний".

Скептик найдет аргументацию Паскаля восхитительной, но риск - слишком большим. Паскаль и здесь не теряется: поскольку вероятность выиграть и проиграть равна, и если в награду достанется две жизни против одной, то и тогда стоило бы вновь поспорить. А если пообещают три, то и тогда вы вынуждены делать ставку. Если вы обязаны играть, достанет ли осмотрительности не рисковать вашей ничтожной жизнью, чтобы выиграть целых три в азартной игре, где равны шансы проиграть и выйти победителем. Но здесь - вечность блаженной жизни. А если так, то из бесконечного числа случаев лишь один - в вашу пользу, всегда есть резон делать новую ставку, зная, что в этой игре можно отвоевать бесконечно блаженную вечную жизнь.

Итак, выбор Бога разумен, ибо ничего нельзя потерять. В самом деле, каков ущерб в случае ошибочности такого выбора? Быть верным, честным, смиренным, признательным, искренним другом - значит распрощаться с пороками. Велика ли потеря, если есть понимание, что ставка сделана на точное и бесконечное без риска и особых жертв.

Вера дается свыше, но разум по меньшей мере способен признать ее превосходство и непротиворечивость природе человека. Вера поэтому многое объясняет и разрешает; и, вместо того чтобы увеличивать число доказательств существования Бога, не лучше ли умерить наши страсти? Ведь именно это сделал самый сильный из людей, встав на колени, так не в смирении ли сила Христа? Следует готовить себя к принятию благодати, уже " моральное усилие стенающего и жаждущего можно принять за действие той же благодати, ведь именно Творец хотел ослепить одних и просветить других. Благодать необходима, ввиду порчи человеческой натуры. Бог скрывался под покровом природы до Своего воплощения, когда пришел час показаться людям, Он еще плотнее укрылся вуалью человечности. Ведь чем невидимее, тем убедительнее. Наконец, Он решил остаться тайной, странной и непостижимой, что и называют евхаристией. Бог скрывается от тех, кто его пытает, открываясь навстречу ищущим, ведь люди и недостойны и достойны Его в одно и то же время: недостойны, ибо развращены, и способны постичь Его по изначальной природе своей".

Глава семнадцатая
ДЖАМБАТТИСТА ВИКО И ОБОСНОВАНИЕ " СОТВОРЕННОГО ЛЮДЬМИ ГРАЖДАНСКОГО МИРА"

Жизнь и сочинения

Джамбаттиста Вико родился в Неаполе 23 июня 1668 г. в семье скромного библиотекаря. Закончив школу, он стал осваивать философию вместе с номиналистом Антонио дель Бальцо. Неудовлетворенный формализмом преподавания, он прекращает регулярные занятия и отдается беспорядочному чтению. " Большая логика" Паоло Венето навеяла вместе тоску и отчаяние.

Так он стал " ученым пустынником в стороне от забав молодости, как породистый конь, обученный в войнах, вдруг оказался брошенным на деревенском пастбище". Последователь Скота Джузеппе Риччи спустя некоторое время посвятил Вико в премудрости гражданского права в школе при университете Неаполя. Однако вскоре пришлось прекратить и эти штудии, ибо " душа не выносила шума судебных распрей". По приглашению одного знатного господина, он стал гувернером его внуков в замке Чиленто, где все располагало к здоровому образу жизни и плодотворным занятиям. В библиотеке замка он изучил Платона и Аристотеля, Тацита и Августина, Данте и Петрарку, вошел в богатый мир метафизики, истории и литературы.

Когда в 1695 г. он вернулся в Неаполь, то почувствовал себя чужестранцем. Аристотель после схоластических переделок обрел лубочные черты, никто не хотел обсуждать оригинальность его наблюдений. По экономическим соображениям он подал на конкурс на замещение вакансий по кафедре риторики Неапольского университета. Затем начались годы преподавания, а в 1693 г. написал несколько работ об " Институциях" Квинтилиана (" О положении дел" ). Эти годы для Вико были особенно плодотворными. Выступая с речами-посвящениями на академических собраниях, с 1699 по 1708 г. он оттачивал свое мастерство и с блеском критиковал теоретические позиции так называемых новых ученых. Исторической лекцией стала седьмая: " О научном методе нашего времени", опубликованная автором на свои средства. Здесь мы находим замечательные педагогические интуиции Вико, проницательную критику картезианского метода и наметки новой интерпретации истории.

С 1713 по 1719 г. Вико посвятил изучению работ Гуго Гроция, в особенности " О праве войны и мира". По заказу герцога Адриана Карафы он написал историческое исследование " Четыре книги о подвигах Антонио Карафы", опубликованное в 1716 г. Грандиозная работа Вико под названием " О древнейшей мудрости итальянцев, извлеченной из источников латинского языка" в трех книгах:

Liber metaphysicus, Liber physicus, Liber moralis, осталась непонятой современниками. Опубликованная в 1710 г., первая книга была раскритикована " Литературным итальянским журналом" с филологической точки зрения. Вико, уже собравший большой материал, вынужден был остановить работу.

Семейные заботы, капризы жены Терезы Катерины Дестито, наконец, нужда заставили заняться частными уроками, панегириками, мелкими заказами случайного характера. Движимый неиссякаемым интересом к истории права, Вико написал в 1720 г. конкурсную работу " О единственном начале и единственной цели всеобщего права". Вскоре появляются его работы " О неизменности философии", " О неизменности филологии", " О неизменности правоведения". Их новизна и оригинальность остались непонятыми современниками. Философ с горечью констатирует профессиональное фиаско, уже не надеясь найти своего места в отечестве.

Однако вопреки провидению, перекрывшему, казалось бы, все пути к заслуженному успеху и даже достойному существованию, Вико мужественно принимается за новую работу под названием " Основания новой науки об общей природе наций, благодаря которым обнаруживаются также новые основания естественного права народов" (более известна под названием " Новая наука" ). Книга, как и следовало ожидать, вызвала много критики и мало понимания и сочувствия. Впрочем, Вико спасло убеждение, что при прочих равных условиях он оказался " более удачливым, чем Сократ". По просьбе Джованни Артико ди Порчиа в 1725 г. написал автобиографию " Жизнь Джамбаттиста Вико, написанная им самим". Первая ее часть вышла под редакцией Анджело Калоджера в 1725-1728 гг. - " Собрание научных и филологических фрагментов". Вторая часть была написана в 1731-м, а опубликована только в 1818 г. Второе издание " Новой науки" опубликовано в 1730-м, а третье, с дополнениями и стилистическими модификациями, - в 1744 г. Принятая с известным вниманием в Италии, работа осталась незамеченной в Европе.

Неудачная судьба книги, болезнь дочери, боль за сына, совершившего преступление - все это подточило и без того слабое здоровье. Со словами: " Сын мой, спаси себя", после вынесения судебного решения о тюремном заключении, философ навсегда простился с сыном. Покаянный перед Небом и Богом 20 января 1744 г. 76 лет от роду Джамбаттиста Вико простился с жизнью.

Границы знания " новых философов"

В работе " О методе наук нашего времени" (1708 г.) Вико намечает серию любопытных проекций картезианского метода на педагогику, физику, геометрию, медицину. Опасная переоценка картезианства, по его мнению, лишает развития социальные науки. Будучи методологией естественных наук, картезианство плохо уживалось с науками об обществе и моралью. С неменьшим энтузиазмом Вико критиковал либертинцев и атеистов, отказавшихся от понятия здравого смысла как абсурдного. Напротив, идеал практической мудрости, говорит он, находится в полном соответствии как с разумом, так и с католической верой и истинами Откровения.

Но, разумеется, с особым интересом мы следим за ходом критической мысли неаполитанского философа, когда речь заходит о методе научного исследования. Вико отмечает, что цена предельной ясности и отчетливости картезианского метода, типичной для математического и геометрического знания, - абстрактность. При этом отсутствует критерий доказуемости научных гипотез. " Метод достижения их [физических пропозиций] - это геометрический метод, однако физические истины не могут быть доказаны с той же достоверностью, что и аксиомы геометрические. Мы в состоянии доказать геометрические положения постольку, поскольку они нами созданы: когда бы то же самое было возможно и с физическими явлениями, с таким же правом мы были бы в состоянии творить ех nihilo". Итак, черты точной безукоризненной ясности мы вносим в математику и геометрию. Но экспансия точного метода на всю область научного знания возможна лишь при условии нашего самоузаконения в качестве творцов мира, к тому же записанного на языке математических символов и геометрических форм. " Если мы откажемся от такой очевидно ложной гипотезы, то что тогда позволит защищать тезис панматематизма, так уверенно заявлять, что структура реальности постижима в математических терминах? Горе-защитники картезианского метода перенесли в физику геометрический метод и, пользуясь им как ариадниной нитью, начали описывать причины, посредством которых этот восхитительный мировой механизм якобы создан. Словно архитекторы огромного сооружения, эти ученые мужи уверены, что физика, которой они обучают, - сама природа, и как ни изучай, вновь окажешься перед той же физикой".

Но, может быть, математико-геометрическое структурирование имеет ценность не только формальную, но и не лишено эмпирических гарантий? Именно такой вопрос поставил перед собой Вико в работе " О древнейшей мудрости итальянцев" (1710). Здесь он напоминает, что в феномене человеческого важен акт самопознания homo sapiens, который конституирует прочие элементы. И добавляет: в физике работают лишь теории, проверяемые на практике с помощью фактов, обнаруживающих эффекты, сходные с природными. Аналитический математический метод недостаточен в изучении природы, ибо среди его элементов нет места эксперименту для проверки той или иной теории относительно ее фактической ценности и плодотворности.

Критические замечания Вико по поводу картезианского метода дают нам представление о солидной дистанции, разделявшей его с господствующим течением мысли того времени. Галилео-картезианский метод представлял собой путь научного познания, в основании которого лежал принцип радикальной однородности Бога, человеческого разума и мира, отстроенного наподобие той же математической структуры, идеала совершенства и простоты. Однако там, где Галилей и Декарт вводили предпосылку гомогенности, Вико настаивал на принципе гетерогенности. Бог не геометр, реальность вовсе не математическая структура, а связь посредством математики, и только - убогое представление. Очевидно связь с гностико-каббалистической космологией и герметической традицией: мотивы платоновского " Тимея" то и дело всплывают при чтении работ Вико. " Свойство материи, - пишет Вико, - быть бесформенной, неполноценной, темной, инертной, разделенной, текучей, как называл ее Платон, всегда от себя отличной - благодаря всему этому материя по природе беспорядочна, хаотична, готова к разрушению любых форм".

Помимо несостоятельности картезианства в области научного метода, Вико показывает его низкую эффективность и в философии. Пресловутое cogito ergo sum лишь кажется фундаментальной истиной. Принцип: " Я мыслю, следовательно, существую" на деле не способен нейтрализовать все разъедающий скептицизм, ибо он достигает, в лучшем случае, осознания факта существования субъекта, но никак не обосновывает науку. Или иначе, он способствует психологической определенности, но не научной. Осознание равносильно принятию факта, наука же имеет дело с причинами и элементами, образующими факты. Поэтому cogito удостоверяет факт существования мысли и осознания ее, но не имеет прямого отношения к причинам, а следовательно, и к науке. " Скептик, - подчеркивает Вико, - ничуть не сомневается, ни в том что он мыслит, ни в определенности того, что он видит... ни в том, что он существует... Но определенность мысли о присутствии сознания еще не наука: обывательская данность самому себе доступна любому идиоту, но разве это та драгоценная истина, найти которую суждено лишь избранным? "

Кроме того, картезианский метод своей хваленой отчетливостью не оставляет и узкого просвета в область правдоподобного. Нечто среднее между истинным и ложным, необычайно богатое по гамме оттенков правдоподобное - не есть ли сфера истин человеческих, по преимуществу проблематичных, а потому лишенных гарантий в непогрешимости? А что иное мы можем сказать по поводу морали,

чувств, эмоций, фантазий, поэзии, искусства, красноречия - чего здесь больше: выдумки, обмана или правды и искренности? И разве история не дает нам понять, что все это в реальности перемешано? Допустимо ли, замечает Вико, " при неуемном рвении к естественным наукам оставлять в небрежении законы человеческого поведения, страсти, их преломления в гражданской жизни, свойства пороков и добродетелей, характерные свойства разных возрастов, половых различий, племенных особенностей, типов рациональности, не говоря уже об искусстве приличий, что среди прочего особенно важно. Все это причины, по которым наука, наиболее важная для государства, менее других разработана и мало кого интересует".

Итак, мы видим, как наш философ, благодаря отчаянной борьбе против редукции философского знания к физико-математической модели, сам того не подозревая, открыл новую главу в истории научной мысли. Попытка смещения философской рефлексии с космоса на человека, тем не менее, осталась маргинальным явлением на фоне набиравшей обороты научной мысли.

Verum-Factum и открытие новой истории

Полемика с рационализмом и тенденцией интенсивного распространения картезианства привела Вико к убеждению, что возможна одна лишь наука - о том, что можно сделать или воспроизвести. Критерий истинности - в делании: сделать нечто - значит достичь подлинной ясности и отчетливости на путях строгого познания. Так понятая наука об артефактах (фактах произведенных, а не только мысленных), ясное дело, доступна только homo faber, человеку-производителю, ремесленнику, мастеру. Именно эта теоретическая интуиция поведет неаполитанского философа вперед через рифы иссеченного дна эпистемологии века научных потрясений.

Образцовая четкость геометрии невозможна без допущения, что она изобретена человеком. Факт и фактор-деятель суть условия и приют истины. " Verum (истинное) и factum (сделанное) в латинском, - пишет Вико все в той же работе " О древнейшей мудрости итальянцев", - взаимообратимы. Отсюда вполне правомерно заключить: древние ученые были убеждены, что истинное и сделанное - одно и то же, и первый Творец стал первой истиной".

Ясно, Бог - высшая премудрость, ибо Он - Создатель всего. Ну а человек? Человек может знать лишь то, что произведено им самим, начиная с математики и геометрии и кончая внешним миром в колеблющихся пределах его экспериментальных возможностей производить и воспроизводить нечто. Но, помимо того, есть царство, где человек властвует безраздельно, - это мир истории. Коммерция, всевозможные институты, войны, обычаи, мифы, наречия - разве все это не дело рук человеческих? " Гражданский мир целиком, - замечает Вико в своей " Новой науке", - сотворен людьми по их разумению, ибо они не могли не искать и не найти в конце концов тех принципов, согласно которым меняется сам разум человеческий".

Именно этот мир надлежит исследовать; постигая все как сделанное, можно достичь знания не менее точного и ясного, чем геометрия и математика. Однако открывая эту новую главу, необходимо понять принципы и методы выведения науки из того, что было до сих пор обледенелой массой. " Эта наука должна освоить нечто большее, чем геометрия, имеющая дело с величинами, реальность которой - точки, линии, плоскости, фигуры. Ее доказательства как бы сродни Божественному миру, они должны преисполнить тебя, читатель, неземным упоением, ведь в Боге знать и делать есть одно и то же".

⇐ Предыдущая 58 59 60 61 626364 65 66 67 Следующая ⇒