Лекция 12 Общественно-историческая природа психики человека и ее формирование в онтогенезе

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 10Следующая ⇒

Гипотеза о происхождении сознания: роль труда и речи. Вопрос о природе психики человека. Культурно-историческая теория Л. С. Выготского: человек и природа; человек и его собственная психика. Строение высших психических функций (впф); генетические аспекты, превращение интерпсихических отношений в интрапсихические; практические выводы; резюме. Усвоение общественно-исторического опыта как генеральный путь онтогенеза человеческого индивида

Мы должны теперь более подробно рассмотреть качественные особенности психики человека, которые решительно выделили его из животного мира. Эти особенности возникли в процессе антропогенеза и культурной истории человечества и были непосредственно связаны с переходом человека с биологического на социальный путь развития. Главным событием здесь явилось возникновение сознания.

Классики марксизма неоднократно высказывали мысль о том, что ведущими факторами возникновения сознания были труд и язык: «Сначала труд, а затем и вместе с ним членораздельная речь явились двумя самыми главными стимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческий мозг…» (1, т. 20, с. 490); «…язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание…» (1, т. 3, с. 29).

Эти общие положения получили в работах советских психологов Л. С. Выготского, С. Я. Рубинштейна, А. Н. Леонтьева и др. конкретно-психологическую разработку.

А. Н. Леонтьеву принадлежит гипотеза о происхождении сознания.

Согласно его определению сознательное отражение – это такое отражение предметной действительности, в котором выделяются ее «объективные устойчивые свойства», «вне зависимости от отношений к ней субъекта» (56, с. 261).

В этом определении подчеркивается «объективность», т. е. биологическая беспристрастность, сознательного отражения.

Для животного предмет отражается как имеющий прямое отношение к тому или иному биологическому мотиву. У человека же, по мысли А. Н. Леонтьева, с появлением сознания мир начинает отражаться как таковой, независимо от биологических целей, и в этом смысле «объективно».

Как это стало возможным?

В соответствии с общим положением, согласно которому всякое изменение психического отражения происходит вслед за изменением практической деятельности, толчком к возникновению сознания послужило появление новой формы деятельности – коллективного труда.

Давайте вслед за А. Н. Леонтьевым проследим, как коллективный труд сделал возможным и одновременно необходимым возникновение сознания.

Всякий совместный труд предполагает разделение труда. Это значит, что разные члены коллектива начинают выполнять разные операции, причем разные в одном очень существенном отношении: одни операции сразу приводят к биологически полезному результату, другие же такого результата не дают, а выступают лишь как условие его достижения. Рассматриваемые сами по себе, такие операции представляются биологически бессмысленными.

Например, преследование и умерщвление дичи охотником прямо отвечает биологическому мотиву – получению пищи. В отличие от этого действия загонщика, который отгоняет дичь от себя, не только не имеют самостоятельного смысла, но и, казалось бы, прямо противоположны тому, что следовало бы делать. Тем не менее они имеют реальный смысл в контексте коллективной деятельности – совместной охоты. То же самое можно сказать о действиях по изготовлению орудий.

Итак, в условиях коллективного труда впервые появляются такие операции, которые не направлены прямо на предмет потребности – биологический мотив, а имеют в виду лишь промежуточный результат.

В рамках же индивидуальной деятельности этот результат становится самостоятельной целью. Таким образом, для субъекта цель деятельности отделяется от ее мотива, соответственно в деятельности выделяется ее новая единица – действие.

В плане психического отражения это сопровождается переживанием смысла действия. Ведь чтобы человек побуждался совершить действие, которое приводит лишь к промежуточному результату, он должен понять связь этого результата с мотивом, т. е. «открыть» для себя его смысл. Смысл, по определению А. Н. Леонтьева, и есть отражение отношения цели действия к мотиву.

Для успешного выполнения действия необходимо развитие «беспристрастного» типа познания действительности. Ведь действия начинают направляться на все более и более широкий круг предметов, и познание «объективных устойчивых свойств» этих предметов оказывается жизненной необходимостью. Вот здесь и проявляется роль второго фактора развития сознания – речи и языка.

Скорее всего первые элементы человеческой речи появились в ходе выполнения совместных трудовых действий. Именно здесь, по словам Ф. Энгельса, у людей «появилась потребность что-то сказать друг другу» (1, т. 20, с. 489). Можно предположить, что первые слова указывали на определенные действия, орудия, предметы; это были также «приказы», адресованные партнеру по совместным действиям. Но очень скоро язык перерос подобные «указательные» и «организующие» функции. Ведь всякое слово не только обозначает, но и обобщает. Закрепляясь за целым классом сходных действий, предметов или ситуаций, оно стало выделять их общие устойчивые свойства. Таким образом, в слове стали фиксироваться результаты познания.

Если учесть, что усложнение форм труда, вовлечение в сферу труда все более широкого круга предметов и орудий требовало постоянного расширения познаваемых, или осознаваемых, содержаний, то станет ясным, что процессы развития труда и языка шли параллельно, тесно переплетаясь друг с другом.

Уникальная особенность человеческого языка – его способность аккумулировать знания, добытые поколениями людей. Благодаря ей язык стал носителем общественного сознания. Важно вникнуть в этимологию слова «сознание». Ведь сознание – это совместное знание. Каждый человек в ходе индивидуального развития через овладение языком приобщается к «совместному знанию», и только благодаря этому формируется его индивидуальное сознание.

Таким образом, смыслы и языковые значения оказались, по А. Н. Леонтьеву, основными образующими человеческого сознания.

Обсуждение происхождения сознания непосредственно подводит к вопросу о природе человеческой психики в целом. Этот вопрос решался на протяжении веков далеко не однозначно и продолжает остро дискутироваться и по сей день. Крайние точки зрения выражаются вопросами: «Что такое человек: существо биологическое – или социальное? » – или в другой формулировке: «Какому «царству» принадлежит человек: природы – или духа? »

Вопросы эти чрезвычайно трудные, так как, вообще говоря, есть основания ответить утвердительно на каждую из этих альтернатив.

Конечно, человек – существо биологическое, поскольку он возник в ходе эволюции животного мира, продолжавшейся многие миллионы лет, и в определенном смысле является результатом этого процесса. С другой стороны, современный человек есть продукт культурно-исторического процесса, насчитывающего, по крайней мере, несколько сот тысяч лет. Иными словами, мы несем на себе печать обеих эволюции, и, казалось бы, на поставленные вопросы можно ответить по типу «и – и». Однако такой ответ никого не удовлетворяет, ибо все равно остается неясным, в чем и как проявляются биологическое и социальное (или духовное) начала, а главное, в каком соотношении они находятся.

В человеческой культуре, философии и в конкретных психологических теориях существует широкий спектр ответов на этот последний вопрос: от признания безусловного примата биологического начала в человеке до абсолютизации его духовной сущности.

Пример крайнего «биологического» полюса представляет собой взгляд на человека как на социализированное животное: оно лишь немного подправлено культурой, но суть его осталась той же.

В конце 60-х годов в Америке вышла нашумевшая книга Д. Морриса под названием «Голая обезьяна», в которой автор проводит именно эту точку зрения.

«За фасадами современной городской жизни, – пишет он, – та же старая голая обезьяна. Изменились только названия: вместо «охоты» мы говорим «работа», вместо «гнезда» – «дом», вместо «спаривания» – «женитьба», вместо «самки» – «жена». И несколько дальше: «…биологическая природа животного формирует социальную структуру цивилизации, а не наоборот» (с. 84).

Пожалуй, еще ближе к «биологическому» полюсу (насколько это вообще возможно) стоит точка зрения представителей так называемой социогенетики. Согласно этой концепции индивид – это лишь временная оболочка бессмертных генов. Главное назначение жизни каждого индивида, в том числе каждого человека, обеспечить сохранность генов и передачу их потомкам. Все достижения эволюции, а также все индивидуальные достижения, по существу, лишь средства наилучшего решения этой задачи.

Если в упомянутых концепциях биологический подход к человеку доведен почти до абсурда, то в других он менее однозначен и прямолинеен, как, например, в бихевиоризме или в психоанализе. Однако и там он сохраняет свои существенные черты: неразличение законов, управляющих поведением животных и человека, утверждение примата биологических потребностей и т. п.

Другую крайность составляют идеалистические точки зрения, указывающие на божественное происхождение человека. Согласно им цель жизни каждого человека – осуществить «замысел божий» (христианская религия), выразить собой часть «объективного духа» (Гегель) и т. п.

Мы знакомились также с вариантами дуалистического подхода. Например, как вы помните, по Платону, тело и душа – два разных начала, которые борются за руководство поведением человека.

Так что это, можно сказать, вечная проблема. Она не только чрезвычайно сложная, но и очень важная. Ее решение имеет много следствий – и собственно научных, и социальных, и практических, причем практических в очень широком и важном смысле.

В самом деле, то и другое решение поставленного вопроса имеет прямой выход в личную жизнь каждого человека. Каждый из нас рано или поздно спрашивает себя: как жить? К чему стремиться? Что в жизни самое главное?

Если полагать, что человек по преимуществу существо биологическое, то ответ будет примерно таким: надо прежде всего заботиться о физическом здоровье, о физическом благополучии и комфорте; может быть, даже потакать «страстям», культивировать инстинкты. Ведь все это будет «естественно», т. е. отвечать природе человека.

Если же считать, что человек по своей природе существо не биологическое, а социальное или духовное, то ответ будет совершенно другой: конечно, человек должен физически существовать, чтобы существовать вообще, но не ради этого он живет. Если он несет в себе качественно особое, социально-духовное начало и оно главное, то человек должен жить так, чтобы это начало получило свое полное развитие. Только тогда он будет жить соответственно своей природе, а значит, жить счастливо!

Еще одно важнейшее практическое следствие решения того же вопроса относится к воспитанию детей. Как воспитывать детей? О чем прежде всего заботиться? Заботиться о том, чтобы ребенок был накормлен, одет, здоров или чтобы в нем воспитывались истинно человеческие качества – чувства долга и справедливости, стремления к идеалам и т. п.?

Вы скажете, почему «или – или», надо «и – и». В каком-то смысле это так; ребенок, конечно, должен быть здоров и накормлен. Но вот что интересно: в реальной жизни очень часто, если не на каждом шагу, сталкиваются эти «заботы» как альтернативы.

Об этом хорошо писал Я. Корчак. Приведу его слова.

«Как часто, – пишет Я. Корчак, – от родителей приходится слышать: не ходи, не трогай, не залезай, остановись, ай, ушибешься, разобьешься, сгоришь, заболеешь, пропадешь. Мы находимся в вечном страхе перед смертью ребенка и тем лишаем его жизни. В конце концов, ребенок имеет право на смерть так же, как и на жизнь, но жизнь не куцую, трусливую, ограниченную, а самостоятельную, активную, развивающую и сохраняющую его чувство достоинства! » (42, с. 107).

Смотрите, обсуждается повседневная жизнь ребенка, его повседневное воспитание, а как остро ставит вопрос Я. Корчак; боязнью смерти, т. е. чрезмерной заботой о биологическом существовании ребенка, родители лишают его полноценной человеческой жизни!

Так что общефилософская, мировоззренческая проблема выливается в серию важнейших практических вопросов воспитания и самовоспитания.

Скажу несколько слов о том, как эта проблема оборачивается в собственно научном плане специально для психологии.

При «биологическом» взгляде на природу человека следует естественный вывод, что его психическую жизнь можно описывать с помощью тех же понятий, что и психическую жизнь животных. Например, законы высшей нервной деятельности одинаковы для животных и человека. Поскольку они объясняют и так называемые психические явления (недаром И. П. Павлов назвал условный слюнной рефлекс «психическим» отделением слюны), то физиология высшей нервной деятельности, или наука о мозге в целом, рано или поздно заменит психологию.

Но признавая психику человека, его сознание качественно новыми образованиями, необходимо вводить совсем другие понятия и искать совсем иные законы и механизмы, объясняющие его поведение.

Я перейду к изложению одной концепции, которая возникла в советской психологии на ранних этапах ее становления (конец 20-х – начало 30-х гг.) и наметила пути научного решения проблемы о природе психики человека. Ее автор, Л. С. Выготский, назвал ее культурно-исторической теорией психики человека. Как следует из названия, Л. С. Выготский решил намеченную выше проблему в пользу второго ответа. Он показал, что у человека возникает особый вид психических функций, названных им «высшими психическими функциями», которые полностью отсутствуют у животных. Эти функции составляют высший уровень психики человека, обобщенно называемый сознанием. Они формируются в ходе социальных взаимодействий и благодаря им. Иными словами, высшие психические функции имеют социальную природу. Ниже мы рассмотрим эти положения более подробно.

А сначала несколько слов о Л. С. Выготском. Годы жизни Льва Семеновича Выготского: 1896–1934. В науке и вообще в человеческой культуре часто бывает, что вклад выдающейся личности несоизмерим с длительностью ее жизни. К сожалению, Л. С. Выготский прожил очень мало, но оставил очень большое научное наследие.

По образованию Л. С. Выготский не был психологом: он получил смешанное образование – юридическое и филолого-историческое. В психологию он пришел относительно поздно. Считается, что первые научно-психологические работы Л. С. Выготского относятся к 1924 г., когда их автору было уже 28 лет. С 1924 по 1934 г. ему оставалось десять лет жизни, и все то, что он сделал в психологии, пришлось на это его последнее десятилетие!

Работал Л. С. Выготский в очень многих областях психологии. Он занимался историей психологии, сделал крупный вклад в решение ее методологических и теоретических проблем – он был одним из тех, кто ставил советскую психологию на фундамент марксистской философии. Он занимался исследованием сознания и отдельных психических процессов: памяти, внимания, эмоций; провел фундаментальное исследование мышления и речи; разработал ряд проблем развития ребенка – нормального и аномального, заложив, в частности, основы советской дефектологии. Наконец, он внес существенный вклад в психологию искусства.

Это был человек очень широкого гуманитарного образования и одновременно – неиссякаемого таланта. По воспоминаниям современников, Л. С. Выготский как магнит притягивал к себе учеников и сотрудников. Так, вокруг него создалась хотя и небольшая, но очень сплоченная группа психологов, имена которых стали впоследствии широко известны: это А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, А. В. Запорожец, Д. Б. Эльконин, Л. И. Божович, Л. С. Славина. Эти непосредственные сотрудники и ученики Л. С. Выготского, а затем и их сотрудники и ученики сделали очень много для пропаганды и развития его идей.

Как я уже сказала, мы остановимся на той части наследия Л. С. Выготского, которая получила название культурно-исторической теории психики человека. Иногда ее называют теорией общественно-исторического происхождения высших психических функций человека.

Как вы сами понимаете, за десять лет работы в стольких различных направлениях трудно было создать что-либо законченное, и та концепция, с которой мы сегодня будем знакомиться, далеко не завершена и в чем-то несколько схематична. Но ее главные положения имеют непреходящее значение для нас сегодня. На дискуссионных пунктах этой теории мы остановимся позже. А сейчас я попытаюсь кратко изложить основные идеи и ход мысли Л. С. Выготского при обсуждении природы, строения и развития высших психических функций человека. Под последними он подразумевал произвольное внимание, произвольную память, логическое мышление и др.

В рассуждениях Л. С. Выготского на эту тему можно выделить три крупные логические части.

I. Первая часть может быть озаглавлена: «Человек и природа». Она относится к общефилософским предпосылкам теории. В этой части содержится два основных положения.

Первое положение опирается на мысль, неоднократно высказывавшуюся классиками марксизма о том, что при переходе от животных к человеку произошло кардинальное изменение взаимоотношений субъекта с окружающей средой.

На протяжении всего существования животного мира среда действовала на животное и видоизменяла его; животное приспосабливалось к среде, и это обусловило биологическую эволюции животного мира. С появлением же человека начался процесс противоположного смысла. Человек ознаменовал свое появление тем, что начал действовать на природу и видоизменять ее. Л. С. Выготский приводит следующее высказывание Ф. Энгельса: «…все планомерные действия всех животных не сумели наложить на природу печать их воли. Это мог сделать только человек» (1, т. 20, с. 495).

Итак, человек оказался способен к овладению природой. Это первое фундаментальное положение.

Второе. Человеку удалось сделать это, т. е. наложить на природу «печать своей воли», благодаря использованию орудий, а обобщенно говоря, благодаря развитию материального производства. Легко понять, что это действительно так, если представить себе, что именно материальное производство привело к эволюции средств воздействия на природу: от неотесанного камня или копья-палки до современных станков и атомных двигателей.

Итак, Л. С. Выготский подчеркивает измененное взаимоотношение человека и природы, во-первых, и механизм этого изменения через использование орудий, во-вторых.

II. Вторая часть может быть озаглавлена: «Человек и его собственная психика». Она содержит тоже два положения, которые звучат не только как точные аналоги обоих положений первой части, но и имеют с ними внутреннюю связь.

Первое. Способность к овладению природой не прошла бесследно для человека в одном очень важном отношении: он научился также овладевать собственной психикой. Появились произвольные формы деятельности, или высшие психические функции.

Этот тезис требует некоторых разъяснений. Вам уже известно, что самый низший этаж в структуре деятельности занимают психофизиологические функции: сенсорная функция, моторная, мнемическая и др. Л. С. Выготский называет их низшими, или натуральными, психическими функциями. Они есть и у животных.

У человека же появляются произвольные формы таких функций, которые Л. С. Выготский и называет высшими: человек может заставить себя запомнить некоторый материал, обратить внимание на какой-то предмет, организовать свою умственную деятельность.

Возникает вопрос: каким образом появление высших психических функций связано с овладением природой?

По мнению Л. С. Выготского, здесь имеет место двусторонняя связь: указанные изменения в психике человека выступают одновременно и как следствия его измененных отношений с природой, и как фактор, который обеспечивает эти изменения. Ведь если жизнедеятельность человека сводится не к приспособлению к природе, а к изменению ее, то его действия должны совершаться по какому-то плану, подчиняться каким-то целям. Так вот, ставя и реализуя внешние цели, человек с какого-то момента начинает ставить и осуществлять внутренние цели, т. е. научается управлять собой. Таким образом, первый процесс стимулирует второй. В то же время прогресс в самоорганизации помогает более эффективно решать внешние задачи.

Итак, овладение природой и овладение собственным поведением – параллельно идущие процессы, которые глубоко взаимосвязаны.

Второе положение. Подобно тому как человек овладевает природой с помощью орудий, он овладевает собственным поведением тоже с помощью орудий, но только орудий особого рода – психологических.

Что же такое психологические орудия? Краткий ответ Л. С. Выготского звучит так: это знаки. Но здесь также необходимы разъяснения.

Возьмем для примера произвольную память. Предположим, что перед субъектом стоит задача запомнить какое-то содержание, и он с помощью специального приема это делает. Человек запоминает иначе, чем животное. Животное запоминает непосредственно и непроизвольно. У человека же запоминание оказывается специально организованным действием. Из чего же состоит это действие?

Разберем вслед за Выготским такой распространенный прием, как завязывание узелка «на память». Человеку надо что-то вспомнить спустя некоторое время; он завязывает на платке узелок и, снова увидев его, вспоминает запланированное дело.

Этот пример настолько знаком и прост, что, кажется, ничего особенного в нем найти нельзя. А вот Л. С. Выготский увидел в нем принципиально новую структуру высших психических функций человека!

Но сначала о типичности этого примера. Анализ этнографического материала обнаруживает, что аналогичныe способы запоминания широко практикуются у отсталых племен, не имеющих письменности. Исторические материалы показывают то же самое: у разных народов и племен в далеком прошлом подобным же образом использовались для запоминания разные средства. В одном случае это были зарубки на дереве – зарубки разных форм и сочетаний; в другом – узелковая знаковая система: на веревке завязывалась система узлов и таким образом «записывалась» информация; использовались и другие средства.

Л. С. Выготский приводит следующий яркий пример из рассказа В. К. Арсеньева.

Однажды Арсеньев посетил адыгейское селение, и при расставании жители попросили его передать начальству во Владивостоке, что китаец Тау Ку с ними жестоко обращается. Писатель согласился это сделать, и тогда из толпы вышел седой старик, дал ему коготь рыси и сказал: «Положи себе в карман этот коготь, и когда приедешь туда, пусть этот коготь напомнит тебе, что ты должен сказать о жестоком обращении китайца».

Итак, во всех перечисленных случаях для запоминания используют внешние средства – это знаки какого-то содержания. Иногда такие средства просты (узелок, коготь) и могут быть связаны с любым содержанием; иногда они более дифференцированы (система различных зарубок, узлов) и более тесно связаны с запоминаемым содержанием, представляя собой зачатки письменности. Но это различия, так сказать, второго порядка. Главное и общее состоит в том, что подобные средства-знаки фактом своего появления и использования порождают новую структуру запоминания как психического процесса.

Эту новую структуру Л. С. Выготский изображает с помощью следующей простой схемы (рис. 10).

Имеется некий стимул «A» и на него требуется дать ответ «B». (Эти термины звучат несколько старомодно, но они были традиционны для того времени.)

Итак, в случае запоминания «А» – это содержание, которое надо запомнить; «В» – воспроизведение этого содержания через какой-то период времени и иногда в другом месте. Предположим, содержание «А» сложное, и моих непосредственных способностей недостаточно для его запоминания. Тогда я «кодирую» его с помощью каких-то средств, например зарубок. Последние обозначаются как «X». По Выготскому, «X» – это дополнительный стимул, который связан с содержанием стимула «Л», т. е. является его знаком. Затем я использую этот «X», чтобы дать ответ «B». Тем самым я опосредствую свой ответ с помощью знака «X». «X» выступает как средство и запоминания и воспроизведения, или как психологическое орудие, с помощью которого я овладеваю процессами собственной памяти.

Ничего подобного нельзя представить себе у животных. Собака, когда-то наказанная палкой, рычит, снова увидев палку. Вполне естественно сказать, что она вспомнила ранее нанесенные ей удары. Но запечатление это произошло непроизвольно, и воспоминание также «всплыло» само собой, по простому закону ассоциаций. Непосредственная связь «А–В» (палка – удар) описывает натуральную мнемическую функцию, единственную форму памяти, которая есть у животных. Здесь нет и следа произвольности, которая возможна только при использовании опосредствующего знака.

Кстати, на примере памяти легко просматривается ограниченность натуральных функций животных и широта, если не сказать безграничность, возможностей человека, которые приобретаются благодаря опосредствованной структуре высших психических функций. Память животных ограничена, во-первых, объемом естественно запечатлеваемого материала, во-вторых, безусловной зависимостью ее от актуальной ситуации: чтобы вспомнить, животное должно снова попасть в те же условия, например увидеть палку.

Человеческая же память благодаря многим приемам опосредствования может вбирать в себя огромное количество информации. Кроме того, она совершенно освобождена от необходимости повторения ситуации запоминания: нужное содержание человек может вспомнить в любых других условиях благодаря использованию стимулов-средств, или знаков.

Вернемся к схеме на рис. 10. Чтобы убедиться в ее общности, необходимо рассмотреть какую-нибудь другую произвольную функцию. Л. С. Выготский берет в качестве другого примера выбор решения.

Если вы очень затрудняетесь, какую из двух альтернатив предпочесть, то оказываетесь в положении «буриданова осла». Согласно легенде стоит осел между двумя одинаковыми стогами сена на равном расстоянии от обоих: и один стог притягивает его к себе, и другой – с той же самой силой. Вот он и не может двинуться ни к какому из них. Так, можно сказать, и умирает с голоду.

Итак, у нас есть ситуация А – два стога. Непосредственно (по натуральным механизмам) она провоцирует два разных ответа: В 1 и В 2 (рис. 11, а). Силы, побуждающие к этим ответам, одинаковы по величине и противоположны по направлению. Они нейтрализуют друг друга. В результате осел остается в бездействии, ибо других, ненатуральных, средств решения у него нет.

Что же делает человек в аналогичной ситуации? Если варианты совсем равнозначны и в результате выбор уж очень труден, то дело может кончиться бросанием жребия. Вы заранее устанавливаете связь: «орел» – ответ В1, «решка» – ответ В2, а затем бросаете монету. Предположим, выпадает «решка», и вы делаете выбор В2 (рис. 11, б).

Бросание монеты есть «X»; это средство, с помощью которого вы овладеваете своим поведением, т. е. производите выбор.

Вы, конечно, можете возразить, что подобный способ принимать решения не очень похвальный. Более достойно было бы обсудить варианты, взвесить их, привлечь моральные соображения и т. п. Это все так, но и в этом случае мы снова сталкиваемся со средствами, только средствами особого рода. Жребий – это простое, редуцированное средство; рассуждения и соображения – сложные, включающие интеллект, мораль и пр. Но функции этих «средств» в обоих случаях одинаковы: обеспечить (опосредствовать) выбор решения. Одинакова и структура процесса принятия решения (схема на рис. 10).

Итак, в разобранных примерах мы видим одни и те же характерные черты особой структуры произвольных психических актов: человек сам вводит дополнительный стимул, который не имеет органической связи с ситуацией и потому представляет собой искусственное средство-знак; с помощью этого знака он овладевает поведением – запоминает, делает выбор и т. п.

III. Третью часть концепции Л. С. Выготского можно озаглавить «Генетические аспекты». Сделать логический переход от второй части к третьей позволяет вопрос: «А откуда берутся средства-знаки? »

Рассмотрим сначала культурно-историческое развитие человека, а потом онтогенез, развитие ребенка. Эти два процесса имеют принципиальное сходство.

Как вам уже известно, труд создал человека, общение в процессе труда породило речь. Первые слова обеспечивали организацию совместных действий. Это были слова-приказы, обращенные к другому и направляющие его действия: «сделай то», «возьми это», «пойди туда» и т. п. А что произошло потом?

Потом произошло принципиально важное событие: человек стал обращать слова-приказы на самого себя! Из внешне-командной функции слова родилась его внутренне-организующая функция. Человек говорит себе «встань» – и встает; он говорит себе «я должен это сделать» – и делает.

Итак, возможность приказывать себе рождалась в процессе культурного развития человека из внешних отношений приказа-подчинения. Сначала функции приказывающего и исполнителя были разделены, и весь процесс, по выражению Л. С. Выготского, был интерпсихологическим, т. е. межличностным. Затем эти же отношения превратились в отношения с самим собой, т. е. в интрапсихологические.

Превращение интерпсихологических отношений в интрапсихологические Выготский назвал процессом интериоризации. В ходе него происходит превращение внешних средств-знаков (зарубки, коготь, жребий, громко произнесенное слово) во внутренние (образ, элемент внутренней речи).

Идея интериоризации – второе рассмотренное нами фундаментальное положение теории Л. С. Выготского. Первое – опосредствованная структура высших психических функций (наш II п.) и второе – интериоризация отношений управления и средств-знаков (наш III п.).

В онтогенезе наблюдается принципиально то же самое. Л. С. Выготский выделяет здесь следующие стадии интериоризации. Первая: взрослый действует словом на ребенка, побуждая его что-то сделать. Вторая: ребенок перенимает от взрослого способ обращения и начинает воздействовать словом на взрослого. И третья: ребенок начинает воздействовать словом на самого себя.

У Выготского есть очень интересное исследование одной из форм детской речи, которую впервые описал Ж. Пиаже. Пиаже назвал эту речь «эгоцентрической». Наблюдается эта речь в возрасте 3–5 лет и к концу дошкольного возраста исчезает. Состоит она в том, что дети говорят вслух, как будто ни к кому не обращаясь.

Вот несколько детей находятся в одной комнате, они рисуют и разговаривают между собой. Ж. Пиаже протоколирует их речь. Затем он подсчитывает количество высказываний или вопросов, в которых дети прямо обращались к кому-нибудь и получали ответ, и количество предложений, высказанных «в воздух», т. е. оставшихся без ответа. Интересно, что, не получив ответа, ребенок чувствовал себя вполне спокойно. Количество вторых высказываний оказалось довольно большим, порядка одной трети. Исследование показало, что с возрастом процент таких высказываний сокращается, доходя к 6–7 годам до нуля (85).

Пиаже предположил, что эгоцентрическая речь – это специальная детская форма речи, которая постепенно отмирает. Однако Л. С. Выготский подошел к ней иначе. Он показал, что эгоцентрическая речь есть промежуточный этап между речью, обращенной к другому, и речью, обращенной к себе.

Вот пример из исследования, организованного Л. С. Выготским. Ребенок-дошкольник рисует один в комнате и время от времени озвучивает свою деятельность. «Где карандаш, – говорит он, – мне нужен синий карандаш» (но карандаша нет). «Ничего, – продолжает ребенок, – я вместо этого нарисую красным и смочу водой, это потемнеет и будет как синее». Рисует у трамвая колесо, карандаш ломается, когда нарисована только половина колеса. «Оно сломано», – говорит он, меняя на ходу сюжет рисунка (22, т. 2, с. 48–49).

По наблюдениям Л. С. Выготского, подобное «озвучивание» процесса собственной работы возникает у ребенка особенно часто при затруднениях, т. е. в моменты, когда повышаются требования к организации его собственных действий.

Эти и другие факты служат доказательством того, что речь – главное средство саморегуляции. Эгоцентрическая речь отражает уже продвинутую стадию интериоризации этого средства.

Разберу несколько более подробно и на другом примере идею Л. С. Выготского о превращении в ходе онтогенеза внешних средств во внутренние. Сделаю это на материале его исследования произвольного внимания.

О произвольном внимании говорят, когда человек специально направляет и удерживает свое внимание на предмете деятельности. В наиболее чистой форме этот вид внимания возникает в условиях, когда сам предмет непривлекателен, т. е. «не бросается» в глаза (в противном случае включаются также механизмы непроизвольного внимания).

Л. С. Выготский проводил опыты с детьми 3–4 лет. Они проходили в форме следующей игры. Перед ребенком ставились две одинаковые чашки с крышками; на крышках были наклеены небольшие прямоугольники, которые различались оттенками серого цвета: один был светло-серый, другой – темно-серый. Как сами прямоугольники, так и различия в их оттенках были не слишком заметны, т. е. они не обращали на себя особого внимания детей. Загородив чашки, экпериментатор помещал в одну из них орех, закрывал чашки крышками и затем предлагал ребенку отгадать, в какой чашечке находится орех. При этом соблюдалось следующее правило: орех всегда находился в чашке с темно-серым прямоугольником.

Описанная ситуация напоминала условия выработки условно-дифференцировочной реакции: темно-серый прямоугольник – положительный сигнал, светло-серый – отрицательный. Только положительный сигнальный признак здесь был слабым. Это было сделано специально: ведь если бы на месте темно-серого прямоугольника был, скажем, ярко-красный, то он привлекал бы к себе непроизвольное внимание ребенка, т. е. естественную, «низшую» функцию, общую для человека и животных. А Выготский поставил цель изучить формирование именно произвольного, т. е. специфически человеческого, внимания.

Итак, расчет экспериментатора был направлен на то, чтобы средствами «натуральных» функций ребенок задачу решить не смог. Так и получалось.

Игра шла следующим образом: отгадал – орешек твой, ошибся – отдавай один из своих орешков назад. Вот проводится десять, двадцать, тридцать проб, игра идет с переменным успехом: ребенок то отгадывает и выигрывает, то проигрывает, однако «условной связи» не вырабатывается, хотя ребенок очень заинтересован игрой. Когда остается последний орешек, он его не отдает, плачет. Это означает, что у него возникла сильная мотивация, и не находит он решения не потому, что пассивен или ему неинтересно, а потому, что не может выделить «сигнальный признак» местонахождения орешка.

После того как ребенок терпит серию неудач, экспериментатор производит решающее действие: он кладет на глазах у ребенка орех в чашку, закрывает ее крышкой и пальцем указывает на темно-серый прямоугольник. Потом игра продолжается.

Уже в следующей пробе ребенок выбирает чашку с темно-серым прямоугольником. Очень скоро он говорит: «Теперь я знаю, как играть: орешек там, где темное пятно». С данного момента он начинает постоянно выигрывать.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒