Истоки христианского вероучения

Правила при знакомстве со святоотеческими творениями

Вернемся к источникам христианской веры. Какие правила необходимо соблюдать при знакомстве со святоотеческим творениями? Далеко не все, что сказано кем-либо из святых в какой-либо период их жизни, можно отнести к критерию «согласие отцов». Далеко не все святые были учителями. Святыми отцами мы называем тех святых, которые осуществили в своей жизни Дар Святого Духа и церковное служение, которое именуется служением учительства. Служение учительства подается при рукоположении епископов. Одно из важнейших служений епископа – это служение учительства. И в епископы поставляется тот, кто научает христиан истинной вере. Но Дух Святой дышит, где хочет, и это служение может проявляться и в тех христианах, которые не были епископами. Поэтому к святым отцам относятся не только те, которых Церковь именует Святителями (т.е. святыми епископами, как Василий Великий, Иоанн Богослов), но и многие преподобные. Преподобными Церковь называет достигших святости монахов: Максим Исповедник, который не имел даже священнического сана. Он в церковном предании имеет авторитет ничуть не ниже, чем у святителей. Если почитать поздневизантийские творения святых отцов, которые персонально поминаются, то Максим Исповедник рассматривается даже под эпитетом Божественный Максим. Учение Шестого Вселенского Собора – фактически учение Максима Исповедника, несмотря на то, что его имя не то, что не выделялось, оно там даже не упоминалось, потому что были еще живы участники гонений на него и многие на этом Соборе заседали. После Шестого Вселенского Собора была реакция монофелитства[16], и упоминание имени Максима Исповедника было искусственно предаваемо забвению. Первым открыто стал называть Максима исповедника святым Иоанн Дамаскин[17]. Он жил за пределами империи. И после того, как Иоанн Дамаскин стал популяризовать учение Максима Исповедника, его почитание стало повсеместным, и он был канонизирован в 9 веке на всецерковном уровне. Христология Иоанна Дамаскина – это систематизированная, в хорошем смысле несколько упрощенная христология Максима Исповедника. Или еще пример. Анастасий Синаит[18], который жил в конце 7 века, тоже известен как крупный полемист с монофелитами, тоже часто цитирует Максима Исповедника, ни разу не упоминая его имени, поскольку оно было запретно.

Учителя среди мирян

Кроме учителей Церкви преподобных монахов встречались как единичные случаи учителя среди мирян. Николай Кавасила[19], который и в поздней Византии еще при жизни пользовался большим богословским авторитетом. Известна его книга «Семь слов о жизни во Христе»[20]. Хотя в тропаре Николаю Кавасиле он именуется преподобным, при этом из его жизнеописания следует, что монашеского пострига он не принимал, просто вел монашескую жизнь. Николай Кавасила – святой, о котором до 20 века практически ничего не было известно. Он был достаточно высокопоставленным чиновником, приближенным к императору, одним из образованнейших людей, не чужд светских гуманитарных знаний. Но при этом он был духовным преемником Григория Паламы.

Часто Николая Кавасилу путают с его дядей Нилом Кавасилой[21], который действительно был святителем, солунским фессалоникийским архиепископом. До пострига он был сенатором, как представитель знатного византийского рода. На одном из заседаний сената при Иоанне Кантакузине кто-то обращается к Нилу с вопросом. А он не реагирует. Император все понял и говорит: Не трогайте Нила, он молится.

Климент Александрийский[22] – так же был из мирян. Но из них немного, кто был прославлен Церковью. Это связано во многом с тем, что святителями, как например константинопольские епископы, начиная с 5 или 6 века, если они в своей жизни не еретичествовали, они автоматически попадали в святцы. А значительную часть письменного наследия Геннадия Схолария, последнего византийского епископа и первого константинопольского епископа под властью турок, составляет то, что он написал, будучи мирянином, Георгием Схоларием. При византийском императорском дворе была должность схолара, как правило, богослова мирянина, который обеспечивал своеобразный досуг императора и его двора, особенно после литургии, в праздники, в качестве некоего духовного «развлечения». Схолар приходил и произносил перед высокопоставленными особами некое нравоучение, проповедь часа на три. Они внимательно слушали, а потом обсуждали. Не то, что наши благовернейшие Владимир и Димитрий: у них какие-то иные совершенно развлечения, не то, что в те времена. Не случайно император Иоанн YI Кантакузин[23] хоть и не прославлен Церковью, но сохранились некоторые его богословские произведения (например, «Диалог с иудеем»[24]), где христология изложена на самом высоком уровне. Это был император, поддерживающий Григория Паламу и его партию, и свою жизнь он закончил, приняв монашеский постриг. Сейчас вышло издание творений Геннадия Схолария (часто их называют «Богословские трактаты») – это как раз те поучения, которые он произносил перед знатью императорского двора. Таким образом, и его слова вошли также в святоотеческое наследие.

Итак, с канонической церковной точки зрения, служение учительства является прерогативой епископов, но это служение епископ может делегировать священникам, дьяконам, мирянам. Но когда идет речь о мирянах, то это требует особого обоснования.

У епископов кроме служения учительства есть еще служение Таинств (священники не имеют власти совершать Таинства, они только представители епископа, поэтому епископ может своей властью запретить служение Таинств до церковного суда или не делегировать его). В греческой традиции до сих пор есть такое правило, что далеко не каждый священник может исповедовать, в отличие от русской традиции, установившейся после того, как патриаршество было упразднено, а во главе Церкви стал Священный Святейший Синод, коллегиальный орган управления. И многие священники сегодня искренне уверенны в том, что они имеют власть взять и решить, власть совершать Таинства и многое другое. На самом деле они только представители конкретного епископа. Исповедовать может только специально назначенный епископом духовник, обладающий определенным опытом.

Вернемся к Согласию отцов. В византийской традиции, а она является эталоном церковного существования в земных более менее нормальных условиях. Дух во всей полноте присутствовал в Церкви с самого ее зарождения, и будет присутствовать в ней до скончания века. Но с формальной точки зрения византийский период характеризуется сформированной зрелой традицией, когда сформулировано вероучение, богослужебная литургическая традиция, а также оценка святоотеческого наследия. В литургическом контексте это проявляется на уровне праздников и персоналий. Например, праздник трех Святителей – Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. Первоначально третьим был Григорий Нисский, но в 10 веке, когда нужно было дистанцироваться от Оригена[25] и оригенизма, Григория Нисского заменили на Иоанна Златоуста. К тому же Константинополь должен был держать авторитет первой кафедры. В поздневизантийской традиции известен нарочитый праздник Григория Паламы. Его память совершается в день успения 27 (14) ноября и во второй воскресный день Великого Поста как продолжение празднования Торжества Православия, которое празднуется в первое воскресенье Великого Поста. Григорий Палама и его учение о нетварных энергиях – это как бы завершение цикла формулирования православного учения. И ничего принципиально нового после него уже больше не было. Когда появляется новая ересь, ей должен быть найден ответ. так вот подобных ситуаций, требующих новых ответов больше не последовало. Таким образом, по этому критерию и другим признакам можно сказать, что история христианства как земной Церкви закончилась с падением Константинополя. Византией было пройдено и перепробовано все, что только можно. Все последующие ереси были повторением того, что было в Византии. И на все ереси византийской историей был дан ответ. В истории действует промысел Божий, которым в рамках византийской и собственно христианской империи была отведена роль удерживающей. А святые отцы понимали под термином «удерживающий» именно римскую власть.

Вся новизна сегодня только на уровне лексики, а все основы уже положены.

Церковь хоть и не от мира сего, но имеет свои проявления в земной истории человечества. И в византийский период это было явление и количественное, и качественное. Посмотрим, что такое история русской Церкви. Россия не создавала никаких форм церковной жизни, а взяла готовую традицию. И у русского народа стояла задача не творчески что-либо создавать, а сохранить эту традицию. Но в целом хранили плохо. Хоть и говорят, что Москва – третий Рим, но по государственному устроению качественно это худший Рим по сравнению со вторым. Я раньше критически относился к этой идее, которую впервые встретил у нелюбимого Бердяева, который утверждал, что в устроении государства российского многое не от Византии, а от деспотичного татаро-монгольского строя. Но есть много тому подтверждений. В российской государственности от Византии было очень немного, только может быть на уровне ритуальном и то не всегда. В качестве примера возьмем историю с императором Константином и его матерью царицей Еленой, по распоряжению которой его ослепили и свергли. Дело в том, что но женился во второй раз при живой первой жене. А в Евангелии прямо указано, что это недопустимо, что это прелюбодеяние. Второй брак, как он описывается в канонах, содержит множество ограничений. Во-первых, это брак вдовцов и то не всегда. Если посмотреть Словарь Матфея Властаря[26], то можно увидеть, что романтизации супружеских отношений, которая в 20 веке царит не только в светских ритуалах, но и в христианстве, в том числе и православном, никогда раньше не было. К браку относились достаточно прагматично. Христианским брак является только тогда, когда если муж и жена становятся братом и сестрой во Христе. При этом никому в голову не приходило христианизировать интимные отношения. Например, в Тихоновском институте очень популярна книжка какого-то греческого богослова Христос Яннарас[27] «Вера Церкви», которую один афонский монах точно диагностировал «новониколаитский эротизм».

Известно, что Иоанн Богослов в Откровении ругает неких николаитов-блудопоклонников. Потому что исторически к супружеским отношениям относились без всякой романтики, а как к печальному наследию грехопадения. Скотское получение удовольствия, с которым связаны сами по себе супружеские отношения, является тем фундаментом естественной человеческой склонности к греху, чувственному наслаждению, для которого человеческая природа не создана.

Существовала следующая градация:

1. Девство. Идеал. Абсолютное целомудрие даже в браке.

2. Закон. Соитие с целью деторождения.

3. Супружеское соитие ради удовольствия. Грех простительный, допускаемый по немощи, чтобы не разжигаться и исключить большее зло (блуд). Об этом как раз и говорил апостол Павел.

4. Прелюбодеяние. Блуд.

Сейчас налицо идеализация самих по себе супружеских отношений, как если бы это было нечто святое и Самим Богом заповеданное. И для отрезвления нужно все-таки почитать святых отцов, что они там писали на этот счет. А то, что писали отцы, объявляется частным мнением, влиянием стоицизма и т.д.

Один из императоров вступил во второй брак. Патриарх Тарасий молча отказывается венчать это брак, но адресно не высказывается. А когда до Феодора Студита доходит известие, что такой брак состоялся, и его обвенчал все же какой-то священник Иосиф из храма Софии (удалось уговорить), Феодор Студит разрывает отношения и с прелюбодеянным императором, и с патриархом, который допустил такое беззаконие и не высказался открыто. Так был создан прецедент.

И если бы в последующей византийской истории император захотел бы вдруг избавиться от своей супруги, потому что он глаз на другую женщину, которая моложе и симпатичнее, он вынужден был бы уже считаться с таким случаем в византийской истории.

В русской истории мы знаем Иоанна Грозного, который семь раз был женат. Он, конечно, не прославлен, но есть те, кто не прочь прославить Николая Первого, который менял любовниц открыто, и это было в порядке вещей. В жизнеописании Игнатия Брянчанинова есть такой случай, когда Николай Первый положил глаз на свою фаворитку Нелидову. Он открыто сделал ей предложение стать его любовницей, а она больше из кокетства, чем из мук совести, сначала царскому духовнику похвалилась. На что он ответил ей, что дело хоть и плохое, но Бог, дескать, благословит, раз такое лицо высокое требует, значит, нужно покориться. Нет власти не от Бога. А потом она пошла к Игнатию Брянчанинову, и Игнатий сказал, что поскольку такое лицо высокое, то тем более нельзя идти на такой союз, и запретил. Но она все равно по-своему поступила, еще и императору рассказала, и он обиделся на Игнатия Брянчанинова.

Таким образом, в Византии христианские рамки, границы дозволенного, блюлись достаточно трепетно, и если кто-то нарочито переступал, то он себе зарабатывал проблемы, потому что начиналась смута. В России людям во власти можно было делать все, что угодно, а Церковь, как правило, безмолвствовала. Только в лице отдельных святителей, преподобных мы видим явление той святой ревности, которая была наследована из Византии.

И отношение к императорской власти совсем иное. Хотя служение Византии сакрализовалось императорской службой, но никогда не сакрализовалась сама личность императора. Поэтому не было никакого трепетного и священного отношения к династиям, которые менялись совершенно спокойно. Не было чрезмерно сакрального отношения и к самой жизни. Их спокойно убивали при случае, если что-то было не так, и никто из-за этого особо не переживал. У нас же надо было свое династическое управление подтвердить. В Византии императорское служение было как служба, служение, функция, там закон жестко не регламентировал престолонаследие. Императором гипотетически мог стать кто угодно. Были случаи, когда императорами становились конюхи, военные и т.д. А в России – императорское служение было судьбой. Рюриковичи, потом Романовы. Вот и сейчас ищут: где же нам Романовых взять?

Но это все в качестве иллюстрации к тому, что Российское государство не было устроено как Византийское государство. Там и там императорами могли быть не православные, но не дело же императора учить вере. Максим Исповедник сказал как-то, что « не дело царей, но дело священников исследовать и определять спасительные догматы кафолической Церкви». А император решает только внешние проблемы земного существования Церкви: защищать ее и хранить Православие внешними способами. Но известна масса примеров, когда императоры защищали ересь, за которую высказывалось большинство.

Или вот еще случай, который для российской истории немыслим даже при самых смиренных и кротких государях. Феодосий Великий по человеческим качествам не был смиренным и кротким, был довольно сурового нрава. И когда он жестоко расправился в Фессалониках с народным бунтом, Амвросий Медиоланский (Медиолан в то время был императорской резиденцией, современный Милан) отлучил его от причастия, хотя Феодосий поступил по закону, это не было произволом. Амвросий при этом сказал: по государственному закону ты верно поступил, а по христианскому мог бы и не поступать. Какая в том подавлении была государственная польза, когда ты и так уже усмирил мятеж. Ты мог проявить христианское великодушие, простить виновных. В русской истории представить такой сюжет просто невозможно. Возвращается из Фессалоник с победой император, приходит на воскресную службу, и император же причащался в алтаре, а диакон его не пускает: мол, епископ распорядился тебя не пускать. Можно ли представить себе, чтобы Путин метнулся бы в алтарь, а ему преградил бы дорогу какой-нибудь диакон: ты кто такой? А Феодосий вынужден был покориться.

Или Василий Великий. Про него тоже известны истории. Между Первым и Вторым вселенским Собором церковь была еще арианской. Василий Великий Православие держал и не вступал в общение с еретиками. Посланник от императора приехал в Констанцию с указанием, чтобы Василий Великий не провоцировал разделения и раскола. И на дерзкие речи высокопоставленного посланника от императора Василий Великий отвечал с превосходящим достоинством. Посланника это возмутило, мол, никто еще не позволял себе так разговаривать с ним. На что Василий Великий сказал, что, наверное, ему еще не доводилось разговаривать с настоящим епископом. Посланник смирился, а потом и с большим почтением и уважением относился к нему.

Святоотеческое учение кодифицировалось на уровне литургического предания, когда устанавливались особые праздники и на уровне литургических титулов (Афанасий Великий, Василий Великий). Интересно происхождение наименования Симеон Новый Богослов[28]. Сначала это звучало как обидная кличка из вражеских кругов главного оппонента Симеона, митрополита Стефана Никомидийского, которого он обличал в ереси. Они считали, что он проповедует что-то новое и неведомое. А это новое было хорошо забытое старое. А потом в церковное предание это имя вошло не как обидная кличка, а как почетное звание, подобно тому, как Иоанн Богослов, Григорий Богослов. И когда какие-то патрологи говорят, что нельзя рассматривать Симеона как безусловный авторитет, то они прямо противоречат литургической традиции и церковному преданию, которые присвоили ему такой титул.

Частота цитирования

Сразу после Священного Писания на втором месте с большим отрывом от других Григорий Богослов, потом Дионисий Ареопагит, после которого также с большим отрывом уже все остальные. Григорий Богослов, таким образом, находится в исключительном положении на случайно. Максим Исповедник в таких трудах, как «Вопросоответы к Фалассию», «Вопросы и затруднения» дает изъяснение затруднительных мест из Писания, а в работе «Амбигвы» изъясняет трудные места из Григория Богослова и Дионисия Ареопагита. Таким образом, это тексты, которые составляли основу вероучения, и оформилось в традицию толкования Григория Богослова. Паламитские споры также строились на интерпретации Григория Богослова, Дионисия Ареопагита и Максима Исповедника. Еретики (антипаламиты) и паламиты толковали труды одних и тех же авторов по-разному. Православное толкование основывается на паламитской традиции – Григория Паламы и его учеников.

Период жизни святого

Если брать каждого конкретного отца из тех свидетельств, которые есть о Василии Великом, о Григории Богослове, Дионисии, в вероучительном, догматическом отношении их труды безупречны: нет ни одного свидетельства о том, что у них есть неточности или ошибки. Про Григория Нисского есть такое свидетельство о его увлечении идеями апокатастасиса[32] («восстановления всего»). И даже в эпоху авторитета Григория Нисского, когда он входил в число трех великих отцов, учителей Церкви, официальная версия, которая была озвучена императором Юстинианом на Пятом вселенском Соборе, содержала опровержение того, что Григорий Нисский никакого апокатастасиса не исповедовал, а это еретики оригенисты испортили его творения, вставив что-то туда. Еретическая «порча» на самом деле имела место, когда переписывали произведения. Также и Афанасию Великому приписывались некие аполлинаристские тексты, что, в свою очередь, послужило заблуждению Кирилла Александрийского, посчитавшего, что формула «единой воплощенной природы Бога-Слова» восходит к Афанасию. Но на самом деле Григорий Нисский учил апокатастасису. Варсонофий Великий, несмотря на то, что в его время версия еретической «порчи» существовала, он признает по умолчанию, что Григорий Нисский этому учил, но объяснение дает такое, которое можно рассматривать как один из критериев того, что мы называем «согласием отцов». На вопрос, почему святые отцы, даже такие великие, как Григорий Нисский, ошибались в догматических вопросах, он отвечает, что они были так научены от своих земных учителей (Ориген и др.). Они доверяли их авторитету, не проверяли эту авторитетность и не молились Богу, чтобы Он открыл им, как оно есть на самом деле по этому вопросу. И никого не нашлось, кто бы наставил. Поэтому по земной немощи они и усвоили такие заблуждения. При этом он замечает, что если бы кто-то поставил перед ним вопрос ребром, они бы стали исследовать и молиться, Господь бы им открыл истину. Таким образом, мы видим еще один важный критерий, который важно учитывать при прочтении святых отцов: кто из отцов и какое мнение высказывал, когда он жил. Одно дело высказать апокатастасис в 4 веке, когда вопрос ребром не стоял, когда к этому мнению или терпимо относились, или никак, потому что было не до того, были другие проблемы, с которыми надо было разбираться. А другое дело, когда какой-нибудь богослов учит апокатастасису в 7-8вв. или сейчас есть тоже масса желающих следовать этому учению, ссылаясь на авторитет Григория Нисского. Но если бы он жил после Пятого Вселенского Собора, он бы уже так не учил. И Варсонофий Великий авторитетно нам об этом говорит.

Очень важно, и в какой период своей жизни говорит что-либо святой отец в своих трудах. В этом отношении у Игнатия Брянчанинова есть одно важное свидетельство. В разговоре в Филаретом Московским по поводу Фомы Кемпийского и его книги «Подражание Христу»[33]. В России было сделано несколько переводов, автор одного из которых Победоносцев, почистивший экзальтированность данного изложения. Филарет очень лоялен был к этой книге. А Игнатий Брянчанинов, тогда еще молодой 30-летний архимандрит стал заявлять, что эта книга написана в состоянии прелести. Филарет Московский пишет своему викарию, что архимандрит Игнатий меня озадачил, и передает сцену их разговора по поводу данной книги. Филарет Московский – первая величина, авторитет, на 20 лет старше Игнатия, ссылается на Дмитрия Ростовского, который по поводу этого автора сказал, что хоть и заморский купец, но приносит добрый товар. На что Игнатий ответил так: Ну мы же с вами не знаем, в какой период жизни Дмитрий Ростовский пришел в меру святого отца. По моему убеждению Дмитрий пришел в эту меру в самый последний период своей жизни, и поэтому считать святоотеческим можно только последний том его сочинений. А последний том посвящен в основном Иисусовой молитве. Там немного произведений, причем часть из них Дмитрию Ростовскому не принадлежит. Поэтому важно находить дополнительные свидетельства, если какой-либо из отцов высказывает настораживающие мнения.

Истоки христианского вероучения

Когда Симеон Новый Богослов говорит о видах веры, он имеет ввиду, что каждый последующий вид веры накладывается на предыдущий. По природе все обладают верой, как силой души, но не все имеют христианские убеждения. Не все, кто имеет христианские убеждения, деятельно осуществляют эту веру на практике. Не все из тех, кто деятельно осуществляет эту веру на практике, получил дар веры как видение, а только те, кого мы называем святыми, кто рожден от Духа Святого особым образом.

У Максима Исповедника в книге «Вопросы и ответы к Фалассию»[1] (Если, согласно святому Иоанну, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в нем; и он не может грешить (1Ин.3: 9), а рожденный от воды и Духа (Ин.3: 5) - рожден от Бога, то как мы, рожденные от Бога через [святое] крещение, можем согрешать? ). Тот же Иоанн Богослов рождением от Бога называет Крещение. И при этом мы видим массу грешащих людей. Максим Исповедник отвечает: Двояк образ нашего рождения от Бога: один дает рождаемым постоянно присутствующую благодать усыновления в состоянии возможности, другой же - приводит всю эту благодать в состояние действительности и через нее преобразует нравственно всё произволение рождаемого в отношении к рождающему Богу. Первый образ рождения содержит благодать в состоянии возможности, в одной только вере, другой же - сверх веры, по действенному познанию, осуществляет в познавшем божественное подобие Познанному. В ком созерцается первый образ рождения, в тех еще присутствует (если, конечно, они того пожелают) возможность грехопадения, потому что воля их не стала еще чистой от плотского пристрастия настолько, чтобы быть определенной Духом в самом действительном причастии познанным божественным тайнам. Ибо не рождает Дух воли не хотящей, но Он лишь желающую волю преобразует для обожения. Причастный этому обожению в опытном познании не может уже отступать от того, что однажды реально было познано на деле, и прилепиться к чему-либо другому помимо него и выдающему себя за него... А у тех, у кого Святой Дух, приняв при рождении всё их произволение, переместил его всецело от земли на небо и путем действительного и истинного познания претворил их ум в блаженных лучах Бога и Отца так, чтобы этот ум считался за другого бога и испытал по благодатному причастию то, чем является по сущности (а не испытывает) Сам Бог, - у таких людей произволение явно стало безгрешным по навыку в добродетели и ведении, ибо они не могут уже отречься от того, что действенно и опытным путем было ими познано. Итак, хотя мы и имеем Дух усыновления (Рим.8: 15), Который есть семя, воспроизводящее в рождаемых подобие Посеявшего его, но, поскольку не представляем Ему своей воли свободной от наклонности и расположения [к греху], то поэтому и после рождения водою и Духом согрешаем по своему желанию. А если мы сознательно приготовили бы волю к принятию их, то есть воды и Духа, то тогда таинственная вода совершила бы очищение [нашей] совести через деятельное любомудрие и животворящий Дух произвел бы в нас непреложное совершенство через опытное ведение. Таким образом, каждому из нас, еще могущих согрешать, остается преисполниться желанием добровольно предоставить себя Духу.

Таким образом, первый вид веры, это та, которая начальная, естественная, второй вид веры – вера катехизическая[2] (первичное образование оглашенных перед Крещением), третий вид веры связан с понятиями д и намис (сила, возможность, потенция) и энергия (действие, действенность). В Крещении дар Божий подается только потенциально, а через христианскую деятельность (аскетический подвиг, восстановление сил души, достижение бесстрастия) этот дар переходит из состояния возможности в действенность. Поэтому второй вид веры называется рождением от Духа Святого в собственном смысле. А первый вид (водное Крещение) называют начатком, семенем и т.п. подобными образами потенциальными. Но рождающей является та же самая сила, та же Благодать, то же начало, а не какое-то иное, и говоря словами Максима Исповедника, речь идет не о Логосе, а о Тропосе (т.е. о способе, виде, о форме проявления).

А откуда берется христианское вероучение? Можно ответить: в Предании. А что такое Предание? С одной стороны, Православие не разделяет кодификационного[3] понимания Предания, как в католической церкви, с другой стороны, неверно понимать под Преданием некое личное наитие или поэтическое вдохновение, как считали, например, некоторые французские богословы. То, что мы называем учением Православной Церкви, имеет совершенно четкие критерии.

Писание создавалось как канон, правило (лекало, посредством чего можно измерять). У святых отцов можно встретить такие мысли, и сама история эти мысли подтверждает, что Церковь могла бы существовать и без Писания. Знаменитые слова Иоанна Златоустого: если бы могли жить так, как христиане, нам не потребовалось бы Писания, наши сердца были бы теми священными скрижалями, на которых Бог бы начертал свои письмена. Но т.к. христиане не лишены наклонности к греху, как и все иные люди, потребовались устные и письменные предания, литургическая традиция. Святые отцы их рассматривают как на уровне Ветхого Завета (внешние правила, которые регулируют жизнь человека, который не имеет еще внутреннего критерия). Апостол Павел говорит, что христианин, рожденный от Духа Святого, не нуждается во внешнем научении. Дух накладывается на человеческое бесстрастие и человек руководствуется непосредственно Божественным действием. Но речь здесь идет о пророках и святых. Все остальные находятся в состоянии Ветхого Завета.

Под Писанием святые отцы понимали не только Библию, но и все тексты, которые были написаны под воздействием Духа Святого – Соборные определения, принятые Церковью, богослужебные тексты, святоотеческие творения.

Когда человек научается от Писания, наставника или Церкви, он пребывает еще данником ветхого естества и в духовном отношении находится на уровне Ветхого Завета. У Иоанна Кассиана римлянина в «Двадцать первом собеседовании аввы Феоны (первое). О льготах в пятидесятницу», главе 7, говорится: В нашей власти состоит быть под благодатью Евангелия или под страхом закона Моисеева. Потому теперь в нашей власти — состоять ли под благодатью Евангелия или под страхом закона. Ибо всякому необходимо по качеству своего действования пристать к той или другой стороне. Благодать Христова воспринимает превосходящих закон, а низших закон удерживает, как своих должников и повинных ему. Ибо виновный в неисполнении заповедей закона не может достигнуть евангельского совершенства, хотя бы и хвалился, что он христианин и освобожден благодатью Господа, но напрасно. Ибо следует считать еще состоящим под законом не только того, кто отказывается исполнять заповеди закона, но и того, кто довольствуется только соблюдением повелений закона и не приносит плодов достойных звания и благодати Христовой, в котором (звании) не говорится: приноси Господу, Богу твоему десятины твои и начатки (Втор 12, 6), но — пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною (Мф 19, 21); при этом по причине величия совершенства просившему ученику не позволяется и на короткое время отлучиться для погребения отца, и обязанность человеческой любви не предпочитается добродетели Божественной любви (Лк 9, 59—62).

Но как в Ветхом Завете были те, кто тот уровень превзошли и принадлежали Новому Завету, как Мелхиседек, так во времена Нового Завета кто-то живет по Ветхому Завету (судя по всему, идет речь о большинстве так называемых христиан). Мало кто может, положа руку на сердце сказать, что живет непосредственно по Благодати. В какие-то определенные моменты жизни, дай Бог, мы и живем по Благодати, а в основном поступаем и научаемся из каких-то внешних источников. Перечень этих источников для нас очень важен. На первой ступени вера у всех есть. На второй ступени мы посредством догматики (норм) научаемся правилам жизни. На третьей ступени мы претворяем их в жизнь. Вторая и третья ступень требуют в нас своего усовершенствования. И мы должны уточнять свои представления, знания о христианстве, а также свои труды в соответствии с этими знаниями и представления, т.е. подвиг. И когда то и другое разовьется в нас в достаточно высокой степени, в нас начнет проявляться действие высшей веры, как упования, осуществление надежды, как неком видении и высшем знании. И у многих неофитов есть такой соблазн, начавших читать возвышенные духовные человеческие творения и встретив суждения о стяжании Духа Святого, а все остальное – Писания, каноны – только подспорья, требующиеся ради нашей немощи, от «костылей» отказаться. И тогда они уподобляются людям, которые ходить не умеют, а от поддержки отворачиваются. Хуже нет, когда больной на смертном одре мнит о себе как о здоровом.

Христианство как термин происходит от слова Христос, а христиане – суть помазанники от Духа Святого по образу Иисуса Христа. У Симеона Нового Богослова есть Слова, в одном из которых он дает понятие о христианстве. Если строго следовать его определениям, то никто из нас в высшем понимании этого слова христианами не являемся. Все мы продолжаем оставаться ветхозаветными:

Но как при врачевании тела, на восстановление здравия в нем действуют не буквы, коими прописывается врачевство, а сила прописанных веществ, так и в отношении к врачеванию души, оздравление ее и спасительное на нее воздействие совершается не буквами Божественного Писания, а силою Христа, Который прописан в Писании. Не в словеси бо царство Божие, но в силе (1Кор.4: 20). Ибо все Божественное Писание, Ветхое и Новое, руководит естественно больное человеческое естество к Иисусу Христу, Который есть единственный Врач душ и телес наших. Кто остается непричастным Его Божественной благодати, тот остается и неуврачеванным, а кто причащается Его благодати, у того душа перестает уже быть больною. Ибо плод веры нашей христианской есть здравие души. Затем Бог соделался человеком, чтоб душа чрез Него могла воспринимать здравие свое. Следовательно, у кого душа не здрава, тот еще не стал христианином настоящим. Здоровою же душа делается силою божественною и светом благодати, даруемой Христом за веру. Душа невидима, и не видно, здорова она или нет, не только для других, но нередко и для нее самой. Но есть видимые знаки, по которым для всех явно бывает ее состояние. Укажу на самый видный, на упорядочение и исправление пяти чувств - зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания. Когда кто держит их в порядке и владеет ими разумно, - явно, что душа его в своем чине, здорова, и человек тогда является настоящим разумным животным и действует по разуму и рассуждению, а не как животные несмысленные, состоящие во власти у своих чувств. Владение пятью чувствами будто есть очень простое дело; но я тебе скажу, что кто властвует над пятью чувствами, тот властвует над всею вселенною и над всем, что в ней, ибо у нас все бывает от них и чрез них. Но кто таков, тот сам властвуем бывает от Бога и всецело покорствует во всем воле Божией. Так царство Божие водворяется и первоначальный чин восстановляется, ибо человек в начале определен был царем мира. В сем черта образа Божия и подобия. Таким образом, кто не властвует над пятью чувствами, тот не бывает по образу Божию и подобию; и хотя бы он всю мудрость мира поглотил и знал все сущее, о нем неложен приговор: приложися скотом несмысленным и уподобися им (Пс.48: 13). Он живет на похудение Бога, Создателя всяческих, как написано: имя Божие вами хулится во языцех (Рим.2: 24). И Христово имя похуляется таковыми, и вера христианская поношается от неверных, которые говорят: если бы Бог христианский был истинный Бог, то христиане не были бы таковы же, как и мы; между тем многие из них живут гораздо хуже нас, в неправдах и срамных похотях[4].

Но с другой стороны, раз уж мы не дотягиваем до уровня истинных христиан, то тем более мы нуждаемся во внешних ориентирах, в Писании, учении, изложенном апостолами, отцами, аскетическое предание, литургическое служение, которые являются средствами врачевания нашей немощи, ума, воли и всей деятельности. Иначе способов и средств научения непосредственно от Бога у нас так и не возникнет.

Важно при этом не уклоняться и в крайности, когда сама буква Предания становится в ранг того, чему нужно служить. С другой стороны, мы не должны уподобляться тому, как поступают в кругах протестантов: вдохновляться Духом Святым или постигать Писание собственным разумом, которого достаточно для того, чтобы его воспринимать и через это стать причастником Духа.

12 3 Следующая ⇒