Зарождение общерусского летописания

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 5

К XIV в. относятся первые летописи, претендующие на освещение истории всех Русских земель (хотя на самом деле в них отображались, как правило, лишь события, происходившие и Северо-Восточной Руси). Источниками для изучения зарождения общерусского летописания служат прежде всего Лаврентьевская и Троицкая летописи. Выяснить, как развивалось общерусское великокняжеское летописание, позволяет сличение Тверского летописного сборника XVI в. (дошел в списках XVII в.), Рогожского летописца и Симеоновской летописи.

В связи с тем что в 1305 г. великим князем владимирским стал тверской князь Михаил Ярославич, центр великокняжеского летописания переместился в Тверь, где, вероятно, еще в конце XIII в. начинают вестись летописные записи. Создание здесь великокняжеского свода начала XIV п. совпало с усвоением Михаилом Ярославичем нового титула - «великий князь всея Руси».

Как общерусский, свод включил не только местные, но и новгородские, рязанские, смоленские, южнорусские известия и имел явную антиордынскую направленность. Свод 1305 г, стал основным источником Лаврентьевской летописи.

Продолжением этого свода стали новые общерусские летописные своды 1318 и 1327 гг., созданные в той же Твери. Их следы дошли в составе более поздних московских летописей (Троицкая и Симеоновская), причем в значительной степени тверской материал был использован «по-московски» (М.Д. Присёл-

ков). Кроме того, остатки тверского летописания за первую треть XIV в. обнаруживаются в Тверском летописном сборнике и Рогожском летописце. В то время летописание в Твери велось непрерывно, год за годом. В ходе работы над сводами 1318 и 1327 гг. тверские летописцы частично отредактировали текст предшествующего свода, дополнив его материалами по истории других русских земель. Это еще больше придавало ему вид общерусской великокняжеской летописи.

С переходом ярлыка па великое княжение в руки Ивана Калиты зародившаяся в Твери традиция общерусского летописания переходит в Москву. Здесь приблизительно в 1389 г. был создан Летописец великий русский. До нашего времени он не сохранился, из-за чего трудно дать ему характеристику. Видимо, в значительной степени его материалами воспользовался составитель

Троицкой пергаменной летописи. Однако, как известно, она погибла в московском пожаре 1812 г. Восстановить состав и содержание нового великокняжеского свода позволяет обращение к текстам Рогожского летописца, Симеоновской и Никоновской летописей. Выделив из них сообщения за 1306-1408 гг., восходящие к местным летописным традициям Твери, Суздаля, Ростова, Смоленска, Рязани и Новгорода Великого, «мы получаем едва ли не полностью текст Летописца 1389 г.»

Следующий этап развития общерусского летописания в существовавших самостоятельных землях и княжествах был связан с усилением роли и влияния митрополита «всея Руси». Таков был итог длительного противостояния московского великого князя и церкви в годы правления Дмитрия Ивановича Донского. С именем митрополита Киприана связывают идею создания нового летописного свода. Он включал историю русских земель, входивших в русскую митрополию, с древнейших времен. В него должны были войти, по возможности, материалы всех местных летописных традиций, в том числе отдельные летописные записи по истории Великого княжества Литовского. Составление его, видимо, началось уже после смерти Киприана, но до приезда на Русь его греческого преемника Фотия. Первым общерусским митрополичьим сводом стала так называемая Троицкая летопись 1408 г., отразившаяся преимущественно в Симеоновском списке, в примечаниях И.М. Карамзина (давшего ей общепринятое ныне название) к «Истории государства Российского» и некоторых других летописях.

После нашествия Едигея и в связи с последовавшей затем борьбой за московский престол между наследниками Дмитрия Донского центр общерусского летописания вновь переместился в Тверь. В результате усиления Твери в 30-х годах XV в. (по последней датировке Я.С. Лурье - в 1412 г.) здесь появилась новая редакция свода 1408 г., непосредственно отразившаяся в Рогожском летописце, Никоновской и (опосредованно) Симеоновской летописях. Однако «задача создания подлинно общерусского летописания (в рамках Северо-Восточной, Московской Руси) и осмысления событий XIV в....была решена летописцами лишь в последующем, XV столетии»28.

Важным этапом в становлении общерусского летописания стало составление свода, который лег в основу большой группы летописных списков, объединяемых в Софийскую I и Новгородскую IV летописи. Расчет годов, помещенный под 6888 (1380) г., позволил Л.Л. Шахматову определить дату его создания как 1448 г. Новый свод представлял собой коренную переработку (с привлечением тверских, суздальских, новгородских и других летописных материалов) свода 1408 г. Он также имел общерусский характер и своим происхождением был по-прежнему обязан митрополичьему окружению. Подготовка его, по-видимому, была связана с избранием в Москве в конце 1448 г.нового митрополита Ионы, занявшего долго пустовавшую кафедру.

Свод 1448 г. не дошел до нас в первоначальном виде. Тем не менее он лег в основу почти всех русских летописей последующего периода (прежде всего, Софийской I и Новгородской IV), так или иначе перерабатывавших его.

Местное летописание

Ростовское (или суздальское) летописание сохранилось в составе летописного свода первого десятилетия XV в., завершающего Московско-Академическую летопись (XV в.). В онове его лежат источники, общие с Радзивиловской (до 1206 г., предположительно, Летописец ростовского князя Константина Всеволодовича) и Софийской I летописями. Его окончание представляет собой краткую летопись, уделяющую особое внима-

ние Ростову и ростовским, а также суздальско-нижегородским князьям. Это позволяет сделать вывод о том, что летописный свод, завершающий Московско-Академическую летопись, был составлен в Ростове или Суздале. Однако существование длительной и непрерывной традиции ростовского владычного летописания кажется сомнительным. Подтверждением этого служит и то, что в 80-х годах XV в. оппозиционные центру ростовские летописцы были вынуждены опираться на московские летописи.

Hoвгородскoe летописание представлено Новгородской I летописью. Старший извод был доведен до середины XIV в. Он представлен единственным Синодальным списком, начало которого (до 1010 г.) утрачено. В младшем изводе, представленном Комиссионным, Академическим (середина XV в.) и Троицким (XVI в.)списками, а также поздними копиями Академического списка XVIII и XIX вв., отразилось летописание Новгорода Великого второй половины XIV в. и начала XV в.

Псковское летописание включает ряд списков, объединяемых в Псковскую I (первоначально она доходила до 1469 г.), Псковскую II (доведена до 1486 г.) и Псковскую III (изложение выходит за пределы XV в., а в Архивском II списке даже включает начало XVII в.) летописи. Судя по всему, в основе всех трех летописей лежал общий псковский протограф, датируемый 80-ми годами XV в. (А.Н. Насонов, Я.С. Лурье).

Белорусско-литовское летописание связано с традицией ранних московских общерусских сводов - Троицкой и Симеоновской летописей. Белорусская I летопись представлена Никифоровским, Супрасльским, Слуцким и Академическим списками. Это сложный по составу сборник, включающий Летописец великих князей Литовских и Избрание летописания изложено въкратце. Последний источник составляют заимствования из Новгородской IV (до 1309 г.), Софийской I (1385-1418 гг.) и Троицкой (1310-1385 гг.) летописей. Заключительная часть Белорусской I летописи явля-ется своеобразным продолжением Троицкой летописи или ее протографа.

17.Летописные своды XVI вв.

Общерусское летописание

Официальное летописание

Начало общерусского летописания великих князей московских, заложившего основы официального летописания XVI в., относится ко второй половине XV в. С начала XVI в. на Руси существовала уже единая общерусская летописная традиция, связанная с великокняжеской канцелярией. По справедливому замечанию Я.С. Лурье, в XVI в.летописание велось с большой тщательностью и полнотой, но было сугубо официальным и жестко централизованным. Летописи XVI в. почти никогда не «спорят» между собой. Они лишь послушно реагируют на изменения в государственной политике.

С первых десятилетий XVI в. вновь активизировалось митрополичье летописание. В 1518 г. появился новый свод, положенный в основу Софийской II и Львовской летописей, а также Уваровского вида Летописца от 72-хязык, Скорее всего, это был официальный свод, полностью лояльный к властям. Составлен он был, как полагал А.И. Насонов, в церковной среде, возможно, при митрополите Варлааме. В то же время ряд критических замечаний, высказанных составителем свода в адрес митрополитов Филиппа и Терентия, позволил Я.С. Лурье высказать сомнения относительно его официального характера. В основу свода 1518 г, было положено великокняжеское летописание первых десятилетий XV п. и неофициальный ростовский свод 1489 г., расширенные материалами митрополичьего архива. Наряду с ними одним из важнейших источников свода 1518 г. стал особый церковный свод 80-х годов XV в., оппозиционный великокняжеской власти.

Важным этапом в завершении унификации русского летопи сания под эгидой Москвы стала Никоновская летопись. Она была составлена в конце 20-х годов XVI в. в Москве, при дворе митрополита всея Руси Даниила Рязанца (1522-1539). Впоследствии Никоновский свод неоднократно дополнялся заимствованиями из официального летописания и был доведен до 1558 г.

Между 1542 и 1544 гг. была составлена Воскресенская летопись- официальная летопись первой половины XVI в.

В первоначальных -несохранившихся - редакциях она доходила до 30-х годов XVI в. Позднейшие редакции были доведены сначала до 1541 г., а затем до 1560 г.

К концу 50-х годов XVI в. относят появление Летописца начала царств, составленного, видимо, при непосредственном участии Л.Ф. Адашева. Он охватывает небольшой период времени -с 1533 по 1556 гг. - и освещает преимущественно две темы: укрепление «самовластия» Ивана IV и присоединение Казани. Основные идеи Летописца близки официальным идеологическим установкам начального периода правления Ивана Грозного. Существенно отредактированные тексты Летописца были использованы при составлении последних двух томов Лицевого свода.

Никоновская и Воскресенская летописи представляют вполне оформившуюся единую русскую официальную летописную традицию. Эти качества и определяют, прежде всего, характер и трактовку сохранившихся в них сведений и, следовательно, отношение к ним исследователя, изучающего по этим летописям историю конца XV - первой половины XVI в. В таком унифицированном виде общерусское летописание просуществовало до(60-х годов XVI в., пока резкие перемены в годы опричнины не

привели сначала к срочной переработке официальной летописи, а затем и к полному ее прекращению.

В начале 60-х годов XVI в. только что составленный новый список Никоновской летописи (Патриарший) был использован для создания Степенной книги царского родословия – своеобразного литературно-исторического произведения, само появление которого свидетельствовало об определенных изменениях в подходе к историческому материалу и разложении летописного жанра.

Составленная в окружении митрополита Макария (возможно, митрополитом Афанасием), Степенная книга объединила летописные и агиографические тексты и дополнила их устными преданиями. Называется книга так потому, что весь ее текст был разбит на 17 «степеней» (ступеней), по которым как бы двига-

лась история Русской земли. Основная идея - представить русскую историю как деяния святых московских государей и их предков. Цель создания Степенной книги определила отношение се автора к историческому материалу: он не отличается точностью и достоверностью. Степенная книга оказала большое влияние на последующие исторические и публицистические произведения, хотя источниковедческая ценность приводимых в ней сведений крайне мала.

Самым крупным летописно-хронографическим произведением средневековой России стал так называемый Лицевой свод Ивана Грозного. Эта «историческая энциклопедия XVI в.» (А.Е. Пресняков) состоит из 10 томов, почти каждая из страниц которого украшена миниатюрами (всего более 16 тыс. миниатюр). Три первых тома посвящены всемирной истории, а последующие семь - русской. Они создавались в царской кпигописной мастерской при соборном храме Покрова Богородицы в Александровской слободе в течение почти целого десятилетия - с 1568 по 1576 г.Причины прекращения работы над Лицевым сводом неизвестны.

Неизвестны и причины прекращения существования летописи как жанра исторического повествования. Лицевой свод стал последним общерусским сводом. После него летописная традиция угасла. И хотя в XVII - первой половине XVIII в. продолжали вестись местные и частные записи, внешне напоминавшие летописи, они уже не могут дать и не дают общей картины истории страны.

Как бы то ни было, после прекращения летописания, т. е. с 70-х годов XVI в., по образному выражению А.Л. Севастьяновой, «на долю историка политической жизни остаются крохи со стола историка-экономиста да наблюдения далеко не беспристрастных иностранцев»31.

Неофициальное летописание

Наряду с официальным общерусским летописанием существовали летописи, составлением которых занимались частные лица. Такие летописи не имели официального характера и подчас, противостояли великокняжеским сводам. Существование неофициального летописания во второй половине XV в., так же как и великокняжеских летописей того времени, было открыто А.Л.Шахматовым.

Местное летописание

Помимо общерусского летописания и «параллельно» с ним в конце XV-XVI в. продолжали вестись местные летописи. Так, и самом конце XV- начале XVI в. при дворе пермского епископа Филофея был создай Вологодско-Пермский свод.В 1520-х и 1550-х годах на его основе были составлены еще два местных свода. В середине XVI п. появилась Холмогорская летопись, доведенная первоначально до 1558 г. Впоследствии она была продолжена текстом краткого Холмогорского летописца, изложение которого доходило до 1659 г. По предположению Ю.Л. Лимонова, отдельные сообщения Холмогорской летописи восходят к Летописцу Федора Ярославского XIII в.

К 1499 г. К.Н. Сербина относит завершение первой устюжской летописи. Отдельные записи летописного характера велись в Успенской церкви Устюга Великого еще с конца XIII в. Но лишь к концу XV в. разрозненные записи были сведены в связный, довольно подробный рассказ о местных событиях. С этого времени летописная традиция Устюга существовала с перерывами в течение трех веков. Первой сохранившейся Устюжской летописью является свод первой четверти XVI в. (последняя за-

пись относится к 1516-1517 гг.), дошедший в списках XVII-XVIII вв. Кроме местных, oн содержит общерусские, ростовские и новгородские известия. По мнению А.Н. Насонова, Устюжский свод относится к типу общерусских провинциальных летописей. Это независимый свод, созданный, возможно, для того, чтобы обосновать неподвластность Устюга ростовским князьям и его близость с: Москвой. Вместе с тем в нем встречаются критические замечания в адрес не только великокняжеских воевод, по и самого государя. Устюжская летопись использовалась при подготовке Никоновского свода.

По справедливому замечанию Я.С. Лурье, исследователь, занимающийся политической историей XV в., находится в более выгодном положении по сравнению не только с историком XIV в., но и с историком XVI в. Существование в XVI в. лишь одной общерусской летописной традиции во многом затрудняет исследование политической истории этого времени. Этот пробел лишь частично удается заполнить с помощью источников

других видов (публицистики, документальных материалов).

Совсем в ином положении оказывается исследователь при изучении истории Руси XV в., и особенно его второй половины. Так, о первой победе Ивана III над Новгородом в 1471 г. сообщают самые различные источники - летописи Москвы и Новгорода, ряд московских независимых сводов; имеется несколько параллельных рассказом и об окончательной победе над вечевой республикой в 1477-1478 гг. Так же разнообразны и известия о других обстоятельствах политической истории второй половины XV в.

18.Летописание XVII вв.

В 1612-1615 гг. появился Пискаревский летописец (известен в единственном списке первой половины XVII в.). в качестве наиболее вероятных авторов называют Никиту Федоровича Фофанова и Арсения Элассонского. Изложение в Летописце охватывает события 1533-1615 гг. и дополнено приписками 1625-1645 гг. Составитель опирался в своей работе на летописи типа Никоновской и Воскресенской. Кроме того, он широко пользовался какими-то неизвестными источниками, устными преданиями, слухами, сплетнями, воспоминаниями современников. Ряд последних записей сделан по личным наблюдениям. По мнению M.Н. Тихомирова, Пискаревский летописец можно отнести к летописям лишь по формальным признакам; по сути это «воспоминания москвича о событиях конца XVI - начала XVII в.». Источник носит компилятивный характер и интересен прежде всего оригинальными сведениями,

Самым крупным летописным произведением XVII в. стал Новый летописец. В отличие от предшествующих летописей он охватывает сравнительно небольшой период: от конца царствования

Ивана Грозного до поставления на патриаршество Филарета(1619 г.). Время составления Нового летописца - 20-е – начало 30-х годов XVII в.

Несмотря на свою краткость, Новый летописец является одним из наиболее авторитетных и информативных источников по истории Смуты и гражданской войны в России начала XVII в.

В конце 30-х годов XVII в. (около 1637 г.) материалы Нового летописца были соединены с Никоновской летописью, «Повестью о честном житии» царя Федора Ивановича (отличающейся, кстати, в оценках от Нового летописца), а также «Сказанием о Магмет-Салтане» Ивана Пересветова, Основной переработке

подверглись тексты Никоновской летописи, повествующие о взятии Константинополя турками в 1453 г, Компиляция может рассматриваться фактически как новая редакция Никоновской летописи. Составленная, вероятнее всего, в Троице-Сергиевом монастыре (Б.М. Клосс, В.Д. Назаров), она имеет хорошо выраженную церковную направленность. Эта, так называемая Троицкая, редакция Никоновской летописи 30-х годов XVII в. известна в семи списках XVII-XVIII вв. Впоследствии она неоднократно использовалась при составлении компиляций, соединявших летописные материалы с выписками из хронографов и других источников. В качестве примера можно привести Троицкий сборник (Хронограф Арсения Суханова, 50-60-е годы XVII в.).

В начале 30-х годов XVII в. в западных районах России (возможно, в районе г. Белая) был составлен Белъский летописец, который сохранился в единственном списке середины XVII в. Его появление связывают с кругами местного служилого дворянства.Начало и конец летописца утрачены, сохранились известия

только за 1598-1632 гг. Текст основывается на устных рассказах, записях дворян Бельского и соседнего уездов, местных летописцах, сказаниях и собственных воспоминаниях. Данный летопи-

сец является важным источником изучения Смутного времени.

Вместе с тем в XVII в. продолжает вестись, хотя далеко не так активно, как прежде, патриаршее летописание. Оно представлено патриаршим сводом, следы которого удалось выявить А.Н. Насонову. Исследования Б.М. Клосса позволяют говорить о том, что это была грандиозная летописная компиляция, подготовленная в Казенном патриаршем приказе в 70-х годах XVII в. В нее вошли материалы Никоновской летописи, Троицкого сборника, Новгородского свода 1539 г., Хронографа 1617 г., Нового

летописца, а также отдельные фрагменты из других источников (Космография, Хроника Иоахима Вольского, Степенная книга, какая-то псковская летопись). Церковное происхождение свода, как и его связь с патриаршей канцелярией, не вызывают сомнения. В нем получили дальнейшее развитие основные идеи митрополичьего летописания предшествующих веков - защита православия, обоснование союза светской и духовной властей и т. п.

Одновременно свод выполнял новую роль: он был своего рода справочником и заменял учебную литературу.

В 1679-1680 гг. появился новый Устюжский летописец.К.Н. Сербииа по спискам XVIII в. восстановила его состав и общий характер. Толчком к возобновлению устюжского летописа-

ния, прерванного Смутой, видимо, явилось строительство в 1619 г. в Устюге новой соборной церкви. В основу изложения был положен «русский летописец» (так составитель называл Устюжскую летопись первой четверти XVI п.), существенно дополненный устными преданиями. Новый летописец был светским

произведением. Основное место в нем отводилось описаниям военных походов, в которых участвовали устюжане. Всячески подчеркивалась преданность жителей Устюга московскому правительству. По-видимому, причиной составления нового Устюжского летописца стало выделение церкви Устюга Великого из Ростовской епархии и образование самостоятельной Великоустюжской и Тотемской архиепископии. Аналогичные причины (образование в 1682 г. Холмогорской архиепископии) вызвали подготовку Двинского летописца. Он должен был служить своего рода исторической справкой о вновь образуемой епархии.

Особое место среди летописных источников занимают сибирские летописи XVII в. (Есиповская, Строгановская и Кунгурская), восходящие к недошедшему «Написанию, како ириидоша в Сибирь...». «Написание» повествовало о походе Ермака и было составлено, вероятно, еще в конце XVI в, кем-то из полковых казацких писарей. В последнее время получила широкое распространение характеристика сибирских летописей как особых редакций этой «повести». Соответственно, они лишь условно могyr относиться к летописному жанру. Скорее всего, в этом случае можно говорить об исторических повестях, имеющих разбивку на годы.

Крайне редко историки привлекают и качестве источника Синопсис Иннокентия Гизеля (издан типографским способом в 1674 г.). Это была первая попытка написать единую историю «славянороссийского народа», происходившего из Киевской Руси. Синопсис был составлен в Киеве и отражал очень важную тогда для Украины тенденцию единства с Россией. Синопсис, подобно поздним летописям, имеет компилятивный характер. Наряду с. Густынской летописью его создатель использовал «Историю Польши» Яна Длугоша (третья четверть XV в.), «Кронику» Мацея Стрыйконского (1582 г.), Церковные анналы римского кардинала Цезаря Барония (начало XVII в, ). Историческая концепция И. Гизеля «не выходит за рамки архаических представлений», а «его познания о древнем мире самые фантастические»32.

Общая тенденция Синопсиса заставляла Иннокентия Гизеля дополнять русскую историю совершенно невероятными подробностями, а заодно исключать из нее все, что не соответствовало его взглядам. Тем не менее Синопсис приобрел большую популярность как в России, так и па Украине. Он неоднократно издавался (последний раз в 1861 г.). На наш взгляд, значение Синопсиса как исторического источника еще не до конца оценено историками.

20.Житийная литература XI - XII вв.

Агиография

Русская церковь стремилась к правовой и идеологической автономии от церкви византийской. С тех пор как в 1051 г. митрополитом был поставлен русский: духовник Ярослава Мудрого — Иларион, все более возрастал авторитет русских монастырей, и прежде всего Киево-Печерского.

Русской церкви было чрезвычайно важно добиться канонизации собственных, русских святых, непременным условием которой (как сказано выше) было наличие жития. Таковы были внелитературные причины возникновения на Руси оригинальных житий. Но несомненно, немалую роль играли и причины литературно-эстетические: знакомство с переводными, византийскими житиями и патериковыми легендами также могло пробудить у русских книжников стремление попробовать свои силы в этом жанре.

Древнейшим русским житием было, видимо, «Житие Антония Печерского»— монаха, первым поселившегося в пещере и своим поступком подавшего пример к основанию пещерного скита, превратившегося затем в прославленный Киево-Печерский монастырь. Однако «Житие Антония Печерского» до нас не дошло, хотя нет оснований сомневаться в том, что оно существовало.

Во второй половине XI в. создаются «Житие Феодосия Печерского» и два варианта жития Бориса и Глеба. Так, определились две главные группы агиографических сюжетов: одни жития были «целиком посвящены теме идеального христианского героя, ушедшего из «мирской» жизни, чтобы подвигами заслужить жизнь «вечную» (после смерти), тогда как герои другой группы житий стремятся обосновать своим поведением не только общехристианский, но и феодальный идеал.

Житие Феодосия Печерского. Примером первой группы сюжетов является «Житие Феодосия Печерского». Житие было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором, о котором мы уже говорили выше как о составителе «Повести временных лет». О времени создания жития существуют разные точки зрения: А. А. Шахматов и И. П. Еремин считают, что оно было написано до 1088 г., С. А. Бугославский датирует его началом XII в. Нестор был хорошо знаком с византийской агиографией. Параллели к некоторым эпизодам жития обнаруживаются в житиях византийских святых: Саввы Освященного, Антония Великого, Евфимия Великого, Венедикта и др. [4] В своем произведении он отдал дань и традиционной композиции жития: будущий святой рождается от благочестивых родителей, он с детства «душою влеком на любовь божию», чуждается игр со сверстниками, ежедневно посещает церковь. Став иноком, Феодосии поражает окружающих аскетизмом и смирением; так, уже будучи игуменом, он одевается настолько просто, что люди, не знающие подвижника в лицо, принимают его то за «убогого», то за «единого от варящих» (за монастырского повара). Многие «от невеглас» (невежд), встречая Феодосия, открыто подсмеиваются над «худостью ризьной». Истязая «плоть», Феодосии спит только сидя, не моется (видели его только «руце умывающа»). Как и положено святому, печерский игумен успешно одолевает «множество полков невидимых бесов», творит чудеса, заранее узнает о дне своей кончины. Он принимает смерть с достоинством и спокойствием, успевает наставить братию и выбрать ей нового игумена. В момент смерти Феодосия над монастырем поднимается огненный столп, который видит находящийся неподалеку князь Святослав. Тело Феодосия остается нетленным; а люди, обращающиеся к Феодосию с молитвой, получают помощь святого: один исцеляется, другому Феодосии, явившись во сне, открывает имя обокравшего его вора, третий, опальный боярин, вновь обретает расположение и милость князя.

И все же перед нами далеко не традиционное житие, построенное в строгом соответствии с византийским житийным каноном [5]. В «Житии Феодосия» немало черт, резко ему противоречащих. Однако это не показатель неопытности автора, не сумевшего согласовать известные ему факты или предания о святом с традиционной схемой жития, напротив, это свидетельство писательской смелости и художественной, самостоятельности Нестора.

Особенно необычен для традиционного жития образ матери Феодосия. Мужеподобная, сильная, с грубым голосом, погруженная в мирские заботы о «селах» и «рабах», волевая, даже жестокая, она страстно любит сына, но не может смириться с тем, что мальчик растет чуждым всего земного, отрешенным от мира аскетом. Хотя автор говорит в начале жития о «всяческом благочестии» матери Феодосия, она всеми силами противится благочестивым помыслам своего сына. Ее раздражает религиозное рвение Феодосия, ей кажется унизительным, что он упрямо отказывается носить «светлые одежды», предпочитая им рубище; обнаруженные на теле отрока вериги приводят ее в ярость. Вероятно, все это были черты реальной матери Феодосия, и Нестор не счел возможным изменять их в угоду житийной традиции, тем более что суровая непреклонность женщины еще ярче оттеняла решимость мальчика Феодосия «предать себя богу».

Но привлекательность литературной манеры Нестора не только в его стремлении нарисовать живые характеристики персонажей, а и в умении создавать иллюзию достоверности даже в описании фантастических эпизодов, которых так много в житии.

Вот, например, как описывается одно из чудес, творимых Феодосией. Ключник, убеждая игумена, что в монастырской «медуше» (кладовой) не осталось меда, говорит Феодосию, что он даже бочонок «опровратил (перевернул) и тако ниць положил». Эти слова должны убедить Феодосия (а заодно и читателя жития) в том, что меда действительно не осталось ни капли. И тем поразительнее чудо, сотворенное Феодосией: ключник по повторному требованию игумена отправляется в медушу и к изумлению своему видит, что опрокинутый им ранее пустой бочонок вновь поставлен и доверху полон медом.

В другом случае пустой прежде сусек по молитве Феодосия наполняется мукой, при этом ее так много, что она даже пересыпается через край сусека на землю. Эта деталь делает изображенную картину зримой, и читатель, подталкиваемый силой воображения, верит в истинность описываемого чуда.

«Жития Бориса и Глеба». Образцами другого типа жития — мартирия (рассказа о святом-мученике) являются два жития, написанные на сюжет о мученической кончине Бориса и Глеба. Одно из них («Чтение о житии и о погублении... Бориса и Глеба»), как и «Житие Феодосия Печерского», написано тем же Нестором [6], автор другого, именуемого «Сказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба» [7], неизвестен. Среди исследователей нет единого мнения о том, когда было написано «Сказание» — в середине XI в. или же в начале XII в. — и, следовательно, до или после «Чтения о житии и о погублении», написанного Нестором [8].

Создание церковного культа Бориса и Глеба преследовало две цели. С одной стороны, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси, свидетельствовала о том, что Русь «почтена пред богом» и удостоилась своих «святых угодников». С другой стороны, культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно важный политический смысл: он «освящал» и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья — братья, и в то же время подчеркивал обязательность «покорения» младших князей старшим [9]. Именно так поступили Борис и Глеб: они беспрекословно подчинились своему старшему брату Святополку, почитая его «в отца место», а он злоупотребил их братской покорностью.

Рассмотрим теперь подробней события, отразившиеся в «Сказании» о Борисе и Глебе. Согласно летописной версии (в «Повести временных лет» под 1015 г.), после смерти Владимира один из его сыновей — пинский (по другим сведениям — туровский) удельный князь Святополк захватил великокняжеский престол и задумал убить своих братьев, чтобы «принять власть русскую» одному.

Первой жертвой Святополка был ростовский князь Борис. Владимир незадолго до смерти послал его со своей дружиной против печенегов. Когда к Борису пришла весть о смерти отца, то «отня дружина» была готова силой добыть престол молодому князю, однако Борис отказался, ибо не захотел поднять руки на старшего брата, и заявил о своей готовности почитать его как отца. Тогда дружина покидает Бориса. Он остался лишь с небольшим отрядом своих «отроков» и был убит по приказанию Святополка.

Затем Святополк посылает гонца к муромскому князю Глебу, призывая его как можно скорее прибыть к больному отцу. Глеб, не подозревая обмана, отправляется в Киев. В Смоленске его догоняет посол от Ярослава со страшным известием: «Не ходи, отець ти умерл, а брат ти убьен от Святополка». Глеб горько оплакивает отца и брата. Здесь же, под Смоленском, его настигают посланные Святополком убийцы. По их приказу княжеский повар «вынез ножь, зареза Глеба».

В борьбу с братоубийцей вступает Ярослав Владимирович. Он встречается со Святополком на берегах Днепра. Рано утром воины Ярослава переправляются через реку и «отринуша лодье от берега», чтобы сражаться до победы или погибнуть, нападают на рать Святополка. Завязывается битва, в которой Святополк терпит поражение. Правда, с помощью польского короля Болеслава Святополку удается на время изгнать Ярослава из Киева, но в 1019 г. войско Святополка снова разгромлено, а сам он бежит за пределы Руси и умирает в неведомом месте «межю Ляхы и Чехы». «Сказание» повествует, казалось бы, о тех же самых событиях, но значительно усиливает агиографический колорит, для него характерна повышенная эмоциональность и нарочитая условность.

Феодальные распри на Руси того времени были достаточно обычным явлением, и участники этих конфликтов всегда поступали так, как подсказывал им расчет, честолюбие, военный опыт или дипломатический талант; во всяком случае, они ожесточенно боролись, отстаивая свои права и жизнь. На этом фоне покорность Бориса и Глеба, какой ее изображает летописный рассказ, уже сама по себе необычна, однако в «Сказании» она приобретает совершенно гипертрофированные формы. Так, узнав о готовящемся на него покушении, Борис не только не помышляет о спасении, но, напротив, безропотно ждет своей участи и молит бога простить Святополку грех братоубийства, тем самым как бы предрекая себе смерть, а Святополку успешное осуществление его злодейского замысла.

Не менее неожиданно поведение Глеба: когда убийцы с обнаженными мечами прыгают в его лодку и князю остаются считанные мгновения до смерти, он успевает произнести три монолога и помолиться. Все это время убийцы терпеливо ждут, как бы застывают с занесенными над своей жертвой мечами.

И. П. Еремин обратил внимание еще на такое противоречие в повествовании. Борис стоит станом под Киевом, но в «Сказании» трижды упоминается, что он находится в пути, «идет» к своему брату. Допустить это противоречие, как полагает И. П. Еремин, автора побудила логика повествования: верный своему долгу вассала, Борис должен был пойти в Киев, но в этом случае он как бы последовал совету дружины: «Пойди, сяди Кыеве на столе отни», что противоречит характеру образа. И Борис одновременно «идет» и остается на месте [10]. Бориса убивают трижды: сначала поражают его копьями через полотнище шатра, затем призывают друг друга «скончать повеленное» (т. е. убить Бориса), когда он, раненный, выскакивает из шатра, и, наконец, мы узнаем, что лишь по пути, опять-таки раненного, но еще живого Бориса убивают мечами посланные Святополком варяги.

Еще одна характерная деталь. Исследователи обращали внимание на лирическое изображение «беззащитной юности Глеба», который просит у своих убийц пощады, «как просят дети»: «Не дейте мене... Не дейте мене! » (т. е. «не трогайте», «оставьте») [11]. Это чисто литературный прием. Действительно, если принять летописную версию истории Владимира, то самому младшему из сыновей в момент его смерти было бы по крайней мере лет 27: Борис и Глеб считаются сыновьями его от болгарки, т. е. рождены в то время, когда Владимир был еще язычником. С момента крещения князя и женитьбы его на византийской царевне Анне до смерти его в 1015 г. прошло 27 лет, в то время, следовательно, и Борис и Глеб были отнюдь не юношами, а зрелыми воинами.

Еще пример «невольной дани жанру» привел И. П. Еремин: Борис выступает в «Сказании» как мученик за веру, хотя его вере Святополк, разумеется, не угрожал [12].

Святополк же, напротив, олицетворяет в себе зло, которое обязательно должно присутствовать в житии как сила, с которой успешно или, напротив, обреченно сражается святой. Святополк жесток и коварен и не пытается даже перед самим собой оправдывать это зло, а, напротив, выражает готовность «приложить беззаконие к беззаконию». Ему удается убить Бориса, Глеба и Святослава, на первых порах одолеть Ярослава. Но божественное возмездие неотвратимо, и Святополк Окаянный (с этим эпитетом он останется навсегда в древнерусской литературе как постоянный нарицательный образ злодея) побежден в решающей битве, в страхе, одержимый болезнью («раслабеша кости его», утверждает летописец), бежит и умирает в безвестном месте. От могилы его исходит смрад.

Несмотря на бесспорную дань агиографическому жанру, в изображении событий и особенно в характеристике героев «Сказание» не м

⇐ Предыдущая 1 2 3 45