Допрос с признанием известных ведьм в Челмсфорде

Ниже приводится отрывок из стенограммы допроса преступников в связи с одним уголовным делом, которое расследовалось достаточно давно в Англии.

«Допрос и признание, сделанное перед доктором Хоулом и мастером Фортескью в суде и дословно воспроизведенные в той степени, в какой это оказалось возможным; Признание Элизабет Фрэнсис, которая сказала следующее.

Впервые она познакомилась с искусством ведовства в возрасте двенадцати лет благодаря своей бабушке, которую звали матушка Ив из Хатфилд Певерилл, ныне покойной. Когда она учила ее, то советовала девочке отказаться от Бога и Слова Божьего и отдать свою кровь Сатане (так она называла его), которого она явила ей в образе белого пятнистого кота, научив ее кормить его хлебом и молоком, что эта девочка и делала, кроме того, она научила ее вызывать его, называя при этом имя – Сатана, и держать его в корзинке.

Когда оная матушка Ив отдала ей своего кота Сатану, то Элизабет сначала захотела, чтобы сей кот (а называла она его Сатана) сделал ее богатой и зажиточной, и он пообещал ей, что выполнит это желание, спросив ее при этом, что она хочет иметь, а она отвечала – овец (ибо, по ее признанию, сей кот разговаривал с ней странным глухим голосом, но так, что она понимала), и он тотчас доставил на ее луг овец в количестве восемнадцати голов, черных и белых, которые оставались у нее некоторое время, но затем все они исчезли, причем сама она не знает как.

Также, когда она получила этих овец, она решила заполучить себе в мужья некоего Эндрью Байлса. Человек этот был небедный, так что кот пообещал, что все так и будет, но, сказал он, сначала она должна согласиться на то, что этот Эндрью будет оскорблять ее, что она и сделала.

И после того как сей Эндрью оскорбил ее, он не женился на ней, вот почему она попросила Сатану уничтожить все его добро, что он тотчас же и сделал; однако она, будучи неудовлетворена этим, попросила его притронуться к телу Эндрью, что было сразу же исполнено, после чего сей мужчина скончался.

Также, каждый раз как он делал для нее что-нибудь, говорила она, он требовал у нее капельку крови, каковую она ему и давала, прокалывая себе кожу иногда в одном месте, иногда в другом. Там, где она делала подобные уколы, и до сих пор виднеются красные пятна.

Также, когда этот Эндрью уже умер, она начала подумывать, а нет ли у нее ребенка. Поэтому она попросила Сатану уничтожить его, и он посоветовал ей взять некую траву и выпить приготовленный на ней настой, что она и сделала, и ее ребенок в тот же миг погиб.

Также, когда она решила выйти замуж во второй раз, он пообещал помочь ей в этом, имея ввиду Фрэнсиса, каковой и является ее мужем в настоящее время, но при этом сказал, что он не столь богат, как другие, желая тем самым добиться ее согласия на внебрачную связь с оным Фрэнсисом, что она и сделала, в результате чего зачала дочь, родившуюся через три месяца после их свадьбы.

После того как они поженились, жизнь их проходила вовсе не так спокойно, как ей бы хотелось; они постоянно (по ее словам) ругались и ссорились, вот почему она захотела, чтобы ее кот Сатана убил этого ребенка, бывшего тогда в возрасте около полугода, что тот и сделал. Но и тогда она не обрела желанного спокойствия и попросила его напустить хромоту на Фрэнсиса, ее мужа, и он исполнил требуемое. Однажды утром он пробрался в башмак Фрэнсиса, улегся там, словно жаба, и когда он попытался надеть свой башмак, то кот коснулся его ноги. Фрэнсис сильно удивился и спросил, что это было, однако она запретила мужу убивать его, и тут Фрэнсиса одолела такая хромота, от которой его уже никогда не смогли излечить.

После всего этого, когда сей кот прожил у нее лет пятнадцать или шестнадцать, и, как говорят некоторые (хотя и неверно), она устала от него, пришла она к матушке Уотерхауз, своей соседке (бедной женщине) в тот момент, когда та суетилась у печки, и попросила дать ей пирожок, взамен чего она пообещала принести ей такую вещь, которая будет исправно служить ей всю ее жизнь. И оная матушка Уотерхауз дала ей пирожок, после чего Элизабет принесла ей этого кота в фартуке и научила всему, что услышала в свое время от своей бабушки Ив, сказав, что она должна называть его Сатаной, давать ему свою кровь, хлеб и молоко. Больше на этом дознании она ничего не сказала.

…Окончательное и последнее признание матушки Уотерхауз перед смертью, сделанное в 29 день месяца июля.

Во-первых (уже приготовившись принять смерть), она призналась чистосердечно, что она была ведьмой и пользовалась своим отвратительным колдовством на протяжении пятнадцати лет, и совершила множество отвратительных деяний, в чем она искренно и чистосердечно раскаивается и просит простить всемогущего Бога за то, что она испортила его святое имя своими греховными поступками. Она верит, что будет спасена благодаря Его неизъяснимому милосердию. И будучи спрошена присутствующими, она призналась, что посылала своего Сатану к некоему Уардолу, своему соседу, портному (обидевшему ее), для того, чтобы навредить ему лично и нанести ущерб его имуществу. И этот ее Сатана отправился туда для того, чтобы исполнить ее пожелания, но потом он вернулся, так как не смог совершить этого злодеяния. Она спросила его, в чем дело, и он ответил, что Уардол оказался настолько крепок в вере, что он не смог нанести ему вреда; позднее она вновь неоднократно посылала его (но все напрасно) для того, чтобы причинить ему какой-либо ущерб. И, будучи спрошена, приучена ли она ходить в церковь на общую молитву или богослужение, она ответила положительно, а на вопрос, что она там делала, она отвечала, что делала то же, что и другие женщины, и от души молилась, а на вопрос о том, что она говорила, молясь, она отвечала, что читала Отче наш, Богодице Дево, Верую, после чего они спросили, по-латински или по-английски, а она отвечала – по-латински, а они спросили, почему она читала их на латыни, а не по-английски, зная, что государственной властью и согласно Слова Божия установлено, что все люди должны молиться на английском языке и на родном наречии, которое они лучше понимают, а она ответила, что Сатана никогда не позволял ей произносить это по-английски, но все время только на латыни; по каковой причине, а также из-за совершенных ею множества других преступлений, в которых она призналась, она скорбит, раскаивается и просит милости Божией и всеобщего прощения, отдавая таким образом свою душу и надеясь обрести счастью со Христом, ее Спасителем, который высочайшей ценой бесценной крови своей искупил ее грехи. Аминь».

Допрос с признанием известных ведьм в Челмсфорде //

Демонология эпохи Возрождения. М., 1996. С. 41-48

Основой задачей юристов является сознание, изменение и применение законов. Формулируя положения законодательства, юристы должны учитывать существующие общественные отношения, в особенности экономические. Поэтому когда изменяется экономический уклад, вслед за ним изменяется и право. Справедливо ли это утверждение для абсолютно всех правовых положений, норм и законов? По мнению немецкого философа, перенесшего метод феноменологии в область философии права АДОЛЬФА РАЙНАХА (1883 – 1917), нет, не справедливо. А. Райнах считает, что в области права можно выделить априорные положения (т.е., существующие независимо от всякого эмпирического опыта). Немецкий философ, развивая идеи своего предшественника И. Канта, приходит к выводу, что наряду с выделенными Кантом чистыми априорными синтетическими суждениями в области геометрии, арифметики и естествознания существует также класс подобных суждений в области права. (Пример априорного синтетического суждения в области естествознания: «любое тело является протяженным». Априорность – от лат. a priori – независимость от эмпирического опыта – здесь состоит в том, что для того, чтобы это суждение сформулировать, не надо предварительно наблюдать тела, ибо до всякого опыта, сразу ясно, что все тела протяженные и не бывает непротяженных тел. Априорные суждения следует отличать от апостериорных – от лат. a posteriori – исходя из опыта, на основании опыта. Например, следующее суждения является апостериорным: «некоторые тела являются тяжелыми», т.к. для того, чтобы это узнать, надо предварительно взвесить эти тела, ибо некоторые тела являются легкими.) Поэтому, по его мнению, «наряду с чистой математикой и чистым естествознанием есть также чистая наука права, складывающаяся, как и первые две дисциплины, из строго априорных и синтетических положений».

Достоинством предлагаемого текста является то, что на его примере ясно видно как именно философия, как теоретическая наука, может быть естественным образом связана с конкретной областью познания (правом). Вот отрывок из работы А. Райнаха «Априорные основания гражданского права».

Идея априорного учения о праве

«Позитивное право пребывает в постоянном течении и постоянном развитии. Правовые институты возникают, исчезают и изменяются. Едва ли можно найти какое-либо установление [Bestimmung] позитивного права, которое не отсутствовало бы в каком-нибудь другом праве, и совершенно невозможно найти такое установление, которое нельзя было бы помыслить отсутствующим в другом праве. Определяющими для развития права являются соответствующие нравственные воззрения и – в еще большей степени – постоянно меняющиеся экономические отношения и потребности.

Таким образом, позитивно-правовые положения весьма существенно отличаются от положений науки. То, что 2 × 2 = 4, – это отношение, которое, возможно, и не осознается некоторыми субъектами, но оно независимо от всякого сознания, независимо от полагания людей и от смены времен. Напротив, то, что долговые обязательства могут быть переданы кредитором другому лицу без участия должника, – это положение нашего современного права, которое не имеет никакой значимости [Gü ltigkeit] в другие правовые периоды. Очевидно, не имеет никакого смысла говорить здесь об истинности и ложности, которые были бы имманентны этому положению как таковому. Определенные экономические потребности породили правоопределяющие факторы, устанавливающие это положение. Пусть даже его уместно в этом смысле назвать «правильным», но в другое время «правильным» может быть противоположное положение.

С этих позиций совершенно ясно то понимание позитивного права, которое мы сегодня, пожалуй, можем назвать общераспространенным. Самих по себе наличествующих, вечно значимых [geltende] правовых законов в том смысле, как они есть, например, в математике, вообще нет. Конечно, путем некоторого вида индукции возможно выделить всеобщие фундаментальные идеи позитивного права на основании его отдельных установлений. Но и эти основные идеи могут в какой-то из последующих периодов уступить место другим. …Свое постоянно меняющееся содержание право необходимым образом всегда черпает из содержания своего времени.

…Как и сами законы права, так и их элементы – понятия права – соз­даются, согласно такому пониманию, правополагающими факторами; нет никакого смысла говорить об их бытии независимо от соответству­ющей системы позитивного права, в которую они входят. Конечно, бы­вает так, что в законы права вводятся предметы физической и психиче­ской природы. В нашем законодательстве речь идет об оружии и опас­ных инструментах, об убеждениях, намерении, ошибке и т. п. Здесь мы имеем понятия, лежащие вне области права, которое в них нуждается. Но там, где речь идет о специфических правовых понятиях: собствен­ность, требование, обязательство, представительство и т. п., – здесь они не обнаруживаются и не перенимаются правом, но сами производятся и создаются. Были правовые периоды, которым не было знакомо понятие представительства. Экономические отношения вынудили к тому, чтобы создать это понятие.

Если мы отвлечемся от какого бы то ни было позитивного права, то, согласно такому пониманию, для правового рассмотрения не останется ничего, кроме природы там, снаружи, и человека с его потребностями, его желаниями, волениями и действиями. Некоторые вещи могут подчиняться его господству. Возможно, в этом ему помогает его сила и мужество. Но силы одного человека никогда не простираются настолько далеко, чтобы защитить его от всех опасностей и вмешательств, которые угрожают ему со стороны алчных ближних. Здесь возникает новая задача, задача всех, – оградить и защитить область господства над вещами одного: здесь возникает позитивное право. Защищаемое этим правом господство человека над вещью называется собственностью. Отсюда два продукта позитивного права: сама собственность и те положения, которые регулируют условие ее возникновения и способ ее осуществления.

…В силу своей всеохватывающей власти позитивное право создает требование одной и обязательство другой стороны. Обязательная сила договоров заключается в том и только в том, что позитивное право принуждает к их выполнению.

…Однако существенный пункт, относительно которого, по-видимому, господствует общее согласие, заключается в том, что все законы и понятия права суть творения факторов, порождающих право, что нет никакого смысла говорить о каком-то бытии их, которое было бы независимо от позитивного права.

Такое понимание, сколь бы подкупающим оно ни было на первый взгляд, следует … заменить фундаментально иным. Мы покажем, что те образования, которые общепринято называть специфически правовыми, обладают бытием так же, как числа, деревья или дома; что это бытие независимо от того, постигается ли оно людьми или нет, что оно, в частности, независимо от какого бы то ни было, позитивного права. Не только ложно, но и по своему последнему основанию бессмысленно считать правовые образования творениями позитивного права, столь же бессмысленно, как называть основание немецкого государства или другое историческое событие творением исторической науки. В действительности имеет место то, что так ревностно оспаривается: позитивное право преднаходит те правовые понятия, которые входят в него; оно ни в коем случае их не производит.

…То, что какие-то предметы располагаются в мире друг подле друга, является частным и случайным положением дел. То [положение дел], что требование теряет силу в акте отказа, коренится в сущности требования как такового и значимо, поэтому, необходимым и всеобщим образом. В отношении правовых образований значимы априорные положения. Эта априорность не должна означать чего-то неясного и мистического, но ориентирована на те простые факты, о которых мы упоминали выше: любое положение дел, которое является всеобщим в указанном смысле и наличествует [besteht] необходимым образом, называется нами априорным. Мы увидим, что такого рода априорные положения имеются в изобилии, строго формулируемые и с очевидностью усматриваемые, независимые от какого бы то ни было постигающего их сознания, независимые и от каких бы то ни было вещей любого позитивного права, точно так же, как и те правовые образования, по отношению к которым они значимы.

Нам известны широко распространенные предрассудки, особенно у юристов, которые противоречат такому пониманию. Но мы также хорошо понимаем, каким образом приходят к этим предрассудкам. Однако именно поэтому мы приглашаем к тому, чтобы попытаться оставить ставшую давно привычной установку и с ясным взором подойти к самим вещам.

…Разумеется, мы полностью признаем, что позитивное право формулирует свои установления с абсолютной свободой, опираясь исключительно на экономические потребности, на соответствующие нравственные воззрения и т. п., не будучи связанно со сферой априорных законов, которую мы рассматриваем. Позитивное право может как угодно отклоняться от сущностных закономерностей, которые значимы относительно правовых образований – причем, разумеется, понимание возможности таких отклонений является особой проблемой. Мы утверждаем только одно – но этому мы придаем особую весомость: так называемые специфически правовые фундаментальные понятия обладают бытием вне области позитивно-правового, так же, как числа обладают бытием независимо от математической науки. Позитивное право может развивать и преобразовывать их так, как ему угодно: сами они обнаруживаются, а не производятся этим правом. И далее: относительно этих правовых образований значимы вечные законы, которые независимы от нашего понимания, так же, как законы математики. Позитивное право может перенимать их в свою сферу, оно может и отклоняться от них. Но даже там, где они обращаются в свою противоположность, это не может затронуть наличие их самих.

Если есть таким вот образом сами по себе сущие правовые образования, то здесь перед философией открывается новая область. Как онтология или априорное учение о предмете она имеет дело с анализом всех возможных видов предметов как таковых. Мы увидим, что она сталкивается здесь с совершенно новым видом предметов, с предметами, которые не принадлежат в собственном смысле природе, будь то физической или психической, и которые в то же время отличаются и от идейных (т.е. идеальных – В. Л.) предметов своей темпоральностью [Zeitlichkeit]. Величайший философский интерес представляют и те законы, которые значимы относительно этих предметов. Это суть априорные законы, а именно, как мы увидим, априорные законы, имеющие синтетическую природу. Если бы к настоящему времени уже не было распространено сомнение в том, что Кант слишком узко очертил сферу этих положений, то это сомнение было бы полностью подтверждено открытием априорного учения о праве. Наряду с чистой математикой и чистым естествознанием есть также чистая наука права, складывающаяся, как и первые две дисциплины, из строго априорных и синтетических положений и служащая основанием для не-априорных и даже находящихся вне противоположности априорного и эмпирического дисциплин.

…Правовые образования наличествуют независимо от позитивного права, но они предполагаются и используются этим правом. Поэтому их анализ, чисто имманентное, интуитивное прояснение их сущности, может иметь значение для позитивно-правовых дисциплин. Но и законы, которые коренятся в их сущности, играют в позитивном праве намного большую роль, чем то склонны предполагать. Известно, как часто в юриспруденции говорят о положениях, которые, не будучи писанным правом, «понятны сами по себе» или «вытекают из природы вещей» и т. п. В подавляющем большинстве случаев речь при этом идет не о положениях, как то принято думать, целесообразность или правомерность которых сразу становится очевидной, а о закономерностях априорного учения о праве. Это, действительно, суть положения, которые вытекают из «природы» или «сущности» рассматриваемых понятий.

Требование и обязательство

Рассмотрим сперва одну проблему из обширной области априорного учения о праве. С ее помощью мы хотим обрести для себя доступ в эту сферу и, кроме того, попытаться окинуть ее взглядом.

Один человек дает обещание [Versprechen] другому. Это событие вызывает своеобразное последствие [Wirkung], совершенно отличное от того, что имеет место в том случае, если один человек что-то сообщает другому или высказывает просьбу. Обещание создает своеобразную связь между двумя лицами [Personen], в силу которой – если выразить это сперва в довольно приблизительной форме – одно может что-то требовать, а другое обязано это выполнить или исполнить. Эта связь является словно бы следствием, продуктом обещания. По своей сущности она может быть сколь угодно длительной, но, с другой стороны, ей, по-видимому, имманентно присуща тенденция прийти к исходу и к развязке.

…Когда дается обещание, то вместе с ним в мире появляется что-то новое. С одной стороны возникает требование [Anspruch], а с другой – Обязательство [Verbindlichkeit]. Что это за примечательные образования? Очевидно, они не есть ничто. Как можно устранить ничто отказавшись от него, или отрекшись от него, или исполнив его? Но в то же время они не могут быть подведены ни под одну из категорий, которые нам привычны. Они не представляют собой чего-то телесного и, тем более, физического, – это очевидно. Скорее, можно попытаться назвать их чем-то психическим и отнести к области переживаний того, кто несет требование или обязательство. Но разве не может требование или обязательство в неизменном виде длиться годами? Существуют ли такого рода переживания? И далее: разве требования и обязательства пропадают, когда субъект не имеет никаких переживаний или не должен их иметь, во сне или в глубоком обмороке? С недавних пор наряду с психическим и физическим снова стали признавать своеобразие идейных предметов. Существенной же особенностью этих предметов – чисел, понятии, положений и т. п. – является их вневременной характер. Требования и обязательства, напротив, появляются, длятся в течение определенного периода времени и затем исчезают. Поэтому они, по-видимому, суть темпоральные предметы совершенно особого вида, на который раньше не обращали внимания.

Мы видим, что в отношении этих предметов значимы определенные непосредственно усматриваемые законы: требование определенного результата становится недействительным в тот момент, когда этот результат достигнут.

…Так как мы обычно почти всегда имеем требования или обязательства какого-то рода, то мы должны были бы почти всегда иметь соответствующие переживания. Но такие переживания мы не в состоянии обнаружить, можно также сразу сказать, что их и не может быть. Ибо – повторим еще раз – требования и обязательства могут оставаться неизменными на протяжении многих лет, но переживаний такого рода нет.

…Чрезвычайно важно отличать абсолютные и относительные обязательства, равно как и абсолютные и относительные права (последние мы здесь будем впредь именовать «требованиями»), от нравственных обязанностей [Verpflichtungen] и нравственных правомерностей [Berechtigungen].

…Абсолютные права и требования по своей природе вполне могут быть переданы другим лицам, исключено, чтобы одно лицо передало постороннему лицу свою нравственную правомерность на свободное развитие или своё нравственное требование, проистекающее из дружеских отношений. Наконец, обладатель абсолютных прав и относительных требований может своим собственным актом действенно отказаться от своих прав. Обладатель нравственной правомерности, напротив, хотя и способен отказаться от его осуществления, но он не может посредством произвольного акта устранить то, что коренится в сущности лица или в его отношении к другим лица.

…Аналогично обстоят дела с нравственными обязанностями. Они также никогда не могут возникнуть из актов как таковых. Любая нравственная обязанность имеет своим необходимым, хотя и недостаточным условием нравственную правоту [Rechtheit] каких-то положений дел, она, в частности, предполагает, что существование образа действий определенного лица, каковое составляет содержание обязательства этого лица, наделено нравственной правотой само по себе или вследствие правоты других, связанных с ним положений дел. Это относится как к абсолютным обязательствам, которые обычно называются просто долгом [Pflichten], так и к относительным нравственным обязанностям (соответствующим относительной нравственной правомерности), на которые до сих пор, по-видимому, мало обращала внимание этика. Все другие обязательства – безотносительно к их содержанию – возникают, напротив, из свободных актов лиц, из принятия или из обещания. Как нравственная правомерность не может быть передана другому лицу, так и нравственные обязанности не могут быть от другого лица быть приняты. Это также может иметь место только в случае обязательств, лежащих вне области нравственности. И, наконец, в то время как любое относительное обязательство может потерять силу по причине отказа противной стороны, противная сторона нравственной обязанности хотя и может отказаться от предъявления своего нравственного права, но она никогда не способна аннулировать нравственную обязанность посредством свободного акта. Возможно, что такой акт позволяет рассматривать прежде необходимый образ действий как уже не необходимый, и в таком случае нравственная обязанность перестает существовать. Однако на нравственную значимость [Bedeutsamkeit] всегда следует проверять фактическое обстоятельство дела [Tatbestand] в целом. Свободные акты не могут ни порождать нравственные обязанности, ни уничтожать их».

Еще в XIX веке британский публицист и философ Томас Карлейль назвал экономическую науку «мрачной». Этого эпитета она удостоилась за, как считалось, редукционистское понимание человека и общества. Такой взгляд прижился, особенно среди непрофессионалов. И сейчас очень часто можно услышать, что, например, абстрактная модель человека как рационального максимизатора не соответствует реальным наблюдениям, что человек, вообще говоря, не таков. По мнению МИЛТОНА ФРИДМЕНА (1912–2006) – иногда в русской транскрипции «Фридман», англ. Friedman – американского экономиста, лауреата Нобелевской премии 1976 г., подобный взгляд говорит лишь о непонимание того, чем именно занимается экономическая наука и какие и почему методы и модели она использует. Вот отрывок из его эссе «Методология позитивной экономической науки» где говориться о специфике этой науки.

Соотношение между позитивной и нормативной экономической наукой

«Путаница между позитивной и нормативной экономической наукой является до некоторой степени неизбежной. Почти каждый человек считает предмет экономической науки жизненно важным для себя и находящимся в пределах своего опыта и понимания; экономические проблемы являются предметом непрерывных и обширных дискуссий и сферой законодательного регулирования.

…Выводы позитивной экономической науки, как представляется (и это представление вполне обосновано), имеют непосредственное отношение к важным нормативным проблемам, т.е. к вопросам о том, что должно быть сделано и каким способом можно достичь любой поставленной цели. Непрофессионалы и эксперты в разной степени испытывают искушение делать те позитивные выводы, которые соответствуют их нормативным предвзятым убеждениям. В то же время они отвергают позитивные выводы, если действительная или мнимая нормативная подоплека последних для них неприятна. Позитивная экономическая наука принципиально независима от какой-либо этической позиции или нормативных суждений. Как говорит Кейнс, она занимается тем, «что есть», а не тем, «что должно быть». Ее задачей является создание системы обобщений, которые можно использовать для корректных предсказаний тех следствий, к которым приведет любое изменение обстоятельств. О ее качестве следует судить по точности, широте охвата и согласованности с реальностью тех предсказаний, которые она дает. Короче говоря, позитивная экономическая наука является или может являться «объективной» наукой точно в том же смысле, как и любая из физических наук. Конечно, тот факт, что экономическая наука имеет дело с взаимоотношениями между людьми, а исследователь сам является частью исследуемого объекта в гораздо большей степени, чем в физических науках, создает особые трудности в достижении объективности. В то же время это дает исследователю социальных явлений класс данных, который недоступен исследователю физических явлений. Но ни то, ни другое не служит, на мой взгляд, фундаментальным различием между двумя группами наук. Вместе с тем нормативная экономическая наука и экономическое искусство не могут быть независимыми от позитивной экономической науки. Любой политический вывод с необходимостью основывается на предсказании следствий того или иного образа действий, предсказании, которое должно опираться – явно или неявно – на позитивную теорию. Разумеется, между политическими выводами и выводами позитивной экономической науки нет однозначного соответствия; если бы такое соответствие было, то не существовало бы нужды в отдельной нормативной науке. Два индивида могут быть согласны относительно последствий принятия некоторого закона. Но один может считать их в целом желательными и поэтому поддерживать закон, другой же может считать их нежелательными и противиться принятию закона. Я осмелюсь, однако, утверждать, что в настоящее время в западном мире, и особенно в Соединенных Штатах, расхождения относительно экономической политики среди незаинтересованных граждан проистекают скорее из различия предсказаний об экономических последствиях некоторого действия – и поэтому различия могут быть устранены прогрессом позитивной экономической науки, – нежели из фундаментальных непримиримых различий в основополагающих ценностях. Очевидным и немаловажным примером является законодательство о минимальной заработной плате. За путаными аргументами за и против такого законодательства скрывается общая убежденность в том, что его целью является достижение «прожиточного минимума» для всех, если пользоваться двусмысленным выражением, обычно встречающимся в подобных дискуссиях. Различие во мнениях в значительной степени основывается на скрытом или явном различии в предсказаниях о действенности данных конкретных средств достижения желаемой цели. Сторонники этой меры убеждены (предсказывают), что закрепленные законом уровни минимальной оплаты труда уменьшают бедность путем увеличения заработков как тех, кто имеет оплату ниже минимума, так и некоторых из тех, кто имеет заработок выше этого уровня без одновременного увеличения числа полностью безработных или занятых на менее выгодных условиях, чем при отсутствии минимального уровня зарплаты. Противники убеждены (предсказывают), что законодательный минимум заработной платы увеличивает бедность, вызывая рост числа людей, которые становятся безработными или находят работу на менее выгодных условиях, и что это значительно превосходит любое положительное воздействие на заработки тех, кто сохраняет свои рабочие места. Достижение согласия относительно экономических последствий этого законодательства не обязательно привело бы к полному согласию по поводу желательности его принятия, поскольку расхождения относительно его политических и социальных последствий могли бы сохраняться. Однако при имеющемся согласии относительно целей оно определенно было бы крупным шагом к достижению консенсуса.

…Расхождения в позитивном анализе лежат также в основе различий во взглядах на роль и место профсоюзов, желательность прямого контроля над ценами и зарплатой и введение таможенных тарифов. Различные предсказания о важности так называемой «экономии на масштабах производства» в значительной степени объясняют разные взгляды на желательность и необходимость прямого государственного регулирования отрасли или даже введения социализма вместо частного предпринимательства. И этот перечень может быть продолжен до бесконечности. Разумеется, мое утверждение, что основные разногласия в сфере экономической политики в западном мире имеют именно такой характер, само является «позитивным», т.е. должно быть принято или отвергнуто на основе опытных данных. Если это утверждение является обоснованным, то это означает, что консенсус относительно «конкретной» экономической политики в значительно меньшей степени зависит от прогресса нормативной экономической науки в собственном смысле слова, чем от прогресса позитивной экономической науки, дающей такие предсказания, которые с полным правом становятся общепринятыми. Это также означает, что необходимость четкого разделения позитивной и нормативной экономической теории определяется прежде всего тем вкладом, который оно может внести в достижение согласия относительно экономической политики.

Позитивная экономическая наука

Позитивная наука имеет своей конечной целью выдвижение «теории» или «гипотезы», которая дает правильные и значимые (т.е. не являющиеся трюизмами) предсказания относительно еще не наблюдавшихся явлений. Такая теория представляет из себя, в общих чертах, сложное сочетание двух элементов. В одной своей части это «язык», с помощью которого разрабатываются «систематические и организованные способы аргументации». В другой же части – это набор содержательных гипотез, вычленяющих существенные черты сложной реальности.