Источник как антропологический ориентир гуманитарного знания

⇐ ПредыдущаяСтр 13 из 30Следующая ⇒

При всем различии философского содержания, конкретного наполнения самого понятия " текст" в современном литературоведении и в исторической науке прошлого нельзя, однако, не заметить, что девиз " Нет ничего вне текста" странным образом, при всей своей эпатирующей новизне и своеобразии повой интерпретации, почти буквально воспроизводит любимые историками-позитивистами высказывания типа " Тексты, ничего кроме текстов! ". Современные гуманитарии после всех фи-липпик против узости позитивистского догматизма в изучении именно письменных текстов, кажется, готовы признать, что каждый источник - это прежде всего текст, а без него - без кода, без сообщения, без восприятия, каким же может быть гуманитарное познание? В сообществе историков, столь активно отрекавшихся ранее от знаменитой формулы позитивизма, происходит, по-видимому, некоторый поворот к объекту гуманитарного познания, к источнику. Уместно здесь привести свидетельство исследователя развития исторической мысли Ж. Дюби, который отмечал поворот, происшедший в сознании историков. Он прямо называл такой феномен, как " изменение отношения к тому, что мы называем " источником" "... Возникает понимание того, " что полное знание фактов недостижимо, что единственная доступная им реальность заключается в документе, в этом следе, который оставили после себя события прошлого" ⁵⁹. Дюби связывал данную плодотворную тенденцию в настроениях историков влиянием различных факторов, среди которых немалую роль играли успехи археологии. Они давали в распоряжение исследователей совершенно новые реальные объекты - памятники материальной культуры, более полно отражавшие историю повседневности, позволявшие переосмыслить социальную информацию ранее известных письменных источников по истории европейского средневековья.

Ж. Дюби отмечал еще одно свидетельство изменений в научном сообществе историков - активное обновление области так называемых вспомогательных исторических дисциплин, преподаваемых в Школе хартий. " Эта плодотворная тенденция, - писал Дюби, - эта решимость обращаться к необработанному документу как носителю определенной знаковой информации возникла в значительной степени под влиянием успехов семиотики в 70-х годах". Возрождение интереса к историческим дисциплинам, традиционно воспринимаемым как вспомогательные в инструментарии историка, - весьма знаменательный и важный признак изменений, прежде всего в области междисциплинарных взаимодействий гуманитарного знания. Ведь одна из главных эпистемологических проблем познания человека состоит в преодолении традиционного разграничения разных аспектов человеческой жизнедеятельности и творческой деятельности. Очень трудно выработать такие подходы, которые охватывали бы взаимодействие биологической, материальной, духовной, эколого-географической сторон человеческой природы в их реальном соотношении, в их проявлении - одной через другую. Вместе с тем многоаспектные дисциплины, которые традиционно называют вспомогательными историческими, накопили ценный опыт подобных исследований, выработали оригинальные прикладные методы соответствующих исследований. Каждая из них имеет своим предметом такие свойства источников, которые выражают сложные взаимосвязи - вещественного и духовного, социального и психологического, культурного и природного в человеке и в его изделии, произведении.

Распространение новых приемов критики текстов за пределы собственно художественных произведений оказало непосредственное влияние на методологию исторического исследования. В качестве объекта критического анализа при этом выступает произведение историка, тот труд, в котором он обобщает результаты своего научного исследования. Такое сочинение, повествование данным направлением рассматривается как " исторический нарратив". В 70-90-х годах возникает направление " интеллектуальной истории" или " метаистории". Основное внимание данное направление уделяет эпистемологическому аспекту проблемы - соотношению произведения историка, исторического нарратива с объективной реальностью прошлого. Имеет ли историк право говорить " от имени прошлого", утверждать объективность своего видения образа прошлого? Таким образом, методологические рефлексии о профессии историка, о том, как обстоит дело с объективностью исторического познания, каковы способы ее достижения - все эти фундаментальные теоретико-познавательные проблемы науки, долгое время не вызывавшие интереса профессионалов-историков, теперь выступили на первый план. Надо отметить, что в силу сложившихся стереотипов мышления и образования историков-профессионалов ряда предшествовавших поколений, постановка эпистемологических вопросов застала их, по существу, неподготовленными.

Лингвистический поворот в историографии последних десятилетий расколол научное сообщество на историков традиционного (негативно настроенного по отношению к методологическим рефлексиям) мировоззрения и философски-ориентированных новых интеллектуальных историков, относящихся к традиционализму весьма критически. Данный интеллектуальный поворот произошел в условиях, сложившихся, так сказать, извне -в других областях гуманитарного знания, прежде всего в литературоведении и лингвистике. На философском, эпистемологическом уровнях было выработано представление о тексте, о его читателе, об определенном типе культурной коммуникации и об общих свойствах литературно-художественных, научных, вербальных и даже невербальных текстов вообще с данной точки зрения. В этом направлении первостепенное значение принадлежит понятию деконструкции как особому методу анализа текста. Исследование научных или философских текстов привело основателя деконструктивизма Ж. Деррида к убеждению в том, что в любом тексте присутствуют стереотипы, формальные клише, принимаемые как аксиомы, как некая данность. В тексте используются аксиоматические категории, некритически воспринятые термины, в которых выражена идеология, образовательный уровень, оценочные суждения и предрассудки. Целенаправленный анализ словоупотреблений, стереотипных выражений, идеологических клише рассматривается как главная задача деконструкции текста. Цель при этом состоит в достижении независимости мышления исследователя, в формировании особого стиля критического восприятия сообщения, в борьбе с догматизмом собственного и авторского мировосприятия. От критики в более узком смысле как анализа текста литературно-художественных произведений деконструктивизм выходит на уровень мета-критики, разбора философских, литературно-критических, психоаналитических трудов. Данный подход затем обратился к историческому нарративу. Новые интеллектуальные историки занялись исследованиями в области " метаистории", стремясь выявить своеобразие логики именно исторического нарратива. Теории и методы, заимствованные из современного литературоведения, оказали существенное влияние на состояние исторического знания. Прежде всего, они вывели научное сообщество историков из состояния равнодушия по отношению к собственной профессиональной методологии. Предпринятое новыми интеллектуальными историками глубокое, бесконечное (в духе Р. Барта) прочтение текстов исторического нарратива (например, исторических произведений, посвященных Великой Французской революции), безусловно, оказало на историков определяющее воздействие. В центре внимания находится научный текст, его компоненты, стилистика, типы и особенности высказываний, терминологии, соотнесенность темы исследования и социальных условий ее создания, соотношение основного текста и научного аппарата, множественность " голосов", звучащих в тексте, структура и развитие сюжета. На самосознание историка значительно влияет акцентируемый, в духе лингвистического поворота к историческому нарративу, анализ коммуникации авторского текста и читательского восприятия. Сам момент предъявления (репрезентации) исследования в его структуре, языке, способах установления понимания автором и предполагаемым читателем, само творческое соучастие читателя в восприятии авторского текста и в восстановлении намерений автора - все эти моменты творческого процесса, обычно остающиеся на периферии сознания, при таком подходе приобретают особую значимость. Каждый из актов творчества и способ культурной коммуникации пристально исследуются и анализируются, выявляя свою самодостаточность. Будучи заявленными в качестве предмета специального исследования при анализе исторического нарратива, методологические аспекты творчества и его репрезентации неожиданно для историка становятся информативными и социально- и культурно-значимыми. Под увеличительным стеклом нового интеллектуального аналитика выявляются наиболее уязвимые стороны исторического нарратива. С другой стороны, по-новому видится отнюдь не вспомогательное, но самодостаточное значение таких форм работы историка, как выявление терминологии источников, хронологических и региональных рамок бытования речевых стереотипов, реальность или условность их интерпретаций и многое другое.

Феномен лингвистического поворота в историографии последних десятилетий XX в. дает нам возможность наглядно проследить один из моментов смены эпистемологических парадигм в гуманитарном познании. Сложившийся в литературоведении подход к тексту, как уже отмечалось, предполагает пристальный и глубокий анализ отношения между автором и создаваемым им текстом (субъект-объект) и анализ процесса коммуникации, восприятия текста читателем (объект-субъект). Этот, по сути феноменологический, философский подход таит в себе неограниченные познавательные возможности. Не случайно один из его основателей Р. Барт говорит не только о глубоком, но и о бесконечном (как бесконечен процесс познания) прочтении текста. В историческом же познании, как мы видели, в результате преодоления эмпиризма позитивистской парадигмы и как антитеза ее утверждению о приоритетности объекта (текст, документ в его эмпирической данности) возобладал неокантианский подход с его приоритетностью познающего субъекта. В рамках данной парадигмы историк (познающий субъект) воспроизводит ушедшую реальность прошлого в своем сознании и затем в своем историческом произведении представляет, репрезентирует эту реальность, как бы придавая ей онтологический характер, объективизируя свое видение прошлого. Мы уже подчеркивали, что неокантианский подход исключает для научного сообщества возможность контролировать результаты исследования, поскольку они сугубо индивидуальны. В данной парадигме важнейшим качеством историка является его способность к воспроизведению прошлой реальности, к выражению психологической симпатии, к сопереживанию. Такой подход особым образом формирует представление о личности историка и о тех профессиональных навыках, которые он должен получить в ходе своего профессионального образования. Очевидно, что установка на индивидуальный (а по существу, невоспроизводимый) результат научного исследования соответствующим образом деформирует критерий оценки научных результатов профессиональным сообществом. Вопрос об объективности исторического знания уходит из сферы внимания профессионала.

Лингвистический поворот к историческому нарративу, напротив, стал весьма сильным импульсом для обращения историков, литературоведов и философов к проблемам исторической методологии. Обратив к историческому нарративу свой метод исследования отношения автора и авторского текста и интерпретации литературного, художественного произведения, показав общую зависимость коммуникации и подвижности культурного контекста, феноменолог тем самым делает вполне очевидной ограниченность неокантианской трактовки о воспроизведении прошлого опыта в сознании историка.

Данный тип феноменологического подхода берет начало в литературоведении (а не в исторической науке) и потому имеет специфический, и в определенной мере ограниченный познавательный опыт. Феноменолог хочет иметь дело с реальностью объекта и с отношением этого объекта к процессу познания. Логично, что в подобной ситуации выбирается нарратив (повествовательный текст), хотя бы и исторический. Ситуация субъекта в процессе познания соответственно исследуется в заданных пределах. Подвергая исторический нарратив глубокому критическому анализу, метакритики, естественно, обнаруживают в нем массу пустот в освещении реального прошлого, а в ее текстуальной репрезентации, в структуре и языке исторического наррати-ва устанавливают наличие стереотипов и терминологических неясностей, допускающих в различных культурных контекстах самые различные интерпретации. А поскольку в лингвистическом подходе не существует другой реальности, кроме текста, а текст исторического нарратива (или даже источника, которым пользовался историк) дает только образ реальности, то цельность реальности прошлого становится недостижимой. Так вырисовывается поле сложных междисциплинарных взаимодействий, со всей очевидностью потребовавших от историков серьезного внимания к эпистемологическим проблемам исторического знания. Именно эта тема обсуждалась на XVIII Международном конгрессе историков.

Проблема междисциплинарного синтеза и места истории и се методов в единой науке о человеке начинает рассматриваться с позиций эпистемологии, и тогда возникает вопрос: как же все-таки может осуществлять свои взаимодействия с другими (прежде всего социальными) науками наука история, которая " сама создает свой объект"? Анализируя гуманитарное познание в работе " Слова и вещи. Археология гуманитарных наук" М. Фуко не преминул обозначить то " непреодолимое впечатление расплывчатости, неточности, неопределенности, которое производят почти все гуманитарные науки" ⁶⁰. Поэтому для практикующего гуманитария особенно притягателен структурализм, ориентированный на исследование относительно устойчивых совокупностей отношений, системных свойств в культуре, который вновь, на новом качественном уровне открыл перспективы применения компаративных методов и получения воспроизводимых результатов научных исследований. Эпистемологическая ситуация гуманитарного знания рассматривается прежде всего с позиций феноменологии. В центре внимания оказываются взаимодействия элементов в системах и в связи с этим разрабатываются возможности интерпретации системных качеств. Фрагменты реальности выступают при таком подходе не как эмпирические данные, но как сообщения, языки культуры, а сама культура - как совокупность знаковых систем. Наиболее перспективные направления гуманитарных исследований связаны с изучением проблем культурных коммуникаций и человеческих социальных взаимодействий. В отличие от исторической науки, в первую очередь ориентированной на изучение реальности прошедшего, ряд гуманитарных наук более полно использует возможности непосредственного наблюдения, полевых исследований. Именно в этих научных направлениях особенно внимательно рассматриваются проблемы исследовательской методологии, значительные усилия направляются на ее совершенствование. Социальный индивид, формирование его картины мира и способов самоидентификации привлекли внимание социологов. Социология, исследуя психологию человека массовой культуры, - типологического индивида, разрабатывает методы, позволяющие прогнозировать поведение больших групп индивидов, выявить их интересы как социально значимые ориентиры в политике, экономике, культуре. Социология как наука, ориентированная на значимый научный результат, естественно обращается к методологическим поискам, определению своего реального наблюдаемого объекта, выступающего в качестве реальной основы для последующих интерпретаций, обобщений и прогнозов. Основное внимание при этом уделяется интеракциональному общению, передаче сообщения и его восприятия. Представители такого исследовательского направления, как символический интеракционизм, главное внимание уделяют символическому содержанию общения, интерпретации символической природы вербального и невербального общения. Другая группа проблем связана с изучением структуры повседневного мышления индивида, складывания его картины мира, его оценочных суждений и целей. В интеракцио-нальном мире (а социальная жизнь именно такова) представления индивидов изначально интерсоциологизированы, отмечает один из основателей данного направления в социологии А. Шюц. В интеракциональном взаимодействии различны представления об объектах, разнообразны способы обращения с людьми и нещами, привычки и нравы, социально обусловлены различные уровни образования, у индивидов, соответственно, разный " язык" вещей, имен, событий, всего культурного контекста. В новейшее время, когда массовое, обыденное сознание стало играть столь значительную роль в развитии социальных процессов и социальных противостояний, какой оно никогда не имело в предшествующие эпохи, возрос интерес к методам, которые выработала для их изучения социология. Один из способов исследования - типизация и моделирование типологических черт личности л моделей социального действия (действия, мотивы, цели, проекты), использование повседневных стереотипов мышления конструкты в интерпретации интеракционных взаимодействий. Направление, разрабатывать которое начали основатели американской социологии Ч. Кули (1894-1920) и Д.Г. Мид (18(53-1931), получило дальнейшее развитие в теории социального действия Т. Парсонса. Исходными у них являются понятия деятеля и ситуации, ориентации деятеля на ситуацию. Представители рассматриваемого направления исходят из представления об индивиде, ставящем перед собой цель и стремящемся к ее осуществлению, они изучают сложную структуру повседневного, обыденного мира, где взаимодействуют цели и влияния. Здесь формируется опыт индивида, складывается система его взглядов, предпочтений и ценностей. Проблематика структуры повседневного мышления обращает исследователя к типоло-гизации индивида, к моделированию и - более широко - к социальному конструированию реальности. Данное направление находит свое продолжение и рецепцию в историко-культурных исследованиях, изучении структур повседневности прошлого, находит свое развитие и модификацию в исследовании истории менталитета. Таким образом, будучи выработанным в одной из гуманитарных наук, изучение повседневного мышления и соответствующих типов социального поведения становится импульсом для изучения других социальных групп и культур в истории и современности. Как социология, так и социальная антропология и этнология, обращаясь к изучению традиционалистских социальных систем и социокультурных общностей, находящихся на относительно ранних этапах развития, обогащают методологию гуманитарного знания новыми исследовательскими подходами и методами, в первую очередь для изучения наиболее сложных проблем социальных взаимодействий.

Однако типологизация способов мышления и поведения индивидов и социальных групп, давая новые возможности для исследования проблемы человека и общества, в то же время выявляет определенную ограниченность данного подхода. Сами социологи считают, что типологизирующий подход односторонен. Современная социология пытается найти более эффективные способы изучения феномена активной творческой личности. Выявляется стремление выйти за рамки социологизма и психологизма, констатируется необходимость " гуманизации социологии", признания единства объекта социологии, истории и философии, ставится вопрос о том, какие возможности может получить " социологически ориентированная мысль, взаимодействуя с философской антропологией" ⁶¹ Говоря о значимости опыта повседневности, социологи продолжают размышлять над тем, каким образом " в терминах объективной реальности" этот жизненный мир, структуры сознания могут результативно изучаться.

Конструктивная идея " единства объекта" социологии, истории и философии, обращения к более общему понятию философской антропологии может более успешно реализоваться при обращении к единому для наук о человеке понятию произведения, исторического источника. В эпоху становления современной социологии и разработки ее методологии, отношение исторической науки, социологии и этиологии к источникам и методам их научного изучения в значительной мере совпадали. Так, один из основателей социологии XX в. М. Мосс специально рассматривал проблему изучения источников (статистика, правовые нормы, записки путешественников и этнографов). Он выражал надежду на дальнейший прогресс исторической науки и этнологии в разработке надежных методов критического изучения источников. Утверждение о том, что " язык может стать объективным хранилищем огромного разнообразия накопленных значений жизненного опыта, который можно сохранить во времени и передать последующим поколениям", несомненно выражает интерес социологически ориентированных мыслителей к общим гуманитарным проблемам вербальной информации в ее фиксированных, доступных для восприятия новыми поколениями произведениях.

Вряд ли в современных условиях дифференциации и интеграции научного знания можно говорить об историческом методе в его традиционном смысле. Функционируя в условиях междисциплинарного взаимодействия, историческая наука интегрирует исследование человеческого опыта во всем его целостном многообразии. Однако, помимо общих для гуманитарного знания методологических проблем (понимаемых прежде всего как проблемы интерпретации знаковых языков культуры), историческая наука имеет и свои особенности целей и познавательных средств. Это ярко проявилось в методологических дискуссиях, возникших при изучении такого своеобразного феномена, как произведения самих историков, так называемого исторического нарратива. Согласно рассуждениям исследователей исторического нарратива, такой способ репрезентации знания о прошлом не адекватен этому прошлому, так как к историческому нарративу исследователи подходят с позиций лингвистически-литературоведческого анализа текста, в первую очередь художественного. Исторический нарратив действительно не адекватен прошедшей реальности. И, таким образом, вопрос о специфике научного знания о прошедшем приобретает особую остроту. Возможно ли изучать то, что, по определению, не наблюдаемо? Возможно ли изучать реальность прошедшего научными методами?

Сомнения в научности исторического знания усиливаются, когда мы обращаем внимание на то, как трудно исторической науке дается применение компаративного подхода, в то время как другие области гуманитарного знания все время расширяют область подобных исследований. И наконец, остается главный методологический вопрос гуманитарного знания: в какой мере возможно объединение конкретных знаний в нечто целостное? Как соотносятся анализ и синтез в науке о человеке? Если исторический синтез есть только образ, то можно ли говорить о реальных, воспроизводимых результатах познания?

В последнее десятилетие у профессиональных историков значительно изменяется отношение к проблемам эпистемологии. Новое понимание проблемы самодостаточности исторического источника - не только как средства для получения информации о фактах, но как реального объекта с доступными для исследования параметрами начинает изменять менталитет историков: " У историков появилось стремление видеть в документе, свидетельстве, т. с. в тексте, самостоятельную научную ценность", появилось понимание того, что именно источник составляет " единственно доступную им реальность", - отмечает, например, Ж. Дюби⁶². Дополнительным стимулом для развития эпистемологических дискуссий об историческом методе стали интересные, хотя и неоднозначно оцениваемые опыты применения к историческому нарративу методологии исследования литературно-художественных текстов (" лингвистический поворот в историографии" ), вызываемые ими размышления о различиях методов науки и искусства.

В связи с проблемами компаративистики на первый план выступают эпистемологические аспекты различия между понятиями " текст" (" ни один текст не создан до конца, все тексты являются принципиально открытыми" ) и " произведение" (источник, обладающий реальными, в том числе и пространственными, параметрами). В данной связи существенны различия и неоднозначность понятия знака и объекта, которые не тождественны. (" Почему необходимо особо подчеркивать тот факт, что знак не совпадает с объектом" ⁶³.) Понятия " знак" и понятие " текст" абстрагированы от материального образа того произведения, в котором они целенаправленно и осознанно репрезентированы автором произведения. При таком подходе невозможно рассматривать смысл сообщения с позиций " признания чужой одушевленности". Чтобы быть доступной нашему восприятию, мысль должна быть " реализована, т. е. выражена", и, с другой стороны, " обнаружена и запечатлена в каком-либо материальном образе". Но реализованный продукт человеческой психики (А.С. Лаппо-Данилевский) это уже не просто текст, а произведение, исторический источник.

Постмодернистская культурная ситуация в целом характеризуется особым вниманием к проблемам языка и значения, к типам и способам коммуникации, высказывания и восприятия идеи и суждения. Принципиально важно именно то, как выражена и передана реальность в авторском тексте - словесном (вербальное) и невербальном (межличностное, интеракциональное взаимодействие, искусство), в повествовании (нарратив). Данная ситуация вызвана расхождением между языковыми средствами традиционной, в том числе классической, культуры модерна (новое время) и качественно новой реальностью, находящейся в процессе становления. Понятийный аппарат науки не адекватен новой (новейшее время) социальной реальности. Рушатся стереотипы общественного сознания, а вместе с ними деформируется языковая среда, становясь более неопределенной, гибкой и предрасположенной в связи с этим к противоречивым интерпретациям. Слово традиционного языка уже " не то" слово, а новую реальность, в том числе и научную, можно лишь приблизительно, " как бы" выразить старыми понятиями. Поэтому крайне важно самоопределение позиции профессионала вообще, а работающего в сфере гуманитарного познания особенно. Он может, двигаясь в русле приоритетов массового сознания, лишь фиксировать противоречивость интерпретаций и их ускользающий смысл, находя в этом завораживающую самодостаточность. Однако гораздо важнее активно способствовать формированию методологии научной определенности, создавая воспроизводимые результаты исследования качественно новой реальности.

Для исторической науки подобная деятельность настоятельно необходима. Дело в том, что для исторического образования и науки эпистемологические рефлексии по поводу профессионального исторического метода по ряду причин не являются первостепенными. Не одно поколение практикующих историков все еще чуть ли не гордится тем, что их не интересуют проблемы методологии истории. На фоне общего подъема эпистемологического уровня гуманитарного познания, естественно, возникает некоторое беспокойство историков в связи со сложившейся ситуацией. Однако, приходя в историческую науку извне, в качестве осознания необходимости некоего догоняющего развития, методологические рефлексии историков подчас приобретают односторонний характер. Они, безусловно, чрезвычайно информативны, поскольку ярко отражают возможности применения, например, методов глубокого прочтения текста, его деконструкции, к такому феномену, как произведения самих историков (исторический нарратив) и т. д.

В современной ситуации вновь на первый план выходят фундаментальные для профессиональной исторической науки проблемы объективности познания, воспроизводимости научных результатов деятельности исследователя. Есть ли историческая объективность в изучении прошедшего или это недостижимая, хотя и благородная, мечта, которая отодвигается от нас, как линия горизонта? Поле напряжения " между фикцией и объективностью", между историческим нарративом и историческим знанием уже стало предметом методологических рефлексий профессиональных историков. Несомненно, выбирая в качестве предмета размышлений произведение историка и, точнее, - феномен историографии как явление определенного социального пространства и времени, можно лучше понять настоящее и прошедшее, их взаимосвязь и взаимодействие.

Примечания

54 Февр Л. Суд совести истории и историка // Февр Л. Бои за историю. С.11.

55 Февр Л. Лицом к ветру. Там же. С. 47.

56 Интервью с Ж. Ле Гоффом // Мировое древо. 1993. № 2. С. 163.

57 Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избранные работы. Семи отика, поэтика. М., 1994. С. 414.

58 О концептуальных положениях деконструкции текста и исследователь ском семинаре Ж. Деррида см.: Интервью О.Б. Ванштейн с Ж. Деррида //Мировое древо. 1992. № 1. С. 50-79.

59 Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 года // Одиссей. Человек в истории. М., 1991. С. 58.

60 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., Спб., 1994. С. 374.

61 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. С. 302.

62 Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции // Одиссей. Человек в истории. М., 1991. С. 52.

63 Якобсон Р. Язык и бессознательное. М., 1996. С. 118.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒