Скептицизм как неограниченное сомнение

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 35Следующая ⇒

Этот вид скептицизма имеет своих сторонников в истории от Кратила, Пиррона и Секста Эмпирика в древности до Монтеня, Декарта и Юма в Новое время. Кратил, древнегреческий философ, был согласен с Гераклитом, что никто не может войти в одну и ту же реку дважды. Из того, что все вещи меняются, он сделал вывод, что знание невозможно: слова и речь подвержены изменениям и теряют свои значения после своего употребления. Кратил считал, что не следует ничего говорить, и только шевелил пальцами в ответ на вопросы, показывая невозможность реального общения. Пиррон из Элиды вел скептический образ жизни. Он старался достичь душевного покоя и счастья, однако отказывался считать истинными любые суждения о природе мира. Секст Эмпирик стремился к атараксии (невозмутимости), утверждая, что нужно просто

использовать суждения, воздерживаясь от их оценки как истинных или ложных. Отказ принимать любые утверждения на веру, говорил он, лишь только излечивает от догматизма.

В определенном смысле скептицизм является центральной темой философии Нового времени. В условиях напряженного противостояния религии и науки, он стал важным орудием в руках философов и ученых, стремившихся освободиться из-под власти авторитарной теологии.

Высшей иллюстрацией этого является картезианское сомнение. Декарт, обеспокоенный тем, что чувства обманывают, обычаи меняются, а ученые авторитеты противоречат друг другу, стремился построить знание на прочных основаниях. Он считал, что только в математике и логике, только установлением ясных и отчетливых идей и выведением следствий из них может быть достигнута достоверность, к которой он стремился.

В своих «Рассуждениях о методе» Декарт высказал неограниченное и тотальное сомнение. Он вообразил, что некий злой гений вводит его в заблуждение и что нет ничего, что он может считать достоверным: ни свое собственное существование, ни существование внешнего мира, ни существование Бога. Декарт считал, что поскольку чувства нас обманывают, следует допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такой, какой она нам представляется. Он спрашивал, есть ли различие между снами и нашим восприятием реальности в бодрствующем состоянии. Ученые спорят, действительно ли Декарт руководствовался в своей жизни таким радикальным сомнением? Почему мы должны верить в существование чего -либо? Что такое знание? Что оно отражает? Должны ли мы сомневаться в наших чувствах и восприятиях?

Декарт думал, что ему удалось найти способ разрешения этих вопросов. Он искусно доказывал, что его состояние сомнения есть единственное, в чем он не может сомневаться, не впадая при этом в противоречие. Поскольку сомнение есть форма мышления, то он существует как мыслящее существо (cogito ergo sum). Однако картезианское сомнение не могло быть в действительности универсальным. Для Декарта, по меньшей мере, существовал язык, на котором он писал. Кроме того, он принимал определенные методологические правила: принцип иротиворе-

чия, интуитивное понимание, ясность и отчетливость как критерии познания. Несомненно, радикальный скептик может сомневаться даже в законе противоречия. Почему бы не допустить противоречия в наших рассуждениях? Дело в том, что без принципа противоречия (нечто есть и не есть одновременно в одном и том же отношении) они становятся невозможными. При его отрицании невозможно вести разговор, а только пожимать плечами и строить гримасы. Даже чтобы аргументированно отказаться от принципа противоречия, надо его признавать. Возможно ли неограниченное универсальное сомнение? Вряд ли. Можно сомневаться в чем-то время от времени, но не во всем и постоянно — иначе познание и жизнь будут невозможны.

Декарт пытался также доказать существование Бога. Он стремился установить реальность бытия Бога с помощью онтологических и космологических аргументов. Должна быть такая реальность, которая является причиной самой себя, утверждал Декарт. Он считал, что идея совершенного Бытия не может устанавливаться им (поскольку он конечное несовершенное существо), но лишь самим совершенным Бытием. Эта предпосылка рассматривается как неочевидная, несмотря на то, что онтологический аргумент кажется истинным но определению. То, что утверждение «идея совершенного Бытия доказывает его существование» является тавтологически истинным, может приниматься теми, кто ее уже разделяет, но не обязательно всеми остальными (см. дальнейшее обсуждение онтологического аргумента в главе XI). Как отмечал Локк, эта идея является не врожденной, но результатом общественного договора.

Допуская дуализм души и тела, Декарт оказывается заключенным внутрь своего сознания, он не способен доказать существование внешнего мира. С помощью своего метода он не может даже установить, что у него есть тело. Декарт полагает, что доказав сначала существование Бога, который нас никогда не обманывает, он может затем вывести существование физических тел, включая его собственное. Логика Декарта, возможна, была убедительна в семнадцатом веке, но она вряд ли убедит кого-нибудь сейчас. Можно ли доказать существование чего-либо в физическом мире только с помощью интуиции и дедукции? Разве понятия не должны иметь эмпирического содержа-

ния? Рационалистическая проверка сама по себе недостаточна. Рационализм может установить дедуктивную связь между нашими идеями, но не то, как наши идеи и чистые понятия соотносятся с внешней реальностью. Таким образом, ни нарочитый декартовский скептицизм, ни его теория очевидности не являются доказательными.

Эмпирики Нового времени также были скептиками. Они имели дело с теми же проблемами, что и Декарт, но так же, как и он, не смогли разрешить проблему реальности. Они начинали с подобных допущений: (1) дуализма души и тела и (2) внутреннего мира идей, восприятий и ощущений. Тем самым они столкнулись с неразрешимым вопросом: как мы знаем о том, что наши идеи являются точными описаниями внешнего мира.

Локк полагал, что разум — это чистая доска, лишенная врожденных идей. Он сводил знание к простым идеям, базовым строительным блокам, получаемым из опыта. Из них мы конструируем сложные идеи и выводим следствия. Началом знания для эмпириков являются феномены, запечатлеваемые непосредственно нашими чувствами. Как мы можем знать, что физический мир, который обусловливает наши чувства, является таковым на самом деле? Мы никогда не можем быть в этом уверены, отвечают эмпирики, мы просто принимаем их таковыми. Дуалистические материалисты, такие как Локк, утверждали, что первичные качества (пространство, плотность, число и т.д.) и вторичные качества (вкус, цвет, звук и т.д.) обусловливаются в конечном итоге непознаваемым субстратом. Феноменалисты критикуют материализм, утверждая, что мы лишь допускаем существование независимой материальной реальности, но никогда прямо ее не наблюдаем. «Существовать, значит быть воспринимаемым», — говорил Беркли. Он объяснял причинность и регулярность опыта воздействием Бога как изначального источника наших идей.

Давиду Юму лишь осталось привести эту форму скептицизма к неприятному выводу: у нас нет непосредственных доказательств и опыта не только физических вещей или умственных действий, но и нашей собственной личностной идентичности. Все, что мы знаем, это связи наших ощущений и восприятий. Но что обусловливает их или что они суть сами но себе, это остается за пределами нашего понимания. «Как мы приходим к идее при-

чишюсти? », — спрашивает Юм. Он не отрицает причинность; он лишь показывает, что в опыте нам даны не связи или наблюдаемые силы, а только регулярности. Впечатления выстраиваются совместно в пространстве и последовательно во времени. На основе этого мы делаем выводы о причинно-следственных связях, однако, как считает Юм, на самом деле они укоренены в наших привычках и ожиданиях, что события прошлого будут повторяться в будущем. Юм очень близок к солипсизму. Заключив себя внутрь своего собственного мира личного восприятия, он уверяет нас, что когда занимается философией, то погружается в тотальный скептицизм. Он вынужден, по его признанию, жить, общаться и действовать как и другие люди в житейских ситуациях. Его природные склонности, потребности и страсти заставляют его принимать мир. Вместе с тем, он чувствует такую расположенность к философскому скептицизму, что «готов сжечь все свои книги и статьи и отказаться от житейских радостей ради размышлений и философии»¹. Я повторяю, что Юм никогда не отрицал ни существования внешнего мира, ни причинность. Только когда он попытался проследить происхождение знания об этом, то столкнулся с трудностями, которые привели его к скептицизму.

Хотя такой нигилистический скептицизм соблазнителен для рационального исследователя, все же он сильно преувеличен. На нем нельзя основывать свою жизнедеятельность. Сам Юм удовлетворял естественные потребности и увлечения, следовал своим привычным ожиданиям, что позволяло ему делать правильные практические выводы и действовать в окружающем мире.

Кант попытался ответить Юму, доказывая, что разум не пассивен, но является активной способностью. В процессе восприятия и понимания мы накладываем определенный порядок и структуру на данное нам в опыте; мы интерпретируем, организуем и соотносим части нашего опыта. Постигаемые предметы (иерцепты) не могут быть отделены от понятий, опыт от понимания; они слиты в нашем познании мира.

Солипсистский скептицизм парадоксален. Он начинает с предположения, что существует обычный внешний мир предме-

² Treatise of Human Nature, Book 1, Part 4, Section 7 in The Philisophy of David Hume, ed. V.C. Chappel. New York: Modern Library, 1963, p. 189.

тов, стремясь понять, как и что мы можем знать о них. Сводя наше знание о них к причинному процессу восприятия, мы заканчиваем отрицанием реальности этих предметов. Выход из этого парадокса состоит в признании того, что существует нечто непроясненное в каузальной оценке познания. Большинство философов утверждают, что они занимаются эпистемологическим анализом и не пользуются психологической теорией опыта. Напротив, эмпирики и феноменалисты придерживаются эмпирической интерпретации происхождения нашего знания; они сводят его к простым впечатлениям, ощущениям и чувственным данным как первоначальному материалу познания. Однако чувственные данные не элементарны, они являются высоко абстрактными, теоретическими конструкциями, введенными эпистемологами для реконструкции познания. Начиная с феноменальных чувственных данных или абстрактных идей, трудно выйти за их пределы. Конечным результатом оказывается эгоцентрическое зацикливание на себе самом. Таков итог сомнительных психологических и методических предположений. Между тем, проводя опыт, мы обнаруживаем, что отправной точкой в нем является не двухмерная идея, а трехмерный контекст деятельности, предполагающий существование объектов в мире. Отправной точкой познания служат не сообщения чувственных данных или когнитивные концепты, но основанные на здравом смысле действия и поведение. Говоря языком прагматизма или бихевиоризма, это праксис или практическая деятельность. В начале находится дело, а не слово; прикосновение, а не мысль; действие, а не восприятие. Одними из первых реакций ребенка являются сосание и хватание, они появляются даже раньше, чем способность видеть и узнавать людей и предметы. Зрение и слух являются формами поведения, пограничными с обследованием и узнаванием.

Философия действия позволяет нам избежать ловушек предшествующих теорий опыта, хотя у нее есть свои собственные трудности. Она придерживается взгляда, что человеческий опыт не является ни пассивным хранилищем, ни внутренней областью персонального сознания, но включает внешнее выражение мыслей, ощущений, чувств и активное проявление наших психологических установок и мотивов. Такое поведение пред-

полагает не только личность, динамично и глубоко вовлеченную в деятельность, но также объекты и события, которые стимулируют его реакции и в свою очередь формируются и изменяются им. Внешний мир является предусловием внутреннего осознания. Я не отрицаю, что сознание существует, но только утверждаю, что оно является органической реакцией, сопричастной окружающему; оно является двусторонним потоком, в котором движение ослабевает и нарастает, влияет и изменяет наш внутренний и внешний мир. Это же относится к нашим целям, намерениям, задачам и потребностям, к тому, как мы действуем в мире, который стремимся изменять, которым желаем обладать и управлять.

Ошибка эмпиризма и рационализма состоит в том, что они выделяют только два элемента в человеческом опыте: восприятие и мышление. Но существуют также чувства, установки и мотивы, в формах которых мы реагируем и относимся к окружающему миру. Добавим к этому многочисленные формы мо-торно-двигательных реакций. Действие комплексно и существует множество уровней и типов функций взаимодействия.

Кроме того, мы включены в языковое общение, столь существенное для развития сознания, науки и познания. «Может ли существовать полностью частный язык? », — спрашивал Витгенштейн. В действительности нет, так как существует интерсубъективное общение между людьми посредством слов, позволяющее нам использовать язык, называть и обозначать предметы. Субъективистский солипсизм бессмыслен. Даже солипсисты пишут и пытаются ознакомить других со своими философскими интуициями и допускают существование обычного мира вещей и объектов. Язык не используется исключительно в пассивном смысле, но выполняет множество функций. Мы употребляем его для передачи наших просьб другим. И то, что они их выполняют, подтверждает наше допущение, что существует общая для людей объективная реальность, на которой основываются наши ожидания того, как другие будут реагировать на наши намерения и желания. Существует выразительная функция языка, служащая для передачи наших чувств и эмоций другим и стремления вызвать у них соответствующие сопереживания. Ум (mind) есть форма «разу-

мения» (minding), активный глагол, а не пассивное существительное. Язык понимается не отсылкой к абстрактным сущностям или значениям, но постижением актуальных функций лингвистических знаков и предложений в контекстах взаимодействия. Мы подсчитываем суммы, упорядочиваем вещи, даем обещания и заключаем контракты, задаем вопросы, шутим, молимся и т. д.

Это свидетельствует, по крайней мере, о двух фактах. Во-первых, познание, восприятие или действие предполагают объекты, на которые они направлены и которые определяют поведение индивида и способы, каким он их изменяет. Во-вторых, познающий, воспринимающий или действующий индивид использует язык для общения с другими, независимо от того, употребляет он примитивный язык мычания, вздохов и гримас или использует более совершенный язык символов. Опять-таки это предполагает общность действующих лиц. Таким образом, некоторые реалистические допущения кажутся неоспоримыми. Существует независимый внешний мир. Отрицать его означало бы отрывать наши опыты от своих корней, делая их совершенно непостижимыми.

Философия действия, как мы уже упоминали, не лишена собственных теоретических проблем. Возможно, существует акто-центрированпая или, если хотите, практико-центрированная трудность. Мы можем спросить: как действие, взаимодействие или содействие соотносятся с миром природных объектов? Как активный опыт соотносится с познаваемым? Это важные вопросы, сохраняющие остаток скептицизма. Он сводится не к тотальному, но лишь к смягченному и избирательному скептицизму. Хотя мы можем интерсубъективно описывать объекты и события, оценивая и объясняя способы их поведения, мы никогда не познаем их полностью независимо от наших взаимодействий. Это требует определенной формы критического реализма. Мы познаем вещи не просто потому, что выделяем их суть или получаем чувственные данные о них и затем на этой основе делаем выводы о том, что они собой представляют, но также потому, что активно в опыте взаимодействуем с ними. Познаваемое не эквивалентно познающему, но остается независимой реальностью, отделенной от акта познания. Хотя мы не

можем сказать, что эта отделенность является полной. Кантовс-кая непознаваемая «вещь в себе», как кажется, не является целиком преодоленной. Утверждение, что человеческая практика является предусловием познания, воздействия, использования или наблюдения объектов внешнего мира, не означает, что они эквиваленты им. Они взаимоненереводимы. Мир не сводим к чистым актам: бытие не тождественно действию. Действие, но меньшей мере, биполярно. Действующий субъект и объект соприкасаются друг с другом в рамках одного действия. Мы не можем перевести необходимое условие познания одновременно в необходимое и достаточное условие, гипотетическое суждение в суждение идентичности.

Мы можем утверждать, не впадая в мистицизм, что объекты имеют объективные свойства, отчасти отделенные и отграниченные от наших взаимодействий с ними. Наука демонстрирует тот факт, что все вещи изменяются и взаимодействуют независимо от нашей воли или воображения. Существует грубая фактичность существования, реальная, объективная независимость. Возможно, это основной постулат науки и жизни. Принятие его не является иррационализмом или актом религиозной веры. Мы можем утверждать с некоторой долей уверенности, что тот, кто будет пытаться отрицать его, окажется неспособным взаимодействовать с миром. Он не сможет делать этого, поскольку экзистенциальный контекст является основным предусловием всякой человеческой деятельности. Существует реальный мир. Он сопротивляется и противостоит нашим притязаниям и желаниям; он может быть изменен и переделан, но только до определенного предела. Ребенок, который ранит себя, падая с забора, дерево, разрушенное молнией, стена, мешающая пройти сквозь нее, — все это эмпирические свидетельства сопротивляемости мира, независимого от нашего воображения. Если мы хотим удовлетворить наши желания, достичь наших целей, нам нужно понять, что представляет собой мир, что мы можем сделать, а что нет, можем ли мы изменить окружающую действительность полностью или до определенных границ. Другой вопрос — что представляют собой объекты нашего мира, их свойства и качества, следуют ли они закономерностям и могут ли быть объяснены в рамках всеобщих принципов и

законов? Мы всегда встречаемся с трудностями и загадками. В этих случаях существенным элементом познания является ограниченный скептицизм, поскольку, как мы увидим, сомнение является существенным элементом разыскания истины.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒