В. О. Ключевский. Характеристика царя Ивана Грозного

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 10Следующая ⇒

Царь Иван родился в 1530 г. От природы он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый, и немного насмешливый, настоящий великорусский, московский ум. Но обстоятельства, среди которых протекало детство Ивана, равно испортили этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел — на четвертом году лишился отца, а на восьмом потерял и мать. Он с детства видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и на всю жизнь сохранилось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае: «родственники мои не заботились обо мне». Отсюда его робость, ставшая чертой его характера. Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям. В детстве ему часто приходилось испытывать равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих. Он сам вспоминал в письме к князю Курбскому, как его с младшим братом Юрием в детстве стесняли во всем, как держали, как убогих людей, плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали, все заставляли делать насильно и не по возрасту. В торжественные церемониальные случаи — при выходе или приеме послов — его окружали царственной пышностью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в будни те же люди не церемонились с ним, порой баловали, порой дразнили. Играют они, бывало, с братом Юрием в спальне покойного отца, а первенствующий боярин князь И. В. Шуйский развалится перед ними на лавке, обопрется локтем о постель покойного государя, их отца, и ногу на нее положит, не обращая на детей никакого внимания, ни отеческого, ни даже властительского. Горечь, с какою Иван вспоминал об этом 25 лет спустя, дает почувствовать, как часто и сильно его сердили в детстве. Его ласкали как государя и оскорбляли как ребенка. Но обстановке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или злости, сорвать сердце. Эта необходимость сдерживаться, дуться в рукав, глотать слезы питала в нем раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами. К тому же он был испуган в детстве. В 1542 г., когда правила партия князей Бельских, сторонники князя Шуйского ночью врасплох напали на стоявшего за их противников митрополита Иосифа. Владыка скрылся во дворце великого князя. Мятежники разбили окна у митрополита, бросились за ним во дворец и на рассвете вломились с шумом в спальню маленького государя, разбудили его и напугали его.

Влияние боярского правления

Безобразные сцены боярского своеволия и насилия, среди которых рос Иван, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иван рано привык думать, что окружен только врагами, и воспитал в себе печальную наклонность высматривать, как плетется вокруг него бесконечная сеть козней, которою, чудилось ему, стараются опутать его со всех сторон. Это заставило его постоянно держаться настороже; мысль, что вот-вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нем работал инстинкт самосохранения. Все усилия его бойкого ума были обращены на разработку этого чувства.

Как все великие люди, слишком рано начавшие борьбу за существование, Иван быстро рос и преждевременно вырос. В 17-20 лет, при выходе из детства, он уже поражал окружающих непомерным количеством пережитых впечатлений и передуманных мыслей, до которых его предки не додумались и в зрелом возрасте. В 1546 г., когда ему было 16 лет, среди ребяческих игр он, по рассказу летописи, вдруг заговорил с боярами о женитьбе, да говорил так обдуманно, с такими предусмотрительными политическими соображениями, что бояре расплакались от умиления, что царь так молод, а уже так много подумал, ни с кем не посоветовавшись, от всех утаившись. Эта ранняя привычка к тревожному уединенному размышлению про себя, втихомолку, надорвала мысль Ивана, развила в нем болезненную впечатлительность и возбуждаемость. Иван рано потерял равновесие своих духовных сил, уменье направлять их, когда нужно, разделять их работу или сдерживать одну противодействием другой, рано привык вводить в деятельность ума участие чувства. О чем бы он ни размышлял, он подгонял, подзадоривал свою мысль страстью. С помощью такого самовнушения он был способен разгорячить свою голову до отважных и высоких помыслов, раскалить свою речь до блестящего красноречия, и тогда с его языка или из-под его пера, как от горячего железа под молотом кузнеца, сыпались искры острот, колкие насмешки, меткие словца, неожиданные обороты. Иван — один из лучших московских ораторов и писателей 16 века, потому что был самый раздраженный москвич того времени. В сочинениях, написанных под диктовку страсти и раздражения, он больше заражает, чем убеждает, поражает жаром речи, гибкостью ума, изворотливостью диалектики, блеском мысли, но это фосфорический блеск, лишенный теплоты, это не вдохновение, а горячка головы, нервическая прыть, следствие искусственного возбуждения. Читая письма царя к князю Курбскому, поражаешься быстрой сменой в авторе самых разнообразных чувств: порывы великодушия и раскаяния, проблески глубокой задушевности чередуются с грубой шуткой, жестоким озлоблением, холодным презрением к людям. Минуты усиленной работы ума и чувства сменялись полным упадком утомленных душевных сил, и тогда от всего его остроумия не оставалось и простого здравого смысла. В эти минуты умственного изнеможения и нравственной опущенности он способен был на затеи, лишенные всякой сообразительности. Быстро перегорая, такие люди со временем, когда в них слабеет возбуждаемость, прибегают обыкновенно к искусственному средству, к вину, и Иван в годы опричнины, кажется, не чуждался этого средства. Такой нравственной неровностью, чередованием высоких подъемов духа с самыми постыдными падениями объясняется и государственная деятельность Ивана. Царь совершил и задумывал много хорошего, умного и даже великого, и рядом с этим наделал ещё больше поступков, которые сделали его примером ужаса и отвращения современников и последующих поколений. Разгром Новгорода по одному подозрению в измене, московские казни, убийство сына и митрополита Филиппа, безобразия с опричниками в Москве и в Александровской слободе — читая обо всем этом, подумаешь, что это был зверь от природы.

Но он не был таким. По природе или воспитанию он был лишен устойчивого нравственного равновесия и при малейшем житейском затруднении охотнее склонялся в дурную сторону. От него ежеминутно можно было ожидать грубой выходки: он не умел сладить с малейшим неприятным случаем. В 1577 г. на улице в завоеванном ливонском городе Кокенгаузене он благодушно беседовал с пастором о любимых своих богословских предметах, но едва не приказал его казнить, когда тот неосторожно сравнил Лютера с апостолом Павлом, ударил пастора хлыстом по голове и ускакал со словами: «Поди ты к черту со своим Лютером». В другое время он велел изрубить присланного ему из Персии слона, не хотевшего стать перед ним на колена. Ему недоставало внутреннего, природного благородства; он был восприимчивеё к дурным, чем к добрым, впечатлениям; он принадлежал к числу тех недобрых людей, которые скорее и охотнее замечают в других слабости и недостатки, чем дарование или добрые качества. В каждом встречном он прежде всего видел врага. Всего труднее было приобрести его доверие. Для этого таким людям надобно ежеминутно давать чувствовать, что их любят и уважают, всецело им преданы, и, кому удавалось уверить в этом царя Ивана, тот пользовался его доверием до излишества. Тогда в нем вскрывалось свойство, облегчающее таким людям тягость постоянного напряженного злого настроения, — это привязчивость. Первую жену свою он любил какой-то особенно чувствительной недомостроевской любовью. Также безотчетно он привязался к Сильвестру и Адашеву, а потом и к Малюте Скуратову[3]. Это соединение привязчивости и недоверчивости выразительно сказалось в духовной Ивана, где он дает детям наставление, «как людей любить и жаловать и как их беречься». Эта двойственность характера и лишала его устойчивости. Житейские отношения больше тревожили и злили его, чем заставляли размышлять. Но в минуты нравственного успокоения, когда он освобождался от внешних раздражающих впечатлений и оставался наедине с самим собой, со своими задушевными думами, им овладевала грусть, к какой способны только люди, испытавшие много нравственных утрат и житейских разочарований. Кажется, ничего не могло быть формальнее, бездушнее духовной грамоты древнего московского великого князя с ее мелочным распорядком движимого и недвижимого имущества между наследниками. Царь Иван и в этом стереотипном акте выдержал свой лирический характер. Эту духовную он начинает возвышенными богословскими размышлениями и продолжает такими задушевными словами: «Тело изнемогло, болезнует дух, раны душевные и телесные умножились, и нет врача, который бы исцелил меня, ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого, утешающих я не нашел, заплатили мне злом за добро, ненавистью за любовь». Бедный страдалец, царственный мученик — подумаешь, читая эти жалобно-скорбные строки, а этот страдалец года за два до того, ничего не расследовав, по одному подозрению, так, зря, бесчеловечно и безбожно разгромил большой древний город с целою областью, как никогда не громили никакого русского города татары. В самые злые минуты он умел подниматься до этой искусственной задушевности, до крокодилова плача. В разгар казней входит он в московский Успенский собор. Митрополит Филипп встречает его, готовый по долгу сана печаловаться, ходатайствовать за несчастных, обреченных на казнь. «Только молчи, — говорил царь, едва сдерживаясь от гнева, — одно тебе говорю — молчи отец святой, молчи и благослови нас».— «Наше молчание, — отвечал Филипп, — грех на душу твою налагает и смерть наносит».— «Ближние мои, — скорбно возразил царь, — встали на меня, ищут мне зла; какое тебе дело до наших царских предначертаний! »

Описанные свойства царя Ивана сами по себе могли бы послужить только любопытным материалом для психолога, скорее для психиатра, скажут иные: ведь так легко нравственную распущенность, особенно на историческом расстоянии, признать за душевную болезнь и под этим предлогом освободить память мнимобольных от исторической ответственности. К сожалению, одно обстоятельство сообщило описанным свойствам значение, гораздо более важное, чем обыкновенно имеют психологические курьезы, появляющиеся в людской жизни, особенно такой обильной всякими душевными курьезами, как русская: Иван был царь. Черты его личного характера доли особое направление его политическому образу мыслей, а его политический образ мыслей оказал сильное, притом вредное, влияние на его политический образ действий, испортил его.

Так рано зародилась в голове Ивана политическое размышление — занятие, которого не знали его московские предки ни среди детских игр, ни в деловых заботах зрелого возраста. Кажется, это занятие шло втихомолку, тайком от окружающих, которые долго не догадывались, в какую сторону направлена встревоженная мысль молодого государя, и, вероятно, не одобрили бы его усидчивого внимания к книгам, если бы догадались. Вот почему они так удивились, когда в 1546 г. шестнадцатилетний Иван вдруг заговорил с ними о том, что он задумал жениться, но прежде женитьбы он хочет поискать прародительских обычаев, как прародители его, цари и великие князья и сродник Владимир Всеволодович Мономах на царство, на великое княжение садились. Пораженные неожиданностью дум государя бояре, прибавляет летописец, удивились, что государь так молод, а уж прародительских обычаев поискал. Первым помыслом Ивана при выходе из правительственной опеки бояр было принять титул царя и венчаться на царство торжественным церковным обрядом. Политические думы царя вырабатывались тайком от окружающих, как тайком складывался его сложный характер. Впрочем, по его сочинениям можно с некоторой точностью восстановить ход его политического самовоспитания. Его письма к князю Курбскому — наполовину политические трактаты о царской власти и наполовину полемические памфлеты против боярства и его притязаний. Попробуйте бегло перелистать его первое длинное-предлинное послание — оно поразит вас видимой пестротой и беспорядочностью своего содержания, разнообразием книжного материала, кропотливо собранного автором и щедрой рукой рассыпанного по этим нескончаемым страницам. Чего тут нет, каких имен, текстов и примеров! Но вникните пристально в этот пенистый поток текстов, размышлений, воспоминаний, лирических отступлений, и вы без труда уловите основную мысль, которая красной нитью проходит по всем этим, видимо, столь нестройным страницам. С детства затверженные автором любимые библейские тексты и исторические примеры все отвечают на одну тему, все говорят о царской власти, о ее божественном происхождении, о государственном порядке, об отношениях к советникам и подданным, о гибельных следствиях разновластия и безначалия. Несть власти, аще не от бога. Всяка душа властителем предержащим да повинуется. Горе граду, им же градом мнози обладают и т.п. Иван IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника божья. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное я сделалось для него предметом набожного поклонения. Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти. Тоном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его избирательной властью: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по божью изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».

Таким образом, положительное значение царя Ивана в истории нашего государства не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования. Царь Иван был замечательный писатель, пожалуй, даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишало его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ивана — одно из прекраснейших по началу — по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь жертвовал и собой и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше которого эти враги сидели.

ДОМОСТРОЙ. 16 ВЕК.

Глава пятая. Как царя или князя чтить и во всём им повиноваться, и всякой власти покоряться, и правдой служить им во всём, в большом и в малом, а также больным и немощным - любому человеку, кто бы он ни был; и самому всё это обдумать.

Бойся царя и служи ему верно, за него всегда Бога моли. И ложно никогда не говори перед ним, но с почтением правду ему отвечай, как самому Богу, во всём повинуясь ему. Если земному царю с правдою служишь и боишься его, и станешь страшиться царя небесного: этот – временно, небесный же вечен, он – судья нелицемерный, каждому воздаст по делам его. И князьям покоряйтесь также: воздавай им должную почесть, ибо посланы Богом карать злодеев и награждать добродетельных. Князя своего прийми и власти свои, не помысли на них зла, ибо говорил апостол Павел: “Вся власть от Бога”, – так что кто противится власти, тот божью повеленью противится. А царю и князю и любому вельможе не думай служить обманом, погубит господь изрекающих ложь, а сплетники и клеветники прокляты и людьми.

Глава восьмая. Как христианам врачеваться от болезней и от всяких страданий – и царям, и князьям, и всяких чинов людям, и священникам, и монахам, и всем христианам.

Кто же в дерзости своей страха божьего не имеет и воли божией не творит, закону христианского отеческого предания не следует, о церкви божьей, и о церковном пении, и о келейном правиле, и о молитве, и о восхвалении Бога не думает, ест и пьёт без удержу до объядения и до пьянства в неурочное время, и правил общежития не соблюдает: Воскресения и Среды и Пятницы, праздников, и Великого поста, и дня святой Богородицы, - без воздержанья блудит и в неурочное время, нарушая закон и природу, или те, что от жён блудят или совершают содомский грех и всякую мерзость творят и всякие богоотвратные дела: блуд, распутство, сквернословие и срамословие, бесовские песни, пляски и скакание, игру на бубнах, трубах, сопелках, заводят медведей и птиц и ловчих собак и конские гонки устраивают, – всё, угодное бесам.

Не должно быть никакого общения у христиан с иудеями. Поэтому, если сыщется кто-то, кто их опресноки ест или приглашает врача их для своего исцеления, или кто моется с ними в бане, или иначе как-то общается с ними, – то, если из притча он, – из церкви его изгнать, если мирянин - отлучить.

Глава двенадцатая. Как мужу с женою и домочадцами дома у себя молиться Богу.

Всякому христианину следует молиться о своих прегрешениях и об отпущении грехов, о здравии царя и царицы, и чад их, и братьев его, и бояр его, и о христолюбивом воинстве, о помощи против врагов, об освобождении пленных, и о священниках, попах и монахах, и об отцах духовных, и о болящих, о заключённых в темницы, и за всех христиан. Жене же нужно молиться о своих прегрешениях и за мужа, и за детей, и за домочадцев, и за родичей, и за духовных отцов.

Глава тринадцатая. Как мужу и жене молиться в церкви, пребывая в чистоте и всякого зла избегая.

По воскресеньям и в праздники господни, в среду и в пятницу, в святой Великий пост и в день богородицын пребывать в чистоте. А обжорства и пьянства, и пустых бесед, непристойного смеха остеригаться всегда. От воровства и блуда, от лжи, клеветы, от зависти и всякого неправедного побора: от ростовщичества, от кормчества, от взятки и от любого иного лукавства отречься и вместе с тем ни на кого не сердиться, не помнить зла, а разбоя и грабежа, и всякого насилия, и неправедного суда никогда не творить. От ранней еды и питья и от поздней – после вечерней службы – воздерживаться; если же есть и пить, то во славу божию и только в законное время; малых же детей и работников кормить по усмотрению хозяев.

Глава пятнадцатая. Как с домочадцами угощать благодарно приходящих в дом твой.

А к тому и ещё добавь: когда пригласят тебя на пир, не упивайся до страшного опьянения и не сиди допоздна, потому что во многом питии и в долгом сидении рождается брань и свара, и драка, а то и кровопролитие. И ты, если здесь находишься, хоть не бранишься и не задираешься, в той брани и драке не будешь последний, но первый: ведь долго сидишь – дождёшься и брани. И хозяин с этим – к тебе упрёк спать к себе не идёшь, а домочадцам его нет ни покоя, ни времени для других гостей. Если упьёшься допьяна, а спать к себе не идёшь-не едешь, тут и уснёшь, где пил, останешься без присмотра, ведь гостей -то много, не ты один. И в этом твоём перепое и небрежении изгрязнишь на себе одежду, утеряешь колпак или шапку. Если же были деньги в мошне иль кошельке, их вытащат, а ножи заберут - и вот уж хозяину, у кого пил, и в том по тебе кручина, а тебе тем более: и сам истратился, и от людей позор, скажут: там, где пил, тут и уснул, кому за ним присмотреть, коли все пьяны?

Видишь сам, какой позор, и укор, и ущерб тебе от чрезмерного пьянства.

Глава двадцатая. Как воспитать дочерей и с приданым замуж выдать.

Если дочь у кого родится, благоразумный отец, который торговлей кормится – в городе ли торгует или за морем, – или в деревне пашет, такой от всякой прибыли откладывает на дочь (и в деревне также): или животинку растят ей с приплодом, или из доли её, что там Бог пошлёт, купит полотна и холстов, и куски ткани, и убрусы, и рубашки – и все эти годы ей в особый сундук кладут или в короб: и платье, и уборы, и мониста, и утварь церковную, и посуду оловянную и медную и деревянную, добавляя всегда понемножку, каждый год, как сказано, а не вдруг, себе в убыток. И всего, даст Бог, будет полно. Так дочь растёт, страху божью и знаниям учится, а приданое ей всё прибывает. Только лишь замуж сговорят – отец и мать могут уже не печалиться: дал Бог, всего у них вволю, в веселии и в радости пир у них будет. Если же отец и мать незапасливы, для дочери своей, по сказанному здесь, ничего не приготовили и доли ей никакой не выделили, лишь станут замуж её отдавать – тотчас же кинутся и покупать всё, так что скорая свадьба у всех на виду. И отец и мать впадут в печаль от свадьбы такой, ведь купить всё сразу – дорого. Ежели по божьей милости дочь преставиться, то её приданным поминают душу её в сорокоуст и милостыню из него же дают. А есть и другие дочери, таким же образом заботиться и о них.

Глава двадцать первая. Как детей учить и страхом спасать.

Наказывай сына своего в юности его, и упокоит тебя в старости твоей, и придаст красоты душе твоей. И не жалей, младенца поря: если прутом посечешь его, не умрет, но здоровее будет, ибо ты казня его тело, душу его избавляешь от смерти. Если дочь у тебя – и на нее направь свою строгость, тем сохранишь ее от телесных бед: не посрамишь лица своего, если в послушании дочери ходят, и не твоя вина, если по глупости нарушит она свое девство и станет известно знакомым твоим в насмешку, и тогда посрамят тебя перед людьми. Ибо если выдашь дочь свою беспорочной, – словно великое дело свершишь, в любом собрании будешь гордиться, из-за нее никогда не страдая. Любя же сына своего, умножай ему раны – и потом не нахвалишься им. Наказывай сына своего с юности и порадуешься за него в зрелости его, и среди недоброжелателей сможешь им похвалиться, и позавидуют тебе враги твои. Воспитай детей в запретах, - и найдешь их в них покой и благословение. Не улыбайся ему, редко играя с ним: в малом послабишь – в большом пострадаешь скорбя, и в будущем словно занозы вгонишь в душу свою. Так не дай же ему воли в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не не провинится перед тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества, и укором соседей, и насмешкой врагов, и пеней властей, и злою досадой.

Глава lвадцать третья. Похвала мужьям.

Если кому-то Бог дарует жену хорошую – дороже камня многоцветного. И при пущей выгоде грех лишиться такой: наладит мужу своему житье все доброе.

Собрав шерсть и лен, все что нужно, сделает руками своими. Будет словно корабль торговый: отовсюду вбирает в себя все богатства. И встанет средь ночи, и даст пищу дому и дело служанкам. От плодов своих рук намного увеличит достояние. Препоясав туго чресла свои, руки свои утвердит на дело. И чад своих поучает, как и слуг, и не угаснет светильник ее всю ночь: руки свои к прялке протягивает, а персты ее тянутся к веретену. Милость обращает на убогого и плоды трудов подает нищим, - не беспокоится о доме своем ее муж: самые разные одежды расшитые приготовит мужу своему и себе, и детям, и домочадцам своим. И потому, когда муж ее соберется с вельможами и воссядет с друзьями, ими всегда почитаемый, и мудро беседуя, знает, как поступать хорошо? ибо никто без труда не венчан.

Если доброй женою благословен муж, число дней его жизни удвоится: хорошая жена радует мужа своего и наполнит миром лета его. Хорошая жена да будет благою наградой тем, кто боится Бога, ибо жена мужа своего добродетельней делает: во-первых, исполнив божию заповедь, благословлена Богом, а во-вторых, хвалят ее люди. Жена добрая, трудолюбивая, молчаливая - венец своему мужу; если обрел муж такую жену хорошую – только благо выносит из дома своего.

Задания к тексту:

1. Изменилось ли отношение Православной церкви к другим религиям и конфессиям?

2. Этика «Домостроя» отвергает выгоду?

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒