ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ТЕЧЕНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ: МИСТИКА И СХОЛАСТИКА

КАТЕГОРИИ СОЗНАНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Время

Каждая цивилизация обладает собственным отношением ко времени. Оно представляет собой существеннейший аспект картины мира. Коренные установки средневековья относительно времени определялись преимущественно христианской религиозностью. Ею были заданы рам ки развертывания времени - от сотворения мира в течение семи дней и вплоть до «конца времен », ожидаемого после второго пришествия Христа и Страшного суда. Христианское миросозерцание частично обесценивало земное время, противопоставляя его вечности, и этим определялась вся система ценностей, которую проповедовала церковь.

Если в архаических обществах время воспринималось как циклическое, как « вечное возвращение », если в системе ценностей античных обществ наиболее значимым было прошлое, и они « двигались вперед с головой, повернутой назад », то христианство, опираясь на ветхозаветную концепцию времени, ориентированную на будущее, на ожидаемый приход мессии, вместе с тем радикально ее перестроило, придав времени новую специфическую структуру. Время линейное растянуто между началом — сотворением мира и финалом - вторым пришествием и « исполнением времен », но оно уже прошло свою кульминацию - рождение Христа, его проповедь и крестную муку. Время ветхозаветное представляет собой, согласно церковному учению, префигурацию времени новозаветного. Соответственно, история народов и монархий, равно как и жизнь каждого индивида, развертывается в контексте всемирной истории спасения. Эпоха после Христа — завершающая эпоха истории; время стареет и близится к концу, люди живут в «последние времена». Но история «Града земного», реализующаяся во времени, протекает на фоне вечности, в которой пребывает «Град Божий», и соотнесена с ней.

Историческое время подчинено сакральному, но не растворяется в нем: христианский миф дает своего рода критерий определения исторического времени и оценки его смысла. Средневековая хронология имела целью не только и даже не столько установить дату того иного события, сколько продемонстрировать связь его с другими событиями сакральной и земной истории.

«В лето от сотворения мира 5199, от потопа 2957, от рождения Авраама 2015, от Моисея и исхода израильтян из Египта 1510, от коронования царя Давида 1032, в 65 седмицу от пророчества Даниила, в 194 олимпиаду, в лето 752 от основания города Рима, в лето 42 правления Августа Октавия, когда на всей земле был вир, Иисус Христос, вечный Бог и Сын вечного Отца... вочеловечился от Девы Марии» (Римский мартиролог).

В ученых хронологиях события библейского и христианского мифа соседствуют с фактами римской истории, а подчас и с указаниями на даты правления церковных иерархов и светских монархов, - все эти явления были объемлемы средневековыми представлениями об истории.

***

Каждой социально-культурной системе присуще не единое и унифицированное восприятие времени, но целый «спектр социальных времен » (Ж.Гурвич). Переживание времени духовенством, рыцарством, горожанами и крестьянами , отражая специфику их образа жизни, имело свои особенности, которые в свою очередь налагали отпечаток на их системы ценностных ориентации и, соответственно, на их поведение. Но можно пойти дальше и предполагать, что ориентация во времени внутри этих больших социальных групп также не была гомогенной и варьировалась на разных этапах истории средневековья, равно как и в зависимости от локальных условий, традиций и, наконец, от индивидуальных воззрений тех лиц, которые оставили свои свидетельства.

Средневековая цивилизация на протяжении всей своей истории оставалась аграрной, и поэтому ритмы и ход времени преимущественно воспринимались как природные и повторяющиеся. Череда сельскохозяйственных сезонов и соотнесенных с ними аграрных праздников, уходивших в глубокую древность, лежала в основе средневекового христианского календаря. Аграрный и церковно-литургический циклы были скоординированы между собой и ритмизировались сезонными праздниками (аграрные праздники народа были «христианизованы»). времена года исчислялись от Рождества, Пасхи, дня всех святых и т.п.

Год начинался в разных странах Запада не в одно и то же время: с Рождества, со страстной недели, с Благовещения. Отсчет времени по числу недель до Рождества велся и впоследствии. Богословы долго противились тому, чтобы считать Новый год от 1 января, так как это был языческий праздник; но 1 января — также и день обрезания Христа.

***

Сельская природа общества исключала потребность в точном измерении времени, и в тех относительно редких случаях, когда такая потребность все же возникала, ее удовлетворяли с помощью песочных, водяных и солнечных часов, доступных, разумеется, лишь ограниченному кругу лиц. Для всей массы верующих ритмы течению времени придавал бой церковных колоколов. Этому переживанию времени соответствовало его понимание в героическом эпосе, персонажи и события которого отделены от времени его исполнения и записи «абсолютной эпической дистанцией» (М.М. Бахтин). время в этой картине мира не обладает высокой ценностью, течет, как правило, медленно и само по себе не привлекает пристального внимания. Человеческая память не контролировалась постоянным измерением времени, так что многие простолюдины не знали даже точно своего возраста и определяли его приблизительно. Эти особенности переживания времени и побудили М. Блока и некоторых других историков выдвинуть тезис о «безразличии ко времени » в средневековой Европе. Правильнее было бы говорить не об иррелевантности времени, а об особом к нему отношении и специфических противоречиях, присущих его восприятию.

Средневековые скульптурные и живописные календари (рельефы на стенах соборов, книжные миниатюры, украшавшие часословы) изображают разные сельскохозяйственные сезоны, месяцы года и соответствовавшие им занятия. При этом важно подчеркнуть, что в центре внимания художников — не феномены природы сами по себе, но люди, активно на нее воздействующие. Время воспринимается не как некая абстракция, скорее оно осознается в качестве параметра человеческой активности, и поэтому те отрезки времени, которые не наполнены значимыми событиями и деяниями людей, воспринимались как « пустые » и, по сути дела, игнорировались. время в эпосе, саге, а отчасти и в анналах не столько протекает плавно и непрерывно, сколько движется как бы толчками, от одного события к другому, и подчас остается совершенно неясным, какими временными промежутками разделены эти «сгустки времени».

***

«Что есть время? » — этот вопрос, поставленный Августином в период, отделявший древность от средневековья, занимал представителей схоластики. Но если Августин трактовал время преимущественно в качестве субъективного, психологического феномена (в отличие от Аристотелевой трактовки времени как меры движения тел), то средневековые авторы были поглощены анализом времени как антитезы вечности. Последняя релятивировала и даже обесценивала время. Вечность, в их трактовке, не имеет со временем ничего общего: она дана «вся сразу» (totum simul), между тем как время обладает протяженностью. Схоласты могли толковать не только об «эрах», «веках», но и о таких малых долях времени, как «минута», «секунда», «атом» и т.п., но эти рассуждения были чисто абстрактными и не имели никакого отношения к реальному восприятию времени ( точность в измерениях была присуща в средние века исключительно сфере отвлеченной мысли, но ни в коей мере — области практической деятельности ). Минимальной единицей времени, которую принимали во внимание, был час, но и его протяженность варьировалась соответственно времени года.

Что касается вечности, то это понятие в указанном выше смысле было доступно прежде всего ученым людям, тогда как остальные верующие представляли себе вечность в виде очень протяженного, бесконечно длящегося времени.

***

Казалось бы, время присуще одной только земной жизни, тогда как потусторонний мирпринадлежит вечности. Тем не менее в виденияхзагробного мира иногда упоминается бой церковных колоколов, отмечающих течение литургического времени на том свете.

Согласно легенде о св. Брендане, ирландские монахи, отправившиеся в плавание по Северной Атлантике, повстречали на океанском утесе Иуду Искариота, который поведал им, что, будучи осужден на вечные муки, он подвергается им по понедельникам, средам и пятницам в «нижнем аду», а по вторникам, четвергам и субботам — в «верхнем»; по воскресеньям он, по несказанной милости Творца, получает отдохновение.

Таким образом, народная фантазия переносила земные представления о счете времени и на мир потусторонний. Однако течение времени «там» было иным, нежели на земле. Многочисленны рассказы о том, как отдельные индивиды, внезапно оказавшиеся на том свете и воображавшие, будто провели там короткое время, по возвращении к жизни обнаруживали, что отсутствовали целый век или даже несколько сотен лет. Существовал рассказ о некоем аббате, который, выйдя поутру прогуляться, провел день в благочестивых размышлениях; когда же вечером он возвратился в свой монастырь, выяснилось, что никто из его обитателей его не знает, и сам аббат повстречал неведомых ему монахов. Только когда заглянули в хронику монастыря, в ней обнаружили имя этого человека, жившего, оказывается, несколькими веками прежде. Как видим, человеческая фантазия своеобразно «экспериментировала» со временем.

***

Средневековые авторы подчеркивали быстротечность времени. Одна из профилирующих тем поэзии — Ubi sunt: деяния и слава великих мужей прошлого развеялись, как дым, все земное бренно. Но, рассуждая о презрении к посюстороннему миру, папа Иннокентий III определяет время как «замедление вещей преходящих». время отличается не одною только быстротечностью, оно обладает как бы «вязкостью». Очевидно, что время все изменяет, и тем не менее, по представлениям средневековья, образ мыслей, поведение и быт людей древности оказываются сродни современным. Поэтому высказывания древних без затруднений прилагались к живым, а в искусстве, изображающем сцены из библейской или античной истории, встречаются те же предметы обихода, костюмы, оружие, здания, какие были характерны для времени художника. Время событий протекает на фоне как бы неподвижного быта.

***

Богословы утверждали, что время принадлежит не человеку, а Богу. На этом основании, в частности, церковь осуждала деятельность ростовщиков: давая деньги в рост, они получают проценты за пользование ссудой в течение некоторого срока; следовательно, они посягают на время — собственность Бога и подлежат вечному осуждению. И вместе с тем францисканец Бертольд Регенсбургский (XIII в.), говоря в своей проповеди, адресованной горожанам, о пяти «дарах», которыми творец наделил каждого верующего, называет наряду с «персоной», службой, имуществом и любовью к ближнему также и время. Следовательно, хотя время и остается собственностью Бога, оно принадлежит индивиду и он ответствен за его использование. Купцыи ремесленники по-новому и более высоко оценивают время своей практической деятельности; но время вместе с тем ценно для них и потому, что предоставляет возможность заранее подготовиться к переходу в вечность.

Изобретение в кон. XIII в. механических часов, устанавливаемых на башнях соборов и ратуш в крупных городахЕвропы, символизировало, по мысли Ж. Ле Гоффа, начало перехода от«времени церкви» ко «времени купцов ». Социальный контроль над временем верующих, который осуществляла церковь (определявшая время трудаи досуга, молитв и праздников, равно как и время поста и воздержания), начинает в какой-то мере уступать место времени, контролируемому предпринимателями и купцами, осознающими, что «время — деньги ». Но этот процесс растянулся не на одно столетие.

***

Христианская концепция истории предполагает протекание времени от момента сотворения мира до предрекаемого в неопределенном будущем второго пришествия Христа. Вечность как бы объемлет историческое время. Поэтому с точки зрения представителей т. н. символической» историографии ХП—ХШвв., было вполне естественным не завершать изложение исторических событий моментом, когда они писали свои истории, но продолжать изложение в будущем времени, вплоть «Судного дня (Отгон Фрайзингский): ведь план истории от века предопределен божественным провидением.

Но этой идее ученых людей церкви противостояла памятьнеграмотных простолюдинов — носителей устной культуры, которые мыслили преимущественно категориями мифа и эпоса. История схоластов и анналистов была им неведома; их память о событиях, еще не переработанных в легенду, как правило, не распространялась долее, чем на одно —два поколения. По определению Э.Леруа Ладюри, народ жил на «островке времени», без прошлого и будущего. Однако это наблюдение едва ли правомерно распространять на все аграрное население Европы. До самых недавних пор Исландия оставалась крестьянской страной, но память рядового исландца охватывает тридцать поколений предков, которые жили в этой стране начиная с ее заселения в кон. IX — нач. X вв. Отсчет времени по поколениям, а не по хронологической шкале, был характерен для его восприятия на протяжении всего средневековья.

Отношение к будущему времени определялось прежде всего ожиданием конца света, второго пришествия Христа и Страшного суда. Согласно официальной доктрине, сроки «исполнения времен » ведомы одному только Господу. Но индивидуальные и коллективные фобии, порождавшиеся мыслью о погибели души, приводили к тому, что Страшного суда ожидали немедленно после смерти индивида (парадоксальное сочетание представлений о «великой» и «малой» эсхатологиях ). На протяжении средневековья многократно возникала идея о том, что конец света и Страшный суд уже на пороге; необходимо немедленно покаяться, отказаться от земных благ и привязанностей и быть готовыми ко второму пришествию, которое приведет к установлению тысячелетнего царства божьего на земле, после чего жизнь рода человеческого прекратится. Приверженцы подобной идеи, милленарии (лат. mille - «тысяча»), «торопили» время. Эти коллективные страхи, смешанные с надеждами на спасение, свидетельствовали о специфическом морально-психологическом климате, характерном для кризисных периодов истории средневекового Запада.

Будущее, представляя собой, казалось бы, область неведомого и еще не существующего, вместе с тем уже таинственным образом присутствует в плане мироздания, Убеждение в возможности заглянуть в грядущее индивида, так и целого государства лежала основе бесчисленных прорицаний, пророчеств и вещих снов . Если будущим невозможно но было управлять, если его нельзя было изменить, то его можно было провидеть. Это убеждение было связано с верой в судьбу .

***

Ментальные установки в отношении ко времени были теснейшим образом связаны с установками и отношении к ПРОСТРАНСТВУ. Понятие « хронотопа » — пространственно-временного «континуума», введенное М.М. Бахтиным, оказывается продуктивным при изучении памятников средневековой литературы. Индивид обладает собственной пространственно-временной сферой, неотъемлемой от его сущности; он остается самим собой до тех пор, пока не выходит за пределы органически присущих ему времени/пространства. Так, Зигфрид, Гунтер, Кримхильда и другие герои «Песни о Нибелунгах» удачливы и остаются равными самим себе, покуда пребывают и действуют в собственных пространстве/В.ни; покинув свой «хронотопос» и перейдя в несвойственные им время/пространство, они изменяют собственной природе и обречены гибели.

Экземплум (короткое повествование, выдаваемое за истинное и предназначенное для того, чтобы быть включенной в какую-либо речь ( наапр. проповедь) Специфика «хронотопоса» экземплума может быть определена как драма встречи двух миров - земного мира повседневной жизни с миром трансцендентным. Рисуемое в E.um событие изображается в виде чудесного и неожиданного столкновения и взаимопроникновения обоих миров, которые в момент чуда образуют специфический « хронотопос»: земное времяна мгновение соприкасается с вечностью, человеческое пространство сливается с пространством потусторонним. В результате рисуемое в «примере» событие происходит одновременно и «тут» и «там » и, следовательно, и «не тут» и «не там», но в особом, поражающем воображение «хронотопе».

Странствующие монахи, повествуется в одном из Экземпла, натыкаются в лесу на неведомый им монастырь, обитатели которого предоставляют им ночной приют. Утром следующего дня один из прибывших монахов приступает, в присутствии как хозяев, так и гостей, к чтению проповеди о девяти чинах ангельских. Однако ему приходится остановиться, так как монахи-хозяева в смущении покидают проповедь. И тут выясняется, что они никакие не монахи, но бесы, которые не могли перенести рассказа об их собственном отпадении от Господа. После того, как их предводитель сделал это удивительное признание, демоны-обитатели этого «монастыря» исчезли так внезапно, что не успели причинить зла своим гостям. Здесь земные пространство/время приведены в драматический конфликт-контакте пространством/вечностью ада.

В другом Экземплум на земной «хронотоп» налагаются «хронотопы» и ада, и рая. Знатный юноша растратил свои владения и, вознамерившись возвратить их себе, прибегает к помощи явившегося ему дьявола. В качестве условия сделки нечистый требует у него отказа от Бога. Юноша отрекается от Христа при посредстве процедуры расторжения вассальной связи, но дьявол предъявляет к нему новое требование: отречься и от Матери Божией. Однако это требование юноша отвергает, и сделка не состоялась. Теперь ему необходимо примириться со своим Господом, уповая на поддержку Богоматери. Юноша молит Христа о прощении, стоя в церкви пред скульптурным изображением Марии с Младенцем, но тот отворачивается от него. Тогда Мать сходите пьедестала, посадив на него своего Сына и вымаливает прощение для рыцаря. Силы преисподней, а затем и силы небесные действуют здесь в рамках земного «хронотопа», чудесным образом изменяя его обыденную природу. Потрясающую сцену конфронтации человеческого пространства/времени с «хронотопом» Страшного суда рисует E.um, повествующий о смерти юриста.

Присущий Экземплум «хронотоп» возникает в критический и поворотный момент жизни персонажа нравоучительного анекдота, по-новому освещая его личность и отношение с Богом. «Хронотоп» Экземплум — это «хронотоп» «пограничной» ситуации индивида.

Противоречивая оценка времени характерна для рыцарского романа. Общие временные рамки его кажутся неподвижными, но в этом «стоячем» времени странствуют и совершают подвиги рыцари, которые ощущают быстротечность времени и стремятся наполнить его своими подвигами. Осваивая пространство собственного внутреннего мира, рыцарь вместе с тем начинает овладевать и своим личностным временем. время героя романа рыцаря обладает для него ценностью, каковой лишено время простолюдина.

***

Ориентация на прошлое, на старину характерна для средневекового сознания. Даже вводя новшества, люди этой эпохи зачастую были склонны осознавать их как восстановление уже бывшего прежде. Им вовсе не было чуждо стремление к изменению и обновлению, но эти новации осмыслялись ими в качестве реставрации, нахождения былого, возобновления того, что уже было проверено опытом и увековечено традицией. Как в области политики (translatio imperii), так и в интеллектуальной сфере (translatio studii) они видели в себе скорее консерваторов, нежели новаторов. «Мы подобны карликам, стоящим на плечах гигантов, - писал автор XII в., - и только поэтому мы видим дальше наших предшественников».

История ада

Средневековые представления о мире ином разительно отличаются от античных представлений об Аиде или Тартаре. Не менее существенно расходились они и с древнегерманскими и скандинавскими верованиями о загробном мире (Хель — мрачная обитель умерших, и Вальхалла — чертоги Одина, в которые он собирал павших в бою героев, готовых в будущем принять участие под его водительством в битве против сил зла). В христианской религии (воспринявшей элементы древнеиудейского ветхозаветного учения) утверждается идея потустороннего мира как места, где души умерших получат награды или наказания за прожитую жизнь. Переход души человека после смерти в потусторонний мир связан со Страшным судом над ней. В потустороннем мире христианства царит вечность, а не время, и тем не менее у него есть своя история. Сдвиги в представлениях средневековых людей о потустороннем мире были обусловлены переменами в религиозной жизни и культуре.

О средневековом восприятии потустороннего мира принято судить преимущественно по «Божественной комедии». Данте рисует грандиозную картину тройственно устроенного мира иного, замкнутые и пропорциональные части которого - ад, чистилище и рай - четко очерчены и внутренне расчленены. Древнеримский поэт Вергилий проводит флорентийца по аду и чистилищу, а на пороге рая Данте встречает его рано умершая возлюбленная Беатриче — воплощение небесной чистоты и любви. Поэт развертывает впечатляющие сцены мучений грешников и блаженства божьих избранников; эти фигуры жизненно правдивы и убедительны. Однако построение Данте - плод фантазии ученого и поэта, вольно распоряжающегося своими богословскими познаниями. Впитав в себя квинтэссенцию современной ему теологии, он создает насквозь субъективную картину потустороннего мира. Встречая Данте на улицах Флоренции, его сограждане вглядывались в лицо поэта, желая увидеть следы адского пламени: ведь он живьем побывал в аду! Обитатели ада, повстречавшись с Данте, сразу распознавали в нем чужака; в противоположность им он отбрасывал тень. Его душа не расставалась с телом, тогда как, согласно христианской религии, путь на тот свет был открыт только для тех, кто умер. К тому же, он был допущен не только в ад и чистилище, но и в рай, и прошел его вплоть до райской Розы.

Мало этого, интерпретация пространства потустороннего мира в «Божественной комедии» тоже необычна для средневековья. Если обратиться к многочисленным расск азам о посещениях потустороннего мира душами временно умерших, то пространство ада (infernum), по которому они блуждали в своих видениях (visiones), записанных в VI—XIII вв., предстанет перед нами в совершенно ином виде. Это пространство не гомогенно, не организовано в единое целое, оно как бы «лоскутно», состоит из разрозненных «мест », и душа визионера перемещается из одного «места» в другое по пути, который никак не обозначен. Это пространство мифа и героического эпоса, галлюцинации и сна, бесформенное и трудно представимое. Визионер лишен возможности охватить его целиком, ибо единство ему явно не присуще. Топография потустороннего мира видений совершенно не ясна. Посетитель потустороннего мира странствует по аду и чистилищу, но не допускается в рай (paradis ): он останавливается пред окружающей рай стеною, из-за которой доносятся ангельские песнопения; он созерцает лучезарное сияние и обоняет аро маты райского сада, но проникнуть в него ему не дано. Рай вообще неописуем человеческими словами. Он доступен одним только божьим избранникам, святым . Поэтому авторы видений сосредоточивают свое внимание преимущественно на аде, тем более, что именно он, согласно средневековым верованиям, уготован большинству умерших. В одном видении некий визионер узрел два пути, ведущие в потусторонний мир: по одному пути шествовали души убитого в тот день архиепископа Кентерберийского Фомы Бекета и двух других святых, и этот путь вел в рай; другой путь был буквально забит толпами осужденных грешников, направлявшихся в ад.

В противоположность раю, места мучений осужденных грешников темны и хаотичны. В них царит мрак, кое-где освещаемый адским пламенем. В нем суетятся бесы, неустанно и безжалостно истязающие свои жертвы. Главная мука грешников, наряду с тем, что они лишены возможности лицезреть Гос пода, заключается в контрасте огня и льда, невыносимого жара и столь же нестерпимого холода, которым они попеременно подвергаются. Сцены адских мук, описываемые в видениях, наглядно изображены в картинах Иеронима Босха и Питера Брейгеля Старшего.

Разительные противоречия между образом потустороннего мира, который переходит из одного видения в другое, и картиной царства мертвых, созданной Данте, - это противоречия между фольклорной, народной культурной традицией, с одной стороны, и культурной традицией образованных, с другой. Среди визионеров, рассказы которых записаны в visiones, преобладали люди простые — крестьяне и крестьянки, рыцари, рядовые монахи и священники. Их мистический опыт питался как богословием, так и фольклором. В записях видений этот опыт лишен фольклорной непосредственности; он уже прошел, в той или иной мере, « редактирование» и цензуру церковного автора. Рассказ о видении английского крестьянина Турчилла (нач. Х1П в.) открывается сообщением о том, как этот « неотесанный простец », душа которого возвратилась в тело после странствий по потустороннему миру, не в состоянии был связно и последовательно поведать окружающим о пережитом в обители мертвых; но после бесед с приходским священником повествование Турчилла сделалось более вразумительным, т.е. отвечающим канонам жанра. Монах из Монте-Кассино, ознакомившись с записью видения, которое он имел в детстве, выразил протест: настоятель монастыря, записавший это его видение, весьма вольно обошелся с его признаниями. На страницах видений народная фантазия и религиозно-мистические откровения встречаются с элементами богословского учения, сплавляясь с ним подобно тому, как это происходило в скульптурных сценах Страшного суда на западных порталах романских и готических соборов. Иногда в средневековой литературеможно встретить противоположные высказывания. Так, герой « Окассена и Николет » заявляет, что предпочитает ад раю: ведь в раю царят благостные скука и монотонность, тогда как в аду он надеется повстречать галантных и доблестных рыцарей и прелестных дам. Но эти шутливые заявления едва ли можно принимать всерьез, и они не могли отменить того неизбывного ужаса перед вечными муками, которые, как тогда верили, ожидают подавляющее большинство грешников. Согласно апокрифу, Христос посетил ад и вывел из него часть жертв дьявола , однако эта легенда получила большее признание в православии, нежели в католицизме .

«История ада» отнюдь не завершается теми преобразованиями, которые привнесла в нее «Божественная комедия». В последний период средневековья ад утрачивает свою расплывчатость и приобретает новые черты. Если раньше верили в то, что ад находится непосредственно под поверхностью земли, например, в жерлах вулканов, то теперь точно вычисляется число миллионов миль, отделяющих геенну от мира живых. Считают возможным определить размеры ада. Ряд авторов мыслят себе его в виде куба, со стороной в одну милю. Полагают, что в этом пространстве могут уместиться тела «тысяч миллионов» людей, существовавших от сотворения мира и вплоть до Страшного суда. Эти бесчисленные трупы будут плотно спрессованы, «подобно сардинам в бочке», и главное мучение навеки осужденных грешников заключается уже не в пытках, которым их некогда подвергали бесы (нечистая сила как бы уходит на задний план или вообще игнорируется), — сами осужденные выступают мучителями друг друга. Адские муки заключаются в том, что грешники, лишенные возможности лицезреть Господа, обречены на вечные терзания слуха, зрения, обоняния и осязательных ощущений. Этот мотив не нов, мы встречаем его уже в «Светильнике» (Elucidarium) Гонория Августодунского (нач. XII в.), но в XVI-XVII вв. он приобретает новый смысл. Невыносимые миазмы зловонных отравленных потоков, адский шум и скрежет зубовный, непроглядная абсолютная тьм а дополняются непрекращающимся теснейшим соприкосновением вечно разлагающихся и смердящих тел. Еще на картине Иеронима Босха можно видеть птицеподобное адское чудище, которое непрестанно поглощает грешников и извергает их через задний проход с тем, чтобы эта мука тотчас же возобновилась (сцена, наглядно иллюстрирующая один из мотивов «Видения Тнугдала»). Теперь же, на заре Нового времени, весь ад целиком преобразуется фантазией проповедников и других авторов в чудовищную клоаку.

Возможно, мысль П. Кампорезы о том, что этот образ был навеян созерцанием городских кожевенных, салоперерабатывающих и других предприятий, сточных канав и отхожих мест, не лишена оснований, но, думается, дело не только в этом. B XVI-XVII вв. в аристократической и бюргерской среде начинает развиваться феномен, сделавшийся впоследствии известным под названием privacy, описанный Н.Элиасом как стремление индивида обособить себя, свою личность, уединиться; возрастает индивидуальное самосознание, границы между индивидами и их телами делаются более ощутимыми и осознанными. По-видимому, ад мыслится теперь как противоположность privacy, как абсолютное отрицание всякой возможности для индивида остаться наедине с самим собой, избежать физических контактов с другими телами. «Ад - это другие» (Ж.-П.Сартр).

Души в потустороннем мире лишены земных человеческих чувств: пребывающие в раю родители, дети и иные родственники радуются, созерцая муки своих ближних, брошенных в геенну огненную, а страдания последних еще более усугубляются при виде небесных радостей, которыми наслаждаются божьи избранники. Этот мотив тоже восходит к средневековью, но и он приобретает новый смысл в процессе возрастающей индивидуализации личности. Авторы Нового времени утверждают, что и сам Господь радуется мукам грешников в аду: в проповеди этого периода Бог утрачивает милосердие и любовь, приобретая черты гневного и безжалостного Судии.

В то же время возникает новый взгляд на локализацию ада. Прежде религиозная фантазия низводила его в глубины Земли. В нач. XVIII в. была высказана идея о том, что ад не может находиться в недрах нашей планеты, так как там не хватило бы ни топлива, ни кислорода для поддержания огня, потребного для поджаривания «тысяч миллионов» грешников (взгляд, логичный в свете пробивающего себе дорогу естественно-научного подхода ). Поэтому, заключают теологи и проповедники, ад расположен... на Солнце, а кометы суть не что иное, как средства транспортировки грешников.

Затем ад и рай (они взаимно соотнесены и немыслимы один без другого) начинают утрачивать былое значение в системе религиозных представлений, чему отчасти способствовал протестантизм, выдвигающий на первый план внутреннее душевное сокрушение грешника

«Рождение чистилища»

Но возвратимся к собственно средневековью. Одной из предпосылок новой и оригинальной интерпретации потустороннего мира у Данте было глубокое преобразование его топографии, произошедшее незадолго до сочинения «Божественной комедии». В раннее средневековье он делился на ад и рай. С кон. XII -нач. XIII вв. эта дихотомическая структура сменяется структурой троичной: между адом и раем появляется чистилище, особое место, где души умерших очищаются от грехов и приуготовляются ко вступлению в рай. В отличие от ада и рая, чистилище расположено не в вечности, а во времени; вместе с ним оно и завершит свое существование. В чистилище души грешников испытывают те же муки, что и в аду, но страдания ведут к очищению душ, открывая им возможность перехода в рай.

Догмат о чистилище был принят папством в сер. XIII в. и послужил одним из поводовдля раскола между католической и православной церквями (православная церковь учение очистил и ще отвергает). Как объяснить эту революцию в понимании структуры потустороннего мира католиками? Ж. Л е Гофф рассматривает вопрос о «рождении чистилища» в широком социально-культурном контексте. Накопление новых знаний, более глубокое освоение времени и пространства, возникновение «арифметической ментальности» в среде городского населения, рост денежного обращения в период зрелого средневековья приводили к перестройке взглядов на мир у части городского населения и связанных с ним теологов. Термин purgatorium (чистилище) впервые появляется в трудах парижских богословов в 70-х или 80-х гг. XII в. Таким образом, по мысли Ле Гоффа, перемены в концепции потустороннего мира были в конечном счете обусловлены развитием городов и ростом самосознания городского населения. Ле Гофф, в частности, подчеркивает потребность в идее чистилища у купцов и особенно ростовщиков, профессия которыхдо этого безоговорочно осуждалась церковью как греховная и безусловно влекущая за собой вечное проклятие. Теперь же, по его мнению, у денежных людей возникает некоторая надежда на спасение.

12 3 4 5 Следующая ⇒