Христианский космополитизм А.Августина

⇐ ПредыдущаяСтр 8 из 8

План:

1. Идея исторического процесса, его периодизации.

2. Проблема рабства и свободы.

3. «Два града»: град земной и Божий.

Источники:

1) Блаженный Августин. О граде Божием: В 4 т. М., 1994.

2) Августин, Аврелий. Исповедь. М., 1991.

Литература:

а) Родников Н. Учение Блаженного Августина о взаимных отношениях между государством и церковью. Казань, 1897.

б) Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии: латинская патристика. М., 1979.

в) Четвернин В.А. Политическое учение Блаженного Августина // Политико-правовые идеи и институты в их историческом развитии. М., 1980.

г) Трубецкой Е. И. Религиозно-общественный идеал западного христианства в V в. М., 1892, ч. I. Миросозерцание Блаженного Августина.

д) Зотова Л.В. Политические ценности Средневековья: о соотношении небесного и земного отечества у Августина и Аквината http: //www.humanities.edu.ru/db/msg/62680

Вопросы для самоконтроля:

1. Раскройте взгляды Августина на исторический процесс? Опишите отдельные стадии исторического процесса.

2. Как Августин представляет себе соотношение сообщества верующих и светской власти?

3. Как Августин понимает «град земной» и «град Божий»?

Августин Аврелий (Блаженный)

О Граде Божием

Я дал обещание писать о начале, распространении и неизбежном конце двух градов, из которых один – град Божий, а другой – град настоящего века, где странствует теперь и град Божий, насколько он принадлежит к человеческому роду. Но прежде, насколько мне помогла благодать Христова, я опроверг противников града Божия, которые Создателю его, Христу, предпочитают своих богов и с пагубною для себя злобою ненавидят христиан.

...Итак, общество смертных, рассеянное по земле повсюду и, при возможном различии местных условий, соединенное однако же известною общностью одной и той же природы, – вследствие того, что каждый ищет своей пользы и удовлетворения своим желаниям, того, к чему он стремится, или не достает никому, или достает не всем, – не будучи тождественно, по большей части разделяется само против себя, и часть, которая пересиливает, угнетает другую. Побежденная подчиняется победительнице, предпочитая, конечно, не только господству, но и самой свободе какой-нибудь мир и спасение. Ибо у всех почти народов высказывался некоторым образом голос природы, по которому они желали лучше покориться победителям, от которых случалось быть побежденными, чем подвергнуться уничтожению от истребительной войны без конца. Из этого вышло, что не без действия Промысла Божия, во власти которого содержится, чтобы каждый посредством войны или покорялся сам или покорял других, одни обладали царствами, а другие подчинялись царствующим.

Кто вместе со мною бросит хоть беглый взгляд на дела человеческие и природу вообще, признает, что как нет никого, кто отказался бы от радости, так нет никого, кто не захотел бы иметь мира. Те самые, которые желают войны, ничего другого не желают, кроме победы: желают следовательно достигнуть посредством войны славного мира. Ведь что такое победа, как не покорение сопротивляющихся. Когда то совершится, наступит мир. Итак, с целью мира ведутся и войны даже теми, кто старается посредством господствования и войны упражнять воинскую доблесть. Отсюда ясно, что мир есть желательный конец войны. Ведя войну, всякий добивается мира; но никто, заключая мир, не добивается войны. Ибо и те, которые хотят нарушить мир, в котором находятся, не питают ненависти к миру, а желают изменить его по своему произволу. Не того хотят они, чтобы не было мира, а того, чтобы он был таков, как им хочется. Затем, и отделившиеся от других через возмущение, если не будут поддерживать хоть какого-нибудь мира со своими сообщниками и соучастниками в заговоре, не достигнут того, к чему стремятся.

...Тем более человек некоторым образом законами своей природы располагается к вступлению в общение и к сохранению мира, насколько это от него зависит, со всеми людьми; и когда злые ведут войну ради мира своих и желают, если то для них возможно, сделать своими всех, чтобы все и всё покорялись одному: то почему делается это, как не потому, что из любви или из страха они подчиняют свои действия его миру. Так гордость превратно подражает Богу. Ибо она ненавидит равенство с товарищами при подчинении Ему; но старается наложить на товарищей, вместо Него, свое господство. Ненавидит она правый мир Божий, а любит свой неправый мир. Не любить однако же какого-нибудь мира никоим образом не может. Нет такого противуестественного порока, который бы изглаждал до конца следы природы.

Итак, что мир несправедливых в сравнение с миром праведных не может называться миром, это ясно для того, кто умеет предпочитать правое неправому.

...Мир тела и души – упорядоченная жизнь и благосостояние существа одушевленного. Мир человек смертного и Бога – упорядоченное в вере под вечным законом повиновение. Мир людей – упорядоченное единодушие. Мир дома – упорядоченное относительно управления и повиновения согласие сожительствующих, Мир града – упорядоченное относительно управления и повиновения согласие граждан. Мир небесного Града – самоупорядоченное и единодушнейшее общение в наслаждении Богом и взаимно в Боге. Мир всего – спокойствие порядка. Порядок есть расположение равных и неравных вещей, дающих каждой ее место.

...Мудрый создатель, справедливейший распорядитель, давший в смертном человеческом роде величайшее украшение земле, дал людям некоторые блага, соответствующие этой жизни, т.е. временный мир – вместо модели определения соразмерности смертной жизни – в самом состоянии, целости и общении его рода, и то, что необходимо для охранения и восстановления этого мира, каково все, что достойно и соответственным образом попадает нашим свойствам: этот видимый свет, удобовдыхаемый воздух, годную для питья воду; и что соответствует питанию, прикрытию, лечению и украшению тела; дал под тем справедливейшим условием, что правильно воспользовавшийся такими смертными благами, приспособленными к миру смертных, получит лучшее, т.е. мир бессмертия и соответствующую славу и честь в жизни вечной для наслаждения Богом..., а воспользовавшийся дурно и тех не получит, и эти потеряет.

Итак, всякого рода пользование вещами временными для приобретения земного мира во граде земном; а во небесном важно для приобретения мира вечного. Так как человеку присуща душа разумная, то все то, что имеет общего с животными, он подчиняет миру разумной души, чтобы то или другое обсудить умом, и соответственно этому что-либо сделать, чтобы было у него упорядоченное согласие суждения и действия, которое мы назвали миром души разумной. Желать, чтобы не беспокоили болезненные ощущения, не волновали потребности, не разрушала смерть, он должен для того, чтобы узнать что-нибудь полезное и соответственно этому познанию устроить свою жизнь и нравы. А чтобы в самом стремлении к познанию не впасть по причине слабости человеческого ума в какое-либо гибельное заблуждение, он нуждается в божественном наставлении, которому с уверенностью мог бы следовать, и в божественной помощи, с которою свободно мог бы сообразоваться. И так как пока находится в этом смертном теле, он странствует вдали от Господа, а потому всякий мир, тела ли, или души, или вместе тела и души, направлять к тому миру, который установился у человека смертного с Богом бессмертным, чтобы быть в упорядоченном повиновении Ему в вере под вечным законом. А так как наставитель Бог учит двум главным заповедям, т.е. любви к Богу и любви к ближнему, в двух же заповедях человек находит три предмета для любви своей, Бога, себя самого и ближнего; и тот, кто любит Бога, не заблуждается в любви к самому себе: то само собою следует, что он заботится, чтобы и ближний любил Бога, – ближний, которого повелевается любить как самого себя. Такого рода заботы его о жене, детях, о домашних, обо всех людях, кого могут касаться; и такого же рода забот о себе самом желает он от других, если встречает в таких заботах нужду. Таким путем он будет в примирении, насколько это от него зависит, со всяким человеком, миром человеческим, т.е. упорядоченным согласием; порядок же этот заключается, во-первых, в том, чтобы никому не вредить, а во-вторых, в том, чтобы приносить пользу, кому можно. Итак, прежде всего ему предстоят заботы о своих домашних: они ближе и доступнее других его советам и попечениям в силу порядка природы, в силу порядка самого общения человеческого.

Отсюда возникает мир домашний, т.е. упорядоченное согласие относительно управления и повиновения сожительствующих. Управляют те, которые заботятся, как муж – женою, родители – детьми, господа – рабами. Повинуются же те, о которых заботятся, как жены – мужьям, дети – родителям, рабы – господам. Но в доме праведного, живущего верою и находящегося еще в странническом удалении от оного небесного Града и управляющие служат тем, кем по-видимому управляют. Ибо управляют они не из желания господствовать, а по обязанности заботиться, и не из гордого своего начальственного положения, а из сострадательной предусмотрительности.

...Состояние рабства по праву назначено грешнику. Итак, грех – первая причина рабства, по которому человек подчиняется человеку в силу состояния своего; и это бывает не иначе, как по суду Божию, у которого нет неправды и который умеет распределять различные наказания соответственно винам согрешающих. А так как верховный Господь говорит, что всякий, творящий грех, раб есть греха, и потому многие благочестивые служат господам неправедным, которые сами однако же несвободны: то во всяком случае лучше быть рабом у человека, чем у похоти: ибо сама похоть господствования, чтобы о других не говорить, со страшною жестокостью опустошает души смертных своим господствованием. В порядке же мира, по которому одни люди подчинены другим, как уничижение приносит пользу служащим, так гордость вредит господствующим. Но по природе, с которою Бог изначала сотворил человека, нет раба человеку или греху. Впрочем, и присужденное в наказание рабство определяется в силу того же закона, который повелевает сохранять порядок естественный и запрещает его нарушать; потому что, не будь проступка против этого закона, нечего было бы наказывать принуждением к рабству. Почему Апостол увещевает и рабов подчиняться господам и служить им от души с готовностью, т.е., чтобы, если не могут получить от господ своих свободы, они сами сделали некоторым образом служение свое свободным, служа не из притворного страха, а по искреннему расположению, пока прейдет неправда, упразднится всякое начальствование и власть человеческая, и будет Бог во всех.

...К обязанности человека невинного относится, поэтому, не только никому не делать зла, но и сдерживать от греха, или наказывать грех, чтобы или сам наказываемый, испытав наказание, исправился, или другие, видев наказание, удержались страхом его. А так как дом человека должен быть началом или частичкою града, а всякое начало имеет известное отношение к своему концу и всякая часть целому, которого она составляет часть: то отсюда очевидно следствие, что мир домашний имеет отношение к миру гражданскому, т.е., что упорядоченное согласие относительно приказаний и повиновения между сожительствующими служит к установлению упорядоченного согласия относительно повеления и повиновения между гражданами. Отец семейства должен поэтому брать правила из закона гражданского, и управлять по ним своим домом так, чтобы он служил к упрочению мира гражданского общества.

В чем небесное общество соблюдает мир с земным градом, и в чем разногласит с ним

Но дом людей, не живущих верою, домогается от вещей и выгод этой временной жизни мира земного. Дом же людей верою живущих ожидает того, что обещано в будущем, как вечное, а вещами земными и временными пользуется как странствующий, не для того, чтобы увлекаться ими и забывать свое стремление к Богу. а для того, чтобы находить в них поддержку для более легкого перенесения тягостен тленного тела, которое обременяет душу. Таким образом, и те и другие люди, тот и другой дом, одинаково пользуются вещами, необходимыми для этой смертной жизни, но цель пользования у каждого своя собственная, и весьма различная. Также точно и земной град, который верою не живет, стремится к миру земному, и к нему направляет согласие в управлении и в повиновении граждан, чтобы относительно вещей, касающихся смертной казни, у них был до известной степени одинаковый образ мылей и желаний. Град же небесный или, вернее, та часть его, которая странствует в этой смертности и живет верою, поставлен в необходимость довольствоваться и таким миром, пока минуется самая смертность, для которой он нужен. Поэтому, пока он проводит как бы пленническую жизнь своего странствования в областях земного града, хотя получив уже обетование искупления и в виде залога его дар духовный, он не колеблется повиноваться законам земного града. Но град земной имел неких своих, божественным учением неодобряемых, мудрецов, которые, будучи надоумлены или обмануты демонами, полагали, что к миру человеческому следует приурочить многих богов. Град же небесный знал, что следует почитать только единого Бога.

От этого произошло, что он не мог иметь с градом земным общих религиозных законов, и был поставлен в необходимость из-за них разногласить с последними, был в тягость людям противоположного образа мыслей, подвергаться их гневу, ненависти и преследованиям, пока наконец страхом своего многолюдства и всегдашнею божественною помощью не обуздал дерзости своих врагов. Итак, этот небесный Град, пока находится в земном странствовании, призывает граждан из всех народов и набирает странствующее общество во всех языках, не придавая значения тому, что есть различного в правах, законах и учреждениях, которыми мир земной устанавливается или поддерживается; ничего из последнего не отменяя и не разрушая, а напротив, сохраняя и соблюдая все, что, хотя у разных народов и различно, но направляется к одной и той же цели земного мира, если только не препятствует религии, которая учит почитанию единого высочайшего и истинного Бога. Пользуется таким образом и Град небесный в этом земном странствовании своим миром земным, и в предметах, относящихся к смертной человеческой природе, насколько то совместимо с благочестием и религию, сохраняет и поддерживает единство образа человеческих мыслей и желаний, и направляет этот земной мир к миру небесному. Последний мир действительно такого свойства, что единственно должен считаться и называться миром собственно разумной твари. Это – самое упорядоченное и самое единодушное общение в наслаждении Богом, и взаимно – в Боге. Когда этот мир наступит, будет жизнь не смертная, а прямо и несомненно живучая; и тело не душевное, которое, пока тленно, отягощает душу, а духовное, без ощущения неудовлетворенности в чем-либо во всех отношениях подчиненное воле. Пока странствует, он имеет этот мир в вере и по этой вере живет праведно, когда направляет к достижению одного мира все доброе, что совершает для Бога и ближнего, так как жизнь Града во всяком случае есть жизнь общительная.

Была ли Римская республика справедливой

...Какую справедливость можно предполагать в человеке, не служащем Богу, как скоро ни душа телом, ни человеческий разум пороками отнюдь не могут повелевать справедливо, не служа Богу? А если в таком человеке нет никакой справедливости, то без всякого сомнения ее нет и в собрании человеческом, состоящем из таких людей. Следовательно, нет в этом собрании и того согласия в праве, которое образует из толпы человеческой народ, дело которого называют республикой. К чему после этого стал бы я говорить о пользе, общением которой объединенная совокупность людей, согласно упомянутому определению, называется народом? Ведь если вникнуть в дело надлежащим образом, то и нет никакой пользы от жизни тем, которые живут нечестиво, как живет всякий, кто не служит Богу, а служит демонам; тем более нечестивым, чем более они, будучи самыми нечестивыми духами, желают, чтобы им приносили жертвы как богам. Но полагаю, что сказанного нами о согласии в праве достаточно, чтобы видеть, что по смыслу упомянутого определения тот народ, в котором нет справедливости, не есть народ, образующий так называемую республику. В силу этого там, где нет той справедливости, чтобы Бог единый и высочайший повелевал и повинующемуся по Его благодати Граду не приносить жертв никому, кроме Его самого, и вследствие этого во всех людях, принадлежащих к тому граду, законным порядком душа вполне повелевала бы телом и разум пороками; чтобы как праведник каждый отдельно, так и собрание и народ праведников жил верою, проявляющею свои действия в любви, которою человек любит Бога соответственно тому, как должен быть любим Бог, и ближнего, как самого себя, – где, говорю, нет такой справедливости, там решительно нет собрания людей, объединенного согласием в праве и общением пользы. Если же последнего нет, то нет, конечно, и народа, если подобное определение народа верно. Следовательно, нет и республики: дела народного нет там, где нет самого народа.

Как, следовательно, нужно определить понятие народа и республики, чтобы сказать, что эти названия правильно усвояли себе не только римляне, но и другия царства

Если же народу дать не это, а другое определение, если сказать, например: Народ есть собрание разумной толпы, объединенной согласным общением вещей, которыя любит, в таком случае, чтобы видеть, каков тот или иной народ, нужно обратить внимание на то, что он любит. Чтобы, впрочем, он ни любил, если это собрание не толпы животной, а существ разумных, и если оно объединено согласным общением любимых им вещей, оно не без основания носит название народа. Народ будет, конечно, настолько лучше, насколько в лучшем он единодушен, и настолько хуже, насколько единодушен в худшем. По нашему последнему определению, народ Римский, действительно, есть народ; и дело его, без всякого сомнения, есть дело публичное – республика. Что любил этот народ в свои первые и последние времена и вследствие каких нравов, дошедши до жестоких возмущений, а от них до союзнических и гражданских войн, пошатнул и расстроил это единодушие, составляющее некоторым образом здоровье народа, о том свидетельствует история. Из этого однако же не следует, чтобы он не был народом, или чтобы дело его не было республикою, пока остается какое бы то ни было собрание разумной толпы, объединенное согласным общением вещей, который любит. А что сказал я об этом народе и об этой республике, то нужно считать за сказанное мною и за мой образ мыслей о народе и республике Афинян или каких-либо других греков, о народе и республике Египтян, о том первом Вавилоне ассирийцев, когда в народном управлении своем держали они малыя или великия царства, и всяком другом каком бы то ни было народе. Вообще град нечестивых, который не находится в повиновении у Бога, повелевающего, чтобы жертвы приносились только Ему одному, и в котором вследствие этого душа правильным образом и вполне не повелевает телом, а разум пороками, чужд истинной справедливости.

Там не может быть истинных добродетели, где нет истинной религии.

Хотя бы и оказалось, что душа блестящим образом повелевает телом, а разум пороками; но если сама душа и разум не служат Богу так, как сам Бог заповедал служить Ему, они отнюдь не повелевают телом и пороками правильным образом. Ибо каким господином над телом и пороками может быть ум, не ведающий истинного Бога, не подчиненный Его власти, а поддавшийся под развращающее влияние порочнейших демонов? Почему и самыя добродетели, которыми, по-видимому, располагает он, через которые повелевает телу и порокам принимать или удерживать то или иное направление, если он к Богу их не относит, скорее пороки, чем добродетели. Хотя некоторые тогда считают добродетели истинными и честными, когда оне бывают относимы только к ним самим, а не ради чего-либо другого ищутся; но оне тогда надменны и горды, а потому должны быть считаемы не за добродетели, а за пороки. Как не от плоти, но выше плоти то, что дает плоти жизнь: так не от человека, а выше человека то, что дает блаженную жизнь человеку, и не человеку только, но и всякой Власти и Силе небесной.

Пока оба града взаимно перемешаны, пользуемся и мы миром Вавилона, из которого народ Божий освобождается верою так, как бы находился в нем во временном странствовании. Поэтому-то и Апостол увещевает церковь молиться за царей и начальствующих, прибавляя и говоря: Да, тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. И пророк Иеремея, когда предсказывал древнему народу Божию предстоящий плен, и от лица Божия повелевал, чтобы с покорностью шли в Вавилонию, служа своему Богу самым этим терпением, убеждал также, чтобы молились за нее, говоря, что в мире ея будет мир вам, разумеется, мир временный, общий и добрым и злым.

...Итак, в жизни настоящей справедливость в ком бы то ни было сводится к тому, чтобы Бог повелевал повинующимся Ему человеком, душа телом, а разум пороками, еще упорствующими или в состоянии подавления, или в состоянии сопротивления; и чтобы у самого же Бога просить и благодати заслуг, и прощения грехов, и Ему же приносить благодарение за полученные блага.

О церкви Христовой

...В настоящее время церковь есть царствие Христово, и царствие небесное. Поэтому и в настоящее время святые Его царствуют с Ним, хотя иначе, чем будут царствовать тогда; не царствуют только с Ним плевелы, хотя растут в церкви вместе с пшеницею. Царствуют, наконец, с Ним те, которые так принадлежат к Его царству, что сами составляют царство Его. Но каким образом составляют царство Христово те, которые, чтобы не говорить о других, хотя и находятся в нем, пока в конце века не соберутся от него все соблазны, однако ищут в нем своего, а не того, что Иисус-Христово?

...Речь идет о Церкви Христовой, распространенной по всей земле. Где она в то время не будет, – а она будет в среде всех народов, что обозначается название широты земли, там будет стан святых, там будет возлюбленный Богу Град Его; там все враги ея, – так как они вместе с нею будут находиться в среде всех народов, – окружат ее своим жестоким преследованием, т.е. будут стеснять, тревожить, ставить в безвыходное положение тяжкими напастями. И она, со своей стороны, не оставит воинствующего положения.

Согласно ли с справедливостью, чтобы время мучений было продолжительнее, чем время грехов.

Равным образом некоторые из тех, против которых мы защищаем град Божий, находят несправедливым, чтобы за грехи, как бы велики они ни были, но совершенные в короткое время, осужден был кто-либо на вечные мучения; как будто когда-нибудь справедливость какого-нибудь закона стремилась к тому, чтобы каждый нес наказание в продолжение того именно времени, в течение какого он совершил то, за что наказывается. Туллий пишет, что в законах указываются восемь родов наказаний, именно: штраф, тюрьма, телесное наказание, возмездие, лишение чести, ссылка, смерть, рабство. Какое же из этих наказаний, соответственно скорости преступления, определяется на такое короткое время, чтобы отбывалось в течение такого же срока, в какой совершено преступление? Исключение может составлять разве одно возмездие. Отсюда и изречение закона: Око за око, зуб за зуб. Дело, конечно, возможное, что каждый по суровому закону мести лишится глаза в такое же короткое время, в какое сам учинил это другому по дерзкому преступлению. Но если за поцелуй, нанесенный чужой жене, подвергнуть телесному наказанию, то употребивший на поцелуй одно мгновение разве не чувствовал бы боли от ударов в течение целых часов, и приятность мимолетного удовольствия не была бы наказана продолжительным страданием? А в тюрьме разве каждый присуждается отсидеть столько же времени, сколько употреблено им на совершение того, за что он заслужил заключение, когда считается, например, делом вполне справедливым, если подвергается многолетнему наказанию в кандалах раб, нанесший господину оскорбление словом или действием? А штраф, бесчестие, ссылка, рабство, не смягчаемые никакой милостью, разве в пределах настоящей жизни не представляются подобными вечным наказаниям? Ибо вечными они не могут быть потому, что самая жизнь, которая ими наказывается, не простирается в вечность, тем не менее преступления, подвергнутые продолжительным наказаниям, совершаются в самое короткое время; и нет такого человека, который бы думал, что наказания преступников должны оканчиваться так же скоро, как скоро совершается человекоубийство, или прелюбодеяние, или святотатство, или иное какое-нибудь злодейство, а всякий полагает, что каждое из них должно быть измеряемо не продолжительностью времени, а великостью непотребства и нечестия. А когда кто наказывается за какое-нибудь великое преступление смертью, разве законы считают за наказание время умерщвления, которое весьма коротко, а не то, что наказываемый извергается навеки из общества живых? Между тем, удаление людей из настоящего смертного града через наказание путем первой смерти равносильно удалению людей из этого бессмертного града чрез наказание путем второй смерти, ибо как законы настоящего града не призывают умерщвленного снова к жизни; так точно и законы того Града не призывают осужденного на вторую смерть к вечной жизни. Таким же образом, говорят, истинны слова нашего Христа: Тою бо мерою, ею же мерите, возмерится вам, если временный проступок наказывается вечным наказанием? В этом случае они обращают внимание на то, что об одной и той же мере сказано не в смысле равного протяжения времени, а в смысле взаимности зла, т.е. в смысле том, что совершающий зло и терпит. Впрочем, слова Господа могут быть понимаемы собственно в применении к тому предмету, о котором Он говорил, произнося эти слова, именно – о судах и осуждениях. Так, кто судит и присуждает неправильно, когда судится и осуждается правильно сам, получает хотя и не то, что дал другим, но тою же самою мерою. Он дал путем суда, от суда терпит, хотя через осуждение оказал несправедливость, а сам терпит уже по справедливости.

О великости прародительского преступления, за которые все, обращающиеся вне благодати Спасителя, повинны вечному мучению.

Но вечные мучения на человеческий взгляд кажутся потому жестокими и несправедливыми, что при настоящем расслаблении смысла смертных нет в нас того чувства высочайшей и чистейшей мудрости, которое давало бы нам сознавать, какое безмерное преступление совершено было нашими прародителями. Ибо чем большим прародитель пользовался от Бога, тем с большим нечестием оставил Бога, и сделался достойным вечного зла, сам погубивши то благо, которое могло быть вечным. За это осуждена вся масса человеческого рода: потому что учинивший это впервые наказан со всем потомством, которое в нем коренилось, так что от этого справедливого и заслуженного наказания никто не освобождается иначе, как милосердою и заслуженною благодатью; и род человеческий распределяется таким образом, что на некоторых открывается вся сила благодати, на остальных же – вся сила правосудного отмщения. А то и другое на всех не открывается: потому что, если бы все оставались в состоянии наказания вечным осуждением, ни на ком не проявилась бы милосердая благодать Искупителя; с другой стороны, если бы все возводились от тьмы к свету, ни на ком не осуществилась бы строгость отмщения. Но в последнем состоянии находится гораздо большее число, чем в первом, чтобы видно было, чему должны бы быть повинны все. Если бы это состояние было уделом и для всех, то в таком случае никто не имел бы права упрекать правосудие Бога-Отмстителя; а если от него столь многие освобождаются, то пусть они воздают великую благодарность за этот незаслуженный дар Бога-Освободителя.

Аврелий Августин

Письмо к Нектарию^{^[1]}*

Августин Нектарию, господину и досточтимому брату.

Не удивляюсь и хвалю за то, что хотя и остывают от старости члены, однако горит твой дух любовью к своему отечеству; не с неохотой, но с радостью слышу о том, что ты не только держишь в памяти, но являешь жизнью и нравом ту истину, что нет для добрых людей меры или границы в служении отечеству. Поэтому хотели бы видеть и тебя гражданином некоего небесного отечества, в святой любви к которому по мере наших сил мы, среди тех, которым помогаем его достигнуть, подвергаемся опасности и трудимся, дабы и ты оценил, что нет ни меры, ни предела скитающемуся здесь на земле в заботе ради малой доли его; и ты станешь настолько лучше, насколько заранее воздашь должное лучшему граду; и в его вечном мире не найдешь предела радости, если не положишь предела своим трудам в заботе о нем в этой жизни.

Пока же этого не случилось, не должно бояться, что ты не сможешь достигнуть того отечества, либо же – благоразумнейше понять, что к нему, по крайней мере, следует стремиться, в чем твой отец, родив тебя для этого отечества, опередил[2]**; итак, пока этого не случилось, прости нас, если ради того отечества, которое мы желаем никогда не оставлять, омрачаем твое отечество, которое ты желаешь оставить цветущим. Без всякого сомнения, если бы мы с Твоей Мудростью порассуждали о его цветах, то было бы нетрудно убедить тебя в том, каким образом должен процветать град, либо же тебе самому это с легкостью пришло бы на ум. Ваш знаменитый поэт упомянул некие цветы Италии[3]; что касается вашего отечества, то мы узнали, скорее, не то, какими мужами процвела та земля, как то, каким она засверкала оружием – скорее, не оружием, а пожарами, не засверкала, а запылала. Думаешь ли ты, что если такое злодеяние окажется безнаказанным, без должного вразумления испорченных, ты оставишь свое отечество цветущим? Цветы, приносящие не плоды, но шипы! Теперь сопоставь: желаешь ли ты, чтобы твое отечество процветало благочестием, а не безнаказанностью, исправленными нравами, а не открытой дерзостью? Сопоставь это и посмотри, превосходишь ли ты нас в любви к твоему отечеству; более и искреннее, чем мы, желаешь его процветания?!

Рассмотри кратко книги «О республике», из которых ты впитал ту любовь преданнейшего гражданина, для которой нет ни меры, ни предела добрым людям в служении отечеству[4]. Прошу тебя, рассмотри и удостоверься, какими похвалами превозносятся там умеренность и сдержанность, и верность узам брака, непорочные, добрые и благочестивые нравы, преуспевая в которых, град только и может быть назван процветающим. Вот эти самые нравы в умножающихся по всему миру церквах, словно в священных аудиториях народов[5]бъясняются и изучаются; и прежде всего – благочестие, которым почитается истинный и дающий истину Бог. Этот Бог не только повелевает приступать к тому, чем человеческая душа устрояется и приуготовляется к божественному общению для вселения в вечный и Небесный град, но и подает долженствующее быть исполненным. Вот почему Он и предсказал, что изображения многочисленных ложных богов будут ниспровергнуты, и повелел их ниспровергнуть[6]. Ибо ничто так не делает людей негодными для общественной жизни вследствие их развращенности, как подражание тем богам, о которых пишут и которых приукрашивают их книги.

Наконец, ученейшие мужи, скорее исследовавшие в частных спорах или даже описавшие то, каким, как им казалось, должна быть республика и земной град…, нежели установившие или сформировавшие его общественными деяниями, предложили, чтобы выдающиеся и достохвальные люди, а не их боги, были бы предметом подражания при воспитании юношества. И действительно, тот юноша у Теренция[7], рассматривавший фреску, на которой было изображено прелюбодеяние царя богов, и разжегший похитившую его похоть, несомненно, подстрекаемый к тому таким авторитетом, – ни похотливым желанием, ни самим делом не погрузился бы в то бесчестье, если предпочел бы подражать Катону[8], а не Юпитеру. Но как бы он это сделал, если в храмах его понуждали поклоняться Юпитеру, а не Катону? Возможно, чтобы изобличить распутство и святотатственное суеверие нечестивых, все это мы не должны были брать из комедии. Прочти или вспомни, как в тех же книгах основательно говорится о том, что описываемое и показываемое в комедиях не могло бы быть воспринято, если бы не соответствовало нравам воспринимающих. Поэтому ученейшие люди, прославленные в государстве и рассуждающие о государстве, своим авторитетом утвердили, что совершенно негодные люди, подражая богам – конечно, не истинным, но ложным и выдуманным, становятся еще хуже.

Но, мол, все, что было написано в старину о жизни и нравах богов, совсем по-другому должно пониматься и трактоваться мудрыми. Действительно, вчера и позавчера, когда люди собирались в храмах, мы слышали, как читаются здравые разъяснения такого рода. Спрашиваю тебя, неужели человеческий род так слеп к истине, что не понимает таких очевидных и явных вещей? В стольких местах Юпитера, совершающего отвратительные прелюбодеяния, рисуют, отливают, высекают, ваяют, описывают, декламируют, разыгрывают, воспевают, представляют. Хотя бы в его Капитолии прочли, что он запрещает таковое. Когда в народе пылают такие срамные и нечестивые пороки, никем не запрещаемые, почитаемые в храмах, осмеиваемые в театрах, когда им приносят жертвоприношения, изводящие скот даже бедных, когда их показывают и представляют актеры, а богатства отцов расточаются, – говорят ли тогда, что грады процветают? Разумеется, достойную родоначальницу этих цветов мы находим не в плодородной земле, не в какой-либо благородной добродетели, но в той самой богине Флоре[9], чьи публичные зрелища сопровождаются таким диким и дерзким срамом, что всякий понимает, каков этот демон, которого нельзя умилостивить ни птицами, ни четвероногими, ни даже человеческой кровью, но лишь – что гораздо преступнее – принесенным в жертву человеческим стыдом.

Я сказал это потому, что ты написал, что, приближаясь к концу жизни, ты желаешь, чтобы твое отечество осталось невредимым и цветущим. Пусть будет удалено все лживое и безумное, пусть люди обратятся к почитанию истинного Бога и целомудренным и благочестивым нравам! Тогда ты увидишь свое отечество цветущим – не во мнении глупцов, но в истине мудрых; тогда твое плотское отечество станет частью того отечества, в которое мы рождаемся не телом, но верой, где все святые и верные Богу после зимних трудов этой жизни процветут в нескончаемой вечности. Поэтому наше желание – не опустить и христианскую кротость и не оставить опасный пример для подражания другим в том граде. Как нам это совершить, пусть поможет нам Бог, если только они не привели Его в сильное негодование. В противном случае, как бы мы ни стремились сохранить кротость и как бы мы ни желали употребить строгость с умеренностью, это может не осуществиться, если Богу втайне угодно другое: либо он рассудит, что такое зло должно быть наказано более жгучим бичом, либо пожелает даже, разгневавшись еще сильнее на неисправленных и не обратившихся к Нему, оставить их ненаказанными в этой жизни.

Твоя Мудрость определяет для нас некоторым образом епископские функции; ты говоришь, что твое отечество впало в тяжелое прегрешение из-за народа. «Если мы будем судить совершенное по всей строгости публичного права, то он должен быть наказан суровым наказанием. Но епископу, – говоришь ты, – надлежит печься о спасении людей, способствовать лучшему исходу дела, просить у Всемогущего Бога милости к прегрешениям других». Безусловно, мы пытаемся обеспечить то, чтобы никто не был наказан более суровым наказанием – ни нами, ни кем-либо, посредничающим нам, стремимся обеспечить и спасение людям, которое заключается в счастье доброделания, а не в безнаказанности в злых делах. Мы неустанно просим прощения не только наших прегрешений, но и других людей, чего добиться никак не сможем, если они не исправятся. Присоединяешь еще и следующее: «Покорнейше прошу, если дело должно быть рассмотрено, пусть будут защищены невинные и наказание не падет на них».

Выслушай кратко, что прои

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 78