КАК К ВЯЗАМ ПОДЪЕХАЛА КАРЕТА И В ДОМ ВОШЛИ ДВЕ ДАМЫ В БАЛЬНЫХ НАРЯДАХ

⇐ ПредыдущаяСтр 33 из 66Следующая ⇒

Прошло уже больше двух недель со дня несчастья в Мясницком лесу, а Стерк был все еще жив, но по-прежнему находился в коматозном состоянии. Его угасание происходило очень медленно, однако было ясно, что эта «жизнь в смерти» близится к концу.

Раз или два Дейнджерфилд довольно резко атаковал Тула вопросами:

— Неужели ничего нельзя сделать, чтобы он заговорил? Ведь достаточно на пять минут вернуть ему сознание, и тайна будет раскрыта.

Тул ответил, пожимая плечами:

— Уф!., уф! Дорогой сэр, вы же ничего не знаете.

— Но как же, он ведь жив!

— Да, биологические жизненные функции сохранились, но мозг угнетен.

Тул с мудрым видом нахмурился.

— Ну так освободите его.

— Клянусь Юпитером, сэр, вы меня смешите, — восклицал Тул, ухмыляясь и поднимая брови. — По-моему, вы считаете, что доктора способны совершать чудеса.

— Как раз напротив, сэр, — холодно-насмешливо возражал Дейнджерфилд. — Но вы сами говорите, что он может прожить еще месяца полтора, что фитилек будет тлеть, хотя от свечи остался один огарок. Так нельзя ли раздуть огонек, чтобы он вспыхнул хоть на минуту?

— Можно-то можно, а если огарок заключен в стеклянную бутылку, то как вы, к черту, его раздуете?

— Тьфу! — говорил Серебряные Очки, и стекла холодно посверкивали.

— Вы уж меня простите, сэр, но вы не совсем понимаете, — с некоторым высокомерием произносил Тул. — На черепе имеются два следа от удара — длиной с этот вот карандаш. Обе раны вдавленные — во вмятину войдет ваш палец. Спросите Айронза — он иногда делает перевязки вместо меня.

— Я предпочитаю спросить вас, сэр, — отпарировал Дейнджерфилд, тоже с оттенком надменности.

— О трепанации не может быть и речи: раны чересчур протяженные и к тому же воспалены; больной ее не выдержит — это все равно, что убить его на месте. Понимаете, сэр? А иначе мозг не освободишь.

Генерал Чэттесуорт тогда еще не вернулся. По пути домой он завернул в сторону, чтобы три дня побыть в Бакстоне^{146} на фешенебельном курорте и окончательно набраться сил перед зимой. Однако здешний Силоам^{147} крепышу генералу пользы не принес: после второго погружения большой палец левой генеральской ноги атаковала подагра и премилым образом, не распространяясь выше, засела там на три недели.

А к концу этого срока подошло время ежегодного бала, который устраивали офицеры Королевской ирландской артиллерии. Для жителей городка это было большое событие. Бедная миссис Стерк, которая ухаживала за своим славным Барни, расценила, разумеется, этот праздник как вопиющее, оскорбительное проявление бесчувствия. Но мир следует своим инстинктам и склонностям, занимается делами, а также развлечениями, сколько бы славных Барни ни лежало тем временем при смерти.

У Вязов, дома священника, остановилась очень нарядная карета, в которой прибыли тетя Бекки и Гертруда в сопровождении двух лакеев в кружевах и с факелами; дамы собрались по пути на бал навестить маленькую Лили, показать свои платья, в самом деле дивные, и пообещать, что завтра наведаются еще раз и расскажут все новости. Лили, как я уже упоминал, хворала, и балы со всяческими флик-флаками были не для нее.

Маленькая Лили широко, по-детски улыбнулась и обняла величественную тетю Бекки за шею.

— Добрая моя, милая тетя Бекки, как это любезно и как похоже на вас и Герти — прийти ко мне. О, что за великолепные дамы-близняшки! — И, подражая Нелл из фарса, Лили по-деревенски присела. — Этого я раньше не видела, — и она присмотрелась к ожерелью Гертруды, — а какое чудесное у вас кружево, тетя Бекки. Она ведь настоящая красавица — правда, Герти? Такой красивой я ее никогда еще не видела. Она затмит всех. Второй такой тонкой талии не сыщешь. — И Лили соединила свои стройные пальчики в кольцо, изображая талию тети Бекки. — Тебя рядом с ней и не заметят, Герти; все молодые люди как один примутся по ней вздыхать.

— Ах ты, противная маленькая шалунья! Ну погоди, сейчас тебе достанется, будешь знать, как смеяться над старой тетей Бекки, — вскричала мисс Ребекка, замахнулась веером и сделала несколько крохотных шажков в направлении Лилиас; она весело улыбалась, потому что знала — по поводу талии Лили права, и любила, когда эта проказница над ней подшучивала. На мисс Ребекке были ее бриллианты, и последний взгляд в зеркало придал ей уверенности в себе. Они с Лили вечно затевали игру — в обществе Лилиас Уолсингем любой становился жизнерадостным ребенком.

Гостьи пробыли в Вязах добрых четверть часа, и наконец подошедший к окну лакей кашлем напомнил тете Ребекке, что время идет, а Лили настаивала на том, чтобы до их отъезда сыграть менуэт и деревенский танец и позвать старую Салли — пусть посмотрит, как тетя Ребекка с Гертрудой проделают несколько па; поэтому между Лилиас и тетей Бекки вновь вспыхнула небольшая битва, как обычно бывало при их встречах и расставаниях. И почему же каждый раз, когда маленькая озорница затевала шутливую потасовку, тетя Бекки несколько мгновений не сводила с нее бесконечно нежного, ласкового взгляда, слабела и становилась как маленькая девочка? Думаю, к любому сердцу имеется дорожка, и люди, обладающие даром интуиции, безошибочно такие дорожки отыскивают.

Шелестя юбками, великолепные дамы удалились, оставив Лили во власти возбуждения; с горящими щеками, опираясь пальцами на раму, она следила из окна за их отъездом, а затем вернулась на место; губы ее слегка улыбались, а в глазах стояли слезы. Разрумянившаяся, она села за клавикорды и сыграла деревенский танец, потом старинную ирландскую мелодию, веселую и живую. И в дверь с задумчивой улыбкой на добром лице заглянула старая Салли, которую привлекли непривычные звуки.

— Входи, моя разумница Салли, моя душечка! Мне пришла в голову одна затея; ты должна будешь меня одеть, потому что я собираюсь на бал.

— Бог с вами, мисс Лили, дорогая, — с улыбкой качая головой, отозвалась старая Салли. — Что скажут доктора?

— Пусть говорят что хотят.

И маленькая Лили, с ярким румянцем на щеках, сверкая глазами, поднялась с места.

— Ангельчик! — воскликнула старая женщина; взгляд на это милое и любимое юное лицо заставил ее, как иногда говорят, «преисполниться». — Да с вами рядом никто и стоять не достоин; второй такой, как наша мисс Лили, не сыскать.

Некоторое время она молча улыбалась, а потом сказала:

— Но, дорогая моя мисс Лили, вы ведь уже больше месяца не выходили из дому.

— И этого тебе недостаточно? Как тебе не стыдно запирать меня так долго, злющая старушонка? Ну, ну, Салли, голубушка, я решилась, и я поеду на бал, но только ты не бойся. Голову я прикрою, а там попрошу доложить тете Бекки и загляну всего на десять минут, не раздеваясь. И туда и обратно я доберусь в портшезе — ну какая в том беда?

Что это было — задор? Возможно, она хотела показать всем, что не боится кое-кого встретить. А может, ей — и в самом деле больной — вздумалось просто послушать пиликанье скрипки и веселые шутки и убедить знакомых, что она не пала духом? Или, под действием загадочного притяжения, она хотела еще раз взглянуть на него — издалека и мельком, не откидывая капюшона, — а потом предаться бесконечным размышлениям и долго-долго вить тонкую паутину надежды, вызывая из памяти навсегда запечатлевшиеся в ней легкомысленный румянец, или странную печальную улыбку, или загадочно-взволнованный взор? Она отвергла его на словах, но не отвергла сердцем. Бедная маленькая Лили! Она мечтала, что в один прекрасный день он исправится. Она все еще видела в нем героя и надеялась, очень надеялась, что он будет ей верен. И этой безумнейшей из безумных надеждой, непонятной для нее самой, жила ее любовь — ожиданием, что повеса вернется на стезю добродетели.

— Но, дорогая мисс Лили, вы ведь знаете, у бедного хозяина разорвется сердце, когда он услышит, что вы такое учудили: выйти из дому без позволения доктора, поздно вечером, чтобы после жаркой комнаты вас на обратном пути просквозило на холоде.

Маленькая Лили остановилась:

— Всего один шажок, Салли. По-твоему, отец в самом деле рассердится?

— Рассердится, дорогая? Нет, но у него разорвется сердце. Как же, ему никогда не приходилось беспокоиться, где вы и что вы, а тут… О! Да вы просто шутите, мисс Лилиас, не иначе.

— Нет, Салли, голубушка, я не шутила, — грустно ответила Лили, — но, наверное, то, что я задумала, — глупость и лучше мне остаться дома.

Она заиграла марш и под его трогательно-мечтательные звуки спросила:

— Узнаешь, Салли?

На добродушном лице Салли отразилось раздумье, и она сказала:

— Еще бы, мисс Лили; эту самую музыку — так ведь? — играет артиллерия, когда марширует в поле?

Лили с улыбкой кивнула; мелодия лилась, вызывая к жизни живописные видения. Когда маленькая Лили была ребенком, смотры войск становились большим событием; в эти дни не жалели ни волос, ни пороха. Позади орудий, которые стремительно безостановочно палили, виден был генерал Чэттесуорт; на нем была парадная униформа, включавшая в себя, помимо кружевного галстука, кружевных манжет и прочего, еще и такую обязательную в дни смотра деталь туалета, как величавое, суровое выражение лица; с плюмажем, в пудреных ails de pigeon, [46]генерал красовался на своем буланом Бомбардире, почти скрытый из виду клубами дыма, и походил на окруженного облаком полубога с аллегорической картины.

Не увиденное старой подслеповатой Салли, это пышное зрелище проплывало, вслед за звучанием аккордов, перед печальным взором маленькой Лили, чья жизнь все больше сводилась к воспоминаниям. Лили снова сделалась ребенком, был ласковый летний день, и она стояла на залитой солнцем улице, держа за руку старую Салли. Часовые взяли на караул, и корпус двинулся из ворот блистательным маршем. Старый генерал Чэттесуорт, гордый как Люцифер, ехал верхом на Бомбардире, а тот, к восторгу дам, кивал и грыз удила, гарцевал и выделывал курбеты — Бомбардир был добрейшим из четвероногих, но любил, лукавец, строить из себя настоящего дьявола во плоти; оркестр наигрывал тот самый — одновременно и лихой и жалобный — марш, и под этот мелодичный грохот сердца всего Чейплизода веселились и зажигались огнем. Вдоль всей улицы поднимались оконные рамы; сбежавшиеся толпой мальчишки вопили и как сумасшедшие выкрикивали «ура! ». Из чердачных окошек торчали чепцы — это служанки, хихикая, высовывались наружу с риском сломать себе шею. На крылечки выбегали слуги. Деревенские забулдыги спешили из пивных. Повсюду, направо и налево, сплошные улыбки и разинутые рты. И природа при виде их явно стремилась показаться во всем блеске, а солнце сияло изо всех сил, лучезарное как никогда.

Да, город гордился своим артиллерийским корпусом, и по праву. На широкую улицу выкатывалось из ворот орудие за орудием, рядом шагал правое плечо вперед личный состав и лейтенант-фейерверкер. Размеренно колеблясь, тянулась сине-алая шеренга, мундиры пересекали белоснежные диагонали портупей, болтались белые патронные сумки, мелькали отделанные кружевом треуголки, гамаши, белели нарядные короткие панталоны, камзолы, плиссированные кружевные манжеты, сверкали на солнце пуговицы и медные инструменты. И каждый наблюдатель признавал, что это прекрасное, бодрящее дух зрелище.

И Лили, с печалью наблюдая шествие этого призрачного полка, сопровождала его горделивой, щемящей душу мелодией марша.

В них было столько дерзости и внушительности; ростом и сложением с этими парнями никто не мог равняться. Поверьте мне, тащить четырех-, шестифунтовые пушки^{148} — не пустяк, тут нужны крепкие ребята; офицеры же, все без исключения, были прекрасно воспитанные джентльмены, с аристократическими манерами, а некоторые из них, безусловно, чертовски красивы.

И в рядах этой веселой процессии умственному взору Лили неизменно представлялась одна и та же легкая высокая фигура, смуглое лицо, с глазами темными и загадочными, невыразимо привлекательное и волнующее; Лили все глубже погружалась в фантазии, а гармоничная мелодия звучала все медленней и тоскливей, пока голос старой Салли не пробудил мечтательницу. Аккорды смолкли, видение растаяло, бедная маленькая Лили улыбнулась старушке Салли с ласковой печалью, взяла свечу и пошла, сопровождаемая служанкой, наверх, почивать.

Глава LX

⇐ Предыдущая 28 29 30 31 323334 35 36 37 Следующая ⇒