Высокий смысл привычных слов

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 11Следующая ⇒

Процессы, которые происходят сейчас в русском языке, лингвисты называют «третьей варваризацией» (первая была в Петровскую эпоху, вторая — после революции 1917 года). Точнее, следовало бы говорить о тотальной жаргонизации, ибо именно жаргон правит сегодня свой мерзкий бал в речи большинства представителей всех слоев общества.

Елена Галимова, профессор ИГУ, г. Архангельск

С понятием искусства тесно связано и понятие вдохновения. Слово это есть прямое свидетельство, указывающее на главного участника творческого процесса, — Того, Кто даровал талант, Кто вдохнул в художника мысли, чувства, переживания, в конечном счете вдохнул жизнь в его творение: будь то икона, стихотворная строка или красивая мелодия. Как же созвучно это процессу сотворения Богом самого человека: «Я создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою» (Быт. 2, 7). Неживое: звук, буква, глина — не может одушевиться без участия Бога, без Духа Свята. А потому о лучших творениях сынов человеческих во все времена говорили и будут говорить, что рукой художника водил Сам Бог.

Аналогичные выводы можно сделать относительно слова призвание, которое тоже довольно часто употребляется в среде людей, занимающихся художественным творчеством.

Как же удивителен и совершенно ясно различим его исконный смысл: призывание. Кем и к чему ты призван, человек? Как важно различить и не перепутать в многоголосице зов Того Единственного, о чем так мудро сказано устами святых: «Не пытайтесь делать все — делайте только то, к чему вас призывает Бог».

Однако творческому человеку необходимо помнить, что мир преизобилует нечистыми духами, что не все ангелы светлы и добропобедны. Отсюда и творения, выдаваемые за искусство, которые способны лишь унизить образ Божий в человеке. Не секрет, что наиболее искушаемыми и склонными искушать других становятся те деятели искусств, кто и впрямь поверил, что, занимаясь творчеством, всерьез способен конкурировать с Самим Творцом. С этого момента проблема из нравственно-философской области плавно перетекает в медицинскую, чему мы с вами «тьму примеров сыщем».

Остается добавить, что понятие искусства в таком высоком смысле, как в русском языке, не встретить в иных языках. Скажем, если перевести это слово с азербайджанского, то оно будет звучать только в значении хрупкое, нежное ремесло, профессия.

Главной же целью всякого искусства, без которого нам не обойтись, главным его оправданием должно быть, наверное, все же стремление угадать и раскрыть человеку замысел Божий о нем самом. Истинное искусство по-особому освящает нашу жизнь подобно тому, как Церковь освящает обычную воду, превращая ее в святыню.

Брателлы из общаги

Своеобразным мерилом нарастающей апостасии нашего мира и секуляризации общественного сознания является не только искажение, но нередко и опошление подлинного смысла слов, вошедших в наш лексикон из церковной жизни, некогда неотделимой от каждодневного бытования русского человека. Кто-то, быть может, впервые узнает о том, что слово общежитие пришло к нам из монашеской среды, почему и уставы монастырей называются общежительными. И как же разительно это не похоже на печально знакомые многим из нас разнузданные общаги.

То же произошло и со словом сожитель (сожительница), которое ныне отдает не вполне чистым духом — вкралось в них что-то темное, нечистоплотное. А вот у Пушкина в «Капитанской дочке» встречаем это слово в его исконном смысле: «Гости требовали вина, хозяин кликал сожительницу». Причем хозяин — это священник Герасим, а сожительница — попадья Акулина Памфиловна. Понятно, что язык живет, что множество слов приобретают новые значения, но почему обязательно — с понижением смысла?

Так, слово брат, перейдя из церковной лексики в жаргон, выродилось в такие пошлейшие слова, как братва и брателло. И не только форма древнего слова изменилась — уродливой стала сама интонация. Правило, гласящее о том, что важно не столько что, а как — незыблемо во все времена. А ведь именно словом братия чаще всего взывает к нам Господь в Своей Церкви со страниц Священного Писания.

Не случайно поэтому Сталин, глава советского государства, с начала своего существования отделившего себя от Церкви и разрушающего ее, в один из самых трагических моментов отечественной истории, выступая в связи с общенациональным бедствием — началом Великой Отечественной войны, обратился к своему народу традиционным церковным: братья и сестры.

Читая письма святителя Феофана Затворника к своим духовным чадам, не мог не обратить внимания на то, что он нередко ставил в конце их подпись: доброхот. И какой же язвительно-ироничный смысл приобрело это слов за истекшее время, с какой недоброй интонацией произносится оно ныне.

То же случилось со словом соревнование, некогда воспринимаемым не как состязание и соперничество за первенство, а как совокупность духовных усилий, ревность ко Христу, стремление к святости.

Еще слово правитель — как разительно отличается оно коренным своим смыслом от всевозможных лидеров, генеральных секретарей, президентов и премьер-министров. Только вслушаемся, правитель — это ведь тот, кто призван вести вверенный ему Богом народ по правому, сиречь спасительному пути, дабы восстал он, когда прейдут времена и наступят сроки, справа — одесную Престола Божия. И как же печально сознавать, что в каждом новом руководителе бесконечно терпеливый народ наш все чает узреть истинного правителя, тогда как унылой вереницей все тянутся и тянутся суть одни кривители.

А им бы заглянуть — хотя б разок — в Канон Ангелу Хранителю и замереть, прочитав молитвенное обращение к нему: «руководителю мой».

Слово событие — оно означает ныне происшествие, значимостью своею или масштабом отличающееся от повседневности, возможно, не имеющее никакого отношения к самому человеку. А ведь в глубине изначального своего смысла оно и есть именно причастность, непосредственное отношение его самого (со-бытие) к чему-либо, что и сделало это происшествие знаковым. И если так, то и каждый день — в идеале — должен непременно стать событием!

«Пусть я — убогий! »

Вспоминаю, как в детстве еще слышал от некоторых взрослых нелестную характеристику, которой они частенько награждали людей непрактичных, то есть тех, кто так и не смог приспособиться к жестким реалиям жизни: не ловчил, не заискивал, не стяжал, старался быть, а не казаться. О таковых неизменно говорили со снисходительной усмешкой, граничащей с жалостью: бедняга, он не от мира сего. Вдобавок могли и пальцем покрутить у виска. Да и сегодня такое не редкость, еще и добавят с оттенком плохо скрываемого превосходства: убогий! И как же был я поражен, взяв когда-то в руки Евангелие и прочитав слова Христа, сказанные Им вначале о Себе Самом: «Я не от сего мира» (Ин. 8, 23), а позже о Своих учениках: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Ин. 15, 18-19). Таким образом, то, что в миру звучит как клеймо, пред очами Божиими оказывается высшей добродетелью. Воистину тысячу раз прав Апостол: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3, 19).

Что же касается пресловутой убогости, то слово это не есть обозначение некоей ущербности, в том числе и физической.

Скорее, наоборот — в нем запечатлен статус тех, кто изначально, от рождения, на особом счету у Самого Господа. Недаром гласит народная поговорка: «Не бойся богатого грозы, бойся убогого слезы». Вот и в стихотворении московского поэта Владимира Лесового об этом же говорится:

Пусть я — убогий,

Но я — у Бога.

Духовная глухота

Духовная наша глухота началась не сегодня и не вчера. Поразительно, но мы совершенно спокойно произносим фразы типа «избили друг друга», или же «оскорбили друг друга». Но если вдуматься: друг избил друга! Друг оскорбил (нанес скорбь) друга! А между тем друг (самый близкий) и другой (чужой) — слова однокорневые! Непонятное, а потому не объяснимое здравым смыслом и формальной логикой оказывается совершенно правильным с евангельской точки зрения: мы все другие, потому как разные, и все други, потому как дети Адама и Евы, сотворенных Отцом Небесным.

А слово ясли? Да-да, те самые привычные детские ясли, из которых вышли мы с вами и в которые по сей день наскоро одетых полусонных малышей отводят ранним утром вечно спешащие по делам родители и неторопливые бабушки. Но детскими ясли не могут быть по определению! По той простой причине, что ясли — это кормушка для скота. И только одному Младенцу — а случилось это две тысячи лет назад — не нашлось место под кровом человеческого жилища. И Его Пречистой Матери ничего не оставалось, как, запеленав Новорожденного, уложить Его в мягкую солому, позволив домашним животным согревать его своим дыханием.

Поразительно, но почти два тысячелетия спустя в далекой северной стране, где к власти пришли безбожники и немедля принялись разрушать храмы, уничтожать священнослужителей, яростно преследовать верующих людей, в этой самой стране женщины и мужчины, многие из которых, возможно, сами участвовали в разгроме церквей и кощунственных богохульных карнавалах, ежеутренне отводили своих малюток в... детские ясли. Или это русское сердце подсказывало им неслышно, что самое надежное место для их драгоценных чад просто не может называться по-иному, кроме как кормушка для скота, где мирно дремала некогда Величайшая Драгоценность мира.

А столь же привычный для всех нас детский сад словно вырос из стихотворения А. Плещеева, так замечательно напетого на народный мотив неподражаемой исполнительницей русских духовных песен Евгенией Смольяниновой:

Был у Христа-Младенца сад,

И много роз взрастил Он в нем.

Он трижды в день их поливал,

Чтобы сплести венок потом.

Когда же розы расцвели,

Собрал детей еврейских Он.

Они сорвали по цветку,

И сад был весь опустошен.

«С чего сплетем Тебе венок?

В Твоем саду не видно роз».

«А вы забыли, что шипы

Остались Мне», — сказал Христос.

И из шипов они сплели

Венок колючий для Него,

И капли крови вместо роз

Чело украсили Его...

Христос непостижимым образом пронизывает всю нашу жизнь — от младенческих яслей до смертного одра, а потому тысячу раз прав Александр Семенович Шишков, утверждая, что «народ российский всегда крепок был языком и верою: язык делал его единомысленным, вера — единосущным». Что касается загадочной русской души, амплитуда мнений о которой колеблется от высокопарных славословий до откровенного зубоскальства, то, по мнению автора этих строк, разгадка ее проста и сложна одновременно — смотря для кого. Думается, в истинно русской душе живет Христос, не понятый, а потому не принятый многими, а более всего — «просвещенной» Европой. И душа эта загадочна и непонятна им в той же мере, в каковой загадочен и непонятен для них Сам Спаситель, Который и поныне «для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1, 23). В Россию, как и во Христа, и в самом деле, по словам поэта, «можно только верить».

Так и слышу разумное, на первый взгляд, возражение: но ведь язык для русского народа куда более древнее понятие, нежели христианская вера. И что на это возразить? Выходит, и вправду чудо. А впрочем, пытливому читателю предлагаю поразмыслить: очень ли напоминает аскетический по форме и пока лишенный запаха бутон розы — распустившийся цветок, поражающий взгляд каким-то неземным совершенством? Так и первозданный язык был похож на бутон, в котором промыслительно было заложено то, чему предстояло дивно распуститься. И еще. Давным-давно прочел о том, как археологи обнаружили в одной из египетских пирамид закупоренные в древних сосудах зерна пшеницы. Рискнули высадить их в грунт — и они проросли!

Так и язык русский. Изначально был он дарован людям, населяющим эти необозримые просторы, как те потаенные зерна будущего хлеба. Оставалось лишь ожидать божественных солнца и влаги, которыми и стала Православная вера. И явлена она была этому народу вовсе не тысячу лет назад, а гораздо раньше. Вспомним, еще святой апостол Господень Андрей приходил в эти земли, которые позже назовут Киевской Русью, приходил на Валаам, где водрузил в память об этом событии свой каменный крест и предрек процветание здесь христианской веры. И все это проявилось, проросло удивительными по красоте и силе всходами — живым великорусским языком, в котором всё проповедует нам Самого Христа. Не дадим же вытоптать заветную ниву!

Ответим за каждое слово

Искренне убежден, что в неотвратимом для каждого из нас финале, когда надлежит, помимо всего иного, держать ответ и за каждое слово (при условии, что нас вообще сочтут достойными диалога! ), с нами будут говорить на русском языке. Так какого же качества, какой чистоты язык предъявим, на каком русском, вверенном нам для сохранения и умножения, будем ответствовать пред Судией?!

Как важно нам осознать это сейчас, пока еще есть время и возможность хоть что-то исправить. Нам, терпящим одно за другим поражения в стремительно сужающемся геополитическом и духовном пространстве. Нам, стремительно уменьшающимся в своей численности, в том числе и матерям, в ужасающем количестве убивающим собственных нерожденных детей. Нам, задыхающимся от табачного дыма и спиртового перегара, неизменно впадающим в уныние и отчаяние. Нам надлежит, наконец, осознать, что русский язык — один из последних форпостов самости народа — по-прежнему свидетельствует о высокой миссии, возложенной на русскую нацию, так чудно запечатленной в нем самом.

Подтверждение богоизбранности нации находим и в событии вселенского масштаба, происшедшего на берегу реки Свирь, куда в 1485 году, повинуясь божественному гласу, пришел из Валаама для совершения духовного подвига инок Александр. Здесь был «бор красен зело, место сие было леса и озеро исполнено и красно отвсюду и никтоже там от человек прежде живяще», здесь святой провел несколько лет в полном уединении, не вкушая даже хлеба, а питаясь лишь «зелием зде растущим», здесь позже основал он обитель, здесь на двадцать третьем году поселения явился ему Большой Свет — и он услышал исходящее из уст Трех лучезарных Мужей, вошедших к нему в храм, повеление: «Возлюбленный, якоже видиши в Триех Лицах Глаголющего с тобою, созижди церковь свою во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Единосущной Троицы... Аз же ти мир Мой оставлю и мир Мой подам ти».

И если впервые в истории человечества Троичный Бог явлен был человеческому взору в ветхозаветные времена святому праотцу Аврааму у Мамврийского дуба, то второй раз — на русской земле, русскому святому, русскому человеку (хотя и вепсу по национальности).

В своем знаменитом дневнике святой праведный Иоанн Кронштадтский в 1904 году запишет: «Что значило это явление новозаветному святому — не будем дерзать отвечать. Только будем стремиться почтить эту землю, тот монастырь, который был воздвигнут на севере русской земли по велению Бога-Троицы и самого " новозаветного Авраама " — преподобного отца нашего и чудотворца Александра».

Воистину смирение, как одна из доминирующих черт русского национального характера, нередко именуемая в миру скромностью, — тема для отдельного повествования.

Иваны, помнящие родство

Всякий раз вздрагиваю внутренне, услышав или даже прочитав имя Господа нашего Христа, которым так щедро награждают своих мальчиков некоторые наши братья по вере — те же греки и болгары. Уточняю — не осуждаю, а просто не могу привыкнуть к этому и принять. Может, они так буквально услышали призыв Христа быть как дети (Мф. 18, 3)? В конце концов, подбежать к уважаемому всеми взрослому человеку и дернуть его за бороду — привилегия малышей, не так ли?

Русским же людям нарекать своих чад именем Иисуса и в голову не придет. По сей день они привычно называют своих мальцов Иванами, и уже не первое столетие всех здешних мужчин именно так кличут за ближними и дальними пределами их необъятной сказочной земли. Правда, за глаза вкладывая почему-то в это имя некий уничижительный оттенок. И напрасно.

Издавна размышляя над феноменом исторического пристрастия русского человека именно к этому мужскому имени, автор этих строк пришел к выводу, которым, похоже, и утешился.

Вспомним, в Евангелии от Матфея Господь, говоря народу об Иоанне Крестителе, дает ему высочайшую характеристику, какую только мог заслужить земной человек: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя...» (Мф. 11, 11).

Как часто под словом послушание понимаем мы немедленное и буквальное исполнение воли того, кого признали для себя авторитетом, в том числе и духовным. Вот и младшая моя дочь, только лишь начинаю я фразу, обращенную к ней, уже бежит, торопыга моя, — ты ведь не дослушала меня, привычно сокрушаюсь я. И впрямь, для того чтобы правильно исполнить, вначале следует правильно услышать. Какое удивительное послушание (именно послушание — так услышать слова Христа! ) проявил русский человек. Ведь это такая радость — называть своих сыновей, дорогих своих мальчиков, продолжателей рода и фамилии именем, освященным пречистыми устами Самого Спасителя! А потому дерзну предположить, что число Иванов, Ванечек и Ванюшек в нашей стране не просто статистика, а некий показатель духовного состояния, духовного роста, духовной мощи русской нации.

В записках о. Павла Флоренского за 1915 год прочел: «Знаю, что самое русское имя — Иван. Кротость, простоватость (или простота). У меня ноет желание, " желание чрева моего", иметь сына Ивана. Хочется родить сына Ивана... Удивительно, как среди студентов мало Иванов. Это худо. Очевидно, в духовной среде мало Иванов, а потому нет и ивановства: простоты и кротости».

Долгое прощание

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8 91011 Следующая ⇒