Под «фейс-контролем» в «блин-хаусе»

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 11Следующая ⇒

Если вы хоть разок проезжали по московским улицам или окружной автодороге, то не могли не обратить внимания на то и дело мелькающие по сторонам огромные рекламные щиты: чего только на них не понаписано, какой только срамоты не понаклеено. А главное, что и не поймешь, на каком таком тарабарском языке. Призывают, скажем, купить экофлет в ближайшем Подмосковье. Или, если позволяет мошна, таун-хаус. Русскому человеку сразу и не смекнуть, о чем речь. Но не смущайтесь, это, скорее, признак нормальности. Остается только догадываться, что экофлет — это, судя по всему, экологически чистое жилье (где английское flat — квартира), ну, а таун-хаусы, если перевести дословно, — городские особняки. Вроде как все эти слова и понятия есть в нашем с вами языке — ан нет, понаплодили уродцев. Да еще наверняка пресловутая экономика помогает. А как же?! Не может же заковыристый экофлет стоить столько же, сколько обычная квартира. Да и как не подыграть гордыне: вон мы какие, в таун-хаусе живем!

Дальше — больше. Въезжающего в нашу древнюю столицу с севера встречают ныне гипермаркеты и мегамоллы: «Ашан», «Мега», «Икеа», «Гранд», «Рамстор», «Мосмарт», «Гроссмарт», «Вэй-Парк», а также всевозможные закусочные: «Макдональдс», «Ростикс», «Пицца-Хат», «Стардогс», «Киностар», «Баскин Роббинс» и т. д. и т. п. То же самое и на других направлениях. И в том же «Ашане», например, снуют по залу юноши и девушки, у которых на спине начертано слово «мерчендайзер». Никто из опрошенных мною так и не смог толком объяснить — что это значит. Ну, как тут не согласиться с Пушкиным: «чем непонятней, тем ученей». Наверняка это что-то сродни приказчику, или, на худой конец, младшему товароведу. Но, увы, русские слова, как мы знаем, у себя на родине нынче не в чести.

Итак, предположим, вы в первопрестольной и решили слегка подкрепиться — выпить чайку-кофейку, съесть блинов-пирожков. К вашим услугам, однако, не чайные, кофейни, шашлычные, блинные да пирожковые, куда там, столовых да пельменных след давным-давно простыл. Пожалте ныне на бизнес-ланч в кофе-хаусы, кебаб-хаусы и — даже произнести неловко — блин-хаусы. Причем любителям ночных развлечений не избежать при этом фейс-контроля.

Вот и становятся в одночасье наши исконные конторы и учреждения — офисами, а всевозможные директора, начальники, заведующие, руководители, старшие, управляющие — менеджерами всех уровней, главный среди которых — топ-менеджер. Не оттого ли, что топает, как иные ретивые начальники, когда что не по нему?! И уж совсем неловко становится, когда иной батюшка ласково называет спонсорами тех, кто — спаси их Господи! — не жалеет своих кровных на возведение, благоустройство и благоукрашение наших храмов. Но как же не вяжется это прилипчивое заморское словечко, больше напоминающее фамилию какого-нибудь инородца, с куда более приличествующими — благодетель или, скажем, попечитель.

А тут и младшая дочь-шестиклассница «просветила» нас, познакомив с письменным распоряжением администрации школы ввести дресс-код. По-русски это звучало бы как форменная одежда, а попросту школьная форма, но заморское словечко дресс-код кому-то показалось престижнее, или, как принято ныне выражаться, круче.

Ну как тут не услышать гневную отповедь А.С. Шишкова, обращенную сквозь столетия к нам, нынешним носителям великого языка: «Полезно ли славенский превращать в греко-татаро-латино-французско-немецко-русский язык? А без чистоты и разума языка может ли процветать словесность? »

Однако, как это ни парадоксально, иноязычные слова вовсе не помеха богатству языка, их заимствующего. Вопрос в ином: как, в каком историческом контексте происходит этот процесс, какова его интенсивность. Да и русский язык наверняка претерпел бы ощутимый урон, лиши его в одночасье всех заимствований, которые — и это чрезвычайно важно — давным-давно стали своими, родными, «обрусели».

Замечательно сказано об этом у Ярослава Смелякова в стихотворении «Русский язык».

Вы, прадеды наши, в недоле,

мукою запудривши лик,

на мельнице русской смололи

заезжий татарский язык.

Вы взяли немецкого малость,

хотя бы и больше могли,

чтоб им не одним доставалась

ученая важность земли.

Ты, пахнущий прелой овчиной

и дедовским острым кваском,

писался и черной лучиной,

и белым лебяжьим пером.

Ты — выше цены и расценки —

в году сорок первом, потом

писался в немецком застенке

на слабой известке гвоздем.

Владыки и те исчезали

мгновенно и наверняка,

когда невзначай посягали

на русскую суть языка.

С русского на русский?!

Рассуждая о нынешней ситуации, приходится с прискорбием констатировать, что интенсивность заимствования чужеродной лексики достигла угрожающих темпов. Отдельного разговора заслуживает агрессивное вторжение в нашу речь компьютерной лексики. Дрожь пробирает, когда слышишь из уст молодого человека о том, что ему надо апгрей-дитъ машину или дачу. Поясню, этот компьютерный термин означает усовершенствование. Поначалу казалось, что он, подобно десяткам иных схожих терминов, не заключает в себе никакой угрозы для языка, поскольку касается лишь «железного друга». Случилось по-другому — и сленг все больше заполоняет русский язык.

В том же Интернете молодые люди отныне не общаются друг с другом, а чатаются. Человек, ведущий себя, как принято ныне выражаться, неадекватно, именуется крезанутым, от английского crazy, означающего безумие. Словом, абсолютно чуждый русскому уху сленг, в котором русские корни отсутствуют напрочь, перекочевал в повседневную речь молодежи, нагло потеснив слова родного языка. Дошло до того, что иные печатные издания даже публикуют время от времени некие толковники с русского на русский, дабы помочь родителям этой самой молодежи в элементарном понимании своих чад. Быть может, впервые за тысячелетия существования русской нации возникло реальное разделение отцов и детей, но уже не по идейным или нравственным критериям, как об этом блистательно поведала некогда великая русская литература, а по причине банального неразумения самой речи.

Припоминаю анекдотичный разговор двух московских бабушек, услышанный в начале девяностых, когда наряду с привычными магазинами с довольно унылым ассортиментом стали появляться новые торговые предприятия. Ты, спрашивает одна из них, масло в магазине брала? Нет, отвечает ей соседка, в шопе.

Нас почти приучили к тому, что мы не народ, не нация, а электорат, к которому политики в глубине души чаще всего не испытывают и тени респекта. К слову, в среде политтехнологов принято именовать пресловутый электорат еще и (только вдумайтесь в этот цинизм! ) одноразовым народом. И это не случайно, ибо пресловутый электорат — это и в самом деле не народ, а только та его часть, которая голосует на выборах. Причем, как правило, за того, у кого привлекательнее имидж, над созданием которого денно и нощно бьются орды имиджмейкеров. Не по делам, стало быть, выбирают очередного «слугу народа», а по впечатлению, которое он производит. Причем не сам по себе, а опять же по подсказке специально обученных этому лукавству высокооплачиваемых людей, пиарящих что есть мочи такого кандидата с помощью специальных политтехнологий, в которых кроются обман и надувательство.

Агрессивно впихивая (простите за столь грубый глагол, но точнее сказать просто невозможно) в нашу речь легионы иноязычных заимствований, нам, по сути, методично вбивают в подсознание мысль о том, что наш-де национальный язык не поспевает за стремительной цивилизацией. И вновь сквозь почти два столетия этому страстно противостоит А.С. Шишков: «Язык наш превосходен, богат, громок, силен, глубокомыслен. Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может».

Смердяковы от языка

Таким образом, терпимость ныне обернулась толерантностью, разномыслие — плюрализмом, соглашение — консенсусом. Русскому человеку предписывают отныне испытывать не кураж, задор или азарт, а драйв. Музыку к кинофильму теперь называют саундтрек, фильмы обернулись блокбастерами и римейками, а актеров подбирают не через привычные фото- и кинопробы, а устраивая кастинг. Удачный экшн обеспечат промоушном и прокрутят по тиви в прайм-тайм. С крутым хедлайнером — это нон проблем.

А как вам, к примеру, такой разговор: «Классный тюнинг у тачки! Фарэва! Это бой-френд той бизнес-вумен? Вау! Как насчет бодибилдинга и фитнеса? А может, дайвинг? Хочешь построить коттедж? Определись с бизнес-планом, сайдингом... Ты геймер? Хакер или юзер? Фифти-фифти? О-кей! Как насчет шопинга в уик-энд? Или пати? А может, махнем на биеннале? Скажи, прикольно?..»

А на телевидении появилась адресованная молодежи очередная развлекательная передача «Comedy club», название которой и вовсе пишется не по-русски, хотя легко можно было бы при желании подыскать русский аналог. И все бы ничего — да уж больно отдает каким-то холуйством.

Существует много критериев, по которым принято оценивать деятельность той или иной власти. Однако досадно, что при этом, как правило, не учитываются изменения, происшедшие в духовной сфере, в том числе и в общенациональном языке. Возможно, это происходит потому, что духовность — материя слишком тонкая и не укладывается в привычные для чиновнического разумения схемы и графики. Но ведь от этого она не становится для нации и страны менее значимой, чем количество добываемой нефти или произведенной электроэнергии.

А я убежден в том, что о любой власти даже далекие от политики и ничего не смыслящие в ней люди могут и вправе судить по тому, как ее деятельность отразилась на русском языке, что эта власть сделала (или не сделала) для его сохранения и умножения. Пока же остается констатировать тот весьма прискорбный факт, что серьезные дефекты в произношении первого (и последнего) президента Советского Союза больно отдаются и поныне, когда то и дело слышишь от должностных лиц, что работу надо угл у бить, что некое уголовное дело возб у ждено, что кто-то ос у жден — и все это с совершенно диким ударением на втором слоге.

Не будем забывать и о том, что исполненная холодного цинизма фраза «Пипл все схавает! » прозвучала в свое время из уст главы администрации бывшего президента страны. Это он, между прочим, о нас с вами.

Подобная ситуация вовсе не безобидна, как может показаться иным. Вспомним, такое случалось уже в нашем Отечестве. Когда войско Наполеона, которого народное русское сознание жестко идентифицировало как предтечу антихриста, катилось лавиной по русской земле, творя беззаконие и оскверняя православные храмы, в великосветских салонах продолжали общаться на французском языке, языке своего врага, демонстрируя этим свою «элитарность*. Именно по этому поводу были сказаны А.С. Шишковым гневные слова: «Иноземцы часто жалуют нас именами des barbares (варвары), des eslaves (рабы). Они врут, но мы подаем им к тому повод. Может ли тот иметь ко мне уважение, кто меня учит, одевает, убирает, или, лучше сказать, обирает, и без чьего руководства не могу ступить я шагу?... Будьте всегда нашими учителями, наряжателями, обувателями, потешниками, даже и тогда, когда соотечественники ваши идут нас жечь и губить! »

Даже Пушкин в младенчестве куда более сносно изъяснялся на французском, нежели на своем национальном языке. И еще неизвестно, как сложились бы судьбы отечественной словесности, если бы милостью Божией не оказалась рядом с маленьким Сашенькой Арина Родионовна. Наделенная от Бога самым большим и главным талантом — талантом Любви, эта простая русская женщина сумела согреть его сердечко искренним теплом, освятить душу.

Позже в повести «Капитанская дочка» Александр Сергеевич устами своего героя Петра Гринева выведет образ типичного французского гувернера того времени: «Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию, чтобы стать учителем, не очень понимая значение этого слова. Он был добрый малый, но ветрен и беспутен до крайности. Главной его слабостью была страсть к прекрасному полу... К тому же не был он (по его выражению) и врагом бутылки, т.е. (говоря по-русски) любил хлебнуть лишнего... и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, — и потом каждый из нас занимался уже своим делом». Для успевших подзабыть содержание напомню, что мсье Бопре, в конце концов, прогнали со двора за аморальное поведение, выразившееся в обольщении двух неопытных дворовых девок.

Как же скорбел об этой моде на французский язык А.С. Шишков, обращаясь к современникам: «Посмотрите: маленький сын ваш, чтоб лучше и скорее научиться, иначе не говорит, как со всеми и везде по-французски: с учителем, с вами, с матушкою, с братцем, с сестрицею, с мадамою, с гостями, дома, на улице, в карете, за столом, во время играния, учения и ложась спать. Не знаю, на каком языке молится он Богу, может быть, ни на каком».

К счастью, именно народ не растерял здорового национального чувства, а потому, в отличие от многих своих господ, не испытывал благоговения к «французишкам» как носителям некоей образцовой культуры. С присущим им здоровым природным юмором крестьяне заклеймили агрессоров беспощадным словом шаромыга. Именно так услышало русское ухо жалобное шер ами тех, кто, позорно отступая теперь на запад, клянчил по ограбленным им же еще недавно деревням хлебушко. Потому и надменное шевалье с тех славных лет и по сей день припечатано языком нашим хлестким словечком шваль. Между тем зараза низкопоклонства перед французским языком была широко распространена не только в российской элите тех времен, но и в аристократической среде окраинных пределов империи. Невероятно, но первым прозаическим художественным произведением в азербайджанской литературе, ведущей свой отсчет из глубины веков, была новелла, написанная Куткашенским на французском языке и лишь позже переведенная на национальный язык. Случилось это потому, что ее автор в совершенстве владел этим европейским языком, а вот родным — не очень.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒