НЕПРОСЫХАЮЩАЯ ТУШЕЧНИЦА ОПТОВОЙ ЛАВКИ

На лакомства уходят все заработанные деньги.

Имена «листьев лотоса» никому не ведомы.

Чтобы их как-нибудь различать, гости дают им клички.

Крушение «каменной ограды» любви [122]

Мнe вконец опостылело ремесло продажи любви, но нужда заставила меня к нему вернуться. Выучившись уловкам столичных потаскушек из чайного домика Курумия, я снова принялась торговать собой. Не хотелось мне вырядиться в платье с длинными разрезными рукавами, словно юной девушке, но что было делать! Для женщины выгодно иметь невысокий рост. Если маленькая женщина даже в пожилых годах наденет девичье платье, то кажется, что к ней возвратилась молодость.

И в Китае, и в Японии больше всего ценят юных. Недаром поэт Дун-по [123]сложил стихи:

Красотка шестнадцати лет

Изысканно нарядилась…

Две яшмовых нежных руки

Для тысячи — изголовье.

И день и ночь она не знает покоя на ложе любви.

Но все же быть продажной женщиной — интересное ремесло: у нее бывают гости всех жизненных состояний. Иной раз она принимает приказчика, другой раз ремесленника или бонзу, а случается, и актера. Правда, иметь дело все время с разными людьми не очень-то весело. Только-только женщина начнет надеяться, что любовный союз продлится некоторое время, как прости-прощай! И хороший гость, и неприятный гость равно покупают ее для недолгой забавы, пока паром для переправы не причалит к берегу.

Я охотно вела разговоры с гостем, который мне нравился, но не открывала никому своего сердца. Когда же любовью со мною занимался противный для меня человек, я считала доски потолка и думала о посторонних вещах, отдавая свое тело на поругание так безучастно, как течет вода, мутная от нечистоты нашего суетного мира.

Когда я служила на улице Каменных оград, со мною тайно встречался в комнате хозяйки чайного домика белолицый мужчина из высшей знати, великолепный кавалер с холеным, нежным телом. После я узнала от сведущих людей, что он — высший сановник столицы в ранге министра, и мне даже стало как-то совестно.

Подчас к нам жаловали посетители самого изысканного вида, люди с именем. В самом захудалом чайном домике к услугам гостей всегда несколько девиц. Прислуживая богато разодетым гостям, я знакомилась с обычаями веселого квартала Симабары. Чарочки я подносила так искусно, что даже самые знатные богачи из Верхней части Киото хвалили меня:

— Какая ловкая девица!

Я училась искусству забавлять гостей у самого Гансая, остроумию — у Кагуры, умению подносить чарки по чинам — у Рансю, веселым шуткам — у Ому [124]. Все мне давалось без труда, само собой, и скоро я стала очень искусна в своем деле. Но я снова стала очень плохо выглядеть, и мне дали расчет.

Как будто ремесло одно, а между тем как не похожи друг на друга дома любви! Везде свои нравы. В чайном домике Ясака на улице Гион назойливо зазывают прохожих через занавеску томным голосом: «Заходите, пожалуйста! » Задумав навестить чайный домик такого пошиба и спустившись вниз с холма Киёмидзу до Саканосити, гость по нескольку раз ходит вверх и вниз по крутой дороге, выбирая себе девушку по сердцу, и до того выбьется из сил, что ноги у него станут как деревянные палки. Соберутся компанией ремесленники, которые делают украшения из серебра, а то и кровельщики, и, обсудив погоду, сговорятся весело провести время. Сложатся по два моммэ с человека, и это для них такой праздник, какой случается один раз в тысячу лет, словно камень расцвел цветами!

Девиц всего две, а гостей явится пятеро. Не успеют сесть, как уже бросают жребий, кому первому. Набрасываются на соленое мясо ракушек прежде, чем подадут вино. Хотя под рукой стоят горшки для мусора, эти мужланы бросают ореховую скорлупу на табачный поднос. Смачивают гребни в цветочных вазах. Когда им подносят вино, они возвращают чарку назад, как это делается только на новогодней церемонии. Недогадливые гости засиживаются допоздна, так что трудно удержать зевоту. Наконец хозяйка выйдет из терпения и попросит их пройти в соседнюю комнату: «Скоро гости в доме начнут вставать, пройдите, пожалуйста, туда! »

А тем временем другая компания рассядется вокруг кипящего чайника на кухне:

— Хозяйка, дела у тебя идут что надо!

Хозяйка решает:

— Ну, с этими простаками особенно церемониться нечего. Сюда пожалуйте! — и спровадит их на второй этаж, подальше.

Смотришь, еще несколько гостей заявилось у входной двери.

— Мы ходили на поклонение в храм Рёдзан и завернули к вам на обратном пути, — говорят они.

Все удовольствие на скорую руку. Отгородят для них угол небольшими ширмами, положат рядом две подушки на подставках. Второпях сбрасываешь с себя пояс. Выполняя тяжелую обязанность, кое-как бормочешь песню, проглатывая слова. Потянешь за уши мужчину, который старается придать себе немного важности:

— Денег с вас не требуется… Позабавьтесь со мною, сюда, поближе. Ай, какой ужас! Руки, ноги ледяные…

Когда мужчина наспех кончит дело, спросишь его сквозь сон:

— Вы как изволите называться? — и сразу захрапишь. Но не тут-то было! Мужчина начинает будить тебя, щекотать, пока не натешится вволю. Наконец вымоешь руки, и тебя сейчас же пошлют к другому гостю. Только с этим управишься, как наверху уже нетерпеливо хлопают в ладоши:

— Вино в горло не идет, пошлите к нам хоть одну девицу. Вы что же — хотите спровадить нас? Мы вам платим не хуже других, а нас оставляют скучать в одиночестве. Безобразие какое! Мы побывали в ста девятнадцати чайных домиках, но нам нигде не подавали к вину одних только ракушек да медуз! А мы всегда платили полновесной монетой, и никогда еще не бывало, чтобы мы, одолжив зонт, не вернули его! Плохо, что здесь гостей встречают по платью. На нас, правда, бумажные халаты на вате, да зато мы в заплатах никогда не ходили…

И разобиженные гости с гордостью показывают свои широченные по последней моде рукава.

Стараешься их всячески ублажить и успокоить, а в это время слышится крик:

— О-Камэ, мокрое белье с шеста упало! Бросишься на помощь, а в другой комнате вопли:

— Ай-ай, кошка карася с блюда стащила!

В самый разгар переполоха первый гость уходит, положив сверточек с деньгами. Проворно схватив деньги, взвешиваешь их на ладони. Не успеет гость скрыться из виду, как уже торопливо глядишь на самое верхнее деление на раме весов и бежишь показать соседке, полный ли вес у серебра. Словом, хлопот больше, чем у актера, который исполняет сразу несколько ролей.

Сколько ни говори себе, что идешь на эти мучения ради того, чтобы хоть как-нибудь прожить на свете, но от этого не легче! Какое жалкое занятие так изводить себя за сущие гроши! Правда, постепенно можно набрать триста, пятьсот и даже восемьсот моммэ, но ведь платья надо шить за свой счет. Мало того, все нужно купить самой, что требуется для туалета: пояса, и верхний и нижний, косимаки, даже такие мелочи, как ханагами, гребень, щеточку для зубов, масло для волос… И если б на этом дело кончалось! Надо послать деньги родителям и кормиться в свободное от гостей время, словом, тысячи расходов.

Как ни старалась я быть воздержанной, но надежды найти себе постоянного господина у меня больше не было, и за год я от вина до того подурнела, что сама себя перестала узнавать. После того как я потеряла остатки своей былой красоты, меня стали нанимать на короткие сроки, не больше месяца, вместо заболевавших молодых женщин, в доме, где бывает много гостей. Как я ни пробовала набелиться и нарумяниться, но на моем лице выступали кости и жилы, кожа покрылась пупырышками, как у ощипанной птицы. Гости, не считаясь с тем, что я их слышу, громко возмущались:

— Эту уродину мы не возьмем, даже если нам приплатят!

Тяжело мне становилось на душе, и я стала думать, нет ли другого способа прожить на этом свете. Мне сделался ненавистен Айдзэн-мёо… [125]

Так постепенно увядал цветок любви, но, как говорится, иной червяк и полынь любит. Вдруг мне выпало неожиданное счастье! Один гость пленился мной, несмотря на мои пожилые годы, стал часто навещать меня и даже подарил платье из черного индийского шелка. Он дал мне возможность отказаться от своего ремесла, поселив меня в собственном доме на улице Мондзэнтё. Там я стала жить как его наложница.

Этот господин был богачом, каких немного даже в Киото. Он в то время посещал знаменитую гетеру Такахаси, каждый день по-приятельски водился с лучшими тайфу и мог выбрать себе любую красавицу. Каким счастьем для меня был любовный союз с ним! Значит, сумела я чем-то ему угодить. В Киото нет недостатка в красивых женщинах, а все же он не обошел меня своим вниманием. Судя по этому, он, видно, был плохой знаток и польстился на меня так же, как покупал без разбора чайницы и картины, подделанные под старину. Я заняла в его доме хорошее положение. Да, продажная женщина — такой товар, который требует особо умелого выбора!

Любовные песенки банщиц

Как призывно кричат кукушки! Потому-то банщиц, продающих свои ночи за шесть моммэ серебра, и зовут кукушками. Если кто-нибудь не поймет это слово, то можно их называть еще и обезьянами за то, что они скребут грязную кожу.

Обычаи и нравы банщиц в общем одни и те же в разных уголках страны. Самое главное для них — крепкое тело, они его моют каждый день. Волосы свои укладывают в большой пучок на затылке. Широкий шнур для прически перевязывают тройным узлом в несколько рядов и втыкают в прическу огромный толстый гребень величиной с дощечку, на которой стряпухи обыкновенно режут рыбу. Этим гребнем так удобно расчесывать волосы посетителей. С вечера банщицы густо белятся, чтобы заманить гостей, замазывая все щербинки и ямки на лице. Без всякого стеснения густо красят губы. Туго подвязывают подол вылинявшим шелковым шнуром какого-то светло-мышиного цвета. На халате в пяти местах изображены ветки ивы и мячи или же на рукавах рисунок в клетку — как кому нравится. Халат у них непременно узкий и такой длины, что хлещет по пяткам. Пояс из шелка рюмон в четверть ширины повязан сзади.

Банщицы моют горячей водой посетителей каждая в свою очередь. Скороговоркой выкликая имена ожидающих, они приглашают их: «Пожалуйте! Пожалуйте», с игривым видом указывают гостям места, усаживают их на подстилки. В предбаннике они подходят равно и к своим возлюбленным, и к посторонним и вкрадчиво заводят с ними разговоры, так, чтобы все слышали:

— Были ли вы сегодня в театре? Может быть, вы пришли к нам из веселого квартала?

Чтобы пустить пыль в глаза, гость вытаскивает из своего бумажника письма от гетер:

— Как изящно пишут тайфу, в их письмах всегда найдутся необыкновенные места! Вот эти письма, глядите, начертали своей кистью тайфу Огина, Ёси-да, Фудзияма, Идзуцу, Мусаси, Каёидэи, Нагаха-си, Санею, Кодайфу… Эти — от Мукаса, Томоэ, Суминоэ, Тоёра… А эти, кажется, от Ямато, Ка-сэн, Киёхара, Тамакадзура, Яэгири, Киёхаси, Ко-мурасаки, Сига…

Хранят письма от гетер, а руки их не знают, и покажи им письмо, написанное самой последней из гетер, какой-нибудь хасицубонэ Ёсино, все равно оно для таких молодцов — что для пса тончайший аромат. Как нелепо хранить у себя гребни, на которых золотым или серебряным лаком изображены гербы тайфу и тэндзин, с которыми ни разу в жизни не довелось встретиться! Но кто не грешил этим в годы юности, когда не можешь потратить денег сколько хочется, а не терпится прихвастнуть.

И вот люди небогатые — какие-нибудь юнцы, которые ходят без сопровождения слуг, — делают себе новые нижние пояса, особые халаты для бани и заводят любовные шашни с приглянувшейся им банщицей. Это — удовольствие, доступное для людей скромного состояния.

Когда такой гость посещает баню, его возлюбленная в одной руке держит перед ним поднос для табака, другой рукой наливает ему тираси [126]— словом, всячески ухаживает за ним, чтобы всем бросалось в глаза. Обмахивает его веером, украшенным поддельной картинкой якобы работы Юдзэна. Растирает шрам от прижигания моксой, приглаживает пряди, выбившиеся из его прически. Со случайными посетителями она обращается пренебрежительно. Пустое это как будто дело, но иных задевает за живое. Они завидуют тому, за кем так ухаживают, и в свою очередь приглашают банщицу в тайный приют для свиданий.

Когда гости наконец разойдутся, банщицы сами моются в ванне и белятся, а тем временем варят себе в чае рис. Положив палочки для еды, они сразу же набрасывают на себя как попало взятое напрокат платье. Слуга зажигает для них фонарь, и они с топотом выбегают на улицу. Ранним вечером они надевают на головы плоские шелковые шапочки, а поздней ночью не покрывают головы совсем.

Стараясь ступать тихо, входят в приют для свиданий и сразу же бесцеремонно устраиваются в гостиной.

— Здравствуйте, хозяева! Ах, как мне душно, ведь на мне три платья! — и остаются в одном исподнем, сняв с себя даже воротник.

— Эй, послушайте, дайте мне чашку воды, да посвежее! Мне сегодня что-то тяжело, как никогда. У нас в крыше нет выхода для дыма, просто сил нет, — пристают они с просьбами без стеснения. Сидят развалясь, как им удобно. Хоть они и простые банщицы, но это уж слишком!

Однако когда эти простушки прислуживают гостям за столом, то видно, что и они переняли кое-какие обычаи опытных гетер. К сластям не притронутся, чарочку держат боком, чтобы не налили лишнего. На столе рыбная закуска, и намагаи [127], и яичница, но они позволят себе взять разве только бобов из нисимэ [128]да пощиплют кожицу красного перца.

Каждый раз, когда до гостя доходит чарочка, потчуют:

— Выпейте, пожалуйста, еще! Я подолью. Словом, ведут себя как положено и не осрамятся, если даже позвать их на званый ужин с множеством гостей. Вполне сойдут в случае нужды, если не найдется других гетер. Так люди из Осаки, которые привыкли лакомиться самой отменной рыбой тай, попав в Кумано, рады до смерти, если им в праздник доведется поесть хоть сухой макрели… Но, конечно, от банщиц нельзя требовать того же, что от настоящих гетер. Забава с женщиной из бани похожа на купанье в потоке, который льется, смывая плотскую грязь, и, мутный, утекает куда-то без следа…

За ужином банщицы стараются щегольнуть модными словечками, но вдруг слышат звон колокола, возвещающего полночь.

— Не пора ли вам уже спать? У нас ведь каждый вечер работа, и мы не из железа сделаны. Устали до смерти, кусок в горло нейдет… — говорят они гостям, но минутой позже слышится стук поспешно придвигаемых столиков, банщицы набрасываются на остаток лапши, и потом скорее в постель. На трех женщин — один полосатый матрац, два холщовых одеяла. Деревянных подставок для голов и то не хватает… Самая убогая постель. Помимо любви, они говорят о постройке канала, о родной деревне, а потом уж обязательно пойдут толки о каком-нибудь актере.

В постели руки и ноги у них леденеют, уста испускают страшный храп, а тело свое они бесчувственно отдают на волю мужчин. Отвратительный вид!

Недаром поэт сказал, что плотская страсть между мужчиной и женщиной сводится к тому, чтобы обнимать безобразные тела друг друга [129].

И я тоже упала так низко, что стала банщицей и замутила воду своего сердца.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒