КРАСАВИЦА — ПРИЧИНА МНОГИХ БЕД

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 12Следующая ⇒

Когда я была служанкой князя, мне случалось побывать

на сборище ревнивых сплетниц

во дворце его супруги. Ах! Ах! Какой ужас!

До сих пор мне страшно вспомнить, какое лицо было у госпожи.

ЛЮБОВНЫЕ ЗАБАВЫ С ПЕВИЦАМИ НА ЛОДКАХ

Гулящие монахини в гавани Осаки.

Цена любви — охапка дров или связка сухих макрелей.

В этой гавани любовные игры — на волне, как на изголовье.

ЗОЛОЧЕНЫЙ ШНУР ДЛЯ ПРИЧЕСКИ

Красота женщины — это прежде всего хорошие волосы,

но служанка безжалостно натравила кошку на свою госпожу

и открыла ее заветную тайну чужим взорам.

Злые помыслы доводят до греха с хозяином.

Служанка горожанина

О самый разгар лета все кругом изнемогает от палящего зноя. Повсюду слышатся напрасные жалобы:

— О, где ты, блаженная страна, не знающая лета! Найти бы уголок, где можно дышать прохладой, не обливаясь потом.

Вдруг раздается похоронный звон гонга и кимвала, но даже близкие, идущие рядом с гробом, не слишком погружены в печаль, и никто почти не следует позади него. Горожане в парадных одеждах с четками в руках ведут деловые разговоры о жалобах по поводу неуплаты, о состоянии рисового рынка или рассказывают о проделках одного монаха, по прозванию Лесной дух Сансякубо [76]. Незаметно отстав, молодые люди обсуждают достоинства лакомых блюд в чайных домах за городом и сговариваются прямо с кладбища идти в злачные места.

В самом хвосте процессии плетутся бедняки, ютящиеся в наемных лачугах. Некоторые одеты не по сезону, в теплое платье на подкладке и хакама из простого холста, на ногах — грубые носки из дешевой ткани. У того за поясом нет кинжала, а у этого поверх домотканого полосатого платья из пеньки накинуто хаори на вате. Забавный у них вид! Они громко болтают о том, хорошо ли светит лампа с китовым жиром или что означают загадочные картинки на веере. Следовало бы им хоть немного сочувствовать чужому горю, но всюду на свете одно и то же! Послушаешь разговоры идущих за гробом, и больно становится: до чего же презренны бывают люди!

В одной из погребальных процессий шли люди хорошо друг другу знакомые: с улицы, ведущей к храму Сэнгандзи возле императорского проезда. Покойник был хозяином померанцевой лавки на западной стороне этой улицы. Он был всем хорошо известен, потому что у него была жена — редкая красавица. Многие ходили к нему в лавку покупать ненужную им китайскую бумагу только для того, чтобы полюбоваться ею.

Гион Дзинта [77]говорил, что хотя жена создана для того, чтобы всю жизнь ею любоваться, но избыток красоты у жены пагубен. Конечно, свату выгодно так говорить, но все же верно, что муж красавицы пребывает в постоянной тревоге. Ему приходится приставлять людей к жене для надзора на время своего отъезда. Незачем искать себе в жены красавицу. И на прекрасную женщину, и на прекрасный вид долго смотреть надоедает, это я знаю по собственному опыту.

Как— то раз случилось мне поехать в Мацусиму. [78]При первом взгляде я забила в ладоши от восторга.

«Как бы мне хотелось показать этот чудесный вид поэтам! » — подумала я. С утра до вечера я любовалась красотой островов, но потом и они мне прискучили. Шум прибоя в Суэ-но Мацусиме только оглушал меня, осыпались вишни в Сиогаме, а я и не взглянула на них. Я спала долгим сном, пока над снегами горы Кинкадзан занималась заря, и вечерняя луна над Одзимой оставляла меня равнодушной. От скуки я забавлялась тем, что собирала белые и черные камешки на берегу залива и с увлечением играла с детьми в го.

Люди, постоянно живущие в Наниве, попав в столицу, любуются красотой горы Хигасияма, а жители Киото, посетив Осаку, не наглядятся на море и не устают ему изумляться.

Так и жена бывает хороша, пока она, еще смущаясь присутствием своего мужа, следит за своей наружностью, но как только она начинает ходить с растрепанными волосами, или, обнажившись по пояс, выставляет без стыда родимые пятна на своих боках, или, не заботясь о своей походке, ходит вперевалку, и становится заметно, что у нее одна нога короче другой, тогда в ней скоро не остается ничего привлекательного. А уж когда у нее родится ребенок, она и вовсе не думает о том, чтобы нравиться своему мужу.

Да, скажешь невольно: женщина — пренеприятное существо! Но ведь без нее не проживешь на свете.

Однажды весной случилось мне посетить горы Ёсино, но вишни тогда не цвели и не было видно ни одного человека, который мог бы всей душой почувствовать красоту природы.

Вдали, возле горной тропы, виднелась убогая хижина. В ней обитал какой-то старик. Единственным развлечением для него было днем слушать немолчный шум ветра в чаще криптомерии, а ночью глядеть на пламя костра, сложенного из сосновых поленьев.

Я спросила его:

— Как можешь ты, покинув столицу, средоточие всего огромного земного мира, жить здесь, вдали от людских селений?

Он ответил мне с усмешкой:

— Здесь, правда, скучно, но зато я могу забыть о бабах.

И в самом деле! Трудно для мужчины забыть о женской любви.

Но и женщине тоже нелегко жить одной на свете.

Отказавшись от обучения детей, я поступила в услужение к некоему богатому торговцу, содержавшему лавку тканей под вывеской Даймондзия.

В старину больше всего ценили совсем юных служанок, в возрасте от двенадцати до пятнадцати лет. В наше время расчетливые хозяева охотнее нанимают девушек немного старше, от восемнадцати до двадцати пяти лет. Им можно доверить уход за постелью, и они еще достаточно привлекательны на вид, чтобы достойным образом сопровождать паланкин госпожи.

Мне было очень неприятно завязать свой пояс на спине, но делать нечего, я нарядилась, как подобает служанке: надела пояс с некрупным рисунком в виде зигзагов молнии на коричневом фоне с синим отливом; сделала невысокую гладкую прическу, связав волосы дешевым шнурком; словом, старалась выглядеть как можно более простоватой.

Я спросила у старухи, заправлявшей хозяйством в доме:

— Скажите, что родится из снега? Вон его сколько сыплется!

Старуха умилилась:

— До чего святая невинность, а ведь тебе уже лет немало! Совсем света не видела девушка, точно в ларце была заперта.

С тех пор она мне доверилась во всем. Если кто-нибудь пожимал мне руку, я заливалась краской стыда; притрагивался к рукаву — я не знала, куда деваться от смущения; отпускал при мне вольную шутку — я притворно взвизгивала. Слуги не звали меня по имени, а дали кличку Глупая Обезьянка, потому-де, что хоть я и прекрасна как цветок, а смыслю в любви не больше, чем обезьяна из лесной дикой чащи. Словом, я прослыла совершенной простушкой.

И странно же устроен свет! Хотя у меня уже было восемь выкидышей, но я порой очень смущалась при виде вольного поведения моих хозяев. Каждую ночь хозяйка забавлялась любовными утехами, а хозяин пуще того предавался непотребству, не таясь от чужого взора. Изголовье и ширмы содрогались, двери и сёдзи сотрясались. Не вытерпев, я вставала, будто за нуждой, и смотрела, сколько сердцу хочется. Как я страдала, что не было возле меня и тени мужчины!

Как— то раз в углу возле кухни прикорнул подремать на дощатом полу, охраняя ларь с рыбой от мышей и кошек, один старик, долго служивший в этом доме. Решив зажечь любовь на худой конец хоть в этом старике, я нарочно наступила ему ногой на самую грудь. Он завопил:

— Храни нас, Амида! Храни нас, Амида! [79]Как же ты это при зажженном свете умудрилась потревожить старого человека? Куда это годится!

— Я нечаянно. Если не можешь меня простить, я готова принять любую кару. Вот эта нога виновата! — и я сунула ее за пазуху к старику.

От испуга он весь съежился и забормотал скороговоркой:

— Храни нас, Каннон! [80]Помоги в беде!

С досады на неудачу я дала старику оплеуху, вернулась к себе в постель и стала с нетерпением ждать утра.

Наконец наступил рассвет двадцать восьмого дня [81]. Мне было приказано прибрать священный алтарь, пока звезды не погасли на небе. Хозяйка, истомленная ночью, еще спала на подушке. Хозяин, крепкого сложения человек, в парадной накидке по случаю праздника, умывался, разбив ледок.

— Ты уже положила жертву на алтарь? — спросил он, взяв в руки поучение Рэннё-сёнина [82].

Я подошла к нему и спросила:

— А в этой книге у святого отца ничего не написано насчет обычных любовных дел?

Хозяин был так поражен, что не сразу мог ответить, но потом, слегка усмехнувшись, сказал:

— Там ничего нет против любви.

Пылая страстью, я сорвала с себя пояс. Хозяин, не помня себя, как был в парадной одежде, занялся одним небогоугодным делом. В неистовом порыве он толкнул статую Будды, уронил подсвечник с фигурами журавля и черепахи и заставил меня позабыть о молитвах.

С тех пор я потихоньку-полегоньку прибрала хозяина к рукам и, понятно, возгордилась, не слушала всерьез приказаний госпожи и, мало того, задумала в душе страшное дело: любыми уловками разлучить супругов.

Я попросила одного монаха-ямабуси [83]произнести заклятия против хозяйки, но они не подействовали. Я сама сгорала от напрасной злобы. Тогда я умножила заклинания и, чтобы усилить злые чары, произносила их, чистя вычерненные зубы бамбуковой щеточкой [84], но и это не помогало, даже вышло наоборот, мое проклятие упало на мою же голову. Однажды я неосторожно проговорилась. Пришлось мне, сгорая от стыда, сознаться в обмане и всех моих плутнях. Про хозяина прошла дурная молва, и долговременное беззаконие разгласилось в единый миг. О человек, достойный этого имени, вот чего ты должен остерегаться!

С той поры впала я в безумие. Сегодня под палящим солнцем на мосту Годзёнохаси, а завтра, едва прикрытая лохмотьями, в Мурасаки-но бродила я, точно во сне. И, напевая: «Я хочу мужской любви! Я мужской любви хочу! » — плясала, точно безумная Комати [85]в древности, как и поныне еще о ней поется.

— Вот каков конец распутной служанки! — осуждали меня.

Ветерок от взмахов веера повеял на меня холодком, и в роще криптомерии, там, где стоят ворота храма бога Инари, ко мне вернулся мой прежний разум, и я впервые заметила, что я нагая.

Злоба покинула меня. Да, я призывала беду на другую, но проклятие обрушилось на меня самое, и я раскаялась в своей низости. Нет существа более слабого душевно, чем женщина! И это самое страшное на свете.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒