ВСЕ ПЯТЬСОТ АРХАТОВ ПОХОЖИ НА ПРЕЖНИХ ВОЗЛЮБЛЕННЫХ

Вернувшись в столицу после своих скитаний, старуха молится о райском блаженстве.

Лица умерших возлюбленных, как живые, у нее перед глазами.

Утирая рукавом слезы, она повествует о печальном конце своих любовных приключений.

«Женщина тьмы» в полдень кажется привидением

Do время осеннего равноденствия хорошо подняться на Верхнюю улицу и оттуда с высоты глядеть вниз, как тонет солнце в морской пучине и волны рдеют пурпуром. Цветы глициний, еще недавно такие прекрасные, уже увяли, повсюду в природе разлита осенняя грусть, а звон вечернего колокола невольно будит в душе мысли о бренности всего земного. Слышны молитвы под мерный стук барабана. В надежде заслужить вечное блаженство в райских селениях на западе, еще скрытых за плотной завесой облаков, несметные толпы народа слушают, как стучат барабаны и как звонят колокола, призывая к вечерней молитве.

А в это время из своих лачуг, затерянных в глубине тесных переулков, появляются женщины, любопытствуя поглядеть на зрелище. Трудно представить себе более неприглядные существа! Правда, стараясь не оскорблять людских глаз, они покрывают лицо слоем белой пудры, подводят брови тушью и густо перевивают свои волосы широким шнуром, смазывая их душистым маслом «Цветок сливы», носят гребни из слоновой кости — словом, убирают голову самым тщательным образом, но тем более убогими кажутся их платья. Так у иных детских кукол красивая головка насажена па простую деревянную чурку.

Кто же они? — спросят иные. Их прозвали в народе «женщинами тьмы».

Хотя дрожь меня пробирала при одном этом имени, но когда я вновь лишилась приюта, то пришлось мне, к стыду моему, торговать любовью в тайном доме свиданий. Женщины принимают в нем гостей, вместо того чтобы водить их к себе, и отдают половину своего заработка хозяевам дома.

Гости, договорившиеся ходить помесячно, платят каждый раз одну «пилюлю», иначе сказать, всего один бу, а случайные гости — по договоренности. Все делается по собственному произволу и в полной тайне. Если такую «женщину тьмы» позовут в другой дом свиданий, то платят ей за мимолетную встречу два моммэ серебра. Недурная собой, одетая в красивое платье женщина может получить даже один рё серебра.

Посещают такие злачные места, под предлогом паломничества в храм, старики, уже передавшие свое дело наследникам, или усыновленные в семье зятья [144], не смеющие шагу ступить по своей воле, а люди, которым нечего бояться чужого мнения, никогда туда не придут. Но все же, что ни говори, удивительно, что находятся такие люди в Осаке, где большой выбор красавиц! Скорее всего, они поступают так просто из скаредности.

В тайном приюте любви для отвода глаз имеется лавка, отгороженная от улицы двумя раздвижными рамами и бамбуковой шторой. В ней навалена всякая всячина: железные гарды, дешевые мэнуки, шнуры для хаори, старая бумага для вееров, нэцукэ в виде львов. Весь этот хлам, выставленный только для вида, стоит, самое большее, двести мон, а между тем, смотрите-ка, хозяева носят нелатаное платье и кормят семью в пять-шесть человек. До самого пятого месяца, когда уже совсем тепло, они горой наваливают зимние одеяла на сундук. Даже перед большими годовыми праздниками аккуратно расплачиваются со всеми долгами уже первого или второго числа. Тимаки [145]у них готовят по две-три связки…

В праздник мальчиков танго клеят из бумаги воздушного змея и просят художника-любителя изобразить на нем битву похитителя тысячи мечей Бэнкэя с юным Усивакамару [146]. Художник малюет все наоборот: разбойнику Бэнкэю делает глаза с изящным узким разрезом, а Усивакамару изображает страшилищем.

Но не думайте, что у хозяев ни в чем нет смысла. На удобных двойных полках, всегда под рукой, стоят в ряд чарочки. Все наготове для гостей: кастрюли для согревания вина, сушеные летучие рыбы в глиняных горшках, вареные бобы в чашках с крышками. Никогда не переводится закуска. Для гостя, который не в силах много пить, это большая радость!

— А ну, хозяюшка, нет ли у тебя чего-нибудь новенького? — спрашивают посетители у входа.

— Как же, как же, есть девушка, служившая в столице на улице Каменных оград, есть дочка одного самурая, потом еще знаменитая гетера из квартала Симмати — на любой вкус, — плетет хозяйка небылицы.

Гость и сам это прекрасно понимает, но все же загорается любопытством:

— А сколько лет этой дочке самурая? Она бела лицом? Я знаю, что бесполезно здесь требовать девицу с хорошими манерами. Была бы только собой недурна… Позови ее!

— О, если она вам не понравится, то я готова сейчас же уплатить вам целый рё серебра, — бьется об заклад хозяйка, а сама шепчет скороговоркой своей дочке лет двенадцати: — Пойди попроси госпожу Хану, чтобы она принарядилась и пришла к нам сюда. Если у нее кто-нибудь есть, то скажи, что она мне нужна на минутку помочь кроить платье. Да постой, постой, купи на обратном пути уксуса.

Хозяин с плачущим ребенком на руках уходит к соседу играть в сугороку [147]по маленькой. Хозяйка прибирает комнату в глубине дома, ставит дрянные ширмы, оклеенные старым календарем, стелет полосатый тюфяк, кладет на него два новеньких деревянных изголовья, а если надо устроить гостя получше, то из одного рё серебра она берет себе моммэ пять бу. Неплохо наживается в мгновение ока!

Спустя короткое время с черного хода слышится стук сандалий. Хозяйка, подмигнув гостю, встает и выходит навстречу. Пришедшая женщина торопится переодеться. На ней простое светло-синее платье из бумаги, рукава без разреза, в руках узел. Торопливо развязав его, она достает белое нижнее платье и второе, нарядное: на алом фоне вышиты круги, изображающие колеса парадной повозки. Рукава с широким разрезом. Расшитый золотом пояс с рисунком в виде пионов и виноградных лоз сначала завязывает спереди, как принято у гетер, но, услышав, что она сегодня дочка самурая, торопится перевязать узел сзади, как подобает скромной девушке. Эта наивная хитрость сразу бросается в глаза.

На ней носки «межи в поле» с бумажными шнурками, за пазухой листки ханагами, сложенные пополам, в руках веер с поддельной позолотой и черными косточками. В этом наряде она точно перерождается, такой у нее великолепный вид!

Выйдя к гостям, «дочка самурая» вдруг начинает лепетать на манер благородной девицы. Усаживаясь, раскидывает подол веером вокруг ног, как где-то ей довелось подсмотреть, но в то же время всячески старается показать свой нижний пояс из белого шелка. От вина она отстраняется с таким видом, будто никогда его в рот не брала. На любовном ложе ведет себя скромно и покорно подчиняется прихоти мужчины, памятуя, что она «дочка самурая». Но вдруг ни с того ни с сего ляпнет:

— А кожу для доспехов [148]с цветками вишни мы послали перекрашивать заново в столицу…

Услышишь такое — от смеха бока заболят, сразу видно, что о воинских доспехах у нее никакого понятия, но ведь нельзя же совсем промолчать, и гость спрашивает:

— Как тебя нарекли?

— Я секты Дзёдо, — смотрит она недоуменно.

У этой девушки рукава с разрезом, как у совсем молоденькой, хотя лет ей уж двадцать пять. Вот все, что о ней известно, и все же становится от души ее жаль.

Она деликатно не торопит гостя покончить с выпивкой, может быть потому, что берет целых четыре моммэ. Девушка подешевле, которой платят вполовину меньше, одевается соответственно своему положению. Поверх полосатого платья из беленого холста она свободно повязывает пояс цвета светлого яичного желтка.

Не успеет такая девица выйти к гостям, как принимает страдальческий вид:

— Ах, я сегодня прямо взопрела от жары! Но только собралась принять ванну и развела огонь под котлом, как тут за мной и пришли. Извините, так вся в поту и лезу в гостиную…

И тут же начинает вытирать себе плечи… Настроение у гостей вконец испорчено!

Из своих двух моммэ девушки должны восемь бу отдать хозяевам дома. А те, которые получают сто мон за одну встречу, платят четыре бу.

Самые дешевые, те, которые берут чистоганом восемь бу, очень плохо одеты. Они стараются скрыть от гостей, что на них косимаки в заплатах.

Разговор у них без всяких тонкостей:

— Опротивел мне дрянной холст из Нары! Гостей нет, живот подвело…

Поглядят на ступки, в которых готовят мисо.

— Вы не ешьте этого лука, он вреден для желудка. А-а, да никак белые дыньки, первые в этом году! Наверно, за них берут еще по пяти мон за штуку, — надоедают они своей дурацкой болтовней.

Когда такая женщина принимает гостя, то хнычет без всякого повода и встает, не дождавшись, пока мужчина завяжет пояс. «До свидания! Встретимся еще, если на роду написано», — прощается она и торопится получить деньги. Ей, видите ли, домой пора.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 7 8 91011 12 Следующая ⇒