Наказание и награда и их связь с преступлением и подвигом

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 47Следующая ⇒

Простейшее определение наказания будет гласить: наказание есть акт, или совокупность актов, вызванных преступлением и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты преступные. В pendant к этому определение награды будет гласить: награда есть акт или совокупность актов, вызванных подвигом и представляющих реакцию на акты, квалифицируемые как акты услужные¹.

¹ Во избежание недоразумения подчеркиваю, что реакция индивида на какой-нибудь акт будет карой лишь тогда, когда он этот акт --- причину — квалифицирует именно как акт преступный, удовлетворяющий всем условиям преступления, главнейшие из которых указаны ниже... Если же дан акт, хотя по виду и похожий на акт преступный, но почему-либо в сознании воспринимающего его индивида не могущий быть таковым, то совершенные последним акты — реакции не являются карательными актами, актами " возмездия и воздаяния". Пример: сумасшедший, совершивший акт поджога, вызовет со стороны меня ряд реакционных актов по его адресу, состоящих в том, что я отберу у него спички и, допустим, изолирую его от общества, но эти акты не будут карой, раз я поступок его считаю не " преступным" по существу, а его " невменяемым". У меня нет ни злобы к ним, ни оскорбления, причиненного ими, а потому нет и кары с моей стороны. Если же я реагирую, го только с педагогическими целями: исключить условия, при которых они могли бы повторить тот же акт. Иное дело, если те же акты совершили " с умыслом" вменяемые субъекты. Тогда у меня налицо оскорбление, злоба и вообще квалификация их актов преступными, поэтому и ряд мер и моих актов, например, задержать, обругать, избить и т. д., будут уже не чем иным, как карой (см. ниже).

То же применимо и к наградному акту.

Что всякое наказание и всякая награда представляют какой-нибудь акт (физический или психический, безразлично) — это само собой очевидно. Но не менее очевидно, что не всякий акт может быть карательным или наградным актом, а только акт, обладающий специфическим признаком.

Каков же тот логический момент, который простой акт делает карой или наградой! Таким логическим моментом является именно то обстоятельство, что кто-нибудь совершает этот акт как реакцию на поступки, кажущиеся ему преступными или " услужными". Именно в том, что определенный акт индивида вызван преступлением или подвигом, именно в этом обстоятельстве лежит логическое условие бытия кар и наград¹ Все другие указывавшиеся признаки кар и наград не могут быть отнесены к числу конституирующих признаков². Например, общераспространенное утверждение, что всякая кара состоит в наложении на преступника страданий и лишений, а награда — в наложении известной суммы удовольствий, наслаждений и выгод, само по себе неприемлемо. Неприемлемо потому, что не все страдательные акты — акты карательные и не все акты, доставляющие удовольствие, акты наградные. Можно причинить человеку страдание, но оно может и не быть карой. Например, причинить " страдание любя", ради пользы любимого человека; врач часто при операциях причиняет страдание, но едва ли кто будет его акты называть карой; точно так же взимание податей с бедных часто причиняет им страдание, но едва ли эти акты они осознают как акты карательные; исполнение ряда " прав" часто неразрывно связано со страданием для " обязанного", но он не квалифицирует акты правомочной стороны как акты карательные. Наконец, кто-нибудь может случайно, по неведению толкнуть, ранить и искалечить другого, то есть причинить ряд лишений и страданий, но едва ли кто-нибудь назовет акты первого карой. То же, mutatis mutandis³**, применимо и к удовольствию и насла-

¹В силу сказанного мы не можем не согласиться здесь с Н. С. Таганцевым. подчеркивающим тот же момент при определении наказания. И для него " только те меры, которые принимаются государством против лиц, учинивших преступные деяния, вследствие такого учинения, — могут быть отнесены к карательной деятельности государства". Но само собой разумеется, что для нас наказание не ограничивается государственными карами, а равно и многое из того, что уважаемый криминалист считает квазинаказаниями, с нашей точки зрения будет подлинным наказанием.

²Кроме этого, различия между актом преступным и карательным само собой разумеются. Между ними в психике одного и того же индивида существует еще психологическое различие, сводящееся к следующему. Если я представлю себя совершившим к.-н. преступление, например убийство кого-нибудь, то мой акт teo ipso * есть акт морально-отрицательный и таковым квалифицируется мной. Иначе обстоит дело тогда, когда, например, я в ответ на преступный акт кого-нибудь, заключавшийся в посягательстве на мою жизнь, в порыве злобы,
самозащиты и отмщения убил бы его... В этом случае многие люди акт убийства-наказания не квалифицировали бы как " морально-отрицательный", а рассматривали бы его как акт справедливого воздаяния и возмездия... По крайней мере таковым он осознавался большинством кодексов, их составителей и рядом людей, в частности, творцами теории возмездия и справедливости. Но, допуская даже, что это так переживается всеми, все же не эта черта является искомым логическим моментом. Сами понятия возмездия и воздаяния требуют условия,
предшествующего воздаянию. Воздавать и мстить можно лишь за что-нибудь. Таким " что-нибудь" и является момент реакции на преступление. Следовательно, и при этом допущении этот момент играет решающую, а не второстепенную роль.

* тем самым (лат.).

^{3 *}* соответствующими изменениями, внеся необходимые изменения (лат.).

ждению по отношению к награде. Не они простой акт превращают в акт наградной, а именно то, что последний есть реакция на подвиг.

Но страдание, лишение и вообще зло, с одной стороны, и удовольствие, наслаждение и благо — с другой, не являясь условиями, конституирующими наказание и награду, все же весьма тесно связаны с ними в том смысле, что карательный акт почти всегда есть акт, причиняющий преступнику страдание и лишение (зло), а наградной — удовольствие, выгоду и благо.

Суть дела здесь заключается в следующем. Как уже во второй главе при характеристике наших реакций на различные поступки других людей было отмечено, акты, квалифицируемые нами как акты преступные, всегда являются для нас " оскорблением" и вызывают в нас некоторую " обиду", неприятность, вражду и злобу по отношению к себе; они отталкивают нас от себя. Эти враждебность и неприятность неизбежно переходят и на субъекта преступления, то есть на того, кто совершил этот акт... Он становится в наших глазах " преступником", " врагом" и вообще лицом, акты которого перестают быть терпимыми. Это психическое переживание вражды и злобы по его адресу неизбежно проявляется и в наших действиях, вызванных преступлением. Они, реализуя эту вражду, неизбежно принимают характер отрицательный, направленный и на причинение преступнику страдания, зла и вообще " отмщения за обиду", за преступление. Можно не иметь никакого намерения причинить зло кому-нибудь, например, убить кого-нибудь, но раз этот кто-нибудь совершит акт или ряд актов, кажущихся нам преступными, то вражда, а иногда и ненависть (при преступлениях, кажущихся особенно тяжкими), вызываемые преступлением, неизбежно объективируются в актах, отрицательных по адресу преступника. Этим и объясняется ряд совершенно неумышленных убийств, увечий и т. д., которыми " оскорбленный" реагирует по адресу " оскорбителя" или преступника. В случае преступлений, кажущихся кому-нибудь особенно тяжелыми, враждебность может принять форму страшной ненависти и разрядиться в ряде актов, называемых убийством, побоями и т. д. Великий сердцевед Достоевский в своих романах дает тысячи примеров, прекрасно иллюстрирующих эту связь оскорбления, вызываемого преступлением, с неприязнью, возникающей на почве оскорбления. А эта неприязнь разряжается самопроизвольно в формах страдательных для преступника.

Для Дмитрия Карамазова поведение отца было поведением преступным по его адресу. Отсюда — его враждебность к отцу. Враждебность переходит в ненависть. Отец и его поведение становятся в " его глазах" отвратительными. " Как можешь ты говорить, что убьешь отца? " — спрашивает Митю Алеша. " Я ведь не знаю, не знаю, — отвечает первый, — может, не убью, а может, убью. Боюсь, что ненавистен он вдруг мне станет своим лицом в ту самую минуту — ненавижу я его кадык, его нос, его глаза, его бесстыжую насмешку. Личное омерзение чувствую. Вот этого боюсь, вот и не удержусь". А далее Достоевский так описывает сцену, когда Митя стоял под окном отца в роковую для него минуту. " Личное омерзение нарастало нестерпимо. Митя уже не помнил себя и вдруг выхватил медный пестик из кармана" ¹... Эти и подобные сцены великолепно иллюстрируют механизм психических переживаний, вызываемых преступлением, с одной стороны, и наказанием как актом страдательным по отношению к преступнику — с другой...

Причинный ряд здесь таков: 1) акт — преступление; 2) оно вызывает

¹ Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Т. 2. С. 469-470.

психические переживания оскорбления, оскорбление — неприязнь (вражду, злобу, ненависть) и 3) они спонтанно разряжаются в ряде актов, наносящих преступнику тот или иной вред или страдание. Такова связь карательных актов с актами, причиняющими преступнику страдание...

То же нриложимо и к связи наградных актов с актами, приносящими " подвижнику" удовольствие и вообще благо... Подвиг квалифицируется нами всегда как нечто положительное и возбуждает как по отношению к " услужным" актам, так и по отношению к " подвижнику" " симпатически-притягательное" переживание, имеющее разные степени, начиная с простой симпатии и простого " одобрения" и кончая " благоговением, восхищением и восторженностью". Эти " положительные переживания" неизбежно выливаются и в положительные по отношению к " преступнику" акты (награда).

Как " страдательность" кар может иметь различные степени в зависимости от " низости" преступления (простое неодобрение, выговор, словесные оскорбления, имущественные лишения, арест, удары, увечья, убийство и т. д.), так и " благая положительность" наград может иметь такие различные степени, в зависимости от " высоты" подвига (простое одобрение, словесная похвала, вещественные дары, восхищение, уважение, преклонение).

Таков механизм подвигов и наградных актов, всегда принимающих " каритативную" по адресу подвижника форму.

Сказанным мы, с одной стороны, подошли, а с другой стороны, ответили на одну из основных проблем уголовного права, проблему, служившую и служащую предметом бесчисленных споров и известную под названием " основ права наказания" или " оснований наказания". Был поставлен вопрос: почему преступление вызывает наказание, каковы причины, вызывающие кары по адресу преступника! И вот на этот вопрос последовало бесчисленное множество теорий, выдвигавших различные и разнородные принципы. Указывались различные потребности, вызывающие наказание (потребности материальные, чувственно-психические, интеллектуальные), указывалось на инстинкт самосохранения, поддержания авторитета власти, чувство мести, на закон природы, на божественное провидение, на эстетическое отвращение и т. д. и т. д. Наряду с этим ставился и другой, близкий к поставленным вопрос: почему наказание всегда направлено на причинение преступнику страдания, иначе говоря, почему карательные акты суть всегда акты " страдательные", жестокие, а не акты, доставляющие удовольствие! И на этот вопрос дано было множество тонких и остроумных ответов.

Одни говорили, что жестокость и страдательность кар объясняется отсутствием у карающих сострадания или понимания чужого страдания, как это бывает у детей. Другие объясняли жестокость кар тем, что причинение страданий другому доставляет чувство удовольствия, происходящее от сознания своей силы. Третьи " удовольствие наказания" видели не в чувстве собственного могущества, а в том, что это удовольствие происходит в силу закона контраста: чужое страдание в силу контраста возбуждает в нас чувство удовольствия, в силу чего-де и совершают люди карательные акты. Четвертые — потребностью в психических " потрясениях" и в новых эмоциональных возбуждениях, каковые будто бы даются актами жестоких кар. Пятые ссылались на закон эволюции, на то, что страдательность кар есть пережиток зверства и т. д. и т. д.

Все; ; 'и гипотезы и теории, частично правильные, частично односторонние, по существу дела здесь не так уж необходимы и во всяком случае, при всем своем остроумии, не делают указанную связь преступления и наказания, наказания и страдания более ясной, чем она непосредственно дана каждому из нас в наших переживаниях... Иначе говоря, мы считаем даже самую постановку подобных вопросов — ложной, а самую проблему: почему преступление вызывает наказание, а наказание носит страдательный характер — лжепроблемой.

Вопрос " почему и отчего" не возбраняется, конечно, ставить относительно чего угодно. Но эта потенциальная возможность их постановки не равносильна действительной возможности ставить их и отвечать на них. Можно, например, спрашивать: почему сумма углов эвклидовского треугольника равна двум прямым; почему корова имеет четыре ноги, а не две; почему объем газа обратно пропорционален давлению, или почему " тела от нагревания расширяются"? Ставиться эти " почему" могут. Но так же ясно, что все ответы на эти вопросы сведутся к положению: " потому, что между данными явлениями существует причинная или функциональная связь", то есть связь необходимо-неизбежная. Иначе говоря, мы приходим в этих случаях к тому же, из чего и исходили, то есть к ответу: " потому, что потому". То же следует сказать и о связи преступления и кары, кары и страдания. Оскорбление, вражда и карательный акт связаны причинно и неизбежно с преступлением. Симпатия, каритативность и наградной акт связаны причинно с подвигом.

Такова связь, в этой ее неизбежности и ее объяснение. Нам остается констатировать эту связь, сказать, что это " должно быть так в силу того, что это происходит так"... и только... Если кому-нибудь нравится больше фраза, что " таков закон природы или закон человеческой психики", можно пользоваться и подобным " объяснением"... Сами же гипотезы в этой области и ряд теорий в области проблемы о " целях наказания" исследователь должен из " объясняющих теорий" превратить в " факты", которые следует анализировать и о которых позволительно спрашивать: почему в данную эпоху данный индивид целью наказания считал возмездие, в другую эпоху — охранение своей и общественной безопасности, в третью — исправление преступников и т. д. При такой постановке сами эти " гипотезы" превращаются уже в факты и при надлежащем изучении позволяют обнаружить интересные взаимоотношения между структурой общества, с одной стороны, и формами наказаний — с другой; между закономерностью развития преступлений и наказаний, закономерностью, почти не зависящей от воли индивида, с одной стороны, и ее отражением в сфере идеологии — с другой.

Многие исследователи думали и еще думают, что явления преступности, ее характер, ее увеличение или уменьшение; линии ее развития, а равно и характер наказания, увеличение или уменьшение его жестокости, его формы и виды и т. д. — все это дело воли индивида или группы индивидов, что придание того или иного характера преступлению и наказанию зависит от их желания и воления, что установление их форм есть дело " произвольного" и " намеренного" акта индивидов, и пытались объяснить все эти явления, исходя из анализа отдельной личности. Однако изучение исторической действительности показывает, что все эти тезисы малоосновательны и, исходя из них, невозможно хоть сколько-нибудь расшифровать сложный узор, вытканный историей.

Историческое изучение преступлений и наказаний, подвигов и наград действительно убеждает в закономерности их поступательного хода. Но эта закономерность — закономерность sui generis¹*, отличная от того,

¹ * своего рода, особого рода (лат.).

что хотели и чего добивались индивиды, бывшие " виновниками" и " установителями" кодексов, определявших, что есть преступление, и что есть наказание, и для какой цели предназначено последнее. Они думали одно, а историческая действительность заставляла осуществлять совсем другое.

Устанавливая ту или иную систему наказаний и обосновывая эту систему на тех или иных принципах, они думали, что это " они творцы этой системы", что она необходима именно вследствие тех оснований, которые формулировали они и из которых они сами исходили при организации этой системы. Но как мало можно верить в создание государства волением отдельных индивидов, не раз считавших себя его творцами, так же мало приходится верить и в индивидуально-волевое и намеренное создание кодексов, систем наказания и вообще в регулирование преступно-карательных и подвижно-наградных процессов. Их закономерность — иная закономерность, а потому и вопросы о праве наказания и цели наказания в их обычных постановках мало помогут при исследовании действительности в сфере преступлений и наказаний, подвигов и наград.

Иное дело их значение и постановка в науке практической, исходящей из принципа долженствования и строящей программу сознательного регулирования соответственных явлений сообразно с тем или иным идеалом " основной нормы", из которого она исходит и должна исходить. Я разумею уголовную политику. Здесь они уместны и разумны. Но и она может быть действительной практически плодотворной наукой лишь в том случае, когда опирается на теоретическую науку, изучающую с точки зрения сущего действительные причинные связи, данные в исторически-социальной действительности. Как медицина опирается на биологию, как агрономия — на анатомию и физиологию растений, вместе с органической химией, как практическая технология опирается на химию и физику и как каждая из этих практических наук только тогда стала плодотворной, когда развились соответствующие теоретические науки, так и уголовная политика только тогда будет действительной " социальной терапией", когда наука уголовного права сумеет формулировать ряд действительных причинных законов. А их еще мало. Только сдвиг, произведенный в ней антропологической и в особенности социологической школами дает основание надеяться, что криминалистика выходит на настоящую дорогу, идя по которой она может быстро достигнуть весьма плодотворных результатов.

§ 2. Условия " вменения" преступления и подвига

Итак, на вопросы: почему за преступлением следует наказание, за подвигом — награда, почему наказание принимает всегда отрицательную по адресу преступника реакцию, а награда — положительную по адресу услужника, мы отвечаем, что это вопросы праздные, ибо такоза причинная связь, ибо так это должно быть в силу того, что это так. И наказание, и награда могут принимать самые разнообразные формы и иметь самые разнообразные степени, но у всякого индивида, коль скоро он квалифицирует тот или иной акт того или иного субъекта как преступный или как услужный — в силу психической необходимости, — неизбежно или карательное или наградное реагирование в той или другой форме, начиная с внутреннего недовольства и мягкого порицания и соответственно переживания симпатии и одобрения и кончая убийством и самопожертвованием.

Такого рода категорическое утверждение может показаться весьма и весьма сомнительным. Казалось бы, ряд самых обычных явлений представляет полное противоречие со сказанным. В самом деле, разве редкость, что люди совершают преступление и остаются безнаказанными? Точно так же разве редкое явление " неблагодарные свиньи", которые не обнаруживают никакой наградной реакции в ответ на услугу, сделанную для них? Мало того, разве не бывает так, что человек часто не только не награждает " услужника", а, наоборот, в ответ на подвиг реагирует местью и карательными актами? Как же после всего этого можно говорить о том, скажут нам, что подвиг неизбежно вызывает награду, а преступление — наказание? Или же вы попытаетесь отрицать эти всем известные факты?

Нет, ответим мы, мы отрицать их не будем и вполне допускаем их бытие. Но это не мешает нам настаивать на выставленном тезисе по той простой причине, что все эти и подобные факты нисколько не противоречат сказанному.

В самом деле, тот факт, что бывают преступления, не влекущие за собой кару, вследствие того что эти преступления не раскрыты, означает не что иное, как то, что эта неизвестность преступления и преступника равносильна их небытию.

Может быть, в данный момент кем-нибудь и совершен акт преступный, но раз я о нем не знаю, то разве это не равносильно несуществованию преступления для меня? А раз нет для меня преступления, как же я могу реагировать на него карательным актом?

То же самое относится и к награде. Если кем-либо совершена мне услуга, но о ней я не знаю, это равносильно для меня небытию подвига. А раз нет подвига, нет и реакции на него. Сказанным " снимается" одно противоречие.

Второе возражение гласит: часто некоторым людям совершается услуга, а они ничем не реагируют в ответ и являются теми существами, которых прозвали " неблагодарными свиньями".

Ответом может служить анализ поведения крыловской неблагодарной свиньи: дуб оказывал ей ряд услуг, питая ее желудями, давая ей кров и т. д., а она в ответ вместо награды стала подрывать у того же дуба корни. Поведение этой человекообразной свиньи великолепно разъясняет суть дела. Она подрывала корни дуба именно потому, что ие считала " акты" дуба услугами и нисколько не связывала с дубом существование желудей и т. п.

" Пусть сохнет, — говорит свинья, — ничуть? аеня то не тревожит, в нем проку мало вижу я. Хоть ввек его не будь, ничуть не пожалею, лишь были б желуди, ведь я от них жирею".

И нужно было нравоучение дуба, чтобы свинья осознала, что дуб оказал ей множество услуг. Эта свинья психически не осознавала, что дуб есть субъект подвигов, а потому и была неблагодарной. И здесь незнание подвига — равносильно для незнающего его небыгию, а отсюда понятно, что ждать " благодарности" не приходится. Точно так же обстоит дело и со всеми человекообразными " неблагодарными свиньями". Сказанное снимает второе возражение.

Аналогично обстоит дело и в тех случаях, когда человек реагирует на услужный акт не только не наградой, как должно было бы быть согласно тезису, а, напротив, реагирует карательным актом. И здесь кроется то же " недоразумение", которое прекрасно иллюстрирует и разъясняет другая басня того же Крылова " Пустынник и медведь". Альтруистический медведь самым искренним образом хотел оказать пустыннику услугу, хвативши его булыжником по лбу с целью отогнать беспокоившую пустынника муху. В психике медведя и других сходных " медведей" этот его акт был услугой. Но едва ли бы он был признан услугой пустынником. Последний, вероятно, счел бы его за преступный акт покушения на его жизнь, а потому, если бы он остался жив, едва ли бы реагировал на услугу медведя наградным актом.

Этот случай прекрасно разъясняет " непонятность" того, что бывают " изверги", которые, вместо того чтобы отблагодарить благодетеля, ему же мстят. Как видно из сказанного, " извергов" в мире нет, а есть только люди, не понимающие друг друга, представления которых о " должном", подвиге и награде различны, а равно различны и способы символизации или реализации этих психических переживаний. Отсюда — и кажущаяся правдоподобность того, будто бы бывают случаи, когда на подвиг реагируют карой, а на преступление — наградой.

Таких случаев нет, а есть только люди, не понимающие друг друга, когда один совершает акт, квалифицируя его подвигом и ожидая награды, а другой благодаря иным убеждениям этот же акт считает преступлением и потому отвечает на него как на преступление — карой. Возьмите Христа, Сократа, Гуса, Бруно и других мучеников науки и правды. Они, несомненно, совершили ряд величайших подвигов с нашей точки зрения.

Отсюда уважение, преклонение, восхищение, чествование и обожествление их — как различные формы наших наградных реакций. Но общество, окружавшее их, смотрело иначе на их поведение. Их акты были для него — акты преступные; а поэтому и неизбежна была карательная реакция по их адресу со стороны общества.

Сказанное объясняет и обратное положение дела, а именно кажущуюся возможность наградной реакции без услуги или кары без преступления. Нередко в жизни бывает так, что кто-нибудь совершает поступок, вовсе не имея в вид) оказать этим кому-либо услугу или вовсе не думая, что этим он совершает преступление. Но другой, благодаря различию его морального сознания, квалифицирует этот поступок то как преступление, то как подвш и соответственно реагирует на него. Мне, например, самому пришлось однажды очутиться в подобном положении. Во время своих этнографических исследований среди зырян, живущих по Мезени и Вашке я вошел в один дом и разговорился с хозяином, встретившим меня очень приветливо. Каково же было мое удивление, когда в середине нашей беседы он вдруг ее прерывает и с оскорбленным видом, указывая мне на дверь, предлагает уйти. Я, понятно, недоумевал и искал причины такой неожиданной " немилости". Как потом разъяснилось, мое преступление заключалось в том, что я машинально закурил в доме, не зная, что его хозяин фанатичный старовер. Мой акт курения он счел преступлением и, понятно, сразу же реагировал на него наказанием в форме " изгнания" меня из доме и " употреблением" не совсем лестных по моему адресу эпитетов.

А такими " недоразумениями", как известно, кишит социальная жизнь и взаимоотношения людей между собою.

Из сказанного следует, что все эти противоречия суть " кажущиеся" противоречия, нисколько не ослабляющие силу выставленного тезиса. Отсюда же следует и такого рода вывод, весьма важный с точки зрения практической:

Для того чтобы услуга или преступление по адресу кого-нибудь вызвала со стороны ли адресата, или со стороны других наградную или карательную реакцию, необходимо: а) сходство квалификации акта той и другой стороной в качестве услуги или в качестве преступления. Если этой " однородной оценки" нет — не будет и реакционных эффектов.

А так как эта однородная оценка зависит в конце концов от одинакового понимания должных, запрещенных и рекомендованных актов, то необходимо единство морального сознания; о) кроме этого психического единства необходимо еще и сходство самих форм объективации психических переживаний. Если бы кто-нибудь любовь выражал побоями и эпитетами вроде: " подлец", " негодяй" и т. д., горе — счастливым смехом и веселыми плясками, ненависть — поцелуями, а другой объективировал бы те же самые чувства обычным способом: любовь — лаской и словами " дорогой, милый", горе — плачем, грустным видом и т. д., то, конечно, недоразумениям не было бы конца.

Как увидим ниже, наличность или отсутствие этой " внутренней и внешней гомогенности" играет весьма важную роль в области социальных отношений и взаимодействий.

Таково главное условие " вменения" преступления и наказания, то есть условие, при котором то и другое спонтанно вызывают либо карательную, либо наградную реакцию.

Итак, при данных условиях мы должны принять, что наш тезис, утверждающий самопроизвольную связь преступления и наказания, подвига и награды, не опровергается приведенными " противоречиями". И ряд других противоречий, которых мы приводить здесь не будем, при тщательном анализе окажется только одной " видимостью". Даже так называемые акты " прощения вины" не являются противоречием сказанному, так как само " прощение" возможно только при наличности ряда условий, сводящих " на нет" преступность преступления (малолетство преступника, его незнание и т. д.) и не позволяющих " вменить" преступный акт " в вину", или же при наличности новых актов со стороны преступника, психологически компенсирующих " обиду и оскорбление", причиненное преступлением (унизительная мольба о пощаде, искреннее выражение извинения, совершение ряда услужных актов и т. д.). Да помимо всего это следует из того, что всюду, везде и всегда были те и другие реакции.

Из дальнейших условий, определяющих собой " вменение или невменение" преступления и подвига, а следовательно, и наступление или ненаступление кар и наград, условий, которые потенциально все уже даны в выставленном выше основном положении, а также в самом понятии преступления — наказания, подвига — награды, по отношению к преступлению ряд этих условий отдельно отмечен наукой уголовного права и даже весьма и весьма тщательно формулирован и схематизирован. Поэтому, в pendant к этим положениям мы кратко наметим ряд аналогичных положений по отношению к подвигам. Но, повторяем, все эти условия уже подразумеваются в теореме " гомогенности морального сознания и внешней объективации его", сформулированной выше.

А). Для того чтобы какое-нибудь действие кем-нибудь квалифицировалось как услуга (или как преступление), необходимо, чтобы это было действие субъекта услуги (или преступления). Если дано действие, которое по своему материальному содержанию могло бы быть услугой (или преступлением), но это действие совершено существом, которое, по моему убеждению, не может быть субъектом услуги (или преступления), например, корова насмерть забодала человека, то само собой разумеется, что это действие не является для меня ни услугой, ни преступлением.

Так как область возможных субъектов услуги (и преступления) в различные исторические эпохи, а равным образом в одну и ту же эпоху была различна для различных людей (см. ниже), то вполне понятно, что одни и те же действия и поступки как в прошлом, так и в настоящем для одних могут быть услугой (или преступлением) и могут со стороны их повлечь или наградную или карательную реакцию, тогда как для других лиц эти действия не могут быть ни услугой (ни преступлением), ибо они совершены такими существами, которые, с их точки зрения, не могут быть субъектами услуг (или преступлений).

Для первобытного человека, для человека средних веков и для многих людей (анимистов) нашего времени услугой или преступлением были действия не только людей, но и животных, и растений, и сверхъестественных существ, тогда как для современного правосознания субъектами услуг (и преступлений) могу г быть только люди, и притом обладающие " нормальной волей и нормальным сознанием". Всякое действие " невменяемого" субъекта тем самым не является ни услугой, ни преступлением, ибо оно совершено " невменяемым" субъектом, то есть существом, которое попросту не может быть субъектом услуги (или преступления).

Вообще это положение можно формулировать так: область вменяемых с чьей-нибудь точки зрения услуг (и преступлений) совпадает с областью действий существ, представления которых наделяются свойствами, аналогичными свойствам человека. Чем шире область подобных субъектов, тем шире область вменяемых субъектов, чем она уже — тем уже последняя. Для решения вопроса: действия каких существ могут быть квалифицируемы как услуги или преступления, то есть какие существа могут быть вменяемыми в каждую эпоху с точки зрения индивида, следует обратиться к изучению того, какие предметы (и существа) этим индивидом наделялись свойствами, аналогичными свойствам человека. Решение последнего вопроса дает решение первого. Вообще тот или иной ответ на вопрос, кто может быть субъектом услуги (или преступления), вполне определенно предрешает и вопрос о вменении.

Если с моей точки зрения субъектами могут быть только люди, обладающие " нормальной волей", пониманием свойств совершаемого поступка, знанием причинной связи между действием и его следствиями, знанием того или иного отношения закона к данному действию и т. д., то очевидно, какие угодно действия других существ, в том числе и людей, но людей " ненормальных" вообще или в момент совершения действия не удовлетворяющих данным условиям, не будут мной квалифицироваться как услуга (или преступление) и не вызовут поэтому наградно-карательных реакций. Точка зрения дикаря сходна с этой, но она приписывает эти свойства почти всем существам и предметам; отсюда понятно, что он почти все явления и квалифицирует как услуги или преступления и соответствующим образом реагирует на них.

Б). В pendant к понятиям уголовного права: крайняя необходимость, необходимая самооборона, физическое принуждение и угроза, исполнение закона или права и т. д., нечто аналогичное можно указать и в области услуг... Все эти условия, делающие известный акт не преступным или смягчающие вину, суть по существу простой тавтологический вывод из понятия преступления: ясно, что исполнение закона, исполнение кем-нибудь его " долга" не может быть преступлением с его точки зрения, ибо оно не обладает теми признаками, которыми обладает преступление. Точно так же акт, совершенный кем-нибудь под влиянием угрозы или принуждения, очевидно, не может быть с точки зрения официального правосознания преступлением, ибо в данном случае нет субъекта преступления с его " намерением", свободной волей и т. д., то есть налицо " невменяемый субъект".

Аналогичные состояния в области услужно-наградных отношений исключают возможность квалифицирования какого-нибудь действия субъекта услуги в качестве услуги. Их не стоило бы перечислять, ибо они сами собой вытекают из понятия услуги, но, следуя традиции, кратко укажем на них:

А). Так как услуга есть не обязательное, принудительное, а добровольное действие, то вполне понятно, что какое-нибудь действие X, по своему материальному характеру являющееся услугой, не будет мной квалифицироваться как услуга, если оно совершено под условием принуждения или угрозы... Так, например, если во время войны захваченный пленник под страхом казни дает необходимые сведения о своем войске, то его действие вовсе не считается услугой. Напротив, подобного пленника или " услужника" очень часто вместо награды наказывают смертью, мотивируя это тем, что раз он под влиянием угроз другим изменил, то изменит и тем, кому оказал услугу. История войн дает немало подобных примеров.

Как известно, добровольное сознание в совершенном преступлении смягчает вину и наказание за него. Это добровольное сознание — есть " услуга", которую преступник оказывает правосудию, особенно тогда, когда оно совершенно и не подозревает о преступлении. Иначе совсем обстоит дело тогда, когда преступник под влиянием улик и показаний " принужден" сознаться. Тогда его признание не может быть услугой.

Эта добровольность " услуги" отразилась и на нравственных теориях и крайнее и наиболее резкое выражение нашла в кантовской абсолютно автономной моральной воле и в его нравственном законе, как самоцели, согласно которому нравственно только то действие, которое совершено всецело на основе нравственного закона автономной, свободной и доброй воли... Вообще из самого понятия услуги уже вытекает, что всякая принудительная услуга не есть услуга и потому не вызывает награды.

Б). Точно так же из самого понятия услуги вытекает, что всякое действие, которое по содержанию могло бы быть услугой, совершенное во имя закона или долга (то есть опять-таки " обязательства" и принуждения), не есть услуга, а есть просто исполнение долга...

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒