Виссарион Григорьевич БЕЛИНСКИЙ

1811 – 1848

БЕЛИНСКИЙ Виссарион Григорьевич — русский революционный демократ, литературный критик, философ. Деятельность основоположника русской литературной критики протекала в условиях реакции, господствовавшей в России в 30 – 40-е гг. XIX в. Будучи истинным русским патриотом, Белинский резко высмеивал славянофильскую идеализацию патриархального прошлого России и вместе с тем выступал решительным противником теории официальной народности («православие, самодержавие, народность»).

В своих литературно-критических статьях Белинский поднимал самые жгучие вопросы российской общественной жизни, хотя и вынужден был выражать свои мысли эзоповым языком. Видя сущность и специфику искусства в образном воспроизведении действительности в ее типических чертах, он выступал против романтизма, пропагандировал принципы реализма и подлинной народности. Белинский заложил основы научного подхода к истории русской литературы, основал критически-реалистическое направление в ней и явился теоретиком «натуральной школы», основателем которой он по праву считал Н. В. Гоголя.

Духовная природа человека, считал Белинский, отлична от его физической природы, но неотделима от нее: духовное есть «деятельность физического». С этим была связана и разрабатывавшаяся Белинским идея исторического прогресса. Источник прогресса — развитие сознания, выдвигающего новые идеи. Эта концепция утверждала бесконечность прогресса, а также единство национального и общечеловеческого в культурной истории. Эстетические взгляды Белинского формировались под влиянием Гегеля и опирались на опыт мировой и отечественной литературы. Художник не «доказывает», а «показывает». Согласно Белинскому, искусство — это «мышление в образах», которое по своей значимости отнюдь не ниже логического мышления, как полагал Гегель.

«Я в мире боец», — говорил о себе Белинский. «Неистовый Виссарион», как называли его за полемическую страстность и принципиальность, оставался духовным вождем освободительного движения России. Он отстаивал идею народности искусства. Белинский принадлежал к левому крылу западничества, но вместе с тем он признавал славянофильство «как протест против безусловной подражательности и как свидетельство потребности русского общества в самостоятельном развитии» («Ответ " Москвитянину" », 1847). Белинский критиковал славянофилов, их историософские построения, основанные на идеализации допетровской Руси. Он отстаивал идею прогресса, с точки зрения которой оцениваются исторические события и культурные процессы. Деятельность Белинского в области литературной критики породила «литературоцентризм» как характерную особенность последующего развития отечественной духовной культуры. Русский писатель обретает статус «совести» народа и выразителя исторических судеб России. В духе литературоцентризма проводится идея, согласно которой литература предстает как наиболее полный и достоверный выразитель самобытной русской культуры.

Сочинения

1. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. СПб., 1900 – 1917. Т. 1 –11. М.; Л., 1926 – 1948. Т. 12–13.

2. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1953 – 1955.

3. Белинский В. Г. Избранные философские сочинения: В 2 т. М., 1948.

4. Белинский В. Г. Собрание сочинений: В 9 т. М., 1976 – 1982.

5. Белинский В. Г, Избранные эстетические работы: В 2 т. М., 1986.

Литература

1. Ленин В. И. О литературе и искусстве. Сб. М., 1979.

2. Чернышевский Н. Г. Очерки гоголевского периода русской литературы // Чернышевский Н. Г. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1947. Т. 3.

3. Плеханов Г. В. Литература и эстетика. М., 1958. Т. 1.

4. Оксман Ю. Г. Летопись жизни и творчества В. Г. Белинского М., 1958.

5. История философии в СССР: В 5 т. М., 1968. Т. 2.

6. Филатова Е. М. Белинский. М., 1976.

7. Егоров Б. Ф. Литературно-критическая деятельность В. Г. Белинского. М., 1982.

Литературные мечтания

(Элегия в прозе)¹

<...> На востоке Европы, на рубеже двух частей мира, провидение поселило народ, резко отличающийся от своих западных соседей. Его колыбелью был светлый юг, меч азиатца-русса дал ему имя²; издыхающая Византия завещала ему благодатное слово спасения; оковы татарина связали крепкими узами его разъединенные части, рука ханов спаяла их его же кровию. Иоанн IIP научил его бояться, любить и слушаться своего царя, заставил его смотреть на царя как на провидение, как на верховную судьбу, карающую и милующую по единой своей воле и признающую над собою единую Божию волю. И этот народ стал хладен и спокоен, как снега его родины, когда мирно жил в своей хижине; быстр и грозен, как небесный гром его краткого, но палящего лета, когда рука царя показывала ему врага; удал и разгулен, как вьюги и непогоды его зимы, когда пировал на своей воле; неповоротлив и ленив, как медведь его непроходимых дебрей, когда у него было много хлеба и браги; смышлен, сметлив и лукав, как кошка, его домашний пенат, когда нужда учила его есть калачи. Крепко стоял он за церковь Божию, за веру праотцев, непоколебимо был верен батюшке царю православному; его любимая поговорка была: мы все Божий да царевы. Бог и царь, воля Божия и воля царева слились в его понятии воедино. Свято хранил он простые и грубые нравы прадедов и от чистого сердца почитал иноземные обычаи дьявольским наваждением. Но этим и ограничивалась вся поэзия его жизни: ибо ум его был погружен в тихую дремоту и никогда не выступал из своих заветных рубежей; ибо он не преклонял колен перед женщиною, и его гордая и дикая сила требовала от нее рабской покорности, а не сладкой взаимности; ибо быт его был однообразен, ибо только буйные игры и удалая охота оцветляла этот быт; ибо только одна война возбуждала всю мощь его хладной, железной души, ибо только на кровавом раздолье битв она бушевала и веселилась на всей-своей воле. Это была жизнь самобытная и характерная, но односторонняя и изолированная. В то время, когда деятельная, кипучая жизнь старейших представителей человеческого рода двигалась вперед с пестротою неимоверною, они ни одним колесом не зацеплялись за пружины ее хода. Итак, этому народу надобно было приобщиться к общей жизни человечества, составить часть великого семейства человеческого рода. И вот у этого народа явился царь мудрый и великий, кроткий без слабости, грозный без тиранства⁴, он первый заметил, что немецкие люди не басурманы, что у них есть много такого, что пригодилось бы и его подданным, есть много такого, что им совершенно ни к чему не годится. И вот он начал ласкать людей немецких и прикармливать их своим хлебом-солью, указал своим людям перенимать у них их хитрые художества. Он построил ботик и хотел пуститься в море, доселе для его народа страшное и неведомое; он приказал заморским комедиантам тешить свое царское величество, крепко-накрепко заказав между тем православному русскому человеку, под опасением лишения носа, нюхать табак, траву поганую и проклятую. Можно сказать, что в его время Русь впервые почуяла у себя заморский дух, которого дотоле было видом не видать, слыхом не слыхать. И вот умер этот добрый царь, а на престол взошел юный сын его, который, подобно богатырям Владимировых времен, еще в детстве бросал за облака стопудовые палицы, гнул их руками, ломал их о коленки. Это была олицетворенная мощь, олицетворенный идеал русского народа в деятельные мгновения его жизни; это был один из тех исполинов, которые поднимали на рамена свои шар земной. Для его железной воли, не знавшей препон, была только одна цель — благо народа. Задумал он думу крепкую, а задумать для него значило — исполнить. Увидел чудеса и дива заморские и захотел пересадить их на родную почву, не думая о том, что эта почва была слишком еще жестка для иноземных растений, что не по них была и зима русская; увидел он вековые плоды просвещения и захотел в одну минуту присвоить их своему народу. Подумано — сказано, сказано — сделано: русский не любит ждать. Ну — русский человек, снаряжайся, по царскому наказу, боярскому приказу, по немецкому маниру...<...>

<...> Поверьте, что русский народ никогда не был заклятым врагом просвещения, он всегда готов был учиться; только ему нужно было начать свое учение с азбуки, а не с философии, с училища, а не с академии. Борода не мешает считать звезды: это известно в Курске.<...>

<...> Итак, народ, или лучше сказать, масса народа и общество пошли у нас врозь. Первый остался при своей прежней, грубой и полудикой жизни и при своих заунывных песнях, в коих изливалась его душа в горе и в радости; второе же видимо изменялось, если не улучшалось, забыло все русское, забыло даже говорить русский язык, забыло поэтические предания и вымыслы своей родины, эти прекрасные песни, полные глубокой грусти, сладкой тоски и разгулья молодецкого, и создало себе литературу, которая была верным его зеркалом. Надобно заметить, что как масса народа, так и общество подразделились, особливо последнее, на множество видов, на множество степеней. Первая показала некоторые признаки жизни и движения в сословиях, находившихся в непосредственных сношениях с обществом, в сословиях людей городских, ремесленников, мелких торговцев и промышленников. Нужда и соперничество иноземцев, поселившихся в России, сделала их деятельными и оборотливыми, когда дело шло о выгоде; заставили их покинуть старинную лень и запечную недвижимость и пробудили стремление к улучшениям и нововведениям, дотоле для них столь ненавистным; их фанатическая ненависть к немецким людям" ослабевала со дня на день и, наконец, теперь совсем исчезла; они кое-как понаучились даже грамоте и крепче прежнего уцепились обеими руками за мудрое правило, завещанное им от праотцов: ученье свет, а неученье тьма. Это обещает много хорошего в будущем, тем более что сии сословия ни на волос не утратили своей народной физиономии.<...>

Мысли и заметки о русской литературе⁵

<...> В нашем обществе преобладает дух разъединения: у каждого нашего сословия все свое, особенное — и платье, и манеры, и образ жизни, и обычаи, и даже язык. Чтоб убедиться в этом, стоит только провести вечер, на котором сошлись бы нечаянно чиновник, военный, помещик, купец, мещанин, поверенный по делам или управляющий, духовный, студент, семинарист, профессор, художник; увидя себя в таком обществе, вы можете подумать, что присутствуете при разделении языков... Так велико разъединение, царствующее между этими представителями разных классов одного и того же общества! Дух разъединения враждебен обществу: общество соединяет людей, каста разъединяет их. Многие думают, что спесь, остаток славянской старины, уничтожает у нас социабельность (sociabilite). Если это и справедливо, то разве отчасти только. Положим, что дворянин неохотно сходится с людьми низшего звания; но люди низших званий чем не готовы пожертвовать для сближения с дворянином? Это их страсть! Но беда в том, что это сближение всегда бывает внешним, формальным, похожим на шапочное знакомство; самолюбию богатого купца льстит знакомство даже с бедным дворянином, но, перезнакомившись и с богатыми дворянами, он все же остается верен привычкам, понятиям, языку, образу жизни своего, то есть купеческого, звания. Этот дух особности так силен у нас, что даже и новые сословия, возникшие из нового порядка дел, основанного Петром Великим, не замедлили принять на себя особенные оттенки. Чему удивляться, что дворянин на купца, а купец на дворянина вовсе не походят, если иногда почти то же различие существует и между ученым и художником?... У нас еще не перевелись ученые, которые всю жизнь остаются верными благородной решимости не понимать, что такое искусство и зачем оно; у нас еще много художников, которые и не подозревают живой связи их искусства с наукою, с литературою, с жизнию. И потому, сведите такого ученого с таким художником, — и вы увидите, что они будут или молчать, или перекидываться общими фразами, да и те для них будут не разговором, а работою. Иной наш ученый, особенно если он посвятил себя точным наукам, смотрит с ироническою улыбкою на философию, историю и на тех, кто ими занимается, а на поэзию, литературу, журналистику смотрит просто как на вздор. Так называемый наш «словесник» с презрением смотрит на математику, которая не далась ему в школе. Скажут: все это не дух разъединения, а дух полупросвещения или полуобразованности. Так! но ведь все эти люди получили первоначальное образование если не довольно глубокое, то довольно многостороннее: словесник учился еще в школе математике, а математик — словесности. Многие из них даже очень хорошо рассуждают, при случае, о том, что существует только искусственное разделение наук, а существенного нет и быть не может, потому что все науки составляют одно знание об одном предмете — о бытии, что искусство так же, как и наука, есть то же сознание бытия, только в другой форме, и что литература должна быть наслаждением и роскошью ума равно для всех образованных людей. Но когда эти прекрасные рассуждения придется им приложить к делу — тогда они сейчас же разделяются на цехи, которые посматривают друг на друга или с некоторою ироническою улыбкою и с чувством своего достоинства, или с какою-то недоверчивостию... Как же тут требовать социабельности между людьми различных сословий, из которых каждое по-своему и думает, и говорит, и одевается, и ест, и пьет?..

И однако ж, несмотря на то, сказать, чтоб у нас вовсе не было общества, значило бы сказать неправду. Несомненно то, что у нас есть сильная потребность общества и стремление к обществу, а это уже важно! <...>

<... > Только сто тридцать шесть лет прошло с того вечно памятного дня, как Россия громами Полтавской битвы возвестила миру о своем приобщении к европейской жизни, о своем вступлении на поприще всемирно-исторического существования, — и какой блестящий путь преуспеяния и славы совершила она в этот короткий срок времени! Это что-то баснословно великое, беспримерное, нигде и никогда не бывалое! Россия решила судьбы современного мира, «повалив в бездну тяготевший над царствами кумир», и теперь, заняв по праву принадлежавшее ей место между первоклассными державами Европы, она, вместе с ними, держит судьбы мира на весах своего могущества... Но это показывает, что мы ни от кого не отстали, а многих и опередили в политическо-историческом значении—важной, но еще не единственной, не исключительной стороне жизни для народа, призванного для великой роли. Наше политическое величие есть несомненный залог нашего будущего великого значения и в других отношениях; но в одном в нем еще нет окончательного достижения до развития всех сторон, долженствующих составлять полноту и целость жизни великого народа. В будущем мы, кроме победоносного русского меча, положим на весы европейской жизни еще и русскую мысль...<...>

Предыдущая 5 6 7 8 9 10 111213 14 15 16 17 18 19 20 Следующая