Глава пятнадцатая. Религия как первородный грех

⇐ ПредыдущаяСтр 14 из 17Следующая ⇒

Некоторые аспекты религии не просто не имеют никакого отношения к нравственности, но откровенно безнравственны. Речь не о пороках и преступлениях отдельных верующих (чье поведение иногда достойно восхищения), но о фундаментальных принципах религии. Среди них:

• ложная картина мира, которую религия скармливает легковерным;

• учение о жертвенной крови;

• учение об искупления грехов;

• учение о вечном вознаграждении и/или вечном наказании;

• насаждение невыполнимых заповедей и правил.

Первый пункт мы уже обсудили. То, что все мифы о сотворении мира далеки от действительности, известно давно, а в последнее время их еще и вытеснили новые объяснения, несравненно более точные и величественные. Религии следует всего лишь внести в свой покаянный список еще одно извинение: за то, что она навязывала ничего не подозревающим людям сказки и фантазии на пергаменте и так долго не желала в этом признаваться. Разумеется, такое признание может подорвать все религиозное мировоззрение, но и отрицание его становится тем преступней, чем дольше оно откладывается.

Жертвенная кровь

Еще до возникновения монотеизма алтари примитивных обществ были залиты кровью — часто человеческой, иногда младенческой. Жажда жертвенной крови — по крайней мере, животной — с нами до сих нор. Прямо сейчас истовые иудеи пытаются вывести безупречно «рыжую телицу», упомянутую в главе 19 книги Чисел. Если ее заколоть в точном соответствии с подробно расписанным ритуалом, в Третьем Храме возобновятся животные жертвоприношения, настанет конец времен и явится Мессия. Можно счесть это обыкновенной глупостью, но, пока я пишу эти строки, группа христианских фермеров, одержимых той же идеей, пытается помочь братьям по фундаментализму: при помощи специальных селекционных технологий (заимствованных или украденных у современной науки) они выводят в Небраске идеальную корову породы «рыжий ангус». В Израиле между тем иудейские фанатики пытаются еще и вырастить ребенка в незамутненном «пузыре», свободном от скверны. По достижении нужного возраста этому ребенку выпадет честь перерезать глотку рыжей телицы. В идеале это должно произойти на Храмовой горе, где делу несколько мешают мусульманские святыни, но именно там Авраам якобы занес нож над живым телом своего ребенка. Кроме того, священное вспарывание кишок и перерезание глоток происходит в христианском и исламском мире каждый год во время празднования Пасхи или Курбан-байрама.

Жертвоприношения в честь готовности Авраама заколоть собственного сына, доставшиеся нам в наследство от примитивной древности, по-прежнему живы в каждой из трех монотеистических религий. Страшную историю Авраама невозможно представить ни в каком щадящем свете. Прелюдия к ней состоит из серии сказок и мерзостей: здесь и дочери Лота, соблазнившие отца, и женитьба Авраама на сводной сестре, и Сара, родившая Исаака, когда Аврааму было сто лет, а также много других правдоподобных и неправдоподобных сельских преступлений и проступков. Возможно, Авраама и мучила совесть, но бога он ослушаться не мог и потому согласился убить своего сына. Он приготовил хворост, положил на него связанного мальчика (очевидно, он был знаком с процедурой) и взялся за нож, чтобы забить ребенка, как забивают скот. В самый последний момент занесенная рука Авраама была остановлена — причем не самим богом, а ангелом. С небес раздалась похвала его непоколебимой готовности убить невинного во искупление собственных преступлений. В награду за послушание Аврааму пообещали, что род его будет обилен и проживет долго.

Вскоре после этого (хотя ориентироваться во временной канве книги Бытие нелегко) его жена Сара скончалась в возрасте ста двадцати семи лет и верный муж похоронил ее в пещере в городе Хеврон. Счастливо прожив после смерти супруги до ста семидесяти пяти лет и прижив еще шестерых детей, Авраам упокоился в той же пещере. По сей день религиозные люди убивают друг друга за эксклюзивное право собственности на эту дыру в скале, точное расположение которой установить невозможно в принципе.

Во время арабского восстания 1929 года в Хевроне произошла страшная резня, в которой погибли шестьдесят семь евреев. Многие из них принадлежали к секте любавических хасидов, считавших всех неевреев расово неполноценными и переехавших в Хеврон только из-за мифа об Аврааме, но это не оправдывает погрома. Поначалу Хеврон оставался вне границ Израиля, но в 1967 году израильская армия с большой помпой захватила его, и город стал частью оккупированного Западного берега реки Иордан. Под предводительством особенно агрессивного и малоприятного раввина по имени Моше Левингер началось «возвращение» еврейских поселенцев и строительство укрепленного поселка Кирьят-Арба на холмах рядом с городом, а также более мелких поселений в самом городе. Мусульманская часть преимущественно арабского населения Хеврона при этом не уставала твердить, что досточтимый Авраам действительно изъявил готовность убить собственного сына, но только ради их религии, и никак не ради евреев. Приехав в Хеврон, я обнаружил, что в так называемой «Пещере Патриархов», или «Пещере Махпела», имеются отдельные входы и отдельные места поклонения для обеих сторон, ведущих войну за право чтить это зверство под собственным флагом.

Незадолго до моего приезда имело место другое зверство. В пещеру явился израильский фанатик по имени Барух Гольдштейн. Сняв с плеча автомат, на ношение которого имел официальное право, он разрядил его в собравшихся мусульман. Прежде, чем его повалили на землю и забили насмерть, он успел застрелить двадцать семь человек и ранить без счета. Позже выяснилось, что многие знали о потенциальной опасности Гольдштейна. Еще будучи врачом израильской армии, он отказывался лечить израильских арабов и других неевреев, тем более в шабат. Как подтвердили многие религиозные суды Израиля, тем самым он всего лишь соблюдал заветы раввинов. Иначе говоря, искреннее следование букве закона божьего — надежный признак для выявления бесчеловечного убийцы. Особо твердолобые евреи-ортодоксы по сей день чтят его память, а из тех раввинов, что вообще осудили его поступок, некоторые сделали это с оговорками. Проклятие Авраама по-прежнему отравляет жизнь в Хевроне, а жертвенное кровопролитие во имя религии отравляет всю нашу цивилизацию.

Искупление грехов

Во время своих церемоний, от которых невозможно думать без содрогания, ацтеки и многие другие народы древности убивали людей, чтобы умилостивить богов. Считалось, что богам по вкусу зарезанная девственница, младенец или пленник: еще одна не особенно удачная реклама морального облика религии. «Мученичество», при котором в жертву приносят самого себя, можно толковать несколько иначе, хотя такую его форму, как индуистский обычай сати, добровольно-обязательное «самоубийство» вдов, колониальные британские власти запретили — не только по христианским, но и по имперским соображениям. Отдельный случай представляют собой «мученики», которые стремятся убить себя вместе с кем-нибудь еще: ислам официально запрещает самоубийство как таковое, но никак не может определиться, как быть с отважными «шахидами» — осуждать или ставить в пример.

Эволюция древнего предрассудка в конце концов породила представление о жертвенном искуплении чужих грехов, не дававшее покоя даже Клайву Льюису. Вновь перед нами отец, доказывающий свою любовь зверским убийством сына, но этот отец не пытается произвести впечатление на бога. Он сам и есть бог, и впечатление пытается произвести на людей. Спросите себя: как сочетается с моралью нижеследующее? Мне говорят, что две тысячи лет назад состоялось человеческое жертвоприношение, без моего на то согласия и в условиях столь изуверских, что, оказавшись там и имея хоть какое-нибудь влияние, я бы счел свои долгом ему помешать. В результате этого убийства мои собственные многообразные грехи прощаются, и я вправе рассчитывать на жизнь вечную.

Забудем на минуту, насколько противоречат друг другу рассказчики этой истории. Допустим, что все примерно так и было. Что из этого следует? Не так много хорошего, как кажется на первый взгляд. Для начала — чтобы суметь воспользоваться этим чудесным предложением — я должен взять на себя ответственность за бичевание, глумление и распятие, в которых не участвовал и которым не мог помешать. Я должен признать, что каждый раз, когда я отказываюсь от этой ответственности или грешу — словом ли, делом ли, — я делаю мучения распятого еще невыносимей. Далее, от меня требуют поверить, что мучения были необходимы для того, чтобы искупить более давнее преступление, в котором я также не участвовал, а именно грех Адама. Бессмысленно возражать, что Адама, судя по всему, сначала наделили жгучим любопытством и мятежностью, а затем запретили их утолять: все было решено раз и навсегда задолго до рождения Иисуса. Таким образом, моя собственная вина в данном вопросе считается «первородной» и неизбежной. При этом, однако, мне дарована свобода воли, посредством которой я могу отвергнуть предложенное искупление моих грехов. Если я воспользуюсь этой возможностью, мне предстоят вечные пытки — ужасней всех мук Голгофы и всех кар, которыми пугали первую аудиторию Десяти заповедей.

История становится еще запутанней, когда рано или поздно понимаешь, что Иисус и желал смерти, и нуждался в ней. На Пасху в Иерусалим он пришел именно для того, чтобы умереть, и все, кто принимал участие в убийстве, сами того не ведая, исполняли божью волю и древние пророчества. (Если оставить в стороне версию гностиков, в высшей степени странной представляется хула, свалившаяся на Иуду, которому почему-то понадобилось показать преследователям всем известного проповедника. Без Иуды не было бы ни «Страстной пятницы», ни самих «страстей».

Рассказывают (только в одном из четырех Евангелий), что евреи, приговорившие Иисуса к смерти, просили оставить «кровь его» на них и на их «детях». Эта проблема касается не только самих евреев и не только католиков, озабоченных историей христианского антисемитизма. Предположим, что синедрион на самом деле высказал такую просьбу (Маймонид считал, что синедрион поступил совершенно правильно). Как она может распространяться на будущие поколения? Вспомним, что Ватикан не утверждал, что Христа убили некие евреи. Он утверждал, что смерти Христа требовал еврейский народ, и что на всех евреях лежит коллективная ответственность. Кажется странным, что церковь лишь совсем недавно сподобилась спять с евреев обвинение в коллективном «богоубийстве». Но причину этой медлительности найти не так уж трудно. Допустив, что ныне живущие евреи не причастны к смерти Христа, крайне трудно говорить о причастности других людей, не присутствовавших при казни. Как обычно, одна зацепка — и все рвется в клочья (или превращается в домотканое полотнище, подобное разоблаченной Туринской плащанице). Одним словом, коллективизация вины сама по себе безнравственна, и время от времени религию вынуждают это признать.

Вечное наказание

и невыполнимые заповеди

В детстве меня затягивала евангельская история о ночи в Гефсиманском саду: и «передышка» в действии, и человеческий всхлип главного героя наводили на мысль, что какая-то часть этого фантастического сценария все-таки может быть правдой. В сущности, Иисус спрашивает: «Неужели это обязательно надо делать? » Вопрос впечатляющий и незабываемый, я давно решил, что с радостью поспорю на собственную душу, что единственный верный ответ — «нет». Мы не можем взвалить все наши преступления на козла и прогнать несчастное животное в пустыню, как это делали вечно перепуганные селяне древности. В своей повседневной речи мы совершенно справедливо презираем поиски «козлов отпущения». А ведь религия — один затянувшийся поиск козла отпущения. Я могу отдать за тебя долги, если ты растратился, а будь я героем вроде Сидни Картона из «Повести о двух городах», я мог бы отсидеть твой тюремный срок или занять твое место на виселице. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Но я не могу снять с тебя ответственность за твои поступки. Было бы безнравственно с моей стороны предлагать такое, а с твоей — принимать мое предложение. Если же это предложение делается из другого времени и другого мира, через посредников, вкупе с кнутом и пряником, оно теряет все свое величие и перерождается в пустые фантазии или, хуже того, в комбинацию шантажа и подкупа.

Окончательную деградацию всего этого до уровня обыкновенной сделки продемонстрировал Блез Паскаль, теологию которого иначе как нечистоплотной и не назовешь. Его знаменитое «пари» — образец торгашества: что тебе терять? Если ты веришь в бога, и бог есть, ты получишь выгоду. Если ты веришь в него и заблуждаешься — что с того? Я как-то написал ответ на эту хитрую перестраховку, состоявший из двух частей. Первая была вариацией гипотетического ответа Бертрана Рассела на гипотетический вопрос: что вы скажете, если после смерти предстанете перед Творцом? Что же ответил Рассел? «Я сказал бы: " О Боже, ты дал нам слишком мало доказательств" ». Моя версия: «Непостижимый сэр, некоторые грани вашей многообразной репутации подсказывают мне, что лицемерной, расчетливой игре в веру и фимиаму кровавых алтарей вы предпочли бы честного, убежденного безбожника. Но я в этом не уверен».

Паскаль напоминает мне лицемеров и жуликов, которых полно в талмудическом иудейском рационализаторстве. В субботу не делай ничего сам — найми кого-нибудь другого. Ты следуешь букве закона, а что еще надо? Далай-лама говорит, что можно ходить к проституткам, если платит кто-то другой. Мусульмане-шииты предлагают «временные браки»: мужчине продают разрешение завести жену на пару часов, по обычному обряду, и развестись на ней, как только дело сделано. Половина прекрасных зданий Рима никогда не была бы возведена, если бы торговля индульгенциями не приносила столько прибыли: даже собор Святого Петра построили на выручку от одной эксклюзивной сделки подобного рода. Новейший папа, в прошлом Иозеф Ратцингер, недавно зазывал католическую молодежь на мероприятие, обещая участникам определенное «облегчение грехов».

В этом жалком фарсе на тему морали не было бы никакой необходимости, если бы нарушаемые правила вообще можно было соблюдать. Но тоталитарные эдикты, которые начинаются с откровения и абсолютной истины, насаждаются запугиванием и держатся на грехе, совершенном в глубокой древности, идут в комплекте с законами, которые зачастую безнравственны и невыполнимы одновременно. Введение правил, которые невозможно соблюсти, — ключевой принцип тоталитаризма. Тирания, возникающая в результате, становится еще полней, если у власти стоит привилегированная каста или партия, чуткая и безжалостная к любым проступкам. На протяжении всей человеческой истории большинство людей жило при подобной диктатуре, убивающей всякую мысль, а многие живут при ней до сих пор. Позвольте мне привести несколько примеров обязательных, но невыполнимых правил.

Первый характерный пример: синайская заповедь, запрещающая алкать даже в мыслях. Ей вторит Новый Завет, где говорится, что мужчина, глядящий на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею. С нею же сопоставим современный исламский (и былой христианский) запрет на одалживание денег под процент. Каждый из этих запретов по-своему стремится наложить на человеческую инициативу невыносимые ограничения. Есть только два способа не нарушить их. Первый состоит в непрерывном умерщвлении плоти, сопровождаемом нескончаемой борьбой с «нечистыми» мыслями, которые превращаются в проступки, стоит им появиться в голове. Отсюда истерические исповеди, пустые обещания исправиться и громкие, агрессивные обличения других грешников: полицейское государство духа. Другой выход — в организованном лицемерии, при котором запрещенную пищу переименовывают во что-нибудь другое, мзда религиозным властям дает свободу действий, показная ортодоксия приносит временную передышку, а деньги можно положить на один счет и вернуть на другой, добавив небольшой процент безо всякого ростовщичества. Такое можно назвать банановой республикой духа. Многие теократии — от средневекового Рима до современного ваххабитского режима в Саудовской Аравии — умудряются совмещать полицейское государство с банановой республикой духа.

Эта критика относится и к некоторым из наиболее благородных и базовых правил. Наказ «любить ближнего твоего» — мягкое и в то же время строгое напоминание о нашем долге перед другими людьми. Наказ «любить ближнего твоего как самого себя» слишком обременителен и потому невыполним, как и не совсем ясное предписание любить других, «как Я возлюбил вас». Не в природе людей любить других, как самих себя: они попросту не способны на это (и любому разумному «создателю», изучавшему собственные творения, это должно быть предельно ясно). Под страхом пыток и смерти требовать от людей, чтобы они стали сверхлюдьми, значит, требовать страшного самоуничижения, вызванного регулярным и неизбежным нарушением правил. В какой широкой ухмылке расплываются при этом лица тех, кто принимает искупительные денежки! Так называемое «золотое правило», которое некоторые напрасно отождествляют с народным преданием о раввине Хиллеле из Вавилона, призывает нас всего лишь обращаться с другими так, как нам хотелось бы, чтобы они обращались с нами. Этот трезвый рациональный принцип намного старше всех «заповедей блаженства» и притч Иисуса. Ему можно научить любого ребенка, с его врожденным чувством справедливости. Он вполне понятен любому атеисту. Его нарушение не требует ни истерического мазохизма, ни истерического садизма. Он усваивается постепенно, по мере крайне медлительной эволюции нашего вида, и не забывается. Обыкновенная совесть справляется с задачей безо всякого гнева небес.

Что до самых базовых правил, нужно лишь ненадолго вернуться к телеологическому доказательству. Люди желают обогащаться и жить в достатке. Они могут одолжить или даже подарить деньги нуждающемуся другу или родственнику, не ожидая взамен ничего, кроме благодарности или возвращения одолженной суммы, но они не готовы давать беспроцентные займы незнакомцам. По счастливой случайности, алчность и жажда наживы — двигатели экономического развития. Об этом знали все экономисты: и Давид Рикардо, и Карл Маркс, и Адам Смит. Как писал Смит с характерной шотландской хваткой, булочник обеспечивает нас хлебом не «по доброте душевной», но потому что выпечка и продажа хлеба приносит ему прибыль. Как бы то ни было, можно по собственной воле стать альтруистом, что бы это ни значило, но, по определению, к альтруизму невозможно принудить. Возможно, мы были бы более совершенными млекопитающими, если бы нас не «создали» такими, но нет ничего нелепей представления о «создателе», который запрещает инстинкты собственного изготовления.

«Свобода воли», — твердят казуисты. Запрет на убийство или воровство тоже нарушается. Что ж, можно иметь определенную генетическую предрасположенность к агрессии, ненависти и жадности, но при этом быть достаточно развитыми, чтобы не следовать каждому позыву своей природы. Если бы мы всякий раз поддавались нашим низменным инстинктам, не было бы ни цивилизации, ни письменности, при помощи которой ведется этот спор. Однако нет никакого сомнения в том, что руки человека, стоит ли он или лежит, всегда оказываются рядом с гениталиями. Это, безусловно, служило защите от первобытных хищников, когда наши предки пошли на риск прямо-хождения и поставили под удар жизненно важные органы. Это свойство одновременно и привилегия, и провокация, на которую не способно большинство четвероногих (зато некоторые из них могут дотянуться пастью до того же места, которое мы достаем пальцами и ладонями). Спросим себя: кому пришло в голову запретить это очевидное сочетание рук и чресл, причем даже в мыслях? Кто, если выразиться прямолинейней, решил, что мы и должны дотрагиваться (по причинам, никак не связанным с сексом или размножением), и ни в коем случае не должны? Даже никакие писания ничего прямо не говорят об этом. Тем не менее почти во всех религиях касание рук и гениталий строго запрещено.

Можно написать целую книгу, посвященную уродливому отношению религии к сексу, ее священному ужасу перед совокуплением и сопутствующими явлениями — от семяизвержения до менструальных кровотечений. Но проще свести эту захватывающую историю к одному-единственному провокационному вопросу.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 12 131415 16 17 Следующая ⇒