Женщина: бремя недостаточности

⇐ ПредыдущаяСтр 12 из 16Следующая ⇒

Женское движение, признавая, что обычные женские роли отрицают опыт психологической целостности, подчеркивает то, насколько важно для женщины быть способной достигать успеха в одиночку. Заявляя это, феминистки говорят об аддикции. Общество прилагает усилия к тому, чтобы убедить женщин в их недостаточности. Оно делает это, главным образом, путем организации людей в пары, вследствие чего первичная идентификация женщины является производной от ее отношений с мужчиной. Хотя всем нам было сообщено, что мы не можем делать ничего в одиночку — что мы должны соединиться с кем-то или с чем-то еще, чтобы выжить — женщины все же несут более тяжкое бремя культурного убеждения, что человек не может успешно существовать вне структур брака и семьи. Вот почему обычное положение женщины в обществе может служить символом социально одобряемого аддиктивного состояния, и почему понятие аддикции настолько уместно для оценки психологического давления на женщин.

Предположение общества о том, что женщины не способны к независимому экономическому существованию, отражается в параллельном предположении, что они не способны даже к независимому домашнему существованию. Сейчас для женщины более обычно, чем когда-то, не жить с родителями до замужества. Но и без такого прямого движения из дочерей в жены, общежитие колледжа или совместная квартира могут быть только транзитной точкой между этими двумя принятыми женскими ролями. В общежитиях или другом подобном жилье, родители могут осуществлять значительный контроль над своими дочерьми, для которых слово " дом" все еще означает дом их родителей. Свидетельством того, что большинство женщин не считаются взрослыми и способными к самостоятельной жизни, служит то, что, когда женщина теряет активное покровительство своего партнера, от нее традиционно ожидают отступления в некую другую покровительственную структуру. Когда молодой женатый человек без детей должен уехать в длительную деловую командировку или на службу в армию, его жена часто возвращается в свою семью, чтобы занять свое прежнее место зависимой дочери. Еще более смешно, когда молодая разведенная женщина возвращается обратно к своим родителям и кротко принимает возобновление их руководства своей личной жизнью.

Я знал аспирантку 27 лет, которая, после ранней смерти мужа от опухоли мозга, поселилась с его родителями. Она сделала это, чтобы они могли вместе пережить это горе и привыкнуть в течение какого-то времени к своей ужасной потере. Даже при данных обстоятельствах, когда эти люди не были ее собственными родителями, она позволяла им осуществлять контроль над ее жизнью, аналогичный обычному контролю родителей над девочкой-подростком. Они вмешивались в ее социальную жизнь, настаивая на том, чтобы мужчины, с которыми она встречалась, не водили ее в определенные места или не задерживали ее допоздна. Никто, включая саму женщину, не мог, по-видимому, представить, что она живет со своими свекрами как независимый взрослый человек.

Чтобы рассмотреть последствия такого положения вещей, следует начать с оценки того, чем, в общем, является аддикция. Отрицание финансовой независимости и свободы передвижения женщин, по сути, является отрицанием эмоциональной независимости, что приводит к аддикции как у женщин, так и у мужчин. Таким образом, меры, способствующие достижению женщинами независимости — большие экономические возможности, больший контроль над собственным телом, узаконивание и принятие одинокой жизни — имеют более широкую общечеловеческую ценность, чем подразумевает их применение только по отношению к женщинам.

Роль, намеченная для женщины, символизирует судьбу аддикта, потому что основана на неадекватности. Женщина, как ожидается, будет пустым, бесформенным сосудом, принимающим форму того, кто или что согласится его наполнить. Любая активность, предпринятая исходя из этого недостатка личностной целостности, вероятно, станет аддикцией. Традиционно женщины были ориентированы на несколько основных занятий — замужество, семья, дом. Эти личные отношения и составляют предписанную женщине сферу активности. Неудивительно, что, испытывая недостаток других отдушин, женщина определяет себя такими отношениями и зависит от них до степени аддикции.

Сегодня, когда история женщины не настолько предсказуема, она может все еще считать себя не лучше подготовленной воспитанием к решительной и эффективной жизни. Наш более свободно определенный социальный мир может предлагать ей только большее количество и разнообразие аддиктивных привязанностей. Энн — пример того, какой может быть жизнь женщины при таких обстоятельствах. Происходя из очень положительной семьи, она обогатила свою биографию несколькими нетрадиционными поворотами. Но была глубинная последовательность в природе ее многочисленных увлечений.

Энн росла в фешенебельном пригороде южного города. До окончания средней школы она не находила свою жизнь достаточно возбуждающей, если не считать победы на первенстве штата по плаванию. Основной опыт ее общения с людьми ограничивался пределами семьи и не был достаточно обширным. Ее отец был молчаливым и властным, мать - слегка с чудинкой, любительница поболтать о тривиальных событиях сообщества. Она говорила, что Энн будет весело в колледже, как было ей самой. Добрая и благожелательная, она никогда не говорила чего-нибудь важного своей дочери.

Ни дома, ни в школе Энн никогда не имела полного представления о своих возможностях. Никто особенно не замечал ее, и нигде, казалось, ее не ценили за что-нибудь еще, кроме симпатичной мордашки и спортивных достижений. Ее отец и мать только говорили о ней между собой, не ожидая от нее никаких индивидуальных или субъективных реакций, так что ее способность к самоопределению и самовыражению атрофировалась, оставшись на зачаточном уровне. Занимаясь плаванием, она выполняла все требования тренера, относящиеся к безличному режиму расписания, диеты и тренировок. Но за все это она никогда не получала любви, контакта и привязанности, которые, она знала, должны где-нибудь существовать. Она жаждала их, но не чувствовала, что достойна получить.

После средней школы Энн поступила в маленький двухлетний женский гуманитарный колледж в Штате Коннектикут. Ее родители слышали, что это хорошая школа с сильной командой по плаванию, и думали, для нее будет полезно пожить некоторое время в другой части страны. Энн не находила чего-нибудь значительно отличающегося в своем новом опыте, за исключением того, что теперь она была вынуждена волноваться об экзаменах и оценках. Средняя школа не подготовила ее достаточно хорошо даже к таким умеренным академическим требованиям. Вскоре она обнаружила, что находится в постоянной тревоге, и начала компульсивно есть и курить — и то, и другое очень вредило ее занятиям плаванием.

Вес, который она набрала, также ухудшал ее социальную жизнь, которой она и так была молчаливо, но заметно недовольна. Заполняющее ее недовольство кристаллизовалось в жажду романтических отношений, но найти их было трудно, потому что школа располагалась приблизительно в пятидесяти милях от ближайшего мужского колледжа или большого города. Девушки периодически садились в автобусы и ездили в один из ближайших университетов или колледжей, чтобы развлечься. Однако, ничего значительного не происходило, потому что до полуночи они должны были возвратиться. Конечно же, ни один из молодых людей, которых Энн так страстно целовала на прощание, не побеспокоился о том, чтобы проехать сто миль туда и обратно, дабы нанести ей ответный визит.

Общим убеждением в их маленьком колледже было то, что женщины не могут заботиться о себе. Их существование жестко контролировалось: танцы под присмотром, правила, запрещающие мужчинам находиться в комнатах общежития, и, с академической стороны, отчеты о посещаемости, лекции и предписанное чтение. Недоверие Энн по отношению к самоконтролю — или возможно, только ее незнакомство с его использованием — было еще усилено. Она была, как предполагалось, зрелым человеком, но понятия не имела, как контролировать свое время, интересы или чувства. Она вообще имела очень небогатый опыт. Ее страстью были безумные увлечения издалека. Родители, правила и расстояния держали мужчин вдалеке от нее. Она никогда не проводила время в одиночестве, выражая себя. В доме ее родителей была хорошая библиотека, но она считалась папиной. Она никогда не выбирала там книг о предмете, о котором хотела бы знать больше, исключая то время, когда (еще девочкой) она пробовала выяснить что-нибудь о сексе. Она была изолирована от всего. Ничто не контактировало с ней напрямую, без вмешательства и опеки других.

Поскольку два года подходили к концу, Энн, по совету родителей, подала документы в несколько престижных восточных женских колледжей. Втайне, тем не менее, она была рада, когда не смогла получить допуска ни в один из них. Вместо этого, она поступила в Калифорнийский Университет в Лос-Анджелесе. Она чувствовала, что хочет уехать далеко, очень далеко.

Начав учиться в Лос-Анджелесе, Энн растерялась. Живя в общежитии, она не занималась ничем, кроме посещения занятий утром, хождения в бассейн днем и выполнения заданий вечером. Девушки, которые оставались в общежитии на выходные, хотели, чтобы Энн ходила с ними в кино, но они не были особенно привлекательными, и симпатичная Энн не чувствовала себя одной из них. Большинство интересных девушек из ее группы состояло в женских обществах, но она не просила принять ее туда. В ее представлениях не присутствовало других концепций социальной жизни, кроме той, что представлена женскими обществами и организованными ими рутинными встречами и вечеринками.

В Университете, как и в школе, Энн никогда не стремилась к интеграции учебного опыта. Казалось, не было никакой связи между тем, что она слышала в классе или читала в книгах, и тем, как она проживала свою жизнь; так же, как книги ее отца не имели никакого значения для нее в детстве. В обоих колледжах, где училась Энн, доминировала социальная атмосфера, клеймящая любую женщину, слишком интересующуюся учебой; так что она никогда не читала ничего серьезного — только то, что была обязана прочитать. Беседы с подругами в свободное время никогда не содержали обсуждения изучаемых предметов — эти беседы были посвящены другим темам, чаще всего мужчинам. Когда же она взаимодействовала с мужчинами, в отношениях не было места для интеллекта или самоисследования. Фактически, Энн очень редко пробовала понять что-нибудь в своем окружении путем обдумывания и обсуждения. Родители не поощряли ее к этому, и с тех пор ничто так и не научило ее поступать по-другому.

В колледже Энн была настроена обращаться к личным отношениям за утешением и спасением. В Университете она, наконец, нашла эффективные средства для демонстрации себя мужчинам — студенческие вечеринки. Она обнаружила, что после нескольких рюмок может действовать без стеснения и участвовать в происходящем. Она приобщилась к умеренному социальному питью еще в колледже. Теперь, однако, от нее ждали, что она забудется сильнее.

На одной из таких вечеринок, спустя месяц после приезда в Лос-Анджелес, она и поимела свой первый сексуальный опыт. Один молодой человек, казалось, особенно заинтересовался ею. Потанцевав с ней какое-то время, он пригласил ее к себе в комнату. Они сели на кровать и стали целоваться, затем он уложил ее и раздел. В этот момент возражения казались неуместными, и Энн уступила так легко, что мужчина выразил удивление тем, что она оказалась девственницей. Он пригласил ее провести вместе уикэнд. Она радостно помчалась в свое общежитие, чтобы отметиться в книге ухода, провела три дня и три ночи с молодым человеком, а после этого никогда не получала от него известий.

Энн не знала, как на это реагировать, но предположила, что она в какой-то степени несовершенна и была отвергнута по этой причине. Решив вести себя более компетентно, она уже целенаправленно пошла на следующую вечеринку. Так начался новый ритуализованный период в ее жизни: она ходила на вечеринки с неопределенно-сексуальными намерениями и использовала опьянение в качестве средства сближения с любым подходящим мужчиной, выразившим к ней интерес. На этой стадии развития она открыла наслаждение и стала желать секса самого по себе. Но, кроме этого, она очень хотела найти принятие мужчины. Всякий раз, когда мужчина делал некоторое усилие, чтобы увидеть ее снова, она убеждалась, что нашла возлюбленного, с которым можно создать глубокую привязанность.

Она была вынуждена разочаровываться и испытывать боль множество раз, но не знала других альтернатив. Так что Энн безропотно выносила такую жизнь всю оставшуюся часть учебного года, находя в ней случайные мелкие удовольствия. После особенно пустого и отчужденного лета, проведенного дома, она возвратилась в Лос-Анджелес, ощущая, что должна попробовать что-нибудь еще. Теперь она согласилась жить в квартире с двумя другими женщинами. С ними она начала курить марихуану — не только в качестве основного элемента своей социальной жизни, но и используя ее как способ оживить вечера, когда она бывала в квартире одна. У нее стало больше свободного времени, поскольку она бросила плавание. Хотя Энн все еще отвечала учебным требованиям, она становилась все более рассеянной и в этом, так что ощущение напряжения часто заставляло ее желать избежать занятий.

В это время Энн начала регулярно встречаться с молодым человеком, бывшим студентом, оставившим учебу и теперь живущим на деньги от случайных приработков и кредитов. Столь же эгоистичный и нечувствительный к Энн, как и все ее бывшие возлюбленные, он, по крайней мере, искал у нее какого-то вида постоянного наслаждения. Но все же отсутствовало что-то важное, чего она хотела, но не могла получить. Тогда она последовала примеру своего друга и начала принимать амфетамины. Пока Энн не разрушилась полностью, что быстро случается со многими наркоманами, она регулярно нюхала наркотик и постоянно была под кайфом. Она нюхала утром, когда вставала, затем пробовала посетить занятия, но принятая доза мешала ей сконцентрироваться. Хотя она все еще официально была студенткой, но должна была, по всем признакам, скоро вылететь. Она нюхала наркотик также и вечером, прогуляв по городу весь день, так что у нее выработалась привычка употреблять снадобье два раза в сутки. К лету она решила, что не может поехать домой. Она сопротивлялась просьбам своих родителей, а затем и их требованиям, пока, наконец, они не прекратили посылать ей деньги. В середине лета она все же возвратилась на Восток с запасом наркотика. Как только она добралась домой, родители увидели в ней радикальные перемены. Когда вскоре пришла расшифровка из Университета, с плохими результатами и уведомлением о незавершенной учебе, Энн призналась в своей привычке к наркотикам.

После первоначального потрясения и недоверия, семья решила снова вернуть дочь на правильный путь. Они надеялись, что теперь, когда Энн вдалеке от той компании и того мужчины, все может снова быть, как прежде. По рекомендации друга семьи, они послали своего своенравного ребенка к психиатру, который контролировал ее воздержание от наркотиков в течение краткого пребывания в местном доме отдыха. Довольно скоро все стало выглядеть надлежащим образом, но Энн вовсе не чувствовала себя хорошо. Она была скучной и угнетенной. Правда, она теперь воздерживалась от наркотиков, но это было главным образом последствием ограничений данной ситуации. Через некоторое время она решила, что ей нехорошо от такой обстановки, и однажды утром уехала на автобусе, дождавшись, пока родители уйдут из дома.

Возвращение в Лос-Анджелес не обеспечило того подъема, который она хотела испытать. Ее возлюбленный не сумел понять ее повышенной потребности в эмоциональной поддержке. Она чувствовала себя заброшенной и одинокой, семьи больше не было за ее спиной, и ничего не было впереди. Столкнувшись с отказом отца финансировать еще одну попытку обучения в следующем году, она вынуждена была материально рассчитывать только на себя — впервые в своей жизни. Энн попросилась на работу в свой Университет и пошла работать машинисткой в Отделение Изящных Искусств. Ее работа помогла ей сохранить некоторый минимальный контакт с действительностью, но не обеспечила ничем позитивным. Также, как и в школе, ее проблема состояла не в том, что она не могла следовать правилам; все, что она могла делать — это следовать правилам.

Год состоял из мучительно унылых дней и бурных ночей и уикендов. Почувствовав отчуждение своего последнего любовника, Энн возвратилась к практике многочисленных романов. Ее увлечения были подобны наркотику: неистовые поначалу, они затем быстро увядали и ослабевали. Каждый раз она думала, что нашла в новом возлюбленном новый смысл жизни; и всегда это оказывалось бессмысленным. Ее неумеренность в наркотиках и сексе представляла из себя попытку симулировать реальные чувства и полноту бытия. В состоянии интоксикации она могла верить, что заслужила то внимание и то отношение, которого всегда хотела. К этому времени она участвовала в некотором количестве занятий — дом, плавание, школа, выпивка, секс, наркотики, психиатрия, работа в офисе — и все же, все ее отношения в рамках этих занятий были внешними и пассивными. Просто нечто само происходило с Энн. Она ни во что не привносила собственного характера или духа.

Эта пустота была характерным образом представлена в ее интенсивном, и все же странном поиске секса. Желание иметь любовников отражало глубинную потребность Энн в человеческой близости. Но так как она не могла активно формировать сексуальные отношения и ситуации, в которых участвовала, то ее усилия превратить свои романы во что-то, отличное от случайных, отчужденных и в широком смысле временных встреч, были абсолютно неуспешны. Хотя она была чувственной женщиной и искренне наслаждалась физической разрядкой при занятиях любовью, она не пыталась сделать эти удовольствия постоянной частью своей жизни. Тот факт, что иногда она имела много секса, а иногда почти никакого, наводит на мысль о том, что секс был только еще одной вещью, которая происходила с ней случайно или в соответствии с чьим-нибудь чужим решением. В области сексуальной активности, где у нее имелась потенциальная возможность построить часть своей жизни на позитивном интересе, она всего лишь сформировала еще одну аддикцию, потому что вся ее жизнь была, в конечном счете, рядом пассивных реакций. Так что не удивительно то, что Энн с готовностью жертвовала сексуальным возбуждением, когда видела шанс для чего-то, чего жаждала еще больше — мира и довольства.

С тех пор, как Энн стала работать машинисткой, прошел год. Один из аспирантов факультета искусств Ближнего Востока иногда останавливался перед ее столом, чтобы поговорить с ней. Однажды он пригласил ее прогуляться. Она согласилась, хотя никогда не думала о нем в романтическом ключе: он казался настолько холодным и академичным, а она обычно встречалась и проводила свободное время с мужчинами из наркотической тусовки.

Устойчивый роман, получившийся в результате этого, отличался от других романов Энн. Он был менее захватывающим и более утешительным. Дэвид употреблял наркотики только случайно, и занимался любовью приблизительно так же умеренно. Однако, он был внимателен и надежен. Он появлялся тогда, когда обещал, он не просил у нее денег и проявлял положительный интерес к ее делам. Он искренне хотел разделить с ней свою жизнь. Дэвид высказывал Энн свои собственные чувства изоляции в университете и в городе, а также неуверенность в своей карьере. Это удивляло Энн, потому что он казался образцом решительности при продвижении к цели. Окончив колледж с отличием, он приехал в Университет Лос-Анджелеса в качестве ассистента преподавателя одного из лучших факультетов искусств в стране. Однако эта внешняя Целеустремленность не отражала того, что Дэвид чувствовал в действительности, и двое молодых людей разделяли то болезненное отчуждение, которое тянуло их друг к другу.

Вскоре после того, как они начали жить вместе, Дэвид пришел к выводу, что не может продолжать изучать Восточное искусство. Ему настолько не нравилось то, чем он занимается, что, приступив к написанию диссертации, он с трудом справлялся с охватившим его оцепенением. Дэвид решил вернуться к своей семье, на небольшую молочную ферму около Итаки, в штате Нью-Йорк. Энн не возражала. В прошлом она неопределенно представляла себе жизнь в деревне, но считала ее спасением от городских неприятностей. Что бы Дэвид ни решил относительно своей карьеры, все казалось ей достаточно хорошим. Так что они переехали на Восток, поженились и, в конце концов, на деньги, унаследованные Энн от своей бабушки, смогли купить землю поблизости от семейной фермы.

Иронически говоря, несмотря на дистанции ее перемещений, Энн пришла к тому, для чего первоначально ее готовили родители: стала домохозяйкой. Однако, совместное дело на ферме, несомненно, было более привлекательным для нее, чем роль домохозяйки в городе. Она содержит в порядке маленький дом, где готовит, убирается, шьет, а иногда и читает, в то время как ее муж заботится о коровах и делах фермы. Итака находится достаточно далеко от фермы, и развлечений там мало, так что Энн и Дэвид очень редко выезжают в город. У них нет настоящих друзей в округе, только несколько знакомых. Вечера они проводят за поздними и длительными ужинами, затем пьют чай и перемещаются в гостиную к небольшому телевизору, после чего довольно рано ложатся спать. Хотя Энн уже давно никуда не торопится, она часто чувствует облегчение от марихуаны и вина.

Отношения Энн с Дэвидом — спокойная гавань. Возможно, это навсегда. Это настолько предпочтительнее того, что происходило прежде, что любой критический комментарий кажется неуместным и не заслуживающим внимания. Брак представляет собой примирение Энн с жизнью и, как решение человеческого существа, он не может быть дискредитирован. Но это — хрупкий мир. Она сама чувствует его непрочность, необходимость защищать его от внешнего мира — об этом говорит напряженность, которую она почувствовала, когда Дэвид проявил интерес к женщине с соседней фермы. Какое давление может выдержать их связь друг с другом? Они не могут позволить себе выяснить это. Поддерживая друг друга и удовлетворяя взаимные потребности, они никогда полностью не проясняли причин существования своих отношений, и обращение с последними всегда требовало величайшей осторожности.

Зарабатывание достаточности

Энн, которая никогда не была способна контролировать свои аддиктивные рефлексы, нашла, что должна согласиться на разумную и приемлемую версию традиционной женской роли. Но все увеличивающееся количество женщин работает в направлении избегания таких ролей и, если возможно, ухода от них вообще. Это значит неминуемо столкнуться с аддикцией. Что, если вы уже посвятили себя стереотипным женским занятиям и действиям? С чего вы начнете, если хотите прорасти сквозь эти путы? Человек, который прошел через это (с некоторой первоначальной возможностью и избытком желания) — Мери, разведенная женщина чуть за тридцать. Семья Мери была состоятельной с экономической точки зрения (ее отец был владельцем независимого супермаркета), но не имела преимуществ положения и образования. Мери растили, чтобы она стала такой же, как ее мать, и как мать ее матери.

В возрасте 19 лет Мери вполне предсказуемо вышла замуж за Боба, который служил на военно-морской базе в ее родном городе. Затем они переехали в дом Боба на Среднем Западе. Мери посвящала себя браку, дому и семейству в течение двенадцати лет, и за это время родила двоих детей. А потом Боб влюбился в свою секретаршу, следующую 19-летнюю девочку, и ушел из дома. Мери была безутешна, тем более, что она чувствовала себя виновницей разрыва. Муж часто говорил, что она слишком многого требует, поскольку она пробовала задавать вопросы или говорить с ним о чем-то, когда он приходил домой с работы и хотел только одного — расслабиться и немного выпить.

Эта дилемма иллюстрировала главную проблему Мери, присутствующую и в ее браке, и в более поздних отношениях с мужчинами. Она была глубокой личностью, полной эмоциональной и интеллектуальной энергии, которая вынужденно направлялась лишь по нескольким каналам, ведущим к ее отношениям с мужем и детьми. Будучи чрезмерно экспансивной для границ, в которые она была заключена, Мери слишком многого хотела от своего мужа. Ее желания были нереалистичными, имея в виду то, что он (и большинство мужчин из его социальной среды) не был готов принимать такие требования. Ее индивидуальность не обязательно привела бы ее к аддикции при других обстоятельствах. Но, не имея других способов удовлетворить себя, она эмоционально зависела от своего брака, прося больше, чем он мог ей дать.

Тем не менее, несмотря на свою реальную потребность в том, чтобы быть преданной мужчине, и отсутствие другой модели жизни, нежели ее отношения с Бобом, Мери преодолела эту трудность. Преодолела главным образом потому, что была достаточно практична и знала, что должна делать. Используя алименты, получаемые от мужа, Мери поступила в местный колледж, имея виды на собственную карьеру. Она быстро определила достижимую и потенциально удовлетворяющую цель — профессию медсестры, хотя позже она засомневалась, приведет ли ее это так далеко, как она хотела пойти.

Опыт учебы был изнурительным, но чрезвычайно полезным. Хотя Мери никогда прежде не училась в такой академической обстановке, она хорошо адаптировалась к ней и скоро начала думать не только об уроках на завтра. Она впервые получала перспективу выхода из своей ограниченной роли, которую ей назначили другие. Она думала о людях и о способах, которыми они действовали, о политических последствиях организационных взаимодействий, в которых она принимала участие, и о том, как она, будучи медсестрой, может помогать другим.

Получив образование, Мери пошла работать в большую городскую больницу в районе негритянских гетто. Она решила, что это именно то место, где она будет наиболее полезна, и где сможет набраться самого разнообразного опыта. Фактически, она узнавала так много, что это приводило к чрезвычайному напряжению. Ведь, кроме всего прочего, это была ее первая в жизни работа. Но она работала блестяще. Энергичная и яркая, она привлекала внимание докторов, которые обсуждали с ней свои случаи и, таким образом, давали ей ценные дополнительные знания.

Основной вклад Мери в больницу был сделан в результате ее контактов с низшим персоналом, находившимся под ее руководством. Видя, что дежурные обижаются на нее, как и вообще на всех медсестер, она решила заслужить их доверие. Она присоединилась к ним в уходе за пациентами, отстаивала их точку зрения на то, что происходит в отделении, обедала с ними вместе и представляла их врачам, с которыми сталкивалась в кафетерии. В результате, она нашла среди дежурных добровольцев, желающих помогать ей и задерживаться допоздна, если возникала критическая ситуация. Они даже начали посещать собрания перед сменами, на которых уходящие дежурные говорят об индивидуальных изменениях, произошедших с каждым пациентом в отделении, заступающему на смену персоналу, чего прежде избегали.

Мери привносила в жизнь разумное начало и чувствительность, которые всегда скрывала, пока была простым приложением к мужчине. Она также достигла большого прогресса в своей родительской роли. Когда она была прикована к дому и к детям, она часто уделяла слишком много внимания их занятиям. В результате этого дочь отказывалась делать что-либо для себя, а сын сопротивлялся любому виду управления из страха быть удушенным. Когда Мери стала применять свою энергию более широко и продуктивно, она утратила многие из импульсов к доминированию и контролю в доме. Ее дети были первыми, кто заметил изменение, поскольку они несколько запоздало вышли в мир для его самостоятельного исследования. Они до сих пор возвращаются к ней за поддержкой и руководством, которыми она время от времени их обеспечивает, но теперь это взаимодействие диктуется скорее их, чем ее потребностями.

Попытки Мери добиться такого же продвижения в социальной жизни не привели к столь же счастливой картине. Сразу после расставания с мужем она очень сильно хотела отношений с мужчиной, но не искала их, исходя из психологических и практических соображений. С одной стороны, она боялась, что ее увлечение могло быть использовано против нее на слушаниях дела о разводе. В конце концов, юридическое соглашение было достигнуто (фактически, ее муж потерял свою работу, как только начала работать она, и выплата ей алиментов, так или иначе, прекратилась), и она начала замечать некоторых соседей, обычно разведенных мужчин средних лет, со своими детьми. Снова и снова, однако, она слышала от этих мужчин те же самые отповеди, которые получала от мужа: " Ты хочешь слишком многого; ты что, не можешь прекращать это хотя бы иногда? "

Правда, что Мери была настойчивой и требовательной, но она снизила требования, когда приспособилась к своей независимости и направила энергию вовне. Поспрашивав некоторое время себя, не просит ли она слишком многого, или это мужчины требуют слишком больших жертв от нее, она стала меньше беспокоиться об этой проблеме в целом. Будучи католичкой, она через год после расставания с мужем позволила себе первый роман, движимая потребностью в сексуальном удовлетворении, но ощущала сильную тревогу и вину. В конечном счете, она успокоилась и стала нуждаться в меньшем количестве секса. В то же время она обнаружила, что может заниматься им без чувства вины и получать удовольствие от чего-то меньшего, чем те глубокие близкие отношения, которые ей всегда требовались.

По мере того, как ее осознавание росло, Мери начала видеть один и тот же паттерн у всех мужчин, которые были ей доступны. Все они ожидали, что она будет матерью их детям, требовали лояльности и верности (особенно сексуальной), при этом неохотно обещая это со своей стороны, и хотели, чтобы она выполняла их потребности скорее, чем свои собственные. Их беспокоили ее меняющиеся взгляды на секс, расы и политику. Вырастая из своего первоначального самоопределения " жены", Мери вышла за пределы социальной среды, в которой жила всю свою жизнь. Она была перемещенным лицом! Теперь, помимо создания новой структуры жизни, она должна была найти и новую почву для своей постройки.

Понимание этого привело к периоду замешательства и нерешительности, из которого она в настоящее время выходит. Профессиональное обучение и работа дали ей возможности и уверенность для установления отношений с другими мужчинами, не имеющими такой комфортной особенности, как происхождение, подобное ее собственному. Ее крепнущее самоопределение заставляет ее меньше тревожиться о том, есть ли вообще вокруг нее мужчины. Таким образом, Мери обнаружила, несколько неожиданно для себя, что может выбирать партнеров на своих собственных условиях — где, когда, и если она их хочет. Она все еще желает найти единственного мужчину, которого могла бы считать партнером по жизни, но теперь она ищет того, кто оценит ее независимое мышление и личностное своеобразие, а также сможет ей по-человечески соответствовать. Определяя возможность для такого увлечения, она руководствуется скорее своими собственными желаниями и естественным потоком жизни, чем смертельной комбинацией отчаяния и случайности.

Мери могла бы навсегда стать жертвой аддиктивного синдрома, если бы не распался ее брак, и если бы не было той мощной энергии самосохранения, которую высвободило это несчастье. В течение многих лет брак был центром ее существования. Она пожертвовала всю себя на то, чтобы сохранить такое устройство жизни — любой ценой. Только ее позднейшее развитие показало, что она не была аддиктом. Вынужденная вести себя независимо, что она оказалась способна на это, и это продемонстрировало факт ее перерастания в неаддиктивное состояние. Несмотря на это, Мери часто подвергалась искушению отступить в другие отношения, и часто тосковала по мужчине, который дал бы ей целостность и завершенность. Не находя такого мужчины, которого требует ее самоуважение, она все же всегда сохраняла самообладание. С точки зрения внешнего мира, это характеризовало ее как сильного человека. Когда ее несчастные друзья — и семейные, и одинокие — поражались устойчивости Мери, она чувствовала себя обманщицей, но все, что она могла делать — это улыбаться.

Мужчина: самодельное эго

Из мужчин общество также делает искаженные подобия их самих, только это искажение является дополнительным к тому, которое испытывают женщины. Вынужденные быть нечеловечески жесткими и неуязвимыми (так же, как женщины — инфантильными и слабыми), мужчины имеют не больше шансов развиться в целостных людей, чем женщины. В то же время, мужчины сталкиваются с точно такими же атаками на свою целостность и уверенность в себе, как и женщины. Мужчины также подвергаются социальному давлению (нужно жениться, найти постоянную работу, " остепениться" и т.п.), и им также внушают представление об их слабости и зависимости в процессе взаимодействия с родителями, преподавателями, врачами, работодателями, экспертами и учреждениями вообще. Но, в дополнение к этому, мужчины получают специальное предписание о том, что они должны всегда показывать миру сильное лицо. Потуги поддерживать этот хрупкий баланс порождают тот стиль аддикции, который обычно присущ мужчинам.

Выражение неуверенности и допущение эмоциональных привязанностей является привилегией женщины. Те же самые потребности часто, но менее открыто появляются и у мужчин. Многие из них живут в мире, который многого требует от них эмоционально, но мало дает взамен. Мужчина, как ожидается, разовьет высоко позитивный образ себя — " мужское эго" - и спроецирует собственную веру в себя на внешний мир. Если он не уверен в валидности этого образа, он, конечно, найдет других мужчин, расположенных бросить ему вызов. На работе он получает мало подпитки от мужчин и женщин, выученных той же самой конкурентной отчужденности, которую, как он чувствует, он должен демонстрировать. Так что трудности, возникающие из Противоречия между его мужской потребностью в поддержании собственного образа и его человеческой потребностью поделиться своей неуверенностью, падают на его жену или возлюбленную.

Гай олицетворяет тот тип мужчин, который ужасно хочет с помощью всепоглощающего любовного переживания разрешить противоречия в своей душе и исцелиться от смущения и тревоги. Поискам Гая мешает необъятность и сложность его эмоциональных потребностей, которые не может удовлетворить ни одна реальная женщина. В результате он возвращается к откровенному использованию женщин, которое делает его похожим на Дон Жуана. Однако, идеал, который Гай лелеет в своем представлении, весьма отличен от кратковременных, сосредоточенных на сексе романов, которые он постоянно заводит.

Гай вырос в пригороде Чикаго и был внешне спокойным и любезным молодым человеком. Его отец был видным корпоративным адвокатом, а мать — совершенно пассивным и беспомощным человеком. Неравный статус родителей был источником значительной нестабильности и в семье, и внутри самого Гая. Когда он был ребенком, отец не проводил дома достаточно времени, чтобы осуществлять позитивное руководство сыном. И даже присутствуя, он лишь пытался заставить Гая соответствовать нереалистичным стандартам успешного поведения. С этой целью он преуменьшал успехи Гая и давал ему понять, что независимо от того, чего мальчик добивался, этого было недостаточно. Гай так и не не научился обращаться куда-то еще или внутрь себя за получением заслуженного одобрения.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒