ДУРИТО VI (Неолиберализм: Катастрофическое управление катастрофической политикой)

 

На плече Дурито сияет светлячок. Стопка газетных вырезок является кроватью-креслом-письменным столом-офисом моему повелителю, сиятельному Дону Дурито Лакандонскому, высочайшему представителю благороднейшей из человеческих профессий — странствующего рыцарства. Среди дыма трубки лицезрею и охраняю последнего и величайшего из поборников справедливости, славного рыцаря, оберегая которого провожу ночи без сна и всегда начеку, если… аааахх…

— Опять зеваешь, негодник! — голос Дурито перебивает мою сладкую дремоту.

— Я не спал, — пытаюсь защититься я, — Я думал… — смотрю на часы и вижу что… — Уже три часа ночи! Дурито, не пора ли нам спать?

— Спать! Единственное, о чем вы думаете, — это обо сне! Каким образом вы стремитесь достичь высшей категории странствующего рыцарства, если тратите лучшие часы вашей жизни на сон!

— Единственное, к чему я сейчас стремлюсь — это ко сну, — говорю я, зевая и поправляя рюкзак, который служит мне подушкой.

— Поступайте, как вам угодно. Я же, пока Аполлон не коснется платья ночи своим острым кинжалом, предамся мыслям о высочайшей и достойнейшей из дам, коих когда-либо выбирали мы, рыцари, как мечту и знамя. О, единственная! О, прекраснейшая! О, несравненная! О… Вы меня слышите?! — слышу я крик Дурито.

— Мммфг, — отвечаю я, зная, что совершенно не обязательно открывать глаза, чтобы увидеть, что Дурито должен сейчас стоять на вершине горы из газетных вырезок, держа правую руку на Экскалибуре, а левую — на груди, другую правую — на поясе, а другой левой — поправляя на себе доспехи, и с другой… Я уже не помню, сколько у Дурито рук, ясно только, что для всех этих действий их предостаточно.

— Что вас тревожит, мой ленивый оруженосец? — спрашивает Дурито с очевидным намерением не дать мне уснуть.

— Меня? Ничего, за исключением твоих ночных речей и учений… К стати, что ты сейчас изучал?

— Правительственный кабинет, — отвечает Дурито, возвращаясь к своим бумагам.

— Правительственный кабинет? — удивленно спрашиваю я и делаю то, чего мне не хотелось, то есть открываю глаза.

— Конечно! Мне удалось открыть причину, по которой все члены кабинета противоречат друг другу, каждый тянет одеяло на себя и кажется, будто они забывают, что их шеф — это…

— Седильо, — говорю я, теряя интерес к беседе.

— Ошибка! Это не Седильо, — говорит Дурито с удовлетворением.

— Нет? — спрашиваю я и одновременно с этим пытаюсь найти в рюкзаке радио, чтобы послушать новости. — Он ушел в отставку? Его сняли?

— Холодно, — говорит Дурито, получая удовольствие от моего быстрого перехода к состоянию бодрствования. — Седильо остался на том же самом месте, где мы его вчера оставили.

— И это значит? — спрашиваю я, уже окончательно проснувшись.

— Шеф правительственного кабинета — это персонаж, которого для удобства и простоты я назову сейчас «Персонаж Х».

— Персонаж Х? — спрашиваю я, вспоминая слабость Дурито к чтению детективов. — И как же ты его открыл?

— Элементарно, дорогой Ватсон.

— Ватсон? — успеваю пробормотать я, видя как Дурито вывернул наизнанку кусочек коры колольте, которой пользовался как шлемом, и она стала похожа на кепку рэппера (хотя он настаивает, что это шляпа детектива). При помощи крошечной лупы Дурито просматривает свои бумаги. Если бы я не знал его так хорошо, то я бы мог сказать, что это не Дурито, а…

— Шерлок Холмс? Помню, был один такой англичанин, научившийся у меня собирать, на первый взгляд, незначительные детали, соединять их в гипотезу и искать новые нюансы, которые ее подтвердят или опровергнут. Это такое же простое упражнение по дедукции, как те, что мы практиковали с моим учеником Шерлоком Холмсом, когда ходили развлекаться в нижние кварталы Лондона. От меня он научился больше, чем от кого бы то ни было, но потом ушел от меня к какому-то Конан Дойлю, который ему пообещал сделать его знаменитым. Не знаю, что с ним случилось дальше.

— Он стал знаменитым, — ехидно говорю я.

— Неужели он стал странствующим рыцарем? — заинтересованно спрашивает Дурито.

— Холодно, мой дорогой Шерлок, он стал книжным персонажем и сделался знаменитым.

— Вы ошибаетесь, мой дорогой и носатый Ватсон, знаменитым можно сделаться, только став странствующим рыцарем.

— Ладно, оставим это и вернемся к теме правительственного кабинета и к таинственному «Персонажу Х». Что ты скажешь об этом?

Дурито начинает просматривать вырезки из газет и журналов.

— Ммм… ммм… ммм! … — восклицает Дурито.

— Что? Ты что-то нашел? — спрашиваю я, после его последнего восхищенного «ммм».

— Да… фотографию Джейн Фонды из Барбареллы, — говорит Дурито, восторженно сверкая глазами…

— Джейн Фонда! — спрашиваю-встаю-возмущаюсь-беспокоюсь.

— Да и «в натуральном виде», — говорит Дурито и глубоко вздыхает.

Фотография Джейн Фонды «в натуральном виде» способна разбудить любого уважающего себя человека, и поскольку я всегда уважал себя, я встаю и прошу у Дурито вырезку, который отказывается передать мне ее до тех пор, пока я не поклянусь, что выслушаю его внимательно. Я поклялся один раз и другой — а что мне еще оставалось делать?

Хорошо, внимание! — говорит Дурито с той же настойчивостью, с которой прикусывает трубку. Он складывает одну из множества пару рук за спину и начинает говорить, прохаживаясь взад и вперед по прямой:

Представим себе, что у нас есть какая-то страна, в названии которой ударение на третьем слоге от конца, и которая расположена, совершенно случайно, под империей полос и мутных звезд. Когда я говорю «под» — это значит именно «под». Представим себе, что эта страна страдает от страшного бедствия. Лихорадка Эбола? СПИД? Чума? Нет! Нечто более смертельное и разрушительное… неолиберализм! Ладно, я тебе уже говорил об этой болезни, так что не буду повторяться. Представим себе теперь, что поколение «политиков-юниоров» изучало за границей способ «спасения» этой страны, и этот единственный способ спасения заключается в полном отрицании ее истории и присоединении ее к хвосту скоростного поезда человеческой глупости и жестокости — к капитализму. Представим себе, что мы получим доступ к тетрадям с записями этих учеников без родины. Что мы там увидим? Ничего! Абсолютно ничего! Речь о плохих учениках? Ни в коем случае! Это хорошие и способные студенты. Но оказывается, что в каждом из изученных предметов они усвоили один-единственный урок. Урок этот — всегда один и тот же: «Делай вид, что знаешь, что ты делаешь». «В этом заключена главная аксиома политики власти в неолиберализме», говорит им их учитель. Тогда они спрашивают: «А что такое неолиберализм, dear teatcher? ». Учитель не отвечает, но по выражению смятения на его лице, покрасневшим глазам, пузырям слюны в уголках рта и явно стершейся правой подошве можно предположить, что учитель не решается сказать своим ученикам правду. А правда заключается в том, что, как мне это удалось открыть, неолиберализм — это хаотическая теория экономического хаоса, глупая экзальтация общественной глупости и катастрофическое проведение катастрофической политики.

Я пользуюсь тем, что Дурито на момент умолкает чтобы вновь разжечь свою трубку, и спрашиваю его:

— Как ты определяешь это по лицу, слюням, глазам и подошве ботинка учителя?

Но Дурито меня не слышит, в его глазах — сияние то ли от зажигалки, то ли от речи:

— Хорошо. Продолжим. Упомянутые ученики возвращаются в свою страну или в то, что от нее осталось. Они прибывают с мессианским посланием, которого никто не понимает. Пока другие пытаются расшифровать его, они захватывают свой долгожданный трофей, то есть власть. Получив власть, они начинают применять единственный выученный ими урок: «Делай вид, что знаешь, что ты делаешь» и, чтобы достичь этой видимости, опираются на средства массовой информации. Они добиваются высочайшего уровня симуляции и даже создают отдельную виртуальную реальность, в которой все работает прекрасно. Но «другая», реальная, реальность продолжает существовать и с ней что-то нужно делать. И тогда они начинают вытворять все, что им вздумается — сегодня то, завтра — это. И тогда… — Дурито прерывается, проверяет свою трубку и молча смотрит на меня…

— Тогда что? — прижимаю я его.

— И тогда… табак закончился. У тебя есть еще? — отвечает он. Я не хочу перебивать его предупреждением о том, что наши стратегические резервы вот-вот закончатся, и бросаю ему мешочек, находившийся у меня под рукой. Дурито набивает трубку, зажигает ее и продолжает: — Тогда происходит следующее: поскольку они совершенно не понимают реальной реальности, они начинают верить в то, что созданная их собственной ложью виртуальная реальность и симуляция — это и есть «реальная» реальность. Но эта шизофрения — не единственная проблема. Пролучается, что каждый из этих учеников начинает создавать свою собственную виртуальную «реальность» и жить согласно ей. Поэтому каждый из них диктует меры, противоречащие мерам, предлагаемым другими.

— Да, это объяснение достаточно… ммм… скажем… смело. — Дурито не останавливается и продолжает объяснять: — Но в этой правительственной непоследовательности есть нечто последовательное. Я проанализировал различные показатели. Прочитал все заявления кабинета, провел классификацию всех действий и бездействий, сравнил политичесую биографию каждого из членов правительства, изучил их поступки до мельчайших подробностей и пришел к одному очень важному выводу.

Дурито останавливается, набирает для пущей важности побольше воздуха и затягивает паузу для того, чтобы я спросил его:

— Каков же этот вывод?

— Это элементарно, дорогой Ватсон! В кабинете постоянно присутствует невидимый элемент, один персонаж, незаметно придающий согласованность и систематичность всему ослиному реву правительственной команды. Шеф, которому все они подчиняются. Включая самого Седильо. То есть, существует некий «Х» — истинный политический руководитель рассматриваемой нами страны…

— Но кто же этот таинственный «Мистер Х»? — спрашиваю я, не в силах унять дрожь, овладевшую всем моим телом от мысли, что им может быть…

— Салинас?

— Похуже… — говорит Дурито, собирая бумаги.

— Похуже чем Салинас? Кто он?

— Холодно. Это не «он», а «она», — говорит Дурито и делает затяжку.

— «Она»?

— Правильно. Ее фамилия «Дурацкая», а имя «Импровизация». И запиши это именно так, как я говорю — «дурацкая импровизация». Потому что ты должен знать, дорогой Ватсон, что бывают импровизации умные, но это другой случай. «Миссис Х» — это дурацкая импровизация неолиберализма в политике, это неолиберализм, сделавшийся политической доктриной; то есть, дурацкая импровизация, управляющая судьбами этой страны… и других тоже… Аргентины и Перу, например.

— Таким образом, ты намекаешь на то, что Менем и Фухимори — это то же самое, что и…?

— Я ни на что не намекаю. Я это утверждаю. Достаточно спросить об этом у аргентинских и у перуанских трудящихся. А когда у меня закончился табак, я анализировал Ельцина.

— Ельцина? Но разве объектом твоего анализа был не мексиканский правительственный кабинет?

— Нет, не только мексиканский. Ты должен знать, дорогой Ватсон, что неолиберализм — это бедствие всего человечества. Как СПИД. Конечно, мексиканская политическая система обладает столь умилительной степенью глупости, что не может не ввести в искушение. Тем не менее, все правительства, опустошающие мир, имеют между собой нечто общее: все их успехи построены на лжи и поэтому их фундамент столь же прочен, как и эта скамейка, на которой ты сейчас сидишь…

Я инстинктивно вскакиваю, проверяю сделанную нами из бревен и камышей скамейку и убеждаюсь в ее прочности и надежности. Уже успокоившись, я говорю Дурито:

— Но предположим, мой дорогой Шерлок, что плохие смогут удержать свою ложь в течение неопределенного времени, что их ложный фундамент останется по-прежнему прочен и они продолжат пожинать лавры…

Дурито не дает мне закончить и перебивает своим:

— Невозможно! Фундамент неолиберализма — это противоречие. Чтобы сохраняться, он должен пожирать себя самого и поэтому он сам себя разрушает. Здесь тебе и политические убийства, и наступание друг другу на ноги под столом на приемах, и всевозможные противоречия в поступках и декларациях государственных чиновников, и борьба между «группами интересов», и все остальное, что так часто лишает сна биржевых маклеров…

— Лишало сна. Думаю, они уже начали привыкать, тем более что биржа пошла в рост, — скептически замечаю я.

— Это мыльный пузырь. Он скоро лопнет. И ты еще вспомнишь мои слова, — говорит Дурито, улыбается с видом знатока и продолжает: — То что сейчас удерживает эту систему, ее и свалит. Это элементарно. Чтобы понять это достаточно прочитать «Трех всадников Апокалипсиса» Честертона. Это полицейская история, но как известно, природа подражает искусству.

— Мне кажется, что вся твоя теория — это чистая фант… — я не успеваю закончить. Скамья из бревен подо мной рушится с глухим звуком удара моего тела о землю и с менее глухим — вырвавшегося у меня проклятия.

Дурито умирает от смеха. Успокоившись, он говорит:

— Ты хотел сказать, что вся моя теория — это чистая фантазия? Ладно, как можешь видеть с твоего низкого уровня, природа подтверждает мою правоту. История и народ тоже немножко помогут.

Дурито дает понять, что беседа окончена и укладывается на газетные вырезки. Я даже не пытаюсь встать. Подтягиваю к себе рюкзак и устраиваюсь поудобнее. Мы умолкаем, глядя, как на востоке пространство между коленями гор наливается медово-пшеничным светом. Вздыхаем, что нам еще остается делать…

Вот так. Привет, и пусть ни история ни народ особо не задерживаются.

Суп с нежной болью в боку.

 

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Доклад дона Дурито Лакандонского для комиссии: «Культура и средства информации при переходе к демократии»