Быть разумным — значит быть простым

 

Море было очень синим, и садящееся солнце едва касалось верхушек низко висевших облаков. Мальчик тринадцати или четырнадцати лет во влажной одежде стоял у автомобиля, дрожа и притворяясь глухим. Он попрошайничал и очень хорошо играл. Получив несколько монет, он ушел, перебегая через пески. Волны мягко накатывались, и они полностью не стирали следы, когда проходили по ним. Крабы катались на волнах и избегали человеческих ног, они позволяли себе быть пойманными волной и сыпучими песками, но они снова подползали, готовые к следующей волне. Сидя на нескольких бревнах, связанных вместе, какой-то мужчина прибыл только что из моря, и он теперь плыл с двумя большими рыбинами. Он был смугл, обожженный жарким солнцем. Приближаясь к берегу с ловкостью и непринужденностью, он протянул свой плот далеко на сухой песок, вне досягаемости волн. Чуть дальше, выгибаясь в сторону моря, была пальмовая роща, а за ней город. Пароход на горизонте стоял, как будто неподвижный, и с севера дул нежный ветерок. Это был час величественной красоты и спокойствия, в который земля и небо встречались. Вы могли сидеть на песке и наблюдать, как волны накатывались и откатывались бесконечно, и их ритмичное движение, казалось, передавалось земле. Ваш ум был оживлен, но не так, как беспокойное море. Он был оживлен и достигал горизонта. У него не было ни высоты, ни глубины, он не был ни далеко, ни близко, не было центра, от которого можно было бы измерить или объять целое. Море, небо и земля были все там, но не было никакого наблюдателя. Было обширное пространство и неизмеримый свет. Свет садящегося солнца падал на деревья, в нем купалась деревня, и его можно было заметить за рекой. Но это был свет, который никогда не зажигают, свет, который сияет вечно. И, удивительно, в нем не было никаких теней, вы не отбрасывали тень ни с какой стороны. Вы не спали, вы не закрыли глаза, потому что сейчас звезды становились видимыми. Но закрывали ли вы глаза или держали их открытыми, свет был всегда там. Его было не поймать и не поместить в святыню.

 

Мать троих детей, она казалась простой, тихой и скромной, а ее глаза были живыми и наблюдательными, они принимали участие во многом. Когда она заговорила, ее довольно нервная застенчивость исчезла, но она оставалась спокойно осторожной. Ее старший сын получил образование за границей и теперь работал инженером по электронике, второй сын имел хорошую работу на текстильной фабрике, и самый младший только заканчивал колледж. Они все были хорошими мальчиками, говорила она, и можно было видеть, что она гордилась ими. Несколько лет назад они потеряли отца, но он позаботился о том, чтобы они получили хорошее образование и себя обеспечивали. То немногое, что он имел, он оставил ей, и она ни в чем не нуждалась, поскольку потребностей у нее было мало. В этот момент она прекратила говорить, и очевидно ей было трудно высказать то, что было у нее на уме. Чувствуя, что она хотела поговорить о чем-то, я, колеблясь, спросил ее:

 

— Вы любите ваших детей?

 

«Конечно, люблю, — ответила она быстро, довольная началом. — А кто не любит своих детей? Я воспитала их с любовью и заботой и была занята все эти годы их прибытиями и продвижением, их печалями и радостями, и всеми другими вещами, о которых заботится мать. Они очень хорошие дети и очень добры ко мне. Они все преуспели в учебе, и они пойдут своим путем в жизни. Возможно, они не оставят свой след в мире, но, в конце концов, немногие оставляют. Мы все сейчас живем вместе, и, когда они женятся, я останусь с одним из них, если будет необходимость. Конечно, у меня есть собственный дом, и я в финансовом плане не завишу от них. Но странно, что вы задали мне этот вопрос».

 

Правда?

 

«Ну, я никогда прежде ни кем не говорила о себе, даже с моей сестрой или с последним мужем, и, когда внезапно задают такой вопрос, это кажется довольно странным. Хотя я действительно хочу говорить с вами об этом. Потребовалось много храбрости, чтобы прийти и встретиться с вами, но сейчас я довольна, что пришла, и что вы настолько облегчили для меня разговор. Я всегда была слушателем, но не в вашем смысле слова. Раньше я слушала мужа и его деловых партнеров всякий раз, когда они заходили. Я слушала своих детей и друзей. Но никто, казалось, не хотел послушать меня, и большей частью я молчала. Выслушивая других, сам учишься, но по большому счету из того, что слышишь, ничто не является незнакомым. Мужчины сплетничали так же, как и женщины, кроме того, жаловались на свою работу и жалованье, некоторые из них говорили о желанном для них продвижении по службе, другие о социальной реформе, о работе в деревне или что сказал гуру. Я слушала их и никогда не открывала кому-то из них сердце. Некоторые были более умны, а другие более глупы, чем я, но большей частью они не очень-то отличались от меня. Я наслаждаюсь музыкой, но я слушаю ее другим слухом. Я, кажется, слушаю того или иного почти все время, но также есть еще кое-что, что я слушаю, но что всегда ускользает от меня. Могу я говорить об этом? »

 

Разве вы здесь не поэтому?

 

«Да, наверное, это так. Понимаете, мне скоро сорок пять, большинство лет я отдала заботам о других. Я была занята тысячью и одной вещью целый день и каждый день. Муж умер пять лет назад, и с тех пор я была занята детьми больше обычного. А сейчас, странным образом, я все время думаю о себе. На днях я с моей невесткой посетила вашу беседу, и что-то в моем сердце защемило, то, что, как я всегда знала, было там. Я не могу очень хорошо это выразить, и надеюсь, что вы поймете, о чем таком я хочу поговорить».

 

Можно помочь вам?

 

«Хотелось бы, чтобы вы помогли».

 

Трудно быть простым прямо до конца чего-нибудь, не так ли? Мы испытываем что-то, что само по себе является простым, но вскоре оно становится сложным. Трудно удержать его в пределах границ его первоначальной простоты. Разве вы не чувствуете, что это так?

 

«В некотором смысле, да. В моем сердце есть что-то простое, но я не знаю, что все это означает».

 

Вы сказали, что любите ваших детей. Каково значение того слова «любовь»?

 

«Я сказала вам, что это означает. Любить детей — значит заботиться о них, следить, чтобы они не причинили себе вреда, чтобы они не наделали слишком много ошибок. Это значит помогать им готовиться к хорошей работе, видеть их счастливо женатых и так далее».

 

И это все?

 

«Чего же больше может сделать мать? »

 

Если позволите спросить, ваша любовь к вашим детям заполняет вашу жизнь целиком, или только ее часть?

 

«Нет, — призналась она. — Я люблю их, но это никогда не заполняло мою жизнь целиком. Взаимоотношения с моим мужем — это было другое. Он мог бы заполнить мою жизнь, но не дети. И теперь, когда они выросли, они живут своей жизнью. Они любят меня, и я люблю их, но отношения между мужчиной и его женой другие, и они найдут свою полноту жизни в женитьбе на достойной женщине».

 

Вы никогда не хотели, чтобы ваши дети были правильно образованы, так, чтобы они помогли бы предотвращать войны, не были убитыми ради какой-то идеи или удовлетворять жажду власти какого-нибудь политика? Разве ваша любовь не вынуждает вас хотеть помочь им построить иной вид общества, общества, в котором ненависть, антагонизм, зависть прекратят существовать?

 

«Но что могу я сделать для этого? Я сама не была должным образом образована, и как так возможно, чтобы я могла помогать создавать новый социальный порядок? »

 

Разве вы не чувствуете в себе силы для этого?

 

«Боюсь, что нет. А мы вообще чувствуем в себе силу для чего-нибудь? »

 

Тогда любовь — это не кое-что сильное, жизненно важное, срочное?

 

«Она должна быть такой, но у большинства из нас это не так. Я люблю сыновей, молюсь, чтобы ничего плохого с ними не случилось. Если случится, что мне останется делать, кроме как проливать горькие слезы по ним? »

 

Если в вас есть любовь, разве она не достаточно сильна, чтобы заставить вас действовать? Ревность, как и ненависть, сильна, и она вызывает мощное, решительное действие, но ревность — это не любовь. Тогда знаем ли мы в действительности, что такое любовь.

 

«Я всегда думала, что любила своих детей, даже при том, что это не было самым великим в моей жизни».

 

Есть ли тогда более великая любовь в вашей жизни, чем ваша любовь к детям?

 

Было нелегко приближаться к этой точке, и она чувствовала себя неловко и смущенно, поскольку мы подошли к ней. В течение некоторого времени она не говорила, и мы сидели, не проронив ни слова.

 

«Я никогда по-настоящему не любила, — тихо начала она. — Я никогда не питала очень глубоких чувств по отношению к кому либо. Бывало, я очень ревновала, и это было очень сильное чувство. Оно разъедало мое сердце и делало меня жестокой. Я плакала, устраивала сцены, и однажды, Боже, прости меня, я ударила. Но все это закончилось и прошло. Сексуальное желание было также очень сильным, но с каждым ребенком оно уменьшалось, и теперь оно полностью исчезло. Мои чувства к детям не такие, какие они должны быть. Я никогда не чувствовала что-нибудь очень сильно, кроме ревности и секса, а это не любовь, правда? »

 

Не любовь.

 

«Тогда что является любовью? Привязанность, ревность, даже ненависть, вот то, что я считала, было любовью, и, конечно, сексуальные взаимоотношения. Но теперь те сексуальные взаимоотношения — это лишь очень маленькая часть чего-то намного большего. То большее я никогда не знала, и поэтому секс стал так всепоглощающе важным, по крайней мере, на какое-то время. Когда это прошло, я думала, что любила моих сыновей, но факт в том, что я любила их, если я вообще могу использовать это слово, только в очень маленькой степени. И хотя они хорошие мальчики, они точно такие же, как тысячи других. Наверное, все мы посредственны, удовлетворяемся мелочными вещами: амбицией, процветанием, завистью. Наши жизни мелки, живем ли мы во дворцах или в хижинах. Теперь мне все очень ясно, чего никогда не было раньше, но как вы знаете, я необразованный человек».

 

Образование не имеет к этому никакого отношения. Посредственность — не монополия необразованных. Ученый, исследователь, самый умный могут тоже быть посредственными. Освобождение от посредственности, от мелочности — это не вопрос класса или учености.

 

«Но я не думала много, я не чувствовала много, моя жизнь была печальной».

 

Даже, когда мы по-настоящему сильно чувствуем, это обычно происходит в отношении таких пустяков как личная и семейная безопасность, флаг, некий религиозный или политический лидер. Наше чувство — всегда за или против чего-то, оно не похоже на огонь, горящий ярко и без дыма.

 

«Но кто должен дать нам тот огонь? »

 

Зависеть от другого, обращаться к гуру, лидеру — означает отнять у огня уединение, чистоту, это порождает дым.

 

«Тогда, если мы не должны просить о помощи, мы должны для начала иметь огонь».

 

Вовсе нет. Вначале там нет огня. Его нужно вынашивать, должна быть забота, мудрое, с пониманием избавление от тех вещей, которые расхолаживают огонь, которые уничтожают яркость пламени. Тогда только есть огонь, который ничто не сможет погасить.

 

«Но для этого нужен интеллект, которого у меня нет».

 

Да он у вас есть. При понимании как мала ваша жизнь, как мало вы любите, при восприятии природы ревности, при начале осознания себя в каждодневных отношениях уже имеется движение интеллекта. Интеллект — это дело упорного труда, быстрого восприятия изощренных уловок ума, рассматривания факта и ясного мышления без предположений или умозаключений. Чтобы разжечь огонь интеллекта и поддерживать его действующим, требуется настороженность и большая простота.

 

«Очень любезно с вашей стороны говорить, что я имею интеллект, но имею ли я его? »

 

Это хорошо спрашивать себя, а не утверждать, что вы имеете или не имеете. Спрашивать правильно — вот само по себе начало интеллекта. Вы препятствуете интеллекту в самой себе из-за ваших собственных убеждений, мнений, утверждений и опровержений. Простота — вот путь интеллекта, а не простой показ простоты внешне и в поведении, но простота внутреннего небытия. Когда вы говорите: «я знаю», вы находитесь на пути не-интеллекта, но когда вы говорите: «я не знаю» и действительно подразумеваете это, вы уже вступили на путь интеллекта. Когда человек не знает, он смотрит, слушает, спрашивает. «Знать» — значит накапливать, а тот, кто накапливает, никогда не будет знать, он не интеллектуален.

 

«Если я нахожусь на пути к интеллектуальности, потому что я проста и знаю немного…»

 

Мыслить понятиями «много» — значить быть невежественным. «Много» — это сравнительное слово, а сравнение основано на накоплении.

 

«Да, я это понимаю. Но, как я сказала, если находишься на пути интеллектуального развития, потому что ты прост и действительно не знаешь ничего, тогда интеллектуальность кажется эквивалентом невежеству».

 

Невежество — это одно, а состояние незнания — это совсем другое, эти два понятия никоим образом не связаны. Вы можете быть очень умны, умелы, талантливы, и все же быть невеждой. Невежество существует, когда нет самопознания. Невежественный человек — это тот, кто не знает себя, кто не знает, как обманывает себя, как становится тщеславным, как завидует и так далее. Самопознание — это свобода. Вы можете знать все о чудесах земли и неба и все-таки не быть свободным от зависти и печали. Но когда вы говорите «я не знаю», вы познаете. Познавать не значит приобретать знания, вещи или отношения. Быть интеллектуально развитым означает быть простым, но быть простым чрезвычайно трудно.

 

Смятение и убеждения

 

Вершины гор позади озера были в темных, тяжелых тучах, но берега озера были в солнце. Была ранняя весна, и солнце не согревало. Деревья были все еще голы, их ветви обнажены, но они были прекрасны на фоне голубого неба. Они могли ждать с терпением и уверенностью, поскольку солнце было над ними, и через несколько недель, они покроются нежными зелеными листочками. Небольшая тропа вдоль озера сворачивала и шла через лес, который состоял главным образом из вечнозеленых растений. Они распространялись на мили, и, если вы достаточно далеко ушли бы по той тропе, вы пришли бы к открытому лугу, а вокруг него были деревья. Это было красивое место, удаленное от мирской суеты. Несколько коров паслись на лугу, но звон их колокольчиков, казалось, не нарушал тишину и не рассеивал чувство отдаленности, одиночества и уединения. Наверняка в это очаровательное место приходили тысячи людей, и когда они уходили с шумом и мусором, оно оставалось неиспорченным, уединенным и дружественным.

 

В тот полдень солнце было на лугу и на высоких, темных деревьях, которые стояли вокруг, сотканные из зелени, величественные и неподвижные. С вашими заботами и внутренней болтовней, умом и взглядом, блуждающим повсюду, беспокойно задаваясь вопросом, а что если дождь застанет вас по пути назад, вы чувствовали, как будто бы нарушали границы, вас не ждали там. Но вскоре вы стали частью того очаровывающего одиночества. Не было птиц, воздух был наполнен покоем, а вершины деревьев были неподвижны на фоне голубого неба. Пышный зеленый луг был центром этого мира, и когда вы сидели на камне, то были частью этого центра. Это не было воображением и не было попыткой отождествить себя с тем, что было так великолепно открыто и красиво, отождествление — это тщеславие. Это не было попыткой забыться или отказаться от себя в этом ничем не испорченном уединении природы, всякое самозабвенное отречение — это высокомерие. Это не было ударом или принуждением такой величественной чистоты, всякое принуждение — это опровержение истинного. Вы ничего не могли сделать, чтобы заставить себя или помочь себе быть частью той цельности. Но вы были ее частью, частью зеленого луга, твердого камня, голубого неба и величественных деревьев. Это было так. Вы могли бы вспоминать это, но тогда вы не принадлежали бы этому всему, и если бы вы возвратились к этому, вы никогда не нашли бы это.

 

Внезапно вы услышали дорогие вам звуки флейты, и по пути вы встретили играющего мальчика. Он никогда не собирался быть профессионалом, но в его игре была радость. Он присматривал за коровами. Он был слишком застенчив, чтобы говорить, потому-то он играл на флейте, когда вы спускались по тропе вместе. Он шел вниз до конца, но это было слишком далеко, и через время он повернул обратно, но звуки флейты все еще слышались в воздухе.

 

Это были муж и жена, без детей, и сравнительно молоды. Маленького роста и хорошо сложенные, они составляли сильную, здоровой пару. Она смотрела на вас прямо, а он изредка поглядывал на вас, когда вы не смотрели на него. Они до этого приходили пару раз, и в них произошли изменения. Физически они остались такими же, но во взгляде и в манере поведения было что-то другое. У них был вид людей, которые становились или уже стали важными. Выйдя из обычной для них стихии, они чувствовали себя немного неуклюжими, напряженными и казались не совсем уверенными. Чувствовалось что им необходимо побеседовать. Они начали рассказывать о своих путешествиях и затронули вопросы, к которым при существующих обстоятельствах не питали особого интереса.

 

«Конечно, — сказал наконец муж, — мы верим в мастеров, но в данный момент мы не придаем всему этому особого значения. Люди не понимают и делают из мастеров разных там спасителей, супергуру и то, что вы говорите насчет гуру, совершенно верно. Для нас, мастера — это наши собственные высшие „я“, они существуют не просто как вопрос веры, а как повседневное явление в нашем ежедневной жизни. Они наши проводники по жизни, они ориентируют и указывают путь».

 

Куда, сэр, если можно поинтересоваться?

 

«К эволюционным и более благородным процессам жизни. У нас есть изображения мастеров, но они — лишь символы, образы, чтобы ум подробно останавливался и задумывался для того, чтобы привнести что-то большее в наши мелочные жизни! Иначе жизнь становится безвкусной, пустой и очень поверхностной. Поскольку есть лидеры в политических и экономических областях, эти символы выступают как путеводители в царстве высшей мысли. Они так же необходимы, как свет во тьме. Мы не проявляем нетерпимость к другим проводникам, другим символам, мы приветствуем их всех, потому что в эти беспокойные времена человек нуждается в любой помощи, которую он может получить. Поэтому мы не проявляем нетерпимость, но вы кажетесь и терпимым, и довольно догматичным, когда вы отрицаете мастеров как проводников и отклоняете любою форму авторитета. Почему вы настаиваете, что человек должен быть свободен от авторитета? Как мы могли существовать в этом мире, если не было бы некоторого общественного порядка, который в конце концов основан на авторитете? Человек очень устал, и он нуждается в тех, кто может помочь и успокоить его».

 

Какой человек?

 

«Человек вообще. Возможно, есть исключения, но обычный человек нуждается в некотором авторитете, проводнике, который будет вести его от простой жизни к жизни духовной. Почему вы против авторитета? »

 

Существует много видов авторитета, так? Существует авторитет государства для так называемого общего блага. Существует авторитет церкви, догмы и веры, который называется религией, для того, чтобы спасти человечество от зла и помогать ему быть цивилизованным. Существует авторитет общества, который является авторитетом традиции, жадности, зависти, амбиции, и авторитет личных знаний, который является результатом наших условностей, нашего образования. Также существует авторитет специалиста, авторитет таланта и авторитет грубой силы, либо правительства, либо индивида. Почему мы ищем авторитет?

 

«Это довольно очевидно, не так ли? Как я сказал, человек нуждается в чем-то, чем он мог бы руководствоваться. Будучи в смятении, он естественным образом ищет авторитет, чтобы тот вывел его из смятения».

 

Сэр, разве вы не говорите о человеке, как будто он существо, отличающееся от вас самих? Разве вы также не ищете авторитет?

 

«Да, ищу».

 

Почему?

 

«Физик знает больше, чем я о структуре материи, и если я хочу изучить факты в данной области, я иду к нему. Если у меня болит зуб, я иду к дантисту. Если я внутри запутался, что случается часто, я ищу руководства высшего „я“, мастера и так далее. Что в этом плохого? »

 

Идти к дантисту, держаться правой или левой стороны дороги, оплачивать налоги — это одно. Но одно и то же ли, когда принимаешь авторитет, чтобы быть свободным от печали? Эти двое полностью различны, не так ли? Разве психологическая боль должна быть понята и устранена следованием авторитету другого?

 

«Психолог или аналитик часто могут помочь беспорядочному уму решить его проблему. Авторитет в таких случаях очевидно выгоден».

 

Но почему вы обращаетесь к авторитету так называемого высшего «я», или мастера?

 

«Потому что я запутался».

 

Запутанный ум может когда-либо выяснить то, что истинно?

 

«Почему нет? »

 

Что бы вы ни делали, запутанный ум может найти только дальнейшее замешательство, его поиск высшего «я» и ответ, который он получает, будет соответствовать его запутанному состоянию. Когда появляется ясность, приходит конец авторитету.

 

«Бывают моменты, когда мой ум ясен».

 

Вы говорите, в сущности, что вы не полностью запутались, что есть часть вас, которая является ясной. И эту предположительно ясную часть вы называете высшим «я», мастером, и так далее. Я не говорю это в какой-либо уничижительной манере. Но может ли быть так, что одна часть ума запутана, а другая — нет? Или так хочется думать?

 

«Я только знаю, что бывают моменты, когда я не в смятении».

 

Может ли ясность знать себя как находящуюся не в смятении? Может ли смятение узнать ясность? Если смятение узнает ясность, то, что узнано, является все еще частью смятения. Если ясность сознает себя как сосояние несмятения, то это результат сравнения, она сравнивает себя со смятением, и поэтому она часть смятения.

 

«Вы говорите, что я полностью запутался, верно, сэр? Но только это не так», — настаивал он.

 

Вы осознаете сначала смятение или ясность?

 

«А не похоже ли это на вопрос, что появилось сначала: курица или яйцо? »

 

Не совсем. Когда вы счастливы, вы счастливы, в ту же минуту счастье прекращается. В обращении к Aтману, суперразуму, мастеру или как бы вы это ни назвали, чтобы прояснить ваше смятение, вы действуете из-за смятения. Ваше действие — это результат обусловленного ума, не так ли?

 

«Возможно».

 

Будучи в смятении, вы ищете или устанавливаете авторитет, так чтобы прояснить то смятение, что только все ухудшает.

 

«Да», — согласился он неохотно.

 

Если вы понимаете суть этого, то вашей единственной заботой будет прояснение вашего смятения, а не с установлением авторитета, который не имеет никакого значения.

 

«Но как мне прояснить мое смятение? »

 

Являясь по-настоящему и признавшись себе в собственном смятении. Чтобы признаться себе, что вы полностью запутались, — вот начало понимания.

 

«Но у меня есть положение, которое надо сохранить», — сказал он импульсивно.

 

Но только так. У вас положение лидера, а лидер столь же запутан, как и те, кого ведут. То же самое и во всем мире. Из-за смятения последователь или ученик выбирает себе учителя, гуру, так что смятение преобладает. Если вы действительно желаете быть свободным от смятения, тогда это ваша забота первой необходимости, а сохранение положения больше не имеет значения. Но вы играли в эту игру — в прятки с самим собой в течение некоторого времени, не так ли, сэр?

 

«Наверное, да».

 

Каждый хочет быть кем-то, и поэтому мы делаем себя и других более запутанными и печальными и еще говорим о спасении мира! Нужно сначала прояснить собственный ум, а не волноваться о замешательстве других. Была длинная пауза. Затем жена, которая молча слушала, заговорила довольно оскорбленным голосом.

 

«Но мы хотим помочь другим, и мы отдали этому свои жизни. Вы не можете забрать у нас это желание, после всего хорошего, что мы сделали. Вы слишком разрушительный, слишком отрицающий. Вы забираете, но что вы даете? Вы, возможно, и нашли истину, а мы-то нет, мы искатели и мы имеем право на наши убеждения».

 

Ее муж смотрел на нее как-то с тревогой, задаваясь вопросом, что же произойдет, но она сразу же продолжила.

 

«После всех лет трудов мы создали для себя положение в нашей организации. Впервые у нас есть возможность быть лидерами, и это наша обязанность принять ее».

 

Вы так думаете?

 

«Я совершенно уверена».

 

Тогда нет и проблемы. Я не пытаюсь убедить вас в чем-нибудь или склонить вас к специфической точке зрения. Думать, исходя из умозаключения или убеждения, — это не думать вообще, и жизнь тогда — это форма смерти, разве не так?

 

«Без наших убеждений жизнь для нас была бы пуста. Наши убеждения сделали нас такими, какие мы есть, мы верим в некоторые вещи, и они стали частью нашей натуры».

 

Имеют ли они основание или нет? Имеет ли верование какое-то основание?

 

«Мы много раздумывали над нашими верованиями и обнаружили, что за ними стоит истина».

 

Как вы выясняете истину верования?

 

«Мы узнаем, присутствует ли основная истина в веровании или нет», — ответила она неистово.

 

Но как вы узнаете?

 

«С помощью нашего разума, нашего опыта и испытанием нашей повседневной жизни, конечно».

 

Ваши верования основаны на вашем образовании, на вашей культуре, они — это результат вашего образования и воспитания, социального, родительского, религиозного или традиционного влияния, верно?

 

«Что в этом плохого? »

 

Когда ум уже обусловлен набором верований, как может он хоть как-то выяснять истину о них? Несомненно, ум сначала нужно освободить от его собственных верований, и только тогда истина о них может быть воспринята. Это одинаково абсурдно как для христианина насмехаться над вероучениями и догмами индуизма, так и для индуса высмеивать христианскую догму, которая утверждает, что вы можете спастись только через определенную веру, потому что они оба в одной и той же лодке. Понимать истину по отношению к верованию, убеждению, догме — сначала должно освободиться от всяких условностей как христианина, коммуниста, индуса, мусульманина или кого угодно. Иначе вы просто повторяете то, что вам сказали.

 

«Но верование, основанное на переживании, — это другое дело», — утверждала она.

 

Разве? Верование проецирует переживание, и такое переживание тогда укрепляет верование. Наше видение — это результат наших условностей, как религиозных, так и нерелигиозных. Это так, верно?

 

«Сэр, то, что вы говорите, действует слишком опустошающе, — возразила она. — Мы слабы, мы не можем устоять на своих ногах и нуждаемся в поддержке нашей веры».

 

Настаивая на том, что вы не можете устоять на своих ногах, вы делаете себя слабыми, а затем вы позволяете себя эксплуатировать эксплуататору, которого вы создали.

 

«Но мы нуждаемся в помощи».

 

Когда вы не ищете ее, помощь приходит. Она может прийти от листочка, от улыбки, от жеста ребенка или из любой книги. Но если вы делаете книгу, лист, образ излишне важным, тогда вы запутываетесь, так как вы оказываетесь в тюрьме вашего собственного создания.

 

Она стала более спокойна, но все еще чем-то взволнованна. Муж был на грани того, чтобы заговорить, но сдерживал себя. Все мы ждали в тишине, и вот она заговорила.

 

«Из всего, что вы сказали, можно сделать вывод — вы расцениваете власть как зло. Почему? Что плохого в существовании власти? »

 

Что вы подразумеваете под властью? Господство государства, группы, гуру, лидера, идеологии, давление пропаганды, через которую умные и хитрые проявляют их влияние над так называемыми массами, — и это то, что вы подразумеваете под властью?

 

«Отчасти, да. Но существует власть, чтобы делать добро, и власть — делать зло».

 

Власть в смысле господства, превосходства, влияния силы всегда является злом, нет «хорошей» власти.

 

«Но есть люди, которые стремятся к власти ради блага их страны или во имя Бога, мира или братства, ведь так? »

 

Есть, к сожалению. Можно спросить, вы стремитесь к власти?

 

«Да, — ответила она вызывающе. — Но только, чтобы делать добро другим».

 

Вот именно это говорят все, от самого жестокого тирана до так называемого демократического политика, от гуру до раздраженного родителя.

 

«Но мы другие. Настрадавшись, мы хотим помочь другим избежать ловушек, через которые мы прошли. Люди — это дети, и им нужно помочь ради их собственного блага. Мы действительно хотим делать добро».

 

Вы знаете, что такое добро?

 

«Думаю, что большинство из нас знает, что такое добро: не причинять вред, быть добрым, быть щедрым, не убивать и не думать только о себе».

 

Другими словами, вы хотите приказать людям быть щедрыми и душой, и рукой, но нужна ли при этом обширная, утвержденная организация, с возможностью, что один из вас может стать ее главой?

 

«Мы станем во главе ее только для того, чтобы поддержать движение организации по правильным линиям, а не ради личной власти».

 

Разве власть в организации так сильно отличается от личной власти? Вы оба хотите наслаждаться ее престижем, возможностями для путешествий, которые она позволит вам, чувствовать себя важным и так далее. Почему бы не относиться к этому проще? Зачем прикрывать все это почтением? Зачем использовать много благородных слов, чтобы скрыть ваше желание успеха и признания, что именно то, чего хочет большинство людей?

 

«Мы только хотим помочь людям», — настаивала она.

 

Не странно ли, что кто-то отказывается понимать вещи такими, какие они есть?

 

«Сэр, — вступил в разговор муж, — думаю, вы не понимаете нашу ситуацию. Мы же обычные люди, и мы не хотим казаться лучше, чем есть на самом деле. У нас есть свои недостатки, и мы честно признаем наши амбиции. Но те, кого мы уважаем и кто был мудрым в многом, попросили нас принять эту должность, и если бы мы не приняли ее, она попала бы в гораздо худшие руки — в руки людей, которые озабочены только собственной персоной. Так что мы чувствуем, что должны принять на себя ответственность, хотя мы не совсем достойны этого. Я искренне надеюсь, что вы поймете».

 

Не будет ли лучше, если вы поймете то, что вы делаете? Вы заинтересованы в реформах, не так ли?

 

«А кто не заинтересован? Великие лидеры и учителя прошлого и настоящего всегда были заинтересованы в реформе. От изолировавших себя отшельников, саньясинов, обществу мало проку».

 

Реформа, хотя и необходима, не имеет большого значения, если все человечество не принимается в расчет. Срезание нескольких усохших ветвей не сделает дерево здоровым, если его корни нездоровы. Просто реформы всегда нуждаются в дальнейшей реформе. Что является необходимым, так это полная революция в мышлении.

 

«Но большинство из нас не способны к такой революции. А фундаментальное изменение должно происходить постепенно, через процесс эволюции. Наше стремление — это помочь в этом постепенном изменении, и мы посвятили наши жизни служению человечеству. Разве вам не следует быть более терпимым к человеческой слабости? »

 

Терпимость — это не сострадание, это вещь, искусственно слепленная хитрым умом из кусков. Терпимость — это реакция из-за нетерпимости, но ни терпимые, ни нетерпимые никогда не будут сострадательными. Без любви всякое так называемое хорошее действие может привести только к дальнейшему вреду и страданию. Уму, являющемуся амбициозным, ищущим власти, не знакома любовь, и он никогда не будет сострадательным. Любовь — это не реформа, а цельное действие.

 

Внимание без повода

 

На узкой, тенистой тропинке разделяющей сад молодой юноша играл на флейте. Она была дешевой, деревянной, а играл он популярную мелодию из кинофильма, но чистота звучания заполнила пространство тропинки. Белые стены зданий были вымыты недавними дождями, и на стенах танцевали тени под музыку флейты. Было солнечное утро, в голубом небе плыли рассеянные белые облака, и приятный бриз дул с севера. За домами и садами была деревня с огромными деревьями, возвышающимися над соломенными хижинами. Под деревьями женщины торговали рыбой, какими-то овощами и чем-то жареным. Маленькие дети играли на узкой дороге, а дети еще младше использовали канаву как туалет, забыв о взрослых и проезжавших мимо машинах. Ходило много коз, и их маленькие черно-белые козлята были чище детей. У них была шелковистая и очень мягкая шерсть, и им нравилось, когда их гладят. Пролезая под колючей проволокой ограждения, они перебегали через дорогу на открытую площадку, щипали траву, шумно играя, бодая друг друга, подпрыгивая в воздухе от несдержанности, и затем они мчались назад к матерям. Автомобили замедляли движение, чтобы пропустить их. Они, казалось, имели божественную защиту — чтобы не быть убитыми и съеденными.

 

Играющий на флейте был там, среди зеленой листвы, и ясное звучание манило на улицу. Мальчик был грязен, его одежда была порванной и нестиранной, а лицо агрессивно резким. Никто не учил его играть на флейте. Он сам этому научился, и когда лилась мелодия из кинофильма, чистота звука была необычайной. Для ума было странно плыть по той чистоте. Удаляясь на несколько шагов, она продолжилась через деревья, над домами и к морю. Ее движение было не во времени и пространстве, а в чистоте. Слово «чистота» — это не чистота, слово привязано к памяти и ко многим ассоциациям. Эта чистота не была изобретением ума, она не была искусственно созданной, чтобы быть уничтоженной с помощью воспоминания и сравнения. Играющий на флейте был там, но ум был бесконечно далеко, не в смысле расстояния, не в понятиях памяти. Он был далеко в пределах себя, ясного, нетронутого, уединенного, вне измерения времени и узнавания. Маленькая комнатка была с видом на лужайку и крошечный сад, полный цветов. Было достаточно места для пятерых и для маленького мальчика, которого кто-то взял с собой. Какое-то время мальчик сидел спокойно, а затем вышел. Он хотел играть, и беседа взрослых ему была неинтересна, хотя вид у него был серьезный. Всякий раз, возвращаясь в комнату, он присаживался к одному из мужчин, который, как оказалось, был его отцом. Через некоторое время мальчик заснул, держась за палец отца.

 

Они были все активными людьми, очевидно, способными и энергичными. Их соответствующие профессии как адвокат, правительственное должностное лицо, инженер и социальный работник были, за исключением последней, лишь средством их существования. Их реальный интерес распространялся на другое, и они все, казалось, отражали культуру многих поколений.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: