НЕКОТОРЫЕ СЛУЧАИ МИГРАЦИЙ КОЧЕВНИКОВ,

НЕКОТОРЫЕ СЛУЧАИ МИГРАЦИЙ КОЧЕВНИКОВ,

Б. Я. Ставиский

СРЕДНЯЯ АЗИЯ И АНТИЧНОЕ ПРИЧЕРНОМОРЬЕ. ПРОБЛЕМА КОНТАКТОВ,

ИХ ПЕРИОДИЗАЦИЯ И ХАРАКТЕР

Племена, проживающие на землях современных среднеазиатских республик, уже на заре цивилизации были связаны этнически и культурно с населением соседних регионов – Иранского плато и древнейшего Двуречья (Месопотамии), Индийского субконтинента и Великой степи, т. е. Евразийского степного коридора. Нащупывается, как будто бы, и воз­можность связи культур расписной керамики Средней Азии и Китая. Вполне вероятны и какие-то контакты древнейшей среднеазиатской цивилизации (и ее периферии) с носителями древнейших культур Причерноморья. Во всяком случае, достаточно широко распространено мнение о том, что оба эти региона были затронуты миграциями индоевропейских и арийских (индоиранских) племен.

Более определенными становятся сведения о связях Средней Азии после завоевания ее основных областей в VI–V вв. до н. э. раннеахеменидскими царями Киром II Великим и Дарием I, фактически создателем Ахеменидского «царства-стран». Вхождение в состав этого могущественного царства, протянувшегося от берегов Инда и Сырдарьи до Ливийской пустыни, привело к более близкому знакомству среднеазиатс­ких народов с населением Переднего Востока, в том числе и с эллинами. Среднеазиатские воинские контингента в составе ахеменидских армий участвовали почти во всех основных битвах в греко-персидских войнах. Те из участников этих по­ходов и битв, кому посчастливилось вернуться на родину, могли сообщить своим сородичам достоверные сведения и о греках – материковых, островных и малоазийских, в том числе, возможно, и причерноморских, и принести среди военной добычи изделия греческих умельцев.

Помимо кратковременных «боевых контактов» мы вправе предполагать и более длительные мирные встречи представителей среднеазиатских народов и народов Причерноморья. К сожалению, и в данном случае говорить об этом можно лишь предположительно, т. к. наука пока располагает сведениями о контактах между среднеазиатскими народами – бактрийцами, хорезмийцами, согдийцами и жителями разных частей Ахеменидской державы, и только одним-единственным сообщением о среднеазиатско-причерноморских контактах: рас-

сказом историка походов Александра Македонского Арриана о прибытии к великому завоевателю в Самарканд Фарсмана, царя Хорезма (эта область отпала от Ирана еще до прихода Александра), чьи владения якобы граничили с землями племени колхов и амазонок, и обещавшего в случае, если Александр того пожелает, «ударив на колхов и амазонок, покорить заодно и племена, живущие у Эвксинского моря», и быть ему проводником» (Арриан, IV, 15, 4). Другой историк походов Александра Курций Руф также сообщает о прибытии в Самарканд к македонскому завоевателю главы Хореза, называет его Фратаферном и, что для нас особенно важ­но, ничего не говорит ни о колхах и амазонках, ни об Эвксинском море (Курций Руф, VIII, 8). Скорее всего, расхождения в деталях между рассказами Арриана и Курция Руфа объясняются, помимо ошибочного смешения Сырдарьи с Танаисом и представления о соседстве Хорезма с Причерноморскими, областями, еще и особенностями античных исторических сочинений того времени, авторы которых во имя занимательности спокойно шли на придумывание имен действующих лиц и деталей повествования. Иначе говоря, свидетельство Арриана вряд ли заслуживает полного доверия.

О контактах Средней Азии с Греческим (и причерномор­ским) миром в ахеменидскую пору не могут свидетельствовать с достаточной определенностью и находки в среднеазиатских областях древнегреческих изделий и монет. Все больше аргументов приводится в последние годы в пользу того, что такие находки, в частности в знаменитом Амударьинском кладе, могли попасть в Среднюю Азию не обязательно при Ахеменидах, но и при (или даже после) походах Александра. В свете известных сейчас данных контакты между народами Средней Азии и другими частями державы Ахеменидов, а тем более с греческим миром и Причерноморьем, представляются как достаточно случайные.

При Александре Македонском и его преемниках – ран­них Селевкидах, филэллинских царях Парфии и «греческих царях Бактрии и Индии» прямые контакты между представителями среднеазиатских народов и греками становятся весьа частыми. Даже не говоря о том, что жена македонского царя бактрианка Роксана и ее сын – наследник Александра, с достаточно, вероятно, многочисленным окружением обосновались в столице империи Александра – Вавилоне, там же

оказались и среднеазиатские контингента его войск. Вспом­ним и о массовых браках его военачальников и простых вои­нов со среднеазиатскими женщинами. Известно и о расселе­нии Александром в Средней Азии значительных групп греков и македонцев, и об эллинизации местной среднеазиатской знати, особенно в Бактрии и в Парфиене, и о весьма широком использовании в храмах и городских центрах Средней Азии произведений греческого (и более широко – эллинистическо­го) искусства. Достаточно вспомнить открытый Д. Шлюбмерже и много лет раскапывавшийся французскими археологами во главе с П. Бернаром «эллинский город в Центре Азии» — городище Ай Ханум на севере Афганистана на границе с Таджикистаном, близ слияния рек Пяндж и Кокчи.

Однако, несмотря на политическое господство в Греко--Бактрийском царстве – греков, а в Парфии и на родине парфян – Парфиене, – эллинизированной или грекофильской местной знати, несмотря на господство эллинской куль­туры, религии, философии, языка и, в известной мере, эллинс­кого образа жизни в городских центрах типа Ай Ханума, ни Греко-Бактрийское царство ни, тем более, Парфиена, не бы­ли в полном смысле слова эллинскими. Наряду с сильной эл­линской и эллинистической струей в городах, в этих областях существовала многочисленная общинная среда, где, насколь­ко об этом позволяют судить известные сейчас материалы, сохранялся традиционный быт и старые местные культура, религия и искусство. Обе эти среды сосуществуют и каждая из них развивается в значительной степени независимо друг от друга. И лишь тогда, когда власть греческих царей в Ьакт-рии и грекофильской знати в Парфии будет низвергнута, а эллинистическая культура перестанет восприниматься как не только иноземная, но и «иносословная», ее усвоение местным населением пойдет быстрее, а культура среднеазиатского об­щества станет более синкретичной и более богатой. Но это произойдет уже не в эллинистический, а в следующий за ним «имперский период древней истории», как назвал время с I в. до н. э. по III–IV вв. н. э. известный исследователь Средней Азии С.П. Толстов.

«Имперскому периоду» предшествовала мощная волна миграций в Великой степени скотоводческих и кочевых пле­мен из Глубинной Азии. Причин у этих миграций было, ве­роятно, немало, но далеко не последними из них являлись, по-видимому, подмеченные Л. Н. Гумилевым, климатические

изменения, связанные с гетерохронностью увлажнения арид­ной зоны Евразии. Мощный натиск кочевников обрушился тогда и на Среднюю Азию, и на Парфянский Иран, и на Се­верное Причерноморье и Север -ный Кавказ. Под ударами степных племен пали тогда Греко-Бактрийское царство в Средней Азии и Позднескифское царство в Северном Причерноморье. Более чем вероятно, что в этих со­бытиях в обоих регионах участвовали близкие и по этносу (сатархи – тохары по Ю. М. Десятчикову) и по культуре (С. А. Яценко) племена. Расселение этих и других племен по Великой степи на пространствах между Средней Азией и При­черноморьем создало, в частности, предпосылки для появле­ния степных трасс между этими регионами.

В «имперский период», когда квартет великих держав древнего мира – Рим, Парфянский (а затем и Раннесасанидский) Иран, Кушанское царство и Ханьский Китай, – по­делили между собой почти все передовые в культурном отно­шении страны и области Старого Света от Британии до Тихо­го океана, в условиях наивысшего в древности расцвета эко­номики, культуры и разнообразных связей, впервые в истории человечества осуществлялись не только опосредствованные, но и прямые контакты между самыми, казалось бы, отдален­ными друг от друга странами и народами. Для этого перио­да мы вправе определенно говорить и о вполне регулярных контактах между древней Средней Азией и античным При­черноморьем.

Вопрос о путях, по которым осуществлялись эти контак­ты в «имперский период», сейчас, в основном, прояснился. Общепризнано существование тогда двух южных трасс, свя­зывавших все четыре древние империи: морской — из египет­ских портов на Красном море в Индию и, вероятно, на Цей­лон, в Индокитай и Южный Китай, и трансконтинентальной – Великого Шелкового пути из Ханьского Китая через Цен­тральную, Среднюю и Переднюю Азию в нынешнюю Сирию. Для нас особо интересны более северные пути, соединявшие Среднюю Азию непосредственно с Причерноморьем-

Таковы водный путь из Бактрии по пересохшему ныне каспийскому руслу Амударьи (Оксана-Вахша) – Узбою, Каспию, реке Куре через Закавказье, и степной путь, огибав­ший Каспий с севера и идущий в Северное Причерноморье и, идущий в Северное Причерноморье и вероятно, на Кавказ (доходил ли он до берегов Черного моря, пока не ясно, хотя

это вполне возможно). О функционировании в древности вод­ного пути по Узбою свидетельствуют античные авторы и но­вейшие археологические данные. Степной путь возник, оче­видно, на трассах перекочевок и миграций центрально- и среднеазиатских скотоводческих племен в Поволжье и далее на запад и юго-запад. Письменные источники определенно документируют его существование в раннем средневековье, археологические же данные (ханьская надпись на надгробии в Крыму, находки китайских вещей, бус амулетов из При­черноморья и подражаний римской посуде в Средней Азии и т. п.) говорят о возникновении его в первые века н. э.

Оба эти пути обеспечивали непосредственные живые контакты и обмен товарами, людьми, культурными достиже­ниями между жителями Средней Азии и римского мира (в том числе и Причерноморья), а также Китая и Ирана. Роль степных скотоводческих племен, через земли которых осу­ществлялись эти связи, – выступали ли они активными участниками их или ограничивались посредничеством и взи­манием пошлин, – еще не совсем ясна.

Т. М. Кузнецова

А. В. Симоненко

САРМАТОВ ТАВРИИ

Южная часть степей Северного Причерноморья, ограни­ченная с востока бассейном Большого и Малого Утлюков, с севера и северо-запада — нижним течением Днепра, с запа­да – Ингулом, с юга – предгорьями Крыма, включает такие различные по современной географической и топографичес­кой номенклатуре регионы, как Приазовье, Присивашье, Ниж­нее Поднепровье, степной Крым. В новое время эта терри­тория носила название Таврия.

Исследованные здесь сарматские памятники относятся ко всем трем периодам сарматской культуры. Наиболее ран­ние погребения (22 пункта) появляются во II в. до н. э. В те­чение II – I вв. до н. э. на территории присивашских степей складывается определенная общность (племя? ), имеющая стабильные признаки погребального обряда: впускные погре­бения в подпрямоугольных ямах, в основном в центре насыпи или в ее северной поле, вытянуто на спине, ориентированные в северном полукруге, с наличием напутственной пищи и оп­ределенным составом инвентаря (оружие прохоровских ти­пов, среднелатенские фибулы, лепная и гончарная керамика, зеркала VI типа, бусы эллинистического времени)-

Синхронные им погребения на огромном пространстве от Дона до Приуралья ориентированы в южном полукруге, что и составляет отличительный признак прохоровской культуры. Южная ориентация продолжает превалировать за Доном и позже, лишь в конце I в. до н. э. постепенно сменяясь север­ной. Единственная группа памятников, сопоставимая с таврийскими — североориентированные погребения II – I вв. до

н. э. в низовьях Дона (1, с. 155 сл.). Они тождественны и по деталям погребального обряда, и по составу и характеру ин­вентаря. Без сомнения, это памятники, оставленные одноэт-ничным, более того, родственным населением.

Хронологические рамки этих захоронений — это именно то время, к которому относятся данные декрета в честь Дио­фанта, где упоминаются роксоланы. Естественно предполо­жить, что Палак искал союзников среди ближайших сосе­дей – скорее всего, в степях за Перекопом. Коль скоро из­вестно, что этими союзниками были роксоланы, логично иден­тифицировать с ними таврийские погребения. Если это так, то гипотетическая пока локализация роксолан Тасия «где-то в присивашских степях» (К. Ф. Смирнов) обретает почву не только в переносном, но и в прямом смысле.

Таким образом, сарматские памятники Таврии II – I вв. до н. э. с ориентацией в северном полукруге, видимо, могут быть связаны с роксоланами. В этом случае очерчиваются границы обитания этого племени. На севере они доходили до Орель-Самарского междуречья (Соколово), на северо-вос­токе – до бассейна Северского Донца (Ставки, Александ-ровск), на востоке уходили в Задонье.

Последнее обстоятельство несколько корректирует дан­ные Страбона, помещавшего роксалан «между Борисфеном и Танаисом». Западной границей был Днепр. Трудно сказать, мешали ли сарматам перейти его позднескифские городища. Судя по отсутствию каких-либо следов осады или штурмана, сарматы не пытались этого делать. Кроме того, наличие на правом берегу Днепра – правда, редких – погребений это­го времени (Львово, Бургунка, Кут) и следов походов сарма­тов далеко на Правобережье, в земли зарубинецкой культуры (2, с.68), говорит о том, что сарматы в течение, по крайней мере, I в. до н. э. имели возможность форсировать Днепр и проникать на Правобережье.

Об их дальних (вплоть до Дуная) походах говорят антич­ные источники. По сообщению Диона Кассия (60, 30, 3) в 16 г. до н. э. Гай Луций отбросил от Дуная сарматов. Археологи­ческими свидетельствами этих походов могут быть находки фаларов из Галиче, Щёрца-Суркеа (3, с. 70) и Твардицы (по В. С. Бейлекчи), а также погребения со среднелатенскими фибулами в Никольском (по С. А. Агульникову) и Холмском

(4, с.21 – 24). Аналогии названным фаларам есть только на одной территории – в Северо-Восточном Причерноморье. Это известные «клады» из Янчокрака, Балаклеи, Старобельска, Таганрога, Булаховки, ряда пунктов на Кубани.

Помимо североориентированных, на исследуемой терри­тории есть несколько раннесарматских погребений с южной ориентацией, ничем другим от первых не отличающихся. Из­вестны они севернее и восточнее (Фрунзе, Аккермень). Как уже говорилось, южная ориентация характерна для синхрон­ных захоронений Азиатской Сарматии. На. исследуемой тер­ритории письменные источники в числе наиболее ранних оби-тателей, кроме роксолан, называют языгов (Страбон, VII, 7. 4). В первом десятилетии н. э. Овидий, сосланный в Томи, пишет о языгах как обитателях степей к северу от Дуная. Примечательно, что наиболее ранние погребения Северо-За­падного Причерноморья (Никольское, Холмское, Беляевка, Островец, Ст. Дубоссары), которые некоторые исследователи (3, с.71; 5. с.98) связывают с языгами, ориентированы в юж­ном полукруге. Очень интересные результаты дают наблюде­ния за сарматскими памятниками венгерской пушты. Они появляются там около 50 г. н. э. (3, с.77) и бытуют до нач. IV в. н. э. Именно в связи с событиями 50 г. (война квадов против гермундуров и лугиев) впервые на территории Паннонии упоминаются языги — Ванний использовал их конницу. По А. Вадаи и В. Ф. Генингу большинство погребений между речья Дуная и Тисы I –IV вв. н. э. ориентировано в южном полукруге, северная ориентация единична и отмечена только в поздних. В то же время в Северо-Западном Причерноморье, начиная с середины I в. н. э. (время ухода языгов в Паннонию), южная ориентация почти исчезает, и доминирует север­ная. Да и на остальной территории северопонтийских степей в I в. н. э. устанавливается господство северной ориентации. Иными словами, мне видится вероятной связь южноориенти­рованных погребений с языгами. Относительная изоляция их в венгерской пуште и небольшой приток новых обитате­лей с востока способствовали консервации в среде венгерс­ких сарматов обычаев предков, в том числе и ориентации погребенных в южном полукруге.

В раннесарматское время Таврия была одной из первых территорий, освоенных сарматами после прихода их во IIв. до н. э. на земли бывшей Скифии. Концентрация погребений

в степях севернее Перекопа очерчивает ареал раннесарматс­ких племен — роксолан и языгов. Отсутствие в Крыму погре­бении этого времени говорит о том, что по каким-то причи­нам сарматы не занимали степи южнее Перекопа. Скорее всего, позднескифское объединение, достигшее во II – I вв. до н. э. пика своего развития, контролировало крымские сте­пи, не давая возможности сарматам проникать туда. Союз Тасия и Палака говорит о том, что между этими племенами должны были существовать мирные отношения, исключавшие насильственный захват чужих земель. Вряд ли у сарматов бы­ла серьезная вражда и с нижнеднепровскими поздними ски­фами. Отсутствие на их городищах явных следов разрушений и данные о походах сарматов за Днепр говорят либо о союзе их со скифами, либо о политическом подчинении последних сарматам.

Погребения I – нач. II вв. н. э. в Таврии наиболее много­численны (86 пунктов). Появляются ранее неизвестные здесь погребения знати (Давыдов Брод, Ногайчинский курган), сви­детельствующие об окончательном «обретении родины» сар­матами и формировании в таврийских степях какого-то пле­менного домена. Количественное увеличение погребений, бе­зусловно, связано с притоком нового населения, а восточные элементы в некоторых памятниках (Первоконстантиновка – 86, 1/2; 1/5; Давыдов Брод, Ногайчинский курган) отмечают переселение сюда с востока их носителей.

Вместе с тем в развитии сарматской культуры Таврии этого периода наблюдается некоторое своеобразие. Прежде всего, оно проявляется в сохранении культурных традиций пред­шествующего времени. По-прежнему все погребения впущены в более ранние курганы, сохраняются даже такие детали ри­туала, как тенденция к захоронению в центре насыпи и в се­верной поле ближе к центру. Достаточно отчетливо в этом плане изучаемая территория противопоставляется соседним регионам (Приазовье, Орель-Самарское междуречье, район порогов на Правобережье), где возникают крупные ком­пактные могильники с основными погребениями – Молочанский, Подгороднянский, Усть-Каменский. По своей структуре и набору признаков они удивительно близки, с одной сторо­ны – между собою, а, с другой –одновременным и однотип­ным могильникам междуречья Дона и Волги и Заволжья. Без

сомнения, названные территории были исходными пунктами для продвижения носителей этой традиции в Причерноморье. В этих могильниках одним из ведущих типов погребального сооружения является квадратная яма с расположением пог­ребенного по диагонали, превалирует ориентация в южном по­лукруге. Ничего подобного мы не наблюдаем в достаточно полно исследованной Таврии. Создается впечатление, что на­селение, оставившее названные могильники (Д.А. Мачинский связывает его с аорсами; 6. с. 131), обошло Таврию с севе­ро-востока. Если принять предложенную выше идею о связи населения последней с роксоланами, то, судя по всему, в I в. н. з. они удерживали за собой прежнюю территорию. Я сде­лал попытку, ограниченную возможностями датирующего ма­териала, выделить из общего массива памятников I – первой пол. II вв. н. э. погребения первой пол. I в. В такую группу вошло 9 погребений (Волчанск 7/1; Новогригорьевка, 1/17; Водославка; Подовое; Сергеевка, 4/1; Балтазаровка; Черноморское 1/7; Вольная Дружина; Чкалово 1/2). Основа­нием для датировки послужила взаимовстречаемость прово­лочных подвязных фибул 1 варианта I серии (по А. К. Амбро-зу) с некоторыми типами бус. Прежде всего, А. К. Амброз предполагает первую пол. I в. н. э. как время бытования этих фибул (7, с.48). В Поволжье, однако, по мнению А. С. Скрип-кина, они бытуют на протяжении всего столетия (8, с. 105). Не исключено, что в столь отдаленных от центров производст­ва районах использование вышедших из моды фибул продол­жалось. В погребениях Таврии такая фибула встречена в Сергеевке с бусами II – I вв. до н. э. типов 163, 19, 5 (9, с.32, 72). Учитывая даты А. К. Амброза и Е. М. Алексеевой, в один комплекс они могли попасть не позднее рубежа – пер­вой пол. I в. н. э. В остальных погребениях с такими фибула­ми, к сожалению, не встречен материал, который бы позво­лил сузить их дату, поэтому они выделены условно, только на основании даты А. К. Амброза для фибул (Новогригорьевка, 1/17; Водославка; Балтазаровка; Черноморское, 1/7; Воль­ная Дружина). Возможно, к первой пол. I в. н. э. относятся погребения в Чкалово (1/2) и Подовом. В них найдены красноглиняные сосуды, расписанные белой краской. Этот декора­тивный прием, зародившийся в эллинизме, использовался до середины I в. н. э. (10, с. 131). В Подовом, кроме того, найдена

фибула типа 5 подгруппы 2 (в целом I в. н. э.), а в наборе бус с широкой датой (римское время) есть бусина типа 354 – 357, все известные экземпляры которых датируются II – 1 вв. до н. э. (9, с.54). Наконец, наличие в богатом ожерелье из Волчанска (7/1), наряду с бусинами I в. н. э. экземпляров II – I вв. до н. э. также не исключает для него дату первая пол. I в. н. э.

Все названные памятники по своим признакам практи­чески не отличаются от могил предшествующего времени. Они совершены в прямоугольных или подпрямоугольных ямах (лишь в Балтазаровке — в яме с подбоем), ориентиро­ваны в северном полукруге (4 – СВ, 2 – СЗ, 3 – С), часть из них сопровождалась напутственной пищей. Столь малая выборка, обусловленная невозможностью сузить дату погре­бений I в. н. э., тем не менее демонстрирует продолжение об­рядовых норм раннесарматского времени (впрочем, они фик­сируются во всем остальном массиве погребений этой хроно­логической группы, исключая южноориентированные). Здесь не лишне вспомнить предложенное мной в дискуссионном по­рядке изменение традиционной периодизации сарматской культуры (11, с. 119). Оно сводилось к тому, что по всем ос­новным параметрам раннесарматский этап, верхняя дата ко­торого уже отодвинута до рубежа н. э. (12. с. 56; 13. с. 231), следует продлить до середины I в. н. э. Иными словами, судя по археологическим памятникам, смена населения и, соот­ветственно, культурных проявлений, произошла во второй пол. I в. н. э. с приходом в Европейскую Сарматию восточных пле­мен. Для Прикубанья это положение подтверждается иссле­дованиями А. М. Ждановского, объединившего памятники конца III в. до н. э. – середины I в. н. э. в одну культурную группу. Как мы убедились, в Таврии наблюдается та же кар­тина. Определенные инновации – в основном они прояв­ляются в появлении вещей восточного облика – наблюдаются лишь со второй пол. I в. н. э., что согласуется с гипотезой о приходе в это время новой волны кочевников с востока (14. с. 35сл.). Однако, в большинстве своем те погребения Таврии, которые могут быть продатированы второй пол. – концом I в. н. э., также почти не отличаются от предшествующих. По-прежнему они впускные, в основном в подпрямоугольных ямах, умершие, как правило, уложены головой на С-ССВ,

Набор инвентаря стандартный (античная лепная посуда, зер­кала VI типа, бусы римского времени, общесарматские типы оружия, раннеримские фибулы). Лишь в таких ярких памят­никах, как Ногайчинский курган и Давыдов Брод, заметны восточные черты, да два южноориентированных погребения у Первоконстантиновки содержат типичную волго-донскую се-ролощеную посуду. Все эти наблюдения позволяют предпо­лагать относительно самостоятельное развитие культуры сар­матов Таврии (роксолан? ) в I в. н. э., мало затронутое влия­нием пришельцев с востока во второй пол. столетия. Разуме­ется, ни о какой изоляции не может быть и речи – опреде­ленную инфильтрацию в среду сарматов Таврии части восточ­ного населения как раз и подтверждают названные памятни­ки. Однако, судя по материалам сопредельных территорий, ос­новная масса аорсов (если приход в Северное Причерно­морье новой орды связывать с ними; 15, с. 77–78) прошла севернее Таврии и заняла Правобережье Днепра. Подтверж­дает преемственность культурных традиций таврийских сар­матов и такая важная черта обряда, как ориентация. По-прежнему, большинство погребений (76, 2%) ориентирова­ны в северном полукруге. Для сравнения: в Орель-Самарс-ком междуречье ориентация погребенных в северном полук­руге в это время практически в равной пропорции (16, с. 62), в Молочанском могильнике незначительно преобладает юж­ная ориентация (17, с. 231), в Заволжье на рубеже I – II вв. оба сектора представлены поровну, а в междуречье Дона и Волги все еще доминирует (95 %) южная ориентация (18, с, 128).

В истории сарматов, населявших Таврию в I – II вв. н. э. существует еще один немаловажный аспект – взаимоотно­шений с позднескифским населением Нижнего Днепра и Кры­ма. В свое время я выделил два этапа перехода сарматов на правый берег Днепра (2, с. 56), подчеркнув, что массовое переселение сарматских племен приходится на рубеж – на­чало I в. н. э. Действительно, судя по материалам Калан-таевского и Усть-Каменского могильников, наиболее ранние погребения в них совершены в первой четв. I в. н. э. (19, с. 69; 20, с. 93). Первой пол. I в. н. э. датируется богатое пог­ребение в Соколовой Могиле (21, с. 127). В этом движении на запад сарматы не могли миновать нижнеднепровских го-

родищ. О характере взаимоотношений их обитателей с сар­матами высказано немало гипотез. Сложность установления истины обусловлена прежде всего малой степенью исследованности памятников. До сих пор практически полностью ис­следованными городищами поздних скифов можно считать лишь Знаменское, Гавриловское и Золотобалковское, мо­гильниками – Золотобалковский, Красный Маяк, Николаевка. Результаты работ В. М. Зубаря и М. И. Абикуловой на Любимовском городище еще не введены в научный оборот.

Считается установленным, что жизнь на большинстве го­родищ Нижнего Днепра прекращается в нач., II в. н. э. (19, с. 73). Тогда же прекращают свое функционирование и боль­шинство могильников, лишь на Николаевском и Красномаяц-ком погребения совершаются вплоть до III в. н. э. включи­тельно. Выше высказывалось предположение о том, что пра­вобережные нижнеднепровские городища не подверглись раз­рушению на рубеже н. э. при массовом переселении сарматов за Днепр. На левом берегу в это время погибло только Зна­менское городище, а Золотобалковское (находящееся прак­тически напротив) обносится каменными оборонительными стенами.

Выделенные М. И. Вязьмитиной сарматские обрядовые черты в Золотобалковском могильнике, позволившие ей го­ворить о присутствии сарматского этнического элемента в позднескифской среде (в основном, женщины), не нашли, вопреки ожиданиям, антропологического подтверждения. Т. С. Кондукторова, которая проводила сравнительный ана­лиз, пользовалась сериями черепов из Молочанского и Усть-Каменского могильников, оставленных, как уже говорилось, пришедшим в I в. н. э. с востока населением (22, с. 172). Изучив материалы из сарматских погребений Таврии, С. С. Круц пришла к выводу о наибольшей близости их зололотобалковским сериям. Разумеется, Т. С. Кондукторовой не могли быть известны найденные в основном в последние 10 – 15 лет погребения. Тем не менее, сходство антропологи­ческих черт сарматов Таврии и золотобалковских поздних скифов отвечает сразу на несколько вопросов. Во-первых устанавливается присутствие в позднескифской среде сар­матского этнического элемента и очерчивается исходная тер­ритория появления сарматских женщин в Золотой Балке – тав-

рийские степи. Во-вторых, отличие их от населения, оставив­шего Молочанский, Усть-Каменский и Подгороднянский мо­гильники, подтверждает полученные на археологическом ма­териале выводы о преемственности сарматского населения Таврии II в. до н. э. – I в. н. э. Находки на исследуемой тер­ритории нескольких памятников с восточными чертами (Но-гайчинский курган, Давыдов Брод, Первоконстантиновка) го­ворят о том, что какие-то группы пришельцев (аорсы? ) были инкорпорированы в довольно однородную среду Таврии (рок­солан).

Во второй пол. II – Швв. н. э. на исследуемой террито­рии, как и во всем Северном Причерноморье, происходят се­рьезные этно-политические изменения. Судя по данным пог­ребального обряда, в позднесарматское время здесь появ­ляется новое население, принесшие с собой обычай хоронить в яме с подбоем. Этот тип погребального сооружения, ранее бытовавший спорадически, в позднесарматский период коли­чественно преобладает. Характерно, что подбойные могилы во второй пол. II в. н. э. становятся ведущим типом погребаль­ного сооружения от Дона до Дуная. Без сомнения, такая си­туация отражает доминирование носителей этого обряда. Подбойные могилы являются основным типом погребального сооружения позднесарматской культуры Нижнего Поволжья (18, с. 61), откуда они распространились на запад с ее носи­телями. Время появления этого типа могил как массового признака совпадает с началом 2 этапа развития позднесар­матской культуры, характеризующегося интенсивным распрост­ранением его ведущих черт западнее Волги (18, с. 101). В ко­роткое время позднесарматские племена достигли низовий Дуная (23, с. 7). Не исключено, что именно с этой волной связана гибель правобережных позднескифских городищ – исследователи колеблятся в определении точной даты этого события от нач. II в. н. э. (19, с. 73) до II в. н. э. в целом (24, с. 227).

В Таврии позднесарматских погребений немного (16 пунктов). Уменьшается их количество по сравнению с преды­дущим периодом и севернее, в Орель-Самарском междуречье (16, с. 62), почти не известны погребения этого времени меж­ду Днепром и Днестром. Однако они хорошо представлены на двух противоположных концах Европейской Сарматии – в

междуречье Днестра и Прута и в Подонье-Поволжье. Соз­дается впечатление некоторого запустения центральной части степей Северного Причерноморья и концентрации позднесар-матского населения в двух упомянутых регионах. Непрерыв­ное развитие позднесарматской культуры в волго-донском междуречье и в Нижнем Подонье позволяет предположить, что во второй пол. II в. н. э. оттуда откочевала какая-то часть населения, относительно быстро прошедшая причерноморс-ские степи и осевшая в Северо-Западном Причерноморье, на границе Римской империи. Спустя ок. 100 лет образовавшее­ся в Северном Причерноморье готское политическое объеди­нение окончательно раскололо сарматский мир на две части.

1. Глебов В. П. Сарматские погребения с северной ориентировкой III – I вв. до н. э. на Нижнем Дону.– Проблемы охраны и использования археологических памятников в Донбассе. Донецк, 1989.

2. Симоненко А. В. Сарматы в Среднем Поднепровье.– Древности Среднего Поднепровья. К., 1981.

3. Щукин М. Б. Сарматы на землях к западу от Днепра и некоторые события I в. н. э. в Центральной и Восточной Европе.– СА, 1989, № 1.

4. Гудкова А. В, Фокеев М. М. Земледельцы и кочевники в низовьях Дуная I– IV вв. н. э. К., 1984.

5. Гросу В. И. Хронология памятников сарматской культуры Днестровско-Прутского междуречья. Кишинев, 1990.

6. 6. Мачинский Д. А. Некоторые проблемы этнографии восточно-европейс­ких степей во II в. до н. э. – I в. н. э. – АСГЭ, вып. 16, 1976.

7. Амброз А. К. Фибулы юга Европейской части СССР.- САИ, вып. ДI - 30, 1966.

8. Скрипкин А. С. Фибулы Нижнего Поволжья.– СА, 1977, №1.

9. Алексеева Ё. М. Античные бусы Северного Причерноморья. – САИ, вып. П – 12, М., 1978.

10. Шелов Д. Б. Танаис и Нижний Дон в первые века н.э. М., 1978.

11. Симоненко А. В. О периодизации сарматской культуры.– Скифия и Боспор. Новочеркасск, 1989.

12. Полин С. В. Хронология раннесарматской прохоровской культуры.– Актуальные проблемы историко-археологических исследований. К., 1987.

13. Скрипкин А. С. Проблемы хронологии сарматской культуры и ее исторический аспект.– Задачи археологии в свете решений XXVII съезда КПСС. Суздаль, 1987.

14. Щукин М Б. Царство Фарзоя Эпизод из истории Северного Причер­номорья. – СГЭ, 1982. № 47.

15. Симоненко А. В. Фарзой, Инисмей и аорсы.– История и археология Нижнего Подунавья. Рени, 1989.

16. Костенко В. И. Сарматы Самарско-Орельского междуречья III в. до н. э.–IV в. н. э. Днепропетровск, 1986.

17. Вязьмитина М. И. Сарматские погребения у с. Новофилипповка. – ВССА. М., 1954.

18. Скрипкин А. С. Нижнее Поволжье в первые века нашей эры. Саратов. 1984.

19 Щукин М. Б. К предыстории черняховской культуры. Тринадцать сек венций.–АСГЭ, вып. 20, 1979.

20. Костенко В. И. Сарматы в Нижнем Поднепровье (по материалам Усть-Каменского могильника).– Проблемы археологии Поднепровья. Днеп­ропетровск, 1989.

21. Ковпаненко Г. Т Сарматское погребение I в. н. э. на Южном Буге. К., 1986.

22. Кондукторова Т. С. Антропология древнего населения Украины (1 тыс. до н. э. – I тыс. н. э.). М., 1972.

23. Дзиговский А. Н. Позднесарматские племена Северо-Западного Причерноморья. Автореф. канд. дисс. К., 1987.

24. Вязьмiтiна М. Т. Золота Балка. К., 1962.

А. С. Васютин

КОЧЕВНИКИ И ВОПРОСЫ ПРОИСХОЖДЕНИЯ

КЛАДОВ VIII – VII ВВ. ДО Н. Э. НА ЮГЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЧАСТИ СССР

Древние клады разнообразны по составу. Анализу кла­дов посвящены работы некоторых западных исследователей. В частности Р. Брэдли подразделяет их на две группы: 1) клады, спрятанные в минуту опасности с целью их после­дующего возвращения владельцу; 2) клады, зарытые с той или иной обрядовой целью (1).

Примеры конкретно-исторического анализа кладов ли­тейщиков, монет и драгоценной утвари известны и в отечест­венной историографии (2; 3). Кладам VIII – VII вв. до н. э. на юге Европейской части СССР посвящена статья О. Р. Дубовской (4). Четыре из них автор относит к кладам (из Но­вочеркасска, Аксая, Каменки-Днепровской и Преображенс­кого) и характеризует как импортные изделия преимущест­венно кавказского производства. По мнению В. В. Отрощенко и С. А. Скорого, условия обнаружения комплексов с уздой но­вочеркасского типа в курганах северопричерноморской сте­пи заставляют усомниться в правильности трактовки некото­рых из них как вещевых кладов (5). В некоторых случаях (Каменка-Днепровская) в насыпях, где встречены вещи ново­черкасского типа, зафиксированы ненарушенные безынвен­тарные могилы, и они считают, что связь их с указанными кладами более чем вероятна. Однако, в названных работах открытыми остаются вопросы исторической интерпретации, территории распространения, хронологии.

В настоящее время мы располагаем данными о 10 кла­дах VIII – VII вв. до н. э., выявленных на юге Европейской части СССР: Северный Кавказ – 4 (Алтуд, Ессентуки, Бештау, Железноводск), Нижний Дон – 2 (Аксай, Новочер­касск), Украина – 3 (Преображенное, Каменка-Днепровс­кая, Залевки), Молдавия –1 (Пуркары). Большая часть комплексов найдена в насыпях курганов эпохи бронзы – 6, реже на поселениях – 2 и в потайных местах или в тайни­ках – 2. География и культурные ареалы находок доволь­но разнообразны, однако объединяет их стандартный облик и общность происхождения ряда входящих туда компонентов. Это наборы уздечных принадлежностей новочеркасского типа (двукольчатые удила, трехпетельчатые псалии, кольца) в сопровождении кавказских вещей (топор, миска, гривна). Следовательно, северокавказский характер производства большинства этих предметов сомнений не вызывает. Причем, это касается не только бронзовой, но и железной узды, выяв­ленной в насыпи кург. 1 у с. Пуркары в Молдавии (6, с. 10 cл). Встреченные там вместе с кольчатыми удилами железные трехпетельчатые псалии типа 1-А по А. А. Иессену представ­ляют собой копии бронзовой узды новочеркасского типа и, скорее всего, являются северокавказскими по происхождению.

12345678910Следующая ⇒

Поделиться: