Рефлексия, бессознательное, психоанализ

 

19 июня 2009 года на диссертационном Совете психологического факультета МГУ состоялась защита диссертации А. В. Россохина «Психология рефлексии измененных состояний сознания», представленной на соискание ученой степени доктора психологических наук. В качестве официального оппонента я не только внимательно прочитал текст данной диссертации и подготовил соответствующий отзыв, но и с интересом следил за той дискуссией, которая развернулась между официальными оппонентами и диссертантом.

Выступавшие до меня двое официальных оппонентов столь подробно раскрыли основные концептуальные положения обсуждаемой диссертации, что у меня создалось впечатление, что я оказался, как говорится, «третьим лишним». Поэтому у меня не было необходимости подробно говорить об актуальности темы диссертационного исследования А.В. Россохина, о его новизне, эвристичности выдвинутых гипотез, достоверности фактов, обоснованности выводов и всего того, что требуется в соответствии с Положением ВАК, предъявляемым к докторским диссертациям и что нашло отражение в моем письменном отзыве, который месяц тому назад был представлен в данный диссертационный Совет.

Отведенное мне время я использовал для рассмотрения тех дискуссионных вопросов, которые были затронуты как в отзывах на автореферат диссертации, так и в выступлениях других официальных оппонентов.

Прежде всего я не нашел ничего удивительного в том, что обсуждаемая в диссертации А.В. Россохина проблема рефлексии остается, по мнению одного из выступавших, не до конца выясненной. Если бы эта проблема оказалась предельно ясной и не вызывающей никаких вопросов, то можно было бы рассматривать данную диссертацию как своего рода неудачу. Ее ценность как раз и состоит, на мой взгляд, в том, что она порождает желание и необходимость в продолжении исследований, связанных с пониманием существа и смысла рефлексии.

В самом деле, само название диссертации «Психология рефлексии измененных состояний сознания» включает четыре взаимосвязанные проблемы: рефлексии, измененных состояний сознания, рефлексии измененных состояний сознания и, наконец, психологии рефлексии измененных состояний сознания. Каждая из них по-своему значима, трудноуловима и дискуссионна.

Если учесть, что в современных условиях статус психологии как науки подвергается, по выражению одного из участников обсуждения, сомнению, то приходится констатировать необходимость в переосмыслении целого ряда ранее признанных концептуальных положений, включая проблематику рефлексии и измененных состояний сознания. Правда, мне представляется сам факт рассмотрения психологии как не относящейся к науке весьма удивительным на фоне многочисленных научных исследований в сфере психологического знания, тем более в рамках диссертационного Совета. Но, скорее всего, это удивление связано с моей недостаточной компетентностью в тонкостях и нюансах понимания отдельных аспектов психологии как таковой.

Скажу откровенно, внимательно ознакомившись с текстом диссертации, я испытал серьезные затруднения, поскольку попытался прибегнуть к рефлексии над психологией рефлексии измененных состояний сознания, чему посвящено исследование А.В. Россохина. Аналогичные затруднения я испытал вновь и после того, как прослушал вступительное слово диссертанта, изложившего основные положения своего исследования, а также выступления двух официальных оппонентов, которые достаточно глубоко разобрали содержащиеся в нем идеи, поделились своими соображениями и дали соответствующую оценку диссертации в целом.

Тем не менее, в процессе своего выступления я высказал несколько соображений по поводу понимания (или непонимания) существа феномена рефлексии, осмыслению которого посвящена значительная часть первой главы диссертации.

Не знаю, обратил ли кто-нибудь внимание на то, как произносится само слово «рефлексия». Лично я зафиксировал то, что в своей вступительной речи диссертант говорил о рефлекси´ и, делая ударение на последнем слоге. Один из оппонентов говорил о рефле´ ксии, в то время как другой оппонент то о рефлекси´ и, то о рефле´ ксии.

В данном случае меня меньше всего волнует правильность произношения самого термина по-русски. Более существенно другое. Создается впечатление, что приходится иметь дело с чем-то, отвечающим духу одной французской пословицы, звучащей в переводе на русский язык следующим образом: «Когда двое говорят об одном и том же, они говорят не одно и то же».

Мне представляется, что если делается акцент на бессознательном, то целесообразно говорить о рефле´ ксии, если имеется в виду совокупность бессознательных и сознательных процессов, то о рефлекси´ и.

Быть может, для более точного понимания того, о чем идет речь, как раз и следует делать подобное различение путем постановки соответствующего ударения в слове «рефлексия». Другое дело, что при более глубинном осмыслении феномена рефлексии важно проводить различия между физиологическим и психическим содержанием бессознательных процессов, а также иметь в виду, что в рамках психоанализа, на материале которого построена обсуждаемая диссертационная работа, речь идет именно о бессознательном психическом.

Пока же можно констатировать, что среди отечественных ученых нет единообразия даже в произношении термина «рефлексия». Что уж говорить о содержательном и смысловом понимании данного феномена!

Один из выступающих высказал свое недоумение в связи с определением личностной рефлексии как «рефлексии о нерефлексивном», которое положено в основу диссертационной работы А. В. Россохина. Речь идет, на его взгляд, о некой тавтологии, не проясняющей суть феномена рефлексии.

Действительно, понятие «рефлексия о нерефлексивном» может считаться тавтологичным. Однако представляется важным само существо рассматриваемых явлений и процессов, связанных с рефлексивными состояниями сознания, имеющими различную степень выраженности рефлексии. Именно эта проблематика и анализируется в диссертации А. В. Россохина, который воспринял используемый французским философом М. Мерло-Понти термин «рефлексия о нерефлексивном» как приемлемый и исходный для осмысления психологии рефлексии.

Данное обстоятельство не означает, что я согласен с установкой А. В. Россохина, в терминологическом плане разделяющего нововведение М. Мерло-Понти. Более того, термин «рефлексия о нерефлексивном» мне представляется не совсем удачным, но не в содержательном смысле, а в формальном отношении.

В своем выступлении один из оппонентов упомянул имя другого французского философа Ж.-П. Сартра. Мне хотелось бы также обратиться к данному философу, который не только высказал соображения о необходимости развития экзистенциального психоанализа, но и подчеркнул, что это направление психоанализа еще ждет своего Фрейда. Именно Ж.-П. Сартр выдвинул положение, согласно которому рефлексию делает возможным нерефлексивное сознание. Именно он размышлял о спонтанном сознании, о дорефлексивном cogito.

Думается, что в контексте рассматриваемых А. В. Россохиным проблем, связанных с теоретическим и экспериментальным исследованием личностной рефлексии в рамках психоаналитического взаимодействия между терапевтом и анализантом, целесообразнее исходить из понятия «нерефлексивное сознание», а не апеллировать к «нерефлексированной рефлексии» или «рефлексии о нерефлексивном». Во всяком случае, как в терминологическом, так и в содержательном отношении здесь есть над чем подумать.

Точно также предметом дальнейших размышлений могут стать вопросы, касающиеся возможностей и ограничений рефлексивной деятельности сознания, обусловленных пониманием различий между нерефлексированными и нерефлексируемыми психическими содержаниями. Правда, в диссертационном исследовании эти вопросы не подлежат обсуждению и на сознательном уровне рассматривается проблематика, относящаяся исключительно к нерефлексивным психическим содержаниям. Однако на бессознательном уровне А. В. Россохину пришлось, судя по всему, иметь дело с нерефлексируемыми процессами, о чем свидетельствует, в частности, используемый в автореферате диссертации (Россохин, 2009) термин «нерефлексируемые психические содержания»

В одном из отзывов на диссертацию А. В. Россохина высказано соображение, согласно которому выделенные автором четыре рефлексивных уровня (нарративный, диалогический, наблюдающий и ценностный) не имеют общего основания, следовательно, подобное выделение не является правомерным. Мне же, напротив, представляется, что выделение и обоснование данных уровней рефлексии является эвристически приемлемым, теоретически и практически значимым. Ведь дело не столько в том, имеется ли с точки зрения сознания ученого общее основание у отмеченных выше уровней рефлексии, сколько в том, что выделение этих уровней позволяет фиксировать бессознательные процессы и состояния, а также эмпирически работать с ними, что особенно важно в плане исследования психоаналитического дискурса.

Аналогичная картина имеет место и по отношению к той дискуссии, которая связана с размышлениями автора диссертации и официальных оппонентов о понимании сути нарратива и целесообразности использования понятия «внутренний объект». Мне показалось, что в содержательном отношении речь идет об одном и том же. Другое дело, что это «одно и то же» рассматривается с разных точек зрения. Диссертант апеллирует к психоаналитическому материалу, где представления о нарративе и внутреннем объекте воспринимаются и рассматриваются с точки зрения работы бессознательного, в то время как официальные оппоненты исходят из психологии сознания.

Лично у меня распространенная в современном психоанализе теория объектных отношений вызывает ряд вопросов, связанных с нивелировкой субъекта мышления и деятельности до уровня объекта исследования и лечения. К сожалению, многие приверженцы теории объектных отношений в психоанализе настолько привыкли к использованию понятия «внутренний объект», что, не задумываясь о существе дела, не проводят различий между теоретическими конструкциями и тем, что в действительности может иметь место в психике человека.

Стоит отметить, что под воздействием критических соображений со стороны одного из официальных оппонентов по поводу использования А.В. Россохиным понятия «внутренний объект» последний был вынужден признать, что привычное для психоаналитиков данное понятие вызывает у него самого некоторые раздумья относительно того, не стоит ли вместо него использовать термин «внутренняя репрезентация».

Более существенным, на мой взгляд, является то, что в содержательном отношении в психоанализе приходится иметь дело с теми внутренними процессами, которые независимо от их терминологического обозначения являются чрезвычайно важными для психоаналитического видения механизмов работы бессознательного, но не попадают, как правило, в поле зрения многих психологов, акцентирующих свое внимание главным образом на проблематике сознания.

В частности, речь идет о различении в психике человека уровней символического, воображаемого и реального. Исследователю важно понять, на каком уровне психики сформированы те или иные представления человека, какую роль они играют в его мышлении и поведении, а также насколько они способствуют или, напротив, препятствуют его ощущению реальности и пребыванию в ней. Как подчеркивал Ж. Лакан, одна из целей психоанализа заключается в сопряжении воображаемого и символического при конструировании реального.

Меня радует то обстоятельство, что отечественные психологии с интересом обсуждают ту проблематику, которая является важной и существенной для психоанализа. Более того, сам факт защиты диссертации на соискание ученой степени доктора психологических наук, в которой предметом исследования является эмпирический материал психоаналитических сессий, свидетельствует о многом. Однако меня огорчает то, что по-прежнему психологи по возможности стараются избегать употребления термина «бессознательное».

Что касается содержательной стороны диссертационной работы А.В. Россохина, то за исключением некоторых повторов и текстовой несоразмерности отдельных разделов у меня не возникло каких-либо принципиально значимых замечаний. Данная работа является, на мой взгляд, оригинальным, самостоятельным исследованием, свидетельствующим о творческой подходе автора к осмыслению сложного комплекса научных проблем, решении им ряда важных задач, разработке нового метода изучения рефлексии в измененных состояниях сознания и проведении эмпирических испытаний, позволяющих получать конкретные результаты, способствующие дальнейшему развитию теории и практики в сфере психологии, в частности, в области психологии рефлексии измененных состояний сознания.

Хотелось бы обратить внимание лишь на одно обстоятельство, характерное для жанра диссертационных исследований в целом.

Сложилась такая практика, когда авторы диссертаций неизменно демонстрируют то, что вдвинутые им гипотезы оказываются концептуально обоснованными и практически действенными. А ведь подлинно научное исследование может и даже должно в ряде случаев приводить к обратному результату.

Думаю, что ценность любого диссертационного исследования заключается не только и даже не столько в том, насколько убедительно обоснованы и подтверждены выдвинутые в нем гипотезы, научные положения, выводы, рекомендации. Не менее ценным является и порождение той рефлексии, которая по мере освоения текста читателем вызывает у него потребность в постановке вопросов, способных стать стимулом для дальнейших исследований, в данном случае в сфере психологии рефлексии измененных состояний сознания.

Во всяком случае мое вопрошание (прежде всего к самому себе) сводится к следующему:

1. Имеет ли смысл акцентировать внимание исключительно на измененных состояниях сознания, в то время как в реальности чаще приходится иметь дело с изменяющимися состояниями психики человека? В первом случае предполагается некая статика, во втором – та динамика, которая как раз и была объектом эмпирического исследования в диссертации.

2. Если измененные состояния сознания рассматриваются, как правило, с точки зрения патологии или некоего результата, достигаемого с помощью определенных психических техник, то, быть может, есть смысл подумать над тем, а не является ли принимаемое за некий идеал «чистое», «нормальное» сознание одной из разновидностей патологии?

3. Почему в рамках академической психологии (отечественной и зарубежной) чаще всего предпочитают говорить об измененных состояниях сознания, неосознаваемой психической деятельности и значительно реже о бессознательных психических процессах и тем паче о бессознательных пластах сознания? Связано ли это с терминологическими трудностями или интенциональностью сознания, предопределяющей исследовательский интерес ученого на объективное изучение субъективной реальности исключительно с позиций самого сознания? Обусловлено ли это нарциссическим ядром сознания ученого или латентным сопротивлением против признания того, что само сознание является, как это не парадоксально, в немалой степени бессознательным?

4. Является ли различение понятий «Я» и «Эго» (в диссертации используются такие понятия как «наблюдающее Я», «рефлексивное Я», «Ego (Я)», «Эго») терминологическим нюансом, связанным с трудностями адекватного перевода на русский язык зарубежных текстов, или за этим стоят содержательные, имеющий глубокий смысл составляющие, осмысление которых предполагает знакомство с психоаналитическими идеями и концепциями?

5. Почему многие отечественные и зарубежные психологи в лучшем случае с настороженностью, а в худшем случае с предвзятой критичностью относятся к психоанализу (констатируя данный факт, автор диссертационного исследования пишет о том, что «в настоящий момент принято считать, что психоанализ не является наукой, так как не соответствует критериям научности»)? Не свидетельствуют ли нашедшие отражение в диссертационном исследовании результаты эмпирических исследований А. В. Россохина о том, что психоанализ является не только и не столько психотерапией, сколько наукой, основанной на рефлексии и включающей функции научного объяснения и понимания? Если психология является, по крайней мере, для многих психологов, наукой, то почему, вопреки утверждению З. Фрейда о том, что психоанализ – это часть психологии как науки, те же самые психологи не признают за последним его научный статус? Может быть, потому, что соответствующую часть психологии он называл психологией бессознательного?

6. Предполагает ли исследовательская и практическая деятельность психолога такой конечный результат, когда в процессе соответствующей работы у человека будет уменьшена доля неосознанных составляющих его психики и увеличена ее сознательная составляющая, что обеспечит зрелость и стабильность его Я как центра личности, хотя, возможно, это является иллюзией самого ученого, порожденной тем, что он принимает за сознание? Или речь может идти об активизации заложенных природой способностей к самоорганизации, в результате чего смыслообразующим и смыслозначимым для индивида станет не его Я, отождествляемое с «нормальным» сознанием, а Самость, не только включающая в себя бессознательные и сознательные компоненты психики, но и регулирующая их функциональную деятельность, связанную с мышлением и поведением человека?

 

Полагаю, что размышления над этими вопросами могут оказаться отправной точкой для последующего углубленного анализа комплекса проблем, так или иначе связанных с перспективами развития психологии. В этом, как мне думается, состоит одно из несомненных достоинств диссертационного исследования А.В. Россохина, вызывающего желание к продолжению рефлексии о природе рефлексии и измененных и изменяющихся состояниях психики человека.

 

Литература

 

Россохин А. В. Психология рефлексии измененных состояний сознания: Автореф. дис. … докт. психол. наук. М., 2009.

 

2009

 

 

Часть III

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: