Метахимия и философский плюрализм

В первой части книги, стремясь выделить концептуальное уст­ройство химии, мы старались держаться как можно ближе к ней самой как базовой науке. Возможно, у читателя сложилась иллю­зия, что те или иные выводы извлекались непосредственно из са­мой химии. Но это не так. Решающее обстоятельство состоит в не­обходимости изучать химию с метанаучной позиции.

Следует различать химию и метахимию (от греч. meta – за, по­сле). Химия имеет дело с химическими явлениями. Предметом же метахимии является сама химия. Философия химии как раз и пред­ставляет собой метахимию в ее наиболее рафинированном виде.

Философия химии выступает как наука не о химических явле­ниях, а о химии как таковой. Но науки изобретаются людьми. А они руководствуются самыми различными идеалами. Налицо опре­деленный плюрализм, причем, как показывает история развития метанауки, неискоренимый. Развитие как науки, так и метанауки сопровождается ростом их плюрализма, который выражается в вы­движении все новых концепций. Применительно к нашей теме это означает, что нет единственно верного подхода к построению фи­лософии химии. Действительно, речь идет о философии химии. Причем термин «философия» появился здесь далеко не случайно. Он указывает на необходимость обращения к арсеналу философ­ского знания, а он, как известно, накапливался в течение 26 веков. Мы оказываемся в исключительно проблемном, крайне запутанном положении. Необходимо, иного не дано, совместить философию химии с разнообразием философских концепций. В связи с этим кажется, что от желаемой концептуальной стройности философии химии, формированию которой была посвящена вся первая часть книги, вообще ничего не остается, ибо единое целое будет разделе­но на отдельные философские квартиры. Но это всего лишь первое впечатление. Многообразию философских концепций присуще не­которое внутреннее единство, которое в нашем случае во многом

161

цементируется состоянием философии науки. Обилие философских систем не должно нас разочаровывать, ведь речь идет о богатстве философии, альтернативой которому является не что иное, как ее нищета. Разумеется, последней следует всячески избегать.

Настоящего философа наличие проблемных ситуаций должно радовать, ибо именно они интересуют его в первую очередь. Как же подступиться к философскому разнообразию? Мы предлагаем следующий путь. Смело войти в поле философского плюрализма, выделить его составляющие и сделать акцент на тех из них, кото­рые этого заслуживают. Допустим, что выделено сотня философ­ских концепций. Ясно, что далеко не все они в равной степени ак­туальны для философии химии. Следовательно, есть возможность выбрать основные философские направления и работать по пре­имуществу исключительно с ними. Таким образом, философский плюрализм может быть сужен. Разумеется, речь идет о приемлемом сужении философского поля, совместимого, с некоторыми допус­тимыми погрешностями. Никому не возбраняется рассмотреть столько философских концепций, сколько он способен усвоить.

Итак, новый вопрос таков: каким образом можно выделить ос­новные философские направления? В поиске ответа на этот вопрос, очевидно, мы должны учитывать, что живем в начале XXI в. В на­ши дни господствуют совсем не те философские концепции, кото­рые доминировали в античности или даже в Новое время. Но какие же философские концепции нынче в ходу? О них дает представле­ние таблица 2.1¹.

В данном месте книги нет резона детально описывать содержа­ние каждого философского направления, что потребовало бы сотен страниц текста^2. Но, как нам представляется, уместна лаконичная характеристика трех основных философских движений. Это позво­лит ввести читателя, недостаточно знакомого с современным со­стоянием философии, в курс дела. А этим делом в данном случае является единство философии и философии науки.

¹ Соответствующую аргументацию смотрите в: Канке В.А. Основные философские направления и концепции науки. 3-изд. М., 2008.

См. там же.

162

Таблица 2.1 Основные современные философские движения и направления ¹

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Движения	Направления	Главные представители
Аналитическая философия	Логический атомизм	Рассел, Витгенштейн
	Неопозитивизм	Карнап, Райхенбах
	Постпозитивизм2	Поппер, Фейерабенд
	Аналитический неопрагма­тизм	Кун, Куайн, Патнэм
Критическая герменевтика	Феноменология	Гуссерль
	Фундаментальная онтология	Хайдеггер
	Герменевтика	Гадамер
	Философия коммуникатив­ного разума	Хабермас, Апель
Постструктурализм	Философия дискурсивных практик	Фуко
	Деконструктивизм	Деррида
	Философия диферанов	Лиотар

Основатели аналитической философии Б. Рассел, Г. Фреге и Л. Витгенштейн придавали первостепенное значение логическому анализу языка науки. С этой точки зрения любая наука, в том числе и химия, является особым языком со специфической логикой. Можно сказать, что в рассматриваемой концепции абсолютизиру­ется логическая сторона химии. Насколько нам известно, логиче­ский атомизм не оказал существенного влияния на философию хи­мии.

¹ Проведенное нами разграничение далеко не бесспорно, но, как нам представля­
ется, оно задает правильный вектор анализа.

² Постпозитивизм не принято относить к аналитической философии. Дело в том,
что постпозитивисты не разделяют интерес аналитиков к логике. Но их объединя­
ет с ними, по крайней мере, две черты, с учетом которых мы сочли возможным,
преследуя, кроме всего прочего, также дидактические цели, включить постпозити­
визм в аналитическое движение. Подобно аналитикам постпозитивисты интере­
суются в первую очередь институтом науки и относятся к англоязычному фило­
софскому сообществу.

163

Неопозитивисты придали аналитической философии эмпирици-стский характер. Логика выступает у них в индуктивной форме. Имеется в виду, что благодаря индуктивной логике, разработанной в трудах Дж.М. Кейнса, Р. Карнапа и Х. Райхенбаха, можно из экс­периментальных данных извлечь эмпирические законы. Карнапом и Райхенбахом были предприняты попытки реализовать эту про­грамму применительно к физике. До химии у них «не дошли руки». Современные знатоки философии химии не проявляют какого-либо заметного рвения относительно построения философии химии в неопозитивистском ключе. На наш взгляд, неопозитивистские идеи хорошо координируют с хемометрикой. Ее главная задача состоит в вычленении нового знания из массива экспериментальных дан­ных. Но именно этот интерес объединял и объединяет всех неопо­зитивистов.

Постпозитивисты во главе с их несомненным лидером К. Поп-пером выступили против неопозитивистов и, следовательно, про­тив всякого позитивизма. Индуктивный метод для них неприемлем. Поэтому далеко не случайно К. Поппер и И. Лакатос объявили себя рационалистами. Но их рационализм был довольно специфическо­го свойства. Это обстоятельство проявилось, в частности, в том, что они не объявили себя продолжателями дела Декарта, Лейбница и Канта, признанных авторитетов рациональной философии. Пер­вые постпозитивисты сконцентрировали свое внимание на динами­ке теорий. А это было внове. Что касается концептуального уст­ройства теорий, то на этот счет они высказывались не очень точно. Поппер считал себя знатоком философии физики, но в отличие от Райхенбаха он не сумел отметиться в этой области запоминающей­ся работой. Лакатос много писал об устройстве математики, и он действительно был ее знатоком. Но до настоящей философии ма­тематики у него дело так и не дошло.

Поппер и Лакатос – представители рационалистического крыла исторической школы в философии науки. Но есть еще и иррацио-налистическое крыло этой же школы, то есть философского сооб­щества, изучающего динамику теорий. К указанной школе право­мерно относить П. Фейерабенда, а также Т. Куна. В отличие от постпозитивистов-рационалистов эти философы настаивают на не-164

соизмеримости теорий и их зависимости от ненаучного контекста. Оба считали себя компетентными в физике, но не в химии. Впро­чем, даже применительно к физике они не достигли сколько-нибудь существенного успеха в выяснении ее концептуального устройства.

Постпозитивисты отошли от метанаучной позиции, в результате они опасно сблизились с метафизикой. Это обстоятельство всегда вызывало нарекания со стороны аналитических ортодоксов, кото­рые неизменно ставили на первое место институт науки, который они решительно защищают от метафизических вторжений в ее об­ласть. Такую позицию можно приветствовать. Но она не способна развиваться в автономном режиме. Тем или иным способом эта по­зиция должна быть приведена в движение. И вот тут мы воочию сталкиваемся с прагматизмом.

Во второй половине XX столетия в аналитической философии произошел прагматический поворот. Оснований для такого пово­рота было достаточно много. Во-первых, дала о себе знать прагма­тическая традиция, заложенная усилиями американцев Ч.С. Пирса, У. Джеймса и Дж. Дьюи. Очевидно, нет ничего удивительного в том, что после перемещения эпицентра аналитической философии из Европы в США она стала одеваться в прагматические одежды. Во-вторых, прагматический поворот был в значительной степени вызван возрастанием интереса к деятельностной стороне науки, особенно ярко представленной в технических и общественных нау­ках. Этот интерес прекрасно сочетался с основаниями прагматиче­ской философии. В результате современная аналитическая фило­софия превратилась в неопрагматизм вполне определенного толка. Многие лидеры новейшей американской философии, в частности, У. Куайн, Х. Патнэм, Р. Рорти, откровенно признавались в своих особых симпатиях к прагматизму аналитического толка. Уже упо­минавшийся Кун, этого не делал, но и в его работах очень много от аналитического прагматизма.

Следует отметить, что аналитический прагматизм существенно потеснил своего семантического оппонента в рядах аналитической философии. Именно прагматизм господствует в современной ана­литической философии. Это обстоятельство имеет исключительно

165

большое значение для современной философии химии. Она в ос­новном американских корней. А американцы, за крайне редким ис­ключением, являются сторонниками, сознательными или же бес­сознательными, аналитического прагматизма. Вполне естественно поэтому, что в современной философии химии очень многое при­шло из аналитической прагматики. Чаще всего это проявляется в понимании науки как деятельности по достижению определенных целей. Все, что не замыкается на деятельность, например, пред­ставления о принципах, о реальности, существующей безотноси­тельно к человеку, решительно ставится под сомнение. Выше мы неоднократно встречались именно с таким пониманием существа химической науки, когда на первый план выходит операционализм и инструментализм, причем часто в ущерб рафинированной кон-цептуальности.

Обратимся теперь к философскому движению, которое было инициировано выдающимися немецкими философами. Они на пер­вый план выдвинули проблему человека. Все они «вышли» из Кан­та. Для них основополагающее значение имеют знаменитые кан-товские вопросы: что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться? Что такое человек? Философ-аналитик может при­знать правомерность этих вопросов. Но он непременно предложит путь их прояснения. Химикам он предложит обратиться к химии, и уже на этой базе выяснить природу человека, в данном случае хи­мика. Но философа немецкой чеканки такой путь не устраивает. Он предлагает выяснить возможность самой науки, ее, как бы выра­зился Кант, априорные предпосылки. Философу-аналитику такой подход кажется метафизическим, поэтому он его отрицает. Не бу­дем торопиться с окончательными выводами. Обратимся к новаци­ям немецких философов.

Эдмунд Гуссерль выступил от имени феноменологии. Науки возможны постольку, поскольку благодаря своему сознанию чело­век усматривает в синтезе переживаний эйдосы, то есть научные концепты. По поводу того, каким именно путем осуществляется синтез переживаний, он сообщал немногое. Почему? Потому что отказывался от анализа трудностей конкретных наук. При анализе проблемы визуализации мы уже отмечали, что Гуссерль рассмот-166

рел основания геометрии. Но геометрия является для него всего лишь подтверждением уместности феноменологии. Актуальные проблемы самой геометрии, например, неэвклидовой, его мало ин­тересуют. Все заканчивается рассуждениями о геометрических идеализациях.

В философии химии о феноменологии вспоминают главным об­разом тогда, когда речь заходит о ментальности. Это объясняется особым интересом феноменологов к работе сознания. Но, как уже отмечалось, феноменологи не уделяют должного внимания специ­фике ментальной сферы в различных областях науки. Для них соз­нание химика функционирует точно так же, как сознание экономи­ста. Но, разумеется, с этим трудно согласиться. Отказ от метанауч-ной позиции не позволяет феноменологам понять специфику мен-тальности, меняющей свое содержание от одной науки к другой.

Мартин Хайдеггер, будучи учеником Гуссерля, довольно реши­тельно отказался от феноменологии в пользу так называемой фун­даментальной онтологии. Он безапелляционно заменил в качестве основания всякого философствования ментальность на язык. Бес­спорно, речь идет об исключительно революционном шаге. Все исследователи, которые считают химию языком, в том или ином виде продолжают дело Хайдеггера (но и Витгенштейна! ). Можно, конечно, вспомнить Антуана Лавуазье и его подвиги в деле разви­тия языка химии, совершенные более чем за сто лет до Хайдеггера. Но знаменитый французский ученый, отмечая актуальность разра­ботки языка химии, оставался в рамках нововременной философ­ской традиции понимания языка как проявления ментальности. И вот именно эту традицию Хайдеггер разрушил.

Итак, язык актуальнее ментальности. Что дальше? Почему воз­можна наука, в том числе химия? И тут мир услышал от Хайдегге-ра нечто довольно невразумительное. Оказывается, наука возмож­на как искажение подлинного, философского языкового мышления. Хайдеггер демонизирует науку. Но с такой установкой, по сути, в философии химии делать нечего. И вновь мы встречаемся с ситуа­цией превознесения метафизики, а не науки.

Ученик Хайдеггера Ханс-Георг Гадамер стал основателем осо­бой герменевтики, герменевтики бытия. И ему мы задаем наш са-167

краментальный вопрос: что такое наука и как она возможна? Он не спешит с ответом на него. Люди должны слушать друг друга, вжи­ваться в традицию, вырабатывать консенсус, расширять свои гори­зонты посредством диалектики вопросов и ответов. А наука? -вновь назойливо напоминаем мы о себе. А наука, по Гадамеру, од­нообразна, ибо руководствуется методами, которые «убивают» упомянутую выше диалектику. Еще раз мы вынуждены разочаро­вано развести руками. У Гадамера была возможность настоять на необходимости сотрудничества ученых, в частности химиков, раз­вития их концептуальности посредством диалогов. Но всеми хо­рошими эпитетами он награждал исключительно искусство и фи­лософию, но никак не науку и философию науки.

Самый известный современный немецкий философ Юрген Ха-бермас совместно со своим товарищем Карлом-Отто Апелем из­вестны как изобретатели философии коммуникативного разума. Хабермас склонен называть изобретенную им теорию философией коммуникативного действия, демонстрируя свою близость к праг­матизму с его особым интересом к феномену деятельности. Апель же считает себя изобретателем трансцендентальной прагматики (он соединяет трансцендентализм Канта с прагматизмом Пирса). По­чему возможна наука? Потому что люди способны к зрелому дис­курсу между собой, добиваясь во взаимной критике друг друга со­гласия консенсуса. Оба, Хабермас и Апель, стартуют от герменев­тики Гадамера, но она для них неприемлема, ибо в ней недостает критичности, зрелости, ответственности за принятия прагматиче­ских решений. Наши герои не имеют ничего против науки, но они признают лишь один вектор интерпретации философия => наука, но не наука => философия. Следуя их философскому рецепту, мы должны интерпретировать химию, равно как и философию химии, в качестве результата зрелого дискурса членов химического сооб­щества. С этим не только можно, но и следует согласиться. Но мы ничего не сможем сказать о специфике философии химии. Вот в чем беда. Хорош и рецепт ответственности за принятые решения.

Но что означает ответственность в области химии? Ответа на этот вопрос нет.

168

Таким образом, согласно нашему краткому очерку современная немецкая философия кульминирует в критической герменевтике, или в философии коммуникативного разума, конституируемого в зрелом дискурсе. Эта философия привлекательна, но и ей недостает проникновения в существо науки.

Довольно влиятельна в современном мире также французская философия второй половины XX в., известная под именем «пост­структурализм». Структурализм, самым ярким представителем ко­торого был Клод Леви-Стросс, выступал от имени науки. Почему возможна наука? Потому, что люди способны выделять структуры, устойчивые отношения, связывающие элементы той или иной при­роды. Постструктурализм отрицает структурализм. Согласно Ми­шелю Фуко, характерная особенность человеческого сообщества состоит в развитии дискурсивных практик, в которых много ано­нимного, изменчивого, неподвластного законам логики. Наука воз­можна, но лишь тогда, когда дискурсивные практики достигли не­которого порога. Она знаменует собой относительно бедный тип дискурсивной практики, который заслуживает не только постоян­ного обновления, но и разрушения. Если бы Фуко заинтересовался химией (его пристальное внимание привлекала медицина), то ему была бы особенно интересна алхимия и ее путь превращения в хи­мию. Его внимание привлекает странное. А странного в алхимии побольше, чем в химии. Фуко способна заинтересовать история становления науки, но не она как таковая. Может ли историк химии последовать за Фуко? Разумеется, может. Но он будет в основном констатировать исторические события. Фуко не признает, что раз­витая теория является ключом для понимания неразвитой теории. Но без этого невозможна интерпретация истории науки. У него есть история науки, но у него нет философии науки.

Жак Деррида также не признает структуры, в частности, науч­ные законы. Он везде видит апории, которые можно и нужно пре­образовывать, но в результате одни апории сменяют другие. Воз­можна ли наука? Нет, не возможна. Почему? Потому что она исхо­дит из предположения о возможности преодоления апорий. В дей­ствительности же именно они являются жизненным нервом нашей жизни. Если бы Деррида рекомендовал искать апории с тем, чтобы,

169

преодолевая их, придать развитию науки новые импульсы, то с ним следовало бы решительно согласиться. Но его рецепт совсем дру­гой, а именно, откажитесь от науки в пользу философской апоре-тики. И вновь мы имеем дело все с тем же антиметанаучным син­дромом.

Жан-Жак Лиотар везде видит языковую игру, в которой участ­вуют антагонисты. Жизнь – это игровая прагматика, в ней каждый желает что-то выиграть. Возможна ли наука? – Нет, не возможна, ибо наука занята поиском истины, а в наши дни она мало кого ин­тересует. Поскольку люди соперничают друг с другом, постольку между ними всегда имеет место принципиальное несогласие, ди-феран. Дифераны – вот что главное в нашей жизни. Если бы Лио-тар рекомендовал нам обращать особое внимание на споры хими­ков и философов химии, то следовало последовать его совету. Хи­мия и философия химии представляют собой действительно не­скончаемые споры, дискуссии, поражения одних и победы других. Но при этом происходит рост научного знания, причем как в облас­ти химии, так и в области философии химии. Лиотар же видит лишь локальные споры, а не линии трансдукции.

Итак, мы рассмотрели основные установки трех господствую­щих в современной философии движений. По сути, речь шла о тех эпистемологических ценностях, которые используются или же мо­гут использоваться в философии химии. Пикантность ситуации со­стоит в том, что любой химик в той или иной форме непременно культивирует определенные познавательные ценности. Пока еще никому не удавалось полностью абстрагироваться от них. Химик может руководствоваться устаревшими ценностями, заимствован­ными из прошлых эпох. Но даже в этом случае он не избегает ин­ститута эпистемологических ценностей. И к тому же так или иначе использует и новейшие ценности, ибо, живя в начале XXI в., не­возможно полностью быть свободным от ценностей этой эпохи. Впрочем, эпистемологическая ситуация меняется от одной группы исследователей к другой. На это обстоятельство следует обратить пристальное внимание.

Во-первых, следует указать на группу авторов, которые в своих книгах и статьях о химии ни одним словом не указывают на свои

170

философские пристрастия. Можно подумать, что они начисто ли­шены их, что химик в состоянии вообще обойтись без каких-либо ценностей. Это мнение ошибочное. При ближайшем рассмотрении всегда можно выяснить те эпистемологические ценности, которы­ми руководствуется тот или иной автор. Но не искушенному в фи­лософии человеку трудно выявить философское лицо автора. Ему, как правило, невдомек, что автор, например, учебника химии, чув­ствуя себя крайне неуверенно в философии химии, избегает всяче­ского их упоминания. Со стороны таких авторов нередки едкие и ироничные замечания в адрес философии химии и, особенно, фи­лософии, которые являются не чем иным, как проявлением их со­ответствующей некомпетентности. Часто профессиональная судьба химика складывает на основе недоразвитой философии.

Вторая группа химиков состоит из авторов, которые при случае ссылаются на определенных философов. Этим они демонстрируют свое доброжелательное отношение к философскому сообществу, но не более того. Какой-либо упорядоченной философской позицией они не обладают.

Третью, интересующую нас группу авторов, составляют про­фессиональные философы химии. От них мы вправе ожидать чет­кой философской артикуляции. Но, как ни странно, даже рассмат­риваемые авторы оставляют читателей их произведений в неведе­нии относительно их философских пристрастий. Они поступают так, видимо, постольку, поскольку не желают связывать себя оп­ределенными обязательствами относительно философских движе­ний и направлений. Как бы то ни было, ситуация является дву­смысленной. Почему бы не заявить о своей философской позиции? Если этого не делать, то создается впечатление, что автор выступа­ет с единственно верных позиций. Именно такой позиции придер­живаются многие авторы, но при этом они оказываются не в ладах с философским плюрализмом.

Наконец, четвертую группу авторов образуют исследователи, которые стремятся быть в философском отношении с читателями максимально искренними. Автор данной книги относится именно к этой группе исследователей.

Но, может быть, наше утверждение о принадлежности любого автора к той или иной философской установке является не более

171

чем правдоподобной гипотезой, и, следовательно, она может быть оспорена? Мы так не считаем, причем исключительно постольку, поскольку обнаруживаем упомянутую выше принадлежность бук­вально у каждого автора. На этот счет нами не обнаружено абсо­лютно никаких исключений. Эрик Сэри, главный редактор журнала «Foundations of chemistry», тяготеет к аналитическому неопрагма­тизму. Йоахим Шуммер, главный редактор часто нами цитируемо­го журнала «Hyle», принадлежит к школе немецких философов, возглавляемой Хансом Ленком – сторонником так называемого ин-терпретационизма^1. Выше мы часто упоминали работы известного химика и философа химии Пьера Ласло. Он явно тяготеет к фран­цузскому постструктурализму. Этот ряд имен можно продолжать до тех пор, пока не будут перечислены все авторы, пишущие о хи­мии и философии химии.

Итак, в современной философии химии вопросу о специфике философских предпочтений ее героев не уделяется должного вни­мания, а между тем оно необходимо. В его отсутствие философия химии не справляется с темой плюрализма. Она исподволь начина­ет подменяться монопозицией, которая не способна учесть богат­ство современной философии. Разумеется, задачи, решаемые со­временным философом химии, многогранны. В частности, ему не­обходимо определиться относительно актуальности современной философии для философии химии. К сожалению, абсолютное большинство представителей современной философии заражены антиметанаучным синдромом. Им кажется, что философия разви­вается независимо от науки. К счастью, это заблуждение не отме­няет актуальность изобретаемых ими философских систем для фи-

¹ Ленк опирается на творческое наследие И. Канта, особенно на его концепцию трансцендентальной схемы. Основная линия его рассуждений такова: в качестве прагматического существа человек может состояться лишь в том случае, если он задействует свое творческое воображение. Поступая таким образом, он вырабаты­вает образцы интерпретации, то есть создает некоторые схемы, которые затем, в процессе его жизнедеятельности, модифицируются. Прагматический разум вместе с тем оказывается и познающим. Сам человек конструирует условия своего позна­ния. В силу этого основания Ленк часто характеризует свой интерпретационизм в качестве трансцендентального, ибо объясняется происхождение принципов по­знания и конструктивного мероприятия.

172

лософии науки, в том числе для философии химии. Почему это воз­можно? Потому что исподволь, порой незаметно для себя, филосо­фы, причем даже те, которые демонизируют науку, тем не менее, аккумулируют в своих концепциях, если не все, то, по крайней ме­ре, некоторые достижения науки. С учетом этого обстоятельства философ химии должен непременно перевести в метанаучный план достижения субстанциальной философии. Как это делается, было продемонстрировано выше. Вряд ли найдется философ химии, ко­торый последует за Деррида во всех его деконструктивистских изобретениях, часто несовместимых с научным материалом. Но его внимание к апоретике достойно внимания философа химии. Соот­ветствующие примеры можно привести относительно любого фи­лософского направления, завоевавшего, как показывают соответст­вующие анализы, права высокого мировоззренческого гражданст­ва, далеко не случайно. Познай в философском отношении и себя, и других. В противном случае твое понимание философии химии будет весьма ограниченным. Философия химии – это плюралисти­ческое мероприятие.

Этика химии

Этика – философская дисциплина. Как ни странно, философия химии длительное время развивалась безотносительно к этике. Считалось, что этика актуальна в деле регулирования общежития людей. В естествознании же, в том числе в философии химии, вро­де бы она неактуальна. Однако бурное развитие химии, особенно синтетической химии, развеяло предубеждение химиков против этики. Не может быть свободной от этики область деятельности людей, в рамках которой они производят взрывчатые и отравляю­щие вещества, яды и химикаты, способные оказать нежелательное воздействие и на людей, и на природу. Перед лицом нежелатель­ных последствий своих же собственных действий, люди неизменно обращаются к этике. Об этом в яркой форме свидетельствует исто­рия осмысления феномена техники. После Хиросимы и Нагасаки этика заняла в философии техники центральное место. В филосо­фии химии ситуация другая. Здесь этика всего лишь набирает обо-173

роты, пребывая в тени эпистемологии. Тем не менее, в актуально­сти этики химии уже мало кто сомневается.

В 2000 году журнал «Hyle» опубликовал перечень проблемных вопросов по этике химии, предлагая авторам высказаться по их существу. Они действительно заслуживают пристального внима­ния. Приведем их полный список^1.

Профессиональная этика

• Доступны ли профессиональные кодексы поведения химиче­ских сообществ философскому анализу, согласуются ли они с ним? В каком отношении отличаются эти кодексы друг друга и от ко­дексов других профессиональных и научных обществ?

• Существуют ли моральные идеалы, которые лежат в основе специфических этических химических норм?

• Чему мы можем научиться на примере функционирования «патологической науки» (аномальная вода, холодный синтез и т.п.) и эксцессах неудачного научного поведения?

• Существуют ли специфические типы и проблемы ущербных поведений, характерные именно для химии?

• Необходимы ли для химических исследований (включая оценки, публикации и документации) специфические формы дове­рия среди коллег по сравнению с положением дел в других науках?

• Фактическое химическое исследование следует за специфи­ческой моралью или неморальными величинами?

• Соответствуют ли актуальные методы химии (включая ис­следование, оценку, публикацию и документацию) их ценностям?

• Должно ли химическое исследование основываться на мо­ральных или неморальных ценностях? Если да, то почему? Если нет, то почему?

• Каким образом когнитивные (познавательные) и методологи­ческие ценности соотносятся с моральными ценностями химиче­ского исследования?

• Как коммерциализация химического знания повлияла на или изменила традиционные когнитивные ценности?

¹ Hyle invites papers for a special issue on Ethics of Chemistry // Hyle – international journal for philosophy of chemistry. 2000. V. 6. No. 2.

174

• Можно ли обнаружить специфические корни профессиональ­
ной этики в истории химии и алхимии?

Химия и общество

• Характерны ли для химиков как научных работников, осо­
бенно для аналитиков и синтетиков, ввиду их знаний, способно­
стей и практик, специфические типы философски обоснованной
ответственности и обязанности (активные или пассивные) перед
международным сообществом? Существует ли философский путь
оправдания или ограничения “свободы исследования” в химии?

■ Изменилось ли химическое исследование специфическим об­разом ввиду конфликта интересов, например, научных и социаль­ных, национальных и международных, финансовых и публичных и т.п.?

■ Какие уроки следует извлечь из исследований с неблагопри­ятными последствиями, касающихся опытов с живыми существа­ми, производством вооружения, созданием новых лекарств, экспе­риментами с животными и т.п.?

■ В каком отношении содействует химия неэкономическому развитию общества (например, моральному, политическому, ин­теллектуальному, эстетическому и т.п.)?

■ Определяет ли химия пути самооценки людьми и обществом своей собственной природы?

■ Не реализуется ли в химии тип рациональности, способный вызвать конфликт со здравым смыслом или политической рацио­нальностью?

■ Существуют ли внутренние причины, нуждающиеся в фило­софском и социально-историческом анализе для преодоления от­рицательного общественного образа химии как науки (в связи с повышенным вниманием к проблемам сохранения окружающей среды)?

■ Инициирует ли химия, в отличие от других наук, надежды, страхи, или другие чувства, которые должны анализироваться пси­хологическими или феноменологическими средствами?

■ Каким образом этика химии должна быть включена в универ­ситетские программы химии?

■ Какую роль должна играть этика химии в публичной поли­тике?

175

■ Какие уроки следует извлечь в пользу этики науки вообще и особенно этики химии из участия ученых в широко известных об­щественных делах, например таких, как Манхэттен проект?

Как видим, вниманию философов химии были представлены ак­туальные вопросы. Ставилась задача развить их в систематической форме. А для этого нужна была определенная концепция этико-химической направленности. Но именно ее как раз и не было. Журнал «Hyle» опубликовал около десятка статей, в которых пред­принимались попытка представить этику химии в тщательно выве­ренном концептуальном виде. Наиболее значимыми оказались ис­следования таких видных философов химии, как Дж. Делире и Й. Шуммер. Каждый из них шел непроторенными путями.

Джузеппе Делире начал свое исследование с рассмотрения со­отношения этики и науки^1. Во-первых, он убежден, что в совре­менных условиях рассуждать следует не просто о нравственности, а иметь в своем распоряжении хорошо отлаженную теорию, этику (ethics). Во-вторых, Делире решительно высказывается в пользу аксологии, оперирующей ценностями. Его не устраивает деонтоло­гия (от греч. deon - долг), в которой речь идет об обязанностях лю­дей. Делире привлекает не этика долга, а ценностная этика. В-третьих, он делает свой наиболее значимый философский ход, а именно - интерпретирует этику ценностей с позиций теории при­нятия решений. Суть этического дела видится им в том, что человек, оказавшись в ситуации риска, делает соответствующий выбор, за который ему необходимо нести ответственность. Риск, выбор, ответ­ственность - таковы главные концептуальные ориентиры итальян­ского исследователя. Он приводит следующие три формулы.

R(n) = W(n) * P(n),                                  (1)

G(p) = D(p) * P(p),                                  (2)

C ( n, p) = G ( p ) / R ( n ).                                (3)

Согласно формуле (1) риск R ( n ) определяется вероятностью не­гативного (n) исхода P(n) и его величиной (весом) W ( n ). Формула (2) выражает связь характеристик позитивного исхода (p), его ве-

¹ Del Re G. Ethics and science // Hyle – intern try. 2001. V. 7. No. 2. P. 85–102.

176

роятности P, желательности D и выигрыша G. Наконец, формула (3) определяет величину стоимости выбора C(n, p). Она тем выше, чем больше выигрыш G(p) и меньше величина риска R(n). Аргу­ментация итальянца выглядит очень убедительно в той ее части, которая касается включения этики в научный контекст. Традици­онной проблеме добра дается вполне конкретное не метафизиче­ское, а научное истолкование. И это в условиях, когда традицион­ная этика со времен Аристотеля пребывает в метафизических оде­ждах.

К сожалению, Делире столкнулся с существенными трудностя­ми при объяснении института ценности. Выбор-то осуществляется в соответствии с некоторыми ценностями. В таком случае необхо­димо объяснить, откуда они берутся. Если из науки, то какой? На­учно ориентированный Делире не находит ответа на этот вопрос в науке. Приводимый им список ценностей включает деньги, власть, физиологическое удовольствие, признание живых существ, спра­ведливость, мудрость, красоту, любовь к отчизне, взаимную привя­занность друг к другу членов семьи^1.

Список этих ценностей приведен в произвольной форме. А ме­жду тем в науке действительно есть действительный адресат цен­ностей. Это – концепты всех прагматических наук, причем как ба­зовых наук, так и метанаук. Если вы желаете иметь дело, например, с экономическими ценностями, то необходимо обратиться непо­средственно к экономическим наукам. Стоимость, ставка процента, прибыль, личный доход, многие другие концепты экономических наук как раз и являются экономическими ценностями. Самые ра­финированные ценности поставляют именно науки. Менее рафи­нированные ценности содержатся в составе донаучных концепций.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: