История вопроса и намерения автора

ПРОГУЛКИ С ПАЛАЧОМ

 

КАЗНИ, ПЫТКИ

И СУРОВЫЕ НАКАЗАНИЯ

В ДРЕВНЕМ РИМЕ

 

 

Москва 2003

Памяти всех невинно павших

от рук палачей и террористов.

 

Ликует буйный Рим… торжественно гремит

Рукоплесканьями широкая арена:

А он – пронзённый в грудь – безмолвно он лежит

Во прахе и крови скользят его колена…

 (М.Ю.Лермонтов).

 

…нет зверя свирепее человека, совмещающего      в себе дурные страсти и власть.

(Плутарх).

 

Прорвалось наружу вдруг всё то, что до сих пор таилось внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами, консулами, преторами, трибунами, кандидатами на все эти магистратуры или состоявшими в этих должностях; теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданьями, называли слугу спасителем и господином.

(Аппиан).

 

Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть.

(А.И.Герцен).

 

 

В книге освещается малоизвестная мрачная сторона жизни древних римлян. Рассмотрены древнеримские казни, пытки и суровые наказания, дана их правовая и нравственная оценка. Освещены изуверства и издевательства, бытовавшие в Древнем Риме, обрисованы древнеримские доносчики, рассказано о массовом терроре в период римских гражданских войн.

Материал почерпнут из широкого круга античных исторических и художественных источников. Приложен справочный аппарат.

Книга адресована всем, кто интересуется историей общества, культуры и права.

ВВЕДЕНИЕ

 

Постановка проблемы

 

Римское законодательство выработало и применяло на практике понятие степени наказания в зависимости от тяжести преступления. Вместе с тем кодекса, определявшего, какие деяния являются преступными и каких наказаний они требуют, в Древнем Риме не существовало [Немировский. История древнего мира, ч. 2-я, с.46]. Уголовное законодательство римлян, по словам Т.Моммзена, было «беспримерно шатким и неразвитым» [Моммзен. 1999, т. 1-й, с.346, примеч.**]. В конкретных случаях вид и способ применения наказания устанавливался по-разному: или определённым законом, или правовой традицией, или судейским усмотрением с учётом качества преступления, личности преступника и сущест­вую­щих прецедентов [Омельченко. Римское право, с.80].

В расчёт могли приниматься и чисто технические условия применения наказаний. Так, при отсутствии досягаемого водоёма казнь отцеубийцы посредством утопления в кожаном мешке вынужденно заменялась растерзанием дикими зверями или распятием на кресте.

Отмеченные свойства было бесспорным достоинством римской правовой системы, обеспечивающим её гибкий подход к совершённому правонарушению, к личности подсудимого и к условиям исполнения наказаний. Однако те же свойства создавали почву для произвола при их назначении и применении, приводя порой к несоразмерности наказаний и совершённых преступлений, а часто – и к самочинным палаческим расправам над невинными людьми. В игру здесь вступали, наряду с общественно-политическими соображениями, и эт­но­­психи­чес­кие силы, исследованные Л.Н.Гумилёвым (см. [Гумилёв. Этносфера, с.113–119, 121]; [Гумилёв. Этногенез и биосфера Земли, с.267, 284–285, 418]).

Судейский произвол в таких случаях усугублялся тем, что, в отличие от гражданских дел, инициатива возбуждения уголовного судебного преследования против подозреваемого принадлежала не только потерпевшей стороне, но и должностному лицу, которое также на­зна­чало наказание [Омельченко. Всеобщая история государства и права, с.205].

Следует помнить также о том, что в Древнем Риме отсутствовало понятие должностной компетенции высших чиновников, т.е. определённой и ясно ограниченной сферы их деятельности, и поэтому не было привычного или, по меньшей мере, известного нам разграничения законодательной, судебной и исполнительной властей (такое разграничение было отчётливо проведено только в XVIII в., в трудах Шарля Луи Монтескьё, и законодательно закреплено в Конституции США в 1778 г. [Политология, с.308]). Напротив, римляне твёрдо стояли на том, что суд является главной функцией государственной и общественной власти, составляя с ними единое целое. Римские высшие магистраты были в одно и то же время и правителями, и военными вождями, и законодателями, и судьями, и надзирателями за исполнением законов и судебных решений.

Выявление правовой обоснованности наказаний, практиковавшихся в Древнем Риме, а также способа их применений – тема большого самостоятельного исследования, выходящего далеко за пределы настоящей книги. В дальнейшем мы затрагиваем эту тему лишь в той мере, какая продиктована задачами нашей книги и подкреплена материалом обследованных источников.

И сами способы наказаний, и процедура их исполнения нередко носили у римлян, особенно в древности, обрядово-симво­ли­ческий характер. Это, в свою очередь, определялось происхождением карательных процедур, их связью с соответствующими этническими и религиозными представлениями, в том числе заимствованными у других народов. Выявление этих особенностей – важная задача, которая должна решаться также отдельно и в другом месте.

Система карательных мер в Древнем Риме, как и во всех древних государственных образованиях, была далеко не безразличной к сословному делению общества. Социальные верхи, в которых шла неустанная борьба за обладание властью и богатством, при всей звериной жестокости этой схватки, ревностно заботились о своём привилегированном положении при определении наказаний. Эта особенность нашла своё прямое выражение в древнеримском законодательстве и широко применялась на практике (см. [Кистяковский, с.35, 113–118, 138–139], [Штаерман, с.229–230], [Лившиц. Классовая борьба в Иудее и восстания против Рима, с.96–08). Мы учитываем указанное обстоятельство в той мере, какая определялась доступными нам источниками.

Интересным и важным является вопрос об эволюции древнеримских карательных мер, их преобразовании в связи с социальным и нравственным развитием общества. Имеющиеся сведения об этом, к сожалению, скудны, отрывочны и не всегда надёжны. Мы приводим их в качестве сопроводительных при освещении соответствующего материала.

 

Вступительные замечания

 

По степени жестокости и неотвратимости (критерии которых, впрочем, далеко не бес­спо­р­ны) традиционные древнеримские казни можно разделить на пять разрядов:

1) обы­чные;

2) квалифицированные;

3) уме­­­ренные;

4) смягчённая;

5) казнь проскрибированных в виде упреждающего самоубийства;

6) психологическая казнь.

К особым казням относятся шесть разновидностей:

I. Побитие камнями как самосуд толпы.

II. Отдача в актёры-смертники.

III. Экзотические казни:

1) перепиливание;

2) растерзание толпой;

3) разрывание тела;

4) затаптывание;

5) разбиение о стену;

6) умерщвление голодом;

7) растерзание хищными рыбами;

8) подвешивание на крюке;

9) растерзание собаками;

10) насильственное кровопускание;

11) умерщвление подстроенным кораблекрушением;

12) казнь под корзиной;

13) умерщвление банным паром и жарой;

14) Метеллова казнь;

15) умерщвление бессонницей;

16) казнь в мешке с ядовитыми змеями;

17) умерщвление под тяжестью статуй;

18) умерщвление под колёсами повозок.

IV. Казни как продолжение и завершение истязаний (засечение розгами и плетьми, забивание насмерть палками, плетьми, цепями);

V. Децимáция.

VI. Ритуальные казни.

Особые казни выделены в самостоятельный разряд потому, что их первые три группы не предусмотрены римским законодательством; четвёртая группа пред­ста­в­ляет собой промежуточный тип между телесным наказанием и собственно казнью; пятая применялась только за воинские преступления; шестая представляла собой человеческие жертвоприношения, совершавшиеся согласно древнеримской религиозной обрядности и религиозным представлениям.

Существовали также казни, которые из-за особенностей их описания в трудах римских историков относятся к неясным и спорным случаям. Они рассмотрены отдельно.

 

Обычные казни

 

В их состав входят семь разновидностей:

1) обезглавливание;

2) закалывание мечом, кинжалом, ножом;

3) перерезание горла;

4) удушение;

5) сбрасывание с Тарпейской скалы;

6) утопление;

7) умерщвление ядом.

1. Обезглавливание (animadversio = decollatio) имело две технические разновидности:

1) обезглавливание мечом (animad­versio gladio);

2) об­е­­з­гла­в­ли­ва­ние секирой, топором (percussio secūri).

Круг правонару­шений, которые карались обез­глав­ли­ва­ни­ем, в источниках по истории римского права не очерчен.

По свидетельству античных историков, умерщвление топором выс­ших сановников считалось в Древнем Риме позорной казнью [Иосиф Флавий, с.79, примеч.]. Согласно Плутарху, основатель древнеримской республики Луций Юний Брут (не путать с Марком Юнием Брутом, убийцей Юлия Цезаря) именно такой расправе подверг своих сыновей за их участие в предательском заговоре: «…[Ликторы – личная стража сановника] схватили молодых людей, сорвали с них одежду, завели за спину руки и принялись сечь прутьями, и меж тем как остальные не в силах были на это смотреть, сам консул, говорят, не отвёл взора в сторону, сострадание нимало не смягчило гневного и сурового выражения его лица – тяжёлым взглядом следил он за тем, как наказывают его детей, до тех пор пока ликторы, распластав их на земле, отрубили им топорами головы» [Плутарх, т. 1, с.187 (Попликола VI)].

Плутархов эпитет суровый через громаду лет прорвётся в сочинения Г.В.Ф.Гегеля, подчёркивавшего римскую «суровость по отношению к семье, эгоистическую суровость, составлявшую впоследствии основное определение римских нравов и законов» [Гегель, с.310].

Почему же казнь с применение топора считалась римлянами позорной? Ответ прост: топор применялся ими для умерщвления жертвенных животных. Это явствует из следующего сообщения Флора: «…на­ших послов, на законном основании требовавших возмещения убытков, они [иллирики] убили, и даже не мечом, а топором, словно [ритуальные] жертвы…» [Флор, с.73 (Иллирийск. войны, II, 5, 2)]. Об устойчивости такого противопоставления топора и меча свидетельствует эпизод в явно поддельном сочинении «Властелины Рима»: «…на его [императора Каракаллы] глазах воины поразили ударом топора и убили Папиниана, после чего император сказал убийце: “Тебе следовало исполнить мой приказ мечом”» [Элий Спартиан, с.114 (IV, 1)].

Казнь с применением топора могла производиться не только в форме обезглавливания, но и другим, «укрупнённым» способом. У Горация читаем:

 

…храбрейшая всех Танаид, не задумавшись, разом

В руки топор ухватив, пополам богача разрубила!

                                         [Гораций, с.210, сатиры I, 1).

 

Делая поправку на художественный гиперболизм этой сцены, позволительно всё же допустить, что в основе её лежали пусть не частые, но подлинные происшествия, о которых Гораций, прошедший через кровавое горнило гражданской войны, знал, конечно же, не понаслышке.

Подчас римские толстосумы и матёрые чиновники смаковали обезглавливание как особо пикантное зрелище. Так, чтобы позабавить своего капризного мальчика-лю­бо­вника, современник императора Веспасина, жвачное животное в тоге сенатора Луций Фламинин «велел привести одного из приговорённых к смерти и, позвав ликтора, приказал отрубить человеку голову здесь же на пиру» [Плутарх, т. 2, с.42 (Тит, XVIII)]. Ликторы, как уже знает читатель, действовали в таких случаях топором, поэтому представляется излишне категоричным утверждение, согласно которому орудием обезглавливание в период Империи служил меч, а в эпоху Республики – топор (см. [Гладкий, с.302]).

В изложении того же застольного-сексуального эпизода Ливием, дамский угодник рубанул голову жертве без лишних затей, собственноручно: «…консул пригласил на пир известную гетеру, в которую был влюблён до беспамятства. Там, похваляясь своими подвигами, он среди прочего рассказал своей гостье, как строго он ведёт дознание по уголовным делам и сколько осуждённых у него в темнице ждёт исполнения смертного приговора. Подружка, забравшись к нему на колени, сказала, что ни разу не видела, как рубят голову и что она очень хочет это увидеть. Учтивый любовник тут же велел притащить одного из этих несчастных и топором отрубил ему голову» [Ливий, т. 3, с.323 (XXXIX, 43, 2–3)]. (О том же эпизоде см. у Цицерона [Цицерон. О старости, с.18 (О старости 42)].

Такая извращённая жестокость была, как думается, проявлением не только духовной неразвитости, но и стремления создать себе ореол изысканности, снобизма, служила демонстрацией своей способности к переживаниям, недоступным толпе, и находилась в одном ряду с другими безумствами римских богачей (см. [Кнабе. Категория престижности в жизни Древнего Рима, с.155]).

Упомянутые мальчиковые и дамские угодники не были, впрочем, первопроходцами на стезе застольного смертоубийства. Так, Александр Македонский, взбешённый поносительно-хмельными речами своего соратника Клита, которые тот нагло произносил во время пиршества, «вскочил и…, выхватив копьё у одного из телохранителей, ударил им и убил Клита…» [Арриан, с.107–108 (8, 8)], см. также [Плутарх, т. 2, с.579 (Александр LI)].

Истинное раздолье для головорезов наступало во времена проскрипционных казней. Тут в ряды охотников за головами вливались все кому не лень. По рассказу Цицерона, позорно прославленный мятежник Луций Сергий Катилина (см. о нём (Лившиц. Социально-политическая борьба в Риме, с.95–97)], схватив претора Мар­ка Мария Гратидиана и подвергнув его «всяческим пыткам, живому и ещё стоявшему отсёк мечом голову правой рукой, схватив её за волосы левой рукой у темени, и затем сам понёс голову, а у него между пальцами ручьями текла кровь…» [Цицерон. Письма, т. 1, с.22 (Письмо XII, III, 10)].

Заметим: Цицерон указывает, что претора обезглавили, когда тот был «ещё стоявшим». Требовалось набить руку и хорошенько изловчиться, чтобы отсечь голову жертве в таком неудобном для палача положении. Большинство же головорубов были косорукими дилетантами. Так, по Плутарху, когда лежащий раненный Пирр стал приходить в себя, некий Зопир «вытащил иллирийский меч, чтобы отсечь ему голову, но Пирр так страшно взглянул на него, что тот, перепуганный, полный смятения и трепета, сделал это медленно и с трудом, то опуская дрожащие руки, то вновь принимаясь рубить, не попадая и нанося удары возле рта и подбородка» [Плутарх, т. 2, с.85 (Пирр XXXIV)].

Всё же, как мы знаем из рассказа того же Плутарха о казни сыновей Луция Юния Брута [Плутарх, т. 1, с.187 (Попликола VI)], более привычным (и сподручным) было обезглавливание именно лежачей жертвы (по версии Ливия, однако, названные юноши, которых сначала высекли, были обезглавлены будучи прикованными к столбу [Ливий, т. 1, с.79 (II, 4, 6–8)]). Аппиан сообщает, что палачи особыми де­ревян­ными клиньями прикрепляли к земле шеи лежащих [Аппиан Алек­сан­д­рийский, с.58 (Иберийско-римск. войны, 36)].

Между тем у Тацита есть такой сюжет: «Совершение казни над [три­буном преторианской когорты Субрием] Флавом поручается трибуну Вейанию Нигеру. По его приказанию на ближнем поле была вырыта яма, которую Флав с пренебрежением назвал тесною и недостаточно глубокою; обратившись к расставленным вокруг неё воинам, он бросил: “Даже это сделано не по уставу”. И когда Вейаний предложил ему смело подставить шею, Флав сказал: “Лишь бы ты столь же смело её поразил!”. И тот, дрожа всем телом, двумя ударами едва отсёк Флаву голову, однако похваляясь своей бесчувственностью перед Нероном, доложил ему, что с полутора ударов умертвил Флава» [Тацит, с.401 (Анналы XV, 67)].

Из Тацитова повествования, проникнутого, по мудрому выражению А.И.Герцена, мужественной, уко­ряющей печалью, мы узнаём, что в не­которых слу­чаях при­говорённого к обезглавливанию помещали, вероятно, в стоячем положении в яму, что давало возможность рубщику произвести обезглавливание с бóльшим удобством, чем при ином положении тела жертвы. Однако и в этом случае требовался соответствующий палаческий навык, которым, как видно из приведённого отрывка, обладали далеко не все любители мясницких потех.

Казнимых обезглавливанием также часто привязывали или приковывали к столбу (см. [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.145 (XLVI, 121)], [Ливий, т. 1, с.453 (VIII, 7, 19]). По некоторым сведениям, иногда на шею им надевали вилообразную колодку (по-латыни furca) [Покровский, с.485, примеч. 17].

Накрыв голову преступнику, палач сначала его сёк и только после этого казнил (с I в. до н.э. накрывание и закутывание головы преступника было отменено, см. [Горенштейн, Грабарь-Пассек, т. 1, с.408, примеч. 81]). Накрывание головы жертвы – древний обычай [Боданская, Чистяков, с.654, примеч. 36], соблюдавшийся римлянами и при совершении самоубийства (см. [Ливий, т. 1, с.230 (IV, 12, 11)], и при самопожертвовании в бою, ср.: «…консул… Деций Мус, побуждаемый богами, во время битвы обрёк себя на добровольную смерть: покрыв голову, он принял на себя тучу вражеских копий и открыл путь к победе ценою собственной крови» [Флор, с.59 (Латинск. война, 14, 3)]. Обычно римляне ходили по городу с непокрытой головой [Каган, с.141].

2. Закалывание мечом, кинжалом, ножом. Закалывание мечом производилось намного реже, чем обезглавливание таким же оружием. Объясняется это, по-видимому, тем, что закалывание ме­чом обычно применялось в ходе боевых действий, а гибель в бою, лицом к лицу с врагом была не только не позорной, как смерть от рук палача, но зачастую и почётной. Приговорённый, которого пронзали мечом, тем самым невольно возвышался и в собственных глазах, и в глазах общественности.

 Однако заколоть мечом беззащитную жертву было технически проще, чем обезглавить. Этим, по-видимому, и объясняется применение такой казни древними римлянами.

Так, запятнавшая себя неистовым развратом Мессалина (точнее –Валерия Мессалина), третья жена императора Клавдия, прослышав о грозящей ей расправе, впала в глубокое отчаяние. «Не было конца её слезам и бесплодным жалобам, как вдруг вновь прибывшие рас­пах­ну­ли ворота, и пред нею предстали безмолвный трибун и осыпавший её площадными ругательствами вольноотпущенник, – рассказывал Та­цит. – Лишь тогда впервые осознала она неотвратимость своего конца и схватила кинжал; прикладывая его дрожащей рукой то к горлу, то к груди, она не решалась себя поразить, и трибун пронзает её ударом меча» [Тацит, с.252 (Анналы XI, 37–38)].

В отличие от неё бывшая жена императора, Агриппина (Младшая), отравившая перед тем своего супруга (подробнее об этом см. ниже), встретила палачей с несгибаемым мужеством: «…когда центурион стал обнажать меч, чтобы её умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: “Поражай чрево!”, – и тот прикончил её, нанеся ей множество ран» [Тацит, с.331 (Анналы XIV, 8)].

Ещё одна бесстрашная древнеримская матрона, жена Лукцея Альбина, прокуратора Мавритании Цезарейской и Тингитанской, когда супружеская чета сходила с корабля на берег, «сама подставила грудь ножам убийц и была зарезана» [Тацит, с.610 (История II, 59)].

Общеизвестен случай казни Юлия Цезаря кучкой заговорщиков, напавших на него со всех сторон с кинжалами и мечами. Убийство «методом бригадного подряда», по всей видимости, мотивировалось стремлением разделить тяжкую ответственность (а может быть, и сладкое бремя славы) за подлое нападение на Цезаря, а также придать этой трусливой вылазке вид коллективного, а значит, и внушительного ритуального действа, вкусив, по словам Плутарха, жертвенной крови [Плутарх, т. 2, с.657 (Цезарь, LXVI)]. Трудно удержаться от того, чтобы не привести следующий отрывок из Аппиана, по драматической остроте и театральной живописности не уступающий шекспировскому: «Перед входом в сенат заговорщики оставили из своей среды Требония, чтобы он задержал Антония [Антония Марка, триумвира, который должен был в момент казни находится рядом Юлием Цезарем]. Цезаря же, когда он сел на своё кресло, они, словно друзья, обступили со всех сторон, имея скрытые кинжалы. И из них Тиллий Цимбр, став перед Цезарем, стал просить его о возвращении своего изгнанного брата. Когда Цезарь сперва откладывал решение, а затем совершенно отказал, Цимбер взял Цезаря за пурпуровый плащ, как бы ещё прося его, и подняв это одеяние до шеи его, потянул и вскрикнул: “Что вы медлите, друзья?”. Каска, стоявший у головы Цезаря, направил ему первый удар меча в горло, но, поскользнувшись, попал ему в грудь. Цезарь вырвал свой плащ у Цимбра и, вскочив с кресла, схватил за руку и потянул его с большой силой. В это время другой заговорщик поразил его мечом в бок…, Кассий ударил его [кинжалом] в лицо, Брут в бедро, Буколиан между лопатками. Цезарь с гневом и криком, как дикий зверь, поворачивался в сторону каждого из них. Но после удара Брута < … > или потому что Цезарь уже пришёл в совершенное отчаяние, он закрылся со всех сторон плащом и пал… перед статуей Помпея. Заговорщики превзошли всякую меру и в отношение к падшему и нанесли ему до двадцати трёх ран. Многие в суматохе ранили мечами друг друга» [Аппиан Александрийский, с.430 (Гражд. войны 2, 117)].

В версии Плутарха, после первого удара мечом Цезарь по-латыни закричал: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а тот – по-гречески, обращаясь к брату: «Брат, помоги!» [Плутарх, т. 2, с.656 (Цезарь, LXVI)]. Цоколь статуи Помпея, возле которого упал, корчась в предсмертных судорогах, Цезарь, был, как добавляет Плутарх, «сильно забрызган кровью» [Плутарх, т. 2, с.657 (Цезарь, LXVI)].

3. Перерезание горла. Вот что рассказывал Тацит о расправе над консулом Корнелием Долабеллой, совершённой по приказу императора Авла Вителлия: «Вителлий вызвал Долабеллу к себе письмом; тем, кто вёз Долабеллу, он приказал свернуть с оживлённой Фламиниевой дороги на Интерамну [город в Умбрии, куда вела редко посещавшаяся горная дорога] и там убить его. Убийце, однако, всё это показалось слишком сложным; в одном из дорожных трактиров он просто повалил Долабеллу на пол и перерезал ему горло» [Тацит, с.612 (История II, 64].

4. Удушение (strangulatio) имело две главные технические разновидности:

1) удушение петлей (laqueus «верёвка, петля») в тюрьме без подвешивания казнимого;

2) казнь удушением (suspendĕre «повесить») на виселице (arbor infēlix = pati­bŭ­lum «виселица»).

Состав преступлений, которые карались удушением, в источниках по истории римского права не определён.

Что касается личностей приговорённых к удушению, то казнь через повешение обычно применялась господами к рабам [Бартошек, с.306], тогда как приговорённые влиятельные лица подвергались тайному удушению [Лаврин, с.127] с помощью петли или иным способом без подвешивания. Впрочем, и такая казнь, по мнению Цицерона, была для римлян унизительной [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.153 (LVII, 147)].

У Светония есть сведения об удушении сановников при помощи подушки, ср., напр.: «Некоторые полагают, что [Петроний Понтий Нигрин] Гай подложил ему [им­­пе­ратору Тиберию] медленный разрушительный яд; другие – что после приступа простой лихорадки он попросил есть, а ему не дали; третьи – что его задушили подушкой, когда он вдруг очнулся…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.105 (III Тиберий, 73, 2)]. По свидетельству же Тацита, Тиберий был удушен под ворохом одежды [Тацит, с.229 (Анналы VI, 50)].

Применялся в таких случаях и комбинированный способ «подушка и ру­ки»: так, согласно ещё одной версии, «[Петроний Понтий Нигрин] Гай приказал накрыть его [Тиберия] подушкой и своими руками стиснул ему горло…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.111 (IV Гай Калигула, 12, 2)]. (В свете перечисленных версий гибели Тиберия не представляется оправ­данным безоговорочное утверждение о том, что его задушили подушкой, см. [Лубченков, Романов, с.68]).

Иногда удушением завершалось неполное или неудавшееся отравление жертвы: «…ворвавшись, он [Нарцисс], схватив за горло ослабевшего от яда и опьянения Коммода, убивает его» [Геродиан, с.26 (I, 17, 11)].

При принципате казнь через удушение была запрещена.

5. Сбрасывание с Тарпейской скалы (dejicĕre e saxo Tarpējo). Тарпéйская скала – отвесный утес над пропастью в городе Риме с западной стороны Капитолийского холма.

Своё название скала получила, вероятнее всего, от Капитолийского холма, который в древности именовался Тарпейским (см. [Старостина, Рабинович, с.519]). Согласно же преданию, название происходит либо от имени Луция Тарпея, сброшенного с утёса за непокорность царю Ромулу, либо от имени дочери начальника Капитолийской крепости Спурия Тарпея – предательницы Тарпеи, которая впустила сабинян на Капитолий [Гладкий, с.625]. Кстати, предательнице не поздоровилось: сабинские воины, выполняя свой обещание подарить ей то, что носили на левой руке, т.е. золотые браслеты и богатые перстни с камнями, насмерть задавили Тарпею наваленными на неё боевыми щитами, которые они также носили на левой руке [Ливий, т. 1, с.21–22 (I, 11, 6–8) ].

По Законам XII таблиц (Leges Duodĕcim tabulārum), сбрасывание с Тарпейской скалы применялось к римским гражданам за инцест (см. [Бартошек, с.103, 150], [Тацит, с.209 (Анналы VI, 19], incestum «кровосмешение – сексуальная связь между близкими родственниками») и лжесвидетельство (testimonium falsum) [Штаерман, с.215], а к рабам – за кражу с поличным (furtum manifestum).

Иногда такая казнь применялась и за другие преступления. Так, прославленный Марк Манлий, получивший прозвище «Капитолийский» после победоносной ночной схватки с галлами на Капитолии, впоследствии был сброшен в пропасть за злоупотребление властью и заигрывание с чернью (см. [Плутарх, т. 1, с.271 (Камилл XXXVI)], [Ливий, т. 1, с.367 (VI, 10, 12)]; существует, впрочем, версия и о засечении Марка Манлия насмерть, см. [Авл Геллий, с.290 (XVII, 21)]). Смертельным полётом с той же скалы завершил свою хитроумную жизнь и Луций Питуаний, промышлявший (и, по-видимому, неудачливо) астрологией и магией [Тацит, с.70 (Анналы II, 32)]. Попутно отметим, что императорское законодательство сурово (но без особых успехов) преследовало всех и всяческих магов, которые порой не страшились направлять свои заклинания и против самих императоров [Колосовская, с.250].

Сбрасывали со скалы даже сенаторов, находившихся в оппозиции к правящему режиму ]Ливий, т. 3, с.630 (периоха книги 80)].

Не следует думать, что со скалы сбрасывали редко и поштучно. В иных случаях людей в пропасть швыряли пачками. Так, при покорении римлянами нескольких вражеских городов «было убито и взято в плен двадцать пять тысяч человек и захвачено триста семьдесят перебежчиков. Консул отправил их в Рим, их высекли в Комиции [в народном собрании] и затем сбросили всех со скалы» [Ливий, т. 2, с.201–202 (XXIV, 20, 6)].

В обследованной литературе нет сведений о том, что такая казнь обставлялась какими-либо церемониями. Ввиду этого суждение, согласно которому сбрасывание со скалы – «торжественная и поэтому редкая казнь» (см. [Гаврилов, Гаспаров, Ковалёва, Петровский, Солопов, с.439]), едва ли бесспорно.

В обследованной нами литературе также ничего не сказано о происхождении названной казни. Нелишне поэтому обратить внимание на то, что ближайшие соседи и духовные наставники римлян – греки издавна сбрасывали в пропасть преступников и пленников. Обычно их перед этим казнили [Фукидид, с.77 (I, 134, 4); с.125 (II, 64, 7)], [Стратановский. Примечания // Фукидид. История, с.598, примеч. 2 к главе 134], изредка же, как, например, легендарного баснописца Эзопа, сбрасывали живьём [Страновский. Примечания // Геродот. Исто­рия в девяти книгах, с.513, примеч. 146], [Словарь античности, с.648]. Живьём летели в пропасть и спартанские новорождённые, которым почтенные старцы отказывали в праве на жизнь: «его жизнь не нужна ни ему самому, ни государству, раз ему с самого начала отказано в здоровье и в силе» [Плутарх, т. 1, с.100 (Ликург XVI)].

Не исключено, что названную кару римляне заимствовали у греков, выбрав из её разновидностей более свирепую.

Сбрасывание с Тарпейской скалы было отменено только в III в. н.э. [Бартошек, с.103], по другим сведениям – в середине I в. н.э. [Смирин, Чистяков, Михайловский, с.724, примеч. 79]. Напомним, что Законы XII таблиц возводятся к 451–450 гг. до н.э.

6. Утопление (poenă aquālis). Подробные описания этого вида обычной древнеримской казни в обследованной литературе не часты (об утоплении в кожаном мешке, являющемся разновидностью квалифицированной казни, и о ритуальном утоплении уродов см. ниже). Не обнаружены сведения о составе преступлений, которые карались утоп­лением. Примечательно, что в обильном разнообразными сведениями словаре М.Ба­р­тошека об утоплении не упомянуто совсем (термин poenă aquālis извлечён нами из словаря И.Х.Дворецкого [Дворецкий, с.69]).

Римскими историками утопление обычно описывается в общих чертах, ср., напр., сообщение Светония: «…осуждённых после долгих и изощрённых пыток сбрасывали в море…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.102 (III Тиберий, 62, 2)]. Казнимых утоплением нередко связывали или сковывали по рукам и ногам, а также привязывали к ним тяжёлый груз. Это подтверждается следующим замечанием того же Светония, описывающего проявления жестокости Октавинана Августа: «…когда наставник и служители его сына Гая [так в цитируемом переводе], воспользовавшись болезнью и смертью последнего, начали бесстыдно и жадно обирать провинцию, он приказал швырнуть их в реку с грузом на шее» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.64 (II Божественный Август, 67)]. В качестве груза для утопления казнимых, по свидетельству Ливия, применялись камни и амфоры [Ливий, т. 2, с.660 (XXXIII, 29, 6)]. По-видимому, в этой же связи Ювеналом упоминается и погребальная урна:

 

Не огорчится никто несчастною долей Ахилла

Или пропавшего Гила, ушедшего пóд воду с урной

                           [Ювенал, с.245 (I, 1, 163–164)].

 

Вряд ли вымышленным является сообщение о групповом утоплении осуждённых: «Иногда, сковав вместе по десяти человек, он [римский полководец Авидий Кассий] приказывал топить их в проточной воде или в море» [Светлейший муж Вулканий Галликан, с.56 (IV, 4)].

Особой разновидностью утопления было насильственное погружение осуждённого в воду и удержание его под слоем воды до тех пор, пока он не захлебнётся. Такой способ казни, в частности, был коварно применён, как свидетельствует Иосиф Флавий, к Аристовулу – молодому первосвященнику, любимцу иудеев, внуку иудейского царя Аристовула II. Казнили таким способом внука по приказу ставленника римлян царя Иудеи Ирода I Вели­ко­го [Иосиф Флавий, с.102, примеч.] (до сих пор живущего в массовом сознании благодаря христианскому мифу об избиении младенцев), который видел в юном первосвященнике опасного политического соперника.

Глумливыми кривляньями обставляли утопление своих пленников пираты, хозяйничавшие в водах Средиземного моря в 1-й половине      I в. до н.э.: «Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл своё имя, они, притворяясь испуганными и смущёнными, хлопали себя по бёдрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его муками, они наконец опускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сбрасывали за борт и топили» [Плутарх, т. 2, с.366 (Помпей XXIV)].

В домашних условиях топили в колодце рабов [Гиро, с.121].

Топили и покойников. Рассказывается, что, убив прославившегося своей изобретательной жестокостью императора Гелиогабала (Элагабала), воины-преторианцы сбросили его тело с моста в Тибр, привязав к нему груз, «чтобы он не всплыл на поверхность и никогда не мог быть похоронен» [Элий Лампридий. Антонин Гелиогабал, с.141 (XII, 2)].

В словаре Б.С.Никифорова (кишащем грубыми опечатками и искажениями латинского текста) содержится слово fossa, одно из значений которого «яма с водой, в которой топили преступниц» [Никифоров, с.94]. В справочнике М.Ба­р­то­шека такого термина нет, а в словаре И.Х.Дворецкого указанное значение у слова fossa не дано [Дворецкий, с.335]. Поскольку в сло­ва­ре Б.С.Ни­ки­фо­рова список использованной литературы не приводится, о происхождении этого значения остаётся только гадать.

7. Умерщвление ядом. В отличие от остальных казней производилось негласно и коварно. Тайное отравление служило ходовым средством устранения господствующего или влиятельного политического противника и поэтому применялось, судя по обследованным источникам, преимущественно в высшем свете.

Существовало две разновидности такой казни:

1) умерщвление быстродействующим ядом;

2) умерщвление ядом медленного действия.

Умерщвление быстродействующим ядом по своей форме было, как правило, явным и бесспорным проявлением расправы над политическим противником, поэтому применялось не часто. Так, уже упоминавшаяся Агриппина (Младшая), видя, что первая попытка отравить собственного мужа, императора Клавдия, не удалась, «обращается к ранее предусмотренной помощи врача Ксенофонта. И тот, как бы затем, чтобы вызвать рвоту, ввёл в гордо Клавдия смазанное быстродействующим ядом перо…» [Тацит, с.287 (Анналы XII, 67)].

Чтобы отвести от себя подозрения в злодейском замысле, организаторы и исполнители такой казни порой прибегали к хитроумным уловкам. Так, при отравлении Британика, сына императора Клавдия и Мессалины, иницированная императором Нероном казнь была обставлена следующим образом: «Ещё безвредное и ещё недостаточно остуженное и уже отведанное рабом [-дегустатором] питьё передаётся Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведённым в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чём не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвождённые каждый на своём месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, всё так же полулёжа и с таким видом, как если бы ни о чём не был осведомлён, говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей…» [Тацит, с.298 (Анналы XIII, 16)].

Умерщвление ядом медленного действия хотя и требовало от его заказчиков недюжинного терпения и не всегда достигало желанной цели, было для них всё же менее рискованной затеей и поэтому практиковалось чаще (см., напр. [Тацит, с.94 (Анналы II, 69); с.150 (Анна­лы IV, 8); с.280 (Анналы XII, 52)].

Завершая эту часть, отметим, что в сознании древних римлян применение ядов было не только необычным и тайным, но вполне банальным действием. Так, в одной из од Горация читаем:

 

Кто душою чист и незлобен в жизни,

Не нужны тому ни копьё злых мавров,

Ни упругий лук, ни колчан с запасом

           Стрел ядовитых…

             [Гораций, с.34 (оды I, 22)].

 

Горацию вторит Тибулл:

 

Не вливала рука в стакан смертоносных напитков,

Я роковых порошков не подсыпáл никому…

                   [Тибулл, с.216 (элегии III, 5)].

 

Умышленные отравления порой принимали гомерический размах. Вот что, например, рассказывал Ливий: «От претора Гая Мения, которому досталась Сардиния, а потом дополнительное поручение вести следствие об отравлениях далее десяти миль от Рима, получено было письмо, что он уже осудил три тысячи человек, а следствие всё разрастается из-за новых доносов, так что он должен либо бросить следствие, либо отказаться от провинции» [Ливий, т. 3, с.375 (XL, 43, 2–3)].

Самой известной римской отравительницей времён Клавдия и Нерона была Лукуста (или Локуста) [Гаврилов, Гаспаров, Ковалёва, Петровский, Солопов, с.504, примеч. 71], казнённая при императоре Гальбе [Кнабе. Корнелий Тацит, с.198]. Её имя, ставшее в ту пору нарицательным, обессмертил в своих стихах Ювенал (см. [Ювенал, с.243 (I, 1, 72–73)], а вслед за ним в романе «Quo vadis» – Генрик Сенкевич [Сенкевич, с.40 (глава 6-я)]. Вот они, гримасы истории: трави людей – и о тебе травят истории…

Квалифицированные казни

В традиционный перечень древнеримских квалифицированных казней входят шесть видов:

1) сожжение;

2) растерзание зверями;

3) распятие на кресте;

3) умерщвление на фурке (станке для пыток и казней);

4) утопление в кожаном мешке;

5) закапывание живьём в землю.

Определение квалифицированный, применяемое к казням этого рода, представляет собой отпричастное прилагательное, образованное от глагола квалифи­цировать, который заимствован в русский язык из немецкого (ср. quali­fi­zie­ren) и восходит к среднелатинскому qualificāre «определять, устанавливать качество» (см. [Совр. словарь иностр. слов 1993, с.273], [Совр. словарь иностр. слов 2000, с.323], [Крысин, статья «Квалифицировать»]).

В юридической литературе наших дней выражение квалифицированная казнь в качестве официального термина не употребляется. Не было такого термина и у древнеримских юристов. Появился он, по-ви­димому, в период Средневековья с его обильным арсеналом изуверских пыток и лютых казней.

В современной юриспруденции указанное прилагательное, однако, употребляется в составе терминологического словосочетания квалифицированное преступление (квалифицированный вид преступления) [Юридич. энциклопедич. словарь, с.135], которое значит «преступление, выделенное законом из ряда других, ему подобных, как особо опасное и поэтому влекущее за собой более суровое наказание» [Совр. словарь иностр. слов 1993, с.273].

Квалифицированная казнь, стало быть, – это особо суровая казнь за особо опасное преступление. В Древнем Риме такая казнь, сверх того, считалась особенно позорной.

Но какая суровая казнь является более, а какая – менее жестокой? Каковы вообще критерии строгости наказания смертью? Единого мнения на сей счёт не было ещё в библейские времена: «Вопрос о том, какой вид смертной казни следует считать наиболее тяжким, составлял предмет разногласия между законоучителями…» [Еврейская энциклопедия, с.503].

Предоставим решать этот сумрачный вопрос специалистам, а сами рассмотрим виды древнеримской квалифицированной казни в произвольном порядке.

1. Сожжение (crematio). Как проявление равного возмездия (talio «око за око»), признанного правовым актом в Законах XII та­б­лиц, применялось особенно за поджигательство. В более позднее время огню стали предавать перебежчиков и других правонарушителей. По приказу Нерона глумливому сожжению предавались гонимые в то время христиане. Согласно ненадёжному сообщению книги «Властелины Рима», император Макрин виновных в прелюбодеянии «всегда сжигал вместе, связав их друг с другом» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.128 (XII, 10)].

Жертв огненной расправы древние римляне и их соседи казнили обычно на костре, ср. свидетельство Светония: «Сочинителя ателлан [народных комедий] за стишок с двусмысленной шуткой он [император Калигула] сжёг на костре посреди амфитеатра» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула, 27, 4)]. Костёр, разложенный в помещении театра по почину беснующейся толпы, стал местом расправы над сирийскими иудеями в городе Антиохия [Иосиф Флавий, с.492].

Существуют, впрочем, свидетельства и об ином способе сожжения, применявшемся, в частности, теми же древними иудеями: «вво­дили осуждённому в горло раскалённый фитиль из свинца, отчего сгорали внутренности осуждённого, но не тело. Для того чтобы можно было произвести эту операцию беспрепятственно, осуждённого помещали по колено в навозе и раскрывали ему рот щипцами» [Еврейская энциклопедия, с.503].

В обследованной литературе сведения о том, что такой приём казни применяли также древние римляне, нами не обнаружены.

Вместе с тем в одном из писем к Цицерону его приятель Гай Азиний Поллион рассказывал, что беглый казначей Бальб закопал и сжёг непокорного гладиатора Фадия [Цицерон. Письма, т. 3, с.461 (письмо DCCCXCV, 3)], применив тем самым карфагенский способ казни [Горенштей. Примечания к 3-му тому, с.662, примеч. 14]. Как видим, ри­м­ские огнепоклонники не брезговали и варварскими средствами истребления ближнего своего.

Рабов римляне живьём сжигали в печи или в просмолённой одежде [Гиро, с.121]. Последняя, называемая tunīca molesta «тяжёлая, тягостная туника», применялась и при театрализованной казни сожжением [Гиро, с.264] (см. также раздел II «Отдача в актёры-смертники»).

О сожжении рабов в печи существует такой рассказ: «Однажды, когда его [императора Коммода] мыли в слишком тёплой воде, он велел бросить банщика в печь. Тогда дядька [домашний воспитатель] его, которому приказано было это сделать, сжёг в печи баранью шкуру, чтобы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение» [Элий Лампридий. Коммод Антонин, с.63 (I, 9)]. Нелишне заметить, что и размеры, и устье банной римской печи так велики, что туда можно было поместить не только человеческое тело, но и средних размеров телёнка (см. рисунок такой печи в книге [Тайна римского Колизея, с.2]).

Сообщалось также, что палач, поведший на казнь одну из знатных женщин без всякой одежды, за это тяжкое оскорбление был сожжён живьём [Гиро, с.330].

По глумливому распоряжению Нерона притесняемых в ту пору хри­сти­ан «поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения» [Тацит, с.388 (Анналы XV, 44)].

Особую казнь сожжением якобы придумал римский полководец Авидий Кассий: «…ставил громадный столб высотой в восемьдесят и сто футов [от 24 до 30 м] и осуждённых на казнь привязывал к нему, начиная с верхнего конца бревна и до нижнего, – у нижнего конца разводил огонь; одни сгорали, другие задыхались в дыму, иные умирали в разнообразных муках, а иные – от страха» [Светлейший муж Вулканий Галликан, с.56 (IV, 3)].

Попутно отметим, что сожжению, в частности, публичному, в Дре­в­нем Риме подвергались не только люди, но и книги (см., напр. [Ливий,       т. 3, с.294 (XXIX, 16, 8], [Ливий, т. 3, с.363 (XL, 29, 14)]. Как саркастически выразился Тацит, палачи книг «полагали, что подобный костёр заставит умолкнуть римский народ, пресечёт вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского; сверх того были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного» [Тацит, с.424–425 (Жизнеописание Юлия Агриколы I, 2)].

Предавали книги огненной экзекуции, как известно, и в новое время, причём не только в качестве кары, но потому, что видели в книгах бесполезное «лохматьё» и «крысиную снедь» (см. [Минцлов, с.32, 42].

2. Растерзание зверями (objicĕre bestiis). На потеху охочей до человечины публике эта казнь в римских амфитеатрах (первоначально – на форуме) при­ме­нялась обычно к рабам и военнопленным.

Временами казни в амфитеатрах производилась с палаческой изюминкой. Так, некий Се­мур, возглавлявший на Сицилии разбойничью шайку, которая частыми набегами опустошала окрестности Этны, во время казни был, по рассказу Страбона, помещён «на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена» [Страбон, с.251 (VI, II, 6,      С 273)].

Растерзание дикими зверями иногда служило заменой утопления в кожаном мешке (см. ниже).

Случалось, что осуждённых бро­са­ли на растерзание ещё до начала людоедских игрищ, прямо в клетки к хищникам, ср.: «Когда вздорожал скот, которым от­ка­р­­мливали диких зверей для зрелищ, он [император Калигула] велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чём виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех, “от лысого до лысого”» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей,с.118 (IV Гай Калигула, 27, 1)].

Жертвами такой расправы становились порой и римские граждане. Один из них, некий скупщик на торгах, по приказанию уже упоминавшегося казнокрада Бальба был брошен на растерзание хищникам только за то, что имел несчастье быть уродливым [Цицерон. Письма, т. 3, с.461 (письмо DCCCXCV, 3)].

К такой казни была близка описанная ниже расправа присуждением к схватке с дикими зверями (damnatio ad bes­ti­as).

3. Распятие на кресте (damnatio in crucem) применялось преимущество к рабам (supplicium servīle) и к пленным мятежникам, а прежде, в частности, – к соблазнителям весталок; во времена Империи – также к выходцам из низших общественных слоёв (humiliōres).

Распятие считалось самой позорной казнью. На приговорённых к нему нередко надевали шейную колодку (pati­bŭ­lum) [Ливий, т. 1, с.37         (I, 26, 10)], заковывали в цепи [Флор, с.123 (Рабская война III, 7)] и, прежде чем распять, бичевали и пытали.

Угодить на крест рабу было легче лёгкого: так, у Петрония сказано, что был «прибит на крест раб Митридат за непочтительное слово о Гении нашего Гая [Калигулы]» [Петроний, с.104] (Гений в древнеримской мифологии – бог-хранитель человека, сопутствующий ему всю жизнь и пробуждающий всё лучшее, божественное в его душе).

У Ювенала в этой связи находим характерный диалог:

 

«Крестную казнь рабу!» – «Разве он заслужил наказанье?

В чём преступленье? Свидетели кто? Кто доносит? Послушай:

Если на смерть посылать человека, – нельзя торопиться». –

«Что ты, глупец? Разве раб человек? Пусть он не преступник, –

Так я хочу, так велю, вместо довода будь моя воля!».

                             [Ювенал, с.272 (II, 6, 219–223)].

 

Поскольку, согласно евангельской легенде, распятию был подвергнут Иисус Христос, такая казнь обычно во всех подробностях описывается в справочной ли­­тературе по истории христианства. Приводим с небольшими сокращениями, по­казанными отточием, отрывок из одного такого справочника: «…осу­ж­дён­ный был обнажаем с оставлением только узкого перепоясания вокруг чресл, привязываем до груди к крестному древу и затем его мучительно били прутьями или бичами, сделанными из кожаных полос <…>. После биче­ва­ния пре­с­туп­ни­ка заставляли нести крест или часть оного к месту казни. Местом казни обы­ч­но служило какое-либо возвышенное место вне города и близ большой дороги. <…> В середине или близ середины верхней части креста находилась перекладина, на которую преступника поднимали верёвками; и вот, предварительно сняв с него одежды, его сначала привязывали к крестному древу и затем пригвождали к кресту его руки и ноги железными гвоздями» [Библейская энциклопедия, с.596–597].

Попутно отметим, что Христос, который сам себя признавал иудеем (см., напр.: Иоанн 4:21–26; и подробнее [Фоняков]) и, между прочим, подвергся обрезанию, был распят вовсе не иудеями и не по их приговору, как силятся доказать оголтелые антисемиты. Евреи (при всей нечёткости этого понятия, см., напр. [Кац, раздел «Кого считать евреем»], [Большая советская энциклопедия, изд. 1-е, с.14], [Народы России, с.152]) не несут за смерть Христа ответственности, которую стремятся – и небезуспешно – взвалить на них погромщики в сутанах и рясах (см., напр. [Серафим Слободской, с.405]), а вслед за ними – невежественное простонародье. Представление об иудеях как виновниках гибели Христа «зародилось в эпоху общей ненависти к иудеям и всеобщих преследований иудеев» [Каутский, с.376]. Иисусу Христу тем не менее «приговор вынес римлянин Пилат и никто иной, хотя бы для того, чтобы сохранить хорошие отношения с местными иерархами. Распятие было римской казнью, приговор был приведён в исполнение римскими солдатами» [Наврозов].

Крупнейшей по числу осуждённых была казнь распятием пленных рабов после подавления восстания Спартака [Моммзен, с.194]: в назидание непокорным на несколько месяцев вдоль Аппиевой дороги по приказу беспощадного Марка Лициния Красса было вкопано ни много ни мало шесть тысяч крестов с висевшими на них телами казнённых [Аппиан Александрийский, с.372 (Гражд. войны I, 120)]. Не исключено, впро­чем, что римляне побили этот рекорд – и не единожды – при штурме Иерусалима. Руководил осадой мятежного города уже упоминавшийся вдохновенный устроитель кан­ни­бальских игрищ император Тит. «Число рас­пятых [пленных иудеев], – пишет очевидец этих событий Иосиф Флавий, – до того возрастало, что не хватало места для крестов и недоставало крестов для тел» [Иосиф Флавий, с.430], и печально добавляет: «Солдаты в своём ожесточении и ненависти пригвождали пленных для насмешки в самых различных направлениях и разнообразных позах» [Иосиф Флавий, с.430].

Распятые тела под палящим италийским солнцем, разваливаясь на гниющие куски и истекая гноем, нередко висели на крестах не один день на радость коршунам и прожорливому воронью. «Так ворóн на кресте ты не кормишь», – утешает своего раба, избегнувшего распятия, лирический герой одного из посланий Горация [Гораций, с.312 (послание I, 16)]. Ср. у Пушкина:

 

Вот выезжает он в долину;

Какую ж видит он картину?

Кругом пустыня, дичь и голь…

А в стороне торчит глаголь,

И на глаголе том два тела

Висят. Закаркав, отлетела

Ватага чёрная ворон,

Лишь только к ним подъехал он…

[Пушкин. «Альфонс садится на коня…», с.646–647 ].

 

Распятие рабов в Древнем Риме было едва ли не таким же обыденным явлением, как в повседневности наших дней – вульгарный мордобой. Об этом красноречиво свидетельствует устав одной из древнеримских погребальных контор, предлагающей среди прочих услуг распятие рабов частным образом за весьма умеренную плату [Смирин, с.23].

Так как первые случаи римской казни на кресте были засвидетельствованы около 217 г. до н.э., во время Пунических войн, высказывалось предположение, что этот способ расправы заимствован римлянами у карфагенян [Боданская, Чистяков, с.646, примеч. 39]. Однако распятие издавна применялось и другими соседями римлян, в частности, персами. Об этом рассказывал Фукидид: «Инар же, ливийский царь, зачинщик всего восстания, вследствие измены попал в руки персов и был распят на кресте» [Фукидид, с.63 (I, 110, 3)].

Да и сами греки охотно прибегали к такой казни, в частности, распиная львов для отпугивания стай этих хищников, в древности осаждавших греческие города [Немировский. История древнего мира, ч. 1, с.85–86].

В свете этих сообщений вопрос о том, у кого римляне заимствовали казнь распятием, нуждается в дополнительном исследовании.

4. Умерщвление на фурке. Фýрка (furcă) – орудие пытки и казни, применявшееся для бичевания, распятия, и повешения осуждённых (ср. с упомянутым выше наименованием вилообразной нашейной колодки). Представляло собой устройство в виде вертикально поставленной вилки, к которой пригвождался осуждённый [Памятники римского права, с.592, примеч. 1].

Умерщвлению на фурке подвергались, в частности, перебежчики. Другие сведения о круге правонарушений, за которые казнили на этом снаряде, в обследованной литературе не обнаружены.

5. Утопление в кожаном мешке (poenă cullei). Этой казни подвергались лица, совершившие убийство своего отца (parricidium), другого предка, ближайших родственников или того, кто пользовался неприкосновенностью. К утоплению в кожаном мешке приговаривались также и те, кто лишь замышлял такое убийство или был только соучастником этого преступления [Институции Юстиниана, с.375].

Названная казнь назначалась, по свидетельству Светония, только в том случае, если обвиняемый признавался в совершённом преступлении [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.51 (II Божественный Август, 33, 1)].

Приговорённому надевали на голову волчью шкуру, на ноги – дере­вян­ные башмаки, нещадно секли его розгами, затем вместе с обезьяной, змеёй, петухом и собакой живьём зашивали в кожаный мешок и бросали в реку или в море.

Набор сопутствующих животных был иногда сокращённым: обезьяна и змея [Ювенал, с.296 (III, 8, 214–215)] или только одна обезьяна [Ювенал, с.323–324 (V, 13, 155–156)]. Сокращали набор, по-види­мому, не из гуманных побуждений, а из-за нехватки соответствующего зверья во время подготовки к казни.

Относительно значения, которое придавалось присутствию этих животных в мешке, суждения расходятся [Горенштейн, Грабарь-Пас­сек, т. 1, с.390, примеч. 36]. В частности, выдвигалась версия, что названные существа, по мнению римлян, приносили несчастье [Бартошек, с.248]. Так, в давний период римской истории змея считалась предвозвестницей смерти [Баданская, Чистяков, с.632, примеч. 159]. Однако впоследствии отношение к змеям изменилось: во времена греческой античности змей часто содержали в доме для ловли мышей; детям разрешали играть с домашними змеями; знатные женщины в жару носили змей вокруг шеи для прохлады; бог врачевания Эскулап изображался с жезлом, обвитым змеями и т.п. [Гладкий, с.255], [Смирнова, с.145–147]. Неоднозначным было у римлян и отношение к собаке [Гладкий, с.599].

Если поблизости отсутствовал водоём, приговорённого без лишних затей бросали на растерзание диким зверям [Маркиш, с.419, примеч. 8]. Такая кара не отличалась от описанной выше второй разновидности квалифицированных казней.

Судя по эпиграмме Марциала, описывающей крестную казнь некоего приговорённого, который «то ли отцу…, / То ль господину пронзил горло преступно мечом…» [Марциал, с.18 (эпиграмма № 7)], за отцеубийство карали также распятием на кресте.

Помпеев закон от 55 г. до н.э. распространил понятие «parricidium» и на убийство близких родственников, а также заменил казнь в кожаном мешке на так называемый запрет воды и огня (interdictio aquae et ignis) [Бартошек, с.195], т.е. на запре­­щение со­в­местно проживать со своими согражданами тому, кто добровольно удалился в изгнание               (в случае его возвращения любой мог безнаказанно убить его, см. также гл. 3, пункт I, подпункт 2).

При попытке ответить на вопрос, почему казнимого посредством кожаного мешка сопровождала небольшая звериная свита, следует обратить внимание на то, что и приговорённого, и такую свиту помещали, по свидетельству Ювенала, в мешок из шкуры быка [Ювенал, с.323 (V, 13, 155)]). Разумеется, кожаный мешок благодаря своей водонепроницаемости обеспечивал продление лютых мук казнимого, однако назначение бычьего мешка этим, по-видимому, не исчерпывалось. Есть основание считать, что здесь проглядывает древнее поверье, согласно которому человек, помещённый в шкуру животного, сам становился таким животным или, по меньшей мере, приобретал его характерные черты. Ну а умертвить быка вместе с животными помельче в представлении древних не было столь зазорным, как казнить человека. У Лукаина один тароватый разбойничек, со своими подельниками похитивший девушку, разглагольствует: «Нужно истребить осла, так как он ленив, а теперь вдобавок ещё притворяется хромым, к тому же он оказался пособником в бегстве девушки. Итак, мы его спозаранку убьём, разрежем ему живот и выбросим вон все внутренности, а эту добрую девушку поместим внутрь осла, головой наружу, чтобы она не задохлась сразу, а всё туловище оставим засунутым внутри. Уложив её таким образом, мы хорошенько зашьём её в трупе осла и выбросим обоих на съедение коршунам…» [Лукиан, с.563 (Лукий, или Осёл 25)].

Вероятно, не без этой подсказки Лукиана в фальсифицированной книге «Властелины Рима» появился такой леденящий кровь сюжетец: «Узнав от одного из своих тайных агентов, что какие-то воины овладели служанкой своих хозяев, которая уже давно потеряла всякий стыд, он [император Макрин] велел привести их к себе и допросил – было ли такое дело. Когда это подтвердилось, он приказал разрезать брюхо у двух живых быков удивительной величины и заключить туда по одному воину так, чтобы головы их торчали наружу и они могли переговариваться друг с другом» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.127 (XII, 4–5)]. В той же книге об императоре Гае Юлие Вере Фракийце Максимине сказано, что он помещал приговорённых «в тела только что убитых животных» [Юлий Капитолин. Двое Максиминов, с.186 (VIII, 7)].

Прихотливая фантазия сочинителей, однако, бледнеет перед подлинными палаческими затеями, ср.: «…собрался совет и после долгих рассуждений о том, какой казни подвергнуть Ахея, решил: прежде всего отрубить несчастному конечности, потом отсечь голову, труп зашить в ослиную шкуру и пригвоздить к кресту» [Полибий, т. 2, с.76 (VIII, 23, 2–4)].

 «Обычивание», «обышачивание» казнимого, несомненно, жестоко унижало его в общественном мнении, служа тем самым дополнительной психологической казнью.

Намерение поместить казнимого в мешок, символизирующий бычье чрево, быть может, связано также с тем, что в сознании римлян жило широко известное в античности представление о казни посредством медного быка, придуманной в VI в. до н.э. шашлычником-самоучкой тираном Фалларидом (Фаларидом, Фаларисом), о которой Полибий рассказывал: «…в него [в медного или бронзового быка] тиран кидал людей, потом велел разложить под ним огонь и обрекал подданных своих на казнь, состоявшую в том, что в раскалённой меди человек поджаривался со всех сторон и, кругом обгорев, умирал; если от нестерпимой боли несчастный кричал, то из меди исходили звуки, напоминающие мычание быка» [Полибий, т. 2, с.198 (XII, 25, 1–3)].

Приготовление шашлыка из человечины в быкообразном вместилище могло быть, в свою очередь, навеяно индусским обычаем сжигать тела правителей в гробах, сделанных в форме быка (см. [Керлот, с.103]). К этому следует добавить, что, согласно поверью древних, свежая бычья кровь – смертельный яд [Плутарх, т. 1. с.237 (Фемистокл XXXI)].

6. Закапывание живьём в землю (supplicium more majō­rum) применялось к весталкам за нарушение обета целомудрия. Подробный рассказ о такой казни находим у Плутарха: «…потерявшую девство зарывают живьём в землю подле так называемых Кол­линских ворот [porta Collĭna «ворота города Рима у Квиринальского холма», одного из семи римских холмов к северо-востоку от Капитолия].Там, в пределах города, есть холм, сильно вытянутый в длину… В склоне холма устраивают подземное помещение небольших размеров с входом сверху; в нём ставят ложе с постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов – хлеб, воду в кувшине, молоко, масло: римляне как бы желают снять с себя обвинение в том, что уморили голодом причастницу величайших таинств. Осуждённую сажают на носилки, снаружи так тщательно закрытые и забранные ременными переплётами, что даже голос её невозможно услышать, и несут через форум. Все молча расступаются и следуют за носилками – не произнося ни звука, в глубочайшем унынии. Нет зрелища ужаснее, нет дня, который был бы для Рима мрачнее этого. Наконец носилки у цели. Служители распускают ремни, и глава жрецов, тайно сотворив какие-то молитвы и простёрши перед страшным деянием руки к богам, выводит закутанную с головой женщину и ставит её на лестницу, ведущую в подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами обращается вспять. Когда осуждённая сойдёт вниз, лестницу поднимают и вход заваливают, засыпая яму землёю до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровняется» [Плутарх, т. 1, с.129 (Нума X)].

Бесчеловечность такой казни была настолько впечатляющей, что все известные случаи кары весталок усердно регистрировались (см., напр. [Ливий, т.1, с.465 (VIII, 15, 7], [Ливий, т.2, с.124 (XXII, 57, 2]).

Некоторые приговорённые весталки бесстрашно протестовали против изуверской расправы. Впечатляющий рассказ об этом содержится в одном из писем Плиния Младшего (см. [Плиний Младший, с.67–68 (VI, 11, 4–10]).

Бесчеловечный обычай, однако, был поразительно живучим и оставался смертельно опасным не только для тех весталок, вина которых была бесспорно доказана, но и для тех, которые неосторожно давали даже малейший повод для подозрений. Ливий рассказывал: «…от обвинения в нарушении целомудрия защищалась неповинная в этом преступлении весталка Постумия, сильное подозрение против которой внушили изысканность нарядов и слишком независимый для девушки нрав. Оправданная после рассрочки в рассмотрении дела, она получили от великого понтифика [верховного жреца] предписание воздерживаться от развлечений, выглядеть не миловидной, но благочестивой» [Ливий, т. 1, с.262 (IV, 44, 11–12)].

Далеко не всем обвинённым весталкам удавалось избегнуть лютой кары. Так, император Каракалла, и глазом не моргнув, закопал живьём одну за другой нескольких девушек, объявив им, что они уже вовсе не девушки (см. [Геродиан, с.75 (IV, 6, 3)]. Император задал землекопам мозольную работёнку вовсе не из религиозных, а из чисто политических соображений: несчастные девицы происходили из ненавистных ему репрессированных семейств [Высокий, с.227, примеч. 43].

Происхождение казни весталок неясно. Высказывалось мнение, что такая казнь восходит к древнему обряду инициации девушек по поводу их первой менструации, когда девушек символически погребали заживо [Вардиман, с.141]. Другие связывали казнь весталок с осквернением богини Земли, которая является двойником богини Весты, ср. следующее место у Овидия:

 

Так нечестивец казнят и в той же земле зарывают,

Что осквернили: Земля с Вестой одно божество.

              [Овидий, с.362 (фасты VI, 459–460)].

Себе в утешение и потомству в назидание поэт мог бы добавить, что зарывание живьём в землю – вовсе не изобретение его суровых сограждан. Такая казнь применялась, например, и их ближайшими соседями: «…греки поставили карфегенянам на выбор: либо чтобы они в том месте, где желают провести границу своей страны, позволили зарыть себя в землю живыми, либо чтобы сами греки на тех же условиях отправились до того места, которое выберут. Филены согласились и принесли себя и свою жизнь в жертву отечеству – они были заживо зарыты» [Саллюстий, с.84 (Югуртинск. война 79, 8–9)]. Закапывали своих недругов и дальние соседи римлян. Так, по сообщению Геродота, персидский царь Камбис II «велел без всякой причины схватить двенадцать знатнейших персов и с головой закопать живыми в землю» [Геродот, с.149 (III, 35)].

Ошибочным является утверждение о том, что весталок за нарушение девственности будто бы живьём замуровывали в стену (см. [Омельченко. Римское право, с.81]. Поскольку такое утверждение приводится без ссылок на литературу, установить его источник затруднительно. Скорее всего, такая ошибка – анахронизм, спровоцированный средневековой практикой расправ над монахинями.

 

 

Умеренные казни

 

К ним относятся две разновидности:

1) присуждение к схватке с дикими зверями;

2) присуждение к схватке с гладиаторами.

1. Присуждение к схватке с дикими зверями (damnatio ad bes­ti­as). Такую казнь можно считать умеренной, если осуждённый (bestiarius «звероборец») отражал нападение львов, пантер, барсов или медведей (venatio) с лёгким оружием в руках (Марциал сообщает также о схватках с носорогом и быком [Марциал, с.22 (эпиграмма № 22–23); с.66 (эпиграмма № 43); с.135–136 (эпиграмма № 31)]). На арену выпускали кроме того гиен, слонов, диких кабанов, буйволов, рысей; устраивали травлю жирафов, страусов, косуль, оленей и зайцев [Гиро, с.260], демонстрировали публике антилоп, зебр и бобров [Грейвз, с.405 (глава 19-я)]. Тигры были римлянам в диковинку [Грейвз, с.57 (глава 2-я)] и в травлях, по-видимому, никогда не участвовали.

В каннибальских шоу гибли тысячи людей и животных [Маркс, Тинджей с.59]. Истребление в римских амфитеатрах несметного множества привозных зверей нанесло огромный ущерб животному миру Северной Африки [Немировский. История древнего мира, ч.1, с.86].

Одетый в одну тунику, иногда с повязкой на правой руке или на ногах, без шлема, щита или панциря, вооружённый только копьём и редко – мечом [Гиро, с.262], звероборец имел надежду если и не остаться в живых, то хотя бы отсрочить мучительную смерть. Когда же осуждённый выходил на арену амфитеатра безоружным либо его привязывали к столбу, его гибель становилась неминуемой и такая расправа ничем не отличалась от описанной выше квалифици­рован­ной казни растерзанием зверями (objicĕre bestiis).

Вот как выглядели эта и другие «увеселительные» расправы над осуждёнными в описании немецкого историка Гельмута Хёфлинга: «По нескольку дней некормленые либо специально натасканные на людей дикие звери выступали в некотором роде в качестве палачей, ибо в программу игр в амфитеатре входило и публичное наказание преступников. Самым безобидным при этом считалось выставление виновного на всеобщее обозрение посреди арены. Хуже приходилось тем (и это гораздо больше возбуждало публику), когда бичевали либо сжигали живьём. Нечеловеческим бесчувствием можно объяснить смертный приговор, когда на растерзание хищникам выставляли привязанную к столбу и потому совершенно беззащитную жертву. Чтобы продлить её страдания и вместе с тем возможность наслаждаться этим зрелищем, жертве иногда давали оружие. Звери набрасывались на несчастных, вырывая из их тел такие куски, что порой любознательные врачи использовали эту возможность для изучения внутреннего строения человека» [Хёфлинг, с.78].

Из сказанного нетрудно заключить, насколько условным является деление казней на квалифицированные и умеренные, жестокие и «милосердные».

Масштабы применения таких расправ были порой ужасающими. Так, Октавиан Август, по собственному признанию, устраивал травлю зверей 26 раз, и при этом было истреблено 3500 хищников [Хёфлинг, с.10]. Однако в этих забавах его перещеголял уже упоминавшийся «лю­довед и человеколюб» Тит, который только при освящении амфитеатра и выстроенных поблизости бань «вывел гладиаторов и выпустил в один день пять тысяч разных диких зверей» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.209 (VIII Божественный Тит, 7, 3)]. Сколько при этих каннибальских игрищах было растерзано и искалечено людей, историки умалчивают. Догадаться, впрочем, нетрудно.

Порицая эти кровавые забавы, Цицерон возмущался: «…что за удовольствие для образованного человека смотреть, либо как слабый человек будет растерзан могучим зверем, либо как прекрасный зверь [будет] пронзён охотничьим копьём?» [Цицерон. Письма, т. 1, с.258 (письмо CXXVII, 3)].

Экзотических хищников и травоядных при помощи сетей отлавливали преимущественно на просторах Северной Африки и затем морским путём доставляли на Аппенины. Об этом, в частности, рассказывают открытые сравнительно недавно на Сицилии мозаики дворца Максимиана, соправителя императора Диоклетиана. Так, на громадном мозаичном панно «Большая охота», покрывающей пол шестидесятиметрового коридора, изображены сцены отлова львов, носорогов и гиппопотамов в африканской местности с её холмами, редкими деревьями и неказистыми строениями [Немировский. История древнего мира, ч. 2, с.383–384]. Историк Геродиан сообщает: «…он [император Коммод], убивая, показал римлянам всех животных, дотоле неизвестных, из Индии и Эфиопии, из южных и северных земель» [Геродиан, с.22 (I, 15, 5)].

Травли диких зверей (и сопутствующая им казнь растерзания хищниками) были отменены лишь в 681 г. н.э. [Хёфлинг, с.118].

2. Присуждение к схватке с гладиаторами (damnatio in ludum). Благодаря голливудским кинолентам на историческую тему, среди которых высится фильм-гигант Стэнли Кубрика «Спартак» (1960), многие име­ют яркое (хотя и неглубокое) представление о римских гладиаторах. Желаю­щих углубить свои познания в этой области и узнать больше об упомянутом способе ка­з­ни отсылаем к уже цитированной книге Г.Хёфлинга [Хёфлинг], а также к главе «Гладиаторы» в книге М.Е.Сергеенко [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.226–253].

Отметим, что гладиаторские бои, которые восходят к этрусскому поминальному обряду [Куманецкий, с.207], связанному с человеческими жертвоприношениями [Боданская, Чистяков, с.693, примеч. 138] и оказывали на зрителей сильнейшее воздействие, не уступающее наркотическому (см. [Августин, с.75]), проводились порой с чудовищным размахом. Так, на празднествах, устроенных императором Траяном в 107 г. после победы над даками и длившихся четыре месяца, выступило 10 тысяч гладиаторов [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.227].

По-театральному обставлялись не только поединки гладиаторов, но и действия вспомогательного персонала. «Трупы уносились людьми, которые были наряжены в костюмы Меркурия, подземного бога. Другие прислужники, с масками Харона на лице, удостоверялись при помощи железа, была ли смерть действительна или притворна. В мертвецкой приканчивали тех, кто обнаруживал ещё какие-нибудь признаки жизни» [Гиро, с.260]. В уточнение и добавление этого сообщения, отметим, что палачи, добивавшие смертельно раненных гладиаторов, носили маску этрусского демона смерти Хару и орудовали не чем иным, как молотом [Немировский. История древнего мира, т. 1, с.183, 189]. «Мы кузнецы, и дух наш молод…».

Театральные побоища сопровождались массовой гибелью не только их участников, но временами и тех, кто таращился на них. Так, при императоре Тиберии в 27 г. н.э. в городе Фидена (или Фидены, город близ Рима на левом берегу Тибра) из-за ошибок архитекторов и строителей амфитеатра во время одного из представлений «набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под обломками несчётное множество людей, как увлечённых зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра», в результате чего было изувечено и раздавлено около 50 тысяч человек [Тацит, с.184, 185 (Анналы IV, 62, 63)].

Немало жизней уносили и внезапные пожары в амфитеатрах, а также вооружённые стычки между группами соперни­ча­ю­щи­х фанатов и не в меру разгорячённой публики (см., напр. [Тацит, с.52 (Анналы I, 77)].

Иногда хищники разрывали работников амфитеатра, готовивших арену к новому представлению [Марциал, с.73 (эпиграмма № 75)]).

Бесчеловечность присуждения к схватке с гладиаторами нисколько не умалялась оттого, что некоторые свободные граждане, в том числе женщины, из примитивного ухарства или низменных побуждений шли в наёмные гладиаторы (см. [Памятники римского права, с.524], [Тацит, с.612 (История II, 62)], [Ливий, т. 2, с.418–419 (XXVIII, 21, 2–6)], [Ювенал, с.273 (II, 6, 251–253)], [Хёфлинг, с.28, 29, 33]). Следует заметить также, что такое разухабистое поведение иных плотоядных дамочек находилось в вопиющем несоответствии с традиционными римскими представлениями о роли и месте женщины в семейном кругу (см. [Ляпустин, с.70]).

Созерцанием гладиаторских боёв в равной степени упивались и древнеримские утончённые сановники, и неотёсанное простонародье (впечатления простолюдинов от них ярко обрисованы Петронием, см. [Петроний, с.96–97]). Посещение амфитеатров было для римлян сильнодействующим компенсаторным средством ухода от регламентированной монотонной повседневности [Илюшечкин, с.80–81].

Соблазнительная притягательность жестоких и опасных зрелищ для толпы разъяснена Карлом Ясперсом. «То, что недоступно массе, – писал он, – чего она не хочет для самой себя, но чем она восхищается как героизмом, которого она, собственно говоря, требует от себя, показывают смелые свершения других. Альпинисты, пловцы, лётчики и боксёры рискуют своей жизнью. Они являются жертвами, лицезрение которых воодушевляет, пугает и умиротворяет массу и которые порождают тайную надежду на то, что и самому, быть может, удастся достигнуть когда-либо чрезвычайных успехов. Возможно, что этому сопутствует и то, что привлекало массу уже в цирке Древнего Рима: удовольствие, испытываемое от опасности и гибели далёкого данному индивиду человека» [Ясперс, с.331].

С этим рассуждением мыслителя не грех было бы ознакомиться, например, автору следующего бравого (заметьте, женского), но тем не менее далёкого от истины высказывания: «Победа, добытая в честном бою, – вот лейтмотив римской истории и идеологии. А разве не то же прославляли гладиаторы, даже если они и были самыми презренными рабами?» [Ляпустина, с.258].

К чести мыслящих римлян, далеко не все из них одобряли эти изуверские потехи. Так, решительно осуждал их Луций Сенека, которого также возмущала и затеянная Марком Антонием рубка голов [Сенека, с.12 (VI, 3–5), с.173 (LXXXIII, 25), с.235 (XCV, 33)].

 Гладиаторские бои были формально отменены только в 404 г. н.э. [Хёфлинг, с.118].

Смягчённая казнь

 

Такая казнь (libĕră fa­cūltas mortis) применялась с разрешения правителя осуждённому на смерть самому покончить с собой. Под наблюдением официальных лиц ей подвергались только сановники или их близкие.

Так, по сообщению Светония, император Калигула своего «тестя Силана заставил покончить с собой, перерезав бритвою горло» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.116 (IV Гай Калигула 23, 3)]. Сходным образом свёл счёты с жизнью магистрат Софоний Тигеллин: «Окружённый наложницами, среди бесстыдных ласк, он долго старался оттянуть конец, пока не перерезал себе бритвой глотку, завершив подлую жизнь запоздалой и отвратительной смертью» [Тацит, с.565 (История I, 72)].

Лютый деспот, Нерон, приказывая умереть, приставлял к нерешительным жертвам врачей, которые помогали им вскрывать вены [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.166 (VI, Нерон 37, 2)].

А вот что рассказывал Плутарх о расправе римского полководца Лукулла над супругами побеждённого понтийского царя Митридата VI: «Когда явился [придворный по имени] Бакхид и велел женщинам самим умертвить себя тем способом, который каждая из них сочтёт самым лёгким и безболезненным, [одна из жён Митридата] Монима сорвала с головы диадему, обернула её вокруг шеи и повесилась, но тут же сорвалась. “Проклятый лоскут, – молвила она, – и этой услуги ты не оказал мне!”. Плюнув на диадему, она отшвырнула её и подставила горло Бакхиду, чтобы он её зарезал. [Другая жена] Береника взяла чашу с ядом, но ей пришлось поделиться им со своей матерью, которая была рядом и попросила её об этом. Они испили вместе, но силы яда достало только на более слабую из них, а Беренику, выпившую меньше, чем нужно, отрава никак не могла прикончить, и она мучилась до тех пор, пока Бакхид не придушил её» [Плутарх, т. 2, с.246–127 (Лукулл XVIII)].

Как сообщал Тацит, «претор Плавтий Сильван [Марк] по невыясненным причинам выбросил из окна жену Апронию и, доставленный тестем Луцием Апронием к Цезарю [т.е. к императору Тиберию], принялся сбивчиво объяснять, что он крепко спал и ничего не видел и что его жена умертвила себя по своей воле. Тиберий немедленно направился к нему в дом и осмотрел спальню, в которой сохранялись следы борьбы, показывавшие, что Апрония сброшена вниз насильственно. Обо всём этом принцепс [Тиберий] докладывает сенату, и по назначению судей бабка Сильвана Ургулания послала ему кинжал. Так как Ургулания была в дружбе с Августой, считали, что это было сделано ею по совету Тиберия. После неудачной попытки заколоться подсудимый велел вскрыть себе вены» [Тацит, с.159–160 (Анналы IV, 22)]. Основываясь на этом сообщении, Роберт Грейвз в своём романе «Я, Клавдий» развивает сюжет, согласно которому с Апронией расправилась обладавшая огромной физической силой Ургуланилла, первая жена будущего императора Клавдия, сделавшая это по поручению своей мстительной подруги-лесбиянки Нумантины, которую Плавтий Сильван Марк оставил ради Апронии (см. [Грейвз, с.340–342 (глава 23-я)].

Консул Квинт Лутаций Катул, узнав о вынесенном ему смертном приговоре, «в только что просмолённом и сыром ещё помещении разогрел уголья и добровольно задохся» [Аппиан Александрийский, с.348 (Гражд. войны, II, 74)].

Существовали и другие способы вынужденного самоубийства. Так, по рассказу Аппиана, знаменитый Катон Младший, решивший покончить с собой, чтобы избежать казни от рук палача, и «не найдя возле постели обычно там находящегося кинжала, …закричал, что его домашние предают его врагам, ибо чем другим, говорил он, сможет он воспользоваться, если враги придут ночью. Когда же его стали просить ничего против себя не замышлять и лечь спать без кинжала, он сказал весьма убедительно: “Разве, если я захочу, я не смогу удушить себя одеждой, или разбить голову о стену, или броситься вниз головой, или умереть, задержав дыхание?”» [Аппиан Александрийский, с.420–421 (Гражд. войны II, 98)].

Своё намерение Катон Младший всё же осуществил – и с редкостным мужеством: «…полагая, что все, которые находились у его дверей, заснули, [он] поранил себя кинжалом под сердце. Когда выпали его внутренности и послышался какой-то стон, вбежали те, которые находились у его дверей; ещё целые внутренности Катона врачи опять сложили внутрь и сшили разорванные части. Он тотчас притворился ободрённым, упрекал себя за слабость удара, выразил благодарность спасшим его и сказал, что хочет спать. Они взяли с собой его кинжал и закрыли двери для его спокойствия. Он же, притворившись, будто спит, в молчании руками разорвал повязки и, вскрыв швы раны, как зверь, разбередил свою рану и живот, расширяя раны ногтями, роясь в них пальцами и разбрасывая внутренности, пока не умер. Было ему тогда около пятидесяти лет» [Аппиан Александрийский, с.421 (Гражд. войны II, 99)].

Казнь проскрибированных

Психологическая казнь

Посредством психологической казни (damnatio memoriae = igno­mi­nia post mortem) подвергался забвению умерший римский император за свои недостойные деяния. Решение о такой каре принималось сенатом и предусматривало отмену законов и распоряжений императора, а также вычёркивание его имени из государственных документов.

Попутно производились и другие карательные действия. Так, после гибели императора Калигулы от рук заговорщиков некоторые сенаторы предлагали «истребить память о цезарях и разрушить их храмы» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.130 (IV Гай Калигула 60)]; память о погибшем вследствие заговора императоре Домициане искоренялась в частности тем, что сенаторы велели сорвать у себя на глазах со стен дворца заседаний императорские щиты и изображения, чтобы разбить их оземь [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.222 (VIII Домициан 23)]. В переплавку шли статуи почивших опальных правителей [Гаврилов, Гаспаров, Ковалёва, Петровский, Солопов, с.531, примеч. 82–83], имена их выскабливались на чужих сооружениях [Элий Лампридий. Коммод Антонин, с.79 (XVII, 6)].

К чести римлян, в своей ненависти к покойникам они не опускались до осквернения их могил, что с лёгким сердцем учиняли варвары, ср.: «Народ [жители города Эфес], избавившись от страха перед олигархами, бросился убивать тех, кто привёл Мемнона, ограбил храм Артемиды, сбросил статую Филиппа [II (Македонского)], стоявшую в храме и разрыл на агоре [на рыночной площади] могилу Геропифа, освободившего город» [Арриан, с.32 (17, 11)]. Чуждо было римлянам       (а также грекам) и разграбление богатых захоронений. Вот что рассказывал о таком вандализме Арриан: «Огорчило его [Александра Македонского] преступное отношение к могиле Кира, сына Камбиза [имеется в виду Кир II Великий, или Старший, см. [Стратановский, с.569]; [Гладкий, с.330]. Он нашёл могилу Кира разрытой и ограбленной… Находилась эта могила в Пасаргадах, в царском парке; вокруг росли разные деревья, протекала река, на лугу росла густая трава. Подземная часть могилы была сложена в форме четырёхугольника из четырёхфутовых камней; над ней было выстроено каменное крытое помещение. Внутрь вела дверца, настолько узкая, что и худой человек мог в неё едва-едва протиснуться. В помещении стояли золотой гроб, в котором был похоронен Кир, а кроме гроба – ложе. Ножки его были выкованы из золота, покрыто оно было вавилонским ковром, а застлано шкурами, окрашенными в пурпурный цвет. Лежали на нём царский плащ и прочие одежды вавилонской работы. Аристобул рассказывает, что были там и индийские шаровары, и плащи, тёмные, пурпурные и другие, браслеты, кинжалы, золотые серьги с камнями. Стоял также стол. На середине ложа стоял гроб с телом Кира. < … > Александр нашёл, что кроме гроба и ложа, всё вынесено. И к телу Кира отнеслись без уважения: крышка гроба была снята, труп выброшен. Чтобы легче было вынести гроб, пытались уменьшить его тяжесть: отрубали от него куски, сплющивали его. Дело, однако, не шло, и грабители ушли, оставив гроб» [Арриан, с.180 (4–9)].

 

Особые казни

 

I. Побитие (побивание) камнями (lapidatio) римским законодательством не предусмотрено и если производилось, то в качестве самосуда толпы. На это обращал внимание Цицерон (см., напр. [Цицерон. Речь в защиту Публия Сестия, с.114 (XV, 34)]).

Побитие камнями известно с незапамятных времён. В Талмуде эта процедура описана так: «…осуждённого со связанными руками поднимали на возвышение, вдвое превышающее человеческий рост. С этого возвышения один из свидетелей сталкивает осуждённого. Если смерть сейчас [же] не наступает, оба свидетеля поднимают камень, тяжесть которого под силу лишь двоим, и второй свидетель бросает его на осуждённого. Если и этот удар не причиняет смерти, остальные присутствующие бросают камни до наступления смерти» [Еврейская энциклопедия, с.503]. Как видим, такой способ побития камнями представлял собой дополнение к сбрасыванию с возвышенности, мало отличающемуся от уже рассмотренного римского сбрасывания с Тарпейской скалы. (Здесь всплывает вопрос о заимствовании способов казни одним народом у другого, выходящий, впрочем, за рамки нашей книги). По мнению некоторых специалистов, побитие камнями, в свою очередь, могло служить процедурой, предваряющей другую казнь, напр., сожжение [Нюстрем, с.344].

Небезынтересно, что в библейские времена побивали камнями и домашних животных: «Если вол забодает мужчину или женщину до смерти, то вола побить камнями, и мяса его не есть…» (Исход 21:27). Такая мера воздействия представляет собой, по-видимому, модификацию соответствующих Законов Хаммурапи [Учение, с.300, примеч. 28–36], а по своему содержанию связана с первоначальным отсутствием разграничения преступлений на умышленные и непреднамеренные [Кистяковский, с.89–90].

Побитие камнями людей в Древнем Риме, совершалось, однако, незатейливо, без описанных мудрёных церемоний. Вот что, например, рассказывал Аппиан о гибели народного трибуна Луция Апулея Сатурнина и его сторонников: «…на­род…, разобрал черепицу с крыши здания и бросал её в сторонников Апулея до тех пор, пока не убил его самого, квестора, трибуна и претора…» [Аппиан Александрийский, с.327 (Гражд. войны I, 32)] (см. также ниже).

По сообщению Плутарха, воины, верные императору Сулле, в лагере побили камнями прибывших туда посланцев вра­ж­до­вавшего с Суллой народного трибуна Публия Сульпиция Руфа [Плутарх, т. 2, с.166 (Сулла IX)] (вероятно, это были камни для метания пращой, см. [Словарь античности, с.400]). Камни полетели и в центуриона Нония, который на Марсовом поле своим начальственным ворчанием вызвал у солдат гнев [Аппиан Александрийский, с.568 (Гражд. войны V, 16)]. Поневоле вспоминается:

 

Комуй-то под руку попался каменюка –

Метнул, гадюка, – и нету Кука!

[Высоцкий, с.345 (Одна научная догадка,

или Почему аборигены съели Кука)].

 

Побитие камнями в Древнем Риме если и усложнялось, то лишь палочными ударами. Так были убиты, например, легат Альбион [Плутарх, т. 2, с.163 (Сулла VI)] и, по свидетельству Флора, уже упоминавшийся народный трибун, вождь партии популяров Луций Апулей Сатурнин. Последнего, сверх того, умирающего растерзала толпа [Флор, с.119 (Мятеж Апулея III, 7)].

II. Отдача в актёры-смертники. У В.В.Маяковского в 3-м действии комедии «Баня» репортёр Моментальников угодливо декламирует главначпупсу Победоносикову:

 

Эчеленца, прикажите!

Аппетит наш невелик.

Только хлеба-зрелищ нам дадите, –

Всё похвалим в тот же миг!

      [Маяковский, с.606].

 

Хлеба-зрелищ, как нетрудно догадаться, – слегка перифразированное общеизвестное латинское выражение Panem et circenses! («Хлéба и зрелищ!»). Этот возглас выражал главные требования безработного плебса в период Империи; требование подачек, вымогаемых у государства и богатых граждан. Нелишне отметить, что концентрация в Риме огромной деклассированной массы сыграла роковую роль в вырождении республиканского строя и гибели демократии [Лившиц. Социально-политическая борьба в Риме, с.65]. Об этом не вредно на­пом­нить иным нынешним правителям, сквозь пальцы взирающим на не­слы­ханный имущественный перепад между горстой самодоволь­ных толстосумов и бескрайним множеством отчаявшейся голытьбы.

Тот же возглас во второй своей части – эмблема духовной жизни древнеримского общества, падкого на зрелища, особенно те, которые вызывали острое наркотическое опьянение. На потеху публике в римских цирках разыгрывались людоедские представления, во всех подробностях воспроизводившие и смаковавшие страшные мифологические сюжеты, согласно которым, например, наказанный Зевсом Иксион вертелся на огненном колесе, привязанный к нему руками и ногами. Охотно разыгрывались исторические сюжеты, отмеченные крайней жестокостью и невыносимыми страданиями.

Актёрами в этих бесчеловечных спектаклях поневоле выступали приговорённых к смерти лица. «Некоторые из них выходили в великолепном платье, из которого вдруг показывалось пламя и сжигало их… Показывали Иксиона на колесе, Геракла, сжигающего себя на горе Этне, Муция Сцеволу, держащего руку на горящих угольях жаровни, разбойника Лавреола, распятого и растерзываемого зверями, Дедала, которого пожирал лев…» [Гиро, с.264].

III. Экзотические казни:

1) перепиливание;

2) растерзание толпой;

3) разрывание тела;

4) затаптывание;

5) разбиение о сте­ну;

6) умерщвление голодом;

7) растерзание хищными рыбами;

8) подвешивание на крюке;

9) растерзание собаками;

10) насильственное кровопускание;

11) умерщвление подстроенным кораблекрушением;

   12) казнь под корзиной;

   13) умерщвление банным паром и жарой:

   14) Метеллова казнь;

   15) умерщвление бессонницей;

   16) казнь в мешке с ядовитыми змеями;

   17) умерщвление под тяжестью статуй;

   18) умерщвление под колёсами повозок.

1. Перепиливание. Восходит к незапамятным временам, ср.: «А на­род, бывший в нём [в городе Равва] он [царь Давид] вывел, и положил их под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и бросил их в обжигательные печи» (2 Царств 12:31); «Были пророки побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке…» (Евреям 12:37).

В Древнем Риме эта ужасающая расправа приглянулась, в частности, люто охочему до злодеяний Калигуле. «Многих граждан из первых сословий, – сетует Светоний, – он, заклеймив раскалённым железом, сослал на рудничные или дорожные работы, или бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетках, или перепилил пополам пилой…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула 27, 3)].

2. Растерзание толпой. Подобно побитию камнями, производилось стихийно. Так был казнён привлечённый к суду народный трибун Публий Фурий. По рассказу Аппиана, «народ, не выслушав его оправдания, растерзал его» [Аппиан Александрийский, с.328 (Гражд. войны, I, 33)].

Жертвами озверевшей толпы порой становились невинные люди. Так, после гибели Юлия Цезаря от рук заговорщиков, один из его друзей, народный трибун Гай Гельвий Цинна, пришёл поклониться телу погибшего. «Кто-то из толпы, увидев его, назвал другому, – спросившему, кто это, – его имя; тот передал третьему, и тотчас же распространился слух, что это один из убийц Цезаря. Среди заговорщиков действительно был некий Цинна [Луций Корнелий Цинна] – тёзка этому. Решив, что он и есть тот человек, толпа кинулась на Цинну и тотчас разорвала несчастного на глазах у всех» [Плутарх, т. 2, с.658 (Цезарь LXVIII)].

Более подробное описание подобной казни находим у Светония, повествующего о последних минутах жизни императора Вителлия, который прославился своей лютой жестокостью. Солдаты, ворвавшиеся в императорские покои, «связав ему руки за спиною, с петлей на шее, в разорванной одежде, полуголого, его поволокли на форум. По всей Священной дороге народ осыпáл его издевательствами, не жалел ни слова, ни дела: за волосы ему оттянули голову назад, как всем преступникам, под подбородок подставили остриё меча, чтобы он не мог опустить лицо и всем было его видно, одни швыряли в него грязью и навозом, другие обзывали обжорой и поджигателем, третьи в толпе хулили в нём даже его телесные недостатки. < … > Наконец, в Гемониях его истерзали и при­кон­чили мелкими ударами, а оттуда крюком сволокли в Тибр» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.196 (VII Вителлий 17, 2)].

Иногда растерзание толпой подстрекалось со стороны заинтересованного лица. «Замыслив разорвать на части одного сенатора, – рассказывал тот же Светоний, – он [император Калигула] подкупил несколько человек напасть на него при входе в курию с криками “Враг отечества!”, пронзить его грифелями [металлическими или костяными палочками с острым концом для письма по воску] и бросить на растерзание остальным сенаторам; и он насытился только тогда, когда увидел, как члены и внутренности убитого проволокли по улицам и свалили грудою перед ним» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула 28)].

3. Разрывание тела, согласно Ливию, было применено римлянами лишь однажды, при расправе царя Тулла Гостилия над своим противником Меттием Фуфетием: «…подали две четверни [лошадей], и царь приказал привязать Меттия к колесницам, потом пущенные в противоположные стороны кони рванули и, разодрав тело надвое, поволокли за собой прикрученные верёвками члены» [Ливий, т. 1, с.41 (I, 28, 10)]. При такой казни, уточняет А.П.Лаврин, тело привязывали за ноги [Лаврин, с.141].

Упомянутая расправа своей необычностью настолько поразила воображение даже видавших виды суровых римлян, что удостоилась упоминания в «Скорбных элегиях» Овидия (книга 1-я, элегия 3-я, стихи 75–76, см. [Овидий, с.383]).

Попутно отметим, что у греков разрывание тела – также редкая казнь, ср.: «Два прямых дерева были согнуты и соединены вершинами, к вершинам привязали Бесса [вероломно убившего царя Дария], а затем деревья отпустили, и, с силою распрямившись, они разорвали его» [Плутарх, т. 2, с.571–572 (Александр XLIII)].

В явно поддельной книге «Властелины Рима» сообщается, что такой же казни в эпоху Империи был однажды подвергнут древнеримский воин, совершивший прелюбодеяние с женой своего начальника [Флавий Вописк Сиракузянин. Божественный Аврелиан, с.269 (VII, 4)]. По мнению комментаторов книги, «эта казнь вымышлена автором по мифическим образцам» [Никитский, Любжин, с.473, примеч. 20]. Однако едва ли возможно на сей счёт сказать что-либо определённое.

4. Затаптывание в обследованных источниках также упомянуто лишь однажды. Как рассказывал Аппиан, приговорённые к казни диктатором Суллой сенаторы и всадники «погибали там, где их настигли, – в домах, закоулках, храмах; некоторые в страхе бросались к Сулле, и их избивали до смерти у ног его, других оттаскивали от него и топтали» [Аппиан Александрийский, с.358 (Гражд. войны I, 95)].

5. Разбиение о стену упомянуто Светонием при описании смерти императора Калигулы: «Вместе с ним погибли и жена его Цезония, зарубленная центурионом, и дочь, которую разбили об стену» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.130 (IV Гай Калигула 59)].

По-види­мо­му, малолетнего ребёнка палач бил головой о стену, крепко ухватив беззащитное существо за ножки. «Ужасный век, ужасные сердца!» – как тут горестно не воскликнуть вслед за поэтом [Пушкин. Скупой рыцарь, с.320].

6. Умерщвление голодом применялось как по отношению к внешним, так и внутренним врагам Древнего Рима.

Описание казни одного внешнего супостата находим у Плутарха: «После триумфа его [царя североафриканского племени нумидийцев Югурту] отвели в тюрьму, где одни стражники сорвали с него одежду, другие, спеша завладеть золотыми серьгами, разодрали ему мочки ушей, после чего его голым бросили в яму, и он, полный страха, но насмешливо улыбаясь, сказал: “О Геракл, какая холодная у вас баня!”. Шесть дней боролся он с голодом и до последнего часа цеплялся за жизнь…» [Плутарх, т. 2, с.95 (Гай Марий XII)].

«Гай Папий взял [город] Нолу благодаря измене и объявил двум тысячам римлян, находившимся в ней: если они перейдут на его сторону, он примет их в своё войско, – рассказывал о событиях древнеримской гражданской войны Аппиан. – Они перешли и служили под начальством Папия. Командиры их, не подчинившиеся приказанию, взяты были в плен, и Папий уморил их голодом» [Аппиан Александрийский, с.332 (Гражд. войны I, 41)].

У политических врагов голодные муки и корчи были ничуть не меньше, чем у военных. Как рассказывал Тацит, после расправы императора Тиберия над Гаем Азинием Галлом «умерщвляется [внук императора] Друз, который поддерживал себя жалкой пищей, поедая набивку своего тюфяка…» [Тацит, с.211 (Анналы VI, 23)]. К истязанию голодом несчастного внука, тщетно молящего хоть о какой-ни­будь пище для поддержания жизни, по распоряжению заботливого дедушки были добавлены обжигающие удары плетью центуриона и пинки рабов, которыми щедро осыпали умирающего [Тацит, с.212 (Анналы VI, 24)] (ср. доброжелательную оценку личности и деятельности Тиберия [Межерицкий, с.50–53]).

Успешно истреблялся голодом и докучливый классовый враг. «Оказавшись не силах прорваться [через вражеские заслоны], он [Луций] вновь бежал в Перузию; подсчитав, сколько осталось продовольствия, Луций запретил давать его рабам и велел следить, чтобы они не убегали из города и не дали бы знать врагам о тяжёлом положении осаждённых. Рабы толпами бродили в самом городе и у городской стены, падая от голода на землю, питаясь травой или зелёной листвой; умерших Луций велел зарывать в продолговатых ямах…» [Аппиан Александрийский, с.577 (Гражд. войны V, 35)].

По словам Флора, консул Марк Перперна, подавив одно из выступлений мятежных рабов, «заморил их голодом…» [Флор, с.123 (Рабская война III, 7)].

7. Растерзание хищными рыбами. Вольноотпущенник Ведий Поллион, ставший римским всадником и другом Октавиана Августа, бросал провинившихся рабов в пруд на съедение муренам, наблюдая, как свирепые хищники разрывают живых людей на куски [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.267].

Напомним, что змеевидная мурена достигает длины до трёх метров, а её мощные зубы иногда настолько велики, что мешают ей полностью закрыть пасть. Этих чудищ разводили в городских прудах из-за их мяса, которое, как видно из сочинений Марциала и Горация, было лакомым яством римлян (см. [Марциал, с.65, эпиграмма 37; с.263, эпиграмма 30], [Гораций, с.278 (сатиры II, 8)].

8. Подвешивание на крюке бегло упомянуто в комедии Плавта «Раб-обманщик» («Pseudolus»), когда сутенёр Баллион, давая проститутке Эсхродоре поручение усердно обслужить мясников, угрожает ей: «Если нынче не наполню я мясными тушами / Трёх больших крюков, то завтра надену я тебя на крюк…» [Плавт, 1933, с.493].

О том, что это не пустая угроза, свидетельствует упоминание о такой же казни у Ювенала:

 

…И тот, кто тебя обманул, в западню попадётся

Тоже и в мрачной тюрьме попадёт на крючок его тело…

                                 [Ювенал, с.326 (V, 14, 244–245)].

 

9. Растерзание собаками. Как глумливая расправа, наряду с сожжением в качестве ночных осветительных факелов (см. выше), применялось императором Нероном по отношению к гонимым в то время христианам, которых «облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками» [Тацит, с.388 (Анналы XV, 44)] (подробнее о гонениях на христиан со стороны римских императоров см. [Гиббон, т. 2, с.102–111], [Тальберг, с.24–29]).

10. Насильственное кровопускание. При помощи такой казни была умерщвлена Октавия Клавдия, жена Нерона. Последний, воспылав страстью к уже дважды побывавшей замужем Поппее Сабине (Младшей), сослал Октавию, не достигшую двадцатилетнего возраста, на остров Пандатерию. «Пошло немного дней, и ей объявляют, что она должна умереть…Её связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стеснённая страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена ещё более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее» [Тацит, с.363 (Анналы XIV, 64)].

Однако для Поппеи сия эпопея закончилась не менее плачевно. Её, больную и беременную, ударом ноги в живот прикончил тот же Нерон, которого она опрометчиво осыпала упрёками за то, что он слишком поздно вернулся со скачек [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.165 (VI Нерон 35, 3)]. Экий, однако, футболист…

К чести мыслящих римлян, они выказывали к Нерону (баловавшемуся не только футзалом, но и стишками) крайнее презрение. Вот что сообщал Светоний о древнеримском поэте Марке Аннее Лукане, авторе поэмы «Фарсалия»: «Однажды в общественном отхожем месте, испустив ветры с громким звуком, он произнёс полустишие Нерона

 

Словно бы гром прогремел над землёй… –

 

вызвав великое смятение и бегство всех сидевших поблизости» [Светоний. О знаменитых людях, с.236 (Жизнеописание Лукана)]. В свете этого сообщения (если и недостоверного, то колоритно рисующего оппозиционность Лукана правящему режиму) по меньшей мере спорным представляется изображение поэта в историческом романе Генрика Сенкевича «Quo vadis», где Лукан выведен как трусливый подхалим, горький пьяница и дряхлеющий фигляр (см. [Сенкевич, с.57–60 (глава 7)].

Возвращаясь к казням, отметим, что насильственное кровопускание применялось не только к женщинам. Так, по приказу временно захватившего власть в городе Риме полководца Марка Лициния Муциана был взят под стражу Кальпурний Пизон Галериан и отвезён за город, где «ему перерезали вены, и он умер от потери крови» [Тацит, с.694 (История IV, 11)]. А всё потому, что знатный и молодой Кальпурний пользовался почётом простонародья и кто-то распустил бессмысленный слух, что он может стать принцепсом.

11. Умерщвление подстроенным кораблекрушением. Такая участь была уготована своевольной Агриппине (Младшей) её сыном, тем же доблестным брюхоборцем Нероном. Как рассказывал Тацит, «во­ль­ноотпущенник Аникет, префект мизенского флота и воспитатель Нерона в годы её отрочества, ненавидевший Агриппину и ненавидимый ею, изложил придуманный им хитроумный замысел. Он заявил, что может устроить на корабле особое приспособление, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о чём не подозревающую Агриппину…» [Тацит, с.328 (Анналы IV, 3)].

12. Казнь под корзиной. Как сообщал Ливий, оклеветанного римлянина Турна Гердония, который ожесточённо обвинял последнего римского царя Тарквиния Гордого в узурпации власти, заковали в цепи, а затем, не дав ему слова для оправдания, «погрузили в воду Ферентинского источника и утопили, накрыв корзиной и завалив камнями» [Ливий, т. 1, с.65 (I, 51, 9)].

Такую казнь можно было бы посчитать разновидностью утопления, если бы в другом месте Ливий, повествуя о необузданной жестокости военного трибуна Марка Постумия Регилльского, проявленной им при подавлении мятежа римских воинов, не упомянул казнь под корзиной, которая применялась, судя по всему, на суше: «Вызванный для подавления мятежа Постумий ещё более ожесточил всех безжалостными пытками и жестокими наказаниями. В конце концов злоба его превзошла всякую меру, и, когда на вопли тех, кого было приказано казнить “под корзиной”, сбежалась толпа, он, безрассудно оставив своё судилище, ринулся и на тех, кто мешал исполнению приговора. Но когда ликторы и центурионы стали разгонять толпу, взрыв возмущения был такой, что военного трибуна побили камнями его собственные воины» [Ливий, т.1, с.269 (IV, 50, 4–5)].

13. Умерщвление банным паром и жарой. Ливий рассказывал о злодеяниях кампанцев, отложившихся от Рима и переметнувшихся к Ганнибалу: «…префектов [командиров] союзных войск, как и всех римских граждан – одни были заняты военной службой, другие частными делами, – чернь захватила и будто бы для охраны заперла в бане, где от жары и пара нечем было дышать; все они умерли мучительной смертью [Ливий, т. 2, с.37 (XXIII, 7, 3)].

14. Метеллова казнь. Квинт Цецилий Метелл Нумидийский [Балахванцев, с.666, примеч. 5] с перебежчиками, фракийцами и лигурами расправился так: «…у одних он отрубил руки, других же закопал в землю до живота и, велев поражать стелами и дротиками, сжёг их живыми» [Аппиан Александрийский, с.180 (О событиях в Нумидии III)] (см. также [Горенштейн. Комментарии, с.196, примеч. 202].

15. Умерщвление бессонницей. Вот что рассказывал Плутарх о казни захваченного в римский плен царя Македонии Персея: «…по некоторым сведениям, он окончил жизнь странным и необычным образом. Воины, его караулившие, по какой-то причине невзлюбили Персея и, не находя иного способа ему досадить, не давали узнику спать: они зорко следили за ним, стоило ему забыться хотя бы на миг, как его тотчас будили и с помощью всевозможнейших хитростей и выдумок заставляли бодрствовать, пока, изнурённый вконец, он не испустил дух» [Плутарх, т. 1, с.459 (Эмилий Павел XXXVII)].

16. Казнь в мешке с ядовитыми змеями. После расправы над Тиберием Гракхом настал черёд и его друзей. Одного из них, Гая Биллия, «посадили в мешок, бросили туда же ядовитых змей и так замучили» [Плутарх, т. 3, с.169 (Тиберий Гракх XX)].

17. Умерщвление под тяжестью статуй. Как только после измены преторианской гвардии и осуждения сенатом император Нерон покончил с собой, толпа в мстительной ярости накинулась на его сторонников и любимчиков. «Гладиатора Спикула бросили под статуи Нерона, которые волокли через форум, и он был раздавлен…» [Плутарх, т. 3, с.559 (Гальба VIII)].

18. Умерщвление под колёсами повозок. По прихоти той же обезумевшей толпы «Апония, одного из доносчиков, швырнули на землю и переехали повозками, на которые грузят камень…» [Плутарх, т. 3, с.559 (Гальба VIII)].

IV. Казни как продолжение и завершение истязаний (засечение розгами и плетьми, забивание насмерть палками, плетьми, цепями). Мы не станем рассматривать каждую из перечисленных разновидностей отдельно, поскольку в техническом отношении они друг от друга почти не отличаются.

В качестве примера приведём два характерных эпизода. Как рассказывал Цицерон, по приказу наместника Сицилии Гая Корнелия Верреса его тёзку, римского гражданина Гая Сервилия «обступило шестеро дюжих ликторов [телохранителей наместника], очень опытных по части избиений и порки; они стали жестоко сечь его розгами; под конец, Секстий, первый ликтор…, начал, повернув розгу толстым концом, жестоко бить этого несчастного по глазам. И вот Сервилий, когда кровь залила ему лицо и глаза, рухнул на землю, но они продолжали избивать лежачего… После такой расправы Сервилия унесли замертво, и он вскоре умер…» [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.152 (LIV, 142)].

А вот что сообщал Светоний: «Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он [император Калигула] велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула 27, 4)].

V. Децимáция (decimatio) – казнь каждого десятого солдата. Применялась обычно к воинам, проявившим в бою малодушие.

Например, после того как под натиском восставших рабов-спар­та­ков­цев бежали, побросав оружие, легионеры, которыми командовал легат Муммий, такую казнь применил уже упоминавшийся свирепый Марк Лициний Красс. «Отобрав… пятьсот человек, зачинщиков бегства, и разделив их на пятьдесят десятков, он приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку – на кого укажет жребий…; этот вид казни сопряжён с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах» [Плутарх,     т. 2, с.322 (Красс X)]. По словам Аппиана, в ходе упомянутых децимаций было казнено около 4000 человек. «Но как бы там ни было, – с черноватой иронией добавляет историк, – Красс оказался для своих солдат страшнее победивших их врагов» [Аппиан Александрийский, с.371 (Гражд. войны I, 118)]. Эту фразу с гениальным простодушием перетолковал Э.Гиббон: «В римской дисциплине считалось неизменным правилом, что хороший солдат должен бояться своих командиров гораздо более, нежели неприятеля» [Гиббон, т. 1, с.75].

По свидетельству Тацита, при одной из децимаций воинов насмерть забивали палками. Историк вместе с тем подчёркивает, что во времена императора Тиберия децимации были уже крайне редким старинным наказанием [Тацит, с.114 (Анналы III, 21)].

У Полибия находим более подробное описание расправы над нерадивыми воинами: «Наказание это производится приблизительно так: трибун [командир] берёт палку и ею как бы только касается осуждённого; вслед за сим все легионеры бьют его палками и камнями. Наказуемых забивают большею частью до смерти тут же, в самом лагере, а если кто-нибудь и выходит ещё живым, то не на радость себе. Да и какая ему радость, если возврат на родину ему не дозволен, и никто из родственников не осмелится принять такого человека к себе в дом. Поэтому раз постигло кого подобное несчастие, он погиб бесповоротно» [Полибий, т. 2, с.27 (VI, 27, 2–5)].

V I. Ритуальные казни. Представляли собой человеческие жертвоприношения, совершавшиеся согласно древнеримской религиозной обрядности и религиозным представлениям.

Принесение людей в жертву богам обычно расценивалось древними римлянами как варварский обычай старины. В трудах римских историков не раз высказывается осуждение такого ритуала, совершавшегося современными им отсталыми племенами или соседними народами. Да и другие варварские повадки такого рода сурово порицаются римскими историками, ср.: «После Македонии – такова была воля богов – против нас восстали фракийцы… < … > И не было в то время ничего более жестокого, чем их обращение с пленниками: они совершали возлияния богам человеческой кровью, пили из человеческих черепов и делали для себя забаву из смерти пленников, сжигая их и удушая дымом; а также пытками исторгали плоды из чрева беременных матерей» [Флор, с.100–101 (Фракийск. война III, 1–2)]. Жертвенное умерщвление варварами трёх мальчиков и стольких же девочек, наряду, между прочим, с тремя чёрными баранами, с нескрываемой брезгливостью упоминается Аррианом [Арриан, с.19 (5, 7)].

Однако в некоторых случаях и сами римляне прибегали к ритуальному закланию людей.

Так, по рассказу Ливия, римляне, охваченные ужасом от победоносного шествия полчищ Ганнибала, «послали в Дельфы спросить оракула, какими молитвами и жертвами умилостивить богов и когда придёт конец таким бедствиям; пока что, повинуясь указаниям [Сивиллиных] Книг, принесли необычные жертвы; между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями; здесь и прежде уже совершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые римским священнодействиям» [Ливий, т. 2, с.124 (XXII, 57, 6)]. Достоверность этого сообщения подтверждается свидетельствами Плиния Старшего и Орозия [Смирин, Чистяков, Михайловский, с.711, примеч. 231].

У того же Ливия находим жутковатый рассказ о буйных игрищах и человеческих жертвоприношениях секты поклонников Вакха: «С тех пор как состав вакхантов стал смешанным [т.е. женским и мужским], а к смешению полов прибавилась и разнузданность ночных оргий, там уже нет недостатка ни в каких пороках и гнусностях. Больше мерзостей творят мужчины с мужчинами, нежели с женщинами. Тех, кто противится насилию или уклоняется от насилия над другими, закалают как жертвенных животных. < … > Про тех, кого привязав к театральной машине, сбросили в подземные бездны, они говорят, что те взяты богами. Этими жертвами становятся те, кто отказался или вступить в их сообщество, или участвовать в преступлениях, или подвергаться насилию» [Ливий, т. 3, с.291 (XXXIX, 13, 10–13)].

В свете этих показаний едва ли выдумкой является сообщение о том, что римский император Гелиогабал (Элагабал) приносил человеческие жертвы, «выбирая для этого по всей Италии знатных и красивых мальчиков, у которых были живы отец и мать, – …для того чтобы усилить скорбь обоих родителей» [Элий Лампридий. Антонин Гелиогабал, с.137 (VIII, 1)].

Разновидностью ритуальных казней было и намеренное, обставленное особыми церемониями умерщвление уродливых младенцев. Рождение таких детей считалось у римлян зловещим знамением [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.312, примеч. 1].

Ливий рассказывал: «…родился ребёнок ростом с четырёхлетнего, но удивительна была не его величина, а то, что…нельзя было определить, мальчик это или девочка. Гаруспики [жрецы, гадавшие по внутренностям животных], вызванные из Этрурии, сказали, что это гнусное и мерзкое чудище: его надо удалить из Римской области и, не давая ему касаться земли, утопить в морской бездне. Его положили живым в сундук, уплыли далеко в море и бросили в воду. Понтифики распорядились, чтобы девушки – три группы по девять человек – обошли город с пением гимна» [Ливий, т. 2, с.379–380 (XXVII, 37, 5–7)].

Позднее, когда снова родился подобный ребёнок, «отыскали и ещё одного двуполого, дожившего уже до шестнадцати лет» [Ливий, т. 2, с.553 (XXXI, 12, 6]. С этими субчиками расправились так же, как и с прежними. И, разумеется, «обошли город с пением гимна».

Вот и верь после этого пословице «Не родись красивой…».

Не в оправдание римлянам, а для прояснения исторической ретроспективы упомянем, что у соседних с римлянами греков в минойскую эпоху детишек (неизвестно, уродливых или, наоборот – самых красивых или обычных) взрослые дяди и тёти раздирали и пожирали. Свидетельство этого – найденное при раскопках города Кносса подземное помещение с множеством больших сосудов, заполненных расчленёнными частями преимущественно детских скелетиков со следами скобления и зарубками на некоторых костях [Немировский. История древнего мира, ч. 1, с.55].

Ехал грека через реку… Брр…

 

Неясные и спорные случаи

1. В трудах древнеримских историков встречается выражение «казнь принятым нашими предками способом» (см., напр. [Тацит, с.163 (Анналы IV, 30)]. Высказывалось мнение, что такая казнь представляла собой засечение насмерть с последующим обезглавливанием (см. [Бобович. Комментарии к «Анналам», с.817]). Однако никаких доводов в пользу такого предположения комментатор не приводит.

Как мы уже знаем, в древности римляне применяли несколько способов казни, санкционированных обычным правом: сожжение, удушение, сбрасывание с Тарпейской скалы и т.п. Вот почему столь категоричное утверждение комментатора представляется неосновательным и упомянутую в самом начале казнь справедливее отнести к неясным и спорным случаям.

2. Как сообщает историк Г.Хё­ф­линг (не вдаваясь в подробности и без ссылки на первоисточник), императором Макрином применялось замуровывание в стене живых людей, [Хёфлинг, с.27]. Судя по всему, историк опирается здесь на свидетельство, почерпнутое им из книги, которая в русском переводе получило условное название «Властелины Рима. Биографии римских императоров от Адриана до Диоклетиана» [Властелины Рима]. В этой книге об императоре Макрине, в частности, сказано, что он «заключал в стены и замуровывал живых людей» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.128 (XII, 10)].

При оценке достоверности цитированного и других сообщений, содержащихся в книге «Властелины Рима», следует учитывать совет крупнейшего античника «не принимать за чистую монету всё, что говорится на этих страницах. Перед нами не столько история, сколько исторический роман» [Гаспаров. Послесловие, с.328]. Так как книга «Властелины Рима» представляет собой, скорее всего, бойкую литературную подделку, это, как, впрочем, и другие свидетельства о палаческой деятельности Макрина справедливее отнести к сомнительным.

Не исключено, что цитированный пассаж из книги «Властелины Рима» породил и указание на то, что замуровыванию в стене подвергались весталки за нарушение обета девственности (см. [Омельченко. Римское право, с.81], [Гладкий, с.121]). В обследованных нами источниках, в авторитетных справочниках (см. [Словарь античности, с.98]; [Мифологический словарь, с.37]) и в капитальных исследованиях (см., напр. [Кораблёв, с.600]) этот способ расправы над весталками не подтверждается.

Справедливости ради всё же отметим, что сам способ замуровывания (заключения жертвы в помещение без выходов) по меньшей мере единожды упоминается в античных источниках. Вот что приключилось со спартанским полководцем Павсанием, обвинённом в подготовке восстания илотов: «…опередив преследователей на несколько шагов, он ускользнул в храм Минервы… Эфоры [коллегия высших должностных лиц] тотчас завалили дверь храма, заграждая ему выход, и разобрали крышу, чтобы он скорее умер под открытым небом. Говорят, что в то время была жива ещё мать Павсания и что эта престарелая женщина, узнав о его преступлении, одной из первых принесла камень к порогу храма, чтобы замуровать сына. В конце концов он был вынесен из святилища полумёртвым и тут же испустил дух» [Корнелий Непот, с.25 (Павсаний, 5)].

3. В той же книге «Властелины Рима» всё о том же императоре Макрине сказано, что он, в подражание этрусскому царю Мезенцию, привязывал живых людей к мертвецам, в результате чего казнимые «погибали от медленного гниения» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.127 (XII, 8)]. Вот как живописал эту жуткую этрусскую казнь Вергилий:

 

Заживо жертвы свои он привязывал путами к трупам

Так, чтобы руки сплелись и уста к устам прижимались, –

Пытки мучительный род, убивавший медленной смертью

Тех, кто в объятьях лежал среди тленья, гноя и смрада.

                              [Вергилий, с.299 (VIII, 485–488)].

Хотя полностью исключить существование у этрусков такой благоуханной казни мы не можем, легендарность самой личности Мезенция и явно поддельный характер книги «Властелины Рима» побуждают нас отнестись к цитированному сообщению с недоверием.

4. Сомнительным кажется и сообщение о том, что император Коммод заставлял жрецов Изиды «бить себя до смерти в грудь еловыми шишками» [Элий Лампридий. Коммод Антонин, с.67 (IX, 6)]. Всякий, кто хотя бы однажды держал в руках еловую шишку, знает, что этот легковесный хвойный банан может вызвать при неосторожном обращении в худшем случае шишку на лбу, но никак не смертельную травму в области грудной клетки. Кроме того, в известных нам описаниях культа Изиды (см., напр. [Кулакова, с.9–13]) о применении его жрецами еловых шишек или хотя бы о косвенной связи таких жрецов с дарами хвойного леса нет ни слова.

5. Более достоверным представляется другое сообщение того же автора о том же супостате: «Одетый в женскую одежду или в шкуру льва, он своей палицей поражал не только львов, но и многих людей. Тех, кто имел слабые ноги и не мог ходить, он наряжал гигантами, а ниже колен превращал при помощи тряпок и полотенец в драконов; затем убивал их стрелами» [Элий Лампридий. Коммод Антонин, с.67 (IX, 6)]. Ввиду явной фальсифицированности книги «Властелины Рима» считать это свидетельство бесспорным мы бы всё же не стали.

6. Правдоподобным представляется свидетельство из той же книги о том, что император Александр Севéр (от латинского sev ērus «строгий, суровый») за мошенничество и лихоимство приказал своего сановника Веркория Турина привязать к столбу и умертвить, «напустив на него дым от зажжённой соломы и сырых дров, причём глашатай объявил: “Дымом наказывается тот, кто торговал дымом”» [Элий Лампридий. Александр Север, с.166 (XXXVI, 2)]. Чтобы карательный замысел императора и реплика глашатая стали яснее, напомним, что торговать дымом (fumum vendĕre) по-латыни означает «напускать туману, пускать пыль в глаза, обманывать кого-л. с корыстной целью».

7. По преданию, наместник Иудеи Тинний Руф, решив жестоко наказать Акибу, сподвижника вождя восставших иудеев Бар-Кохбы, приказал растерзать его тело железными щипцами [Лившиц. Классовая борьба в Иудее и восстания против Рима, с.325]. Поскольку документальными свидетельствами это предание не подтверждается, отнесём такой способ казни к сомнительным.

 

Закрытое помещение.

А. Государственное закрытое помещение. Удушение (не тайное) и обезглавливание обычно производились в государственной темнице города Рима – Мамертинской тюрьме (carcer Mamer­tī­nus). Согласно Ливию, для устрашения «всё возрастающей дерзости негодяев» [Ливий, т. 1, с.46 (I, 33, 8)] она была сооружена при царе Анке Марции в центре города, над форумом у подножия Капитолия, между храмом Согласия и Курией [Боданская, Чистяков, с.628, примеч. 109], на месте бывшей каменоломни, называвшейся Lautumiae [Гиро, с.28], и, по свидетельству Цицерона, представляла собой «тёмное, смрадное и грязное помещение» [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.116 (VII, 21)].

Приговорённые к смерти особо важные государственные преступники водворялись в её подземную часть – рóбур (robur), называемую также Туллиáнум (от имени её основателя Сервия Туллия [Маркиш, с.392, примеч. 302], Дворецкий, с.674] либо от древнелатинского tullus или tullius «родник», что свидетельствовало о прежнем назначении подземелья как водохранилища [Горенштейн. Комментарии, с.185, примеч. 299]) Это было круглое купольное помещение, куда смертники спускались через дыру в потолке [Смирин, Чистяков, Михайловский, с.741, примеч. 67]. «Оно, – писал об этом помещении Саллюстий, – имеет сплошные стены и каменный сводчатый потолок; его запущенность, потёмки, зловоние производят отвратительное и ужасное впечатление» [Саллюстий, с.35 (О заговоре Катилины 55, 4)]             (подробнее о тюрьмах в городе Риме см. [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.300–301, при­меч. 7]).

Военнопленных, проведённых по время триумфа мимо ликующей толпы, отводили обычно в Мамертинскую тюрьму, где и казнили [Горенштейн, с.195, примеч. 29].

Б. Частное закрытое помещение. По свидетельству Ливия, женщин, осуждённых на смерть в связи с преступлениями вакхантов (об этой истории подробнее см. раздел «Ри­туальные казни»), передавали их родственникам или опекунам, чтобы те казнили их приватно…» [Ливий, т. 3, с.296 (XXXIX, 18, 6)].

Такие казни совершались в условиях домашней тюрьмы (carcer privātus) [Бартошек, с.61]. Об устройстве и других особенностях таких тюрем обследованные нами источники, однако, ничего не сообщают.

II. Время исполнения казней. В период Республики вынесение приговора о казни влекло его немедленное исполнение. В эпоху Империи традицией стала отсрочка приговора от 30 дней до одного года [Омельченко. Римское право, с.81].

Как сообщает Тацит, во времена Тиберия сенатом было принято постановление об отсрочке приговора на 10 дней. Однако, добавляет он, «ни сенат не располагал возможностью менять свои приговоры, ни Тиберий в предусмотренное для этого время не смягчал наказания» [Тацит, с.131 (Анналы III, 51)].

III. Надзор за казнями. Римское законодательство предусматривало надзор за исполнением казни, во время которой присутствовали три особых чиновника (tresviri capitāles = tresviri nocturni).

ПРОГУЛКИ С ПАЛАЧОМ

 

КАЗНИ, ПЫТКИ

И СУРОВЫЕ НАКАЗАНИЯ

В ДРЕВНЕМ РИМЕ

 

 

Москва 2003

Памяти всех невинно павших

от рук палачей и террористов.

 

Ликует буйный Рим… торжественно гремит

Рукоплесканьями широкая арена:

А он – пронзённый в грудь – безмолвно он лежит

Во прахе и крови скользят его колена…

 (М.Ю.Лермонтов).

 

…нет зверя свирепее человека, совмещающего      в себе дурные страсти и власть.

(Плутарх).

 

Прорвалось наружу вдруг всё то, что до сих пор таилось внутри; произошла противоестественная перемена с сенаторами, консулами, преторами, трибунами, кандидатами на все эти магистратуры или состоявшими в этих должностях; теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданьями, называли слугу спасителем и господином.

(Аппиан).

 

Задыхаясь, с холодным потом на челе, читал я страшную повесть.

(А.И.Герцен).

 

 

В книге освещается малоизвестная мрачная сторона жизни древних римлян. Рассмотрены древнеримские казни, пытки и суровые наказания, дана их правовая и нравственная оценка. Освещены изуверства и издевательства, бытовавшие в Древнем Риме, обрисованы древнеримские доносчики, рассказано о массовом терроре в период римских гражданских войн.

Материал почерпнут из широкого круга античных исторических и художественных источников. Приложен справочный аппарат.

Книга адресована всем, кто интересуется историей общества, культуры и права.

ВВЕДЕНИЕ

 

История вопроса и намерения автора

 

Предания умалчивают о том, кто первым применил казнь как средство «укоризны» ближнего своего. Однако не подлежит сомнению, что каз­ни, пытки и другие виды убийств и издевательств – одно из тех мрачных изобретений человечества, которые издавна сопутствовали его истории.

«Есть одно только благо – знание и одно только зло – невежество», – учил Сократ [Лосев, Тахо-Годи, с.20]. В наши дни, когда из чрева разнузданного невежества, оголтелого шовинизма и религиозной исступлённости народился монстр международного терроризма, как никогда важно осмыслить исторический опыт применения казней, пыток и прочих видов истязаний, в конечном счёте вскормивших эту кровожадную гадину.

Особенно поучительно такое осмысление на правовом и историческом материале Древнего Рима, юридическая система которого легла в основу современного европейского права и по сей день служит неиссякаемым источником для мыслящих правоведов.

Разностороннее освещение событий минувшего необходимо россиянам как воздух. Их психика длительное время усердно обрабатывалась подрумяненной краснофонарной псе­в­донаукой и сноровистыми про­пагандистскими холуями тоталитарного режима. «Результат – глу­боко искажённое историческое сознание общества. Подлинное знание подменено мифами. Всё это – симптомы глубокой болезни обществен­ного сознания, ибо без открытого взгляда на историю оно обречено оставаться искажённым» [Гуревич, с.352].

Обращение к избранной теме необходимо ещё и потому, что в существующей справочной, научной и учебной литературе казни, пытки и другие наказания, применявшиеся древними римлянами, либо не освещены совсем, либо рас­смо­трены отрывочно, бегло и бессистемно (см., напр. [Словарь античности, с.240], [Гладкий, с.302–303].

Некоторым исключением из этого являются исследование А.Ф.Ки­с­тя­ковского [Кистяковский, с.248–253], справоч­ник М.Бар­то­ше­ка «Ри­м­ское право» [Бартошек] и учебник О.А.Омельченко [Омель­ченко. Римское право, с.80–81], где сделана попытка упорядочить такие сведения, а также «Энцикло­педия смерти» А.П.Ла­в­­ри­­на [Лаврин], в которой, наряду с перечислением разновидностей смертной казни в Древнем Риме, описаны свирепые под­роб­но­сти некоторых из них. Однако и в этих трудах классификация и степень полноты соответствующего материала далеко не совершенны, а освещение казней иногда производится с фактическими ошибками.

Отмеченные обстоятельства не только обедняют наши сведения об истории Древнего Рима, но и порождают досадные заблуждения. Так, например, в одной добротной книге по истории Средневековья, содержится мысль (как мы увидим, ошибочная), что средневековые истязания по своей жестокости намного превосходили древнеримские (см. [Ле Гофф Ж., с.36–37].

Колоритные черты древнеримского быта, относящиеся к нашей теме, рассеяны в произведениях античных авторов. Такие сведения также требуют упорядочения и в ряде случаев – разъяснений и уточнений.

Указанные обстоятельства определили ближайшую цель нашей ра­боты – выявить и систематизировать с возможной полнотой све­де­ния о древнеримских казнях, пытках и суровых наказаниях, воспроизвес­ти их описание в трудах древнеримских авторов, дать им по возможности адекватную правовую и нравственную оценку.

Читатель легко заметит, что изложенная в 1-й главе классификация древнеримских казней построена не на одном, а на нескольких основаниях: степень жестокости казней, их правовая обусловленность, технические особенности казней, их социальная приуроченность и др. Хотя наличие нескольких пересекающихся оснований далеко от идеала формальной логической стройности, такая (так называемая естественная) классификация, как представляется, и ближе к древнеримской исторической действительности, и даёт возможность вынести нравственную оценку карательным действиям, что бывает порой важнее, чем сама их сортировка и описание.

Разумеется, наша классификация не претендует на бесспорность и, как всякая коллекция, способна быть в дальнейшем расширена и уточнена.

Поскольку казни, пытки и суровые наказания в Древнем Риме нередко сопровождались изуверствами и издевательствами, а по способам и последствиям применения порой не отличались от первых, мы рассматриваем и эту группу явлений.

Нагромождение ужасов в нашей книге – не дань потаённому мазохизму или попытка произвести дешёвую сенсацию. Каждая казнь, каждая пытка, каждое издевательство и изуверство, даже в массовых масштабах и даже по высочайшему повелению коллегиальных органов – всегда дело рук конкретных палачей и мучителей, как бы они ни таились под маской, капюшоном или псевдонимом. Стало быть, каждый из них лично ответствен за то, что необозримый ряд безвременных могил расширился, а круг живущих людей трагически сузился.

Из сферы кровавой обыденности мы выходим здесь на простор философско-нравственных исканий, среди которых самыми жгучими являются, пожалуй, мысли об индивидуальном переживании бытия [Мамардашвили, с.18–21], персональности исторического процесса [Шопенгауэр, с.310], [Рашковский, с.650], о нравственной причастности личности к всечеловеческим деяниям [Чаадаев, с.484] и осознании личностью её исторической ответственности вопреки обезличивающей стихии толпы [Победоносцев, с.42] и иссушающему влиянию социологических доктрин [Булгаков С.Н., с.62]. И если читатель хотя бы на минуту погрузится в раздумья об ответственности всех нас за всё, что творится людьми на измученной планете, автор сочтёт свою книгу не напрасной.

 

 

Постановка проблемы

 

Римское законодательство выработало и применяло на практике понятие степени наказания в зависимости от тяжести преступления. Вместе с тем кодекса, определявшего, какие деяния являются преступными и каких наказаний они требуют, в Древнем Риме не существовало [Немировский. История древнего мира, ч. 2-я, с.46]. Уголовное законодательство римлян, по словам Т.Моммзена, было «беспримерно шатким и неразвитым» [Моммзен. 1999, т. 1-й, с.346, примеч.**]. В конкретных случаях вид и способ применения наказания устанавливался по-разному: или определённым законом, или правовой традицией, или судейским усмотрением с учётом качества преступления, личности преступника и сущест­вую­щих прецедентов [Омельченко. Римское право, с.80].

В расчёт могли приниматься и чисто технические условия применения наказаний. Так, при отсутствии досягаемого водоёма казнь отцеубийцы посредством утопления в кожаном мешке вынужденно заменялась растерзанием дикими зверями или распятием на кресте.

Отмеченные свойства было бесспорным достоинством римской правовой системы, обеспечивающим её гибкий подход к совершённому правонарушению, к личности подсудимого и к условиям исполнения наказаний. Однако те же свойства создавали почву для произвола при их назначении и применении, приводя порой к несоразмерности наказаний и совершённых преступлений, а часто – и к самочинным палаческим расправам над невинными людьми. В игру здесь вступали, наряду с общественно-политическими соображениями, и эт­но­­психи­чес­кие силы, исследованные Л.Н.Гумилёвым (см. [Гумилёв. Этносфера, с.113–119, 121]; [Гумилёв. Этногенез и биосфера Земли, с.267, 284–285, 418]).

Судейский произвол в таких случаях усугублялся тем, что, в отличие от гражданских дел, инициатива возбуждения уголовного судебного преследования против подозреваемого принадлежала не только потерпевшей стороне, но и должностному лицу, которое также на­зна­чало наказание [Омельченко. Всеобщая история государства и права, с.205].

Следует помнить также о том, что в Древнем Риме отсутствовало понятие должностной компетенции высших чиновников, т.е. определённой и ясно ограниченной сферы их деятельности, и поэтому не было привычного или, по меньшей мере, известного нам разграничения законодательной, судебной и исполнительной властей (такое разграничение было отчётливо проведено только в XVIII в., в трудах Шарля Луи Монтескьё, и законодательно закреплено в Конституции США в 1778 г. [Политология, с.308]). Напротив, римляне твёрдо стояли на том, что суд является главной функцией государственной и общественной власти, составляя с ними единое целое. Римские высшие магистраты были в одно и то же время и правителями, и военными вождями, и законодателями, и судьями, и надзирателями за исполнением законов и судебных решений.

Выявление правовой обоснованности наказаний, практиковавшихся в Древнем Риме, а также способа их применений – тема большого самостоятельного исследования, выходящего далеко за пределы настоящей книги. В дальнейшем мы затрагиваем эту тему лишь в той мере, какая продиктована задачами нашей книги и подкреплена материалом обследованных источников.

И сами способы наказаний, и процедура их исполнения нередко носили у римлян, особенно в древности, обрядово-симво­ли­ческий характер. Это, в свою очередь, определялось происхождением карательных процедур, их связью с соответствующими этническими и религиозными представлениями, в том числе заимствованными у других народов. Выявление этих особенностей – важная задача, которая должна решаться также отдельно и в другом месте.

Система карательных мер в Древнем Риме, как и во всех древних государственных образованиях, была далеко не безразличной к сословному делению общества. Социальные верхи, в которых шла неустанная борьба за обладание властью и богатством, при всей звериной жестокости этой схватки, ревностно заботились о своём привилегированном положении при определении наказаний. Эта особенность нашла своё прямое выражение в древнеримском законодательстве и широко применялась на практике (см. [Кистяковский, с.35, 113–118, 138–139], [Штаерман, с.229–230], [Лившиц. Классовая борьба в Иудее и восстания против Рима, с.96–08). Мы учитываем указанное обстоятельство в той мере, какая определялась доступными нам источниками.

Интересным и важным является вопрос об эволюции древнеримских карательных мер, их преобразовании в связи с социальным и нравственным развитием общества. Имеющиеся сведения об этом, к сожалению, скудны, отрывочны и не всегда надёжны. Мы приводим их в качестве сопроводительных при освещении соответствующего материала.

 

12345678Следующая ⇒

Поделиться: