Терминология и слог этой книги

 

Определённую трудность в освещении казней, пыток и наказаний вызывает смысловая неэквивалентность ряда русских и латинских обозначений карательных мер и ору­дий их применения. Некоторые из этих наименований в русском и латинском языках, кроме того, многозначны.

Таково, например, слово казнь. В русский язык оно вошло из старославянского (см. [Фасмер, с.160], [Шанский, Иванов, Шанская, с.184]) в качестве кальки (буквального перевода) ряда древнегреческих слов, употреблявшейся в двух значениях: «наказание» и «приказ, указ» [Старославянский словарь, с.280].

Первое значение скалькировано с древнегреческих слов zhm…a     «1) наказание, штраф; 2) убыток, ущерб, урон, вред» [Вейсман, с.577] и k…nduno$ «1) опасность; 2) смелый поступок, риск» [Вейсман, с.708]; второе – со слов dÒgma «1) мнение; 2) решение, постановление; 3) философское учение» [Вейсман, с.338] и qšspisma «1) прорицание;       2) при­казание» [Вейсман, с.604].

В древнерусских памятниках слово казнь не только сохраняет прежнюю многозначность, но и раздвигает свои смысловые рамки (см. [Словарь древнерусск. языка, с.189–190], [Словарь русск. языка XI–XVIII в., с.25–26], [Срезневский, с.1178–1179]).

Следствием этого является смысловая широта слова казнь в современном русском языке и разноголосица словарей в его толковании. Малые толковые словари дают только одно его значение – «лишение жизни как высшая карающая мера (высшая мера наказания)» (см. [Лопатин, Лопатина, с.191], [Ожегов, Шведова с.265]), тогда как большие и средние – от двух до трёх значений, не считая фразеологически связанных (см. [Толковый словарь русск. языка, с.1283], [Словарь совр. русск. литер. языка, с.675], [Словарь русск. языка в 4-х т., с.15]):       «1) высшая мера наказания – лишение жизни; 2) устар. суровое наказание, кара; 3) перен. страдание, мучение».

В юридической и энциклопедической литературе такая многозначность преодолевается применением составного термина смертная казнь (см., напр. [Уголовный кодекс РСФСР, с.57], [Юридич. энциклопедич. словарь, с.331, [Большой энциклопед. словарь, с.367], [Бо­ль­шая сов. энцикл, изд. 3-е, с.603], [Большая энцикл. Кирилла и Мефодия]), который, однако, со строго лингвистической точки зрения представляет собой плеоназм такого же ряда, как патриот родины, своя автобиография, коллега по работе, народная демократия и т.п.

Латинское слово poenă, терминологически параллельное русскому казнь, имеет два главных значения: «1) наказание, кара; 2) страдание, мучение, мука» [Дворецкий, с.594]. В первом значении оно синонимично слову punitio [Дворецкий, с.637].

М.Бартошек усматривает в слове poenă также архаическое значение «очищение коллектива от преступления и посвящение преступника божеству», одновременно снабжая это слово этимологическую пометой «греч.» [Бартошек, с.248]. Не ясно, из какого источника М.Бар­то­шек почерпнул указанное значение (в фундаментальном «Латинско-русском словаре» И.Х.Дво­ре­цкого такое значение не пред­став­лено и слово poenă пометой «греч.» не сопровождается). Возможно, М.Барто­шек выводит это значение из греческого poin» «штраф (особенно за убитого), возмездие, вознаграждение; вообще кара, наказа­ние» [Вейсман, с.1020], однако связь между латинским poenă и греческим poin», несмотря на их наглядную смысловую и звуковую близость и мнение крупнейших латинистов о греческом происхождении первого (см., напр. [Тронский. Историческая грамматика латинского языка, с.79]), не вполне ясна. Не исключено, что слово poenă действительно было заимствовано из греческого языка, но не менее возможно и обратное заимствование, а ещё более вероятно, что оба слова происходят из общего праязыкового корня, длительное время существовали независимо друг от друга и лишь позднее сблизились на почве греко-римских этнокультурных связей (попутно отметим, что дискуссионность отношений между латинским poenă и греческим poin» сказывается на спорах этимологов об истории русского слова пеня, см., напр. [Черных, с.19–20]).

Трудность адекватного перевода латинского слова poenă на русский язык и толкование связанных с ним юридических понятий обусловлены и тем, что оно входит в многозначное терминологическое словосочетание poenă capĭtis (= poenă capitālis), одно из значений которого «высшая мера наказания в Древнем Риме» не совпадает с современным значением «смертная казнь» (подробнее см. ниже).

Во избежание терминологической сбивчивости латинские юридических выражения при необходимости далее сопровождаются разъяснениями и уточнениями.

В дальнейшем мы будем употреблять слово казнь в значении «лишение жизни как карающая или ритуальная мера, а также намеренное убийство с низменными целями», слово пытка – в значении «истязание, применяемое при допросе обвиняемого с целью вынудить его к даче показаний либо уступить своё имущество», оборот суровоенаказание – в значении «жестокое карающее физическое и (или) психическое воздействие на того, кто совершил проступок, не приводящее намеренно к гибели наказываемого».

К этому смысловому ряду примыкают слова изуверство и издевательство. Первое мы употребляем в значении «намеренное калеченые кого-л. с целью извлечь из этого материальную выгоду, отомстить обидчику или сделать из калечения театральное зрелище»; второе – в значении «причинение преимущественно должностным лицом ко­му-л. страданий с целью его жестоко унизить, для удовлетворения своих извращённых наклонностей или для нанесения ущер­ба здоровью истязаемого».

И наконец, слово варвар употребляется нами только в его первоначальном значении – «всякий неримлянин и негрек».

Читатель старого закала, воспитанный на сочинениях с вытянутым во фрунт поджарым слогом, немало удивится (если не оскорбится), встретив в нашей книге такие ухарские выражения, как прохиндей, окочуриться, пацан и т.п., применяемые если не к высокой, то более или менее почтенной исторической материи. Едва ли придётся по вкусу иным читателям и зубоскальство, которое там и сям сопутствует повествованию о некоторых исторических персонажах.

Что скажешь на это? Покаяние здесь ни к чему, поскольку автор не считает себя повинным в покушении на немеркнущие красоты русского языка (преподаванию и исследованию которого он посвятил главную часть своей осмысленной жизни). Не посягал автор и на репутацию почтенных исторических личностей. В качестве же объяснения такого стилистического и интеллектуального озорства (или, выражаясь современным слогом, – стёба) можно было привести пространные доводы, способные составить отдельный пухлый том. Однако чтобы не утомлять читателя высоколобыми рас­сужде­ниями, скажем предельно кратко: стилисти­чес­кий и интеллектуальный строй нашей книги выражает безнадёжное стремление хотя бы на миг вырваться из той убийственно-монотонной реки времён, о которой с непревзойдённым ужасом и восхищением (вопреки бодряческому толкованию, см. [Ходасевич, с.137–142]) писал Г.Р.Де­р­жа­вин:

 

Река времён в своём стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остаётся

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрётся

И общей не уйдёт судьбы.

       [Державин, с.304].

 

ГЛАВА 1-я. КАЗНИ

 

Вступительные замечания

 

По степени жестокости и неотвратимости (критерии которых, впрочем, далеко не бес­спо­р­ны) традиционные древнеримские казни можно разделить на пять разрядов:

1) обы­чные;

2) квалифицированные;

3) уме­­­ренные;

4) смягчённая;

5) казнь проскрибированных в виде упреждающего самоубийства;

6) психологическая казнь.

К особым казням относятся шесть разновидностей:

I. Побитие камнями как самосуд толпы.

II. Отдача в актёры-смертники.

III. Экзотические казни:

1) перепиливание;

2) растерзание толпой;

3) разрывание тела;

4) затаптывание;

5) разбиение о стену;

6) умерщвление голодом;

7) растерзание хищными рыбами;

8) подвешивание на крюке;

9) растерзание собаками;

10) насильственное кровопускание;

11) умерщвление подстроенным кораблекрушением;

12) казнь под корзиной;

13) умерщвление банным паром и жарой;

14) Метеллова казнь;

15) умерщвление бессонницей;

16) казнь в мешке с ядовитыми змеями;

17) умерщвление под тяжестью статуй;

18) умерщвление под колёсами повозок.

IV. Казни как продолжение и завершение истязаний (засечение розгами и плетьми, забивание насмерть палками, плетьми, цепями);

V. Децимáция.

VI. Ритуальные казни.

Особые казни выделены в самостоятельный разряд потому, что их первые три группы не предусмотрены римским законодательством; четвёртая группа пред­ста­в­ляет собой промежуточный тип между телесным наказанием и собственно казнью; пятая применялась только за воинские преступления; шестая представляла собой человеческие жертвоприношения, совершавшиеся согласно древнеримской религиозной обрядности и религиозным представлениям.

Существовали также казни, которые из-за особенностей их описания в трудах римских историков относятся к неясным и спорным случаям. Они рассмотрены отдельно.

 

Обычные казни

 

В их состав входят семь разновидностей:

1) обезглавливание;

2) закалывание мечом, кинжалом, ножом;

3) перерезание горла;

4) удушение;

5) сбрасывание с Тарпейской скалы;

6) утопление;

7) умерщвление ядом.

1. Обезглавливание (animadversio = decollatio) имело две технические разновидности:

1) обезглавливание мечом (animad­versio gladio);

2) об­е­­з­гла­в­ли­ва­ние секирой, топором (percussio secūri).

Круг правонару­шений, которые карались обез­глав­ли­ва­ни­ем, в источниках по истории римского права не очерчен.

По свидетельству античных историков, умерщвление топором выс­ших сановников считалось в Древнем Риме позорной казнью [Иосиф Флавий, с.79, примеч.]. Согласно Плутарху, основатель древнеримской республики Луций Юний Брут (не путать с Марком Юнием Брутом, убийцей Юлия Цезаря) именно такой расправе подверг своих сыновей за их участие в предательском заговоре: «…[Ликторы – личная стража сановника] схватили молодых людей, сорвали с них одежду, завели за спину руки и принялись сечь прутьями, и меж тем как остальные не в силах были на это смотреть, сам консул, говорят, не отвёл взора в сторону, сострадание нимало не смягчило гневного и сурового выражения его лица – тяжёлым взглядом следил он за тем, как наказывают его детей, до тех пор пока ликторы, распластав их на земле, отрубили им топорами головы» [Плутарх, т. 1, с.187 (Попликола VI)].

Плутархов эпитет суровый через громаду лет прорвётся в сочинения Г.В.Ф.Гегеля, подчёркивавшего римскую «суровость по отношению к семье, эгоистическую суровость, составлявшую впоследствии основное определение римских нравов и законов» [Гегель, с.310].

Почему же казнь с применение топора считалась римлянами позорной? Ответ прост: топор применялся ими для умерщвления жертвенных животных. Это явствует из следующего сообщения Флора: «…на­ших послов, на законном основании требовавших возмещения убытков, они [иллирики] убили, и даже не мечом, а топором, словно [ритуальные] жертвы…» [Флор, с.73 (Иллирийск. войны, II, 5, 2)]. Об устойчивости такого противопоставления топора и меча свидетельствует эпизод в явно поддельном сочинении «Властелины Рима»: «…на его [императора Каракаллы] глазах воины поразили ударом топора и убили Папиниана, после чего император сказал убийце: “Тебе следовало исполнить мой приказ мечом”» [Элий Спартиан, с.114 (IV, 1)].

Казнь с применением топора могла производиться не только в форме обезглавливания, но и другим, «укрупнённым» способом. У Горация читаем:

 

…храбрейшая всех Танаид, не задумавшись, разом

В руки топор ухватив, пополам богача разрубила!

                                         [Гораций, с.210, сатиры I, 1).

 

Делая поправку на художественный гиперболизм этой сцены, позволительно всё же допустить, что в основе её лежали пусть не частые, но подлинные происшествия, о которых Гораций, прошедший через кровавое горнило гражданской войны, знал, конечно же, не понаслышке.

Подчас римские толстосумы и матёрые чиновники смаковали обезглавливание как особо пикантное зрелище. Так, чтобы позабавить своего капризного мальчика-лю­бо­вника, современник императора Веспасина, жвачное животное в тоге сенатора Луций Фламинин «велел привести одного из приговорённых к смерти и, позвав ликтора, приказал отрубить человеку голову здесь же на пиру» [Плутарх, т. 2, с.42 (Тит, XVIII)]. Ликторы, как уже знает читатель, действовали в таких случаях топором, поэтому представляется излишне категоричным утверждение, согласно которому орудием обезглавливание в период Империи служил меч, а в эпоху Республики – топор (см. [Гладкий, с.302]).

В изложении того же застольного-сексуального эпизода Ливием, дамский угодник рубанул голову жертве без лишних затей, собственноручно: «…консул пригласил на пир известную гетеру, в которую был влюблён до беспамятства. Там, похваляясь своими подвигами, он среди прочего рассказал своей гостье, как строго он ведёт дознание по уголовным делам и сколько осуждённых у него в темнице ждёт исполнения смертного приговора. Подружка, забравшись к нему на колени, сказала, что ни разу не видела, как рубят голову и что она очень хочет это увидеть. Учтивый любовник тут же велел притащить одного из этих несчастных и топором отрубил ему голову» [Ливий, т. 3, с.323 (XXXIX, 43, 2–3)]. (О том же эпизоде см. у Цицерона [Цицерон. О старости, с.18 (О старости 42)].

Такая извращённая жестокость была, как думается, проявлением не только духовной неразвитости, но и стремления создать себе ореол изысканности, снобизма, служила демонстрацией своей способности к переживаниям, недоступным толпе, и находилась в одном ряду с другими безумствами римских богачей (см. [Кнабе. Категория престижности в жизни Древнего Рима, с.155]).

Упомянутые мальчиковые и дамские угодники не были, впрочем, первопроходцами на стезе застольного смертоубийства. Так, Александр Македонский, взбешённый поносительно-хмельными речами своего соратника Клита, которые тот нагло произносил во время пиршества, «вскочил и…, выхватив копьё у одного из телохранителей, ударил им и убил Клита…» [Арриан, с.107–108 (8, 8)], см. также [Плутарх, т. 2, с.579 (Александр LI)].

Истинное раздолье для головорезов наступало во времена проскрипционных казней. Тут в ряды охотников за головами вливались все кому не лень. По рассказу Цицерона, позорно прославленный мятежник Луций Сергий Катилина (см. о нём (Лившиц. Социально-политическая борьба в Риме, с.95–97)], схватив претора Мар­ка Мария Гратидиана и подвергнув его «всяческим пыткам, живому и ещё стоявшему отсёк мечом голову правой рукой, схватив её за волосы левой рукой у темени, и затем сам понёс голову, а у него между пальцами ручьями текла кровь…» [Цицерон. Письма, т. 1, с.22 (Письмо XII, III, 10)].

Заметим: Цицерон указывает, что претора обезглавили, когда тот был «ещё стоявшим». Требовалось набить руку и хорошенько изловчиться, чтобы отсечь голову жертве в таком неудобном для палача положении. Большинство же головорубов были косорукими дилетантами. Так, по Плутарху, когда лежащий раненный Пирр стал приходить в себя, некий Зопир «вытащил иллирийский меч, чтобы отсечь ему голову, но Пирр так страшно взглянул на него, что тот, перепуганный, полный смятения и трепета, сделал это медленно и с трудом, то опуская дрожащие руки, то вновь принимаясь рубить, не попадая и нанося удары возле рта и подбородка» [Плутарх, т. 2, с.85 (Пирр XXXIV)].

Всё же, как мы знаем из рассказа того же Плутарха о казни сыновей Луция Юния Брута [Плутарх, т. 1, с.187 (Попликола VI)], более привычным (и сподручным) было обезглавливание именно лежачей жертвы (по версии Ливия, однако, названные юноши, которых сначала высекли, были обезглавлены будучи прикованными к столбу [Ливий, т. 1, с.79 (II, 4, 6–8)]). Аппиан сообщает, что палачи особыми де­ревян­ными клиньями прикрепляли к земле шеи лежащих [Аппиан Алек­сан­д­рийский, с.58 (Иберийско-римск. войны, 36)].

Между тем у Тацита есть такой сюжет: «Совершение казни над [три­буном преторианской когорты Субрием] Флавом поручается трибуну Вейанию Нигеру. По его приказанию на ближнем поле была вырыта яма, которую Флав с пренебрежением назвал тесною и недостаточно глубокою; обратившись к расставленным вокруг неё воинам, он бросил: “Даже это сделано не по уставу”. И когда Вейаний предложил ему смело подставить шею, Флав сказал: “Лишь бы ты столь же смело её поразил!”. И тот, дрожа всем телом, двумя ударами едва отсёк Флаву голову, однако похваляясь своей бесчувственностью перед Нероном, доложил ему, что с полутора ударов умертвил Флава» [Тацит, с.401 (Анналы XV, 67)].

Из Тацитова повествования, проникнутого, по мудрому выражению А.И.Герцена, мужественной, уко­ряющей печалью, мы узнаём, что в не­которых слу­чаях при­говорённого к обезглавливанию помещали, вероятно, в стоячем положении в яму, что давало возможность рубщику произвести обезглавливание с бóльшим удобством, чем при ином положении тела жертвы. Однако и в этом случае требовался соответствующий палаческий навык, которым, как видно из приведённого отрывка, обладали далеко не все любители мясницких потех.

Казнимых обезглавливанием также часто привязывали или приковывали к столбу (см. [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.145 (XLVI, 121)], [Ливий, т. 1, с.453 (VIII, 7, 19]). По некоторым сведениям, иногда на шею им надевали вилообразную колодку (по-латыни furca) [Покровский, с.485, примеч. 17].

Накрыв голову преступнику, палач сначала его сёк и только после этого казнил (с I в. до н.э. накрывание и закутывание головы преступника было отменено, см. [Горенштейн, Грабарь-Пассек, т. 1, с.408, примеч. 81]). Накрывание головы жертвы – древний обычай [Боданская, Чистяков, с.654, примеч. 36], соблюдавшийся римлянами и при совершении самоубийства (см. [Ливий, т. 1, с.230 (IV, 12, 11)], и при самопожертвовании в бою, ср.: «…консул… Деций Мус, побуждаемый богами, во время битвы обрёк себя на добровольную смерть: покрыв голову, он принял на себя тучу вражеских копий и открыл путь к победе ценою собственной крови» [Флор, с.59 (Латинск. война, 14, 3)]. Обычно римляне ходили по городу с непокрытой головой [Каган, с.141].

2. Закалывание мечом, кинжалом, ножом. Закалывание мечом производилось намного реже, чем обезглавливание таким же оружием. Объясняется это, по-видимому, тем, что закалывание ме­чом обычно применялось в ходе боевых действий, а гибель в бою, лицом к лицу с врагом была не только не позорной, как смерть от рук палача, но зачастую и почётной. Приговорённый, которого пронзали мечом, тем самым невольно возвышался и в собственных глазах, и в глазах общественности.

 Однако заколоть мечом беззащитную жертву было технически проще, чем обезглавить. Этим, по-видимому, и объясняется применение такой казни древними римлянами.

Так, запятнавшая себя неистовым развратом Мессалина (точнее –Валерия Мессалина), третья жена императора Клавдия, прослышав о грозящей ей расправе, впала в глубокое отчаяние. «Не было конца её слезам и бесплодным жалобам, как вдруг вновь прибывшие рас­пах­ну­ли ворота, и пред нею предстали безмолвный трибун и осыпавший её площадными ругательствами вольноотпущенник, – рассказывал Та­цит. – Лишь тогда впервые осознала она неотвратимость своего конца и схватила кинжал; прикладывая его дрожащей рукой то к горлу, то к груди, она не решалась себя поразить, и трибун пронзает её ударом меча» [Тацит, с.252 (Анналы XI, 37–38)].

В отличие от неё бывшая жена императора, Агриппина (Младшая), отравившая перед тем своего супруга (подробнее об этом см. ниже), встретила палачей с несгибаемым мужеством: «…когда центурион стал обнажать меч, чтобы её умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: “Поражай чрево!”, – и тот прикончил её, нанеся ей множество ран» [Тацит, с.331 (Анналы XIV, 8)].

Ещё одна бесстрашная древнеримская матрона, жена Лукцея Альбина, прокуратора Мавритании Цезарейской и Тингитанской, когда супружеская чета сходила с корабля на берег, «сама подставила грудь ножам убийц и была зарезана» [Тацит, с.610 (История II, 59)].

Общеизвестен случай казни Юлия Цезаря кучкой заговорщиков, напавших на него со всех сторон с кинжалами и мечами. Убийство «методом бригадного подряда», по всей видимости, мотивировалось стремлением разделить тяжкую ответственность (а может быть, и сладкое бремя славы) за подлое нападение на Цезаря, а также придать этой трусливой вылазке вид коллективного, а значит, и внушительного ритуального действа, вкусив, по словам Плутарха, жертвенной крови [Плутарх, т. 2, с.657 (Цезарь, LXVI)]. Трудно удержаться от того, чтобы не привести следующий отрывок из Аппиана, по драматической остроте и театральной живописности не уступающий шекспировскому: «Перед входом в сенат заговорщики оставили из своей среды Требония, чтобы он задержал Антония [Антония Марка, триумвира, который должен был в момент казни находится рядом Юлием Цезарем]. Цезаря же, когда он сел на своё кресло, они, словно друзья, обступили со всех сторон, имея скрытые кинжалы. И из них Тиллий Цимбр, став перед Цезарем, стал просить его о возвращении своего изгнанного брата. Когда Цезарь сперва откладывал решение, а затем совершенно отказал, Цимбер взял Цезаря за пурпуровый плащ, как бы ещё прося его, и подняв это одеяние до шеи его, потянул и вскрикнул: “Что вы медлите, друзья?”. Каска, стоявший у головы Цезаря, направил ему первый удар меча в горло, но, поскользнувшись, попал ему в грудь. Цезарь вырвал свой плащ у Цимбра и, вскочив с кресла, схватил за руку и потянул его с большой силой. В это время другой заговорщик поразил его мечом в бок…, Кассий ударил его [кинжалом] в лицо, Брут в бедро, Буколиан между лопатками. Цезарь с гневом и криком, как дикий зверь, поворачивался в сторону каждого из них. Но после удара Брута < … > или потому что Цезарь уже пришёл в совершенное отчаяние, он закрылся со всех сторон плащом и пал… перед статуей Помпея. Заговорщики превзошли всякую меру и в отношение к падшему и нанесли ему до двадцати трёх ран. Многие в суматохе ранили мечами друг друга» [Аппиан Александрийский, с.430 (Гражд. войны 2, 117)].

В версии Плутарха, после первого удара мечом Цезарь по-латыни закричал: «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а тот – по-гречески, обращаясь к брату: «Брат, помоги!» [Плутарх, т. 2, с.656 (Цезарь, LXVI)]. Цоколь статуи Помпея, возле которого упал, корчась в предсмертных судорогах, Цезарь, был, как добавляет Плутарх, «сильно забрызган кровью» [Плутарх, т. 2, с.657 (Цезарь, LXVI)].

3. Перерезание горла. Вот что рассказывал Тацит о расправе над консулом Корнелием Долабеллой, совершённой по приказу императора Авла Вителлия: «Вителлий вызвал Долабеллу к себе письмом; тем, кто вёз Долабеллу, он приказал свернуть с оживлённой Фламиниевой дороги на Интерамну [город в Умбрии, куда вела редко посещавшаяся горная дорога] и там убить его. Убийце, однако, всё это показалось слишком сложным; в одном из дорожных трактиров он просто повалил Долабеллу на пол и перерезал ему горло» [Тацит, с.612 (История II, 64].

4. Удушение (strangulatio) имело две главные технические разновидности:

1) удушение петлей (laqueus «верёвка, петля») в тюрьме без подвешивания казнимого;

2) казнь удушением (suspendĕre «повесить») на виселице (arbor infēlix = pati­bŭ­lum «виселица»).

Состав преступлений, которые карались удушением, в источниках по истории римского права не определён.

Что касается личностей приговорённых к удушению, то казнь через повешение обычно применялась господами к рабам [Бартошек, с.306], тогда как приговорённые влиятельные лица подвергались тайному удушению [Лаврин, с.127] с помощью петли или иным способом без подвешивания. Впрочем, и такая казнь, по мнению Цицерона, была для римлян унизительной [Цицерон. Речь против Гая Верреса. «О казнях», с.153 (LVII, 147)].

У Светония есть сведения об удушении сановников при помощи подушки, ср., напр.: «Некоторые полагают, что [Петроний Понтий Нигрин] Гай подложил ему [им­­пе­ратору Тиберию] медленный разрушительный яд; другие – что после приступа простой лихорадки он попросил есть, а ему не дали; третьи – что его задушили подушкой, когда он вдруг очнулся…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.105 (III Тиберий, 73, 2)]. По свидетельству же Тацита, Тиберий был удушен под ворохом одежды [Тацит, с.229 (Анналы VI, 50)].

Применялся в таких случаях и комбинированный способ «подушка и ру­ки»: так, согласно ещё одной версии, «[Петроний Понтий Нигрин] Гай приказал накрыть его [Тиберия] подушкой и своими руками стиснул ему горло…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.111 (IV Гай Калигула, 12, 2)]. (В свете перечисленных версий гибели Тиберия не представляется оправ­данным безоговорочное утверждение о том, что его задушили подушкой, см. [Лубченков, Романов, с.68]).

Иногда удушением завершалось неполное или неудавшееся отравление жертвы: «…ворвавшись, он [Нарцисс], схватив за горло ослабевшего от яда и опьянения Коммода, убивает его» [Геродиан, с.26 (I, 17, 11)].

При принципате казнь через удушение была запрещена.

5. Сбрасывание с Тарпейской скалы (dejicĕre e saxo Tarpējo). Тарпéйская скала – отвесный утес над пропастью в городе Риме с западной стороны Капитолийского холма.

Своё название скала получила, вероятнее всего, от Капитолийского холма, который в древности именовался Тарпейским (см. [Старостина, Рабинович, с.519]). Согласно же преданию, название происходит либо от имени Луция Тарпея, сброшенного с утёса за непокорность царю Ромулу, либо от имени дочери начальника Капитолийской крепости Спурия Тарпея – предательницы Тарпеи, которая впустила сабинян на Капитолий [Гладкий, с.625]. Кстати, предательнице не поздоровилось: сабинские воины, выполняя свой обещание подарить ей то, что носили на левой руке, т.е. золотые браслеты и богатые перстни с камнями, насмерть задавили Тарпею наваленными на неё боевыми щитами, которые они также носили на левой руке [Ливий, т. 1, с.21–22 (I, 11, 6–8) ].

По Законам XII таблиц (Leges Duodĕcim tabulārum), сбрасывание с Тарпейской скалы применялось к римским гражданам за инцест (см. [Бартошек, с.103, 150], [Тацит, с.209 (Анналы VI, 19], incestum «кровосмешение – сексуальная связь между близкими родственниками») и лжесвидетельство (testimonium falsum) [Штаерман, с.215], а к рабам – за кражу с поличным (furtum manifestum).

Иногда такая казнь применялась и за другие преступления. Так, прославленный Марк Манлий, получивший прозвище «Капитолийский» после победоносной ночной схватки с галлами на Капитолии, впоследствии был сброшен в пропасть за злоупотребление властью и заигрывание с чернью (см. [Плутарх, т. 1, с.271 (Камилл XXXVI)], [Ливий, т. 1, с.367 (VI, 10, 12)]; существует, впрочем, версия и о засечении Марка Манлия насмерть, см. [Авл Геллий, с.290 (XVII, 21)]). Смертельным полётом с той же скалы завершил свою хитроумную жизнь и Луций Питуаний, промышлявший (и, по-видимому, неудачливо) астрологией и магией [Тацит, с.70 (Анналы II, 32)]. Попутно отметим, что императорское законодательство сурово (но без особых успехов) преследовало всех и всяческих магов, которые порой не страшились направлять свои заклинания и против самих императоров [Колосовская, с.250].

Сбрасывали со скалы даже сенаторов, находившихся в оппозиции к правящему режиму ]Ливий, т. 3, с.630 (периоха книги 80)].

Не следует думать, что со скалы сбрасывали редко и поштучно. В иных случаях людей в пропасть швыряли пачками. Так, при покорении римлянами нескольких вражеских городов «было убито и взято в плен двадцать пять тысяч человек и захвачено триста семьдесят перебежчиков. Консул отправил их в Рим, их высекли в Комиции [в народном собрании] и затем сбросили всех со скалы» [Ливий, т. 2, с.201–202 (XXIV, 20, 6)].

В обследованной литературе нет сведений о том, что такая казнь обставлялась какими-либо церемониями. Ввиду этого суждение, согласно которому сбрасывание со скалы – «торжественная и поэтому редкая казнь» (см. [Гаврилов, Гаспаров, Ковалёва, Петровский, Солопов, с.439]), едва ли бесспорно.

В обследованной нами литературе также ничего не сказано о происхождении названной казни. Нелишне поэтому обратить внимание на то, что ближайшие соседи и духовные наставники римлян – греки издавна сбрасывали в пропасть преступников и пленников. Обычно их перед этим казнили [Фукидид, с.77 (I, 134, 4); с.125 (II, 64, 7)], [Стратановский. Примечания // Фукидид. История, с.598, примеч. 2 к главе 134], изредка же, как, например, легендарного баснописца Эзопа, сбрасывали живьём [Страновский. Примечания // Геродот. Исто­рия в девяти книгах, с.513, примеч. 146], [Словарь античности, с.648]. Живьём летели в пропасть и спартанские новорождённые, которым почтенные старцы отказывали в праве на жизнь: «его жизнь не нужна ни ему самому, ни государству, раз ему с самого начала отказано в здоровье и в силе» [Плутарх, т. 1, с.100 (Ликург XVI)].

Не исключено, что названную кару римляне заимствовали у греков, выбрав из её разновидностей более свирепую.

Сбрасывание с Тарпейской скалы было отменено только в III в. н.э. [Бартошек, с.103], по другим сведениям – в середине I в. н.э. [Смирин, Чистяков, Михайловский, с.724, примеч. 79]. Напомним, что Законы XII таблиц возводятся к 451–450 гг. до н.э.

6. Утопление (poenă aquālis). Подробные описания этого вида обычной древнеримской казни в обследованной литературе не часты (об утоплении в кожаном мешке, являющемся разновидностью квалифицированной казни, и о ритуальном утоплении уродов см. ниже). Не обнаружены сведения о составе преступлений, которые карались утоп­лением. Примечательно, что в обильном разнообразными сведениями словаре М.Ба­р­тошека об утоплении не упомянуто совсем (термин poenă aquālis извлечён нами из словаря И.Х.Дворецкого [Дворецкий, с.69]).

Римскими историками утопление обычно описывается в общих чертах, ср., напр., сообщение Светония: «…осуждённых после долгих и изощрённых пыток сбрасывали в море…» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.102 (III Тиберий, 62, 2)]. Казнимых утоплением нередко связывали или сковывали по рукам и ногам, а также привязывали к ним тяжёлый груз. Это подтверждается следующим замечанием того же Светония, описывающего проявления жестокости Октавинана Августа: «…когда наставник и служители его сына Гая [так в цитируемом переводе], воспользовавшись болезнью и смертью последнего, начали бесстыдно и жадно обирать провинцию, он приказал швырнуть их в реку с грузом на шее» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.64 (II Божественный Август, 67)]. В качестве груза для утопления казнимых, по свидетельству Ливия, применялись камни и амфоры [Ливий, т. 2, с.660 (XXXIII, 29, 6)]. По-видимому, в этой же связи Ювеналом упоминается и погребальная урна:

 

Не огорчится никто несчастною долей Ахилла

Или пропавшего Гила, ушедшего пóд воду с урной

                           [Ювенал, с.245 (I, 1, 163–164)].

 

Вряд ли вымышленным является сообщение о групповом утоплении осуждённых: «Иногда, сковав вместе по десяти человек, он [римский полководец Авидий Кассий] приказывал топить их в проточной воде или в море» [Светлейший муж Вулканий Галликан, с.56 (IV, 4)].

Особой разновидностью утопления было насильственное погружение осуждённого в воду и удержание его под слоем воды до тех пор, пока он не захлебнётся. Такой способ казни, в частности, был коварно применён, как свидетельствует Иосиф Флавий, к Аристовулу – молодому первосвященнику, любимцу иудеев, внуку иудейского царя Аристовула II. Казнили таким способом внука по приказу ставленника римлян царя Иудеи Ирода I Вели­ко­го [Иосиф Флавий, с.102, примеч.] (до сих пор живущего в массовом сознании благодаря христианскому мифу об избиении младенцев), который видел в юном первосвященнике опасного политического соперника.

Глумливыми кривляньями обставляли утопление своих пленников пираты, хозяйничавшие в водах Средиземного моря в 1-й половине      I в. до н.э.: «Когда какой-нибудь пленник кричал, что он римлянин, и называл своё имя, они, притворяясь испуганными и смущёнными, хлопали себя по бёдрам и, становясь на колени, умоляли о прощении. Несчастный пленник верил им, видя их униженные просьбы. Затем одни надевали ему башмаки, другие облачали в тогу для того-де, чтобы опять не ошибиться. Вдоволь поиздевавшись над ним таким образом и насладившись его муками, они наконец опускали среди моря сходни и приказывали высаживаться, желая счастливого пути, если же несчастный отказывался, то его сбрасывали за борт и топили» [Плутарх, т. 2, с.366 (Помпей XXIV)].

В домашних условиях топили в колодце рабов [Гиро, с.121].

Топили и покойников. Рассказывается, что, убив прославившегося своей изобретательной жестокостью императора Гелиогабала (Элагабала), воины-преторианцы сбросили его тело с моста в Тибр, привязав к нему груз, «чтобы он не всплыл на поверхность и никогда не мог быть похоронен» [Элий Лампридий. Антонин Гелиогабал, с.141 (XII, 2)].

В словаре Б.С.Никифорова (кишащем грубыми опечатками и искажениями латинского текста) содержится слово fossa, одно из значений которого «яма с водой, в которой топили преступниц» [Никифоров, с.94]. В справочнике М.Ба­р­то­шека такого термина нет, а в словаре И.Х.Дворецкого указанное значение у слова fossa не дано [Дворецкий, с.335]. Поскольку в сло­ва­ре Б.С.Ни­ки­фо­рова список использованной литературы не приводится, о происхождении этого значения остаётся только гадать.

7. Умерщвление ядом. В отличие от остальных казней производилось негласно и коварно. Тайное отравление служило ходовым средством устранения господствующего или влиятельного политического противника и поэтому применялось, судя по обследованным источникам, преимущественно в высшем свете.

Существовало две разновидности такой казни:

1) умерщвление быстродействующим ядом;

2) умерщвление ядом медленного действия.

Умерщвление быстродействующим ядом по своей форме было, как правило, явным и бесспорным проявлением расправы над политическим противником, поэтому применялось не часто. Так, уже упоминавшаяся Агриппина (Младшая), видя, что первая попытка отравить собственного мужа, императора Клавдия, не удалась, «обращается к ранее предусмотренной помощи врача Ксенофонта. И тот, как бы затем, чтобы вызвать рвоту, ввёл в гордо Клавдия смазанное быстродействующим ядом перо…» [Тацит, с.287 (Анналы XII, 67)].

Чтобы отвести от себя подозрения в злодейском замысле, организаторы и исполнители такой казни порой прибегали к хитроумным уловкам. Так, при отравлении Британика, сына императора Клавдия и Мессалины, иницированная императором Нероном казнь была обставлена следующим образом: «Ещё безвредное и ещё недостаточно остуженное и уже отведанное рабом [-дегустатором] питьё передаётся Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведённым в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чём не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвождённые каждый на своём месте, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, всё так же полулёжа и с таким видом, как если бы ни о чём не был осведомлён, говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей…» [Тацит, с.298 (Анналы XIII, 16)].

Умерщвление ядом медленного действия хотя и требовало от его заказчиков недюжинного терпения и не всегда достигало желанной цели, было для них всё же менее рискованной затеей и поэтому практиковалось чаще (см., напр. [Тацит, с.94 (Анналы II, 69); с.150 (Анна­лы IV, 8); с.280 (Анналы XII, 52)].

Завершая эту часть, отметим, что в сознании древних римлян применение ядов было не только необычным и тайным, но вполне банальным действием. Так, в одной из од Горация читаем:

 

Кто душою чист и незлобен в жизни,

Не нужны тому ни копьё злых мавров,

Ни упругий лук, ни колчан с запасом

           Стрел ядовитых…

             [Гораций, с.34 (оды I, 22)].

 

Горацию вторит Тибулл:

 

Не вливала рука в стакан смертоносных напитков,

Я роковых порошков не подсыпáл никому…

                   [Тибулл, с.216 (элегии III, 5)].

 

Умышленные отравления порой принимали гомерический размах. Вот что, например, рассказывал Ливий: «От претора Гая Мения, которому досталась Сардиния, а потом дополнительное поручение вести следствие об отравлениях далее десяти миль от Рима, получено было письмо, что он уже осудил три тысячи человек, а следствие всё разрастается из-за новых доносов, так что он должен либо бросить следствие, либо отказаться от провинции» [Ливий, т. 3, с.375 (XL, 43, 2–3)].

Самой известной римской отравительницей времён Клавдия и Нерона была Лукуста (или Локуста) [Гаврилов, Гаспаров, Ковалёва, Петровский, Солопов, с.504, примеч. 71], казнённая при императоре Гальбе [Кнабе. Корнелий Тацит, с.198]. Её имя, ставшее в ту пору нарицательным, обессмертил в своих стихах Ювенал (см. [Ювенал, с.243 (I, 1, 72–73)], а вслед за ним в романе «Quo vadis» – Генрик Сенкевич [Сенкевич, с.40 (глава 6-я)]. Вот они, гримасы истории: трави людей – и о тебе травят истории…

Квалифицированные казни

В традиционный перечень древнеримских квалифицированных казней входят шесть видов:

1) сожжение;

2) растерзание зверями;

3) распятие на кресте;

3) умерщвление на фурке (станке для пыток и казней);

4) утопление в кожаном мешке;

5) закапывание живьём в землю.

Определение квалифицированный, применяемое к казням этого рода, представляет собой отпричастное прилагательное, образованное от глагола квалифи­цировать, который заимствован в русский язык из немецкого (ср. quali­fi­zie­ren) и восходит к среднелатинскому qualificāre «определять, устанавливать качество» (см. [Совр. словарь иностр. слов 1993, с.273], [Совр. словарь иностр. слов 2000, с.323], [Крысин, статья «Квалифицировать»]).

В юридической литературе наших дней выражение квалифицированная казнь в качестве официального термина не употребляется. Не было такого термина и у древнеримских юристов. Появился он, по-ви­димому, в период Средневековья с его обильным арсеналом изуверских пыток и лютых казней.

В современной юриспруденции указанное прилагательное, однако, употребляется в составе терминологического словосочетания квалифицированное преступление (квалифицированный вид преступления) [Юридич. энциклопедич. словарь, с.135], которое значит «преступление, выделенное законом из ряда других, ему подобных, как особо опасное и поэтому влекущее за собой более суровое наказание» [Совр. словарь иностр. слов 1993, с.273].

Квалифицированная казнь, стало быть, – это особо суровая казнь за особо опасное преступление. В Древнем Риме такая казнь, сверх того, считалась особенно позорной.

Но какая суровая казнь является более, а какая – менее жестокой? Каковы вообще критерии строгости наказания смертью? Единого мнения на сей счёт не было ещё в библейские времена: «Вопрос о том, какой вид смертной казни следует считать наиболее тяжким, составлял предмет разногласия между законоучителями…» [Еврейская энциклопедия, с.503].

Предоставим решать этот сумрачный вопрос специалистам, а сами рассмотрим виды древнеримской квалифицированной казни в произвольном порядке.

1. Сожжение (crematio). Как проявление равного возмездия (talio «око за око»), признанного правовым актом в Законах XII та­б­лиц, применялось особенно за поджигательство. В более позднее время огню стали предавать перебежчиков и других правонарушителей. По приказу Нерона глумливому сожжению предавались гонимые в то время христиане. Согласно ненадёжному сообщению книги «Властелины Рима», император Макрин виновных в прелюбодеянии «всегда сжигал вместе, связав их друг с другом» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.128 (XII, 10)].

Жертв огненной расправы древние римляне и их соседи казнили обычно на костре, ср. свидетельство Светония: «Сочинителя ателлан [народных комедий] за стишок с двусмысленной шуткой он [император Калигула] сжёг на костре посреди амфитеатра» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.118 (IV Гай Калигула, 27, 4)]. Костёр, разложенный в помещении театра по почину беснующейся толпы, стал местом расправы над сирийскими иудеями в городе Антиохия [Иосиф Флавий, с.492].

Существуют, впрочем, свидетельства и об ином способе сожжения, применявшемся, в частности, теми же древними иудеями: «вво­дили осуждённому в горло раскалённый фитиль из свинца, отчего сгорали внутренности осуждённого, но не тело. Для того чтобы можно было произвести эту операцию беспрепятственно, осуждённого помещали по колено в навозе и раскрывали ему рот щипцами» [Еврейская энциклопедия, с.503].

В обследованной литературе сведения о том, что такой приём казни применяли также древние римляне, нами не обнаружены.

Вместе с тем в одном из писем к Цицерону его приятель Гай Азиний Поллион рассказывал, что беглый казначей Бальб закопал и сжёг непокорного гладиатора Фадия [Цицерон. Письма, т. 3, с.461 (письмо DCCCXCV, 3)], применив тем самым карфагенский способ казни [Горенштей. Примечания к 3-му тому, с.662, примеч. 14]. Как видим, ри­м­ские огнепоклонники не брезговали и варварскими средствами истребления ближнего своего.

Рабов римляне живьём сжигали в печи или в просмолённой одежде [Гиро, с.121]. Последняя, называемая tunīca molesta «тяжёлая, тягостная туника», применялась и при театрализованной казни сожжением [Гиро, с.264] (см. также раздел II «Отдача в актёры-смертники»).

О сожжении рабов в печи существует такой рассказ: «Однажды, когда его [императора Коммода] мыли в слишком тёплой воде, он велел бросить банщика в печь. Тогда дядька [домашний воспитатель] его, которому приказано было это сделать, сжёг в печи баранью шкуру, чтобы зловонным запахом гари доказать, что наказание приведено в исполнение» [Элий Лампридий. Коммод Антонин, с.63 (I, 9)]. Нелишне заметить, что и размеры, и устье банной римской печи так велики, что туда можно было поместить не только человеческое тело, но и средних размеров телёнка (см. рисунок такой печи в книге [Тайна римского Колизея, с.2]).

Сообщалось также, что палач, поведший на казнь одну из знатных женщин без всякой одежды, за это тяжкое оскорбление был сожжён живьём [Гиро, с.330].

По глумливому распоряжению Нерона притесняемых в ту пору хри­сти­ан «поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения» [Тацит, с.388 (Анналы XV, 44)].

Особую казнь сожжением якобы придумал римский полководец Авидий Кассий: «…ставил громадный столб высотой в восемьдесят и сто футов [от 24 до 30 м] и осуждённых на казнь привязывал к нему, начиная с верхнего конца бревна и до нижнего, – у нижнего конца разводил огонь; одни сгорали, другие задыхались в дыму, иные умирали в разнообразных муках, а иные – от страха» [Светлейший муж Вулканий Галликан, с.56 (IV, 3)].

Попутно отметим, что сожжению, в частности, публичному, в Дре­в­нем Риме подвергались не только люди, но и книги (см., напр. [Ливий,       т. 3, с.294 (XXIX, 16, 8], [Ливий, т. 3, с.363 (XL, 29, 14)]. Как саркастически выразился Тацит, палачи книг «полагали, что подобный костёр заставит умолкнуть римский народ, пресечёт вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского; сверх того были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного» [Тацит, с.424–425 (Жизнеописание Юлия Агриколы I, 2)].

Предавали книги огненной экзекуции, как известно, и в новое время, причём не только в качестве кары, но потому, что видели в книгах бесполезное «лохматьё» и «крысиную снедь» (см. [Минцлов, с.32, 42].

2. Растерзание зверями (objicĕre bestiis). На потеху охочей до человечины публике эта казнь в римских амфитеатрах (первоначально – на форуме) при­ме­нялась обычно к рабам и военнопленным.

Временами казни в амфитеатрах производилась с палаческой изюминкой. Так, некий Се­мур, возглавлявший на Сицилии разбойничью шайку, которая частыми набегами опустошала окрестности Этны, во время казни был, по рассказу Страбона, помещён «на высокий помост, как бы на Этну; помост внезапно распался и обрушился, а он упал в клетку с дикими зверями под помостом, которая легко сломалась, так как была нарочно для этого приспособлена» [Страбон, с.251 (VI, II, 6,      С 273)].

Растерзание дикими зверями иногда служило заменой утопления в кожаном мешке (см. ниже).

Случалось, что осуждённых бро­са­ли на растерзание ещё до начала людоедских игрищ, прямо в клетки к хищникам, ср.: «Когда вздорожал скот, которым от­ка­р­­мливали диких зверей для зрелищ, он [император Калигула] велел бросить им на растерзание преступников; и, обходя для этого тюрьмы, он не смотрел, кто в чём виноват, а прямо приказывал, стоя в дверях, забирать всех, “от лысого до лысого”» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей,с.118 (IV Гай Калигула, 27, 1)].

Жертвами такой расправы становились порой и римские граждане. Один из них, некий скупщик на торгах, по приказанию уже упоминавшегося казнокрада Бальба был брошен на растерзание хищникам только за то, что имел несчастье быть уродливым [Цицерон. Письма, т. 3, с.461 (письмо DCCCXCV, 3)].

К такой казни была близка описанная ниже расправа присуждением к схватке с дикими зверями (damnatio ad bes­ti­as).

3. Распятие на кресте (damnatio in crucem) применялось преимущество к рабам (supplicium servīle) и к пленным мятежникам, а прежде, в частности, – к соблазнителям весталок; во времена Империи – также к выходцам из низших общественных слоёв (humiliōres).

Распятие считалось самой позорной казнью. На приговорённых к нему нередко надевали шейную колодку (pati­bŭ­lum) [Ливий, т. 1, с.37         (I, 26, 10)], заковывали в цепи [Флор, с.123 (Рабская война III, 7)] и, прежде чем распять, бичевали и пытали.

Угодить на крест рабу было легче лёгкого: так, у Петрония сказано, что был «прибит на крест раб Митридат за непочтительное слово о Гении нашего Гая [Калигулы]» [Петроний, с.104] (Гений в древнеримской мифологии – бог-хранитель человека, сопутствующий ему всю жизнь и пробуждающий всё лучшее, божественное в его душе).

У Ювенала в этой связи находим характерный диалог:

 

«Крестную казнь рабу!» – «Разве он заслужил наказанье?

В чём преступленье? Свидетели кто? Кто доносит? Послушай:

Если на смерть посылать человека, – нельзя торопиться». –

«Что ты, глупец? Разве раб человек? Пусть он не преступник, –

Так я хочу, так велю, вместо довода будь моя воля!».

                             [Ювенал, с.272 (II, 6, 219–223)].

 

Поскольку, согласно евангельской легенде, распятию был подвергнут Иисус Христос, такая казнь обычно во всех подробностях описывается в справочной ли­­тературе по истории христианства. Приводим с небольшими сокращениями, по­казанными отточием, отрывок из одного такого справочника: «…осу­ж­дён­ный был обнажаем с оставлением только узкого перепоясания вокруг чресл, привязываем до груди к крестному древу и затем его мучительно били прутьями или бичами, сделанными из кожаных полос <…>. После биче­ва­ния пре­с­туп­ни­ка заставляли нести крест или часть оного к месту казни. Местом казни обы­ч­но служило какое-либо возвышенное место вне города и близ большой дороги. <…> В середине или близ середины верхней части креста находилась перекладина, на которую преступника поднимали верёвками; и вот, предварительно сняв с него одежды, его сначала привязывали к крестному древу и затем пригвождали к кресту его руки и ноги железными гвоздями» [Библейская энциклопедия, с.596–597].

Попутно отметим, что Христос, который сам себя признавал иудеем (см., напр.: Иоанн 4:21–26; и подробнее [Фоняков]) и, между прочим, подвергся обрезанию, был распят вовсе не иудеями и не по их приговору, как силятся доказать оголтелые антисемиты. Евреи (при всей нечёткости этого понятия, см., напр. [Кац, раздел «Кого считать евреем»], [Большая советская энциклопедия, изд. 1-е, с.14], [Народы России, с.152]) не несут за смерть Христа ответственности, которую стремятся – и небезуспешно – взвалить на них погромщики в сутанах и рясах (см., напр. [Серафим Слободской, с.405]), а вслед за ними – невежественное простонародье. Представление об иудеях как виновниках гибели Христа «зародилось в эпоху общей ненависти к иудеям и всеобщих преследований иудеев» [Каутский, с.376]. Иисусу Христу тем не менее «приговор вынес римлянин Пилат и никто иной, хотя бы для того, чтобы сохранить хорошие отношения с местными иерархами. Распятие было римской казнью, приговор был приведён в исполнение римскими солдатами» [Наврозов].

Крупнейшей по числу осуждённых была казнь распятием пленных рабов после подавления восстания Спартака [Моммзен, с.194]: в назидание непокорным на несколько месяцев вдоль Аппиевой дороги по приказу беспощадного Марка Лициния Красса было вкопано ни много ни мало шесть тысяч крестов с висевшими на них телами казнённых [Аппиан Александрийский, с.372 (Гражд. войны I, 120)]. Не исключено, впро­чем, что римляне побили этот рекорд – и не единожды – при штурме Иерусалима. Руководил осадой мятежного города уже упоминавшийся вдохновенный устроитель кан­ни­бальских игрищ император Тит. «Число рас­пятых [пленных иудеев], – пишет очевидец этих событий Иосиф Флавий, – до того возрастало, что не хватало места для крестов и недоставало крестов для тел» [Иосиф Флавий, с.430], и печально добавляет: «Солдаты в своём ожесточении и ненависти пригвождали пленных для насмешки в самых различных направлениях и разнообразных позах» [Иосиф Флавий, с.430].

Распятые тела под палящим италийским солнцем, разваливаясь на гниющие куски и истекая гноем, нередко висели на крестах не один день на радость коршунам и прожорливому воронью. «Так ворóн на кресте ты не кормишь», – утешает своего раба, избегнувшего распятия, лирический герой одного из посланий Горация [Гораций, с.312 (послание I, 16)]. Ср. у Пушкина:

 

Вот выезжает он в долину;

Какую ж видит он картину?

Кругом пустыня, дичь и голь…

А в стороне торчит глаголь,

И на глаголе том два тела

Висят. Закаркав, отлетела

Ватага чёрная ворон,

Лишь только к ним подъехал он…

[Пушкин. «Альфонс садится на коня…», с.646–647 ].

 

Распятие рабов в Древнем Риме было едва ли не таким же обыденным явлением, как в повседневности наших дней – вульгарный мордобой. Об этом красноречиво свидетельствует устав одной из древнеримских погребальных контор, предлагающей среди прочих услуг распятие рабов частным образом за весьма умеренную плату [Смирин, с.23].

Так как первые случаи римской казни на кресте были засвидетельствованы около 217 г. до н.э., во время Пунических войн, высказывалось предположение, что этот способ расправы заимствован римлянами у карфагенян [Боданская, Чистяков, с.646, примеч. 39]. Однако распятие издавна применялось и другими соседями римлян, в частности, персами. Об этом рассказывал Фукидид: «Инар же, ливийский царь, зачинщик всего восстания, вследствие измены попал в руки персов и был распят на кресте» [Фукидид, с.63 (I, 110, 3)].

Да и сами греки охотно прибегали к такой казни, в частности, распиная львов для отпугивания стай этих хищников, в древности осаждавших греческие города [Немировский. История древнего мира, ч. 1, с.85–86].

В свете этих сообщений вопрос о том, у кого римляне заимствовали казнь распятием, нуждается в дополнительном исследовании.

4. Умерщвление на фурке. Фýрка (furcă) – орудие пытки и казни, применявшееся для бичевания, распятия, и повешения осуждённых (ср. с упомянутым выше наименованием вилообразной нашейной колодки). Представляло собой устройство в виде вертикально поставленной вилки, к которой пригвождался осуждённый [Памятники римского права, с.592, примеч. 1].

Умерщвлению на фурке подвергались, в частности, перебежчики. Другие сведения о круге правонарушений, за которые казнили на этом снаряде, в обследованной литературе не обнаружены.

5. Утопление в кожаном мешке (poenă cullei). Этой казни подвергались лица, совершившие убийство своего отца (parricidium), другого предка, ближайших родственников или того, кто пользовался неприкосновенностью. К утоплению в кожаном мешке приговаривались также и те, кто лишь замышлял такое убийство или был только соучастником этого преступления [Институции Юстиниана, с.375].

Названная казнь назначалась, по свидетельству Светония, только в том случае, если обвиняемый признавался в совершённом преступлении [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.51 (II Божественный Август, 33, 1)].

Приговорённому надевали на голову волчью шкуру, на ноги – дере­вян­ные башмаки, нещадно секли его розгами, затем вместе с обезьяной, змеёй, петухом и собакой живьём зашивали в кожаный мешок и бросали в реку или в море.

Набор сопутствующих животных был иногда сокращённым: обезьяна и змея [Ювенал, с.296 (III, 8, 214–215)] или только одна обезьяна [Ювенал, с.323–324 (V, 13, 155–156)]. Сокращали набор, по-види­мому, не из гуманных побуждений, а из-за нехватки соответствующего зверья во время подготовки к казни.

Относительно значения, которое придавалось присутствию этих животных в мешке, суждения расходятся [Горенштейн, Грабарь-Пас­сек, т. 1, с.390, примеч. 36]. В частности, выдвигалась версия, что названные существа, по мнению римлян, приносили несчастье [Бартошек, с.248]. Так, в давний период римской истории змея считалась предвозвестницей смерти [Баданская, Чистяков, с.632, примеч. 159]. Однако впоследствии отношение к змеям изменилось: во времена греческой античности змей часто содержали в доме для ловли мышей; детям разрешали играть с домашними змеями; знатные женщины в жару носили змей вокруг шеи для прохлады; бог врачевания Эскулап изображался с жезлом, обвитым змеями и т.п. [Гладкий, с.255], [Смирнова, с.145–147]. Неоднозначным было у римлян и отношение к собаке [Гладкий, с.599].

Если поблизости отсутствовал водоём, приговорённого без лишних затей бросали на растерзание диким зверям [Маркиш, с.419, примеч. 8]. Такая кара не отличалась от описанной выше второй разновидности квалифицированных казней.

Судя по эпиграмме Марциала, описывающей крестную казнь некоего приговорённого, который «то ли отцу…, / То ль господину пронзил горло преступно мечом…» [Марциал, с.18 (эпиграмма № 7)], за отцеубийство карали также распятием на кресте.

Помпеев закон от 55 г. до н.э. распространил понятие «parricidium» и на убийство близких родственников, а также заменил казнь в кожаном мешке на так называемый запрет воды и огня (interdictio aquae et ignis) [Бартошек, с.195], т.е. на запре­­щение со­в­местно проживать со своими согражданами тому, кто добровольно удалился в изгнание               (в случае его возвращения любой мог безнаказанно убить его, см. также гл. 3, пункт I, подпункт 2).

При попытке ответить на вопрос, почему казнимого посредством кожаного мешка сопровождала небольшая звериная свита, следует обратить внимание на то, что и приговорённого, и такую свиту помещали, по свидетельству Ювенала, в мешок из шкуры быка [Ювенал, с.323 (V, 13, 155)]). Разумеется, кожаный мешок благодаря своей водонепроницаемости обеспечивал продление лютых мук казнимого, однако назначение бычьего мешка этим, по-видимому, не исчерпывалось. Есть основание считать, что здесь проглядывает древнее поверье, согласно которому человек, помещённый в шкуру животного, сам становился таким животным или, по меньшей мере, приобретал его характерные черты. Ну а умертвить быка вместе с животными помельче в представлении древних не было столь зазорным, как казнить человека. У Лукаина один тароватый разбойничек, со своими подельниками похитивший девушку, разглагольствует: «Нужно истребить осла, так как он ленив, а теперь вдобавок ещё притворяется хромым, к тому же он оказался пособником в бегстве девушки. Итак, мы его спозаранку убьём, разрежем ему живот и выбросим вон все внутренности, а эту добрую девушку поместим внутрь осла, головой наружу, чтобы она не задохлась сразу, а всё туловище оставим засунутым внутри. Уложив её таким образом, мы хорошенько зашьём её в трупе осла и выбросим обоих на съедение коршунам…» [Лукиан, с.563 (Лукий, или Осёл 25)].

Вероятно, не без этой подсказки Лукиана в фальсифицированной книге «Властелины Рима» появился такой леденящий кровь сюжетец: «Узнав от одного из своих тайных агентов, что какие-то воины овладели служанкой своих хозяев, которая уже давно потеряла всякий стыд, он [император Макрин] велел привести их к себе и допросил – было ли такое дело. Когда это подтвердилось, он приказал разрезать брюхо у двух живых быков удивительной величины и заключить туда по одному воину так, чтобы головы их торчали наружу и они могли переговариваться друг с другом» [Юлий Капитолин. Опилий Макрин, с.127 (XII, 4–5)]. В той же книге об императоре Гае Юлие Вере Фракийце Максимине сказано, что он помещал приговорённых «в тела только что убитых животных» [Юлий Капитолин. Двое Максиминов, с.186 (VIII, 7)].

Прихотливая фантазия сочинителей, однако, бледнеет перед подлинными палаческими затеями, ср.: «…собрался совет и после долгих рассуждений о том, какой казни подвергнуть Ахея, решил: прежде всего отрубить несчастному конечности, потом отсечь голову, труп зашить в ослиную шкуру и пригвоздить к кресту» [Полибий, т. 2, с.76 (VIII, 23, 2–4)].

 «Обычивание», «обышачивание» казнимого, несомненно, жестоко унижало его в общественном мнении, служа тем самым дополнительной психологической казнью.

Намерение поместить казнимого в мешок, символизирующий бычье чрево, быть может, связано также с тем, что в сознании римлян жило широко известное в античности представление о казни посредством медного быка, придуманной в VI в. до н.э. шашлычником-самоучкой тираном Фалларидом (Фаларидом, Фаларисом), о которой Полибий рассказывал: «…в него [в медного или бронзового быка] тиран кидал людей, потом велел разложить под ним огонь и обрекал подданных своих на казнь, состоявшую в том, что в раскалённой меди человек поджаривался со всех сторон и, кругом обгорев, умирал; если от нестерпимой боли несчастный кричал, то из меди исходили звуки, напоминающие мычание быка» [Полибий, т. 2, с.198 (XII, 25, 1–3)].

Приготовление шашлыка из человечины в быкообразном вместилище могло быть, в свою очередь, навеяно индусским обычаем сжигать тела правителей в гробах, сделанных в форме быка (см. [Керлот, с.103]). К этому следует добавить, что, согласно поверью древних, свежая бычья кровь – смертельный яд [Плутарх, т. 1. с.237 (Фемистокл XXXI)].

6. Закапывание живьём в землю (supplicium more majō­rum) применялось к весталкам за нарушение обета целомудрия. Подробный рассказ о такой казни находим у Плутарха: «…потерявшую девство зарывают живьём в землю подле так называемых Кол­линских ворот [porta Collĭna «ворота города Рима у Квиринальского холма», одного из семи римских холмов к северо-востоку от Капитолия].Там, в пределах города, есть холм, сильно вытянутый в длину… В склоне холма устраивают подземное помещение небольших размеров с входом сверху; в нём ставят ложе с постелью, горящий светильник и скудный запас необходимых для поддержания жизни продуктов – хлеб, воду в кувшине, молоко, масло: римляне как бы желают снять с себя обвинение в том, что уморили голодом причастницу величайших таинств. Осуждённую сажают на носилки, снаружи так тщательно закрытые и забранные ременными переплётами, что даже голос её невозможно услышать, и несут через форум. Все молча расступаются и следуют за носилками – не произнося ни звука, в глубочайшем унынии. Нет зрелища ужаснее, нет дня, который был бы для Рима мрачнее этого. Наконец носилки у цели. Служители распускают ремни, и глава жрецов, тайно сотворив какие-то молитвы и простёрши перед страшным деянием руки к богам, выводит закутанную с головой женщину и ставит её на лестницу, ведущую в подземный покой, а сам вместе с остальными жрецами обращается вспять. Когда осуждённая сойдёт вниз, лестницу поднимают и вход заваливают, засыпая яму землёю до тех пор, пока поверхность холма окончательно не выровняется» [Плутарх, т. 1, с.129 (Нума X)].

Бесчеловечность такой казни была настолько впечатляющей, что все известные случаи кары весталок усердно регистрировались (см., напр. [Ливий, т.1, с.465 (VIII, 15, 7], [Ливий, т.2, с.124 (XXII, 57, 2]).

Некоторые приговорённые весталки бесстрашно протестовали против изуверской расправы. Впечатляющий рассказ об этом содержится в одном из писем Плиния Младшего (см. [Плиний Младший, с.67–68 (VI, 11, 4–10]).

Бесчеловечный обычай, однако, был поразительно живучим и оставался смертельно опасным не только для тех весталок, вина которых была бесспорно доказана, но и для тех, которые неосторожно давали даже малейший повод для подозрений. Ливий рассказывал: «…от обвинения в нарушении целомудрия защищалась неповинная в этом преступлении весталка Постумия, сильное подозрение против которой внушили изысканность нарядов и слишком независимый для девушки нрав. Оправданная после рассрочки в рассмотрении дела, она получили от великого понтифика [верховного жреца] предписание воздерживаться от развлечений, выглядеть не миловидной, но благочестивой» [Ливий, т. 1, с.262 (IV, 44, 11–12)].

Далеко не всем обвинённым весталкам удавалось избегнуть лютой кары. Так, император Каракалла, и глазом не моргнув, закопал живьём одну за другой нескольких девушек, объявив им, что они уже вовсе не девушки (см. [Геродиан, с.75 (IV, 6, 3)]. Император задал землекопам мозольную работёнку вовсе не из религиозных, а из чисто политических соображений: несчастные девицы происходили из ненавистных ему репрессированных семейств [Высокий, с.227, примеч. 43].

Происхождение казни весталок неясно. Высказывалось мнение, что такая казнь восходит к древнему обряду инициации девушек по поводу их первой менструации, когда девушек символически погребали заживо [Вардиман, с.141]. Другие связывали казнь весталок с осквернением богини Земли, которая является двойником богини Весты, ср. следующее место у Овидия:

 

Так нечестивец казнят и в той же земле зарывают,

Что осквернили: Земля с Вестой одно божество.

              [Овидий, с.362 (фасты VI, 459–460)].

Себе в утешение и потомству в назидание поэт мог бы добавить, что зарывание живьём в землю – вовсе не изобретение его суровых сограждан. Такая казнь применялась, например, и их ближайшими соседями: «…греки поставили карфегенянам на выбор: либо чтобы они в том месте, где желают провести границу своей страны, позволили зарыть себя в землю живыми, либо чтобы сами греки на тех же условиях отправились до того места, которое выберут. Филены согласились и принесли себя и свою жизнь в жертву отечеству – они были заживо зарыты» [Саллюстий, с.84 (Югуртинск. война 79, 8–9)]. Закапывали своих недругов и дальние соседи римлян. Так, по сообщению Геродота, персидский царь Камбис II «велел без всякой причины схватить двенадцать знатнейших персов и с головой закопать живыми в землю» [Геродот, с.149 (III, 35)].

Ошибочным является утверждение о том, что весталок за нарушение девственности будто бы живьём замуровывали в стену (см. [Омельченко. Римское право, с.81]. Поскольку такое утверждение приводится без ссылок на литературу, установить его источник затруднительно. Скорее всего, такая ошибка – анахронизм, спровоцированный средневековой практикой расправ над монахинями.

 

 

Умеренные казни

 

К ним относятся две разновидности:

1) присуждение к схватке с дикими зверями;

2) присуждение к схватке с гладиаторами.

1. Присуждение к схватке с дикими зверями (damnatio ad bes­ti­as). Такую казнь можно считать умеренной, если осуждённый (bestiarius «звероборец») отражал нападение львов, пантер, барсов или медведей (venatio) с лёгким оружием в руках (Марциал сообщает также о схватках с носорогом и быком [Марциал, с.22 (эпиграмма № 22–23); с.66 (эпиграмма № 43); с.135–136 (эпиграмма № 31)]). На арену выпускали кроме того гиен, слонов, диких кабанов, буйволов, рысей; устраивали травлю жирафов, страусов, косуль, оленей и зайцев [Гиро, с.260], демонстрировали публике антилоп, зебр и бобров [Грейвз, с.405 (глава 19-я)]. Тигры были римлянам в диковинку [Грейвз, с.57 (глава 2-я)] и в травлях, по-видимому, никогда не участвовали.

В каннибальских шоу гибли тысячи людей и животных [Маркс, Тинджей с.59]. Истребление в римских амфитеатрах несметного множества привозных зверей нанесло огромный ущерб животному миру Северной Африки [Немировский. История древнего мира, ч.1, с.86].

Одетый в одну тунику, иногда с повязкой на правой руке или на ногах, без шлема, щита или панциря, вооружённый только копьём и редко – мечом [Гиро, с.262], звероборец имел надежду если и не остаться в живых, то хотя бы отсрочить мучительную смерть. Когда же осуждённый выходил на арену амфитеатра безоружным либо его привязывали к столбу, его гибель становилась неминуемой и такая расправа ничем не отличалась от описанной выше квалифици­рован­ной казни растерзанием зверями (objicĕre bestiis).

Вот как выглядели эта и другие «увеселительные» расправы над осуждёнными в описании немецкого историка Гельмута Хёфлинга: «По нескольку дней некормленые либо специально натасканные на людей дикие звери выступали в некотором роде в качестве палачей, ибо в программу игр в амфитеатре входило и публичное наказание преступников. Самым безобидным при этом считалось выставление виновного на всеобщее обозрение посреди арены. Хуже приходилось тем (и это гораздо больше возбуждало публику), когда бичевали либо сжигали живьём. Нечеловеческим бесчувствием можно объяснить смертный приговор, когда на растерзание хищникам выставляли привязанную к столбу и потому совершенно беззащитную жертву. Чтобы продлить её страдания и вместе с тем возможность наслаждаться этим зрелищем, жертве иногда давали оружие. Звери набрасывались на несчастных, вырывая из их тел такие куски, что порой любознательные врачи использовали эту возможность для изучения внутреннего строения человека» [Хёфлинг, с.78].

Из сказанного нетрудно заключить, насколько условным является деление казней на квалифицированные и умеренные, жестокие и «милосердные».

Масштабы применения таких расправ были порой ужасающими. Так, Октавиан Август, по собственному признанию, устраивал травлю зверей 26 раз, и при этом было истреблено 3500 хищников [Хёфлинг, с.10]. Однако в этих забавах его перещеголял уже упоминавшийся «лю­довед и человеколюб» Тит, который только при освящении амфитеатра и выстроенных поблизости бань «вывел гладиаторов и выпустил в один день пять тысяч разных диких зверей» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.209 (VIII Божественный Тит, 7, 3)]. Сколько при этих каннибальских игрищах было растерзано и искалечено людей, историки умалчивают. Догадаться, впрочем, нетрудно.

Порицая эти кровавые забавы, Цицерон возмущался: «…что за удовольствие для образованного человека смотреть, либо как слабый человек будет растерзан могучим зверем, либо как прекрасный зверь [будет] пронзён охотничьим копьём?» [Цицерон. Письма, т. 1, с.258 (письмо CXXVII, 3)].

Экзотических хищников и травоядных при помощи сетей отлавливали преимущественно на просторах Северной Африки и затем морским путём доставляли на Аппенины. Об этом, в частности, рассказывают открытые сравнительно недавно на Сицилии мозаики дворца Максимиана, соправителя императора Диоклетиана. Так, на громадном мозаичном панно «Большая охота», покрывающей пол шестидесятиметрового коридора, изображены сцены отлова львов, носорогов и гиппопотамов в африканской местности с её холмами, редкими деревьями и неказистыми строениями [Немировский. История древнего мира, ч. 2, с.383–384]. Историк Геродиан сообщает: «…он [император Коммод], убивая, показал римлянам всех животных, дотоле неизвестных, из Индии и Эфиопии, из южных и северных земель» [Геродиан, с.22 (I, 15, 5)].

Травли диких зверей (и сопутствующая им казнь растерзания хищниками) были отменены лишь в 681 г. н.э. [Хёфлинг, с.118].

2. Присуждение к схватке с гладиаторами (damnatio in ludum). Благодаря голливудским кинолентам на историческую тему, среди которых высится фильм-гигант Стэнли Кубрика «Спартак» (1960), многие име­ют яркое (хотя и неглубокое) представление о римских гладиаторах. Желаю­щих углубить свои познания в этой области и узнать больше об упомянутом способе ка­з­ни отсылаем к уже цитированной книге Г.Хёфлинга [Хёфлинг], а также к главе «Гладиаторы» в книге М.Е.Сергеенко [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.226–253].

Отметим, что гладиаторские бои, которые восходят к этрусскому поминальному обряду [Куманецкий, с.207], связанному с человеческими жертвоприношениями [Боданская, Чистяков, с.693, примеч. 138] и оказывали на зрителей сильнейшее воздействие, не уступающее наркотическому (см. [Августин, с.75]), проводились порой с чудовищным размахом. Так, на празднествах, устроенных императором Траяном в 107 г. после победы над даками и длившихся четыре месяца, выступило 10 тысяч гладиаторов [Сергеенко. Жизнь Древнего Рима, с.227].

По-театральному обставлялись не только поединки гладиаторов, но и действия вспомогательного персонала. «Трупы уносились людьми, которые были наряжены в костюмы Меркурия, подземного бога. Другие прислужники, с масками Харона на лице, удостоверялись при помощи железа, была ли смерть действительна или притворна. В мертвецкой приканчивали тех, кто обнаруживал ещё какие-нибудь признаки жизни» [Гиро, с.260]. В уточнение и добавление этого сообщения, отметим, что палачи, добивавшие смертельно раненных гладиаторов, носили маску этрусского демона смерти Хару и орудовали не чем иным, как молотом [Немировский. История древнего мира, т. 1, с.183, 189]. «Мы кузнецы, и дух наш молод…».

Театральные побоища сопровождались массовой гибелью не только их участников, но временами и тех, кто таращился на них. Так, при императоре Тиберии в 27 г. н.э. в городе Фидена (или Фидены, город близ Рима на левом берегу Тибра) из-за ошибок архитекторов и строителей амфитеатра во время одного из представлений «набитое несметной толпой огромное здание, перекосившись, стало рушиться внутрь или валиться наружу, увлекая вместе с собой или погребая под обломками несчётное множество людей, как увлечённых зрелищем, так и стоявших вокруг амфитеатра», в результате чего было изувечено и раздавлено около 50 тысяч человек [Тацит, с.184, 185 (Анналы IV, 62, 63)].

Немало жизней уносили и внезапные пожары в амфитеатрах, а также вооружённые стычки между группами соперни­ча­ю­щи­х фанатов и не в меру разгорячённой публики (см., напр. [Тацит, с.52 (Анналы I, 77)].

Иногда хищники разрывали работников амфитеатра, готовивших арену к новому представлению [Марциал, с.73 (эпиграмма № 75)]).

Бесчеловечность присуждения к схватке с гладиаторами нисколько не умалялась оттого, что некоторые свободные граждане, в том числе женщины, из примитивного ухарства или низменных побуждений шли в наёмные гладиаторы (см. [Памятники римского права, с.524], [Тацит, с.612 (История II, 62)], [Ливий, т. 2, с.418–419 (XXVIII, 21, 2–6)], [Ювенал, с.273 (II, 6, 251–253)], [Хёфлинг, с.28, 29, 33]). Следует заметить также, что такое разухабистое поведение иных плотоядных дамочек находилось в вопиющем несоответствии с традиционными римскими представлениями о роли и месте женщины в семейном кругу (см. [Ляпустин, с.70]).

Созерцанием гладиаторских боёв в равной степени упивались и древнеримские утончённые сановники, и неотёсанное простонародье (впечатления простолюдинов от них ярко обрисованы Петронием, см. [Петроний, с.96–97]). Посещение амфитеатров было для римлян сильнодействующим компенсаторным средством ухода от регламентированной монотонной повседневности [Илюшечкин, с.80–81].

Соблазнительная притягательность жестоких и опасных зрелищ для толпы разъяснена Карлом Ясперсом. «То, что недоступно массе, – писал он, – чего она не хочет для самой себя, но чем она восхищается как героизмом, которого она, собственно говоря, требует от себя, показывают смелые свершения других. Альпинисты, пловцы, лётчики и боксёры рискуют своей жизнью. Они являются жертвами, лицезрение которых воодушевляет, пугает и умиротворяет массу и которые порождают тайную надежду на то, что и самому, быть может, удастся достигнуть когда-либо чрезвычайных успехов. Возможно, что этому сопутствует и то, что привлекало массу уже в цирке Древнего Рима: удовольствие, испытываемое от опасности и гибели далёкого данному индивиду человека» [Ясперс, с.331].

С этим рассуждением мыслителя не грех было бы ознакомиться, например, автору следующего бравого (заметьте, женского), но тем не менее далёкого от истины высказывания: «Победа, добытая в честном бою, – вот лейтмотив римской истории и идеологии. А разве не то же прославляли гладиаторы, даже если они и были самыми презренными рабами?» [Ляпустина, с.258].

К чести мыслящих римлян, далеко не все из них одобряли эти изуверские потехи. Так, решительно осуждал их Луций Сенека, которого также возмущала и затеянная Марком Антонием рубка голов [Сенека, с.12 (VI, 3–5), с.173 (LXXXIII, 25), с.235 (XCV, 33)].

 Гладиаторские бои были формально отменены только в 404 г. н.э. [Хёфлинг, с.118].

Смягчённая казнь

 

Такая казнь (libĕră fa­cūltas mortis) применялась с разрешения правителя осуждённому на смерть самому покончить с собой. Под наблюдением официальных лиц ей подвергались только сановники или их близкие.

Так, по сообщению Светония, император Калигула своего «тестя Силана заставил покончить с собой, перерезав бритвою горло» [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.116 (IV Гай Калигула 23, 3)]. Сходным образом свёл счёты с жизнью магистрат Софоний Тигеллин: «Окружённый наложницами, среди бесстыдных ласк, он долго старался оттянуть конец, пока не перерезал себе бритвой глотку, завершив подлую жизнь запоздалой и отвратительной смертью» [Тацит, с.565 (История I, 72)].

Лютый деспот, Нерон, приказывая умереть, приставлял к нерешительным жертвам врачей, которые помогали им вскрывать вены [Светоний. Жизнь двенадцати цезарей, с.166 (VI, Нерон 37, 2)].

А вот что рассказывал Плутарх о расправе римского полководца Лукулла над супругами побеждённого понтийского царя Митридата VI: «Когда явился [придворный по имени] Бакхид и велел женщинам самим умертвить себя тем способом, который каждая из них сочтёт самым лёгким и безболезненным, [одна из жён Митридата] Монима сорвала с головы диадему, обернула её вокруг шеи и повесилась, но тут же сорвалась. “Проклятый лоскут, – молвила она, – и этой услуги ты не оказал мне!”. Плюнув на диадему, она отшвырнула её и подставила горло Бакхиду, чтобы он её зарезал. [Другая жена] Береника взяла чашу с ядом, но ей пришлось поделиться им со своей матерью, которая была рядом и попросила её об этом. Они испили вместе, но силы яда достало только на более слабую из них, а Беренику, выпившую меньше, чем нужно, отрава никак не могла прикончить, и она мучилась до тех пор, пока Бакхид не придушил её» [Плутарх, т. 2, с.246–127 (Лукулл XVIII)].

Как сообщал Тацит, «претор Плавтий Сильван [Марк] по невыясненным причинам выбросил из окна жену Апронию и, доставленный тестем Луцием Апронием к Цезарю [т.е. к императору Тиберию], принялся сбивчиво объяснять, что он крепко спал и ничего не видел и что его жена умертвила себя по своей воле. Тиберий немедленно направился к нему в дом и осмотрел спальню, в которой сохранялись следы борьбы, показывавшие, что Апрония сброшена вниз насильственно. Обо всём этом принцепс [Тиберий] докладывает сенату, и по назначению судей бабка Сильвана Ургулания послала ему кинжал. Так как Ургулания была в дружбе с Августой, считали, что это было сделано ею по совету Тиберия. После неудачной попытки заколоться подсудимый велел вскрыть себе вены» [Тацит, с.159–160 (Анналы IV, 22)]. Основываясь на этом сообщении, Роберт Грейвз в своём романе «Я, Клавдий» развивает сюжет, согласно которому с Апронией расправилась обладавшая огромной физической силой Ургуланилла, первая жена будущего императора Клавдия, сделавшая это по поручению своей мстительной подруги-лесбиянки Нумантины, которую Плавтий Сильван Марк оставил ради Апронии (см. [Грейвз, с.340–342 (глава 23-я)].

Консул Квинт Лутаций Катул, узнав о вынесенном ему смертном приговоре, «в только что просмолённом и сыром ещё помещении разогрел уголья и добровольно задохся» [Аппиан Александрийский, с.348 (Гражд. войны, II, 74)].

Существовали и другие способы вынужденного самоубийства. Так, по рассказу Аппиана, знаменитый Катон Младший, решивший покончить с собой, чтобы избежать казни от рук палача, и «не найдя возле постели обычно там находящегося кинжала, …закричал, что его домашние предают его врагам, ибо чем другим, говорил он, сможет он воспользоваться, если враги придут ночью. Когда же его стали просить ничего против себя не замышлять и лечь спать без кинжала, он сказал весьма убедительно: “Разве, если я захочу, я не смогу удушить себя одеждой, или разбить голову о стену, или броситься вниз головой, или умереть, задержав дыхание?”» [Аппиан Александрийский, с.420–421 (Гражд. войны II, 98)].

Своё намерение Катон Младший всё же осуществил – и с редкостным мужеством: «…полагая, что все, которые находились у его дверей, заснули, [он] поранил себя кинжалом под сердце. Когда выпали его внутренности и послышался какой-то стон, вбежали те, которые находились у его дверей; ещё целые внутренности Катона врачи опять сложили внутрь и сшили разорванные части. Он тотчас притворился ободрённым, упрекал себя за слабость удара, выразил благодарность спасшим его и сказал, что хочет спать. Они взяли с собой его кинжал и закрыли двери для его спокойствия. Он же, притворившись, будто спит, в молчании руками разорвал повязки и, вскрыв швы раны, как зверь, разбередил свою рану и живот, расширяя раны ногтями, роясь в них пальцами и разбрасывая внутренности, пока не умер. Было ему тогда около пятидесяти лет» [Аппиан Александрийский, с.421 (Гражд. войны II, 99)].

Казнь проскрибированных

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: