Нерадивость, селение тартар

 

Просматривая в себе любимый грех, любимую при­вычку, любимую страсть, надо с этого начинать покаяние, то есть борьбу. Бороться, чтобы заглушить страсть до предела ненависти. Как только появится ненависть - это извещение Неба, что грех прощен. На миг себе представим, что будет смерть, а мы с этой страстью не расстались! Как страшно!

Нерадивость - это нерадение о своем вечном спасении, про­хождении мытарств, о дне разлучения с телом. Нерадение - это небрежное отношение к Богу Вездесущему, Всевидящему и Всеведящему. Нерадение к Божией Матери, которая может пройти и отвернуться, и сказать: "Не знаю его. Жил нерадиво. Я его не знаю." Ужасный приговор!

А был такой случай, знаю! Прошла Пречистая и отверну­лась. Он жил в нерадении. Вот это состояние нерадения, не­брежности, безразличия, полной беззаботности к себе, к со­стоянию теперешних дней до смерти и после смерти, до Вто­рого Пришествия, - это состояние ужасное. Вот почему такие, которые вообще не хотят верить в загробную жизнь (мы пла­чем и рыдаем о них), если они хватаются сейчас за земную жизнь и за все удовольствия, то что же они будут делать после смерти? Вот что очень характерно для монаха: монах не вычи­тывает келейное правило, а "жует". Если он эту "жвачку" в себе не воспринял и не приучил себя к этой "жвачке", а толь­ко вычитывает и холодно глазами читает, - это есть тоже нера­дение.

Радивость - бесконечное беспокойство о том, что Бог Вез­десущий смотрит на него и видит его и что с ним будет, если он будет разлучаться с телом, что будет в той жизни. Когда прочтут разрешительную молитву и душу уведут от тела. Вот тогда страшно! "В чем застану, в том и сужу", да? И никакие условности не помогут: акафисты, каноны, поклоны, хожде­ния в церковь не помогут! Если сердце не участвовало! По заученному ты ходил в церковь, поклоны клал механически - ты цирковой мастер. Исполнял строго посты, да? - Потому что неприлично нарушать пост, тебя могут осудить, о тебе могут плохо подумать. Это ужасно! Это - нерадение! Это ужасный приговор Божией Матери!

Беспокойство о своем вечном спасении, беспокойство ежед­невно, обязательно - в этом заключается вся суть чтения ке­лейного правила. Только от духа сокрушенна и смиренна - умоляюще, надоедающе, вопиюще: "помилуй меня!". Если эти слова "помилуй меня" мозг не понимает, то заменяем "поща­ди!", "пощади меня!", то есть: "здесь помоги и в Вечной Веч­ности, когда я выйду из тела и там будет непоправимо". Там мы молиться не сможем. Мы молимся на земле только!

Вот эта, как я рассказывал, огромная зала, огромная зала, полутемная; в ней сидели монахи, лежали, сидели - унываю­щие и скорбные, в тоске, в печали, в слезах, о чем-то плача; скорченные, больные, оборванные, грязные некоторые. И вош­ла Пречистая, говорит: "Здесь у меня нерадивые". Они на земле были такие, и здесь будут до Второго Пришествия. Да это еще хорошо! Есть еще ледник - тартар. Там будет похуже. Вот один архиерей на девятый день пришел из церкви (молился о своем почившем келейнике-послушнике) и сидел у себя за столом; и ему открылось окно: селение тартара - огромное помещение из кусков льда, сине-голубого, белого льда. И в углу этой комнаты, этого помещения сидел скрюченный послушник его и дрожал от холода.

Помещение изо льда. Стены изо льда, потолок изо льда, пол изо льда. И это - сегодня и завтра, и год, и сто лет, и тысячу лет. И будет сидеть на корточках и дрожать. Вот это называется тартар, уготованный монахам! И братия монастыря  распределила между собой недочитанное правило (в этом вся забота игумена, между прочим, - он распределяет на сорок дней, а то и на год между братией каноны и акафисты, и узелковое правило, если не дочитал умерший). Вот какая любовь!

-Батюшка, вы сказали, что отдых есть период нерадения, а я этого не знала.

-Для монаха день отдыха - это день опустошения, когда обрывается ревность о спасении, ревность о Господе! Он тогда предается нерадивым состояниям. Он кое-как молится, кое-как в церковь ходит. Он отдыхает! У него выходной день от молитвы, от беспокойства о своей вечной жизни. Если бы не
литургия, которая должна собрать и насторожить его.

-Батюшка, а как обычному человеку выйти из этого состояния? Вот вы литургисаете, а кто не может литургисать?

-Очень серьезно бояться нарушить "жвачку" молитвы, чтобы эту "жвачку" принести к литургии, эту литургию пережить по-настоящему - и наступит непременно ревность, которая продолжится чтением и выписками в келии. И - бегание людей. Ни в коем случае не шататься по гостям. Это научит по- настоящему, очень болезненно научит беречь себя, не упускать этот факел, этот огонь молитвенного богопредстояния. И тем глубже монах будет это в келии вырабатывать, во время чтения келейного молитвенного правила. Оно для этого и назначено. Ведь Богу каноны и акафисты не нужны, они назначены нам, чтобы растопить сердце, чтобы была "жвачка" плача. Вот почему каждый день и всегда мы каноны и акафисты читаем по-разному, вставляя и переделывая слова текста, чтобы это был бы разговор с Богом, с Божией Матерью и с Ангелом Хранителем, а не какое-то формальное чтение. Если монах формально читает свое келейное правило, то ему тартар обеспечен, если он не добивается условий вечного спасения. Это первое, что он должен говорить духовнику на исповеди. Первый основной грех - нерадение о своем вечном спасении. Обычно так говорится: "я не искал, не искала ежедневно плакать и беспокоиться о своем вечном спасении, о Вечной Вечности, потому что моя жизнь в теле, она очень ограниченная". Кому - сорок, кому - шестьдесят, кому - восемьдесят. А дальше - что? Вечная Вечность! Сто ли, двести ли, триста лет, а может пятьсот лет, а до Второго Пришествия мы не знаем, сколько будет! А после Второго Пришествия - Вечная Веч­ность! В этом заключается смысл нашей жизни.

Значит, нерадивый человек думает: как бы поспать, отдох­нуть, понежиться, повкуснее поесть, выпить вкусного чаю и ни о чем не думать. И он очень боится этих разговоров о смерти, о вечности. Даже говорит: "Пожалуйста, не говорите, мне страшно делается, мне это даже совершенно не нужно!" - от страха, что это истина. Вот почему не крестившийся во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа, - он не воскреснет! Он уже осужден! В день разлучения с телом он уже получил на Веч­ную Вечность место. Только мы воскреснем, чтобы молитва­ми Церкви, после нашего разлучения с телом, мы получили лучшую жизнь - молитвами Церкви и милостыней на земле, - чтобы получить в Вечной Вечности лучшее место, лучшую участь. Как люди легкомысленно живут?! И довольствуются одним только человеческим, земным!

 

Воспитание сердца  

 

Смирение есть свойство святости. Есть смирение не от рождения. От рождения смирения нет. Смирение не передается. Благочестие передается. Самое трудное для нас всех: чтобы в нас вселилось смирение. То есть, никогда ни о ком плохого не сказать.

Если мы мысленно подметим, что мы не откладываем, не боимся какой-то мысли, эту мысль принимаем, - значит, осуж­даем, да? А кто умеет осуждать, тот, значит, не имеет понятия о смирении. Мы очень часто видим, как мы не хотим понять, нам не хочется, это очень трудно, потому что это связано с самоотречением, да? Проще жить так, как все живут, да?

Надо не иметь в сердце своем своего "я". Не поправляться, не подсказывать. Это начало смирения, смирения сердца. Без этой скромности не может быть вообще понятия о смирении. Но скромность непременно связана с целомудрием, так? Нескромный и нецеломудренный не может быть смиренным, не может быть скромным. Он только на вид скромный, на самом деле он наглец. Потому что скромность непременно связана с внешним поведением, целомудрием. Никого не обучать, никого не учить, не подсказывать, не поправлять, не поправляться. Вот это ближайшая тропинка к смирению. Смирению сердца, да? Понимая, что я - муха. Кто нарушает вот эти особые свой­ства и проявления скромности, тот не имеет части со смире­нием. А кто не имеет смирения, тот не имеет надежды на спасение вообще. Только милостью Божией, да? А у нас смысл жизни и цель жизни одна - спасение. Наша земная жизнь - она очень коротенькая, не имеет никакого смысла вообще, да? Вот почему христианский мир разделился с языческим миром. Кто имеет земное счастье на земле, тот кончает клад­бищем, бессмыслицей.

-Как понять: "поправляться" и "не поправляться"?

-"Поправляться" - это когда скажешь что-нибудь неладное, неточное, - то не переправлять, а пусть думают, как хотят: плохо ли, хорошо ли - нас это не должно беспокоить.

Между прочим, не поправляться - это очень сложная и трудная добродетель. Кто поправляется - тот не имеет смире­ния.

Поправлять себя и бояться, что его осудят, о нем подумают и скажут плохо, да? Это есть "поправляться".

Это первая, кратчайшая тропинка, чтобы приобрести сми­рение. Смирение сердца, да? А смирение сердца даст смире­ние ума, смиренномудрие, так? А без смирения сердца сми­ренномудрие, смирение ума немыслимо. Такой может только рассудительным быть. Мы будем рассуждать. Но в нас самих мы носить и иметь в себе этого не можем и не умеем, да?

-В храме положено читать синодики?

-В древние времена все читали свои синодики при Великом входе, потому что Великий вход продолжался очень долго, не так, как сейчас.

-А есть ли от этого польза покойнику?

-Нам рассказал об этом преподобный Макарий Египетский. "Когда вы молитесь, нам бывает прохлада", - это говорил жрец-язычник.

Значит, мы никогда не должны пренебрегать этим, молясь только со смирением, не механически: "Помяни, Господи, та­кого-то раба Твоего, рабыню Твою". Причем, говорить особого названия, которое определяет человека: "скорбящего", "бо­лящего", "унывающего", "зело болящего", как сейчас говорят, не надо. "Раба Твоего такого-то", и больше ничего. Бог ведь все знает. Зачем подсказывать Богу то, что Он знает?

-Значит, не надо и на записке писать?

-Можно. Для усиленного молитвословия.

-А если о неверующем? "Заблудшего"- писать?

-Не надо. "Заблудшего" - это уже осуждение. "Раба Твоего" - больше ничего. И - "прости ему всякое согрешение, вольное и невольное".

-Иногда причащаешься и не получаешь тихости. Что тогда делать? Молиться?

-Вдвойне! Усиленно молиться: "Слава Тебе! Ты удостоил меня причаститься!" Но: "Помилуй меня!"

-А если в церкви слушала благодарственные молитвы, что читать дома?

-Дома надо перечитать второй раз! Домой пришла, разделась и, ни слова ни с кем не говоря, к иконам и - читать благодарственные молитвы.

-А поесть сначала можно?

-Ой, нет! Это маммона. Нет! Сначала прочитать, не жалеть себя! Наше тело временное, нечего жалеть свое тело, оно в гробу будет лежать и гнить до Второго Пришествия. Нет, нет, поменьше жалеть!

-Один больной (психически) просил прочесть акафист Скорбящей Божией Матери, а я не знаю - можно ли?

-Можно и надо. Именно Скорбящей Божией Матери, а почему - он знает. Не переспрашивать! Никогда не отказывай, по возможности.

-Регент Комаров, стоя на коленях, поминал живых и мертвых, потом приходил в алтарь поминать там.

-Да. Это древний обычай катакомб. Он очень начитанный был человек. Это древний обычай благочестия. И второе – это есть исповедничество велегласное, опускают частички только тогда, когда идут вас причащать.

-Вот когда есть один старец, все как-то понятно, а у нас и старец, и духовник. И вот говоришь свои грехи духовнику - разрешителю и хочешь еще получить разрешение духовных  вопросов, а получается жалоба, осуждение.

-Это - от слова осуждение. Только от слова осуждение. Утешение получила бы, если бы ты не осуждала. Поверь: что он скажет - от Бога, и прими эту правду. Если же назойливо твоя мысль подсказывает тебе, от сердца, что надо переспро­сить, то скажи правду.

Почему Церковь и запрещает исповедываться у одного, а руководствоваться советами других духовников. Это строго-настрого запрещается. Восемь исповедников - восемь разных мнений, и восемь разных ответов. Лучше не спрашивать, а только разрешать грехи. А спрашивать, если только жалуясь и негодуя на себя, - это правило! Только так! А не разрешать вопросы.

Дары даются не по мере трудов, а сколько может вместить сердце.

Основа веры - духовная нищета и любовь к Богу.

Все исходит от сердца. Надо воспитывать сердце, чтобы сердце восприняло, как губка, веру, надежду и любовь. И пос­ледуют - смирение и упование. От этого будут дела. А не вне­шняя форма, на которую рассчитывать никак нельзя. Любовь и смирение - они рождаются от сердца, если сердце бесстра­стное, не имеющее тщеславия, не имеющее надежды на что-то другое. Надо копаться, когда бывает у нас вопрос от веры; надо покопаться: на какой почве и от чего сердце вопрошает, от смирения или от любви, и чем оно рождено - разумом или сердцем? От сердца исходят вся злая,

Воспитывать надо свое сердце, которое рождает дела.

-Вы говорите: "Живите чужой радостью". Это о духовных вещах или о мирских?

-Обязательно. Та-та вышла замуж, та-та удостоилась получить жениха. Радуйтесь!

-А Спаситель тоже радовался?

-Несомненно! Несомненно! Он был Богочеловек.

Вся работа должна быть над сердцем! Если сердце смирен­ное, кроткое, терпеливое и верное, верующее - оно перерож­дает человека вообще. А обрядоверство - ничего не дает.

-Вот я верую. Вера меня спасает? Я буду спать и все, а дела не надо делать?

-Без дел вера мертва. Покажи дела - тогда я скажу, как ты веришь. Без дел мертва вообще жизнь.

-Не внешние поступки ищет Бог?

-Сердце рождает внешние поступки. Вот покупка любой пустой вещи, например, яблока, да? Если купишь яблоко и с любовью отдашь, это уже есть дело. Но: как купишь, для кого купишь и как отдашь!

-Вот делаешь, а не получается с сердцем делать.

-Потому что ты не просишь благословения: "даждь, Господи", приписывая себе. И от своего самохотения ты делаешь, да? Не связываешь себя с Небом. Получается - ничего. Бес похищает у тебя это, да? Получается что-то пустое.

 

О РАЗЛИЧИИ ЧТЕНИЯ МОЛИТВ

 

Преподобный Серафим Саровский не умел гневать­ся, кипятиться. И вы поймите, как можно сочетать смирение и гнев? В том-то и дело, что у него была только ревность о Господе! Он возмущался тупостью, нежела­нием упорно понять любовь к Богу.

Вы скажете: на упорно не желающих исправиться может быть гнев. Нет! На таковых гнева не бывает. А просто отхо­дишь от них, как от упорно не желающих. Потому что закры­вается сердце, да? Поэтому любовь пресекается. И мне дума­ется, когда внимательно вслушиваешься в чтение о преподоб­ном Серафиме Саровском, у него такая же вещь бывала. Но всегда он был благостный, всегда был кроткий, веселый, радо­стный. Даже до смирения.

-А вот Иван, послушник, он возмущался.

-Потому что он был упрямый, упорный во зле. И к такому надо было применить гнев.

Тихон Задонский тоже так терпел, терпел, потом отсек. Экономка не давала хлеба: "ешьте вовремя". Преподобный Серафим, узнав об этом, проявил гнев: "Моим сироткам не даешь хлеба?!" Она кланялась, кланялась, а преподобный: "нет тебе моего прощения!" Как ужасно, преподобный не простил.

-Он сделал вид, что не простил, но он знал, что Небо простило.

-Она даже заболела и через три дня умерла.

-Он предвидел, что она заболеет и умрет.

-Когда читаешь, какой страшный конец?!

-Для людей, для людей, для нее. А Небо простило, несомненно. Он притворился. Он не мог бы таким быть сердитым. Это невозможно. А для пользы он должен был притвориться. Это кончилось даром смерти. Очень поучительно для всех, и чтобы такой вещи не повторялось долго.

Дело в том, что эта жестокость ее, она была связана с ее сердцем. А он этого не выносил. Страшно любил людей. Вот за них он как раз и был в ярости. Надо помнить, что преподоб­ный был настоящий ребенок. И до такой святости дошел, да? До такого смирения и такой любви к людям! Его изумительная простота, простость - она была равна детской кротости. И сочетание вот этой простоты с такой мудростью - оно понятно тем, кто владеет таким смирением, такой любовью. Ведь ему было очень тяжело, он жил среди злых людей, коварных лю­дей. Кто сам не знает страха Божия и страха смерти, тот ни­когда не поймет этих людей. Святых людей. Не поймет. Пото­му что слишком это скучно и непонятно. И как говорят люди: сложно, трудно читать о таких людях. Мир для них такой близ­кий, простой, понятный, да? Эти страсти мира, они интерес­ней. Эта суета, заботливость, многопопечительность, многозаботливость - они интересней. Вот этим как раз люди жили, живут.

Часто невольно думаешь: как же так, они читали эти мо­литвы ко причащению, они говели, как мы говеем, готовились ко причастию, - и они равнодушно читали эти молитвы ко причащению, которые мы ведь все читаем, но каждый читает эти молитвы по-своему? А они, большей частью, равнодушно, без содрогания. Даже не имеют желания перечесть, глубже понять эти мысли, да? И так, так же часто в монастырях: прочел - и все, пошел служить, пошел причащаться. А преподобный Серафим Саровский, например, такие вот великие люди, они читали эти молитвы ко причащению два часа. Двенадцать молитв - два часа!

-Одни молитвы?

-Да. Без канонов. Они переживали. Почему они и слепли. И кто быстро читает, тот, значит, не понял весь ужас: что там написано в этих молитвах.

Вот почему и понятно нам, что им некогда было спать.

-Батюшка, так мало спали, а как мозг?

-Они не обращали на это внимания. Они так подчинили мозг своей воле и своей нервной системе, что мозг у них работал хорошо. Конечно, у них нервы были совершенно другие, не наши нервы. Воздух был. А мы среди камней живем, да? Они были совершенно другие люди. Нам с ними не сравняться никак. Ну никак не сравняться! Наши нервы, они поглощают больше половины жизни.

Представьте себе сосну, одна сосна. И среди сосны жил Серафим Саровский. Какая сила, да?

Почему он и ел сухую траву, и из травы делал лепешку, и ему было достаточно. А он был ростом выше меня на голову и рука была в три раза моей больше. Великан. Колоссальной силы. Так трудно было нам понять: как же он с ними не спра­вился, с разбойниками. Конечно, он наказал себе: не сметь. И не тронул никого. Настолько он был силен духом!

-Вера?

-Сила духа! Мы называем это - воля.

-Кто-то говорил: "необязательно перечитывать молитву".

-Это зависит от того, как сердце прониклось пониманием текста того, что ты читала. А кто не может читать, тот может заменить это Иисусовой молитвой.

Я наблюдал за Святейшим Патриархом Алексием. Как он медленно молился! Как он перечитывал! Со шестопсалмием он никогда не мог управиться (двенадцать молитв). Великая ектения, а он все читал. Он перелистывал, опять сначала, об­ратно.

И никогда почти не крестился. Очень редко. Он весь уходил в страницу, в лист. Спокойно-спокойно. И, конечно, очень уставал. Я за ним наблюдал годами, как он молится.

Вот эти литургические молитвы он читал медленно и перечитывал. Значит, сердце молилось. Когда он чувствовал, что сердце не участвовало, он опять повторял.

ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ

Да святится Имя Твое" - то есть мы умоляем, чтобы Закон Христа, Заповеди Блаженств, они вселились бы в нас, вселились бы в наше сердце, и сердце бы питалось и светилось, освящалось, жило, дышало; и чтобы сияние этого Закона исходило бы от нас. Чтобы Закон, Заповеди Блаженств: "нищий духом", "блажени кротцыи", блажени милостивии", "блажени чистии сердцем..." и т.д. - они были бы сутью содержания сердца. "Да приидет Царствие Твое"... - Когда сердце усвоит Заповеди Блаженств, питается и дышит ими, и знает их, когда излучается из нас это освящение, то, конечно, Царствие приидет. Оно будет с нами, здесь, как начало вечного спасения. Вот почему тот, кто не молится и Закон Божий, Закон Христа - Заповеди Блаженств - не усвоил здесь, на земле, он Царствия Божия не наследит, и никакие уговоры Церкви не смогут помочь. Только милость Божия простирает­ся на ту душу, которая имела тщание, волю искать усвоение Закона Христова, о чем и молимся мы не менее десяти раз в день: "Да святится Имя Твое, да приидет Царствие Твое". И, проще говоря, кто живет этим Законом, он излучает это из себя своим поведением, своим влиянием на людей. И мы из­лучаем это: "Да святится Имя Твое". Так толкует святитель Филарет Дроздов, митрополит Московский. Вот можно взять катехизис.

-Батюшка, а как начать в себе усвоение этих заповедей?

-А это выпрашивается. Постоянным наблюдением над собой. Но наблюдать и быть в струнку собранным можно только тогда, когда у нас наладится дисциплина в богообщении, т.е. молитва. Вот почему, восставше от сна, вскакивая с койки, мы читаем уже тропари: "Восставше от сна, припадаем Ти, Блаже, и Ангельскую песнь вопием Ти, Сильне..." И пока мы одеваемся, мы эти тропари уже прочитали. Дальше - идем мыться: "Боже, очисти мя грешнаго, яко николиже сотворих благое пред Тобою..." А когда уже мы кончим свои дела по уборке своего тела, мы уже начинаем: "Во Имя Отца... "Царю Небесный" (3-4 раза), "Пресвятая Троице, помилуй нас..." (3-4 раза), "Святый Боже" - до тех пор, пока мы не приведем свою собранность в разговор с Богом. И уже эту собранность мы приводим к молитве Господней. А потом то, что мы читали, уже больше не повторяем: "К Тебе, Владыко Человеколюбче..." и т.д., и т.д.

И это есть потребность сердца, а без этой потребности и жить скучно. Это есть - святиться. А без богообщения, кото­рое выпрашивает это: "да святится Имя Твое, да приидет Цар­ствие Твое", они не входят в нас - то есть Закон Божий, Закон Христа, Заповеди Блаженств. Потому что, не имея нищеты духа, не усвоишь кротости.

-Батюшка, а в чем заключается нищета духа?

-В смирении. Не только сознание нужно, что ты грешник, нет! Что ты беспомощный без силы Божией, без помощи Божией, и что ты излучаешь из себя только грех. И когда это в тебя усядется, ты начинаешь понимать, что такое закон кротости. Тогда ты поймешь закон кротости на деле: не будешь возражать, будешь покорная всегда, будешь чувствовать себя последней из последних, глупой из самых глупых, грешной из самых грешных. И это усвоение ты будешь чувствовать сердцем и разумом своим, хотя бы ты была доктором наук. Вот "Блажени милостивии..." Это есть оправдывать всегда всех, всех без исключения: татар, коммунистов, кого угодно… жидов. Всех оправдывать, всех извинять. "Плачущий..." - это бесконечное выпрашивание, вымаливание того, чтобы быть не отверженным и чтобы усвоить Его Закон. Бесконечное, надоедливое вываливание, выпрашивание и недовольство собой. Это делание сердца. Грубое сердце, то есть не знающее богообщения, оно не может усвоить Закон Христов. Часто говорят: грубый человек, он в обращении груб с людьми, он неотесанный. А если он усвоил Закон Христа, то он нежный, как ребенок. А внешне груб. Потому что он боится нарушить Закон Христа. Он не терпит неправды, он не терпит лжи, он не терпит зла, не терпит грязи, он не терпит Богохульства, он не терпит жадности и зависти. Не терпит! И он грубо возражает. А грубость, как обычно принято говорить: что он грубый человек, неотесанный, что он устроен грубо, т.е. он неприличные вещи говорит вслух, - не в том, а в том, что у него сердце не христианское.

Если девушка говорит непристойные вещи вслух, то она не христианка. Вот девичья стыдливость - целомудрие. Степень стыдливости есть степень целомудрия. Она влагается в нас таинством Крещения, от Духа Святаго, через миропомазание. И хотя среда будет самая грубая, т.е. атеистическая и язычес­кая, Таиством Крещения вкладывается это чувство целомуд­рия и чистоты. И оно непременно будет протестовать самым грубым, дерзким образом против малейшего нарушения чув­ства чистоты, то есть целомудрия. Это так устроено. Это дар Духа Святаго от Святаго Крещения.

Почему язычники и атеисты, и особенно жиды не знают закона целомудрия, закона чистоты и протестуют против всех проявлений смирения: через настойчивое упрямство и самоцен, самоуверенность в себе, то есть через веточки гордости? Поэтому молитва Господня, которой научил нас Сам Господь, она является основной канвой Его Закона, а продолжение и пояснение молитвы Господней - это Заповеди Блаженств, по которым мы будем судимы. С нас не спросится тогда: посты соблюдал или не соблюдал, лампадочку заправлял или нет, целовал иконы или нет, - там, на Суде, не спросят. Там спросят только по Заповедям Блаженств.

Дары боговедения или дары ведения - вот чем владеет Пра­вославие. Потому что вне Православия мир не знает этого богатства. Никакие католические, протестантские, англиканс­кие, армянские, эфиопские исповедания этого не знают. Пре­подобный Серафим об этом подробно изъяснял Мотовилову. Но даже забыв, о чем говорил преподобный Мотовилову, здесь вы слышите то же. Но виновно именно богообщение, которое дает богопознание. А богопознание дает боговедение. А боговедение дает дар рассуждения, чем владеет только Правосла­вие. И жизнь - только в нем.

Между прочим, кратчайшая тропиночка к этому - усвое­ние Иисусовой, если она плачущая и умоляющая, и только от ума и через ум. Очень странно, что очень редко мирские люди Иисусову знают. Но потому, что у них языки очень острые, злые, злопамятные (от сердца), поэтому они Иисусову не мо­гут усвоить. Усвоение Иисусовой бывает только через сми­ренное и кроткое сердце, чистое сердце, милостивое сердце, а кто не знает этих условий, тот никогда не поймет, что такое Иисусова. Он будет жить в монастыре 90 лет и не поймет! Почему когда вручают при постриге четки, вручают обет, клят­ву. И на суде непременно спросится за четки: как ты четки держал на руке - как браслетку или как меч и как путь на мольбы и выпрашивания; вымаливая, стоная, вопя? Это есть кратчайший путь и тропинка к увоению боговедения и богопознания.

Укрощая язык - перерождаем сердце. Вот сейчас было ска­зано, что гнев якобы есть исчадие языка. Нет! Язык - это орудие сердца гордого или беснующегося, тщеславного сердца, да? Лживого сердца, блудного сердца. Это орудие сердца. Оно выражает состояние болезни или добродетели. Почему преподобные отцы - у них язык совершенно иной. Они молча­ли, они улыбались все глазами своими, они покрывали любой гаев молчанием. Только скажут: "Прости, прости меня". Они никогда никого не учили, никому не подсказывали, никого не поправляли, никого не раздражали своим рассуждением. Это свойство смирения. Они не умели осуждать, не умели злосло­вить. Потому что сердце у них было такое.

 

МОНАШЕСТВО И МОНАСТЫРИ

 

Есть люди, которые кроме чтения акафистов ничего не умеют. И их принуждать читать Иисусову не надо. И все это за счет ума, который не развит. Вот почему монашество не всем дается. Монашество есть образ покаяния. А покаяние без смирения, кротости, сугубой сокрушенной молитвы, постоянного самоосуждения и почитания себя последним из последних, худшим из худших - не есть покая­ние, а обман Бога и самого себя. Покаяние немыслимо без молчания уст и настороженной собранности.

Монах, не знающий молиться, - ругатель Бога. Монах осуж­дающий, многословящии, пустословящий и злословящий, - ру­гатель покаяния, т.е. монашества. Монашество есть отсечение воли во всем, при безусловной чистоте и полном нестяжании. Нарушающий один из этих основных обетов - клятвопреступ­ник, ругатель монашества и отверженный Богом. Монах дол­жен постоянно бояться, как смрада, потери ревности о спасе­нии, уныния, лени, чревобесия и злоречия.

Немыслимо монаху не молиться, не плакать и, следователь­но, надеяться спастись без постоянного умного, внимательно­го, покаянного, молитвенного делания Иисусовой молитвы. Для стяжания Иисусовой молитвы надо выжигать из себя смертные страсти, грехи и навыки, знать молчание уст, ненавидеть лень, праздность, беспечность, напоминая себе постоянно о смерти и дне Суда.

Немыслимо монашество без старца. Старец может быть не иерей, но выпрошенный смиренными мольбами и указан­ный Божией Матерью. Помнить надо твердо: легко можно потерять страх Божий и ревность от механического молит­венного делания, от механической и формальной исповеди грехов своих, от тщеславного поведения своего, кичливости своим монашеством, от грехов, постоянно повторяющихся и не оплакиваемых, от частого гонения и неблагоговейного, не­брежного до наглости, частого причащения Святых Христовых Тайн.

Приступать к святой исповеди следует часто, если она не формальная, по трафарету-книжке, а придирчивая, анализи­рующая свою совесть, свои навыки, привычки. Полезно на исповеди быть однажды в неделю. Приступать к Святым Тай­нам не чаще раза в три недели, готовясь к этому великому дню шесть дней. Келейное молитвенное правило монаху обя­зательно, но каждому - по мере сил и здоровья телесного и других особенностей личной жизни. Оно должно выполняться с жаром ревности, от плача и стона сердца и сознания, только покаянно, о своем помиловании. Не имеющий, не знающий келейного молитвенного правила, - не способен слышать сер­дцем с умом церковного Богослужения.

Кроме ежедневного обязательного акафиста Божией Ма­тери с параклисом Божией Матери, семнадцатой кафизмы псалтири и канона Святому Ангелу Хранителю, келейное пра­вило монаха - молитва Иисусова (2-3 четки медленного, неме­ханического делания, с приблизительным расчетом: сто Иису­совых молитв - 25 минут, поясной земной поклон на одиннад­цатой).

Монаху недопустимо иметь задолженность в недочтенном. В день Суда он будет дочитывать, по слову Серафима Саровс­кого. Келейное правило ни в коем случае не может заменить церковного Богослужения суток. На общих послушаниях монах имеет малое келейное правило: акафист Божией Матери и 33 узелка Иисусовых, без поклонов. Чтение Священного Писания - Святого Евангелия, Апостола, Псалтири - необходи­мо в свободный час, по указанию старца.

Всего, что наводит или приводит ко греху, монах обязан бегать и избегать. Быть у огня и не обжигаться - невозможно. Плохое, легкомысленное покаяние - когда рассчитываешь на свою память, не записываешь ежедневно грехи свои, чтобы нести их духовнику и старцу.

Из этих ежедневных прилежных записей и составляется исповедь. Стяжание, мшелоимство, сластолюбие, плотоугодие, чревобесие, после злословия, многословия и осуждения, - уби­вает страх, ревность, молитву. Неполезно неопытному монаху жить в уединении. Только схимничество требует полного уеди­нения. Лучшая школа: общежитие и жизнь в келии по двое, соблюдая основной закон любы и молчания со смирением, кротостью, долготерпением.

Тайный постриг требует соблюдения тайны до смерти: одежду не носить (монашескую), имя свое не оглашать даже пред Святой Чашей, допускается работа по специальности без права бывать в обществе, общественных местах, без шатания по гостям и праздного провождения времени под предлогом отдыха, лечения и т.п. Тайный постриг сугубо труден, требует сугубых подвигов и забот старца о своем чаде, так как тщесла­вие, суета мира, многозаботливость и особенности специаль­ности, работы убивают страх Божий, ревность о спасении, придирчивую собранность, покаянные вопли, память смерт­ную.

Если почему-либо у монаха старца нет, то надо немедля приступать с мольбами и воплями к Божией Матери и надоед­ливо умолять: явить, показать старца, старицу. Духовником же может быть в наши дни любой благоговейный иерей, при­нимающий грехи на разрешение, но его указания и советы монаху запретно принимать. Продолжительный, прилежный, постоянный навык делания молитвенного, покаянного, чистое сердце и совесть, Богомыслие, молитва Иисусова и собран­ность приводят к хождению в присутствии Божием, что и бу­дет монашеством; дают мертвенность ко всему тленному, вре­менному, человеческому. Монашество есть радость, есть сча­стье, есть веселие, но и есть узы, и бремя. Без любы, смирения сердца и сознания и непрестанной молитвы, нищеты, чистоты и полном безволии не может быть монашества.

А схимничество есть бесстрастная молитва за мир: от любы бесстрастия, любы чистоты сердца, детской простоты, беспре­станного хождения в присутствии Божием с Именем Иисуса, от любы и радости вопия ему: "Слава Тебе, помилуй нас!"

У схимника Иисусовых воплей на сутки две тысячи, серд­цем с умом. Написал вам аз, убогий и грешный, азбуку сию монаху. Заучите ее. По ней будем судимы в день Суда.

Иеромонах Симеон (Сиверс) Печоры. 11.11.1961.

***

Пустынножители не нуждаются в храме. У них - плач, ко­торый дает силы духовные. А нам надо ходить в храм для под­крепления сил духовных, которое дает общая молитва в церкви, таинства. Пустынножители - закаленные в борьбе с дьяволом. Поэтому они не боятся темноты в лесу или пустыни! А мы боимся темноты - нервы.

***

Схима есть беспрестанное хождение в присутствии Божи­ем и, следовательно, мольба в тихости и радости, мирности сердца. Иисусова будет всегда от ума и через ум: от насторо­женности, боязни оскорбить Господа Иисуса Христа небреж­ной, спешной, механической и непокаянной молитвой, от вопля сердца, от сердца ненасытного богообщением, воздыханиями, мольбой, умолением, благодарением, услышанием. Кротость ангельская, послушание детское и абсолютное молчание уст от занятости Иисусовыми воплями; неумение кого-либо осуждать и вообще не замечать чужого - от блаженной мирности, смирения сердца, Это начало бесстрастия. Должно быть всегдашнее, особо благоговейное почитание Всепречистой Божией Матери, надоедливо, которому схимник отдает все свое время, свободное от Иисусовых воплей. А это все порождает матерински-нежную любовь к людям, которая не может не сорадоваться чужой радостью, ликуя и благодаря Господа с радующимися, и, конечно, в самом себе рыдать и горевать скорбями скорбящих и плачущих, на себе осязать чужую телесную болезнь и немощь болящего, горевать и чув­ствовать на себе тяжесть греха кающихся в грехе и страстях; умоляя, как будто о себе, о прощении греха кающимся с материнской любовью; и полным, абсолютным неумением осуж­дать за грех нераскаянный не хотящих, некающихся от их непонимания веры и неминуемой, неумолимой Вечной Веч­ности.

 

СУТЬ И СМЫСЛ МОНАШЕСТВА

Суть и смысл монашества - переродить свое сердце, подчинить плоть духу. Для этого - молитвой, постом, святым послушанием и покаянным житием пере­родить свое поврежденное страстями сердце, сделать сердце Божиим, чтобы оно было преподобное. Это и есть смысл и суть монашества!

Значит, молитвой, постом, святым послушанием и послу­шанием вообще, исполнением святости обетов, которые мы дали, сердце должно переродиться, потому что "из сердца исходят вся злая", по апостолу Павлу. "Вся злая" - значит, и "вся добрая"! А без смирения немыслимо вообще спасение. А так как сердце есть вместилище гордыни и страстей, кроме плотских, то задача и суть монашества - сделать сердце препо­добным и, значит, подчинить плоть духу. В чем заключается послушание, прежде всего?

В отсечении воли и подчинении себя законам кротости и смирения, младшим и старшим, всем без исключения. Это есть послушание. А официальное послушание - несение пору­ченных тебе обязанностей по монастырю - само собой разу­меется, т.е. исполнение со строгостью возложенных обязан­ностей, всегда только пред Линем Божиим, забыв непременно о том, что начальство монастыря будет взвешивать качество и точность выполненных обязанностей. Это - хождение в при­сутствии Божием и глас совести о качестве исполненного послушания (т.е. исполнении возложенных обязанностей, до­веренных и порученных начальством монастыря). Это само собой разумеется. Степень усердия и точность выполнения послушания - это шлифует, конечно, сердце. Но только непре­менно в присутствии Божием, зная, что Игумения монастыря - Сама Пречистая Божия Матерь. Любого монастыря. И лю­бой монастырь имеет Игуменией Пречистую Богоматерь.

 

Монах вообще, какой бы он ни был - тайного пострига или официального пострига, то есть в монастыре, - он имеет своей Игуменией только Саму Пречистую. Вот поэтому небрежное отношение к Ней влечет за собой, конечно, не только оставленность монаха Ею, а уже непростительный и страшный грех! Вот почему каждый монах и обязан, прежде всего, иметь за­боту - как бы не оскорбить Ее. Между прочим, заодно надо напомнить, что Предтеча, Креститель Господень Иоанн, он - первый ходатай о монахах, и непочитание его - это превели­кий грех. Потому что во Второе Пришествие он может отвер­нуться от нас и сказать: "Не знаю тебя, не вем тя!" Поэтому каждый вторник и все праздники Предтечи - это праздники каждого монаха.

И это было показано некоему. Когда Сама Пречистая об­ратилась к Иоанну Крестителю по поводу участи какого-то одного монаха, и спросила ответ именно с него, Великий Пред­теча Господень, Креститель Иоанн сказал, что он его не знает, поэтому о нем он предстательствовать Ей не может. Так как этот монах к нему не обращался!

Поэтому забота о почитании Великого Предтечи каждому монаху обязательна! И это очень странно, что мы имеем об этом очень поверхностное понятие! Я повторяю, что все втор­ники и все праздники Великого Предтечи - это особые дни каждого монаха. Не будем мы говорить о том, что во вторник надо накладывать на себя посты и т.д. Это уже будет самочиние, и Церковь этого не требует, но келейно каждый монах обязан как-то особенно почитать Предтечу! И если у него есть ревность о Господе, то неплохо было бы ему и приносить пост, если на это он получит благословение личного духовника-старца, который знает все его слабости в отношении помыс­лов и движений к тщеславию, самоцену… Ведь не всякому монаху можно позволить, что ему хочется и что он надумает, к чему он стремится, потому что духовник или старец его личный знает его слабости и влечение к страстям: к тщеславию, славолюбию, честолюбию, самоцену, т.е. духовной гордости, которая может убить все добродетели.

Трудность послушания младшим или равным себе, а не только старшим, т.е. отсечение воли - без проявления лакейства и человекоугодничества - она обычно всегда очень болез­ненно проявляется у поступивших в монастырь и принявших монашество, потому что унизить себя перед младшим или равным не так-то просто! Наше естество вообще гордое! А монашество без смирения - оно вообще не монашество, это просто обеты и одежда. И мы будем судимы как гнусные издеватели над обетами монашества.

Первая забота должна быть у монаха - это, конечно, как приобрести смирение. Смирить свое гордое сердце, т.е. ни­когда не иметь права младшим или равным отказать; но и не напрашиваться - это будет лакейство, это будет гордость, это не есть выражение смирения. Свойство послушания не знает - поправлять, предлагать, подсказывать или под какой-то личиной любы предлагать что-нибудь лучшее и большее!

А помысл говорит, что "я имею на это право, я опытный. Если подскажу - будет очень хорошо". Это как раз гордость. Смирение таких вещей не знает. Смирение - свойство, когда человек убежден и уверен, и знает, что он - гниль, что он в болоте грехов и страстей, что он младший из младших, худший из худших, глупее самых последних глупцов, и среди братии вообще младший. Вот это состояние внутреннее - это и есть как раз смирение; кроме особого знания, что беспомощный без благодати и поможения Божия, он может только принести грех! И это не состояние угнетенности - нет! А состояние уверенности!

-А вот такая деталь: я встречаю младшего. Я должен первый его приветствовать или ждать, когда он меня поприветствует?

-Не полезно кланяться первым младшему, мы очень можем повредить ему, но надо внимательно следить, когда он кланяется - и ему тут же в такт кланяться. Если мы будем унижаться перед младшими, то многим из них мы можем повредить. Потом, надо беречься от помыслов, которые могут говорить: "Вот, какой ты молодец, поклонился младшему!" Это уже помысел, во-первых, страсти или помысел от демона. Если от демона, то это ничего, надо поисповедовать духовнику - и дело с концом. Это будет плетка для демона, который тебя искусил. А если это порождение гордого, тщеславного сердца, то надо подробно, конечно, пересказать духовнику или старцу и обратить на это особое внимание. Потому что всякий самоцен, всякая самоуверенность - это и есть, конечно, проявление гордости; и послушание, оно, конечно, постепенно, благодатью Божией лечит.

Можно сослаться на авву Дорофея, как он описывает святость послушания своего ученика. Вот это образец для нас всех! К примеру, так: какое правило он ему дал однажды чи­тать? - "Трисвятое". И он это свято исполнял. Хотя бы такая деталь, но это было так свято исполнено, что он стал блаженным и почил о Господе в селении преподобных отцов.

В отношении участия в братском правиле. В общежитии это обязательно. Но участие в братском правиле, оно бывает очень болезненно для того, кто пытается учиться молиться. Потому что в некоторых монастырях в настоящее время идет вычитка правила, грубо говоря, наперегонки: кто скорее! Это вычитывание правила, вопреки предупреждению преподоб­ных отцов, - оно разрушает молитву, конечно. Но стоять нуж­но. Советуется про себя обучаться Иисусовой молитве, чтобы не осуждать никого и не потерять этого тепла. Пусть они чи­тают, как хотят, а в это время заниматься Иисусовой своей, чтобы не вкрался в сердце дух осуждения. И не превозносить­ся: "я буду молиться в келии сам!" Если духовник или старец считает полезным дополнительно дать правило келейное, что­бы разжигать ревность о Господе и обучаться плачу, то это дело, конечно, духовника-старца. И каждому дается правило личное, по его способностям духовным: одному - Иисусово правило, другому - особое обращение к Божией Матери, у каждого свое. А новоначальным полезно, конечно, давать только утренние молитвы и на сон. Если они читались невнимательно на общем правиле, то перечитывать очень полезно. Давать как за послушание. Всякое самочинное чтение надо пресекать и за это наказывать. Потому что это уже будет непослушание.

Ничего читать от себя монаху нельзя - ни прибавить, ни убавить! Это первое правило. Убавить - грех лени или небреж­ности, потеря ревности и страха Божия, вездеприсутствия Его; а добавить без благословения духовника или старца - это пре­ступление!

Монашество и заключается в том, что это есть школа на смирение, и всякое проявление своего хотения, оно пресека­ется непременно покаянием. Покаяние, прежде всего, нести духовнику на исповедь. И нести епитимий за это, наложенные духовником. А опытный старец-духовник, он пресекает это не только исповедью, но и бесконечной епитимией. "Вот за это ты будешь читать "Трисвятое" восемьдесят раз…", вот и все! Три дня. Это тебя отучит самовольничать! Вот, между прочим, страсть чревобесия, она лечится тоже епитимией.

Много у нас вообще говорилось и говорится о монаше­стве, но самое главное, кажется, упущено: это то, что монас­тырь есть, прежде всего, больница, и поступающий в монас­тырь послушник поступает как больной на покаяние, на исце­ление от страстей. Это суть и смысл поступления в монастырь и принятия монашества. Что лучшая духовная лечебница -только монастырь, а врачи - это старцы, а режим - послуша­ние и исполнение в точности обетов послушания и обетов монашества, двенадцати обетов. Как раз это - лечебная часть человека, ищущего оправдания. Не совершенствования, нет! О совершенствовании и речи быть вообще не может. Совер­шенствование наступает при бесстрастии, а бесстрастие дос­тигается только, в разных возрастах, как плод Богоугодной жизни в монастыре.

И схима как раз и есть выражение бесстрастия; к постри­жению в схиму может допускаться только достигший бесстра­стия. Возраст совершенно ни при чем. Мы знаем, что были схимники 25 лет, 18 лет даже. Мы знаем схимников в возрасте восьмидесяти лет и больше, но не оставивших свои страсти, и по смерти они оказались не в схиме. А послушник, который и не думал о том, что он будет монахом, - на нем оказалась Великая схима, потому что Великая схима и есть именно об­раз бесстрастия - херувима.

-А монашество - образ кого?

-Серафима - бесплотной силы. Вот почему всякий смертный грех и смертная страсть оскорбляют не только образ и подобие Божие, но оскорбляют этот Ангельский чин.

-Батюшка, значит, Ангелы смотрят на монахов, как на своих собратьев, с которыми они должны встретиться?

-Да! Вот почему из числа монашествующих будет после Второго Пришествия пополнено число отпавших ангелов. Именно из числа монашествующих, не из числа мучеников и исповедников, а монашествующих. Вот почему нам дан как раз прообраз крыльев - мантия. Не только потому, что она должна, как парашют, развернуться, и мы должны перелететь огненную реку на третий день по разлучении с телом, а что это образ и прообраз крыльев, будущих крыльев, во Второе Пришествие! Вот почему так страшно оскорблять не только  мантию, а и параман. Параман - как печать и напоминание об обете чистоты.

-страшно любить одеваться;

-страшно самолюбование;

-страшно самодовольство;

-страшен признак пустоты;

-страшно нарушение клятвы.

Монашество - одна из потребностей плача. Тот, кто молит­ся, тот глупостей не делает, но быстрыми шагами очищается и совершенствуется. Бог не отзывает от земли душу, пока серд­це не созреет и не отстанет от зла. Страсть или привычка, которая исходит от сердца, порождает грех.

Три врага у нас:

Сердце мучает злое, гордое, тщеславное.

Демоны подсказывают через помыслы на движения сердца.

Мир, среда, люди, их страсти, грехи, привычки, обычаи, не имеющие ничего общего с христианством. То есть влияние мира, воздействие мира на нас, которого мы не отражаем и с которым не боремся.

Молиться покаянно - значит, научить себя осуждать, пре­зирать, оплакивать грехи, все замеченные за собой мысли, слова, поступки, осуждения, самохвальства, злоречие, нехоро­шие слова, смешные, дерзкие. Научиться надо ходить в при­сутствии Божием. Бояться оскорбить Господа не только жела­нием. Начинай с языка. Обуздай язык. Возьми грех, поступок, который мучает, и с этого начинай.

Если ты ежедневно, годами, прилежно, неопустительно будешь Заступницу умолять, надоедая молитвой "Всемилости­вой", то Она непременно и обязательно будет Ходатаицей.

Постоянные назойливые вопли хананеянки и вера крово­точивой - об исцелении сердца, ясно зная и исповедуя, что мешает оправданию, - Благодатью Божией сделают тебя хри­стианином. Нужны только постоянные воздыхания, внимательная, собранная жизнь, шествие царским путем, постоянное самонаблюдение, чистка совести, придирчивость только к себе.

 

ЛЮБОВЬ И СМИРЕНИЕ

Преподобный Серафим Саровский нас убедил сво­ей удивительной трактовкой, хотя он не был ученый богослов, что смирения вне любви не может быть, и любви без смирения - не может быть. Одно рождает другое. Вот почему любовь вне смирения - она не Христова. Она че­ловеческая, она может быть языческой, может быть атеисти­ческой, но не Христова; и она на Страшном Суде не вменится как добродетель. Потому что вне веры, следовательно, вне сми­рения, нет и любви. И вот нам Господь дал любы, от Духа Свята, да? А не как свойство чувств, эмоций. Смирение - сестра любви.

Очень мало людей, способных воспринимать эту азбуку аскетики, то есть христианской психологии или психологии добродетелей и пороков, страстей. Любовь не может рождать смирение, если она не от Благодати Святаго Духа. Преподоб­ный Серафим Саровский, когда облачался во всю полноту Благодати Святаго Духа и получил эти дары Благодати, он че­рез любовь дал, показал меру смирения. Но все-таки смире­ние - от веры; она принесла любовь, так? Последовательное рождение дара Христовой любви может быть только от сми­рения и от даров полноты понимания.

 

ИСПОВЕДЬ ЗА ПОСЛУШАНИЕ

 

Ты говела в Великом Посту? А духовник был уверен, что ты говела на второй неделе, на третьей неделе тоста. Был совершенно уверен - это раз! Во-вторых, было сказано: причащаться! Говорить, что "я не готова", "я не приготовлена", "я не собрана" - я не принимаю эти оправдания. Говори по пальцам: "это, это, это, это", так? Записи не нужны. А все остальное скажешь по записям потом, через неделю, через две, через месяц. Нужны Богу текущие страсти или  текущие грехи, которые повторились, повторяются или другие какие-нибудь нечаянности. Взяла и обесславила, например, кого-нибудь неожиданно. Так пришлось! И сама этого не хотела, и не собиралась, а по немощи человеческой вспомнила и сказала что-нибудь плохое о ком-нибудь, да? Сказала ведь! Слово ведь - не воробей, не поймаешь, так? Или намекнула на что-то плохое о ком-нибудь сгоряча, правда? Или могла бы заставить себя читать положенное - и не заставила себя. И это уже вменяется в долг. Потому что только не прочтенное во время болезни не вменяется в долг, не вменяется, запомни!

Вот, скажем, сегодня у Веры голова болела, вызвали "ско­рую", врач приходил, да? Врач дал ей освобождение на два дня и сказал, что если будет хуже или повторение, пусть вызывает "скорую". Положение плохое! Какое же ей чтение? Она списана уже! Она больна! Она будет причащаться Святых Христовых Тайн как больная. Священник прочтет ей две молитвы ко Причащению и причастит. С нее списывается все. У тебя низкое давление, тебе нельзя вставать, ты не можешь читать ничего из своего положенного правила, - оно списыва­ется. Окошечки все зачеркиваются в дневнике, ставятся крестики, как исполненные, да? Окошечки ставятся там, где бывает госпожа-лень. Раз мы принесли обеты, мы - связаны. Хочешь не хочешь - неси! Расстрижение невозможно, потому что обеты остаются за нами.

В Псково-Печерском монастыре до революции был игу­мен Никон. Игумен Никон женился. Пошел в парикмахерс­кую, подстригся, побрился, одел штаны и кирзовые сапоги, и явился к своей новой жене. Она его выгнала: "Я не любила та­кого белобрысого и в кирзовых сапогах, я люблю длинноволо­сого с бородой. Убирайся вон!" Это историческое событие! Он вернулся в Печерский монастырь и стоял у ворот сутки, чтобы его привратник пустил обратно: "Пустите меня к отцу наместнику", - он лежал у ног его больше часа. "Возьмите меня обратно!" Ему одели подрясник, и Синод собирался - что им с ним делать? Он же игумен. И не только на нем сан, а на нем монашество! Вернули все, по суду Синода. Одели мантию и клобук, одели на него крест, потом дали ему служить, он опять стал игумен Никон. Появилась Ева, в годы революции уже, увела его. Он опять побрился, подстригся и одел штатское. Она пожила, пожила с ним и умерла. Он ее похоронил. А потом думает: "Куда же мне деваться?" Опять вернулся в Пе­черский монастырь. Его приняли как послушника Василия. Знаменитый бас был у него - октава. И занимался колоколь­ней. И при мне он жил, со мной он пел. Маленький старичок, но красивый, бархатный бас. Но жил он в последнее время в больничке, послушник Василий. Пришло время и умирать. Позвали, причастили, пособоровали и - скончался. Запросили Патриарха Алексия, как хоронить. Одели во все монашеское - монах Никон. И его похоронили на братском, задвинув гроб в большое кладбище у нас, где лежат там уже от века столько гробов, они шпалерно лежат, сухенькие, ну, оттуда и косточки уже выпадают… И его положили - монах Никон! Записали его в общий синодик, братский, сам писал - монах Никон. Никто не может снять обетов. Монашество - это не платье и не сюр­тук, и не фартук, не штаны - на гвоздик не повесишь, да? Значит, во чтобы то ни стало - быть монахом. Это клятва, клятва! А его сана, конечно, лишили. Он остался монахом.

Без смирения и кротости нет спасения. Всякий коварный, всякий злой человек - он будет хороший, если ты найдешь ему ключик оправдания, извинения.

-А мне обидно, что у меня сестра такая.

-Что-о-о?! Вот так, как раз женщина так говорит, а не монах. Монах так никогда не скажет!

-А как скажет?

-"Я достойна этого!" Ты искренне скажи: "Ты моя благодетельница". Она тебя учит смирению. Она будет тебя зря бить и щелкать, и кусать, и поносить - а ты будешь терпеть напраслины. Это первый благодетель! Не дай, Господи, найти человека, который бы хвалил, - это злейший враг.

Все наше искусство - приобрести кротость и смирение сер­дца. Сердца! Не ума, а сердца! Ум - фотографический аппарат - переносчик голоса и жизни сердца. Если мы молимся меха­нически, мы никогда не научим сердце смиряться и быть кротким. Сердце смиренное непременно тут же спешит оп­равдать и извинить, оправдать и не обидеть человека. Если оно не имеет (смирения), то кричи - "караул! Я отверженный! Я Богом отверженный!" До тех пор, пока не научусь каждого непременно извинить и оправдать!

-Даже если обдуривают и обманывают?

-Вот таков язык мирской женщины! Потому что любовь, она непременно найдет извинения и оправдания. А любовь и смирение - это сестры. Без смирения и любви не будет. И без любви смирения не может быть. Они склеены. Одно другое рождает. Смирение рождает любовь, и любовь рождает сми­рение. Ты проследи сама за собой. Когда ты мирная и тихая - в тебе тихость, признак Благодати, мирность с Небом, с Божи­ей Матерью, с угодниками Божиими. Мы говорим - "мирность с Небом", когда мы с Богом, то есть мы в мирности, мы всех любим и всех извиняем, какие бы они злые или коварные не были. А когда в нас мирности нет, то мы не умеем извинять и находить ключ к оправданию, В этом заключается вся соль истины Православия, которая правильно нам поясняет Запо­веди Блаженств. А вне этого толкования православного о спа­сении - пояснения Заповедей Блаженств - нет правды и нет спасения. Вот почему всякая ересь: католическая, протестант­ская и всякая другая, не умеет правильно толковать Заповеди Блаженств. Поэтому они и ересь. Они исказили образ Господа Христа, они клевещут и неправильно его изъясняют, Его уче­ние. Поэтому мы с ними молиться не имеем права, и на них ссылаться нам грешно, и даже есть за одним столом с ними, нам вменяется в грех.

Однажды Евангелист Иоанн Богослов пришел мыться в баню, но узнав, что в бане моется еретик, моментально оделся и ушел. Даже в бане! А не то что за столом угощаться. Даже в бане, в нечистом месте, нельзя мыться с еретиком. А баня считается нечистым местом, как уборная.

Какое ошибочное непонимание поста, когда это не связа­но с тайными духовными подвигами, т.е. трудами, а только бывает обрядовое и физическое! Такой пост буквально ниче­го не дает, даже озлобляет человека. Люди на почве воздержа­ния озлобляются и впадают в состояние крайнего уныния, а это доказательство неправильности понимания святости по­ста. Бывают экстазы - духовные экстазы озлобленности или экстазы тщеславия - не на почве уныния, а как продукт непра­вославного понимания святости поста. Вот почему впавшие в духовную гордость, т.е. прелесть, - они все постятся. Они очень немирные, потому что у них плача, стона постного нет! А тот, кто постится, тот вопиет: "Помилуй меня, пощади меня!" Он считает себя и чувствует себя (не только считает), что он худший из худших, последний из последних, да? Самый худой, самый гнилой, самый нехороший грешник, да? Вот это состо­яние плача, стона он выражает в воплях молитвенных. И по­этому у таких людей такая святость поста бывает - только сияние! Вот таких когда мы видели постящимися, они светят­ся от радости, от тихости, от поразительного какого-то детско­го веселия, хотя они не ели и не пили три дня. И молились, конечно, три дня. Но молились, большей частью, не по книгам, а Иисусовой или как-нибудь по-другому, "Достойно есть, яко воистину...", когда особенно хорошо понимается молитва "До­стойно есть", то есть когда есть особое внимание Божией Матери, когда он прикладывается к кончику пальца на иконе Божией Матери, яко Самой Ей Сущей, - это дает все пост. А кто жирно живет, тот никогда этой радости не знает.

Вот почему нам понятно, что монахи, которые совершают литургию, они ночью не ложатся спать, они молятся, они вопят, они готовятся причащаться. У них получается вот такая литургия, как мне рассказывал Сережа, - какой свет исходил от отца Серафима Белгородского, когда он вышел на пятнад­цать минут после чаши (он причащал, потом говорил о вели­комученике Георгии Победоносце), - он буквально омывался слезами. От него исходило сияние! Но каждое слово было отчетливо, ясно. Вот такое состояние очищения, чистоты сер­дца таких людей, оно "выпирает", и даже для посторонних людей бывает ясно!

-Вот и страшно, Батюшка, что вы нам все показали, через вас мы все уяснили, и все это теряем.

-Может быть, только начинаете находить. Только до сих пор по-настоящему не брались. По-настоящему не брались еще, по серьезному, по-настоящему. А с монашеством шутить нельзя. Нет! Ну, пал! Ну, пал, ну, ладно, пал. Встань, кайся! Но издеваться над монашеством своим - это очень страшно!

Ко мне обратились с просьбой: "Что делать?" 93 года старушке, у нее трое детей, а она вспомнила, что она когда-то была мантийная монахиня, изгнанная из монастыря, потому что монастыри закрывались в 20-х годах. Она вышла, высели­лась, стала жить в миру, соблазнилась, вышла замуж, граж­данским браком, конечно. Она даже не помнит, венчалась она или нет. Если она венчалась, это венчание недействительно, я  объяснил ей. Священник не имеет права совершать таинство  брака над монахиней. Никак нельзя, на нем смертный грех, и он обязан в этом каяться архиерею. Брак есть таинство, а монашеству венчаться нельзя - это поругание.

И вот она говорит: "Как же быть?! Я, вероятно, буду скоро умирать, у меня дети взрослые, а я вспомнила, что я монахиня была, мантийная монахиня!" Вот какие события страшные бывают в наше время. Я ответил, что ей до смерти причащать­ся нельзя! Исповедываться 9-10 раз в году, а перед смертью причаститься, поисповедываться, пособороваться и надеяться на милосердие Божие. Читать акафист каждый день Божией Матери, если не может по старости - сорок раз "Достойно есть" ночью. Не днем! После прочтения молитв на сон - это до смерти! Это страшная штука!

Вот наша Мария, - на даче мы жили, - была рясофорная монахиня, рясофорная послушница, да? Значит, клобук, апостольник, ряса - без обетов, да? Без обетов, но рясофорная инокиня, да? Вызвала игумения: вот, теперь наша обитель зак­рывается, она уходит под лазарет военных. А была тогда 1-ая мировая война, в 1914 году. В Ульяновске был женский мона­стырь, и военные власти взяли его под госпиталь, а монахинь выкинули на улицу. Собрала их настоятельница: "Выходите замуж, я благословляю; я, игуменья, благословляю, выходите замуж!" Прямо страшно и сказать!.. Они молодые все, рясо­форные и в клобуках, поснимали поскорее все и повыходили замуж. Она была дважды замужем. И всю жизнь проплакала. Уже не о том, что она была монахиней или инокиней, а что жила она не венчана, и были бесконечные скорби от мужей. И вот стало нам известно, что она терпела гонения от пьяного Геннадия Александровича. Если бы не Геннадий Александро­вич, - ее исповеди у меня стали бы недействительны даже. Нужен подвиг покаяния.

 

⇐ Предыдущая13141516171819202122Следующая ⇒

Поделиться: