О БОРЬБЕ С ГРЕХОМ, МИЛОСТЫНЕ

Как и с чего начинать бороться со своими грехами и страстями? Возьми свой любимый грех, свой корешок - привычку, как мы называем, Святые Отцы называют - страсть. И если мы его не оставим, мы Царствия Божия не наследим. А если у нас парочка таких есть, а то и больше? Уже растеряемся, правда? Вот епископ Феофан Затворник что пишет: "Возьми самую злую страсть, привыч­ку, грех, иди - расправляйся, а заодно ты натолкнешься на прочие свои грехи и будешь выправляться, но умоляй все-таки Небо о помощи, не думай, что ты один справишься". На это епископ Феофан Затворник еще указывает: "Если у тебя есть искреннее покаяние и искреннее, следовательно, смирение, попроси живущих с тобой помочь тебе, и за это смирение, что ты смиряешься перед своими ближними, низшими, и как бы публично каешься, Господь тебя быстро избавит от этой привычки греха и страсти. За одно только искреннее смирение, что ты каешься не только перед священником, но даже перед своими близкими, родственни­ками." Я не имею в виду пьянство или другие пороки, а такие грехи, как: ложь, лень, гнев, ярость, чревобесие, тщеславие, "якание", самохвальство, - которые нам надо непременно искоренить.

-Что мне делать, как избавиться от борющей страсти? Я сам не в силах с нею справиться и прихожу в отчаяние.

-Если будешь иметь искреннее покаяние, то Господь непременно, незримо, непонятно для кающегося пошлет помощь Свою благодатную, и ты возненавидишь эту страсть. А как это произойдет, ты сам не заметишь! Только Господь требует искренней настойчивости и постоянства. Вот нам, монахам или священникам, очень легко об этих вещах плакать, когда мы готовимся служить или причащаться, когда мы назойливо, настойчиво, упрямо это оплакиваем и надоедливо выпраши­ваем на литургии, в особенности: об исцелении, об очищении, об освобождении. Вся сила в вере, и настойчивости от веры и постоянстве от веры, в смирении от веры.

Осознавая это, надеяться как-нибудь отстоять - это непро­стительное легкомыслие. И, конечно, так называемой, общей исповедью, неправославной, ты никогда не избавишься от своих грехов. Надо себя обесславить, обесчестить, подробно пояснив каждый раз, терпеливо, как произошел грех, а не название грехов. Тогда, невидимо, мы получаем помощь благодатную, и из сердца грех изглаживается до степени ненависти, неприязни к нему. Это есть уже известие нам, что грех нам прощается. А пока мы не имеем этой ненависти, а только жалеем, что мы сделали, - это еще не есть извещение, что нам прощен грех.

-Можно ли попросить какого-то брата замечать за мной неправильные поступки, грехи, погрешности в делах, словах, и напоминать, обличать?

-Не ко всякому брату ты можешь обратиться с этим. Но ты помни, как ты можешь ему повредить тем, что он будет тебе напоминать и помогать, и сам будет расточаться. Не потому, что он будет поврежден желанием так же грешить, как ты грешишь, нет. Он может повредиться самоценом, т.е. свойством гордости, или станет тщеславиться. Новоначальному ни в коем случае нельзя поручать это, как бы ты его ни любил. В таких случаях в монастырях обычно бывает так: иди к духовнику, жалуйся и скажи: "Отче, укажите мне на помощь кого-нибудь из братии, из старших братии, чтобы я избавился от такой-то страсти". Он может тебе указать какого-нибудь брата.

Нет греха, нет привычки, нет страсти - даже природной, от родителей, - которая бы не была излечена Благодатью Божией. Все излечимы. По мере степени веры. Вот почему мы милостью Божией ушли в "больницу", которая называется монастырь, чтобы лечить именно своя тайная. Это причина монашества. Не совершенствоваться, нет! А каяться!

-Бывает с братией разговор о духовном совершенствовании?

-Вообще разговор очень дерзкий, когда даже и подумают о том, что я хочу совершенствоваться: пойду в монастырь. Это уже высшая форма гордости! Понимаешь? Уже самоцен, уже очень тяжкий больной человек! Надо ему кричать "караул!", что он такие вещи даже подумал, а тем более вслух сказал.

-Можно ли брата испытать и сознательно, искусственно искушать его, проверять на язык и т.д.?

-Если есть необходимость общаться с ним часто и заметишь что-то тебя царапающее, сердцу твоему неприемлемое, ты можешь, конечно, искушать, чтобы не повредить себе. Мы знаем старинную нашу поговорку: "С кем поведешься - от того и наберешься", да?

-То есть испытать его, да?

-Осторожно, если ты имеешь необходимость с ним часто общаться. Но будь осторожным. На это получи все-таки благословение духовника.

-Каким нищим подавать, каким - нет, и как испытать, действительно ли он нуждается?

-Очень трудно испытать это. Уже мы знаем правило: на паперти стоящим не подавать. В наше время нищие все выпивают или нюхают, или принимают эти таблетки, порошки кофеина и т.д. Постоянные посетители аптек. Это больные люди. Жизнь настолько извращена, что это оказался самый легкий образ жизни и неисцелимый. Ему не холодно, не мокро, а ему надо утолить свою страсть: или вино, или деньги. Мы же знаем, что многие нищие имеют книжки, очень богатые люди. Для того, чтобы не помогать ему грешить, мы ему не подаем, так? Чтобы не быть повинными в том, что мы ему помогаем валяться в преступных грехах. Господь ведь видит, что мы поверили и дали нищему рубль, да? А этот рубль он снесет своей страсти, да? Или пойдет, купит вино, или отдаст в банк, себе на книжку... Поэтому нас предостерегают - не калечить больного человека. Это больные люди. А ищи настоящих нищих, которые на самом деле, ради Господа Иисуса Христа, просят и ждут - и некому подать. А мы виноваты в том, что не ищем таких людей, о них не заботимся.

-А есть милостыня духовная. Можно же подавать не только деньгами и материально, но и чем-нибудь другим?

-А как же. Советом, сочувствием, слезой, своей слезой, или своей радостью с радующимися, или отдать свое  собственное, себе нужное. По правилу: никому никогда не отказывать. Бывает так, что ничего нет. Отдай свой носовой платок, если он чистый. Отдай. У тебя тросточка есть - отдай тросточку свою. Иди домой без палки, без тросточки.

Я рассказывал, что когда мы шли по улице с отцом Иоанном Кононовым, он просил нищего: "Подожди минуточку, я зайду за уголок и тебе принесу сейчас." Оказывается, он шел за уголок, снимал свою рясу, свой подрясник, снимал свою единственную, свою последнюю рубашку и приносил: "Вот, возьми, пожалуйста." И оставался в подряснике на тело, и кончалось тем, что у него больше белья не было. Он стал одевать кофточки от своей жены. И таким образом, он отдавал кофточки нищим. Жена, покойница уже, стала плакать: ей одеть нечего. Но скоро она умерла. Он попросил ей смерти. Она была очень тяжелым человеком и досаждала ему. Он, по простоте своего сердца, стал молиться на литургии: "Сотвори милость Свою на мне, избави меня от моей супружницы." Она заболела, он ее соборовал, причащал, и она мирно ушла. Он ее похоронил и, ликующий, пошел домой. Вот, как он любил отдавать. От него прятали и сахар, соль прятали, крупу прятали. Буквально все отдавал. Книжки отдавал, иконы отдавал. Была такая любовь! Он говорил: "Ну как же я его не утешу, как же я его не обрадую? " Он ему напихает массу изумительных муд­ростей духовных (он окончил Казанскую Духовную Академию). Мы вместе сидели в тюрьме. Я у него часто служил на приходе. Когда он служил обедню, около него невозможно было стоять. Это огненное предстояние Богу, это был какой-то огонь. Он требовал у Бога, не просил, а требовал: "Дай, Ты должен дать!" И когда он молился, он стоял с воздетыми руками, как преподобный Маркел. Какая у него была чистота и дерзновение! И страшно плакал!

Достаточно было показать бесноватому его фотографию, и бес выходил. Он 12 раз сидел. А причины не было никакой, потому что он политикой не занимался, антисоветских разговоров никаких не было. Это был очень мудрый, разумный человек. Как говорят, "пастырь добрый". Евангелие знал наизусть, от корки до корки. Его кандидатская и магистерская работа была на тему о Достоевском, о "Братьях Карамазовых". Он разобрал с христианской точки зрения сцену братьев Карамазовых и старца Зосимы. И за это он получил кандидатскую степень.

 

О СОВЕСТИ, О СЛЕЗАХ

 

Мы должны понимать, что наш инструмент, кото­рый называется совесть, это чрезвычайно нежный инструмент. Нежнее, чем дамские часики, да? Дамскими часиками вы пилить дрова не будете, нет? Они у вас остановятся, да? Вы колоть дрова не будете, нет? Механизм испортится, да? Так же и ваша совесть. Малейшая незаконность, она отражается на нашей совести, на нашем зеркале. Это глас Духа Святого. Вот почему, понимаете, малейшее насилие над волей своей, над своей совестью нам вменяется в смертный грех. Когда мы насилуем себя, да?

Мы знаем, ведь бывают такие вещи. Мы заставляем себя грешить, уговариваем себя, принуждаем себя. И хотя наша вольная воля и внутренний глас, который называется совесть, протестует, так? Вот какая была бы замечательная жизнь, если бы люди совесть понимали и оберегали, да? Тогда не надо было бы иметь ни милиции, ни судей, ни тюрьмы - ничего. Люди бы оберегали друг друга, да? Боялись бы греха. А грех есть оскорбление Бога, то есть боязнь оскорбить Господа Бога - это и есть любовь к Богу.

-Совесть бывает и у неверующих людей.

-Обязательно. Это ведь свойство, которое дается Богом как закон, естественный от рождения. Но она бывает развита у них очень грубо и слабо, а освященная совесть – Святым Крещением и, тем более, Святыми Таинствами, - эта совесть бывает очень чуткая, нежная, тонкая, да? И чем более мы очищаем свою совесть покаянием, плачем и таинством покаяния, что есть очищение, - она делается у нас еще чувствительнее. Вот почему угодники Божии такие поразительно чуткие были на любовь и на грех, да? В этом, собственно, и заключается смысл совершенствования.

-Батюшка, а если у человека совесть омрачена, с чего он должен начинать? Можно ли восстановить чистоту совести?

-Обязательно. Надо постараться этот корешок греха окончательно вырвать из себя таинством покаяния, и не только пойти к священнику и каяться - этого слишком мало - а недельки на две наложить на себя пост, читать каноны покаян­ные или Иисусову, покаянное правило. И именно оплакивать грех и выпрашивать помощи, чтоб не повторялся грех. А по­том пойти к священнику и еще раз покаяться. Вот это освяще­ние через таинство вселяется в человека, и сам по себе грех или привычка, она забывается, не повторяется.

-Батюшка, а почему в наше время пост не на первом месте стоит, а как-то везде его игнорируют или он бывает чисто формальный?

-Да потому, что понятие о любви к Богу, понятие о своем личном спасении и вечности сейчас все меньше и меньше сказывается у каждого из нас.

-Батюшка, ведь сказано, что пост есть мать всех добродетелей.

-Воздержание.

-Воздержание, и им нельзя пренебрегать?

-Невозможно. Невозможно! Это нелепо! Мы знаем, какое покаяние бывает у людей неправославных, не признающих пост. Они никогда не обновляются. Они не могут оставить свой грех возлюбленный. Потому что именно само покаяние, без воздержания, не может приноситься Богу. Всякое раскаяние, всякий акт покаяния, он непременно связан с воздержанием. На минуточку представь себе: ты будешь наедаться досыта и будешь пытаться нудить себя, чтобы каяться. У тебя выйдет что-нибудь? Никогда не выйдет! Ты еще больше впадешь в грех, потому что тут бесы будут тебя нудить от себяжаления: "Пожалей себя, зачем это нужно! Иди, закуси, подкрепи свои силы, полежи, отдохни!" Ведь бесы не позволят каяться, и ты их послушаешь от себяжаления.

-А может бес через людей препятствовать покаянию? Только человек решит покаяться, начать воздержание, наложить пост, как вдруг со всех сторон слышит: "пойди, отдохни, что-то ты запостился, побереги свое здоровье, ведь нужны силы" и т.д.

-А потому что он по гордости своей говорит себе: "Я буду каяться, я буду исправляться". Вот это окаянное, проклятое "я" - гордость - как раз и мешает ему.

-А смирение начинает совершенно иначе: "Господи, помоги!" Оно начинает с молитвы, да? Выпрашивая помощи и не­нависти ко греху, да? А эта ненависть, раскаяние и выпрашивание: "прости и помоги!", "даждь!" - это перевернет любого преступника. У меня, в моей пастырской практике, были блуд­ницы, которые не могли себе представить, как они смогут обойтись без любимой страсти, без любимого удовольствия. Но, мучимые совестью и все-таки веруя, по милости Божией, приходили ко мне. И вот, приходили, сначала насильно, зас­тавляя себя, а потом постепенно привыкали ко мне и очень часто приходили. И через год или меньше они совершенно оставили эту любимую страсть. И со страшной ненавистью и слезами вспоминали то, что было. Не факты, а что с ними вообще это было. И одна из таких особ сейчас монахиня, и большая монахиня. Я совершил постриг над ней - она большая монахиня. И никто бы не подумал, если бы не знал, кто была она такая. Потому что покаяние, оно не только лечит, оно обновляет человека. И вот, бес клевещет, внушая, что тебе никогда от греха не отстать. Это бесовское внушение!

У меня был больной вор. Он не мог не воровать. А покая­нием он стал чистым человеком. Он вернул все, что он украл, и покаялся. Вот. И вот это есть доказательство, как можно искренно каяться, да? От настойчивости, постоянства и упо­вания. Бог ему простил. Сейчас он счастливый человек, это прелестный человек. Он никогда не вспоминает, что было, потому что эта ненависть его вылечила от боязни, что Бог ему не простит, Господь ему все простил с того момента, когда он возненавидел это желание: взять чужое. Ну, конечно, он очень долго боролся, очень часто у меня бывал, в любое время, днем и ночью. И, конечно, бесы его донимали: он меня ненавидел, клеветал на меня, но слушался. Он выполнял так, как я от него требовал: то есть, сначала он молился и возвращал снова то, что взял.

Сроки бывают от постоянства плача, от постоянства пока­яния или от силы слез, оплакивания. Я говорю: слез, а не во­дички из глаз. Когда мы говорим о слезах, мы имеем в виду сердце, когда сердце плачет - а не водичка из глаз. Водичка из глаз эта часто бывает чувственная, ей доверять нельзя! Водич­ка из глаз бывает от тщеславия, от себяжаления, от самолюбо­вания! Бывает водичка, которую мы называем слезами. Вот когда сердце уже очищается от страстей гордости, то оно начинает плакать настоящими слезами. И слезы эти бывают от сердца. Такие слезы бывают у больших людей.

Я как-то рассказывал, что не хватало трех, четырех носо­вых платков на одну литургию. А я знал одного епископа, владыку Серафима, которому подавали полотенце. Это, зна­чит, какое у него было нежное, святое сердце, да? И как он любил людей, как он умел радоваться святою радостью и пла­кать чужим горем! У него, конечно, личной жизни не было. Все принадлежало только людям. Но он дожил до глубокой старости, ослеп от слез, но, будучи слепым, имел дар прозор­ливости. Будучи слепым, подходящих он называл по имени, читал мысли. Когда кончалась литургия, он садился в кресло. Служащий священник давал крест. К кресту прикладываются и подходят к нему, и он каждому что-нибудь скажет, то, что нужно: или мысль, или про беду, или радость. А иподиаконы, конечно, изнемогали - пока владыка не кончит, церковь не закрывается. Обедня кончилась в 11-12 часов, а владыка еще в церкви, пока этот огромный хвост не подойдет к нему. Но невозможно было не подойти. Вот эта сила Благодати Святаго Духа.

У него был секретарь - управделами, "постукивал" очень сильно. Он его никогда не обличал. - "Ваше высокопреподо­бие, простите меня, я немножко опоздал. Простите меня, что я отнял ваше драгоценное время". - Тогда старик смирялся, зная, что он только что "стукнул", и очень нехорошо. И когда он скончался внезапно, то владыка плакал три дня, как ребе­нок. Какая любовь! Он умер нечаянно, внезапной кончиной - настоятель, благочинный, секретарь его. Я его хорошо знал. Я был зависим от него. Вот, надо было только любоваться, как этот угодник Божий смирялся пред таким человеком, да? Это свойство святости. Все каверзы, какие ему делал он, этот по­койник-протоиерей, он все знал, будучи озарен Духом Свя­тым. Но обличал очень: "Ну зачем, отец протоиерей, ну зачем, давайте не будем." - Больше ничего.

Хлоп! Бумажку разорвет: "А это пойдет в корзинку". У него была корзинка под столом и полна бумаг разорванных. "Дуся! Дуся! Возьми корзинку, она полна", - и в печку. Ло­жился спать в пять часов утра. Как-то я приехал в шесть часов с поезда. Ну, знаю, что он только что ложится, я уже не беспо­коил его. Меня встретил дворник, который мел его двор. Говорит "Батюшка, владыка только что заснул, только что потушил свет." А я пока с вокзала шел пешком до него, уже было времени порядочно - не было ни такси, ничего. А он только что лег! А кончал прием - в 11 вечера. Пил чай и уходил к себе в келию читать правило. И так - всю ночь на молитве. В пятом часу он ложился, а в 11-12 он уже пил чай. Крепкий чай выпь­ет: "Теперь я уже принимаю, пожалуйста, зовите людей". Да. Удивительная работоспособность была. Постник - ужас, ужас! В понедельник, среду, пятницу - булочку и чаек. Вот именно. Вот такие люди и живут силою Святаго Духа и сами не пони­мают этого - за счет чего они и живут. Никаких лекарств, ничего у него нет! В субботу служил всенощную, обедню, как я сказал, людей пропускал до пяти вечера к себе тут же, а вечером он никого не принимал в воскресенье. Все праздники большие и два акафиста в неделю - в соборе. В монастырь не любил приезжать, только один раз в год.

Он мне говорил: "Я ничего не понимаю, что такое монаше­ство. Это вы, батюшка, сами разберитесь." А был магистр богословия. Тогда магистр богословия, не сейчас. Он был рек­тор Волынской семинарии, где учился Храповицкий, митро­полит Антоний. Куда нам? Какие они мудрые были! Чего только не знали! Древнееврейский, латынь, греческий, как русский. И один какой-нибудь язык новый. Они и догматику по-гречес­ки изучали. Все эти сложности догматики - это точнейший перевод с еврейского, древнееврейского и греческого. Пото­му сейчас вообще стыдно сказать, что "я окончил Академию". "Дорогой батюшка, в семинарии учились, и не говорить, что Академию кончили - стыдно!" Сказать стыдно.

А вот мой покойный отец мне всегда говорил: "Я не знаю, кто сильнее: я или вы". Он окончил Академию Генерального Штаба. Считалось раньше, что окончить Академию Генераль­ного Штаба или окончить Духовную Академию - это одно и то же. Какие знания! А он множил в уме семизначные числа. Запутаешься, правда? А были очень скромные, маленькие люди: "Ну, что я? Надо мне учиться". Больше ничего.

Такого же скромного мнения о себе был Иван Петрович Павлов. Чего он только не знал, а такого был плохого мнения о себе, как будто бы был гимназист 8-го класса.

Вот Карпинский, мой духовный сын, он был президентом Академии наук. Карпинский. Геолог. Это был изумительный человек, маленький, маленький старикашка. Это был универ­ситет, это был просто ходячий университет, Это ужас! У меня каялся. А каялся, как ребенок! Такое чистое сердце. Воспри­имчивость удивительная. Как они умели уважать человека! Вот, бывало, придет нищий. Он его, прежде всего, накормит, и не кухне, а у себя в столовой. Нищие ведь обычно очень плохо мытые, правда ведь? Вшивые, как мы говорим, А он не гну­шался.

 

ПУТИ К СОВЕРШЕНСТВУ

 

Начало покаяния берется с языка. Пока язык не обуздан, никогда покаяния не будет. Язык дома, язык а работе, язык везде. Объявить суровую скупость на язык. Не на карман, а на язык. Каждый да разумеет, с чего надо начинать.

Вы говорите (многие из вас): мысли мешают. С мыслями воевать невозможно, пока язык не обуздан. И не пытайтесь с мыслями воевать, пока язык болтает и злоречив. Злоречия, осуждения, пересуды, многословия, многоречие... Мы часто говорим, оправдываем себя, что если я не скажу, этим я чело­века обижу, забывая, что Вездесущим и Всевидящим пренеб­регаем, а боимся обидеть человека.

Лучше он обидится здесь, чем быть обиженным в Вечной Вечности. Пусть он поплачет оттого, что мы ему скажем прав­ду в глаза. Не надо бояться обидеть человека, если он сам себя обижает. Если он обиделся - Бог ему Судия. Только берегите свой язык. Кто хочет, конечно, жить немножечко Богу и идти путем покаяния. А кто живет так, как обычно живут в миру, конечно, зачем ему нудить себя к таким строгостям? Скучно жить - не болтать, - распустить свой язык и не бояться ничего.

Мы сами хорошо знаем, как трудно каяться тому, у кого язык развязанный. Ведь никак не поймешь свои грехи, свя­занные с языком. Даже вот попробуй записать все, сказанное за сутки нехорошее. Невозможно даже записать. Так много бывает зла от одного языка. А к вечеру, конечно, у нас и молитвы не может быть. У нас такая тяжесть. От одного языка, да?

А опыт преподобных Отцов показал, что если язык будет молчать, то, может, и будут мучить мысли - не надо бояться этого, - но молитва будет. За одно воздержание на язык! И будут тогда уже признаки покаяния. Мы часто наблюдаем за большими, великими людьми: как они удивительно любят молчать, какие они скупые на язык, да? Они долго думают. Медленно думают. И скупо, скупо скажут. И чем ученее эти большие люди, больше они умеют молчать. И не выдавишь у них часто подробного, широкого и большого ответа. Эти люди - духовной жизни, люди огромного опыта, хотящие спастись, или понимающие, что Бог Вездесущий.

Как-то Карпинскому, президенту Академии Наук, я ска­зал: "А все-таки, вы умеете молчать. К стыду моему, я, монах, я так молчать не умею, как вы!" А он мне знаете, как ответил? "А потому, что я имею перед собой мысль, что Бог на меня смотрит и меня слышит. Это заставляет меня молчать." Обык­новенный мирской человек, хотя и президент Академии Наук, он оказался умнее всякого монаха.

 

МЕТОДЫ ИСПРАВЛЕНИЯ ЯЗЫКА

Признак делания духовного - молчание с неосуждением, скупость на язык. От этого и боязнь осудить, боязнь злословить и боязнь о себе что-нибудь пло­хое или хорошее сказать, если непременно будет основой, платформой - молитва Иисусова. Основа всему ведь молитва. Но молитва без молчания уст, без неосуждения и без нерассказывания о себе - это будет пустое времяпрепровождение, потеря времени. От молчания будет и любовь к людям, будет и любовь к Богу, и будет непременно ревность о Господе. Самая страшная болезнь, которой мы болеем, - это что мы теряем ревность. Нас посещает безразличие к вечному спасению. И все это только потому, что у нас запущена совесть, а запущена совесть потому, что наш язык безобразный. Он злословит, осуждает, пустословит, и у него нет собранности. А собранно­сти нет, значит, у него не будет никакой записи для покаяния. А без исповеди, без покаяния - труды тщетны.

-Как выйти человеку из этого состояния?

-Начать молиться, начать молчать. И одновременно вести запись.

-А если он уже не может этого делать, не хочет?

-Вот это хотение надо вызвать молитвой.

-А если он и этого не может сделать?

-Здесь рекомендуется чтение Святых Отцов, которое может насторожить и напугать, особенно "Отечника" святителя Игнатия Брянчанинова, Феофана Затворника письма и т.д. На некоторых действуют Жития святых.

-Вы сказали: без исповеди, без покаяния труды тщетны?

-Но исповедь, если будет молитва. А не имея молитвы и плача: "помилуй меня", исповедь будет только пересказом. Молитва с исповедью - это напугает. Это даст ревность. Исповедь - это таинство покаяния, Через таинство покаяния, через таинство дается благодать Божия, которая вселяется в сердце человека.

Вот почему надо как можно чаще причащаться кающему­ся: для того, чтобы воспринять в себя Благодать Святаго Духа. "Прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны…" Действие Благодати Святаго Духа. Вот почему мирские люди никак не могут преуспеть в духовной жизни. Во-первых, они молятся чувственно: молясь, они любуются собой, большей частью, или у них молитва чувственная, при безобразном со­стоянии языка, а раз язык - то и все страсти: самолюбие, обид­чивость, подозрительность, настойчивость, гневливость.

-Надо всегда молчать?

-Тогда постепенно будете прибирать себя к рукам, как говорят, и будете следить за собой.

-Смотря, как молчать: можно от зла молчать.

-Нет. Молчать нужно только на основе молитвенного делания: "помилуй меня". Язычники тоже молчат, и безбожники молчат, но они молчат от эгоизма, от себяжаления и оттого, что они знают только себя и свою выгоду, или от озлобленности. Это молчание губительное. А если молчание построено на молитве, это будет молчание Божие. Тут содействует непременно и Дух Святый, и Ангел Хранитель. Это две страшных, больших силы, которые перерождают постепенно человека. И по мере того, как человек будет молчать и молиться, и каяться (это три основных вещи, да?), он будет восходить от силы в силу, будет отсекать от себя основные страсти, которые губят спасение: это гордость, т.е.: самолюбие, самоцен, самоуверенность, самодовольство, самолюбование, настойчи­вость, гнев, - все это гордость, да? А от этого, конечно, он и ради правды никогда не солжет, никогда не обманет; он перемолчит или скажет правду - от боязни вездеприсутствия Бо­жия. Если по любви - он не сумеет солгать и одного раза в год, как Святые Отцы говорят. Вот когда ему надо солгать, он хорошо подумает. Если он себя жалеет по-настоящему пред Богом, то он никогда не пойдет на уступку.

Как глупо и странно, и смешно, когда говорят: "я люблю, поэтому я солгал". Нет. Нет. Любовь умеет гневаться, любовь умеет обличать, любовь умеет и требует говорить только одну, голую правду. И никогда такой не скажет, что "я жалею чело­века, он обидится и оскорбится". Пусть он обижается и ос­корбляется, сколько ему угодно, Бог ему Судия, но он поймет, что ему это будет только в богатство. Мы устраиваем так, чтобы была только духовная жизнь, а не человеческая. Нам наплевать, как о нас подумают, что о нас скажут, потому что человек не угождает никогда людям. Он боится Бога, потому что ему придется непременно отчитываться - или на мытарствах, если он лишится христианской кончины, т.е. не удостоится причаститься в день смерти, тогда его бесы прямо с комнаты задержат на мытарствах и предъявят ему счета; или он будет преждевременно Богом наказан, по любви Божией к нему, чтобы искупить свои грехи, даже мелкие грехи лжи, незначи­тельные.

-За ложь накажет его?

-Да. Всякая ложь есть противоестественная вещь. Грех противоестественный - ложь; неестественный грех.

-А естественный какой грех?

-Лень, даже блуд. Лень - естественный грех, она связана с человеческим телом, переутомленностью. Бог прощает.

-Бог скорее простит лень, чем маленькую ложь? Даже если: "Батюшка болеет", - скажу, а на самом деле - нет? Вот так скажу - и Бог меня накажет?

-Да. Это не вменится в любовь, а вменится в ложь. Всякая ложь, она имеет непременно основу: или лукавство, или выгоду, или неправильное понимание любви.

-Или просто привыкли говорить неправду?

-Да, не подумавши взял - и сказал. А потому что развеянное, распущенное, несобранное житие - и болтает, что ему на ум ни придет.

Вот и говорят: нерадивое житие, т.е. не только что не мо­лится и не следит за собой, и не кается, и любит спать, любит много есть, увлекается блудными мыслями, блудными жела­ниями (это обязательно одно с другим связано), но и, конечно, если много говорит, шутит, смеется, занимается пустыми де­лами, тратит время зря, ненужные вещи читает, музыку слу­шает, тратит время на уборку, на прихорашивание себя. Это все нерадивое житие.

-Что же, уборку бросать?

-Смотря кому. Если келейник не будет убирать, он будет бит много, потому что он поставлен на послушание. А если я буду облизывать свою келию, я буду бит за это и Богом, и демонами. И смотря как убирать. Можно убирать по совести, можно убирать в угоду, чтобы получить благодарение: "спаси Господи, большое спасибо", подарок, награду. Это страшный грех. Я это сделал потому, что я обязан, потому, что я поставлен Богом на это послушание, а ждать благодарности – это грех. Это подлежит исповеди: что, мол, я убирался и имел тщеславные мысли: "Непременно получу за это награду, авось получу награду, если награду не получу, как это мне будет обидно и больно". Это тщеславие, это все суетное житие, не духовное житие. Вот почему в общежитии мы учимся добродетелям духовной жизни, она особенно драгоценна.

-Самая высокая добродетель - милость?

-Да, то есть, неосуждение, снисхождение ко всем, всех оправдание. Это есть милость. А не только копеечку подавать.

И милостыней можно избавиться от мук, милостыней мож­но умолить Бога, чтобы удостоиться христианской кончины. Шура удостоилась христианской кончины ради милости и ради почитания Божией Матери. Она особенно почитала Божию Матерь и была особенно милостива, была очень нестяжательная. Она никогда ничего для себя не имела. Она была белая монахиня.

Милость - неумение видеть зло, всех извинять, всех оправ­дывать, не уметь осуждать, всех извинять, всех оправдывать, всех жалеть. А копеечки подавать - если есть возможность, конечно. Но монаху... у него копеечек нет, потому что у него собственности никакой нет. Значит, сумеет сотворить милос­тыню, т.е. никогда никого не корить, всех извиняет, всех оп­равдывает, всех жалеет и всех считает выше себя. Вот почему он не умеет гневаться и не умеет осуждать. И когда кого-нибудь осуждают, он спешит как-нибудь заступиться и его извинить.

-Как?

-Если при нем кто-нибудь осуждает кого-то, он заступает­ся с пеной у рта, он не может терпеть, чтобы кого-нибудь не извинить, не оправдать. Вся его радость, вся суть его духовной жизни - любовь к людям, любовь к Богу. Это есть всех оправ­дать, извинить, уметь не подмечать ничего плохого. Как раз у нас противоположное. Это как раз доказывает, что мы не духовно живем.

Если мы подмечаем плохое, видим плохое (не только пере­сказываем, само собой разумеется), это как раз доказатель­ство, что мы не духовно живем, мы не молимся, мы людей не любим, в нас любви нет. Это самое страшное! Вот почему собранный человек - прежде всего милостивый. У такого че­ловека, конечно, ничего не лежит, он все раздает. У него по­требность, болезненная потребность отдать. От любви, от любви к человеку. И - защитить, извинить, оправдать, не уметь заме­чать плохое и злое, и непременно отдать свое.

Иоанн Кононов был такой. Вот почему его бесы боялись. С ним мучались - как его одеть, батюшку. Оставались на нем только белые брюки. Рубашку снимал зимой: "подожди, я сейчас зайду за уголок". Зимой!.. Снимает белье, одевает ват­ный подрясник, и - отдает нищему. Все таскал из дому. Его дочка говорила: "Папа был наш мучитель, ничего не остава­лось, ни кусочка сахара, ни крупы, ничего, все уходило." Об­виняли его в том, что он якобы психически расстроенный человек. Нет! Это такая любовь к Богу, такая бесконечная любовь к людям. И чтобы при нем о ком-нибудь плохое ска­зать - ударит по уху: "посмотри на себя!" - хлоп по щекам. Пусть при людях, пусть за столом, все равно. Но без сердца, конечно. Очень много общего с владыкой Антонием Ставро­польским.

Владыка Антоний Ставропольский любил людей и никогда никого не осуждал, и всем находил причину извинить, оправ дать; уж, в крайнем случае, он обличит в глаза, как архиерей, но наедине, Но это все люди, которые молились и каялись, и знали, прежде всего, свои грехи, Это свойство людей, которые живут духовно-собранной жизнью. А кто живет нерадиво, тот, конечно, злословит, осуждает, пересуживает, сплетничает, не молится. Может быть, он читает, вычитывает, но не молится. И то - вычитывает так, спустя рукава. Много, конечно, неволь­но будет спать, много будет есть, и если он постник, то он постник потому, что надо людям показать, что он постник. И такому умирать очень страшно.

Вот преподобный Агафон говорит, что у него был ученик, нерадивый такой был послушник. Он жил очень нерадиво. Преподобный Агафон его упрашивал, уговаривал: "Плохо тебе будет, начинай жить хорошо". А он не слушался и умер, Пре­подобный Агафон стал молиться, сорок дней молился. И ему было показано состояние этого нерадивого: огонь до ушей, голова только торчала. И он сказал: "Как тебе, брате?" - "По твоим святым молитвам я имею утешение, что моя голова не в огне". Единственное утешение! "Если бы не твои молитвы, и голова была бы в огне." Это прежде Страшного Суда!

-А после Суда еще страшнее будет?

-А потом он будет на Суде. И вернется опять в огонь. Потому что мы же исповедуем, что в день Страшного Суда все узники явятся на Суд и вернутся опять во ад. Так рассуждая и так исповедуя, и так веря, конечно, надо говорить, что я безумный человек, что я живу нерадиво. Я - сумасшедший, или я - безбожник, атеист, - что я, зная это, живу нерадиво. Тяжкие, смертные грехи - о чем же он думает?

-Какие тяжкие и смертные грехи?

-Тяжкие и смертные грехи - всякий грех, с которым трудно расстаться, жалко с ним расстаться.

-А какие смертные грехи?

-Все смертные грехи. И грехи, которые мы сознательно делаем и не хотим от них отстать.

Прежде всего, язык. Молитва и язык - это основа поло­жить начало благое. А раз будет молитва, там будет покаяние, и язык будет молчать, благодать Божия поможет, потому что благодать Божия не отойдет, Ангел Хранитель приступит.

-Если будет молчать?

-Молчать и молиться.

-Если сначала не будет молитвы, то хотя бы молчать?

-Он будет молчать при помощи молитвы, Невозможно молчать, не молясь. Невозможно.

-А какая молитва?

-Всякая молитва: выполнение правила, Иисусова, Божией Матери.

-А если человек не может себя заставить молиться?

-Надо научиться, надо себя заставлять. Надо себя заставлять. Такого "не могу" нет, С Божией помощью, благодатью Божией можно научиться молиться. Молитва придет, только надо приложить старание. Заставлять себя. Во-первых, режим молитвенного строя домашнего, суточного. И потом, покаяние: почаще исповеди, чтобы жаловаться, подмечая все нехорошее за собой, о молитве и о языке, прежде всего. Возьмись за язык.

-Молчи да молчи?

-Молчи и молись. Захочешь болтать - молись.

Дело в том, что мы осуждаем, злословим, пустословим, о себе рассказываем, подмечаем плохое, пересмеиваем. Это есть грехи языком. Бог дает разумение. Лучше перемолчать, чем сказать. Если Богу нужно будет, чтобы кого-то известить, все равно узнается.

-А если человек унывает, все равно молчать?

-Это грех жестокости. У нас потребность сердца любящего.

А если встретила человека и говорила, и пустословила или осуждала, то тем более молчи. Молчи и кайся. Пиши и прине­си покаяние. А если перескажешь это злословие, то это двой­ной грех. Во-первых, ты грешишь сама, во-вторых заставля­ешь грешить людей. Мы же, когда злословим и осуждаем, кроме греха осуждения еще берем на себя грех соблазна, так? Мы людей наводим на грех. Мы соблазняем на грех, да?

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: