БЕСЕДА О ЖИЗНИ В МОНАСТЫРЕ

 

Знания Иисусовой молитвы раньше не было вообще. Иисусова пришла с Афона только в VI веке, Некото­рые монастыри вообще никогда не обучались Иисусовой. Вот матушка Фессалоника, Ставропольского монастыря, - она говорила, что "нас не обучали Иисусовой, нас обучали псалтири и акафистам". Она знала Псалтирь наизусть.

-А кто же первый открыл Иисусову?

-На Афоне. Неизвестно кто. История об этом не говорит.

-А что же они делали по четкам, четки ведь всегда были, это же Пахомием дано?

-Поклоны.

-А поклоны с чем?

-Они свое греческое "Господи, помилуй" читали. Они заучивали Евангелие наизусть, первые христиане. А потом православные христиане стали наизусть читать псалтирь.

-Батюшка, один монах просил авву Пахомия наложить на него подвиг мученичества. Пахомий ответил: Мужественно проходи монашеские подвиги и будешь на небе вместе с мучениками".

-Монашество - это мученичество. Монах - это мученик, бескровный только.

-А вот еще сказано: "Взамен мученичества кровью явилось мученичество совестью"?

-Первый раз я это выражение слышу. Это очень верно. Значит, мученичество не воли, а совести, потому что мученичество совести порождает мученичество воли, да? Укоризны совести, когда ты отвлекаешься, и нарушаешь обеты. Это бесконечное самопринуждение. Это и есть мученичество бескровное. Чего мы и боимся: без конца себя принуждать и добровольно от чего-то отказываться.

Тот, кто от страстей не отказался, душевных страстей, он не имеет права пред самим собой даже подумать: "помилуй нас", а лишь только - "помилуй мя, грешного".

-А как же он может знать, что его осенила Благодать?

-Это особое озарение сердца. Он получает как бы разрешение или потребность заменить слова "меня грешного" на "помилуй нас".

-Что значит: "не выкупился"?

-"Не выкупился", то есть сознает свое абсолютное бесправие молиться о ком-либо, а только о себе. Пока он не расплатится и не избавится от определенных своих любимых грехов. И пока не получит это разрешение, внутреннее, о чем  здесь говорится. Надо получить внутреннее разрешение. Пока в нем страсти, он чувствует себя скверным человеком пред Богом, да?

-Ну, а если он исповедался, причастился?

-И даже тогда он не дерзнет. А если он в сане, то он очень легко это понимает, если он священник или епископ. Когда он в состоянии духовного ликования, пасхального, как мы называем, то уже молится о мире, о людях. Помимо даже своего сознания. Потому что это пасхальное ликование означает, что он настолько находится в состоянии мирности, что эта мирность его заставляет молиться о людях, о своей пастве и т.д.

Очень трудно вам это объяснить. Знает лишь тот, кто это когда-то пережил.

Такой примирился с Богом. Он чувствует, что Бог ему про­стил все грехи. Он имеет такое извещение внутреннее.

-Даже без исповеди?

-Нет. Он начерно все тяжелые грехи, какие он мог бы иметь (так называемые, тяжелые грехи; они для нас, конечно, пустячные грехи, а для него тяжелые) исповедал священнику и больше никогда не повторял их.

Надо иметь особо сильный характер, чтобы переделывать, перевоспитывать духовенство. Переделывать, перевоспитывать священников и диаконов. Это назначение, да? Не перестав­лять с места на место, само собой разумеется, а воспитывать, перевоспитывать, да? Чтобы они были пастырями, да?

А некоторые приучают себя учительствовать, наставлять, не имея благословения от начальства и духовника. Это очень плохая вещь - отвечать на вопросы своей же братии, Это начало очень скверное.

-Батюшка, даже на вопросы отвечать нельзя?

-Надо пожалеть себя. Не только потому, что ты не знаешь. Пусть ты хорошо знаешь, как ответить, но если ты ответишь, - тебе вменится в грех. Грех несмирения, понимаешь?

-Батюшка, вы как-то говорили, что в монастыре знакомых и друзей не надо иметь?

-Ни в коем случае: это себя расточать, разорять. Все одинаковы. Друзей не может быть у монаха. Делиться с кем-нибудь о себе, о своем опыте рассказывать - это себя разорять. Твое первейшее дело - грызть книги, делать бесконечные выписки, да? Учиться! А когда придет время, начальство, по внушению Божию, тебя поставит на какое-нибудь послушание духовничества, руководства. Тогда ты имеешь право, Тогда вытаскивай весь запас того, что ты вычитал или записал. Ты уже обогащен опытом. Когда бывает так, что не знаешь, что ответить, - то кротко говори: "Пожалуйста, дайте мне срок. Приидите ко мне послезавтра, я вам на это отвечу. Подумаю и спрошу", А так, с плеча, никогда не отвечай.

Так и передай о.П. Когда он в затруднительном положе­нии, пусть кротко скажет: "Пожалуйста, по возможности, при­дите послезавтра. Не завтра, а послезавтра. И напомните мне. А я спрошу опытного или почитаю". Не говорить: "я помо­люсь" или "подумаю", а: "спрошу опытного и почитаю, потому что я в затруднительном положении, я не знаю, как правильно вам ответить; покамест воздержитесь от Святого Причаще­ния, до тех пор, пока я не скажу; а подойдете, тогда я разрешительную прочитаю и позволю вам причащаться". Потому что кое-как соделывать свое спасение - преступление! Себе и тому человеку, которого ты пасешь. Ведь можно допустить до при­частия - но ему это вменится только в грех, и духовнику вме­нится в грех, что он каленым железом причастил. Я вам рас­сказывал, что я причащал углем, горящим углем? А мне было это показано!

Я причащал одного старика Телом Господним, а когда пре­поднес ему во лжице - оно засверкало углем. Был уголь.

-А почему?

-Потому что я не смел его причащать. А был такой случай. Я пришел в избу. Изба темная, лампадка не горела, керосиновая лампа плохо горела. Он лежал на большой деревянной койке, на мешке, набитом сеном. Умирающий старик. Ну, я его исповедал, потом стал причащать и уронил частичку. Она у меня укатилась. Я стал искать. Ищу по полу, руками трогать нельзя, а только языком. Ищу - нет. Ну что ж! А в избе темно. Вдруг вижу: далеко от края избы, у стены, сверкает уголь, горящий уголь. Ну, я понял, что это Пречистое Тело Господне. Я полез. Но я не мог языком взять. Было как-то неудобно, и борода мешает тут, и все. Я взял руками. Оказалось Пречистое Тело Господне. Но я не взял углем. Мне было показано, что это горящий уголь. Когда я взял руками - это была частичка. Ну, я вылез, положил в потир, растворил вином и причас­тил его. Для нас это очень наглядно; как надо быть осторож­ным! Мы причащаем углем горящим!

Внимай себе, как надо готовиться! И выкинь, пожалуйста, всякую лень в форточку. Открой форточку и выкинь всякую лень свою! Надо каноны и два акафиста прочесть, кроме при­частного правила.

А к причастному правилу советую читать акафист ко при­чащению архиепископа Иннокентия (Петрова). Постарайся его приобрести. Я без него не могу служить, причащаться. "Иисусе сердца моего, прииди и сочетай меня с Тобой навеки" - это запев. Святитель Иннокентий, он изумительный, талантливый человек. Он дал нам три акафиста: Воскресению, ко Причащению и Божией Матери - Покрову. А акафист Вос­кресению, он читается и поется нараспев в Печерском монас­тыре, Это его акафист. Вспомнили? Поэтому знай раз и навсегда: для того, чтобы служить, надо поменьше есть, поменьше пить, поясок потуже подвязать, язык за уши, чтобы не болтал. И на ночь займись канонами и акафистами. Немножко у тебя будут "мухи" в глазах - ничего, не бойся! Побегай, подыши воздухом - "мухи" с тебя сойдут! А потом ложись спать. Спи часика два, чтобы быть бодрым. Не раздевайся, не разувайся. Так и шлепнись в койку, накрой плечи тряпочкой, чтобы не продуло, и спи. Отдохнешь так. А потом бегом-бегом побегай по лавре перед литургией, после причастного правила, чтобы быть бодрым, и - в церковь, входные молитвы читать.

Монашество - это бесконечный труд, подвиг. Это цепочка подвига. Это очень интересная жизнь. И чем жестче, чем стро­же ты будешь жить, тем будет у тебя все веселее. Конечно, сластолюбие, оно очень не любит таких, такой жизни. Оно пищит, просит пощады. А если кое-как будешь жить, то у тебя ничего не получится. Будет кислая, скучная жизнь. И никакой духовник тебе не поможет! А почему? Ведь угрызения совес­ти, они такие бывают ядовитые, что облачаться будет страш­но!

-Лучше бежать тогда?

-Нет. Не имеешь права бежать. Не имеешь права. Это будет от дьявола.

-А как же в таком состоянии поступать?

-Облачайся за святое послушание. Если был накануне у духовника, жаловался на себя, - ты счастливый человек. У тебя ежедневно может быть духовник. А у нас в Александро-Невской лавре такого обычая не было. Из служащих никто никогда не исповедывался. Такого обычая у нас не было. "Придешь в посту", - вот и все. Перед носом двери закроет, и иди. "Ты зачем пришел? Свечки ставить?" - хлоп, и все! Потому что там проще смотрели на жизнь. А ты обучен совершенно другой жизни. Я тебе говорю: чем жестче - тем веселее будет. А чем больше послабления - тем кислее будет жизнь, тем скучнее будет жизнь. Ты будешь бесконечно в унынии, в печали.

Книги, как мы с тобой условились, прячь, чтобы никто не видел, что у тебя есть книги. Потому что показывать книги - это есть страсть тщеславия. Иконы не собирай! Это мшелоимство и тщеславие. Монах - это нищий! Одна только икона Божией Матери, крест Господень и икона твоего угодника Божия, имя которого ты носишь! А все иконы раздай, чтобы стены были чистые. Никаких портретов, никаких картин - ничего. На что это нужно? Соблюдай строгую чистоту, потому что ты за неряшливость Богу будешь отвечать! А знаешь поче­му? Неряха или нечистоплотный, он характерен тем, что у него такая же совесть. Кто внешне аккуратен и чист - у того прибрана и совесть. Это психологическая истина.

А мне суждено было много на этой почве случаев наблю­дать. У меня был сосед, в монастыре у Саввы Крыпецкого, где я был кучером и конюхом, и дойщиком коров. Так мой сосед был иеромонах. У него была страсть Плюшкина - он все та­щил к себе в келию! Старые ведра, старые галоши, старые тряпочки, газеты, журналы. Ему пригодится! И жизнь у него была такая! А был другой у меня сосед, иеромонах, - пустые стены, лавка, на которой он спал. На лавке - ничего. Лавка, покрытая дырявым одеялом. Икона Божией Матери, и еще икона была, две-три книги. Но посмотреть на него - это была свеча! Это была свеча! Это была живая молитва! Это был Ангел во плоти!

Так же в Александро-Невской лавре. Там было много раз­ных монахов, именитых и неименитых. И все были разные. Были тайные подвижники, были разные. Вот я наблюдал, кто как жил. Вот мой любимый Нестор, иеромонах. Он окончил  Академию Генерального штаба, а потом ему захотелось быть музыкантом - он окончил консерваторию. И потом решил быть монахом. Он был послушником только всего-навсего полгода, потом его постригли, На него было смотреть страшно: он был синий, но весь мокрый от слез. У него был передник, он вечно был мокрый - так он плакал! Это ангелоподобное существо! Я удостоился с ним жить в одной келии. Его брат Серафим (умер недавно в Горьком, архидиакон), он окончил Академию худо­жеств по иконописи, и у нас в келии была мастерская. Я зани­мал угол, а Нестор занимал другой угол. А Серафим - спал среди келии, потому что кругом была иконописная мастерс­кая, мольберты стояли. Он писал вот такие древние иконы; по письму, по школе; у вас в Академии. Очень красивый бас. Такого же роста, как и я. Белокурый блондин. У него усов и бороды не было. Но архидиакон ведь лавры, значит, величина большая. Абсолютный бас, такой музыкальный! В келии мы втроем жили одно время. У нас ведь ничего не было. Вместе полунощницу служили, правили в келии. Вместе правило чи­тали. Пока начальство нас не разъединило. Тогда я получил самостоятельную келию.

И потом, не заводи никого к себе в келию. И сам по гостям не шляйся, по келиям. Грешно шляться. По гостям не ходи! Никакие чаи, ничего. Не ходи. Жизнь монаха сладкая. Чем суровее ты будешь жить, тем слаще будет! А когда заболеешь - сообщи, что ты болен. Здоровье надо беречь - это дар Божий. Ты счастлив вот чем: что ты можешь написать мне все, что ты хочешь, помимо духовника официального.

Анафема - это отлучение: "Буди тебе, яко язычник и мы­тарь". По-русски говоря: "Ни дна, ни покрышки". Черная тьма - участь такой души. Епископ Феофан пишет: "Надо напугаться хорошо". Как напугаться? Если бы мы имели усердие ежедневно, в течение хотя бы недели, почитать канон Андрея Критского полностью, который читается на пятую неделю поста, хотя бы без тропарей ветхозаветных, - то придет непременно этот страх и ужас за самого себя.

Мне рассказывали люди, как они - именно каноном пока­янным - пришли в ужас. Они испугались за себя. Но они не знали такого сокровища, как Андрея Критского канон, а чита­ли только службу "по вся дни".

-Батюшка, без ветхозаветного смысл канона теряется?

-Нет. Вы ошибаетесь. Там оплакивает душа свою участь, выпрашивая прощения! Но ведь не все знают Ветхий Завет. Нам надо знать Ветхий Завет, тогда мы будем понимать смысл этих тропарей. А новозаветные тропари надо читать непременно. Канон, он большой, его за полтора часа не прочтешь. Если обычный канон без ирмосов можно прочесть с умом за 20 минут, то там без ирмосов преподобного Андрея Критского, по-моему, за полтора часа не осилишь. Но нахлебаешься хорошо!

Потребность уйти от мира и оплакивать что-нибудь: или грех, или содеянное преступление, или оплакивать свою по­требность ко грехам, или учиться смирению с сознанием богообщения - ради этого и уходят в монастырь. А не потому, что научился тому-то, другому, третьему. Златоуст и Василий Великий ушли, не думая о том, что они будут архиереями. Вот Златоуста уговорили быть священником.

Потому что монашество - это высшая форма христианства, Богопознания и богообщения, да? А у нас это не всегда бывает. Вот, неудачный брак, какое-нибудь скандальное событие - и постригаются в монахи. Поживут полгода, а потом: ох! ах! что я наделал! назад пятками, да? И жизнь испорчена.

Я знал одного архимандрита. Это был несчастный человек. И он мне поведал, что с ним случилось несчастье. Для того чтобы себя реабилитировать, он должен был скрыться; и при помощи одного архиерея его упрятали в монастырь и пост­ригли. Совершенно неверующего, ученого человека, но неве­рующего. Его сделали настоятелем монастыря. Он грыз пальцы от скуки. Читал газеты, и кроме газеты и журналов ничего не признавал. Его одолевала скука и тоска. Вот такие вещи быва­ют!

 

Один архимандрит тоже так: получил среднее образование в семинарии, знал языки, постригся, и повесился! Какие ужа­сы, понимаешь? Как надо быть осторожным! Да. А между тем, это длинное событие. Он очень долго увлекался цыганами, цыганками, в карты играл, в бильярд играл. Поэтому скучно ему было, он был неверующим. Но почему-то он постригся в монахи, кто-то его уговорил. Ему дали архимандритство, он был настоятелем большого монастыря. Продолжал играть в карты. Проиграл монастырь. На банк поставил монастырь и  проиграл! Пошел и повесился. Вот какие вещи! Это все печальные истории, потому что, когда постригаются в монахи, не спрашивают: почему именно он, что он такой за человек. Тут надо быть страшно осторожным. Монастыри - не только высшая школа. Это есть окончательное расставание со всякой жизнью, есть настоящее покаяние, правда? А если только образ жизни, так это мучительная вещь, добровольная тюрьма.

 

О почаевской лавре

Братия лавры ела мясо, потому что якобы рыбу было достать трудно и накладно и т. д. И как Богоматерь наказала эту лавру? Лавру разогнали. А настоятеля монастыря исковеркали, и он шесть лет лечился. Только недавно его сделали епископом. Остались целы, невредимы только те, кто мяса не ел. Все были наказаны.

-Батюшка, в наше время?

-Да. А Богоматерь попустила этому, потому что наместник решил ввести в обители - есть мясо. Какое последовало мщение! Пересажали почти всю братию под разными предлогами. Все были наказаны, остались восемь человек из всей братии. Богоматерь допустила властвовать над лаврой. Тогда братия осознала, что это кара за это: раз мясо, то и вино, и блуд. И Почаевская лавра во что превратилась?

 

О добродетелях

 

О законах любви, о добродетелях... Да, как протес­танты надеются на свои "колышки"! Когда отнимешь эти "колышки" - тогда они впадают в ужасное состояние отчаяния и ужасно гневаются. Это протестанты, не англичане. Англичане смотрят все-таки более православно. У протестантов - расчет. Доброе дело делать - как обязательный закон, написанный вынужденным христи­анством, а не как потребность. Что бы Святые Отцы, Преподобные Отцы сказали, если бы им сказать: "Отче, делай доброе, потому что тебе это зачтется"? Они бы рассмеялись. Они сказали бы: "Ты говоришь от сатаны". Сатана рассчитывает на эти "колышки", записанные здесь вот, на обоях или на дверях. Протестанты делают так: доброе дело у них не как потребность, а как долг, как обязанность. Потому и любовь у них бывает только по заказу, по расчету, Ну, а на смирение они смотрят так: смирение - это слабость, неуважение к самому себе.

Смирение православного человека - богатство, так? И пер­вое, естественное выражение любви к Богу. Без смирения любви к Богу быть не может. Этим характеризуется учение, именно православное учение любви к Богу. "Блажени нищие духом..." Замечательная вещь! Полное осознание своей худос­ти, своего непотребства, своей слабости, своего ничтожества, своего убожества, своего недостоинства, своего бессилия - без Благодати. Это нищета духа.

А они говорят: "Нищие духом..." Мы, - говорят, - испраши­ваем помощь Божию, поэтому это есть нищета духа..." Ничего подобного! Нищета духа - это носить в себе сознание своего непотребства, своего недостоинсгва, бессилия, ограниченнос­ти и слабости без действия Благодати!

Любовь к человеку без смирения тоже немыслима. Немыс­лима! Если любовь к Богу без смирения невозможна, то любовь к человеку тоже немыслима, чтобы была любовь здоровая, Христова, православная, да? Всякое проявление гордыни и самости, ломающее смирение, ломает настоящую любовь Христову к человеку и как раз определяет именно любовь к себе. Смирение любить себя не может, считая себя последним из последних, глупейшим из глупых. И так везде и во всем! Даже на работе, а не только когда дома сидишь. Ну, тут Бог дал в помощь разум, который ограждает. Неразумность смирения может быть поруганием христианства,

Вот если у себя на работе ты больше всех испрашиваешь прощения у непокорных подчиненных - это будет рассматри­ваться не как юродство Христа ради, но как преступление пред Богом; то есть ты будешь разрушать дисциплину подчи­ненных, будешь насаждать безобразия у подчиненных, при­чинишь обществу и людям, каждому из них, только вред.

В монастыре - там другое дело! Игумен обязан, имея посох и палицу, владеть таким правом, да? Но - от смирения и от любви, ни в коем случае - от тщеславия или властолюбия. Игумен наказывает плетью, на конюшне (но от любви) не подчиняющегося послушника, прежде чем изгнать из стен монастыря. Разумный игумен, он бывает, прежде всего, при­мером сам во всем. Во всех тяжелых, унизительных, трудных работах он бывает первый. Поэтому он имеет право и требо­вать. Обличать своим собственным примером. Например, об­личать ленивого, нерадивого: я имею в виду изгнание и нака­зание плетью на конюшне в монастыре за провинность, не связанную с послушанием, а за явное непослушание монас­тырским уставам, самовольную отлучку из монастыря. Пер­вый раз предупредит, второй раз предупредит, третий раз уже предупредит плетью, а четвертый раз - бери паспорт и уходи. Ведь это лечебное лекарство! Это проявление любви! Это есть высшая форма любви для общества, для того, чтобы сохра­нить монастырь от заразы - отсекаешь больной сучок, выбра­сываешь вон. Так же и это: от больного человека. На то и есть палица! Гражданское общество имеет тюрьмы и суды, и нака­зание. Монастырь должен ограждаться от больных, заразных людей, чтобы не заразить монастырь, общество, монашество от вредного человека. И вот игумен очень часто смертно по­грешает, что он прощает, терпит этих людей и вовремя не освобождает монастырь от таких заразных, больных людей. А ведь соблазняются! Многие слабые люди воспринимают пло­хие качества. Надо страшно беречь монастырь, монашество. Лучше изгнать одного, чем потерять потом десяток, правда? Вот это любовь! Это долг, конечно.

-А из ваших чад тоже такие есть?

-С меня Господь взыщет, безусловно, за то, что я очень снисходителен к некоторым из вас, бесконечно все прощая до сих пор, оправдывая, делая снисхождение, боясь, что человек впадет в отчаяние, пойдет по широкому пути. Один человек - и сколько принесет зла! Как люди соблазнятся! Такие люди ведь не унимаются, потому что они находят от своего самолюбия, гордости бесконечные причины самоизвинения, самооправдания. Вместо того, чтобы исправиться, они только пущей важности гордятся, набираются греха и заставляют нас грешить.

А с меня взыщется! Взыщется потому, что все-таки я ка­кие-то меры не домыслил, чтобы вас от этого избавить и меня самого, конечно. Вот эти все скорби бесконечно тяжелы! И потом, для таких людей лучше - скорей им определить суд, определение. Они скорее выйдут на дорогу. Конечно, им труд­нее справляться, когда их нянчат. Они спохватятся. Они будут сами искать пути для того, чтобы скорее исправиться. Найдут себе духовника! Такой будет временно лежать, будет лежать месяц, два, три. Надоест лежать, он поймет, что он дурак, он сам себя губит, он должен встать и найти путь правильной жизни.

У меня такой пример есть. Один человек, который мной был отвергнут, четыре месяца лежал, не выходил никуда, даже на работу. А потом решил взяться за ум. Сейчас прекрасно живет. Совершенно здоровый человек и живет духовной жиз­нью, потому что вовремя это я ввел. А для меня, для нас, для наших он очень опасный был. Я виноват во многом, что я его лелеял, жалел. Надо жалеть, конечно, не всякий человек мо­жет терпеть такие страшные скорби, когда очутится одино­ким. Не всякий может так.

Я был сам в таком положении. Я помню, как мне было тяжело, но все-таки я никогда не был одинок, потому что все­гда мне сопутствовала сила веры и все то, что я воспринял от отцов, моих воспитателей: то есть, молитвенное делание; и, в-третьих, я никогда не видел ни в каком человеке помощи и защиты - никогда! У меня не было матери духовной, у меня не было настоящего духовного отца. Я никого не могу назвать моей мамой. Я был всегда один, с собой. А у меня закладка была очень большая, милостью Божией.

Нужно именно молитвенное делание, надо уходить глубо­ко в самого себя, в совесть свою, и знать только себя. В таком положении ни на кого, ни на какой подсказ не надеяться, а только на проявление воли Божией: "Ими же веси судьбами, покажи". И тогда бывает показано.

 

О совершении литургии

 

Надо всегда помнить, что коварный бес каждого обхаживает, особенно священника и монаха. Самолюбование - это хорошая удочка у беса. Даже литургисающий священник, проливающий не слезы, а "водичку", приступает к Евхаристии подавленным, потому что он пролил эту "водичку" не Богу, а диаволу, чувственно. Настроил себя чувственно, он любовался собой или теребил свою нервную систему. Литургисать - это очень сложная, большая работа. Мне кажется, что легче перенести десять мешков по 15 кг, чем совершать литургию, потому что литургию служить очень трудно. Это огромная духовная и незримая работа. Вот почему литургисающий священник бывает в изнеможении, он меняет белье, меняет подризник, он совершенно мокрый. Ведь это какое напряжение - предстояние Богу! Обхаживают его стрелы бесовские через Царские двери.

-Может ли священник отлучаться от престола, если служит всенощную, литургию; по каким- либо вопросам отходить?

-Не рекомендуется. Священник не имеет права покидать престол, когда Евхаристия совершилась и на престоле Пречистое Тело и Пречистая Кровь. На всякий случай, если даже в алтаре диакон или прислуживающий пономарь, и то он обязан помнить, что он обязан быть стражем Страшных Тайн.

-Почему так получается: находишься в алтаре, смотришь на чашу, Святые Дары - и никакого чувства?

-Потому что сам пустой! Если бы мы хотя бы наизусть знали покаянный канон, хотя бы один, и могли бы его читать наизусть в алтаре - у нас бы взгляд на Святой престол и на потир, и на дискос был бы совершенно другим.

Предстояние пред Богом отнимает страшно много теле­сного здоровья, до истощения. Я сказал, литургию совершить - это перенести десять мешков муки по 15-20 кг. Это еще ничего! Вот по 150 кг! Для такого, как я, слабого, эти 15-20 кг то же, что и 150 для другого, крепкого человека. Мы подчас входим в алтарь, как на рабочее место, не молясь дома и по пути до храма. У нас бывают такие случаи, что не успевает священник или диакон прочитать правило - его заставляют служить. Можно ли отказаться? Нет! Надо служить! И после литургии он дочитывает не причастное правило (это будет насмешкой), а каноны.

-Перед каждой ли литургией служащему надо исповедываться?

-Желательно. В Оптиной пустыни, в Глинской пустыни и Киево-Печерской лавре был обычай: служащий иеромонах или наместник Лавры, или игумен монастыря каждый раз шел к своему духовнику, Хотя бы восемь минут побыть у духовника.

-Многие священники, особенно мирские, исповедуются редко, может быть, даже один раз в году.

-Мирской человек подвергается разным грехам бытовым и у него нет такой болезненной потребности вычиститься, выскоблиться, чтобы совершать литургию в легкости и чистоте. Этим обязан ведать епархиальный архиерей. Епископ должен вмешиваться именно в это. Чистая совесть, чистое сердце! Это пастырское служение, оно заключается в ревности о Бозе. А ревность о Господе требует частой исповеди. Чем реже приступает человек к таинству покаяния, тем более приглушена у него ревность о Господе. Такой пастырь уже не пасет, он тянет.

-Как совершать потребление Святых Даров?

-Очень благоговейно. Чтобы никто не смел к тебе подходить, и ты не смел бы отвечать ни на какой вопрос! Ты должен быть глух и нем, и пока ты не запьешь, ты не имеешь права спрашивать или отвечать, Этим должен заведовать старший священник. Потому что механическое потребление Святых Даров - это большое преступление! И накладывается епитимия и на диакона, который отвечает на вопросы, и на того, кто искушает - спрашивает его! Неблагоговейный диакон – уже искалеченный священник, если вовремя его не остановить. Научить надо его, чтобы он смиренно покаялся, понес бы епитимии за неблагоговейное потребление Святых Даров. Тогда это будет начало его очищения и покаяния.

-Очень трудно сохранить благоговение, когда общее настроение, атмосфера неблагоприятны!

-Это неверно! Никогда не ссылайся на это! Пусть хоть на голове ходят, а ты стой и плачь, и не осуждай их. Вот почему надо вырабатывать молитвенный строй келейно и часто приступать к таинству покаяния, и не кое-как приступать, а непременно со шпаргалкой, а шпаргалки эти заводить ежедневно. И восхождение, рост будет очень быстрый, и ты не заметишь, что этот стоит на голове, а тот стоит без штанов... Ты будешь занят собой и даже не испугаешься. И бойся осуждать, и никогда не пересказывай кому-нибудь что-то. А для себя непременно найди извинительно-оправдательную причину. Ни в коем случае, если спросит тебя начальство, не говори, что: такой-то сделал так-то и т.п. Смирение этого не позволит! Думаю, что в это же ты впадешь через полчаса еще горшим путем, попущением Божиим, за то, что ты посмел подметить, осудить и доложить! И это будет такая яма, и будешь вылезать с таким позором и только лишь за то, что ты посмел не оправдать, а доложить, осудить!

Заметив, что священник, совершив литургию, причастив­шийся Святых Христовых Тайн, выходит из алтаря немирным, подавленным, спрашиваю: "Батюшка, вы же служили литур­гию, вы же причастились Святых Христовых Тайн! Как вы читали молитвы благодарственные?" - "Я вычитывал". - "По­лучается, вы вычитали?" - "Вычитал!" - "Но вы ничего не поняли, что вы читали?" - "Мне не хотелось понимать!" - "В том-то и дело, батюшка, вам не хотелось понимать. Вы читали, чтобы скорее отделаться, потому что вам тяжко. Вы приняли причастие в осуждение и в тяжесть, и в муку себе. Вы или незаконно служили, или служили нечисто, или небрежно служили, или же служили в зловонной лени. А лень бывает зловонной похуже уборной".

-А служащему вечером можно что-нибудь есть?

-Можно закусить, только не пить или пить минимум, так как питье вызывает блудную страсть и, во-вторых, тревожит ненужным беганием. Некоторые перед службой, накануне, пьют стакан чаю и едят кусок хлеба. Очень хорошо! А некоторые ничего не едят. Все зависит от того, как ты будешь читать положенное правило служащего. Если ты от слабости не поел, ты будешь читать вяло, потому что ты не поел; другой, наоборот, будет читать и молиться вяло, потому что он поел. У тебя может испортиться настроение, появиться настороженность.

От служения литургии не отказываться ни в коем случае, даже если с грехом служить, если некому покаяться, до пер­вой исповеди духовнику. Например, в субботу раскаяться, но ни в коем случае не отказываться от служения! Ты можешь отказаться в том случае, если у тебя большая температура, когда тебя лихорадит, ты с ног валишься, ты болен - только так! Чтобы удостовериться самому! Бесы будут тебя донимать: мол, ты больной, тебя лихорадит, тебя знобит, тебе жарко, не иди служить и пр. Помни, что бесы обманывают! Проверь себя, может это они наоборот делают тебя больным, обезоруживают. Так бывает очень часто!

Я на себе испытываю страшную брань годами, я же много служил. "Ты болен!" - у меня был туберкулез лимфатических желез. Я обладал сильным голосом, служил за архидиакона, у меня был второй тенор... А гири!..

Черным шарфом завяжешься, а в соборе плюс три (тогда не топилось, нечем топить было, собор вмещал четырнадцать тысяч, Александра Невского), в валенках служили, а надо слу­жить, потому что народ - митрополит служит! И вот сегодня температуры нет, а бес донимает: "Ты больной, пожалей себя, да вдруг что-нибудь случится?" и пр.

Чувствую, я рискую, рискую. Было так, что поворачивал такси обратно, едешь домой. А бывает так, что поехал - и все хорошо... Поэтому надо всегда быть начеку. Помни, что бесы будут донимать, лишь бы не допустить до причастия. А по причащении они мстят: страсти нападают, объедение, гнев и пр. После нужно прочтение благодарственных молитв, если они читаются мирно, если они перечитываются - читать не менее 4-6 раз: сидя, лежа, надоедливо читать, от ликования, от мирности. Не всегда это бывает! Надо этого добиваться! А вот что мешает - от того избавляться!

-Как читать, поминать священнику записки и вынимать частички, если записок очень много? Один священник так делает - он берет записку и говорит: "Помяни, Господи, зде записанных", и, благословляя записку, откладывает в сторону. Как поступать в подобных случаях?

-Иметь терпение прочесть быстро и обязательно всю записку, и вынуть одну частичку. Сугубо требуется это выполнять за новопреставленную душу и за заказные записки обязательно: по частичке за душу. Сердце и совесть иерея не оправдываются пред Судом Божиим никакими увертками самооправдания. Подражать блаженному протоиерею Иоанну Кронштадскому в этом да не дерзнем!

 

Боголюбивому иерею, чтобы много успеть помянуть запи­сок на проскомидии и вынуть по одной частичке на каждую записку, обязательно следует вводить пение антифонов пол­ностью и протяжно, неспешно. Бес вмешивается для того, что­бы отбить настоящее понятие о смирении, потому что, если мы приписываем что-нибудь себе, то, конечно, тут работает бес, тут зачеркивается надежда на милость Божию. Чем боль­ше смирения, настоящего, законного, тем больше упования на милость Божию. А где надежды на милость Божию нет, там и смирения тоже нет. Они тесно связаны. Такая уверенная на­дежда на милость Божию, она от безусловного, абсолютного смирения, т.е. от сознания своей никчемности, беспомощнос­ти, бессилия и поврежденности грехом. И это очень тонкие понятия, и не душевные, а духовные.

Вот почему пастырю это надо хорошо усвоить все, чтобы суметь людям это объяснить и рассказать. У каждого это пре­ломляется по-своему. Каждый по-своему устроен, каждый по-своему сокрушается и каждый по-своему грешит одним и тем же грехом. Вот почему священнику надо быть очень большим знатоком молитвы и благочестия, чтобы по себе знать, какое лекарство прописывать. Страшно, когда человек соглашается добровольно быть священником: не за послушание, а когда он сам добивается быть священником. За послушание - это дру­гое дело. Начальство, по внушению Божию, приказывает быть священником. Это воля Божия - через человеков, через на­чальство Господь избирает людей. А когда он своими путями добивается сана священника - это уже другое.

 

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться: