Посещения схимонаха Никиты

 

Вот рассказ одного из братии, монаха А., о его посе­щениях о. Никиты.

«Живя в многолюдной обители и притом еще ис­полняя обязанность заведующего на одной из отрас­лей обширного монастырского хозяйства, поневоле иной раз, даже и частенько, расшатаешься нервами и почувствуешь какую-то немощь духовную. Есть, правда, у нас много указаний для борьбы с душевными недугами и в библиотеке монастырской, да и у каждого в келье я разумею духовные писания, но они не заменя­ют живого слова, которого так и алчет изболевшаяся душа каждого грешника. Живое слово в таких слу­чаях — что бальзам целебный. И вот, бывало, ждешь не дождешься воскресенья или другого праздничного дня, чтобы сходить в Предтеченский скит и побеседо­вать с отцом Никитою! Идешь с уверенностью, что старец-то уж все поймет, перестрадает с тобою твои горести и утешит.

На самом деле так всегда и бывало со мною и со всеми, кто только не ленился обращаться к нему! Стоило только услышать его приятный, добродуш­ный, неподдельно - отеческий голос, встретить его кроткий, всегда радостный, светлый, исполненный доброты и любви взор (никогда я не видал его в гневе или унынии!), и мгновенно скорбь как-то умалялась, жестокость души размягчалась, так и рвешься к нему открыть свое наболевшее сердце. А как выложишь пред ним все свои недоумения и раны сердечные, так сразу сделается невыразимо легче, все недоуме­ния старец приведет к доброму концу и укажет при этом на благое промышление Божие о тебе!

Никому из ищущих его совета и помощи не отказы­вал он в свидании, и идешь к нему с радостной надеж­дой. Иногда, не желая помешать старцу в его молит­венном подвиге, предупредишь его о своем приходе через близкого ему человека схимонаха о. П., но если случалось и помешать ему, отвлечь его от молитвы или чтения, то и тогда он неизменно был ласков и ра­душен, не выказывая никогда ни малейшей тени недо­вольства. Вместе с радостью, идя к нему, испытываешь, бывало, и нечто вроде робости, но то был не страх, а скорее благоговение, похожее на чувство, испыты­ваемое перед исповедью. Слыхал я, что бывали слу­чаи, когда старец, несмотря на сильный стук в дверь и громко творимую молитву, хотя и был дома, не от­крывал дверей своего домика. Какие тому были при­чины, это только Богу и ему известно.

Вот подходишь к его домику и стучишься в дверь, громко произнося обычную молитву Иисусову. “Аминь, — слышится ответ старца, — кого Бог посы­лает? Добро пожаловать”. При этих словах отпирается дверь: “А, отец А.! Христос посреди нас! Пожалуйте в келийку”. Сотворив вместе с тобою три поклона перед иконами и вновь повторив монашеское привет­ствие “Христос посреди нас”, усаживает тебя старец на табуретку (обыкновенно он принимал в моленной), а сам садится на свое обычное сиденье — коротенький обрезок дерева. Его смиренный вид, келейная одежда (белый холщовый балахончик и на голове схимниче­ская скуфейка с крестиком впереди), ласковый, глу­боко проникающий в душу взор из-под густых чер­ных бровей — все невольно располагает собеседника к полной откровенности, хотя бы и видел его впервые в жизни. Приступая к беседе, отец Никита большею частью начинал ее вопросом: “Ну, как спасаешься, раб Божий?” — “Простите, батюшка, все погрешаю: ино­гда ропщу на послушание, иной раз братия, что у меня в подчинении, позволяют себе вольности, несогласные с монастырским благочинием, и в таких случаях иногда прямо не знаешь, как поступить, сказать им что-нибудь или промолчать? Не сказать согрешающему брату — совесть обличает, обвиняя в попустительстве и нера­дении в исполнении послушания, а сказать — тоже иногда опасаешься, как бы этим не расстроить и себя, и брата. Это недоумение прямо не дает покоя, даже боль ощущаешь в сердце!”

С терпением, участливо и внимательно слушает тебя старец, никогда не перебьет, всегда даст возможность высказаться вполне. Когда увидит, что ты кончил, тогда и он начинает: “Не смущайся, раб Божий! Знай, что всякое мучительное смущение от врага, дьявола; где Бог, там нет места ни смущению, ни душевному смя­тению. Скорби нам необходимы, ибо чрез них Бог очи­щает наши грехи. Роптать на послушание грех, значит, и Богу неприятно, а нести послушание с благодуши­ем, с преданностью воле Божией — это спасительно.

Приложения

А недоумения всякие — веруй — разрешит Сам Гос­подь, только обратись к Нему с теплой молитвою и будь уверен, что непременно получишь желаемое. Немощи братские нести хорошее дело, и, по воз­можности, со всеми мир иметь хорошо, по апостолу. А потому если видишь брата, особенно подчиненного, согрешающим, то настоит нужда сказать, только надо себя к этому приготовить, чтобы при этом сердце твое было мирное и несмущенное, иначе не достигнешь ты цели. Ну, а если словам твоим кто не внимает и не исправляется, то помолись за немощного брата, это будет целительнее, и большое будет тебе благо, если обретешь брата. Если можешь чем, поласкай его, по­моги в чем-нибудь, не нарушая правила монастырско­го, ну чайком, что ли, угости, ведь ласкою да кротостью святые отцы диких зверей и то смиряли! Так-то, раб Божий, не унывай, и милость Божия не оставит те­бя!” — “А вот, батюшка, я еще бываю в недоумении, когда некоторые из братии хотят что-нибудь дать мне. Не знаю, как мне поступить в моем положении, брать или не брать?” — “Если это не связано с нарушением монастырского устава и делается исключительно по братской любви, а не по другим каким-либо недобрым побуждениям, то прими и поблагодари Господа и бра­та. Однако отнюдь это принятие не должно быть при­чиною или следствием примирения, и самому надо за собою смотреть усердно, чтобы к таким дарам не при­стращаться; при каждой возможности, если и у тебя что-нибудь появится, раздавай!” — “А вот случается иногда, батюшка, такое неловкое положение. Кто-ли­бо из братии к тебе очень расположен и против тво­ его желания старается тебе благодетельствовать. Но вдруг совершенно неожиданно, без всякой видимой на то причины он изменяет свое отношение к тебе. Ты начинаешь смущаться, раздумывать, на что и за что он может сердиться, ищешь в себе причин этого и не находишь и все более и более смущаешься. Как тут быть и что предпринять?” — “В подобных случаях, чтобы успокоиться и избежать их, надо непременно все упование свое возложить на Бога и в Нем одном искать себе утешения и отрады. Тогда и ко всяким братским отношениям будешь относиться равнодуш­но и хладнокровно и обрящешь для себя мир душев­ный”. — “Еще, батюшка, вот что меня приводит в сму­щение: ведь я, до поступления моего в Валаамскую обитель, в течение шести лет все собирался на Афон, а попал сюда. Так меня и беспокоит помысел, не луч­ше ли было бы там, на Афоне, для спасения души?” — “Полно, раб Божий, смущаться! Если бы была на то воля Божия, то и был бы ты там. Разве мало наших русских там подвизается? Значит, им и жребий от Бо­га назначен именно там спасаться, а нам с тобою Бог судил здесь. Я вот в свое время тоже все предполагал на Афон уехать, а преподобные послали сюда. Благо­дарю Царицу Небесную, Она меня во все время моей жизни не оставляла! Недостоин я, грешный, такой Ее попечительное! Не знаю, что я сделал доброго? А вот привел меня Бог сюда, живу и утешаюсь”. При последних словах старец сотворил истово крестное знамение и обратил свой взор, полный любви и слез, к иконе Богоматери, пред которой всегда теплилась лампадка.

Разрешив свои недоумения, дерзнешь иной раз спро­сить старца и об его личной жизни: “А что, батюшка, не бывает вам скучно в те дни, когда скитяне уходят все в монастырь, например в большие праздники?” Как бы в некоем изумлении взглянув на собеседника, старец, вздохнув, сказал: “Я своей кельи не проме­няю и на царские хоромы! А Утешительница моя вот, Царица Небесная!” — и снова со слезами умиления смотрит на икону.

Наконец, видимо утомленный продолжительной бе­седой, отец Никита склоняет голову на грудь, и глубокие вздохи слышатся оттуда. Тогда только поймешь, что пора же тебе наконец уходить и дать покой подвижни­ку. Может быть, пришло ему время и правило свое ке­лейное совершать. “Ну, простите, батюшка, и благосло­вите, мне время в монастырь идти!” — “Господь благословит тебя, раб Божий, спаси тебя Господи, что посетил меня. Спасайся и меня, окаянного, поминай когда в своих молитвах!” Опять три обычных поклона перед святыми иконами и еще раз его любвеобильное: “Спасайся, брат, с Богом!” И так все ласково, привет­ливо! Ни тени неудовольствия или досады, а ведь ясно видно, что устал человек, может быть, и ночь не спал. Ну, думаешь, теперь он отдохнет немного, до вечерни еще больше часу осталось. Да! Это нам так думается, что мы — за дверь, а старец — на отдых, но это далеко не так. Если день праздничный, то, выйдя от отца Ни­киты, видишь то там, то сям фигуры монахов или по­слушников. Зачем они здесь? Это так же, как и ты, страждущие от различных горестей и сомнений пришли искать советов и утешений старца.

И шла братия к старцу, как к отцу, и в важных, серь­езных случаях жизни, и в маловажных — всё и всех он выслушивал, всё с молитвою обдумывал и давал всех удовлетворявшие ответы. “Только, — говорил он, — если уж пришли ко мне, худоумному, за советом, то уж, ради Бога, и исполняйте, что говорю, ибо не от себя говорю я, а от Святого Писания (а оно от Духа Святого), от святых отцов и учителей Церкви и ино­гда лишь от собственного опыта. Даже если что и от себя говорю, то верю, что Господь, посылающий ко мне нуждающихся, не оставляет и меня, грешного, без наставления, как помочь им. Я очень грешный человек и непотребный, но ведь и Валаам и Каиафа пророчествовали по повелению Божию. Если идете за советом, то уж и исполнять его надо, а так себе ис­кушать Бога грешно!”

В будни посетителей у отца Никиты, конечно, бы­вало гораздо меньше, и вот эти дни он и проводил в молитвенных трудах и келейных поделиях, делая для себя все сам. В праздники же для келейной молитвы ему оставалась только ночь, и большая часть ее на то и уходила. Перед полунощницей (в понедельники или другие дни после праздников) случалось кое-кому из скитян и очень рано встать (в два часа ночи и раньше). Не спится, ну и пойдешь в ожидании четырех часов (когда в скиту начинается молитва) погулять кругом острова. Проходишь мимо избушки отца Никиты и слышишь, что он уж молится, громко читает или даже поет иногда. Значит, он или совсем не ложил­ся, или встал чуть не в полночь: верно, накануне за посетителями не поспел своего правила выполнить, вот теперь и трудится. А может быть (да действитель­но так и было), он и всегда ночью вставал молиться. Подивишься только, откуда силы у старца?! Поистине Бог был с ним!

Но от церковных служб уж ничто и никто не мог его отвлечь — ни работа, ни посетители. Засидишься ино­гда у него за беседою и не заметишь, как и время прой­дет, ударят к вечерне. Старец тотчас же встает, кре­стится: “Ну прости, брат [или отец], пора в церковь; Господь завет нас, пойдем-ка помолиться. А там, если нужда есть, и после вечернего правила, с помощью Господа, посоветуем!” Очень он высоко ставил и це­нил церковную, общественную молитву!»

Вот простой бесхитростный рассказ одного из мно­гих посетителей почившего старца из числа братии Валаамской обители.

А вот такой же рассказ мирского посетителя — сту­дента СПб Духовной академии.

«...Мы втроем — я, товарищ мой и отец иеродиа­кон 3. — направились к келье отца Никиты. На стук и воззвание отца 3. никто нам не отвечал. Мы, опеча­ленные, хотели было уже возвратиться к лодке, думая, что старцу не угодно принять нас, но отцу 3. пришла мысль поглядеть отца Никиту у озера, раскинувше­гося у нас внизу под самыми ногами. Действительно, старец оказался там: он мыл там что-то. “Отец Ники­та, — воскликнул отец З.. — иди, принимай гостей!” Признаться, я как-то всегда боялся различных схим­ников, прозорливцев, подвижников. С одной стороны, хотелось посмотреть и поговорить с ними, а с дру­гой — совесть-то загрязненная, храбрая при падениях и трусливая при расплате, дрожала, как осиновый лист перед грозой. “А ну, как станет обличать вслух?!” — “Ну что же? — говорил другой голос, — умел кататься, умей и саночки возить!” Но это было плохое утешение. И воображение рисовало мне стро­жайшее аскетическое лицо со сжатыми губами, сер­дитые пронзительные глаза, блестевшие из-под густых насупившихся бровей, глубокие складки у корня носа, глухой правосудный голос...

Каково же было мое приятнейшее разочарование, когда снизу послышался такой добродушный, смирен­ный голос, что воображаемая картина почти тотчас же стушевалась. “Сейчас, сейчас, — долетали до нас тихие, ласковые слова, — вот поднимусь по лесен­ке”. — “Может быть, мы лучше сойдем туда к вам?” — предложил я. “Нет, я сейчас выйду”, — отвечал отец Никита, шагая медленными старческими ногами по крутой и длинной лестнице... И вот он около нас... Только один взгляд его — и последние остатки тру­сости растаяли, как утренний иней под теплым сол­нышком. Такая ласковость, теплота и добродушие — короче, христианская любовь светилась в каждой морщинке лица отца Никиты и лучистых невинных голубых глазах его, что я сразу был без оружия побеж­ден им.

“Вот вымыл себе балахон, высушил его и опять на­дел, — сказал он, указывая на белую верхнюю одежду свою. — Присаживайтесь-ка!” — все также тихо, ла­сково, старчески-добродушно пригласил нас отец Ни­кита, оглядываясь на скамейку. Мы вчетвером с ним сели. Познакомились, объяснили, где мы учимся, как попали на Валаам и к нему в гости. “Ты бы, отец Ники­та, сказал чего-нибудь нам в назидание”, — попросил затем отец 3. “Да что же я вам скажу? Вы и без меня все то знаете, что и я, да еще больше”. — “Ну-у! —про­тянули мы в один голос, возражая на это, — мы что? Если и знаем малость, то только умом, а вы опытно переживший здесь все. Это совсем иное дело!” — “Кто его знает? Трудишься вот, трудишься помаленьку, а угодны ли Богу-то твои труды? Ну, а все же благо­дарение Ему, Создателю, и за это”. — “Да как же так? Ведь вы подвизаетесь же? Значит, должны надеяться на милость Божию, на угодность пред Ним?” — “То правда! Все-таки нужно надеяться на Его милосердие, а вот ручаться, угоден ты Богу или нет, не можешь! Ну, а все равно благодари знай Господа! Сделал — благодари! Получил милость от Бога — опять благо­дари. Скорбь ли нашла, не выходит твое дело — не падай духом, опять благодари, видно, это для нас же лучше. Господь и Промыслитель знает, что творить, Он и скорбь посылает для нашей же пользы, поэто­му благодари и радуйся!” И все лицо его, радостное, кроткое, благодатное, светилось тихим умилением. Явно было, что духовная радость и благодарение Бога за все (как пишет апостол Павел в 1 Сол. 5,16,18) есть основное настроение у отца Никиты. А такое состо­яние показывает высокую степень духовного роста, это говорит уже о муже, достигшем меры возраста Христова, насколько это возможно на земле. И сколь­ко раз после отец Никита говорил мне с товарищем о терпении скорбей и о благодарении Бога. Тогда мне казалось это простым общим местом. Но потом понял я, что недаром предупреждал меня старец о скорбях. Да и мало ли их еще впереди?!

По дороге в трапезу товарищ мой сказал отцу Ники­те: “Вот как-то нервничаешь, раздражаешься на людей и сердишься на них... А ты старайся не гневаться... Смиряй себя... А главное — молись за обижающего, тогда и сам будешь любить его, и он тебя будет любить. Вот и все тут”.

На другой день утром были мы у литургии... Отец Никита стоял за клиросом. И не раз, смотря на него, я видел, как он стоял с опущенной головой и с закры­тыми глазами, внимая совершавшемуся, молясь Богу духом, без крестов. Кончилась литургия... Мы вышли из церкви. Шел мелкий осенний дождь. “Ах жалко, погода-то скверная! — сказал один из иноков, — рабо­тать на огороде нельзя будет”. В это время выходил из церкви отец Никита... “Слава Тебе, Господи! — тихо произнес старец, смотря на небо и осеняя себя кре­стом. — Ишь, ведь Господь благодати послал: теперь ведь мужичкам-то дождь вот как нужен!” И как это было непохоже на ранее высказанное другим иноком: тот о себе, а отец Никита о других; у того недовольство погодой, а у этого благодарение! И опять вспомнил я слова отца Никиты: “И в скорбях благодарите Гос­пода!” При расставании отец Никита еще раз сказал нам, чтобы мы прощали друг другу обиды. Когда же я указал на пример Христа, изгонявшего торгующих из храма, то он ответил: “Тут тайна Божественная! Объяснить я вам не умею: этого нам сейчас не понять вполне; выше нашего разума действия Господа! Но ведь Христос ясно учит в других местах о прощении обид”. Вот как, подумал я, праведные люди в высшей степени аккуратно относятся к толкованию и изъяс­нению слова Божьего и дел Спасителя! Несомненно, чтобы понять все дела и поступки Христа, мало одного человеческого рассудка, нужно, по апостолу, иметь ум Христов (1 Кор. 2,16), а мы его не имеем, следователь­но, и разъяснять нашему плотскому уму было трудно и даже невозможно».

Вот впечатления интеллигентного человека-палом- ника и простого монаха-мужичка об отце Никите: и тот, и другой очарованы светлой личностью старца, его добротой, искренностью, любвеобилием и просто­тою. Один задает ему вопросы, касающиеся прямо мо­настырской жизни, практической ее стороны, другой касается вопросов поглубже, помудренее — о проще­нии обид, о подвижничестве — и старец, умудренный Богом, нигде не учившийся, разрешает недоумения того и другого.

О благодатном влиянии о. Никиты на жизнь общав­шихся с ним людей рассказывал помощник гостинника о. Петр.

«Приехал к нам на Валаам средних лет офицер. При­ехал, собственно, не для богомолья, так как он был человек очень мало верующий и к религиозным во­просам относился весьма равнодушно, как и сам он после об этом говорил. Цель его поездки была пораз­влечься и полюбоваться красотой дивного и живопис­ного Валаама. Получив благословение у настоятеля осмотреть скиты и все достопримечательности оби­тели, пожелал прежде всего покататься на лодочке по заливам монастыря и по пути заехать кое-куда в скиты. Меня же командировали сопровождать его и по­казать все интересное. Вот мы с ним и поехали на лодке по заливу. Дорогой мой спутник разговорился со мною по душам. Говорил о том, что жизнь ему ужас­но надоела, цель жизни он давно уже потерял, кругом видит только одну ложь и лицемерие. “Ничего отрад­ного в своей жизни не нахожу; ко всему стал холоден и равнодушен, смотрю на все прямо с каким-то озлоб­лением”, — и так далее, и все в таком же роде говорил мой унылый и разочарованный в своей жизни спут­ник. Осмотрели мы Коневский скит, поехали дальше по заливу в Предтеченский скит. Приехали. Выйдя из лодки и поднявшись на гору, мы осмотрели сначала братские кельи, сад, зашли на минутку в церковь, а за­тем пошли к Кресту, откуда открывался чудный вид на озеро и на острова. Все это произвело на моего спутника приятное впечатление. Затем пошли вокруг острова по дорожке, которая проходит мимо кельи отца Никиты. У меня было давнишнее желание пови­дать старца и побеседовать с ним на пользу. Но как поступить? Я знал, что спутник мой этого не желает и не интересуется этим. Тогда я его осторожно предуп­редил, сказав: “Я вас на несколько минут оставлю, так как думаю зайти для духовной беседы к одному стар­цу”. — “Пожалуйста, пожалуйста! — ответил на мои слова мой спутник. — Сколько угодно говорите, я по­дожду; только уж меня от этого увольте, так как я не имею никакой охоты слушать назидательные расска­зы”. Когда мы подошли к келье, я слегка постучал­ся в дверь, и старец немедленно вышел навстречу. Мой спутник, офицер, не успев еще отойти и как бы невольно обернувшись или заинтересовавшись ви­дом старца-схимника, посмотрел на него. Отец Ни­кита со своей обычной ласковой и приветливой улыб­кой посмотрел на нас и, поклонившись, сказал нам: “Здравствуйте, дорогие гости, добро пожаловать! Зайдите ко мне, убогому, посетите меня, грешного!” Офицер растерялся от неожиданности такой встречи и приветствия, да и я тоже не знал, что делать. Старец, как бы не замечая нашего смущения, еще приветливее приглашал нас посетить его. Мой спутник развел ру­ками и в недоумении, не отдавая себе отчета, покор­но пошел за старцем в его крошечную молитвенную келью. Отец Никита усадил нас, а сам сел перед нами на низенькую скамеечку и, любезно глядя на нас, начал просто и добродушно с нами разговаривать. Я заме­тил, что мой странник, как будто чем пораженный, сделался растроганным. Сказав старцу несколько слов, он вдруг неожиданно залился слезами — откуда толь­ко они взялись у него? Он плакал так, как плачут ма­ленькие дети, когда их кто-нибудь сильно обидит. Тогда отец Никита начал его утешать, говоря: “Не скорбите, а молитесь Господу и Пречистой Деве Бо­городице, и вам будет отрадно”. Но он сквозь слезы, рыдая, говорил: “Батюшка! Батюшка! Ведь я великий грешник!” — “Не отчаивайтесь в своем спасении, до­рогой мой, ведь Господь-то пришел на землю грешни­ков спасти, а не праведников”, — ответил ему на это старец. Я почувствовал, что мое присутствие здесь излишне, и молча вышел из кельи. О чем они говорили, я не знаю, но только спустя довольно порядочное вре­мя вышел мой офицер с лицом, опухшим от слез. Подороге обратно в монастырь он мне неоднократно говорил с изумлением: “Я не понимаю, что это со мной произошло, я в жизни своей никогда так не плакал, как теперь плакал. Этот старец у вас действительно святой человек, и я чувствую, что в душе моей после разговора с ним произошел какой-то спасительный перелом. Теперь жизнь для меня стала иметь смысл, и я знаю, к чему человек должен стремиться, чтобы найти счастье. Без Бога мы делаемся самыми жалкими и несчастными людьми”. Слыша такие слова от своего спутника, я радовался в душе и благодарил Бога, думая, что вот мой спутник, где и не ожидал, обрел он мир своей мятущейся душе и отраду своему сердцу».

 

 

Сборник монаха Иосифа (Шорина) «Ищи утешения в Господе и др.»

 

Ищи утешения в Господе

 

«Иисусе, плавающих кормчий! Иисусе, бурных отишие!» Когда буря страстей, скорбей, недоумение и смущение помыслов поколеблют и смутят душу мою, тогда, Милостивый Владыка, Утешителю скор­бящих, как апостолам Твоим утишивый бурю на море, так пошли утешение в скорбную и смущенную душу мою. Скажи грозно воздымающейся буре помыслов: умолкните, перестаньте, и я верую, что Твоя Боже­ственная благодать, Твой благий Промысл остано­вит, утишит всякую бурю, и печальная, немощная моя душа успокоится и возвеселится, охраняемая Твоим благим и всесильным Промыслом. [1 апреля 1910 г.]

 

Спеши, брат, к покаянию

 

«Тебе убо возбраняше честных взирания скверн прежде привлеченное сквернение», «на икону бо воззревши благословенныя Богоотроковицы, всех покаявшися прегрешений твоих, всехвальная, преж­них, со дерзновением Честному Древу поклонилася еси» (стихиры на Господи воззвах, минея, служба 1 апреля). Преподобная мати Мария! Благодать Бо­жия, привлекающая грешных к покаянию, как бы ис­пытывая тебя, возбраняет, препятствует тебе войти в Божий храм, чтоб поклониться святому, Животво­рящему (умершие духовно) Древу, чтоб более возбу­дить тебя к спасительной ревности, к сознанию твоих многих прегрешений, между тем как прочие другие к сему свободно допускаются. Как много делала ты новых усилий, но какая-то невидимая сила тебя не допускала, отревала назад. Не так ли бывает со мно­гими грешниками? Совесть, пробужденная благо­датью, зовет душу: оставь грех, иди покайся, пока не ушло благоприятное время спасительного покаяния, пока смерть не похитила тебя, беспечную и неради­вую! Но сколько бывает различных препятствий, отвлекающих от покаяния: и мир, и диавол, и самый обольстительный грех, как бы составивши с собою союз, сему крепко сопротивляется. Но что делает пре­подобная Мария? Истомившаяся, отреваемая толпою назад, удаляется в притвор и в чувстве глубокого сер­дечного сокрушения обращает свои орошенные сле­зами сокрушения глаза на икону благословенной Богоотроковицы — надежде кающихся грешников, изливает пред нею теплые слезы, кается во всех со­грешениях своих и тогда уже невозбранно входит в св. храм, с любовью покланяется Животворящему Древу, веруя получить прощение, ради Пречистой Христовой крови, обагрившей сей Святой Крест. И мы, братия, поревнуем сему примеру и, несмотря на множество своих грехов, ни на какие препятствия, поспешим в объятия спасительного покаяния, ника­кими грехами не одоленного. [1 апреля 1910 г.] Продолжим для нравственного назидания мысль о препятствии святой Марии. Эта преграда сра­зу разорвала гордиев узел страстей и привлекла ее к решительному, неизменному покаянию. Если бы сего не сделала спасительная благодать, то не осталась ли бы еще она на многие годы в сей па­губной мерзкой губительной страсти? Не так ли случается со многими? Обольстительный мерзкий грех, связавши своими крепкими узами человека, не дает никакой свободы, никакой надежды, чтобы хотя мало возникнуть от его мучительства. Но вот Спаси­тельная благодать, немощная врачующая, посылает нерадивому грешнику Крест скорбей — лишение славы, бедность, болезни, незаслуженные поноше­ния от людей, запрещения, эпитимии; и человек, переменившись, вступает в объятия Спасительного покаяния, взывая: «Отче! согреших на небо и пред Тобою», «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей». И после такого решительного покаяния святая Мария была томима желанием прежних предприятий в течение семнадцати лет, несмотря на то, что жила в дикой, лишенной всяких удобств пустыни, питаясь кореньями и травами. Так и всяко­му грешнику обратившемуся приходится томиться от впечатления и воспоминания прежних страстей и иногда снова плакать и сокрушаться о своих не­вольных поползновениях, иногда так долго, даже до последнего издыхания. О злой, обольститель­ный грех! Ты минутно услаждаешь, но часто всю жизнь оскорбляешь и смущаешь. Чрез 17 лет борьбы с предприятиями и помыслами в пустыне преподоб­ная Мария, последние 30 лет покрываемая Божией благодатью, успокоилась, умиротворилась, полу­чивши надежду всесовершенного прощения. Будем и мы благонадежны в милости Божией, веруя, что спасительные страдания Христовы, труды спаситель­ного покаяния будут нам ручательством милости Божией. Ибо Господь говорит чрез пророка: Не хощу смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему (Иез. 33,11). [3 апреля 1910 г.]

 

⇐ Предыдущая28293031323334353637Следующая ⇒

Поделиться: