ВСЕГДА РАДУЙТЕСЬ, НЕПРЕСТАННО МОЛИТЕСЬ, ЗА ВСЕ БЛАГОДАРИТЕ

Схимонах Николай (Монахов) (1876-1969)

 

Материалом для составления жизнеописания схимо­наха Николая послужили его «Записки», которые хранятся в рукописи в архиве Валаамского монасты­ря; машинописный вариант имеется в Псково-Пе­черской обители. Впервые они были опубликованы в журнале «Русский паломник». Частично «За­писки схимонаха Николая» опубликованы в труде «У “пещер Богом зданных”». Особую значимость для раскрытия служения и духовного подвига стар­ца имеют воспоминания его келейника иеромонаха Кенсорина и других свидетелей подвижнической жизни о. Николая.

Схимонах Николай (в миру Василий Павлович Мо­нахов) родился 22 июля 1876 г. в Санкт-Петербурге в купеческой семье. Когда мальчику исполнилось четыре года, его мать рассталась с отцом и вышла замуж во второй раз. В новой семье мальчику жилось очень плохо. «Хотя меня и обижали, и не любили, я все же не печалился. Моей жизнью кто-то руководил, удерживал меня от всего худого, — вспоминал о. Николай. — Когда мне было около шести лет, меня отправили в школу, в купеческий приют, что у Волкова кладбища. Там я учился, там и жил. Учился я плохо. В свободное время любил читать краткие жития святых и другие духовные рассказы. Разговор у меня был более о том, как бы спастись и жить на небесах».

В приюте с мальчиком случилось несчастье. Однажды дети, с которыми он играл, втолкнули его в темную пустую залу, Василий взглянул на окна и увидел в каж­дом беса в полный рост. Вид их был так ужасен, что мальчик, закрыв глаза, закричал. После этого видения Василий стал сильно заикаться, и у него сошел с места левый глаз. «Заикание я просил у Господа исцелить, а глаз у меня так и остался навсегда. Господь не оставил меня, стало лучше, а сейчас и совсем мало заикаюсь. После этого видения я стал еще хуже учиться, так что учителю пришлось помучиться со мной. Я хочу сказать и знаю, что ответить, но перед учителем не могу. Скажу слово и опять молчу. Слова вертятся в голове, а сказать не могу. Скорбел я очень, что плохо учусь, и просил у Господа помощи на учение, но помысел говорил мне: “Читать про себя умеешь и писать, и довольно; в мона­стыре не нужно очень грамотному быть, так проживешь до смерти”. Меня эта мысль всегда утешала. <... > Уче­нье у меня не шло, в голове только и было, как бы уйти в монастырь, и спасаться, и молиться за всех».

После второго класса мать забрала Василия из при­юта. «Жить мне было очень плохо. Спал я на полу, был у своей матери как слуга. Не любила она меня. В это время было мне 12 лет. Питался я у них тоже плохо. Но вот знакомые пожалели меня и отправи­ли в ученье в мальчики-портные; однако там не стали держать меня. Пришлось просить хлебца, а то голод­ный был».

Достигнув совершеннолетия, Василий Монахов по­ступил на работу в Синодальную типографию. В эти годы он посещал духовные собеседования, проводив­шиеся по вечерам в храмах города, ходил в Андреев­ский собор на Васильевском острове. Чтобы Васи­лий не уехал на Валаам, куда он с детства стремился, мать забрала у него паспорт и спрятала.

Далее юноша устроился на завод «Сан-Гали», где проработал недолго. После увольнения с завода у Ва­силия на руках оказался паспорт. Горячо помолившись перед чудотворной иконой Божией Матери «Всех скорбящих Радость», Василий решил оставить мать и отправился туда, куда его душа стремилась больше всего.

Об этом времени старец вспоминал: «Приехаля на Валаам... На душе у меня было так легко и весело, точно я вылетел из клетки, такое у меня было чувст­во тогда. Игумен отец Гавриил принял меня. Это было в 1900 году. Работать назначили на общих послуша­ниях, у нарядчика отца Саввы. Там выгружал я дро­ва и прочее. Потом отец Савва свел меня к игумену благословиться, одеть меня в послушники. Поставил меня в трапезную, при рабочем доме у конюшен».

Спустя несколько лет Василий был отпущен домой в отпуск. Приехав к родственникам в Санкт-Петер­бург, он узнал, что мать его тяжело больна и находится в больнице. Он навещал ее вместе со своим братом Борисом. «Нашим посещением мать всегда утеша­лась. Наконец мать благословила меня идти в мона­стырь и взять с собой брата, но он не захотел».

Примирившись с матерью и похоронив ее, Васи­лий вернулся на Валаам. Как и все вновь прибывшие в монастырь, он исполнял тяжелые монастырские по­слушания: «Нарядчик отец Галактион послал меня на кухню мыть ложки при малой трапезе, затем назначил кубогреем при конюшенном доме. Это было уже при игумене Маврикии. От него я получил и рясофор. По­сле этого я исполнял послушание столовщика при большой трапезе, каменщика при мастерской от икон­ной и книжной лавки и будилыцика».

За сердечную чистоту и простоту Василий был удо­стоен от Бога многих видений, некоторые из них были описаны самим старцем: «Слыхаля, как в мона­стыре говорили и думали, что преподобных здесь нет, здесь пустая рака стоит для воспоминания их, а они сами неизвестно где находятся, может быть, в другом месте, а не под ракой. Я наслушался этого, и мне при­шла такая мысль в голову во время всенощной, когда читали кафизмы. Я сидел на хорах на первой скамей­ке и думал: “Ведь, наверное, нет здесь, в этом храме, преподобных Сергия и Германа, а в другом, наверно, месте, Валаам велик. Раку поставили здесь, в церкви, а их самих нет”. Так размышлял я. Вдруг у меня уми­ление сердца и на глазах показались слезы. Я взглянул на Божию Матерь — образ, который висел на колонне напротив креста, — Ее называют Валаамской Божией Матерью. Около этой иконы увидел я преподобных Сергия и Германа, они стояли у ног Божией Мате­ри: один по правую, другой по левую сторону. Одеты были они в мантии и схимы, на плечах и на груди было написано: “Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас”. В руках они держали свит­ки, лица у них были тощие, глаза голубые, вид был Божественный. Они смотрели на братию, а у меня от радости слезы лились и душа рвалась к небесам. <... > Я посмотрел опять на икону Валаамской Божией Матери, но преподобных Сергия и Германа больше не было, они скрылись. После этого я твердо уверовал, что они положены здесь, где находится рака, и что они во время службы присутствуют с нами и стоят у ног Божией Матери, молятся и смотрят на нас. Препо­добные Сергий и Герман избавили меня от неверия».

В 1913 г. инок Василий, как исправный послушник и известный начальству монастыря своей благоче­стивой жизнью, был направлен игуменом Маврики­ем в Москву на Валаамское подворье. Здесь в 1914 г. наместник монастыря иеромонах Павлин постриг Василия в мантию с именем Борис. Эконом подворья о. Иона назначил его пономарем и звонарем.

На подворье в Москве о. Борис чудесно обрел список с чудотворной иконы Божией Матери «Споручни- ца грешных», о чем о. Николай рассказывал в своих «Записках»: «В воскресенье за поздней обедней на­роду было очень много. Я находился на хорах. Внизу продавали просфоры. Я сошел вниз и увидел около окна на столе против моей кладовки толстую доску, обернутую газетой и завязанную веревкой. Я поду­мал: “Наверное, кто-нибудь оставили придет взять” — и не обратил внимания. Богослужение кончилось, я закрыл церковь. Доска там все так и стояла. Я по­думал: “Верно, кто-нибудь из братии забыл и придет взять потом”. Пошел я обедать. После обеда пришли убираться. На эту доску никто не обращал внимания. Я подошел к доске, а внутренний голос мне говорит: “Возьми это себе в кладовую”. Я развернул доску: она была толстая, черная-пречерная, по гвоздю я дога­дался, что это икона. На ней ничего не было видно. Хотел я снести доску на чердак, но внутренний голос сказал: “Зачем на чердак, ты промой и увидишь, что это такое”. Я взял тряпку, макнул в керосин и начал тереть; понемногу грязь с доски стала смываться, и я увидел корону и лик Спасителя, такой ясный; казалось, будто Он смотрел на меня».

В своем дневнике о. Борис приводит множество чу­десных знамений и исцелений от обретенной им ико­ны. «Монах Валаамского монастыря Ефрем (имеется в виду иеросхимонах Ефрем (Хробостов). — Авт.) одно время томился мрачным состоянием духа, задум­чивостью и рассеянностью. Когда однажды он пришел к себе в келью, на него напал страх, ему представились бесовские чудовища. На другой вечер он вспомнил про святую икону Царицы Небесной, находящуюся у монаха отца Бориса, и пришел помолиться пред сим чудотворным образом. При этом как бы кто невиди­мый положил ему на душу идти к себе в келью и по­ложить несколько поклонов Пресвятой Богородице.

Возвратясь к себе, инок Ефрем помолился Царице Небесной, и к нему снова возвратилось спокойное состояние духа, страх прекратился. Заступница Усерд­ная рода христианского его исцелила от постигшего томления и страха. <... > В ночь на 19-е ноября 1931 г. (по ст. стилю) два благоговейных инока на Валааме да еще одна боголюбивая душа тихо и благоговейно совершали всенощное бдение в своей келье по чину и уставу церковному. Молились они пред дивным глу­бокочтимым келейным образом Царицы Небесной, именуемым “Споручница грешных”. Сия святая икона уже не раз показывала свои милости тем, кто с верою молился пред нею. Так и в этот раз: в этот памятный вечер она явила верным рабам Божией Матери, бла­гоговейно молящимся пред Ее святой иконою, див­ную Свою милость. Спокойно и усердно молились иноки, и вот в половине службы, по обычаю, стали после “Хвалите имя Господне” прикладываться к свя­тому образу. И как-то один из иноков своею мантией слегка, нечаянно, задел за подножку, на которой стоя­ла большая стеклянная лампа, наполненная доверху керосином. Подножка покачнулась, и лампа упала на пол, разбившись на мелкие куски. Стекло от лампы да­леко откатилось в сторону, но почему-то не разбилось. Огонь на фитиле каким-то непонятным образом заго­релся с нижнего конца, а вверху погас. Молящиеся три человека нисколько этим происшествием не смути­лись и, видя, что керосин всюду разлился — и под стол, и под аналой с книгами, а в середине керосина ярко горит фитиль от лампы, — смотрели на это совершен­но спокойно, словно это было самое обыкновенное и безопасное дело, и, не прерывая службы, продол­жали неторопливо и благоговейно молиться. В келье воздух был совершенно чистый и не ощущалось ни малейшего керосинового запаха. Когда они уже кон­чали всенощную, фитиль, догорев, погас; причем сама светильня хотя и не сгорела, но сделалась вся белая и сухая совершенно. По окончании службы инок Бо­рис собрал керосин с полу, которого было так много, что он две большие тряпки, совершенно мокрые от собранного керосина, вынес из кельи и бросил в огонь. Они с шумом и силой мгновенно вспыхнули и ярко­ярко загорелись пылающим пламенем. Уже после службы иноки как бы очнулись и, придя в себя, поня­ли, какой страшной опасности они подвергались, но заступлением Царицы Небесной произошло это чудо и спасение от многих бед. И стали они горячо воссы­лать свои молитвы и благодарения Царице Небесной, заступлением и помощью Которой были спасены от пожара, страха, потери монастырских вещей и вообще всякой неприятности и взыскания со стороны мона­стырского начальства».

На Валаамском подворье в Москве о. Борис пробыл четыре года и перед Первой мировой войной вернулся в монастырь на Валаам.

Во время «календарной смуты» на Валааме старец поддерживал ревнителей старого стиля. С этими со­бытиями связано еще одно чудесное видение о. Ни­колая: «1925 г. 10 сентября. На Валааме было раз­деление старого и нового стиля. Стали принуждать переходить на новый стиль. Многие из братий оста­лись по-старому. Начались суды. Приехало церковное управление; во главе с нашим игуменом отцом Пав­лином был суд; стали призывать по одному каждого из братий. Многих уволили из обители. Пришла оче­редь и моя. Вошел я в комнату, там сидел игумен Пав­лин с прочими из Церковного управления. <... > Они спросили: “Признаешь ли игумена отца Павлина? Будешь ли ходить в собор по новому стилю?” На их вопросы я не мог ответить, у меня в это время точно отнялся язык. Они усомнились и сказали: “Ну, что же ты не отвечаешь?” Я не мог сказать ничего. Тогда они сказали: “Ну иди, раб Божий, и подумай”. Я начал мо­литься Божией Матери, Споручнице моей, в сердце моем: “Скажи мне и укажи путь жизни моей: на какую сторону идти, за новый или за старый стиль? В собор ходить или куда?” И молился я, грешный, Матери Бо­жией во время своего послушания на кухне. Когда я свое послушание вечернее кончил, пошел к себе в келью и подумал в простоте сердца своего: “Что же Матерь Божия не извещает меня?” Но милость Божия не оставила меня, грешного. Она желает всем спасе­ния. Вдруг в келье моей явился собор, такой же, как он и есть, высоты, длины и ширины. Удивился я чудно­му явлению. Как он вошел в мою маленькую келью? Но внутренний голос сказал: “Богу все возможно, нет ничего невозможного”. “Ну вот, надо ходить в церковь, в собор, по новому стилю”. В то время, когда я так раз­мышлял, сверху спустилась завеса церковная, голубая, посредине завесы золотой крест. Собор остался за завесой. Я остался по другую сторону собора; собор стал мне не виден, и внутренний голос говорил: “Иди на старый стиль и держись его”. И слышу женский голос сверху: “Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов”. И во второй раз то же самое повторилось, и в третий раз голос сей: “Если хочешь спастись, держи предание святых апостолов и святых отцов, а не сих мудрецов”. После этого чуда все скрылось, и я остался один в келье. Сердце мое возрадовалось, что Господь указал путь спасения по молитвам Божией Матери».

На Новом Валааме он продолжал послушание по­мощника гостинника о. Луки, которое исполнял с 1917 г. после возвращения с московского Валаам­ского подворья.

Весной 1957 г. монахам Валаамской обители была предоставлена возможность вернуться на Родину. О. Борис первым подал заявление о возвращении и 15 октября 1957 г. прибыл в Выборг, откуда был направлен в Псково-Печерский монастырь вместе с другими иноками Валаамского монастыря. Епископ Псковский и Порховский Иоанн, настоятель Пско­во-Печерского монастыря, постриг его в схиму с име­нем Николай.

После принятия великого ангельского образа о. Ни­колай не вел переписку, с мирянами общался редко. Однако своим жизненным примером и немногочис­ленными высказываниями он учил окружающих вер­шине добродетелей — любви. Протоиерей Александр Соловьев в своем труде «Старчество по учению свя­тых отцов и аскетов» утверждает, что все служение старца выражается в проявлении любви, которая была присуща о. Николаю. О любви были почти все наставления схимонаха. Он часто говорил: «Бог есть любовь, без любви нет спасения». «Братию и па­ломников принимал с великой радостью. Даже многим целовал руки. Всех поучал смирению, послушанию и любви».

Келейник старца, иеромонах Кенсорин, вспоминал, что встречал о. Николай его всегда как ребенок любя­щую мать, с радостью: «Эту радость его нельзя по­нять и передать словами. В нем было много детского: простота, смирение, послушание и необыкновенная, непостижимая любовь».

Иеросхимонах Михаил (Питкевич) так говорил о схимонахе Николае: «Он благодатный старец. Бла­годать дается за великий подвиг, а ему дана за великое смирение и любовь».

Старца Николая можно сравнить с апостолом и еван­гелистом Иоанном Богословом, который всей своей жизнью показал пример самоотверженной любви к Богу и ближним. В последние годы своей жизни апостол говорил только одно наставление: «Дети, любите друг друга». Ученики спросили его: «Почему ты повторяешь одно и то же?» Евангелист ответил: «Это самая необходимая заповедь; если ее исполните, то весь Христов закон исполните».

В продолжение всей своей жизни о. Николай сохра­нял жизнерадостность, всегда благодарил Господа за Его милости, чем исполнял апостольский завет: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите (1 Фес. 5,16-18).

Продолжая афонскую традицию, старец просил тво­рить Иисусову молитву. Сам он особенно молился ночью: «С 11 часов садится в кресло и всю ночь до

5 часов утра сидит и молится, — вспоминал о. Кенсорин. — Я встаю, а он говорит: “Вот теперь мне пора отдохнуть. Господь любит ночную молитву”... Постоянно живя с ним, я чувствовал, как небесный свет озарял келью во время молитвы, душа моя так­же наполнялась неизреченной радостью. После полу- нощницы и церковной службы, напоив старца чаем, я уходил на послушание в пекарню, на просфорню или на общие работы, а он продолжал молиться за обитель, за братий, трудящихся во святой обители, и обо всем мире».

О глубочайшем смирении старца Николая свиде­тельствует следующий случай. Однажды к иеромона­ху Кенсорину приехала мама помогать ухаживать за старцами, и он в шутку сказал: «Сейчас я проверю смирение отца Николая схимонаха». Подойдя к нему, обратился: «Отец Николай, зачем ты обидел мою маму?» «Он тут же, безо всяких оправданий, пал ей в ноги и закричал: “Тетя Зина, прости меня, грешного, что я тебя обидел...” Ему было 93 года. С трудом под­нял и посадил в кресло великого старца. И маме сказал: “Вот видишь, какое глубокое смирение у старца. Ведь у нас скажи какому-то послушнику, что он чем-то про­винился, так он будет оправдываться целый час или тысячу слов скажет в свое оправдание”».

Предчувствуя в 1969 г. Великим постом близкую кончину, схимонах Николай сказал своему келейнику иеромонаху Кенсорину, что это последняя Пасха в его жизни. Старец просил всех простить его и в молит­вах не забывать, постоянно обращаться с сокрушен­ным сердцем к Царице Небесной, Покровительнице монашествующих, совершающих труды и подвиги во славу и спасение мира. На рассвете 7 мая, молясь со слезами и приобщившись в последний раз Святых Христовых Таин, схимонах Николай по окончании Канона на исход души тихо почил. «Он хотел уме­реть на Пасху — так Господь и сподобил преставить­ся в день Преполовения. Сорок дней было ему в день памяти Всех святых, в земле Российской просияв­ших». 9 мая почивший старец схимонах Николай при пении пасхального канона «Воскресения день...» был погребен в пещерах рядом с ранее преставивши­мися валаамскими старцами.

Часть IV

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: