Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Бессмертный принцип вашего существования.



Наш возлюбленный Мастер,

Доген писал:

Изучать Путь — значит изучать себя. Изучать себя — значит забыть себя. Забыть себя — значит быть просветленным во всех вещах. Быть просветленным всеми вещами — значит убрать барьеры между собой и другими. Тогда от просветления не остается следа, хотя само просветление продолжается в повседневной жизни без конца.

Когда мы впервые ищем Закон, мы далеки от его границ. Но вскоре после того, как Закон правильно передан нам, мы — просветленные.

Маниша, это первый день новой серии бесед, посвященной полным лунам. Луна — это древний символ трансформации горячих лучей солнца в прохладные, спокойные, прекрасные лучи. У нее нет ничего своего. Когда вы смотрите на луну, вы видите только зеркало, отражающее солнечные лучи. Эти отраженные лучи точно такие же, как те, что вы можете увидеть, когда солнце отражается в реке.

Луна — это зеркало, но не просто зеркало: это также фактор трансформации. Она делает горячие лучи прохладными, прекрасными. Именно по этой причине луна на Востоке стала самым важным символом.

Эта серия посвящается полным лунам. Мы будем говорить об одном из самых уникальных мастеров — Догэне. Прежде, чем я обращусь к сутрам, вам будет полезно узнать кое-что о Догэне. Эта основа поможет вам понять его очень концентрированные сутры. На первый взгляд они кажутся противоречивыми. Если не знать образа жизни Догэна, они покажутся деревьями без корней, они не могут принести цветы. Поэтому сначала я расскажу о том, как складывалась его жизнь.

Догэн родился в Киото, в аристократической семье, восемьсот лет назад. Его отец был высокопоставленным правительственным министром, и сам он был необыкновенно разумным ребенком. Говорят, он начал читать китайскую поэзию в четыре года.

 

...второй Моцарт. Китайский язык, возможно, самый трудный в мире, поскольку в нем нет алфавита. Он графичен, и, чтобы читать на нем, необходимы годы упорного труда, связанного с запоминанием символов. Для урожденных китайцев это не так сложно, поскольку это входит в их мозг с самого начала; но для тех, кто изучает китайский со стороны... Друзья говорили мне, что на это уходит, по меньшей мере, десять лет, если вы работаете напряженно, и тридцать лет, если вы учите язык как обычный студент.

Понимать китайский язык в четыре года... и не просто китайский, но китайскую поэзию — это еще труднее. Понять прозу на любом языке просто; но у поэзии есть крылья, она летает в далекие пространства. Проза очень обыденна, она очень земная; она ползает по земле. Поэзия летает. Поэзия может намекать на то, чего не может сказать проза. Проза связана с вашим умом, поэзия больше связана с вашим сердцем; она больше похожа на любовь, чем на логику.

В четырехлетнем возрасте Догэн понимал китайскую поэзию — не оставляло сомнений, что он будет необычным человеком. С этого возраста его поведение не было поведением обычного, среднего ребенка; он вел себя как будда — такой безмятежный, такой грациозный; игрушки его не интересовали. Всем детям нравятся игрушки, плюшевые мишки... кому нужна поэзия?

Но, к счастью или к несчастью, когда ему было два года, его отец умер, а когда ему было семь, умерла его мать. Позже, когда Догэн полностью сложился как мастер, он говорил ученикам, что все сочли это несчастьем: «Что будет с этим прекрасным умным ребенком?» Но в глубине сердца он чувствовал, что это был шанс: препятствий больше не было.

Современным психологам это, возможно, будет понятно: вы можете быть взрослым — пятьдесят, шестьдесят, семьдесят лет, — ваши отец и мать уже могли умереть... и тем не менее, психологически они управляют вами. Если вы тихо прислушаетесь к голосам внутри себя, вы можете определить: «Это голос моего отца, или моей матери, или моего дяди, или моего учителя, или священника».

Догэн говорил: «Это был великий шанс — оба человека, которые могли сбить меня с пути, которые любили меня и которых любил я... это было опасно. Они умерли вовремя. Я бесконечно благодарен им, потому что они умерли вовремя, не разрушив меня».

Очень необычно, что семилетний ребенок понимал это. Только в настоящее время психологи открыли, что величайшим препятствием для человека являются отец и мать. Если вы хотите быть абсолютно свободным сознанием, вы должны в какой-то момент отбросить своих плюшевых мишек, игрушки, учения, навязанные вам. Все они навязаны вам с самыми лучшими намерениями, это несомненно; но, как гласит старая пословица, «Добрые намерения ведут в ад».

Добрых намерений недостаточно; нужны сознательные намерения, что бывает очень редко. Найти мать и отца с сознательной медитативной энергией — почти безнадежное дело.

Когда умерла его мать, Догэн переводил с китайского на японский самое значительное буддийское писание, «Абхидхарму» — «Сущность религии». Без сомнений, его ожидало великое будущее. Но когда умерли и его отец, и мать, первое, что он сделал — в возрасте семи лет... это невероятно: он стал саньясином. Даже его ближние, родственники, не могли в это поверить. Догэн говорил: «Я не упустил эту возможность. Если бы мои отец и мать были живы, я, возможно, не оставил бы их в поисках истины». Он стал саньясином и начал поиски мастера.

Есть два типа искателей, заинтересованных в истине. Первые начинают искать писания; такой человек может стать великим интеллектуалом, он может стать гигантом мысли, но внутри будет тьма. Весь его свет заимствован, а заимствованный свет не поможет вам в реальных жизненных коллизиях.

Мне вспомнился один христианский священник, который в каждой проповеди повторял слова Иисуса: «Если кто-то ударит тебя по одной щеке, подставь ему и другую». Все любили его проповеди — он цитировал такие великие слова! Но однажды какой-то человек на самом деле встал и ударил священника по щеке. Священник был в шоке, потому что он только что цитировал Иисуса... но, чтобы спасти положение, он подставил другую щеку. А тот человек, должно быть, был настоящим мятежником: он ударил и по другой щеке. Это было уже слишком!

Священник бросился на этого человека и начал бить его. А тот сказал:

— Что ты делаешь?

Священник ответил:

— Писание заканчивается на второй щеке. Теперь мы с тобой один на один: давай решим этот вопрос.

Заимствованные писания не помогут в столкновениях с реальностью. В жизни приходится сталкиваться с повседневными реалиями. В смерти приходится сталкиваться с высшей реальностью. И заимствованные знания не принесут никакой пользы.

Искатель второго типа не пойдет за писаниями, но начнет искать мастера. Это два разных направления: один ищет знаний, другой ищет источник, который еще жив. Один ищет мертвые писания, другой ищет живое писание, чье сердце бьется и танцует, в чьих глазах вы видите глубину, в чьем присутствии вы можете увидеть собственный потенциал.

Второй тип — это подлинный искатель истины. Первый тип — всего лишь искатель знаний.

Вы можете иметь тонны знаний, и все же останетесь невежественным. Человеку, нашедшему мастера, возможно, придется отбросить все свои знания, чтобы стать открытым и уязвимым для его присутствия — чтобы он мог танцевать вместе с сердцем мастера. В этом танце происходит синхронизация: оба сердца постепенно входят в один ритм. Этот ритм называется передачей. Ничто видимое не передается — ни учение, ни доктрина, — но два сердца, невидимо, начинают созвучно танцевать. Все, что знает мастер, понемногу начинает двигаться, и по этой невидимой колее вливается в сердца учеников, пока не переполнит их.

Догэн, несомненно, проявил разумность, поскольку не обратился к писаниям. Пока его мать была жива, он переводил с китайского на японский «Абхидхарму», одно из важнейших буддийских писаний. Если бы его родители были живы, он наверняка стал бы великим ученым. После смерти родителей он сжег все свои переводы из этого писания, «Абхидхармы».

В это невозможно поверить. Семилетний ребенок обладает таким необычайным пониманием: «Слова не утолят моей жажды. Я должен идти на поиски живого источника, искать человека, который знает не на словах, но имеет подлинный опыт; я должен найти существующего будду».

Поиск мастера — это поиск будды.

 

В тринадцать лет Догэн получил формальную инициацию.

 

Получить инициацию не так просто — нужно доказать свои способности, возможности, потенциал. Нужно доказать, что ты не предашь путь, что время мастера не будет потрачено впустую, что ты будешь ждать бесконечно. Итак, ему пришлось ждать до тринадцати лет, а затем

 

он был формально инициирован в монашество на горе Хайэй, в центре буддийского учения Тендаи в Японии. Несколько последующих лет под руководством своего учителя, аббата Коэна, он изучал школы Махаяны и Хинаяны, различные версии буддизма.

К четырнадцати годам Догэн стал испытывать глубокое сомнение, связанное с одним аспектом буддийского учения.

 

Вот эта сутра, которая потрясла Догэна до самого основания его существа:

 

Если, как говорят сутры, «все человеческие существа наделены природой будды», тогда почему необходимо так напряженно тренироваться, чтобы реализовать эту природу будды, чтобы достичь просветления?

 

Это очень важный вопрос. Если каждый — будда, то узнать это будет самой простой вещью на свете. Если вы — потенциальный будда, препятствия не могут быть значительными; они не могут помешать вам. Ничто не может помешать вам. Розовый куст расцветает розами, из семени лотоса вырастает и цветет лотос. Если в каждом человеке есть семя будды, зачем столько дисциплины? Ему было всего четырнадцать лет, он всего год назад получил посвящение, но эта сутра чрезвычайно смутила его.

Очевидно, что, если быть буддой — наша природа, тогда это должно быть самым простым делом... без всякой дисциплины, без всяких усилий — естественное явление, как дыхание, сердцебиение, как кровообращение в вашем теле. Нет никакой необходимости во всей этой чепухе, которую навязывают людям, чтобы стать буддой, достичь природы будды.

Здесь он покинул своего учителя, потому что учитель не мог ответить ему. Учитель был всего лишь учителем. Он мог научить сутрам, но не мог ответить. Он смог понять огромную важность этого вопроса. Либо буддовость не является природой каждого человека... это некая далекая вершина, для достижения которой вы должны пройти через всевозможные лишения. Но если это ваша природа, то вы можете реализовать ее — не нужно ждать ни секунды. Однако учитель не мог этого сказать, потому что сам он не реализовал природу будды. Он учил буддийским писаниям много лет, но ни один ученик ни разу не сказал: «Эта сутра противоречива».

 

В поисках человека, который смог бы помочь ему избавиться от сомнения, Догэн оказался у другого учителя, Мёдзена.

 

Учителей много. Просто изучить определенную область знания не есть нечто особенное или уникальное. Но найти мастера действительно трудно, потому что они говорят на одном и том же языке — и учитель, и мастер. И иногда учитель может говорить яснее, потому что ему не приходится беспокоиться о собственном опыте. Мастер говорит нерешительно, поскольку знает: все, что он говорит, не вполне подходит, не выражает само переживание... это немного уклончиво.

Учитель может говорить очень смело, потому что ничего не знает. Мастер либо остается в молчании, либо, если он говорит, то говорит с огромной ответственностью, зная, что будет говорить вещи, которые покажутся противоречивыми, хотя на самом деле это не так.

Но каждый учитель хочет, чтобы его считали мастером. Для искателя это создает проблему. Мёдзен тоже называл себя мастером, но время показало, что он не мастер.

 

Несмотря на долгие годы практики под руководством Мёдзена, Догэн по-прежнему чувствовал неудовлетворенность. В возрасте двадцати трех лет он решил отправиться вместе с Мёдзеном в Китай для дальнейшего изучения дзен-буддизма. Покинув корабль, Догэн отправился в монастырь Тянътун, где учился под руководством мастера Вуши.

По-прежнему неудовлетворенный, в течение нескольких последующих лет он посетил множество монастырей. Когда он уже готов был бросить свои поиски и возвратиться в Японию, он случайно услышал, что прежний аббат монастыря Тяньтун умер, и что его преемника Ю-шиня называют одним из лучших китайских мастеров дзен.

 

Он поменял свои планы относительно возвращения в Японию и снова пошел в тот монастырь.

Старый мастер, который был всего лишь учителем, умер, и его преемником стал Ю-шинь — человек, который парил высоко и касался вершин сознания, который нырял глубоко и достиг глубин своего существа, который двигался по вертикали вверх и вниз, который путешествовал по всей территории своего сознания. Именно Ю-шинь оказался человеком, способным ответить на вопрос Догэна, разрешить сомнения, поскольку Догэн все еще не разрешил этот вопрос: если природа будды — наша природа, тогда зачем нужна дисциплина?

Именно Ю-шинь сказал: «Никакой дисциплины не нужно. Никакой дисциплины нет, идти некуда, никакого пути нет... просто будь — безмолвный, спокойный, в самом центре своего существа, и ты — будда. Ты упускаешь это, потому что смотришь и пробуешь везде, кроме своего внутреннего пространства. Ты никогда не найдешь свою буддовость, меняя один монастырь на другой, одного мастера на другого. Иди внутрь!»

Ю-шинь известен как один из лучших мастеров — прекраснейший меч, отсекающий немедленно. Его присутствие, его аромат, его милосердие... Догэн оставался с ним, не задавая никаких вопросов; он просто пил присутствие мастера, атмосферу, климат — утопая в нем.

И всегда приходит момент... Древняя тибетская пословица гласит: «Если ученик готов, мастер появляется». Весь вопрос в готовности ученика. Но ученик может быть готов, только если он встречается с человеком осознания — не с человеком слов, но с человеком опыта, — который был на высочайших пиках и в глубочайших глубинах. И, просто будучи рядом с ним, можно почувствовать эти вибрации, эту прохладу.

Он излучает истину; и если вы готовы, что-то внезапно включается. Все сомнения исчезают — вы знаете, что нашли мастера. Теперь нечего спрашивать. Мастер даст все, что нужно. На самом деле, только из-за бедности языка мы говорим: «Мастер даст это». Истина в том, что, когда вы готовы, это просто падает на вас дождем — мастер не может даже помешать этому. Мастер излучает всегда, просто двери вашего существа закрыты. Поэтому вибрации — а это просто вибрации — возвращаются назад. Если двери открыты, ничто не произносится — и все понятно.

Когда Догэн сам стал мастером, когда Ю-шинь объявил ему: «Теперь перестань играть роль ученика»... в этот момент он ударил Догэна и сказал: «Ты пришел к пониманию; теперь будь сострадателен к слепому человечеству. Не сиди больше радом со мной. Ты — будда. Ты не мог понять только потому, что бродил то туда, то сюда. Затем, сидя со мной, безмолвно... Я ничего не дал тебе. Ты просто стал центрированным, и в этой центрированности заключается внутренняя революция».

Догэн писал: Изучать Путь — значит изучать себя.

 

Да, это необычайно важные слова. Он говорит: «Не спра­шивайте о пути — пути нет».

 

Изучать Путь — значит изучать себя.

 

Путь уводит прочь, и чем дальше вы уходите в поисках, тем больше вы теряете себя. Бросьте все и оставайтесь дома, ничего не делая. Как сказал Басё:

Древний пруд.

Лягушка прыгает,

великая тишина.

Басё просто сидел там, поэтому он написал маленькое сти­хотворение, сидя в безмолвии, ничего не делая:

Лягушка прыгает в древний пруд.

Тихий всплеск, затем — великая тишина.

Мы — тихие всплески в великой тишине. Разница между нами и вселенной не больше, чем между звуком и тишиной.

В каждом храме на Востоке мы использовали разные виды колоколов. И сегодня ими продолжают пользоваться, без вся­кого понимания. Цель в том, чтобы послать вам весть — вы звоните в колокол, из ничего возникает звук. Он отдается эхом в каждом храме, и отзвук становится все тише и тише, и, в конце концов, исчезает. Наше существование есть не что иное, как звук в безбрежном океане тишины.

 

Изучать Путь — значит изучать себя.

 

Не волнуйтесь о пути, просто изучайте себя.

 

Изучать Путь — значит изучать себя.

 

Кто будет изучать себя? Тот, кто собирается изучать себя, уже отбросил самость. Тот, кто изучает себя — это свидетель, ваше реальное «я».

 

Изучать себя — значит забыть себя. Забыть себя означает быть просветленным всеми вещами.

 

Тогда неважно, в какой вы ситуации — любая ситуация сделает вас просветленным. Люди становились просветленны­ми в самых разных ситуациях, какие вы только можете себе представить.

Вопрос в том, отброшено ли эго — тогда вы мо­жете рубить лес или носить воду из колодца, это не имеет зна­чения. В тот момент, когда нет самости — только свидетельствование, безмолвное наблюдение, — вы просветлены от всех вещей.

 

Быть просветленным всеми вещами — значит убрать барье­ры между собой и другими.

 

Быть просветленным просто означает, что нет ни «я», ни «ты». Существует лишь нечто трансцендентное для «я» и «ты», нечто большее, нечто шире и выше.

 

Тогда от просветления не остается следа...

 

В таком маленьком отрывке он сконденсировал так много, каждое предложение могло бы стать писанием.

 

Тогда от просветления не остается следа, хотя само про­светление продолжается в повседневной жизни без конца.

 

Когда вы стали просветленным, это не означает, что вы каждый день должны вспоминать, что вы просветленный; что каждое утро, бреясь перед зеркалом, вы должны вспоминать, что ваше поведение не должно противоречить просветлению. Когда вы становитесь просветленным, каждый ваш поступок автоматически становится осознанным, сознательным. Вскоре вы полностью забудете о просветлении, потому что оно станет вашим телом, вашими костями, вашей кровью, вашим костным мозгом — оно становится самим вашим существом. Теперь о нем не нужно помнить.

Были такие мастера, которые полностью забывали о том, что они — просветленные, потому что об этом не нужно по­мнить. Их мастера били их по голове. Дзенская палка появи­лась в существовании по очень конкретным причинам. Одной из причин было то, что человека, ставшего просветленным, но продолжающего сидеть в безмолвии, приходилось бить, чтобы заставить осознать: «Теперь уходи отсюда! В дорогу! Бери свой велосипед! Что ты здесь делаешь?»

Просветление не случается дважды — одного раза доста­точно. Удар мастера — это награда; он бьет, чтобы напомнить вам: «Теперь уже не обязательно быть рядом со мной».

Есть прекрасные истории...

Махакашьяпа стал просветленным, даже не подходя к Будде. Обычно он сидел вдалеке, под деревом; многие годы он медитировал там. Он стал просветленным... теперь он боялся приближаться к Будде, потому что тот мог узнать об этом. Пришлось Будде самому идти к Махакашьяпе и сказать ему: «Махакашьяпа, не пытайся обмануть меня. Теперь не нужно сидеть под деревом. Вставай и иди! На свете миллионы людей, которые бредут во тьме, а ты сидишь здесь, просветленный. Возьми огонь своего просветления и зажги как можно больше людей».

В глазах Махакашьяпы стояли слезы. Он сказал: «Я пря­тался; кто тебе сказал? Я знаю, что теперь это случилось... Я просветленный, но я не могу подходить к тебе. Я хочу коснуть­ся твоих ног, но делаю этот жест — касаюсь твоих ног — издале­ка, сидя под деревом. Ведь я знаю, что просветленного отсы­лают прочь».

Другой ученик Будды, Шарипутта, сделал это своим усло­вием. Принимая посвящение, он уже был очень известным уче­ным своего времени.

Он сделал это условием:

— Если я случайно стану просветленным, пожалуйста, не отсылай меня прочь. Я хочу всегда оставаться рядом с тобой. Если просветление означает, что мне придется уйти, я не стану просветленным; так что это зависит от тебя.

Будда сказал:

— Не волнуйся. Сначала стань просветленным, а там по­смотрим.

Он сказал:

— Нет, я хочу, чтобы ты обещал. Рядом с тобой просветле­ние неизбежно. Но если ты не пообещаешь мне, ты будешь препятствием для моего просветления.

Будда сказал:

— Ты ставишь меня в трудное положение. Если все начнут говорить: «Не отсылай нас прочь», что я буду делать?

Уже десять тысяч саньясинов ходили с ним от одной де­ревни к другой. Он сказал:

— Шарипутта, ты такой великий ученый, ты должен пони­мать. Просветление — это не только просветление, но также и великая ответственность. Ты пришел к реализации высшего покоя, радости, блаженства. Теперь твоя ответственность в том, чтобы поделиться ими, пойти как можно дальше. Теперь нет смысла сидеть возле мастера.

 

Тогда от просветления не остается следа, хотя само про­светление продолжается в повседневной жизни без конца.

Когда мы впервые ищем Закон — под «законом» он имеет в виду высший закон существования — мы далеки от его границ. Но вскоре после того, как Закон правильно передан нам...

 

Я уже объяснял вам, что такое передача: она происходит не через слова, но через присутствие. Именно через близость — в доверии, в любви нечто перепрыгивает из внутреннего су­щества мастера и зажигает вас. Это квантовый скачок созна­ния. Это почти как две свечи: одна горит, другая не горит. Ес­ли вы поставите их рядом, наступит момент, когда пламя зажженной свечи перепрыгнет — вы можете увидеть этот пры­жок, — и вторая свеча тоже начнет гореть. А горящая свеча ни­чего не теряет. Незажженная свеча несла в себе возможность, потенциал; нужен был только подходящий случай.

Мастер — это шанс.

 

Когда мы впервые ищем Закон, мы далеки от его границ. Но вскоре после того, как Закон правильно передан нам, мы — про­светленные.

 

Каждый человек — будда: либо пробужденный, либо спя­щий. Существует лишь это небольшое различие; в остальном никто не ниже и не выше. Нет ничего плохого в том, чтобы быть спящим буддой — это ваш выбор. Чуть более глубокий сон никому не повредит — только не храпите, потому что это помешает сну других людей.

 

Католический священник был в очень трудном положении. Один старик, самый богатый член его конгрегации, всегда си­дел напротив него, и обычно он приходил со своим маленьким внуком. И как только начиналась проповедь, этот старик на­чинал храпеть. Священнику это ужасно мешало, но тот чело­век был так богат и так много жертвовал церкви, что он не мог сделать ему замечание. Однако, с этим нужно было как-то по­кончить — иначе рано или поздно все начнут спать, храпеть, когда он им проповедует. Эту болезнь нужно было остановить.

Он решил попробовать один способ. Когда люди выходи­ли из церкви, он отвел мальчика в сторонку и спросил его:

— Можешь ли ты сделать кое-что во славу Божию?

Тот сказал:

— Я никогда ничего не делаю без денег. Я не знаю ни Бога, ни его славы — только деньги. — Настоящий сын делового че­ловека.

Священник сказал:

— Хорошо. Я дам тебе четверть доллара, если ты не дашь старику спать. Когда он захрапит, буди его — просто пни коле­ном.

Мальчик сказал:

— Деньги вперед, потому что я ничего не делаю без аванса. И если старик узнает, будут неприятности. Так что лучше за­плати вперед, я рискую.

Священник дал ему четверть доллара. В следующее воскре­сенье, как только старик начинал храпеть, мальчуган пинал его, чтобы разбудить. Старик спросил:

— Что с тобой случилось? Ты всегда сидел тихо. Ты давно уже ходишь со мной.

Мальчик сказал:

— Это бизнес.

— Что ты имеешь в виду?

— Я получил четверть доллара за то, чтобы не давать тебе спать.

Старик сказал:

— Тогда все просто: я дам тебе полдоллара за то, что ты не будешь мешать мне спать.

Мальчик сказал:

— Хорошо; только деньги — вперед.

Старик дал ему полдоллара, и мальчик перестал будить его. Проповедник подавал ему разные знаки: «Сделай что-нибудь!» Но мальчик закрыл глаза, как будто бы он погрузил­ся в глубочайшую медитацию.

Выйдя из церкви, священник поймал мальчика и сказал:

— Ты очень хитрый. Ты взял деньги вперед, и половина проповеди прошла прекрасно. Почему же потом ты стал себя так вести — как будто ты медитировал? Я много лет смотрел на тебя — ты никогда не закрывал глаза.

Он сказал:

— Вы не поняли: бизнес есть бизнес.

Священник спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Старик дал мне полдоллара. Естественно, мне пришлось прекратить. Если вы готовы дать мне в следующее воскресенье доллар... Но это всегда рискованно: старик может дать мне два доллара.

Священник подумал: «Это не так-то просто для бедного пастора. Цена все время будет расти, потому что этот старик богат, он может дать сколько угодно». Он подумал: «Лучше поговорить со стариком», и сказал ему:

— Я не возражаю против вашего сна, потому что сон, со­гласно священному писанию, не является грехом. Вы можете спать. Но храп... согласно священному писанию, это тоже не грех, но он мешает другим спящим. А вмешиваться в чужую жизнь определенно безнравственно. Многие люди спят, я знаю. Но кто ходит в церковь? В церковь приходят до предела уставшие люди, чтобы хотя бы утром поспать хорошенько. Вы мешаете им. А этот мальчик наверняка станет отличным биз­несменом. У него уже получается... он требует плату вперед.

Старик сказал:

— Состязаться со мной бессмысленно — я заплачу любую цену, которая потребуется. Но, ради Бога, дайте мне поспать — и я буду храпеть. Это мое прирожденное право.

В этом вся разница между вашей сущностной буддовостью и вашей храпящей буддовостью. Просто тряхните хорошень­ко...

Вы будете удивлены, узнав, что было две группы христиан: одних называли квакерами, а других — шейкерами. Квакеры в своих церквях дрожали, чтобы не заснуть (англ. quake — дро­жать), а шейкеры, или трясуны, чтобы не заснуть, тряслись (англ. shake — трястись). Я думаю, эти две группы, почти ис­чезнувшие, представляют самую существенную часть любой религии. Христианство стало беднее из-за упадка этих двух групп.

Если тряской вы можете помочь своему будде проснуться, это прекрасно. Что в этом плохого? Что вы делаете во время Динамической медитации? Это просто смесь тряски и дрожа­ния.

Скоро вы войдете в нашу вечернюю медитацию и увидите, что никто и никогда не нарушал сон так сильно — и не только свой собственный: на многие мили вокруг никто не может уснуть. Мы призваны всех сделать буддами.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Забыть себя — вспомнить себя:

это два разных пути, или они, в некотором смысле, одинако­вы?

 

Это одно и то же, просто выражения разные. Можно выра­зить что—то позитивно; можно сказать то же самое негативно. Но говорится одно и то же. Если вы вспоминаете себя, самость исчезнет. Чем больше вы помните, тем больше будете обнару­живать, что вас нет.

Забывание себя — это то же самое. Вы за пределами себя; не цепляйтесь за свое «я», за свое эго, за свою личность. Просто перестаньте цепляться к этой пещере, выйдите из нее, и все не­бо — ваше. Расправьте крылья и летите навстречу солнцу, как орел.

Во внутреннем небе, во внутреннем мире свобода — высшая ценность; все остальное вторично — даже блаженство, экстаз. Там тысячи цветов, и им нет числа, но все они возможны толь­ко в атмосфере свободы.

Прежде, чем мы войдем в нашу медитацию, я должен раз­будить тех, кто до сих пор крепко спал.

 

Додоский и Нердский сидели в местной тюрьме за нару­шение общественного порядка, пьянство и неподчинение влас­тям.

Утром сержант Крапский привел парней на большое поле, где они должны были выполнять принудительные работы.

— Ну вот, ребята, — сказал полицейский. — Как я уже гово­рил вам, вы можете начинать копать эту канаву.

Он вручил им по лопате, сделал рукой широкий жест, ох­ватывающий ближайшие пять-шесть гектаров, и удалился.

Нердский некоторое время смотрел по сторонам, затем по­вернулся к Додоскому и сказал:

— Какую канаву? Я не вижу здесь никакой канавы!

 

... А кто-нибудь из вас видит?

 

Ковальский проводил свой отпуск в небольшом городке в Итальянских Альпах. После нескольких одиноких ночей он почувствовал, что ему нужна женщина. Он спросил у местного бармена, как найти в городе девушек.

— У нас нет проституток, — ответил бармен. — Священник ни за что не позволил бы это. Но то, что вам нужно, можно найти.

— Что я должен для этого сделать? — спросил Ковальский.

Бармен объяснил ему, что высоко в горах есть пещеры.

— Пойдите туда, когда стемнеет, — сказал он, — и крикните: «Ту-ту!»

Если девушка ответит вам: «Ту-ту!», договаривайтесь о встрече. Если она занята, она не ответит.

Всю ночь Ковальский ходил по горам, и его «Ту-ту!» раз­давалось то в одной пещере, то в другой, но без всякого успеха. В конце концов, он решил вернуться в город и напить­ся, но у подножия горы он увидел пещеру, которую не заметил раньше.

— Ту-ту! Ту-ту! — крикнул он.

— Ту-ту! Ту-ту! — явственно донеслось в ответ.

Ковальский бросился в пещеру — и его сбил поезд!

 

Джимми со своими дружками, Билли и Сэмми, заблуди­лись в пустыне. Они брели наугад почти два дня, едва не уме­рев от жажды, и, наконец, вышли к женскому монастырю. Они постучали в дверь. Выглянула мать-настоятельница.

— Воды, воды! Пожалуйста, дайте нам воды! — простонали они.

— О нет, — сказала монахиня. — У нас здесь уже бывали мужчины. Если вы хотите войти за водой, вам придется позво­лить нам отрезать ваши гениталии.

Три парня убежали обратно в пустыню. Но через два дня они поняли, что все равно им суждено умереть, так не все ли равно? Они вернулись в монастырь и сказали, что принимают условие.

Их ввели внутрь, и старшая монахиня отвела Билли в дру­гую комнату. Последовал короткий вскрик, и монахиня верну­лась за Сэмми. Она отвела его в другую комнату, и оттуда раз­дался другой крик, гораздо пронзительнее и протяжнее первого. Когда монахиня пришла за Джимми, он дрожал от страха.

— Минуточку! — воскликнул он. — Как вы отрезали им чле­ны?

— Очень просто, — ответила монашка. — Мы спросили у них, кто они по профессии. Первый парень — мясник, так что ему мы отрезали ножом. Второй — плотник, поэтому ему мы отпи­лили.

В этот момент Джимми начал истерически смеяться, а из глаз его покатились слезы.

— Что в этом смешного? — спросила монахиня.

— Со мной у вас будут проблемы, — смеялся Джимми. — Я работаю мороженщиком!

 

Ну вот... все проснулись.

Ниведано...

Ниведано...

Будьте безмолвны...  закройте глаза...

Почувствуйте, как будто вы замерзли.

Войдите внутрь.

Чем глубже вы сможете войти, тем сильнее вы ощутите свою природу будды.

В глубочайшей точке вы — высшая реальность:

бессмертная, вечная, со всеми благословениями, какие только можно представить.

Не упускайте возможность.

Это самая простая вещь на свете — войти внутрь... потому что это — ваш дом.

Вам не нужно даже стучать в дверь.

В действительности, внутри нет дверей.

Это открытое пространство, открытое небо.

Но узнать это открытое небо — значит реализовать

бессмертный принцип вашего существования.

Глубже, глубже и глубже...

 

Пейте этот сок жизни, пока ваше сердце не наполнится.

И запомните этот покой, это безмолвие, это блаженство.

Весь день, что бы вы ни делали, не забывайте о нем.

Пусть оно остается, как подводное течение.

И мало-помалу оно изменит всю вашу жизнь.

 

Сделай это яснее — абсолютно ясным,

Ниведано...

Расслабьтесь,..

отпустите себя...

как будто вы умерли.

Однажды вы умрете.

Это просто репетиция.

Покиньте тело, забудьте ум...

и двигайтесь так глубоко, как только можете, как стрела...

быстрая, попадающая прямо в центр.

Это будда.

Ниведано...

Вернитесь.

Но вернитесь буддами,

прекрасно зная свое бессмертное существо.

Посидите несколько секунд,

чтобы вспомнить

пространство, которое вы прошли,

центр, которого вы коснулись.

Пусть это станет вашим дыханием,

пусть это станет вашим пульсом.

 

Быть буддой так просто,

вам не нужно никуда ходить.

Вы должны перестать ходить куда-либо

и просто быть внутри себя.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

— Можем мы праздновать десять тысяч будд?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

 

Глава 2

ДРОВА И ПЕПЕЛ

Полная луна;

Бесчисленные звезды; небо

темно-зеленое.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн продолжает:

 

Когда мы смотрим из нашей лодки назад, на бе­рег, у нас возникает ошибочное чувство, как будто берег движется. Но когда мы внимательно смотрим на нашу лодку, мы обнаруживаем, что, на самом де­ле, движется она. Точно так же, когда мы смотрим на все вещи с обманчивой идеей, что наше тело и ум отделены друг от друга, мы по ошибке считаем, что врожденный ум и природа вечны. Но когда мы прихо­дим к пониманию того, что наше тело и ум неразде­лимы, мы ясно видим, что все вещи не имеют суб­станции.

Дрова, сгорая, становятся пеплом; пепел никогда не превращается обратно в дрова. Тем не менее, мы не должны рассматривать дрова как предшествую­щее, а пепел как последующее. Мы должны понять, что дрова находятся в состоянии дров безотноси­тельно «раньше» и «позже». Пепел находится в со­стоянии пепла безотносительно «раньше» и «позже».

Мы можем вернуться к жизни после нашей смерти не более, чем дрова могут стать дровами после того, как они превратились в пепел. Поэтому в буддизме говорится, что жизнь никогда не стано­вится смертью; жизнь находится за пределами идеи жизни. Буддизм говорит, что смерть не становится жизнью; смерть находится за пределами идеи смер­ти. И жизнь, и смерть есть лишь смена времен, по­добно зиме и весне.

Подобным образом, мы не должны думать, что зима становится весной, или говорить, что весна становится летом.

 

Маниша, основной интерес Догэна — это идея реинкарна­ции. Христианство не принимает ее; ни мусульманство, ни иудаизм не принимают ее. Ее приняли только религии, ко­торые родились в Индии. Во всех аспектах жизни они могут отличаться, но в одном они абсолютно согласны. И этому со­гласию не один день — многие тысячи лет они согласны в во­просе реинкарнации.

В христианстве, мусульманстве или иудаизме промежуток вашей жизни очень короток, всего лишь от колыбели до моги­лы — может быть, семьдесят лет, может быть, восемьдесят. Со смертью вам приходит конец. Но в опыте Востока смерть лишь меняет вашу форму. Вы не кончаетесь, вы продолжае­тесь. Ваше продолжение вечно. Вы можете принимать многие формы... различные переживания, многие способы существо­вания.

Вся эта вселенная представляется Востоку периодом обу­чения. Деревья учатся быть деревьями, птицы учатся быть птицами. Вся эта вселенная — огромный университет, возмож­ность изучить одну форму, а также понять, что за этой формой кроется ваше бесформенное существо.

Вы тысячи раз жили в разных формах, получали различ­ный опыт. Без сомнения, быть деревом — совершенно иной опыт, чем быть птицей или львом. Но сущностная жизнь еди­на. Из этого опыта единой сущности жизни возникла теория реинкарнации. И если вы углубляетесь в свое внутреннее про­странство... вы можете пойти так глубоко, что коснетесь не только своего рождения, девяти месяцев в утробе, но также своей смерти в предыдущей форме.

Узнать, что вы были здесь раньше — это потрясающий опыт, потому что это дает вашему сознанию другое измерение: если вы были здесь в прошлом, вы будете здесь и в будущем. Прошлое и будущее находятся в равновесии — настоящий мо­мент есть уравновешивающий момент. И если вы можете про­никнуть в настоящий момент глубже, вы можете пережить не только свои прошлые жизни; есть возможность — если ваша попытка действительно тотальна, — что вы получите проблески своих будущих возможностей.

Сообщают, что Гаутама Будда говорил, что мы никогда не начинаем наше путешествие — оно вечно. Исследуя свое внут­реннее пространство, вы не можете достичь точки, где начали свое путешествие. Эту автобусную остановку вы не найдете. Вы всегда были в движении, в путешествии. Так что начало найти нельзя, его нет. Но конец найти можно.

Вы будете удивлены, думая об этом — что обычная смерть не есть смерть, поскольку сознание переходит в другую форму. Птица становится деревом, дерево становится животным, жи­вотное становится человеком. Но если в переживании всех прошлых жизней вас внезапно озарит идея, что вы вечны, в этот самый момент вы перестаете отождествляться со структу­рой «тело-ум». И это разотождествление есть реальная смерть. Теперь вы не примете новую форму, вы войдете в бесформен­ное. Это называется великой смертью.

Но чтобы прийти к великой смерти, вам необходимо иметь великую жизнь. Обычная жизнь настолько прохладна, что не может принести больших изменений; она может изменить только внешнюю одежду, только обложку, в которой вы жили. Вырваться из всех форм — невероятная осознанность, интен­сивность, тотальность... вы стягиваете всего себя в одну точку — и внезапно все формы исчезают. Это нужно было напомнить перед тем, как я начну говорить о Догэне, потому что именно это является скрытой подоплекой того, что он пытается ска­зать в манере дзен.

 

Догэн продолжает:

Когда мы смотрим из нашей лодки назад, на берег, у нас воз­никает ошибочное чувство, как будто берег движется. Но ког­да мы внимательно смотрим на нашу лодку, мы обнаруживаем, что, на самом деле, движется она.

 

Сейчас очень немногие люди плавают в лодках. Догэн го­ворил с людьми, которые плавали в лодках постоянно, потому что Япония — не один остров; это множество островов, и люди постоянно плавают на лодках с одного острова на другой.

Но вы могли испытать это... сидя в поезде, вы вдруг види­те, что другой поезд, который находится на соседнем пути, на­чал двигаться. Но вы абсолютно уверены, что это вы поехали. Потом вы смотрите в другую сторону — а станция по-прежнему здесь. Тогда понятно, что движется другой поезд. Но... стан­ция остается позади, и значит, движение того поезда было ил­люзией; это едет ваш поезд. Движение относительно — так же, как в геометрии: две параллельные линии никогда не пересе­каются.

Альберт Эйнштейн, человек, который внес в мир науки идею относительности, говорит, что если две ракеты летят в небе с одинаковой скоростью, никто из пассажиров обеих ра­кет не почувствует никакого движения. Для того, чтобы пере­жить движение, вам нужно что-то неподвижное рядом; это от­носительное переживание. Обе ракеты движутся в тихом, от­крытом небе с одинаковой скоростью; естественно, вы не заме­тите в другой ракете никакого движения. И какое движение может быть в вашей ракете? Если бы оно было, вы обогнали бы другую ракету. Никто из пассажиров обеих ракет даже не заподозрит никакого движения, потому что вокруг нет ничего стабильного; со всех сторон — только чистое небо. Они могут жить в этой иллюзии столько, сколько ракеты будут двигаться с одинаковой скоростью.

Исходя из теории Альберта Эйнштейна, один очень стран­ный вывод... конечно, этого никто не проверял, но, по-видимому, это вполне вероятно. Если пассажиры обеих ракет не будут чувствовать никакого движения, они станут очень спокойными и тихими. Тишина неподвижности проникнет не только в их ум, но даже в клетки их тел. Она будет такой ог­ромной, такой переполняющей, что, когда они вернутся — вы будете удивлены, — все их друзья, все их старые коллеги станут на десять лет старше, а они ничуть не изменятся. Они потеряли эти десять лет. Они не сдвинулись ни на дюйм — ни в теле, ни в уме, — потому что пережили остановку движения.

Эйнштейн был абсолютно уверен в этом — и я с ним согла­сен. Это кажется абсурдом — путешественник вернется и обна­ружит, что его поколение ушло и на смену ему пришло новое, потому что он так долго отсутствовал, путешествуя в небе. Однако, если вокруг вас нет никакого движения, то мало-помалу эта неподвижность останавливает всякое движение внутри вас: ум, тело — все.

Даже Эйнштейн был поражен, когда предположил эту тео­рию. Нам потребуется еще несколько лет, чтобы удостоверить­ся в том, что он говорил, потому что даже для того, чтобы до­стичь ближайшей звезды, необходимо четыре года; путь туда и обратно займет восемь лет — а это ближайшая звезда. У нас по­ка нет такого средства передвижения, чтобы четыре года ле­теть без заправочных станций на пути.

Во-вторых, в тот момент, когда вы свободны от гравита­ции... Вы не чувствуете гравитации потому, что родились в ней. Однако, Земля притягивает вас с такой силой... большая часть вашего старения обусловлена притяжением Земли. Об­ласть притяжения — двести миль вокруг Земли. Как только вы выходите из области гравитации, ничто больше не тянет вас вниз; вы просто остаетесь в одном состоянии. Гравитация, убивающая вас, также делает вас укорененными, потому что без гравитации вы просто улетите — сказав друг другу «до сви­дания», отправитесь в вечность, чтобы никогда не увидеться вновь. Вечность так необъятна... а скорость будет такая, что вы сгорите от нее.

Таковы практические проблемы; вот почему Альберт Эйнштейн никого не мог уговорить рискнуть. Скорость долж­на быть почти равной скорости света — а это наивысшая ско­рость. Сто восемьдесят шесть тысяч миль в секунду — при та­кой скорости все останавливается. Вы можете скитаться по Вселенной тысячи лет и вернетесь на Землю прежним — таким же молодым, каким улетали. Но все это теория и гипотезы; это трудно осуществить по простой, прагматической причине: при скорости света любой металл плавится. Температура так вели­ка, что корабль, в котором вы летите, расплавится, заодно сжигая вас.

Посмотрите... каждый день на Землю падает почти три тысячи камней, по всей Земле. Вы думаете, что это падающие звезды. Звезды очень велики, а это просто небольшие камни, которые попали в область земного притяжения — Земля притя­нула их. Но сила тяжести такова, что сгорают даже камни. Большинство из этих трех тысяч камней не достигают Земли: они сгорают, не долетев до нее. Всего несколько таких камней долетело до Земли, и они стали великими святынями. Напри­мер, Кааба — святое место мусульман; этот камень — астероид, он не земного происхождения. Поскольку люди увидели, что с неба падает огромный камень... примитивный ум решил, что он должен быть от Бога. А он приближался, сияя ярко, словно солнце, такой большой, что долетел до Земли. Вы найдете эти камни во многих музеях мира — их называют метеоритами.

Эти камни сгорают из-за скорости. Поэтому, если мы бу­дем делать корабль, нам придется найти нечто такое, что не будет гореть при скорости света. В настоящее время нет ника­ких признаков, что мы можем создать какой-либо корабль или материал, который будет выдерживать движение при этой скорости. А пока мы не будем летать со скоростью света, мы не сможем достичь ближайшей звезды. Если иметь в виду эту скорость, до ближайшей звезды — четыре световых года. Это расстояние так огромно, что наши маленькие корабли, само­леты и ракеты в контексте будущего — просто игрушки.

Но сознанию не нужна никакая форма, чтобы путешество­вать, поэтому оно может двигаться со скоростью света. Во­сточный взгляд на вещи таков: во многих жизнях вы были на многих планетах, не только на этой Земле. Ученые допускают, что существует, по меньшей мере, пятьсот планет, на которых есть жизнь — но с ними нет сообщения. Предпринимаются все­возможные попытки установить какой-нибудь контакт или найти способ точно узнать, кто там живет, но такова ограни­ченность тела.

Для сознательного человека, человека, ставшего буддой, нет ограничений. Гравитация не мешает ему, высокая темпера­тура не может его сжечь. Он может путешествовать повсюду, в различных формах, рождаясь на разных планетах.

Идея реинкарнации — величайший вызов. Это не вопрос споров и доказательств; вопрос в том, чтобы пережить внутри себя то, что не сгорает, то, что помнит пребывание в других телах. И если это может переходить из одного тела в другое, то для него не существует трудностей в переходе с одной планеты на другую. И, в конечном итоге, оно должно выйти из всех форм и рассеяться в универсальном бытии. Вот что такое нир­вана.

Нирвана — одно из самых красивых слов; я думаю, никакое другое слово в каком-либо языке не имеет столько смыслов и значений. В обычном смысле оно просто означает угасание пламени. У вас есть свеча, и пламя танцует, а вы задуваете ее. Можете ли вы ответить, куда девалось это пламя? Оно должно куда-то уйти. Нирвана означает: ваша жизнь — точно пламя; когда становится трудно жить в одном теле, в одной форме, она просто переходит в другую форму. Эта другая форма об­условлена желаниями, стремлениями. Будьте очень сознатель­ны в отношении своих желаний и стремлений, потому что они уже сейчас создают зерно новой формы, хотя вы и не знаете об этом.

Я экспериментировал со многими людьми, возвращая их назад, к старым формам. И я был удивлен, потому что ни в од­ном восточном писании не упоминается об этом факте: муж­чина, когда он вспоминает, в прошлой жизни помнит себя женщиной. Если он идет глубже, он снова вспоминает себя мужчиной.

Сначала меня это озадачило, потому что об этом нигде не упоминается. Но затем я понял смысл: каждая женщина желает быть мужчиной. Она думает: «Я сижу дома, как в тюрьме, а мужчина наслаждается всем». А каждый мужчина хотя бы раз в жизни думает: «Эта красота, эта таинственность женщи­ны...» Так что очень естественно, что вы уже создаете свою следующую форму, хотя и бессознательно. Если вы мужчина, вы родитесь женщиной. И это замкнутый круг, поскольку, когда вы умираете, вы умирает не сознательно; когда вы рож­даетесь, вы рождаетесь не сознательно. Поэтому вы не знаете, откуда приходите и по какой причине принимаете именно эту форму.

Вся основа медитации в том, чтобы сделать вас настолько бдительными, что вы могли увидеть формирование этих семян и желаний и отбросить их. Если вы сможете умереть без семе­ни...

Если вы умираете вполсердца, не тотально, оставляя что-то незавершенным — вы хотели сделать что-то, но вмешалась смерть, — тогда вы не можете ожидать растворения в универ­сальном. Тогда пламя займет новый дом, в соответствии с ва­шими желаниями, вашими реинкарнациями.

Медитация просто означает отбрасывание — мало-помалу — всех ваших желаний. И когда приходит смерть, празднуйте ее; празднуйте, потому что все завершено, и вы готовы. Эта готовность и завершенность даруют вам окончательную сво­боду бесформенности. Эта бесформенность и есть нирвана.

Все будды, как и Догэн, указывают на бесформенность. Сначала он говорит об относительности:

 

Когда мы смотрим из нашей лодки назад, на берег, у нас воз­никает ошибочное чувство, как будто берег движется. Но ког­да мы внимательно смотрим на нашу лодку, мы обнаруживаем, что, на самом деле, движется она. Точно так же, когда мы смотрим на все вещи с обманчивой идеей, что наше тело и ум отделены друг от друга, мы по ошибке считаем, что врожден­ный ум и природа вечны. Но когда мы приходим к пониманию то­го, что наше тело и ум неразделимы, мы ясно видим, что все ве­щи не имеют субстанции.

 

Тело имеет субстанциальность. Когда кто-то умирает, все элементы тела растворяются в своих источниках: вода уходит к воде, воздух — к воздуху, земля — к земле. Лишь одна невидимая птица, невесомая... Проводились эксперименты, когда челове­ка взвешивали живым, а затем вновь взвешивали после того, как он умирал. Вес не отличается; оба раза он весит одинако­во. Для объективного ума это означает, что ничто не ушло, по­скольку, если есть душа, которая выходит из тела, тогда она, несомненно, должна что-то весить. Были даже такие экспери­менты, когда умирающего человека помещали в стеклянную витрину, чтобы иметь возможность увидеть, если что-то выхо­дит... Это нечто должно будет разбить в каком-нибудь месте стекло. Но, когда человек умирает, стекло остается целым.

Это упрочивало позиции атеистов, которые говорят, что души нет. Эти выводы абсолютно рациональны, но глупы. В том, что глупость может сочетаться с рациональностью, нет противоречия. Конечно, интеллектуальная личность будет бо­лее фундаментально глупой, чем обычные идиоты. Обычные идиоты — простые люди, а это — экстраординарные идиоты; и благодаря своей рациональности они склонили в сторону ма­териализма ум почти всего мира.

Половина мира — коммунисты, которые не верят, что в те­ле есть еще что-либо; тело — всего лишь комбинация материи. Остальная половина мира, которая считается духовной, толь­ко думает; они никогда не экспериментируют.

Этот эксперимент должен проводиться не в научной лабо­ратории.

Его следует проводить внутри себя.

Именно этим мы занимаемся здесь — ищем нечто нематери­альное, невидимое для глаза, то, что нельзя потрогать руками; и все же, это самое сердце нашего существа, пульс нашего су­щества. Как только вы узнаете это, весь страх смерти исчезает. И новая смелость — свежая, как утренняя роза, вся в росе, свер­кающая на солнце, — новая смелость, восстающая против все­го, что традиционно принято, что можно принять рациональ­но, но не основано на опыте медитации...

Кроме медитации, нет другого способа решить, являетесь ли вы только материей, или есть нечто нематериальное. Без этой нематериальной части вы теряете все свое величие. Толь­ко эта нематериальная часть вашего существа дает вам досто­инство; она не просто делает вас человеком, она дает вам спо­собность коснуться высочайшего пика — бытия будды.

 

Дрова, сгорая, становятся пеплом; пепел никогда не превра­щается обратно в дрова. Тем не менее, мы не должны рассмат­ривать дрова как предшествующее, а пепел как последующее. Мы должны понять, что дрова находятся в состоянии дров без­относительно «раньше» и «позже». Пепел находится в состоя­нии пепла безотносительно «раньше» и «позже».

 

Догэн пытается сказать, что, когда дрова исчезают в кучке пепла, вы не должны думать, что в существовании что-то из­менилось — изменилась лишь форма. Пепел присутствовал в дровах, непроявленно. Огонь помог пеплу проявиться и стать видимым.

Это попытка сказать некоторые вещи, о которых очень трудно говорить прямо. Но я могу сказать вам прямо; это со­брание искателей — не детский сад. Раньше вы были тем же, чем являетесь сейчас — неважно, в какой форме; и если вы мо­жете открыть себя, то не имеет значения, в какую форму вы перейдете. И если вы можете проникнуть в самих себя до са­мого центра — поскольку ваше существо имеет периферию и центр... Если вы остаетесь на периферии, вы перейдете в дру­гую форму; но если ваша стрела достигнет самого центра, вы закончили обучение в формах. Теперь вы способны стать од­ним со вселенной; теперь вы можете петь вместе с птицами, танцевать вместе с цветами, сиять вместе со звездами. Из ма­ленькой капли росы вы превратились в сам океан.

В Америке, которая дала рождение очень немногим лю­дям, достойным упоминания, был один действительно значи­тельный человек, кажется, почти полностью забытый. Это Уильям Джеймс. Он принес это прекрасное слово «океаничес­кое». Люди забыли его и его слово, ибо очень немногие до­стигли этого переживания. Но здесь все должны достичь его... от капли росы — к океану. Пока вы не испытали сами эту «океаничность», распространяясь во всех десяти направлениях, в абсолютной свободе, вы не использовали великий шанс жиз­ни.

Догэн говорит:

 

Мы можем вернуться к жизни после нашей смерти не более, чем дрова могут стать дровами после того, как они преврати­лись в пепел. Поэтому в буддизме говорится, что жизнь никогда не становится смептью: жизнь находится за пведелами идеи жизни. Буддизм говорит, что смерть не становится жизнью; смерть находится за пределами идеи смерти. И жизнь, и смерть есть лишь смена времен, подобно зиме и весне.

Подобным образом, мы не должны думать, что зима стано­вится весной, или говорить, что весна становится летом.

 

Догэн говорит, что формы не меняются на другие формы. Зима остается зимой, лето остается летом; но нечто внутреннее все время переходит из одного времени года в другое... то, что за пределами рождения и смерти; то, что за пределами жизни; то, что просто есть. Вы можете придать этому любую форму, любой образ, но не можете отнять его сущность. Эта сущность — величайшее открытие Востока, Запад полностью упустил это.

Хайку Хокуши гласит:

 

Луна на сосне;

Я ловлю ее — отпускаю ее

и всякий раз любуюсь.

 

Я уже говорил вам, что луна — один из важнейших симво­лов в тайной школе дзен... вы много раз встретите луну, в раз­ных аспектах.

Луна на сосне;

Я ловлю ее...

 

Постарайтесь понять эту поэзию.

 

Я ловлю ее — отпускаю ее и всякий раз любуюсь.

 

Конечно, вы не можете поймать луну и отпустить ее; но за­то вы можете открывать и закрывать глаза. Закрывая глаза, вы отпускаете луну. Открывая глаза, вы вновь находите ее. И вся­кий раз вы любуетесь — она никогда не исполняет желание до конца, не утоляет жажду красоты.

Другое хайку гласит:

 

Полная луна;

Бесчисленные звезды; небо темно-зеленое.

 

Это не обычные стихи, это выражение глубокой медита­ции. Было обнаружено, что ночь, и особенно ночи полнолу­ния, очень способствуют медитации. Сейчас даже наука пред­полагает, что луна имеет некое воздействие на ум; большин­ство сумасшедших сошли с ума в ночь полнолуния — больше, чем в любое другое время. Наука объясняет это по-своему... Луна, в действительности, является частью Земли. Около че­тырех миллиардов лет назад от Земли отделился огромный ку­сок. Так возникли все наши огромные океаны: глубокие доли­ны, которые остались от этого куска Земли, были наполнены дождями и стали океанами.

Притяжение Луны составляет одну шестую от земного притяжения, потому что по величине Луна — шестая часть Зем­ли. Это значит, что, созерцая Луну, вы постепенно становитесь легче, гравитация меньше действует на ваше существо. Таково научное объяснение. Вы можете наблюдать этот эффект на примере морей, поскольку они занимают место Луны... там, гдe когда-то была Луна. Вот почему в полнолуние бывают большие приливы. В человеческом теле восемьдесят процентов воды, океанской воды, с тем же химическим составом. В океане возникает прилив, и в человеческом теле тоже нечто происхо­дит. Если он на правильном пути, он может стать просветлен­ным.

Но если он на неверном пути, он может совершить само­убийство, преступление или сойти с ума... есть тысячи путей. Но лишь один путь ведет вас к высшей чувствительности — путь медитации, путь закрывания всех внешних дверей и пре­бывания внутри.

Иногда эти дзенские медитирующие открывали глаза и ви­дели луну, или закат, или лотос, и рождалось некое внешнее выражение их медитации. Вы сможете понять это только через медитацию — это не поэзия, это написано не умом, это сердеч­ное чувство.

 

Полная луна;

Бесчисленные звезды; небо темно-зеленое.

 

Если вы в глубокой медитации видите это темное небо со множеством звезд и одной- единственной луной, ваше безмол­вие тут же станет неизмеримо глубже.

Эти хайку не имеют никакого смысла для тех, кто не испы­тал медитации.

Хайку Шайкая:

 

Вечерняя луна:

цвет сливы начинает отдать на лютню.

 

Это картины, увиденные глубоко медитативным сознани­ем. Они ничего не означают, они не предполагают никакого значения, они живописны.

 

Однажды—Пикассо спросили... Один человек несколько ча­сов наблюдал, как он рисует; в конце концов, он сказал:

— Я не могу удержаться от вопроса, потому что несколько часов смотрел, как вы рисуете, но так и не догадался, что же вы рисуете. Что это? Что это значит?

Пикассо взглянул на него и сказал:

— Я не знаю. Можете спросить у самой картины.

Человек сказал:

— Вы что, ненормальный?

Пикассо ответил:

— Возможно; но никто не спрашивает у розы: «Почему ты так прекрасна? И вообще, зачем ты здесь?» Никто не спраши­вает у заката, никто не спрашивает полную луну, но все пристают ко мне: «Что означает ваша живопись?» Она ничего не означает, это констатация. Я получаю от этого невероятное наслаждение — просто краски, перетекая одна в другую, обра­зуют необычные сочетания.

 

В мире красоты значение неактуально, неуместно. Что же говорить о мире медитации? — никакого значения, только смысл. Вот почему те, кто пережил, остаются безмолвными, а если говорят, то только для того, чтобы показать вам путь безмолвия.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Что за капиталовложение мы делаем, подавляя воспомина­ния о предыдущих смертях? Не правильно ли сказать, что, если бы мы могли вспомнить наши смерти, мы могли бы избавиться от нашего страха смерти и, таким образом, быть способными жить бесстрашно?

 

Маниша, несомненно, это одно из наших крупнейших ка­питаловложений — то, что мы забываем прошлое, предыдущую жизнь. Если вы будете помнить ее, вы не сможете быть таким дураком, чтобы снова повторять ту же игру. Вы делали это так много раз: вы влюблялись, охладевали — столько раз... столько романов! Каждый раз, отправляясь смотреть тот же фильм, мы забываем, что уже видели его раньше. В противном случае, вы не пойдете смотреть это кино, одного раза достаточно.

Но в жизни вы не заканчиваете дело с первого раза, в тече­ние одной жизни. Ваше реальное дело постоянно откладывает­ся, а вы продолжаете играть в игры, просто детские игры. Это вложение состоит в том, что вы не должны помнить о всем своем прошлом, иначе вы будете чувствовать себя таким идио­том, что наслаждаться жизнью станет невозможно. Вам будет казаться, что единственно правильное решение — это само­убийство. Но самоубийство ни к чему не приводит, оно просто вводит ваше сознание в другую утробу, более низкого уровня, поскольку вы не смогли справиться с жизнью на более высо­ком уровне.

Это вложение также включает в себя забвение о том, что вы когда-то умирали. Умирает всегда кто-то другой, вы ни­когда не умираете. Это очевидно — вы каждый день видите, каждый день слышите, что кто-то умер; но вы никогда не слы­шали о том, что умерли вы — за исключением Будда-холла, где вы каждый день слышите: «Теперь умрите и не оставляйте ни­чего за спиной, полностью умрите».

Люди со стороны подумают: «Это сумасшедший дом. Лю­ди, полные жизни, внезапно умирают, а затем, недолго ду­мая... как только их зовут обратно, они тут же возвращаются, сидя, как будды!»

С помощью наших медитаций мы делаем ясным то, что именно так и происходило: вы много раз умирали и вновь воз­вращались. Или вы приходите через девять месяцев... затем взрослеете и вновь играете ту же роль, которую играли рань­ше...

На Востоке мир называют сансарой. Сансара означает ве­ликое колесо жизни и смерти. Оно постоянно движется, одно и то же колесо, а вы цепляетесь за него и продолжаете двигаться вместе с колесом от одной смерти к другой, от одной жизни к другой. Вложение в том, что, пока вы не выучите урок, вы не можете выйти из этого порочного круга жизни и смерти. Но вы можете из него выйти. Каждый вечер мы пытаемся; вы де­лаете маленький прыжок... это старая привычка; когда вы воз­вращаетесь назад, вы тут же стараетесь выяснить, где находит­ся колесо. Скоро вы забываете о центре, который за пределами жизни и смерти — вы вдруг вспоминаете: «А где же буфет?»

Естественно, человек чувствует голод после таких напря­женных переживаний — умереть и вернуться, быть буддой... прекрасно зная, что любой может быть буддой — «Но не я; у меня есть жена, мне нужно заботиться о детях. На одно мгно­вение можно, но быть буддой двадцать четыре часа в сутки не только утомительно — это также будет пыткой для других».

Мне с самого детства было интересно просто сидеть и ни­чего не делать. Я никогда не делал домашних заданий; мои учителя злились: «Чем ты все время занимаешься?»

Я говорил: «Просто сижу и наслаждаюсь».

Моя семья и все, кто проходил мимо меня, спрашивали: «Что ты делаешь?»

Я говорил: «Ничего не нужно делать — достаточно быть!»

А они смотрели на меня и говорили: «Ты ненормальный! Делай что-нибудь, иначе будешь пустым местом».

И они были правы — я стал пустым местом. Но я необы­чайно счастлив, что очень рано начал понимать, что величай­шая радость находится внутри, что никто не может дать ее мне. Я никогда не принимал участия ни в каких играх, меня никогда не интересовало, что нужно сделать для семьи. Мало- помалу моя семья приняла как само собой разумеющееся, что меня нет — не было никакой разницы, есть я или нет.

Я наслаждался лицами своих родственников, когда они смотрели на меня, как на ненормального; я до сих пор наслаж­даюсь, вспоминая это. Естественно, если вы не делаете что-то, люди считают, что вы напрасно тратите свою жизнь. Реаль­ность в том, что, когда вы ничего не делаете, когда вы просто есть, вы находите путь к своему высшему предназначению.

Прежде чем мы умрем и станем буддами... еще один раз, потому что никто не знает, что будет завтра, так что лучше стать сегодня...

Немного смеха, потому что Сардар Гурудаял Сингх ждет очень тихо. А Авирбхава...

 

Когда горилла Гозо умер, его подружка Герти очень зату­жила. Через несколько месяцев она стала очень агрессивна, по­скольку ее сексуальная энергия не получала выхода. В конце концов, служители зоопарка решили найти человека, который согласится заняться с ней любовью.

Они пошли в город, нашли Хозе, огромного мексиканца, и предложили ему двадцать долларов, если он сделает эту рабо­ту.

На Герти надели намордник, привязали ее лапы к клетке и впустили к ней мексиканца. Когда Герти увидела, что у Хозе эрекция, она просто обезумела. Она порвала веревки и начала душить его в объятиях.

— Помогите! — закричал Хозе. — Ради Христа, помогите!

— Не бойся! — крикнул смотритель. — Мы принесем ружье, из которого убивают слонов, и пристрелим ее!

— Нет! Нет! — закричал Хозе. — Не стреляйте! Снимите с нее намордник — я хочу ее поцеловать!

 

Додоский вконец разорился, и ему пришлось пойти на пре­ступление, Он похитил шестилетнего сына самого богатого че­ловека в Варшаве. Додоский написал записку, в которой тре­бовал полмиллиона долларов, и подписался своим именем.

Однако, он забыл адрес того богача. Поэтому он отдал за­писку мальчику и попросил, чтобы тот отнес ее отцу.

Мальчик сделал, как его просили и, вернувшись с деньга­ми, принес записку от своего папы. В ней было следующее:

«Забери свои деньги, крыса! Вот из-за таких, как ты, о нас, поляках, и идет такая дурная слава!»

 

После дикой субботней попойки подружка—католичка Бе­верли тащит Свами Дева Кокоса на утреннюю воскресную мессу. Поскольку он абсолютно не разбирается в различных ритуалах, Беверли постоянно инструктирует его:

— Перекрестись, — шепчет она. — Теперь преклони колени... сядь... встань... снова сядь... перекрестись.— и так далее.

Мокрый от всего этого, Кокос вынимает из кармана носо­вой платок, чтобы вытереть с лица пот. Затем он кладет его на колени подсушиться. Увидев это, Беверли наклоняется и шеп­чет:

— У тебя молния расстегнута?

— Нет, — поспешно отвечает Кокос. — А что, надо расстег­нуть?

Дональд Дикштейн входит в кабинет оптика с картонной коробкой в руках. Он вручает ее оптику. Тот открывает и вос­клицает:

— Вот это да! Это самый большой искусственный фаллос, который я когда-либо видел!

— Разве он не красив? — говорит Дональд. — Я сделал его сам.

Оптик просто потрясен. Он говорит:

— Должно быть, в длину он не меньше двух футов!

— Двадцать пять с половиной дюймов, если быть точным, — хвастает Дональд. — И три дюйма в диаметре.

— Невероятно! — говорит оптик. — И сколько же он весит?

— Два с половиной фунта, — отвечает Дональд с гордостью.

— Просто восхитительно! — восклицает оптик, не в силах оторвать взгляд от этого великолепного экземпляра. — Но за­чем вы принесли его мне? Я оптик.

— Видите ли, у меня проблема, — отвечает Дональд. — Каж­дый раз, когда я делаю одного из этих монстров, слезы засти­лают мне глаза!

 

А теперь, Ниведано, поработай по-настоящему, потому что гладкоголовый

Нискрия возвращается...

 

Ниведано...

Ниведано…

Будьте безмолвны. Закройте глаза...

Никакого движения в теле.

Пусть все ваше сознание соберется внутри.

Глубже и глубже...

Вы вступаете в свою буддовость.

Идите внутрь без всякого страха, это ваш дом.

Если вы не знаете этого,

все остальные знания бесполезны.

 

Если вы не пережили это, вы потратили самую свою жизнь на повседневную суету.

Это священный момент, пейте его как можно глубже.

Пропитывайтесь им как можно полнее.

Буддовость — не достижение, это только открытие.

Вы — не ваши кости,

вы — не ваша голова,

вы — даже не ваше сердце,

вы — эта запредельность, это безмолвие.

Если вы можете пережить это хотя бы на единое мгновение,

вся ваша жизнь преобразится.

 

Сделай это яснее, Ниведано...

Расслабьтесь... отпустите себя... умрите.

Умрите для мира, умрите для тела, умрите для ума,

чтобы лишь вечное оставалось в вас.

Это бесформенное вечное принесет вам новое рождение.

Вы пришли как человеческое существо,

вы можете выйти из этой утробы запредельного буддой.

 

Это блаженство, это безмолвие,

эти розы, цветущие внутри вас,

они — ваше прирожденное право.

Можно оставаться в неведении,

но нельзя быть ничем иным, кроме будды...

пробужденного, просветленного — это ваш единственный удел.

 

Ниведано...

Вернитесь,

не забывая это переживание,

посидите немного, всего на несколько мгновений

отбросьте сомнение, что вы не можете быть буддой.

Вы будда. Вопреки себе, вы будда.

Если это становится подводным течением

на двадцать четыре часа в сутки,

бодрствуете вы или спите,

ваша жизнь узнает, в чем вся суть этого существования.

Вы узнаете эту свободу, окончательную свободу,

к которой вы стремились многие, многие жизни.

Не упустите на этот раз.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать десять тысяч будд вместе?

— Да, возлюбленный Мастер.

Глава 3

БЕЗМЯТЕЖНЫЙ ОКЕАН

Жаворонок поет весь день,

и дня не хватает.

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн продолжает:

 

Когда мы смотрим из лодки на безмятежный океан, мы не видим ничего, кроме округлой формы океана. Но этот огромный океан не круглый и не квадратный; его формы и движения: неисчислимы. Для рыбы он похож на дворец. Для небожителей он подобен ожерелью. Только глазу он временно пред­ставляется круглым.

Так же обстоит со всеми вещами. Все вещи, как мирские, так и не мирские, имеют разные стороны, но мы можем видеть и осознавать их только через практическое понимание...

Как бы далеко в воду ни заплыла рыба, воде нет конца. Как бы далеко в небо ни залетела птица, небу нет конца. Но никто из них никогда не покидал воду или небо.

Когда они сильно нуждаются, их деятельность велика; когда им нужно немного, их деятельность мала. Таким образом, каждый раз им удается выра­зить свои способности и действовать свободно.

Но как только птица покидает небо, она уми­рает. Так же и в случае с рыбой, покидающей воду. Мы можем понять, что вода для рыбы есть жизнь, что небо для птицы есть жизнь; что птица есть жизнь для неба; что рыба есть жизнь для воды; что жизнь есть птица, или жизнь есть рыба. Это мож­но выразить и многими другими способами.

В мире людей есть практика и просветление, или долгая жизнь и короткая жизнь. Таково реальное по­ложение вещей. Тем не менее, если птица или рыба попытается обыскать небо или воду после того, как узнает их в совершенстве, она обнаружит, что нет никакого пути, по которому можно следовать, и ни­какого места, которое нужно достигать.

 

Маниша, восточный мистицизм принимает многослойность реальности. Западная наука знает только одну ре­альность — материальную. Она бедна, в ней нет разнообразия.

Восточный мистицизм, высочайшим пиком которого является дзен, принимает реальность вашего внутреннего существа, ко­торую вы не можете видеть, не можете понять, но которой яв­ляетесь. Вы можете пробудиться для нее или продолжать спать, это не имеет значения для внутреннего качества вашего существа. Это ваша высшая реальность.

Есть тело, которое является лишь видимостью — в том смысле, что оно постоянно изменяется. Вы видите красивую женщину или красивого мужчину, они уже становятся стары­ми. В тот момент, когда вы радуетесь красоте розы, недалеко время, когда она снова исчезнет в земле. Этот вид реальности также имеет место в восточном видении. Они называют это видимостью, изменяющейся каждое мгновение. Есть время рождаться и время умирать. Времена года снова сменят друг друга, и цветы вновь расцветут. Это круговорот существова­ния, в котором все постоянно меняется — кроме вашего сущест­ва, вашего центра. Этот изменчивый мир есть относительная реальность.

Кроме того, есть другие реальности — подобные снам. Вы знаете, что их нет, но все же вы видите их. Вы не просто видите сны, они производят на вас определенное действие. Если вам снится кошмар и вы просыпаетесь, вы увидите, что ваше серд­це бьется чаще, ваше дыхание изменилось под действием кош­мара. Вы можете даже вспотеть от страха. Нельзя сказать, что кошмара нет — иначе откуда берется пот, от чего меняется сердцебиение и дыхание?

Восточный мистицизм принимает этот третий тип реаль­ности: сон, горизонт, который вы видите повсюду и которого нигде нет... но вы можете увидеть его откуда угодно.

Прежде, чем объяснять вам Догэна, пусть это будет вступ­лением, потому что он хочет сказать именно это: что все про­ходит, и все же есть нечто непреходящее; что все рождается и умирает, и все же есть нечто, что никогда не рождается и не умирает. И пока вы не центрированы в этом вечном источни­ке, вы не найдете покоя, вы не найдете безмятежности, бла­женства, удовлетворения. Вы не будете чувствовать себя дома во вселенной. Вы останетесь лишь случайностью, вы не станете сущностью.

И все усилия дзен или любого другого медитативного ме­тода сводятся к следующему: приблизить вас к тому, что ни­когда не меняется, что всегда есть. Оно не знает времени... Ес­ли ничто не меняется, как может быть прошлое, будущее, на­стоящее? Мир, который знает прошлое, будущее и настоящее, может быть только относительно реален — сегодня он есть, завтра его нет. Тело, в которое вы так верите, однажды уми­рает. Ум, в который вы так верите, не пойдет за вами, он уми­рает вместе с телом. Он был частью механики тела.

То, что в смерти вылетает из тела — это невидимая птица, летящая в невидимое небо. Но если вы осознаете, вы будете танцевать, потому что вы впервые узнаете, что такое свобода. Это не политическая свобода и не экономическая свобода; это более фундаментальная, экзистенциальная свобода. И все, что вырастает из этой свободы, прекрасно, изящно. Ваши глаза — те же, но видение изменилось. Ваша любовь осталась, но это больше не похоть, не собственничество. Она трансформирует­ся в сострадание. Вы делитесь своей радостью в песнях, танцах, поэзии, музыке — но только ради их чистой радости.

Это многовековой спор: ради чего существует искусство? Всегда были прагматики—утилитаристы, которые говорят, что искусство должно служить некоей цели, иначе оно бесполезно. Но эти люди не знают искусства. Искусство может существо­вать только ради самого искусства. Это чистая радость одино­кой кукушки, бамбука, стоящего в тишине, птицы, летящей в небе. Самого полета, этого чувства свободы, достаточно. Они не должны служить чему-то еще.

Но это возможно, только если вы узнали свое фундамен­тальное существование. Вы знакомы с умом — он заимствован, обучен, образован. Вы очень поверхностно знакомы со своим телом. Вы не знаете, как оно функционирует, хотя это ваше те­ло. Вы не знаете, как оно преобразует пищу в кровь, как по­ставляется в разные части тела кислород.

У тела своя мудрость. Природа не поручила вам помнить о дыхании, потому что вы можете забыть. Вы такие сонные — природа не может рисковать. Если бы вам пришлось помнить о дыхании, я не думаю, что вы были бы здесь. Вы давно уже забыли бы о том, что нужно дышать.

Но, помните вы или нет, спите вы или бодрствуете, дыха­ние продолжается само, сердце продолжает работать само­стоятельно, желудок продолжает переваривать самостоятель­но. Он не просит у вас совета, ему не нужно никакого медицинского образования, не нужны никакие советы. Он про­сто обладает собственной, изначально присущей ему муд­ростью.

Но это только ваш дом; вы — не это. Этот дом однажды со­старится. Однажды его стены начнут падать, его двери обру­шатся. Однажды от этого дома не останется и следа — все уй­дет. А что случится с человеком, который жил в этом доме?

Вы должны понять этот принцип. Вы можете назвать это осознанностью, просветлением, сознанием, природой будды — неважно, какое вы дадите этому имя.

Но это абсолютная от­ветственность каждого человека — не растрачивать время на повседневные дела. В первую очередь — самое главное! А самое главное — это быть и знать, что такое это бытие. Не гоняйтесь за бабочками. Не смотрите на горизонт — только кажется, что он есть, на самом деле его нет.

Я вспомнил... Двадцать три столетия назад Александр Ве­ликий пришел в Индию. Его учителем был великий философ, отец логики — Аристотель. И когда он собирался пойти в Ин­дию, Аристотель спросил его:

—Ты можешь принести для меня кое-какой подарок?

Александр сказал:

— Все что угодно — только скажи.

Аристотель сказал:

— Это не так просто, но я буду ждать. Пожалуйста, когда будешь возвращаться, приведи мне саньясина, человека, кото­рый реализовался. Мы не знаем, что это значит... что значит быть буддой. Поймай будду и приведи его сюда.

Александр не знал, что он обещает. Он сказал:

— Не волнуйся. Если Александр захочет сдвинуть Гималаи, им придется сдвинуться. А ты просишь всего лишь о человеке. Жди — я вернусь через несколько месяцев.

У него было столько забот, что только в последний мо­мент он вспомнил, что обещал захватить будду, человека, познавшего внутреннюю реальность. На обратном пути, уже на границе Индии, он стал спрашивать об этом. Люди смея­лись над одной этой мыслью. Они говорили: «Во-первых, очень трудно понять, что кто-то — будда. Во-вторых, если ты по какой-то случайности достаточно открыт, чтобы принять излучение будды, ты падешь к его ногам. Ты полностью забу­дешь о том, что нужно увести его с собой. Мы надеемся, что ты не найдешь будду — иди домой».

Александр не мог понять... Что за человеком должен быть будда, если его нельзя увести силой? В конце концов, он ска­зал:

— Разошлите людей по всей стране; узнайте, есть ли где-нибудь человек, который объявил, что он пришел домой.

Люди вернулись и сказали:

— Да, один голый саньясин, стоящий на берегу реки, гово­рит: «Где еще я могу быть? Я здесь. И кем еще я могу быть? Я — будда».

Александр сам пошел посмотреть на этого человека. Их разговор был необычайно прекрасен, но очень шокировал Александра Великого. Он никогда не сталкивался с таким че­ловеком, потому что, прежде чем он сказал хоть слово... он держал в руке обнаженный меч — этот старик, голый, нищий, сказал:

— Вложи свой меч обратно в ножны, здесь он не понадо­бится. Разумный человек с мечом в руке?.. Я побью тебя! Вло­жи меч обратно в ножны.

Александр впервые видел человека, который мог приказы­вать ему — и ему пришлось подчиниться. Вопреки собственной воле он был вынужден подчиниться. И он сказал:

— Я пришел умолять тебя: пойдем со мной, в мою страну. Мой учитель хочет увидеть будду. Мы на Западе ничего не знаем о том, что такое внутреннее «я».

Старик рассмеялся и сказал:

— Как весело! Если твой учитель не знает, он даже не учи­тель. А если он хочет увидеть будду, он должен пойти к будде; будду нельзя привести к нему. Скажи своему учителю: «Если ты жаждешь, иди к колодцу; колодец не придет к тебе».

А что касается тебя, Александр, — сказал старик, — научись хотя бы быть человеком. Ты представляешься как Александр Великий. Это эго, которое мешает тебе узнать в себе будду. Ты носишь его в себе, но это «величие», это желание завоевать мир... Что ты будешь делать, завоевав мир? Смерть скоро от­нимет у тебя все. Ты умрешь нагим, тебя похоронят в земле. Никто не будет заботиться о том, чтобы не топтать тебя, и ты даже не сможешь возразить: «Отойди, я Александр Великий!» Пожалуйста, отбрось эту идею величия. И помни также, что слово «Александр» — не твое имя.

Александр сказал:

— Боже мой! Это мое имя — как мне убедить тебя?

Тот ответил:

— Дело не в том, чтобы убедить меня. Никто не приходит в этот мир с именем. Все имена даются — ярлыки, приклеенные другими, — и ты становишься этим ярлыком. Ты совершенно забываешь, что пришел без всякого имени, без всякой славы. И точно так же ты умрешь.

Скажи своему учителю, чтобы он пришел сюда встретиться со львом лицом к лицу. Он может узнать, что значит быть буд­дой, что значит быть просветленным, только если способен двигаться внутрь. Через чужое просветление это невозможно понять — это все равно, что, когда кто-то другой пьет воду, это не может утолить вашей жажды.

Александр коснулся ног старика и сказал:

— Сожалею, что потревожил тебя. Возможно, вы вообще говорим на разных языках.

И это верно даже сегодня: западный ум и западный обра­зованный ум — даже если он родился на Востоке — забыл язык, на котором говорит Догэн. Вы должны быть очень сознатель­ны, вы должны очень бдительно следить, чтобы не понять не­правильно. Другой мир, другая атмосфера, которая царила здесь, которая сделала этот мир прекрасным поиском, палом­ничеством... Теперь это всего лишь рынок для алчных рук — борьба, убийство и войны. Кому нужна медитация? От нее осталось лишь далекое эхо. Кажется, этот мир совершенно не связан с нами, но если вы не откроетесь для этого отдаленного эха, вы не поймете, что говорит Догэн.

Догэн говорит:

 

Когда мы смотрим из лодки на безмятежный океан, мы не видим ничего, кроме округлой формы океана. Но этот огромный океан не круглый и не квадратный; его формы и движения неис­числимы. Для рыбы он похож на дворец. Для небожителей он по­добен ожерелью. Только глазу он временно представляется круг­лым.

 

Он только кажется округлым. Несмотря на то, что вы ви­дите эту округлую форму — вот она, — вы знаете, что она не ре­альна. Если вы направитесь ей навстречу, вы никогда не до­стигнете ее; она будет отходить все дальше... это горизонт. Но в этом есть некая реальность, хотя это и не высшая реальность.

Наше тело — это наша периферия, наш горизонт. Оно есть, оно живет, оно дышит, и все же это не самое наше существо.

 

Так же обстоит со всеми вещами. Все вещи, как мирские, так и не мирские, имеют разные стороны, но мы можем видеть и осознавать их только через практическое понимание.

 

Для слепого свет не существует.

Это случилось... Один чрезвычайно ученый человек был слеп — это было во времена Гаутамы Будды. И он был так ис­кусен в споре, что измучил всю деревню, поскольку все жители этой деревни пытались втолковать ему: «Ты слеп, поэтому свет недоступен для тебя».

Но он говорил:

— Тогда сделайте его доступным через другие источники. Я могу слышать — ударьте в него, как в барабан.

В свет нельзя ударить, как в барабан. А слепой говорил:

— Я могу осязать — дайте мне хотя бы потрогать свет. Мои руки открыты — где ваш свет? Я могу обнять...

Но все эти чувства не способны ощутить реальность света.

Вся деревня была измучена: «Что делать с этим человеком? Он так убедителен... все мы знаем, что свет есть, но он отри­цает это. И у него такие веские причины — мы не можем пред­ложить никаких доказательств».

Они прослышали, что в их деревню идет Гаутама Будда, и подумали: «Вот прекрасная возможность: отведем этого слепо­го к Гаутаме Будде. Если Гаутама Будда не сможет убедить его, то это вообще невозможно. В любом случае, это будет очень интересно; посмотрим, как Гаутама Будда сможет по­спорить с этим человеком».

Но все они ошиблись. Гаутама Будда не спорил с ним. Он просто сказал:

— Не тревожьте его; безобразно, что вы говорите ему о свете. Если бы в вас было сострадание, вы нашли бы врача, который смог бы вылечить ему глаза. Свет — не предмет спора; что бы увидеть его, нужны глаза — и тогда никаких вопросов и сомнений быть не может.

У Гаутамы Будды был личный врач. Он сказал врачу:

— Оставайся в этой деревне, пока не вылечишь глаза этом; человеку. Я пойду со своим караваном.

Через полгода врач и слепой догнали их, но этот человек больше не был слеп. Он пришел танцуя! Он пал к ногам Гау­тамы Будды и сказал:

— Я так благодарен, что ты не стал философствовать со мной, не стал унижать меня. Вместо того, чтобы устраивать великий диспут, ты прояснил простую вещь: дело не в свете, дело в глазах.

 

То же самое верно в отношении внутреннего существа — дело не в вашей разумности, не в вашей рациональности, не в логике, не в научных познаниях, не в ваших писаниях. Это во­прос прямого проникновения — с закрытыми глазами — в соб­ственное существо, скрытое за вашими костями. Как только вы узнали его, приходит невероятное расслабление. Жизнь впер­вые становится танцем. Даже смерть перестает быть помехой.

 

Как бы далеко в воду ни заплыла рыба, воде нет конца. Как бы далеко в небо ни залетела птица, небу нет конца. Но никто из них никогда не покидал воду или небо.

 

Это древняя история... об одной очень любопытной моло­дой рыбке, которой стало интересно: «Я так много слышала об океане, но не вижу: где же он?»

Старая рыба сказала юному философу: «Не будь идиоткой: мы — в океане, мы и есть океан. Мы приходим из него и исче­заем в нем. Мы — не что иное, как волны в океане».

То же верно относительно птиц. Вы думаете, они могут найти небо? Хотя они и летают целый день — в далекие края, — они не могут найти небо, ибо родились из неба и однажды ис­чезнут в небе.

Эти высказывания символичны. На самом деле, они гово­рят о том, что вы — часть вселенной. Вы возникаете во вселен­ной, как волна, и однажды исчезаете, вновь возвращаясь во вселенную. Эта вселенная не есть нечто объективное — это не­что субъективное. Это нечто связанное с вашим внутренним источником. Если вы нашли себя, вы нашли весь океан, все не­бо со всеми его звездами, со всеми его цветами, со всеми его птицами. Найти себя означает найти все. А упустить себя... вы можете иметь дворцы, империи и великие богатства — все тщетно.

 

Когда они сильно нуждаются, их деятельность велика; ког­да им нужно немного, их деятельность мала.

 

Рыбы и птицы — спонтанные существа. Во всей этой все­ленной нет других ненормальных, кроме человека. Вы про­должаете работать, даже если в этом нет никакой необходи­мости — вы заняты, даже если никаких дел нет; иначе кто-нибудь скажет вам: «Что ты делаешь?» — а у вас не хватает му­жества ответить: «Я просто есть».

Люди будут смеяться, они предложат вам: «Делай что-нибудь, просто быть — не поможет. Найди работу! Зарабаты­вай деньги». Но рыба не будет работать больше, чем это абсо­лютно необходимо.

Генри Форда перед смертью спросили: «Вы давным-давно перешли черту, побили все рекорды богатства. У вас нет кон­курентов. Почему же вы продолжаете работать без перерыва?»

Вы будете удивлены: каждое утро в семь часов он прихо­дил в свой офис. Рабочие приходили в десять, чиновники — в одиннадцать, менеджер — в двенадцать. Менеджер уходил до­мой в четыре, клерки — в пять, рабочие — в шесть часов, а Ген­ри Форд все работал. И он был богатейшим человеком своего времени.

Так что спрашивающий был прав: «Почему вы все рабо­таете, работаете и работаете? Это ненужная деятельность. Вы заработали так много, вы можете делать все, что захотите».

И его ответ — ответ мудрого человека; он не просветлен­ный, но жизнь, несомненно, сделала его мудрым. Он сказал: «Это просто стало привычкой. Я не могу остановиться — я привык становиться все богаче и богаче. Я знаю, что больше это не нужно, но очень трудно бросить старую привычку, при­вычку всей жизни».

Кроме человека... привычек нет ни у деревьев, ни у птиц, ни у рыб. Вся природа спонтанна. Она просто действует, когда нужно, и просто остается тихой, когда не нужно. В действи­тельности, для меня это критерий нормальности: делать толь­ко то, что необходимо. Всего на один сантиметр дальше — и вы перестаете быть нормальным, вы стали ненормальным. И у этой ненормальности нет конца.

 

Когда они сильно нуждаются, их деятельность велика.

 

Это можно понять в разных аспектах. Ни одно животное, кроме человека, не заинтересовано в сексе круглый год. Есть сезон — брачный сезон; когда он проходит... остаток года ни­кто не беспокоится о сексе. Вы не найдете сексуальных манья­ков среди птиц — так же, как не найдете целибатов. И даже в брачный сезон вы не найдете, что они необычайно счастливы.

Я наблюдал птиц, животных, и был изумлен тем, что их сексуальная активность кажется чем-то навязанным им. Они не выглядят счастливыми. Посмотрите на пса, занимающегося любовью. Он делает это из-за какого-то принуждения, из-за некоего биологического принуждения — в остальном это его не интересует. И как только сезон прошел, никакого интереса не остается. Вот почему в животном мире нет брака. Что вы буде­те делать с браком? Брачный сезон прошел — и до свидания!

Но у человека это — привычка. Он даже биологическую не­обходимость превратил в привычку. Вы будете удивлены, уз­нав, что, согласно исследованиям психологов, каждый мужчи­на думает о женщине, по меньшей мере, раз в четыре минуты, а каждая женщина думает о мужчине раз в семь минут. Это не­соответствие — причина многих несчастий.

Вот почему каждую ночь, когда муж возвращается до­мой... жена была в полном порядке, но вдруг она начинает хо­дить с английским лицом — у нее болит голова. Выдающиеся мужья приходят домой с суперсильным греческим аспирином в кармане. Но такие блистательные мужья — большая редкость, потому что если вы — блистательный человек, вы никогда не станете мужем. Это — удел умственно отсталых, выдающиеся люди остаются абсолютно свободными.

Если вы понаблюдаете за человечеством, вы не поверите, что это не сумасшедший дом. Кто-то курит сигарету... несмот­ря на то, что на пачке написано, что это опасно для вашей жизни.

На днях у меня немного болело ухо. Анандо была рядом, и я попросил ее:

— Не могла бы ты принести мне ватную палочку?

Она сказала:

— Нет.

Теперь даже на ватных палочках написано: «Это опасно для вашей жизни, не пользуйтесь ими».

Анандо сказала мне:

— Бедная Хасья говорила, что это было ее единственным удовольствием, теперь нет даже его.

Вы тихо сидите и наслаждаетесь... Это никому не прино­сит никакого вреда.

Есть люди, которые жуют жевательную резинку. Нельзя вообразить более идиотской вещи. Жевательная резинка? Ре­зина, сделанная для жевания?

Люди делают всевозможные вещи в этом роде  — если бы они понаблюдали за собой и подумали об этом, они бы обна­ружили... «Боже мой, я делаю это, и люди до сих пор считают Меня нормальным!» Но все носят маски и пытаются спрятать за ними ненормальность. Вы увидите скоро, когда мы медити­руем...  потому что в медитации вам приходится отложить в сторону свою маску и выпустить наружу всю ненормальность, скопившуюся за многие века. Не удерживайте ее, потому что это невероятное очищение. И когда вы очистились, ясный проблеск осознания вашей буддовости недалеко — быть может, до него всего лишь шаг.

Догэн продолжает:

 

Таким образом, каждый раз им удается выразить свои спо­собности и действовать свободно.

Но как только птица покидает небо, она умирает. Также и в случае с рыбой, покидающей воду.

 

А как насчет человека? Он покинул свой океан давным-давно. Его океаническая связь с существованием полностью разрушена, не осталось никаких мостов. Именно это и застав­ляет его делать всевозможные глупости. За три тысячи лет — пять тысяч войн. Невозможно поверить — мы здесь лишь для того, чтобы убивать друг друга. Есть ли что-нибудь более важное, чем ядерное оружие?

Семьдесят процентов доходов всего человечества идет на военные расходы. Даже бедные страны, которые не могут обеспечить своих граждан едой два раза в день, где люди жи­вут за чертой бедности — все равно они тратят семьдесят про­центов своего дохода на создание бомб, на приобретение ору­жия. Можете ли вы представить себе нечто более ненормаль­ное, чем война?

Такая страна, как Германия — одна из самых культурных стран, — оказалась в руках сумасшедшего, Адольфа Гитлера.

Никто не думает, почему это случилось. Даже такой человек, как Мартин Хайдеггер, возможно, величайший философ в Германии, был последователем Адольфа Гитлера. А Адольф Гитлер был абсолютно ненормальным. Его нужно было госпи­тализировать.

Но, должно быть, в каждом человеке есть нечто такое, что тянулось к нему. Вся Германия — со всей ее разумностью — ста­ла жертвой, И вы можете увидеть эту глупость. Гитлер гово­рил: «Только из-за евреев Германия не правит миром — а это наше прирожденно право. Виноваты евреи».

Я слышал небольшой анекдот. Главный раввин Берлина на утренней прогулке встретился с Адольфом Гитлером. Это была странная встреча, случайная; оба ходили по утрам гу­лять. Адольф Гитлер узнал главного раввина и спросил:

— Согласны ли вы со мной? Что вы думаете о том, что не­мецкие нордические арийцы не правят всем миром?

Раввин сказал:

— Это все велосипеды. Сломайте все велосипеды, и вы бу­дете править миром.

Адольф Гитлер сказал:

— Вы нормальны?

— Так же, как и вы. Под этим предлогом вы убили шесть миллионов евреев — без всякой причины.

Почему люди дали себя убедить в такой глупости — что ев­реи помешали Германии стать сильной? Евреи отдали Герма­нии свое богатство, разум — все. Вы будете удивлены, узнав, что сорок процентов Нобелевских премий принадлежит евре­ям.

Но почему все остальные немцы позволили себя убедить? Из зависти. Евреи были богаты, евреи были умны, евреи во всем были первыми.

В этом ненормальном мире иметь успех очень опасно, по­тому что каждый хочет убить вас — по любой причине; пра­вильно это или неправильно, не имеет значения. Вся Германия поверила в это — не потому, что в словах Адольфа Гитлера бы­ли какие-то доказательства или аргументы, а потому, что каж­дый немец завидовал еврейскому интеллекту, их успеху, бо­гатству, их стилю жизни. Благодаря этой зависти Адольф Гитлер заставил даже самых интеллигентных немцев вести себя как животные.

Адольф Гитлер один убил тридцать миллионов человек. А сейчас оружие, которым пользовался Адольф Гитлер, — просто детские игрушки. За последние сорок лет военные технологии так выросли... и они по-прежнему находятся в руках людей вроде Рональда Рейгана. Оружие в руках всевозможных поли­тиков, а политики — психологически больные люди. Само же­лание власти — это болезнь.

Здоровый человек хочет любить — не обладать, не домини­ровать. Здоровый человек радуется жизни — а не выпрашивает голоса. Люди, которые страдают от глубокого комплекса не­полноценности — это они хотят власти, чтобы доказать себе и другим, что они полноценны. Действительно полноценный че­ловек совершенно не беспокоится о власти. Он знает о своем превосходстве, он живет полноценно. В своих песнях, в своих танцах, в стихах, в картинах, в своей музыке он переживает свое превосходство. Политике достаются только неполноцен­ные люди.

Вот что говорит Догэн: «Не покидайте свое небо, не поки­дайте свою воду, не покидайте свою природу. Не оставляйте экзистенциальное, ибо, как только вы покинули его, вы — про­сто ходячие трупы».

 

В мире людей есть практика и просветление, или долгая жизнь и короткая жизнь. Таково реальное положение вещей.

 

Не волнуйтесь о том, что вы не просветленный.

Догэн — уникальный гений. Он говорит: «Вы можете осо­знавать свою буддовость или не осознавать ее — не волнуйтесь. Когда придет нужное время, когда придет нужный сезон, вы расцветете в будду». Просто ждите... ждите разумно, ждите без желания; наслаждайтесь ожиданием, сделайте само ожидание блаженным безмолвием, и то, что вам суждено от самого рож­дения, неизбежно расцветет. Никто не может помешать птице летать, никто не может помешать кукушке петь, никто не мо­жет помешать розе цвести. Кто мешает вам стать буддами? Никто, кроме вас, не ответственен за это.

 

Тем не менее, если птица или рыба попытается обыскать небо или воду после того, как узнает их в совершенстве, она об­наружит, что нет никакого пути, по которому можно следо­вать, и никакого места, которое нужно достигать.

 

Если вы пойдете в свой внутренний мир и в свое внутрен­нее небо, вы не найдете никакого пути и никакого конца. Вы найдете вечную вечность, паломничество без начала и конца... бессмертие, которое внезапно преображает вас без всяких уси­лий, без аскезы, без самоистязания. Вы — уже то, чем хотите быть, упущено только одно — совсем мелочь. Проснитесь! В пробуждении вы — будда. Во сне вы остаетесь буддой, но не осознаете этого.

Когда человек становится буддой, он знает, что все остальные — будды. Кто-то дремлет, кто-то храпит, кто-то бе­гает за женщинами, кто-то делает еще какие-то глупости — но будды есть будды. Даже если вы курите сигарету, это не озна­чает, что вы утратили свою сущность; это просто показывает, что вы спите, и больше ничего.

Поэт написал:

 

Цепляясь,

теряешься в ничто; отпусти — и придешь к Истоку.

 

Когда вы отпускаете себя, расслабляетесь, успокаиваетесь в себе, вы вновь обретаете источник.

 

С тех пор, как музыка затихла,

ни одна тень не коснулась моей двери:

деревенская луна вновь над рекой.

 

Даже если вы стали просветленным, меняется только ваше видение — все остальное остается прежним. Конечно, роза пре­краснее, чем была раньше. Мир становится раем — только по­тому, что с вашего зеркала ушла вся пыль.

... деревенская луна

вновь над рекой... отражается в реке.

 

Чем больше вы очищаетесь от своих мыслей, то есть пыли, тем больше вы отражаете. И в тот день, когда вы сможете от­ражать все сущее во всей его чистоте, вы прибыли домой.

Другое стихотворение:

 

Зачерпни воду, и луна — в твоих руках; возьми цветы,

и твои одежды наполнятся их ароматом.

 

Это нечто невероятно прекрасное. Дзен говорит на языке поэзии. Вот что пытается сказать поэт: если вы встретите буд­ду — знаете ли вы это или нет, — ваше существо уловит некий аромат будды и его присутствия.

В дзен это было обычной практикой: искатели постоянно ходили от одного мастера к другому до тех пор, пока не нахо­дили человека, само присутствие которого наполняло их, в присутствии которого все их маски и доспехи спадали, в при­сутствии которого они внезапно оказывались нагими, ново­рожденными, невинными. Это был знак, что вы нашли своего мистера.

Басё написал:

 

Жаворонок поет весь день, и дня не хватает.

 

Он говорит, что вы работаете весь день, всю жизнь, так и не узнав аромат своего существа, потому что ваша работа, ва­ши так называемые мирские дела занимают все ваше время. Жизнь так коротка, семьдесят лет пролетают так быстро... Вы не знаете даже, когда ваше детство переходит в юность, вы не знаете, когда ваша молодость исчезает и вы становитесь ста­рым, вы не знаете, что постоянно движетесь к могиле. Что бы вы ни делали, могила приближается.

Помните, жизнь коротка, но она стала слишком короткой из-за вашей ненужной деятельности. Меня удивляют люди, ко­торые играют в карты или в шахматы, или ходят в кино. Если вы спросите их: «Что вы делаете?», они ответят, что убивают время. Как будто им дано слишком много времени, гораздо больше, чем им нужно, и они убивают его, играя в карты. Взгляните на людей, склонившихся над шахматной доской, как будто в этом — их жизнь; на людей, стоящих в очереди в кино­театр,..

Я знал одного человека... он был отцом моего друга. В моей деревне был только один кинотеатр. Я видел, что этот старик ходит в кино каждый день, в одно и то же время. А один фильм показывали не меньше пяти или семи дней, или даже больше. Это было не такое уж большое селение. Но он смотрел кино каждый день — семь дней подряд.

В конце концов, мне пришлось вмешаться. Я сказал:

— Это слишком. Вы что, сумасшедший? Вы каждый день смотрите один и тот же фильм.

Он сказал:

— Как убить время? Я на пенсии, я просто жду смерти. Я думаю, это не имеет значения — еще один день... просто иду посмотреть кино. Что еще можно делать на пенсии? И, между прочим, — сказал он, — все люди делают одно и то же снова, снова и снова, так что не думай, что я сумасшедший.

Я сказал:

— Нет, вы не сумасшедший, вы просто типичный предста­витель всего человечества.

Я слышал об одном человеке из Калифорнии — Авирбхава, обрати внимание, — который женился десять раз. В Калифорнии безумие человечества достигает предела. Все исследования показывают, что все в Калифорнии длится, самое большее, три года. Все подчиняется моде: брак, работа, город, дом, машина — все. Через три года им все надоедает, люди хотят по менять это на что-нибудь другое.

Этот человек женился десять раз. В десятый раз, через два дня после свадьбы, он понял: «Кажется, Я уже был когда-то Женат на этой женщине».

На самом деле, женщины — это просто разные марки ма­шин: отличается только капот. У кого-то длинный нос, у кого-то — короткий... Но странно то, что люди исследуют одну и ту же территорию снова, снова и снова. И их все равно считают нормальными.

Другой дзенский поэт:

 

Ветер уж стих, а цветы всё опадают; птицы кричат, молчание гор становится глубже.

 

На самом деле, это опыт медитаций, который сконденси­рован в хайку.

 

Ветер уж стих, а цветы всё опадают; птицы кричат, молчание гор становится глубже.

 

Должно быть, это человек медитации... сидящий безмолв­но у горы, наблюдающий, что происходит. Медитация, по су­ти, есть превращение в наблюдателя на холме.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Довольно легко чувствовать полное удовлетворение в твоем присутствии и наслаждаться твоим просветлением; довольно легко также привести себя в состояние паники относительно того, что мы должны реализовать собственное просветление.

Искусство быть с мастером — это ощущение полного удовлет­ворения и одновременно подспудное течение жажды?

 

Маниша, одного переживания достаточно — оно длится вечность. Я говорю не об интеллектуальном опыте. Интеллек­туально вы можете чувствовать, что расслабились. Когда я ве­ду вас внутрь, вы, конечно, закрываете глаза. Но когда я гово­рю вам: «Будьте безмолвны», ваш ум все продолжает и продолжает работать, сплетая тысячу и одну вещь. Вы чувствуете определенное безмолвие... но оно будет утеряно. А когда я говорю вам: «Отпустите себя», вы пытаетесь, но пытаетесь очень аккуратно. Вы смотрите по сторонам — на кого вы падаете, достоин ли этот человек, чтобы вы на него упали. Вы очень заботитесь, чтобы не сломать себе что-нибудь. Но в этом случае вы упускаете весь смысл.

Просветление стоит множественных переломов. Когда вы отпускаете себя, отпустите себя. Когда вы смеетесь, станьте смехом. Когда вы безмолвны, будьте безмолвны. Когда я го­ворю: «Идите внутрь» — ищите внутри. Забудьте о теле и о мире.

Я велю вам даже умереть. Вы делаете все, что можно, но, чтобы умереть, не нужны никакие усилия. Вы просто лежите, ожидая удара Ниведано, чтобы снова проснуться. Ни один из вас не остается мертвым хотя бы чуть-чуть дольше, все немед­ленно... все это интеллектуально. Если бы это было не интел­лектуально, нам каждый день пришлось бы вызывать «скорую помощь», потому что это место стало бы кладбищем. Но ни­кто не умирает. Люди умирают во всем мире, кроме Будда- холла, где мы каждый день пытаемся умереть. Наоборот, вы возвращаетесь более здоровыми, более крепкими.

Маниша, то, что ты чувствуешь, все еще интеллектуально.

Ты достаточно разумна, чтобы почувствовать это, но интел­лект не даст тебе правильного переживания; он блокирует это переживание. Не нужно пытаться использовать ум. Пусть это происходит спонтанно. Просто рискни собой тотально. Тогда, если даже ты умрешь, какая разница? Однажды ты все равно умрешь, и этот день прекрасно подходит для этого. Дней всего семь. Тебе придется умереть в понедельник, вторник, субботу или воскресенье... Какое это имеет значение?

Но если ты действительно умираешь, оставляя в стороне и тело, и ум, ты узнаешь собственное бессмертие; ты увидишь фиктивность смерти. Смерти никогда не было, вы просто ме­няли свои формы. И те немногие, которые поняли это, даже не движутся в другую форму — они ушли в вечный океан, в само существование, полностью потеряв себя. Это высший экстаз.

Прежде, чем кто-то умрет... больше всех готовится Сардар Гурудаял Сингх. Он упускает каждый день, но сегодня, воз­можно, он готовится умереть. Мы обещаем ему, что будем праздновать... не волнуйся.

 

Глория Великолепная взволнованно обсуждает с подруж­кой, Шерри Черри, свою предстоящую свадьбу.

— Ты слышала о тайном возбуждающем средстве из Ин­дии? — спрашивает Шерри.

— Нет, — говорит Глория. — Что это?

— Это называется «жженые биндхи», — говорит Шерри. — Если ты хочешь иметь незабываемую первую брачную ночь, Дай ему дюжину жженых биндхи после церемонии.

Неделю спустя Глория встречает Шерри в супермаркете.

— Как прошла первая брачная ночь? — спрашивает Шерри.

— О, я думаю, хорошо,  — говорит Глория,  — но подейство­вали только восемь биндхи!

 

В маленьком городке на Диком Западе Полли Пикин, хо­рошенькая молодая туристочка, была заинтригована видом Здоровенного индейца. Она остановилась посмотреть на него и обратила внимание, что он кричит «Шанс!» каждой проходя­щей мимо женщине.

В конце концов, не в силах сдержать любопытство, Полли Подошла к нему и сказала:

— Привет!

— Шанс! — ответил индеец.

— Как интересно, — сказала Полли.  — Я думала, все индейцы Говорят: «Хау!»

— Я знаю, как, — ответил он.  — Просто дай мне шанс! (игра слов: «How!» — боевой клич индейцев, и англ. how — как).

 

Свами Дева Кокос со своим любимым попугаем на плече прибыл в аэропорт Бомбея.

Индус-таможенник преградил ему путь:

— Эй, стойте! Вы должны заплатить пошлину на ввоз попу­гая!

— Сколько? — спросил Кокос.

— Сейчас посмотрю, — сказал таможенник, листая книгу. — А, вот: пятьсот рупий за живого попугая и сто — за чучело.

— Эй, Кокос! — закричал попугай. — Не слушай эти безум­ные идеи!

 

Свами Бхарти Барфи, один из индийских учеников Шри Раджниша, сидит в самолете компании «Эйр Индия» вместе с Шанкарачарьей Пури и некоторыми его помощниками. На высоте пять тысяч метров над полуостровом Индия Шанкарачарью охватывает приступ щедрости.

— Если я брошу из окна эту банкноту в сто рупий, — гово­рит он, — я сделаю одного хариджана очень счастливым.

Один из его помощников добавляет:

— А если вы бросите две банкноты по пятьдесят рупий, вы осчастливите двух человек.

Другой помощник говорит:

— А почему бы не бросить сто банкнот по одной рупии и не осчастливить сразу сто человек?

Тут Свами Бхакти Барфи встает и говорит:

— А может, вы сами выброситесь из окна и сделаете сча­стливыми девятьсот миллионов человек?

 

Хорошо, Ниведано... сделай первый удар, и все сойдут с ума.

Ниведано...

Будьте безмолвны... закройте глаза...

никакого движения в теле — почувствуйте, что вы замерзли.

Идите внутрь, глубже... и глубже, как стрела.

Проникните все слои и ударьте в центр вашего существования.

Это безмолвие... это спокойствие...

Начните открывать будду внутри себя.

Вы — камень...

нужно удалить несущественные части,

и откроется статуя будды.

 

Ниведано...

Расслабьтесь... отпустите себя... умрите!

В этот момент,

в самом центре вашего существа, вы — вечный будда.

Вы не должны молиться.

Вы не должны поклоняться.

Вы не должны ходить ни в какой храм.

Потому что вы — храм будды.

Осознайте это

и выражайте это в каждом действии —

изящество, красоту, блаженство, экстаз.

И вся ваша жизнь становится танцующим пламенем бессмертной радости.

Это измерение,

которому Восток посвящал себя целиком в течение миллионов лет:

открыть точку, которая неподвижна, самый центр циклона.

Радуйтесь в ней и помните путь,

на котором вы достигли этой точки,

чтобы в любое время вы могли закрыть глаза и, немедленно, будда — здесь.

 

Ниведано...

Вернитесь из своей смерти... к вечной жизни.

Посидите несколько мгновений

как будда,

во всей его славе и великолепии.

Эти несколько мгновений делают это место самым драгоценным во всем мире.

Десять тысяч будд

тают и сливаются друг в друге,

как волны океана.

Мир забыл этот язык...

его необходимо напомнить, каждый должен стать вестью, но не миссионером.

Чтобы разбудить людей вокруг себя, достаточно открыть свою природу будды.

Нужно делиться с другими вашей радостью, вашим блаженством, вашим благословением.

Чем больше вы делитесь, тем больше этого у вас.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать собрание десяти тысяч будд?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

Глава 4

НЫРНИТЕ НЕМНОГО ГЛУБЖЕ

Вор

оставил ее –

луну в окне.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн говорил:

 

В практике высочайшей мудрости самое труд­ное — это встретить выдающихся мастеров. Будь это мужчина или женщина, но это должен быть че­ловек, который осознал нечто неописуемое... Это осознание самой сущности Пути. Следовательно, они ведут и помогают другим, не оставляя без вни­мания причинной связи и не делая никаких различий между собой и другими.

Встретив мастера, мы должны практиковать Путь, устранившись мирских связей и не тратя сво­бодного времени ни на мышление, ни на не-мышление, ни на нейтральное мышление. Следовательно, мы должны тренировать себя так целеустремленно, как если бы спасали свою голову от жгучего огня. Дзенский мастер, отбросивший тело и ум, ничем не от­личается от нас.

Благодаря искренности и благочестию мы неми­нуемо понимаем и принимаем сущность Закона на­шего мастера. Эти качества не приходят извне и не возникают изнутри — они приходят, когда мы прида­ем Закону большее значение, чем нашему телу, или когда мы отрекаемся от мира и вступаем на Путь. Если мы придаем нашему телу чуть большее значе­ние, чем Закону, мы не сможем понять и принять Путь.

...Когда кто-то осознал великий Закон и сущ­ность будд и патриархов, мы служим ему, благого­вейно падая ниц...

Шакьямуни-будда говорил: «Когда вы встречае­те мастера, излагающего высшую мудрость, не рас­суждайте о его происхождении, не смотрите на его внешность, а также не придирайтесь к его недо­статкам и не беспокойтесь о его поведении. Лучше, в знак уважения к его великой Мудрости, преподнеси­те ему значительное подношение или наилучшее уго­щение и цветы, или благоговейно простирайтесь пе­ред ним ниц трижды в день, не давая ему никакого повода для беспокойства; и вы, несомненно, обрете­те высшую мудрость бодхи».

Догэн продолжал:

...Осознать Путь могут и мужчины, и женщи­ны. Осознание Пути следует почитать в любом слу­чае, независимо от пола. Это в высшей степени пре­восходное правило на Пути... Даже маленькая семилетняя девочка может стать учителем четы­рех классов буддистов... если она практикует и по­нимает Закон... Мы должны благоговейно делать ей подношения — так же, как и буддам.

Такова традиция буддизма. Я сожалею о тех, кто никогда не знал ее или не признавал правильной.

 

Маниша, это одна из самых древних проблем: как узнать мастера? Ведь без мастера пути почти нет. Я говорю «почти», потому что, возможно, один человек из миллиона может достичь истины без мастера. Но это только случай­ность, это нельзя делать правилом — это просто исключение, подтверждающее правило.

И величайшей заботой мастеров было объяснить людям способы узнавания мастера, ибо мастер есть Путь. Пока вы не увидите самореализовавшегося человека, вы не сможете пове­рить, что способны реализоваться сами. Когда вы увидели будду, просветленного, в вас неожиданно начинает расцветать невиданное пламя: «Если эта красота, эта грация, мудрость, блаженство могут случиться с человеком, то почему это не мо­жет случиться со мной?»

Что касается людей, все мы имеем одинаковые семена и одинаковый потенциал. Но семя может остаться семенем и не стать цветком, хотя для этого есть все возможности. И вместо того, чтобы исчезнуть в земле, семя может оставаться в без­опасности, в каменной пещере, думая, что снаружи слишком дождливо, слишком солнечно, боясь неизвестного. Ему уютно в закрытой тишине пещеры, но там оно не может расти, оно просто сгниет. Там оно просто останется... оно могло бы иметь великолепное проявление — оно просто остается непроявленным: неспетая песня, ненаписанное стихотворение, не­прожитая жизнь.

Очень существенно найти человека, который может спро­воцировать внутри вас вызов добраться до ваших высот. Ма­стер — не что иное, как вызов; если это случилось со мной, это может случиться и с тобой. И подлинный мастер — есть так много учителей, предлагающих для обсуждения доктрины, ве­рования, философии — подлинный мастер не заботится о сло­вах; его не волнуют верования, атеизм или теизм; его не волну­ет даже Бог, рай или ад. Подлинный мастер заботится об одной-единственной вещи — спровоцировать вас увидеть ваш потенциал, заставить посмотреть внутрь. Его присутствие де­лает вас тихим, его слова углубляют ваше безмолвие, само его существо мало-помалу начинает расплавлять вашу фальшь, вашу маску, вашу личность.

В чем проблема семени? Это также и ваша проблема. Про­блема семени состоит в том, что укрытие защищает. Потеряв укрытие, семя становится уязвимым. Оно полностью счастливо в укрытии, но не знает, что существуют бесконечные небеса, которые можно открыть, и что пока оно не выйдет из укрытия, оно не живет, потому что не знает мира звезд, оно не жило, по­добно цветку, танцующему под дождем, под солнцем и на вет­ру, оно не слышало музыки существования. В своей безопас­ности и сохранности оно остается закрытым.

И точно та же проблема с человеком. Каждый человек — бодхисатва. Слово «бодхисатва» означает «по существу — буд­да». Расстояние между бодхисатвой и буддой — это расстояние между семенем и цветком. Оно невелико; чтобы преодолеть это расстояние, нужно чуть-чуть мужества.

Но если вы прячетесь в темной пещере, кто даст вам смело­сти? Кто вытащит вас из вашей безопасности? Функция масте­ра — дать вам вкус опасности, вкус открытости. И как только вы узнаете эту открытость, опасность... Это основные ингре­диенты свободы, без них вы не можете расправить свои крылья и лететь в небо бесконечности.

Необычайно важно избегать учителей; они — поддельные мастера. Это очень трудно, потому что они говорят на том же языке. Поэтому вы должны слушать не слова, вы должны слу­шать сердце; вы должны слушать не их доктрины, их логику и аргументы — вы должны слушать их изящество, красоту, глаза; вы должны слушать и чувствовать ауру, окружающую мастера. Она касается вас, как прохладный ветерок. Как только вы нашли мастера, вы нашли ключ, открывающий сокровище ва­ших возможностей.

Догэн говорит об этой древней, вечной проблеме. Догэн говорит:

 

В практике высочайшей мудрости самое трудное — это встретить выдающихся мастеров.

 

Это трудно, и если это было трудно во времена Догэна, то в наши дни это стало еще труднее. Мир стал более светским, образование стало нерелигиозным, наука преобладает — а нау­ка не верит в озарение вашего существа. Вся наша культура впервые в истории стала абсолютно материалистичной. Не­важно, на Востоке вы или на Западе — одна и та же модель об­разования распространилась по всему земному шару.

Несмотря на то, что вы, возможно, по традиции формаль­но ходите в храм, в мечеть — просто ради социального удобства, — в глубине у вас одни сомнения. Вы идете в храм не ради какого-то осознания, не потому, что должны выразить свою благодарность Богу. Вы идете туда из страха перед об­ществом, в котором живете — вы не хотите быть изгнанником. Это просто социальное приспособленчество.

Это стало очень ясно, когда в 1917 году Советский Союз прошел через революцию. До революции Россия была одной из самых ортодоксальных стран в мире. Там верили во всевоз­можные предрассудки, было много святых, грандиозная цер­ковная иерархия. Она совершенно не зависела от Ватикана — у них была собственная церковь. Но после революции, за каких-нибудь пять лет, все эти верования, культивировавшиеся века­ми, исчезли. Бог больше никого не интересовал.

Это не значит, что все поняли, что Бога нет. Это просто означает: общество изменилось, и вы должны меняться вслед за обществом — другая форма социального приспособления. Я не верю в русских атеистов, точно так же, как не верю ни в ка­ких теистов — индуистов, христиан или мусульман, — по той простой причине, что их религия не есть их собственный опыт, это не их любовная связь; это просто условность, чтобы толпа продолжала уважать вас.

Что такое ваша религия, как не приспосабливание?

Никто не основывал религию на условности. Сегодня ре­лигия стала почти универсальной условностью, потому что наука господствует в нашем уме, в нашем мышлении превали­рует логика, наука отрицает все вечное. Очевидно, что найти подлинного мастера становится все труднее и труднее. Даже учителя найти трудно, потому что это тоже устарело. Учитель будет говорить об Упанишадах, о Библии, о Торе, о Коране — все они устарели.

Как вы думаете, будет ли газета иметь какое-нибудь значе­ние через двадцать веков? Ее значение заканчивается на сле­дующий день. Утром вы с таким любопытством ждете газету; вечером вы выбрасываете ее. Она сослужила свою службу — она удовлетворила любопытство, вы знаете, что происходит вокруг; это просто новый и более промышленный вид сплетни.

В наше время сплетничать по-старому невозможно, потому что люди живут слишком далеко друг от друга. Газеты, радио и телевидение — это новые формы сплетен. Они распространя­ют всевозможную чепуху и глупость. Раньше это было работой священника, учителя.

Даже в прошлом, как говорит Догэн, было очень трудно встретить выдающегося мастера. Но они никогда не исчезали совсем. Даже сегодня это возможно, хотя найти мастера стало труднее, потому что весь мир и его атмосфера, ум отвратились от внутреннего поиска. Тот, кто сегодня отправляется во внут­ренний поиск, идет один, без всякой поддержки общества. Фактически, общество создает всевозможные проблемы чело­веку, который отправляется на поиски себя.

Люди просто смеются: «Не будь таким дураком, ищи де­нег, ищи красивых женщин, ищи способ стать богатейшим че­ловеком в мире, ищи способ стать премьер-министром. Куда ты идешь, и что будешь делать, даже если найдешь себя? Ты просто застрянешь. Что ты собираешься делать, когда най­дешь себя? Ты не можешь есть это. Это бесполезно». Все ста­рания многих веков внезапно стали абсолютно бесполезными, потому что слишком немногие люди отваживаются пересечь черту, перейти границу, созданную вокруг вас обществом.

Эти немногие обрели самый источник жизни, они обнару­жили, что мы не рождены в нашем рождении и не умрем в смерти. Ни рождения, ни смерти... наша сущность бессмертна, безначальна, бесконечна. Рождения и смерти случаются тысячу и один раз, это просто эпизоды, очень мелкие в сравнении с нашей вечностью.

Когда кто-то обретает эту вечность, она начинает преоб­ражать его. Он становится новым человеком в том смысле, что его видение ясно. Он не принадлежит никакой толпе; он не может быть христианином, индуистом или мусульманином, поскольку в своей сокровенной сердцевине знает, что все мы — часть единого сущего. Все разделения глупы. Как может чело­век, осознавший себя, принадлежать толпе, быть членом тол­пы? Он становится пиком сознания, он стоит одиноко, как Эверест. Он самодостаточен, и найти его действительно труд­но, но не невозможно. Вы можете сделать это невозможным, если отправитесь в свой поиск с неким предубеждением, с определенным критерием, уже сложившимся в вашем уме.

Например, джайн, даже встретившись с Буддой, не сможет увидеть его. Его глаза закрыты так называемым джайнизмом. Он может уважать только человека, похожего на Махавиру — это его критерий. А трудность в том, что каждая осознавшая себя душа настолько уникальна, что вы не можете выработать критерий. Вы должны быть более тонкими, более интелли­гентными. Джайн не может принять самореализацию Будды, потому что тот носит одежду. Его представление о самореали­зации таково, что человек отказывается от всего, даже от одежды; он стоит голым.

Но, пожалуйста, помните: даже актер может стоять голым, не делайте это критерием. Махавира уникален — он любил быть голым, на открытом воздухе, под небом и звездами. Это прекрасно, но это не критерий. Гаутама Будда ест один раз в день. Если кто-то ест дважды в день — это не критерий, что его нельзя считать буддой. Но даже так называемые разумные и так называемые религиозные люди, такие, как махатма Ганди, имеют такие глупые критерии.

По его мнению, осознающий человек не может пить чай. Все буддийские мастера пили чай, это было их открытие, Чай— открытие Бодхидхармы. Слово «чай» произошло от названия горы Тха в Китае, где медитировал Бодхидхарма. И это слово осталось одинаковым в разных языках... отличия очень не­большие. На хинди это chai, на маратхи — cha, на китайском — tha, на английском — tea. Но тысячи мастеров никогда не от­вергали чай как нечто недуховное.

Напротив, в дзенских монастырях есть специальный чай­ный домик, и когда они идут пить чай, это называется чайной церемонией. Простое чаепитие они превратили в прекрасную медитацию. Вы должны оставить туфли снаружи, словно вхо­дите в храм. Там сидит мастер, который будет проводить це­ремонию. Затем все садятся в безмолвии монастыря; чай гото­вится в самоваре, и каждый слушает музыку закипающего в самоваре чая. Это становится медитацией. Наблюдение — это медитация; неважно, что вы наблюдаете.

Затем мастер с большим изяществом раздает чай; он раз­ливает чай с огромной осознанностью, сознательностью, осто­рожностью, уважением, и все принимают этот чай так, как будто принимают нечто божественное. Прихлебывать чай в этой тишине... эта самая обычная вещь стала духовным пере­живанием. В чайном домике никто не может говорить, тишина является правилом. Когда вы ставите свои чашки и блюдца, вы также кланяетесь с благодарностью к существованию. Чай был только символом.

Но в ашраме махатмы Ганди вы не могли пить чай, не могли любить женщину. Каждый день вы должны были за­едать свою пищу листьями ним — это самые горькие листья в мире, — чтобы уничтожить вкус, потому что в писаниях гово­рится, что отсутствие вкуса есть критерий духовности. Это может быть критерием глупости, это не может быть критерием духовности; иначе все буйволы будут духовными.

Вы наблюдали за буйволами? Они всегда жуют одну и ту же траву, никак не показывая, счастливы они или несчастны; они всегда так довольны и равнодушны. И это продолжается целый день — они жуют и жуют. Эта жвачка не может быть восхитительна на вкус. Вы можете попробовать — иногда по­лезно попробовать сделать то, что делают другие виды. Но я не скажу, что отсутствие вкуса имеет какое-нибудь отношение к религии. Наоборот, чем более медитативными вы станови­тесь, тем глубже становится ваш вкус. Каждое чувство стано­вится более чувствительным: вы больше слышите, лучше види­те, ваше прикосновение становится теплее.

Прикоснитесь к рукам нескольких человек, и вы по­чувствуете разницу. Руки некоторых людей теплы. Теплые ру­ки показывают, что они готовы давать, делиться; тепло — это их энергия, движущаяся к вам, это действительно символ люб­ви. Но держать руки других людей — все равно, что держать мертвые ветки дерева; в их руках ничто не движется. А этих людей в прошлом называли духовными. Чем вы мертвее, тем духовнее. Не ешьте ради вкусовых ощущений!

В это трудно поверить: в буддийских писаниях есть трид­цать три тысячи правил, чтобы стать духовным человеком. Я, по крайней мере, не могу стать духовным, просто потому, что не могу сосчитать такое количество правил. Я не могу запом­нить так много — тридцать три тысячи правил! Когда я считаю, я считаю на пальцах, и на четвертом пальце всегда сбиваюсь. Но это не значит, что я не могу быть духовным; арифметика не имеет ничего общего с духовностью. И что это за правила?

Приведу вам один пример. Молодой монах собирается нести слово Будды в народ. Перед уходом он касается ног Буд­ды и спрашивает, не скажет ли Будда ему что-нибудь, потому что до следующего сезона дождей он не сможет увидеться с ним. Будда сказал:

— Да, у меня есть для тебя несколько наставлений. Одно из них: никогда не смотри вперед больше, чем на четыре фута пе­ред собой.

Человек спросил:

— Но почему?

Будда сказал:

— Чтобы избежать женщин. Самое большее, ты сможешь увидеть их ступни. Всегда иди дальше, не смотри на их лица. Держи глаза приклеенными к земле.

Да, но такой человек не может видеть звезды, такой чело­век не может видеть восход или закат, такой человек совер­шенно отрезан от существования, его чувствительность убита. У него есть глаза, но он почти слеп — глаза, которые могут ви­деть всего четыре фута впереди. Его огромная способность ви­деть сокращена всего до четырех футов.

Молодой монах спросил:

— Что я должен делать, если я случайно забуду об этом или если возникнет какая-то особая ситуация, когда мне придется смотреть на женщину?

Будда сказал:

— Закрой глаза. Я особенно забочусь об этом, потому что, однажды увидев красивую женщину, ты можешь закрыть гла­за, но не сможешь забыть ее лицо.

Если бы я был на месте Гаутамы Будды, я давал бы каж­дому увеличительное стекло! Держи! Встретившись с красивой женщиной, просто посмотри через него, и ее глаза покажутся

чудовищными; ее нос станет таким огромным, что ни один ев­рей не сможет с ним тягаться. Но это не духовность — носить увеличительное стекло...

Его запрет — не что иное, как подавление, а подавляющий человек не может войти в свое собственное существо. Подав­ленные чувства и мысли станут твердым панцирем, отделяю­щим его от самого себя, от его собственного источника. Толь­ко неподавленное, лишенное мыслей, безмолвное существо может разбить барьер и достичь своего живого источника. И в момент, когда вы достигаете своего живого источника... вы не должны ничего делать, он творит чудеса. Он начинает менять ваше отношение, ваш подход, он начинает менять все, что вы знали о себе. Он приносит вам новое бытие.

Найти мастера легко, если вы доступны не только для слов, но и для безмолвия; не для одних только слов, потому что истина никогда не приходит через слова — она между слов, между строк, в пространстве тишины. Если вы ищете мастера, не придерживайтесь никаких критериев, не носите в себе пред­убеждений. Будьте абсолютно доступны, чтобы, встретившись с мастером, вы могли почувствовать его энергию. Его окружа­ет целый мир энергии. Его опыт озаряет все вокруг него. Если вы открыты и не боитесь новых переживаний, не боитесь по­пробовать нечто необычное, найти мастера не очень трудно. Вся трудность — только с вашей стороны.

Но утверждение Догэна верно:

 

...самое трудное — это встретить выдающихся мастеров. Будь это мужчина или женщина, но это должен быть человек, который осознал нечто неописуемое.

Вот что делает их мастерами: они знают нечто такое, что невозможно описать, они пережили нечто такое, что невоз­можно объяснить. Мастер — это тайна. Он знает, но не может это сказать. Он может этим поделиться, если вы готовы. Он может пригласить вас в свое собственное существо. Если вы отважны и бесстрашны, если у вас достаточно мужества, что­бы исследовать самую неизвестную часть существования, вы можете стать гостем в доме мастера. Но помните, в тот миг, когда вы входите в дом мастера, мастер входит в вас. Два со­знания не могут оставаться отделенными. Как только два со­знания сближаются, они становятся одним.

И это единственное, что надо запомнить: если вы чувствуе­те с кем-нибудь глубокое сродство, глубокую синхронность, как будто в двух телах — одна душа, не упускайте этого челове­ка. Он поведет вас к некоему неописанному, неописуемому, не­выразимому переживанию.

 

Это осознание самой сущности Пути.

 

Обретение мастера — это обретение Пути.

 

Следовательно, они ведут и помогают другим, не оставляя без внимания причинной связи и не делая никаких различий между собой и другими.

 

Один очень известный суфийский мистик приходил в мес­то, где я жил двадцать лет, и его ученики всегда хотели, чтобы я встретился с их мастером. Я сказал:

— Есть только один способ: в следующий раз ваш мастер может остановиться у меня.

Так что, когда этот суфийский мастер пришел в следую­щий раз, он остался со мной, и первым делом я спросил:

— Вы все еще мусульманин?

Он посмотрел удивленно — его это шокировало — и сказал:

— Конечно.

Я сказал:

— Тогда вы не знаете неописуемого. Разделения между му­сульманами, индуистами, джайнами и буддистами — это разде­ления посредственности и умственной отсталости.

Но он возразил:

— Я осознал Бога. Я вижу его.

Я сказал:

— Все это чепуха.

Анандо принесла мне... В Америке появился новый вид священников, которого никогда раньше не было — телевизион­ные священники. Один очень известный телевизионный свя­щенник стал еще более знаменитым, когда объявил, что видит Бога каждую ночь. Бог имеет девятьсот футов в длину! Я ска­зал Анандо:

— Напиши ему письмо от меня: «Скажите, пожалуйста: вы брали с собой лестницу и еще что-нибудь, чтобы измерить его? Или это только предположение?»

Девятьсот футов, ровно!

Мы думаем, что живем в двадцатом веке. Даже в Америке люди не живут в двадцатом веке, а о таких странах, как Индия, и говорить нечего. Этому человеку поклоняются миллионы, и никто даже не задумывается, что это глупо.

Видя это, другой миссионер начал говорить, что он тоже видел Бога, и у Бога есть длинная белая борода. Я послал ему свою фотографию: «Не обманывайте себя, это я посещаю вас во сне! Во-первых, если Бог вечен, у него не может быть белой бороды. Он всегда будет молодым. Это человек стареет».

Он даже опубликовал фотографию, которая очень похожа на мою, так что я сказал ему: «Только посмотрите на мою фо­тографию. Я просто надел очки, чтобы меня никто не узнал. Но вы в своих снах видите именно меня. Не эксплуатируйте людей, говоря, что вы видите Бога».

Бог — не объект. Вы не можете видеть Бога. Бог — само ва­ше сознание. Это видящий, а не видимое. Это вы, а не какой-то объект где-то там. Это ваш внутренний сокровенный центр — единственное место вечности, не подвластное изменениям, бес­смертное, божественное в своей красоте, в своем благослове­нии.

Когда вы приближаетесь к мастеру, помните только одно: сбросьте все доспехи. Будьте таким пустым, как только може­те, чтобы энергия мастера могла проникнуть в вас, проникнуть в ваше существо, коснуться вашего сердца. И это — немедлен­ное осознание. Точно так же, как когда вы влюбляетесь — вы не думаете о любви, вы не консультируетесь о любви у библиоте­карей, вы не спрашиваете у старших, как влюбиться. Школ, в которых учат влюбляться, нет. Но люди влюбляются, это вне­запно происходит.

Так же, как на более низком уровне случается любовь — на физическом и биологическом уровне... обретение мастера — это форма более высокой любви. В тот момент, когда вы вхо­дите в зону его воздействия — которая называется полем будды, полем мастера, — вы внезапно начинаете вибрировать новой энергией, внезапно вы чувствуете новую свежесть, новый ве­тер, проходящий через вас, новую беззвучную песню. Все, что вам остается — это расслабиться в глубокой благодарности. Не говорите даже «спасибо», потому что это отделяет. Не время для слов... просто жест благодарности.

 

Встретив мастера, мы должны практиковать Путь...

 

Если мастер сам — Путь, как вы будете практиковать? Вы просто наблюдаете: как мастер двигается, какие жесты он де­лает, как он отвечает ситуации, потому что в каждый момент он — абсолютная осознанность. Каждое его действие — это знак его сокровенного существа. Наблюдайте его! Наблюдайте его, когда он спит, наблюдайте, когда он ходит, когда он говорит, наблюдайте его, когда он сидит тихо, ничего не делая.

Наблюдать мастера с глубокой благодарностью и любо­вью, безмолвно впитывая его энергию... Это почти как пить воду, когда вы жаждете: глубокое чувство удовлетворения приходит к вам.

 

...устранившись мирских связей и не тратя свободного вре­мени ни на мышление, ни на

не-мышление, ни на нейтральное мышление. Следовательно, мы должны тренировать себя так целеустремленно, как если бы спасали свою голову от жгучего огня. Дзенский мастер, отбросивший тело и ум, ничем не отли­чается от нас.

 

В глубочайшем сознании будда и вы — одно. Упанишады говорят: Ахам брахмасми — «я есть Бог». Это не эгоизм — люди, написавшие Упанишады, даже не оставили своей подписи. Мы не знаем, кто написал эти Упанишады. Их выражения так ясны — невозможно иметь эго и говорить такие ясные слова об исти­не. И когда они объявили: «Ахам брахмасми», они говорили это не только о себе; они говорили это обо всех: «Вы — бог». Не ищите его где-то еще. Вы не найдете его в каком-то святом месте. Если вы не можете найти его в себе, вы не сможете найти его где-то еще. В тот момент, когда вы находите его в себе, он повсюду. Тогда вы увидите его в песне кукушки, в щебете птиц, в ударе молнии или в этой тишине. Тогда он — везде.

Когда вы узнали его внутри себя, вы узнаете его повсюду. Все сущее становится одним континентом. Эго делает вас ма­леньким островом. И помните, ни одни человек — не остров, потому что даже маленький островок в глубине связан с кон­тинентом. Нужно только пойти немного глубже, нырнуть не­много глубже.

 

Благодаря искренности и благочестию мы неминуемо пони­маем и принимаем сущность Закона нашего мастера.

 

Слово «Закон» — очень сложный перевод слова «дхамма». Оно дает искаженное представление: как только вы слышите слово «закон», вы вспоминаете ваши суды и конституцию, ва­ши юридические власти; вы не вспоминаете слово «дхамма».

«Дхамма» — это палийский перевод санскритского «дхарма». А слово «дхарма» означает: огонь горяч — это дхам­ма огня; лед холоден — это дхамма льда. А вы — будда, это ваша дхамма. Слово «дхамма» не следовало бы переводить как «закон»; было бы лучше перевести его как «природа». Быть буддой — ваша природа. Не имеет значения, что иногда вы за­бываете. Вы можете оставаться в забытьи всю свою жизнь или многие жизни. И все же, та же дхамма, тот же будда, то же со­знание продолжается — как подводное течение.

Однажды случилось... Джордж Бернар Шоу уезжал куда-то из Лондона. Вошел контролер, и Джордж Бернар Шоу стал смотреть туда и сюда в поисках билета — вспотев, он перерыл весь чемодан. Билет так и не нашелся, хотя он прекрасно знал, что покупал его. Контролер сказал:

— Не беспокойтесь. Я знаю вас, вас все знают. Наверное, вы сунули его куда-то. Не волнуйтесь. Я позабочусь, чтобы вас никто не тревожил.

Бернард Шоу сказал:

— Дело не в этом, мой мальчик. Билет — не проблема. Про­блема в том, как узнать, куда я еду. Вы думаете, я ищу билет для вас?

Вы можете забыть. Забывчивость — часть нашей природы, так же, как память. Наверное, каждый из вас когда-то испыты­вал это: вы пытаетесь вспомнить какое-то старое, знакомое слово. Вы говорите, что оно вертится у вас на кончике языка. Что вы имеете в виду? Если оно на кончике вашего языка, вы­плюньте его! Вы прекрасно знаете, что знаете его, но оно не приходит. Чем больше вы стараетесь, тем это будет труднее, потому что, чем больше вы стараетесь, тем уже становится проход. Ум становится напряженным, и старые воспоминания не могут пройти через это напряжение. В конце концов, вы бросаете все это и закуриваете сигарету, и, пока вы курите, оно неожиданно приходит. Вы не можете в это поверить: вы так старались, вы знали, что это слово было на кончике вашего языка, и все же не могли вспомнить его. Я говорю вам: будда — на кончике вашего языка. Дело только за небольшим переку­ром. Небольшая релаксация — именно то, что дает курение.

Люди курят сигареты и сигары, не зная, что психологиче­ски — это просто грудь их матери. Именно это дает им такую релаксацию. Из соска материнской груди ребенку поступает теплое молоко; из сигареты идет теплый дым — и вы забываете обо всем, вы снова стали ребенком, невинным, расслабленным. Никакое правительство не может запретить людям курить, по­тому что проблема, на самом деле, не в курении. За ним стоит глубокая психология.

Вы можете понять эту психологию, не будучи слишком об­разованным. Поэты воспевают женскую грудь больше, чем что-либо другое. Художники рисуют женскую грудь чаще, чем что-либо другое. Есть несколько художников, которые рисуют только женскую грудь, и больше ничего. Они продолжают со­вершенствовать...

Откуда такая одержимость? Откуда такое пристрастие? Ре­альность в том, что все больше и больше матерей не хотят кормить детей грудью, потому что кормление грудью портит ее форму. Ребенок все время оттягивает ее, и это делает грудь длиннее, а каждая женщина хочет, чтобы ее грудь имела форму — округлую, как полная луна, — а эти маленькие чудовища не позволяют это. Они заинтересованы в своем деле, потому что округлая грудь — мечта скульптора — убьет ребенка. Если грудь округлая, ребенок не сможет получить свою пищу, его нос бу­дет закрыт. Он может либо дышать, либо сосать; то и другое одновременно невозможно. Так что все эти картины и статуи Каджурахо... все эти великие художники не понимают, что на карту поставлена жизнь ребенка!

Это интересует каждую женщину, и сейчас этот вопрос да­же обсуждается в парламентах всего мира: «Следует ли застав­лять женщин кормить ребенка, или им нужно предоставить свободу выбора?» Ни одна женщина не хочет испортить свою грудь. Пока они не найдут какое-нибудь техническое приспо­собление... это можно сделать. Просто соедините грудь матери со ртом ребенка маленькой трубочкой. И ребенок с самого на­чала почти что курит сигару!

Я всегда вижу простое решение самых больших проблем! Всего лишь маленькая пластмассовая трубочка... ребенок будет получать удовольствие, и он может продолжать наслаж­даться и позже, потому что будет общаться с женщинами.

Никто не может с помощью закона запретить нечто, имеющее психологические корни. И никто не может помешать вам стать буддой, потому что это — ваша природа. Другое де­ло, что вы запутались в мирских мелочах — власть, престиж, уважение — и забываете уделить время самому себе. Просто не­много времени на себя, забудьте обо всем мире... нет никакой необходимости отрекаться от него. Я против отречения от чего-либо.

Все религии мира были религиями отречения. Они хотели, чтобы люди медитировали, отрекались от мира, уходили в го­ры, в леса, в пустыни, где с ними никого не будет. Но это не работало, это не работает. Даже если вы идете в горы, толпа последует за вами — в вашем уме, не снаружи. Снаружи вы ни­кого не будете видеть, но с закрытыми глазами вы будете ду­мать о множестве вещей: о своей жене, детях, старых родите­лях, друзьях и прочих глупостях — Клубе львов и Ротари-клубе. Вам начнет приходить на ум то, о чем вы никогда раньше не думали, потому что, когда пережевывать нечего... нет даже жевательной резинки, а вы должны что-то жевать. Люди начи­нают думать о самых странных вещах.

Но это — не самореализация. Я против отречения от мира, я хочу, чтобы вы были в мире как можно тотальнее — чтобы хотя бы иногда был выходной. Просто ранним утром на несколько мгновений отрешитесь от всего, забудьте обо всем, просто будьте собой. Темной ночью, когда все спят, сядьте в своей кровати и просто будьте собой.

Это более полезно. Прежнее отречение было почти насиль­ственным. Никто не говорил об этом, потому что никто не хо­тел, чтобы его осуждали, но меня осуждают так сильно, что мне нет до этого дела. Все религии несут ответственность за миллионы женщин, овдовевших, несмотря на то, что их мужья были живы; за детей, осиротевших, хотя их отцы были живы; за стариков-родителей, ставших нищими потому, что их моло­дой сын, от которого они зависели, отрекся от мира. Никто не считал, сколько вреда принесла идея отречения — и что она да­ла? Взвесьте то и другое: никакой пользы. Все отрекшиеся про­сто думают о тех же вещах, так же цепляются, так же завидуют.

Я был в Гималаях и как раз собирался присесть под дере­вом, когда монах, индуистский монах, закричал из-под со­седнего дерева:

— Не садись здесь! Это место моего мастера.

Я сказал:

— Мой Бог, даже в этом лесу... Ты отрекся от всего мира, но не отрекся от этого дерева. А оно не принадлежит никому.

Он сказал:

— Предупреждаю тебя: он опасный человек.

Я сказал:

— Он должен быть опасен, потому что отречься от мира может только очень насильственный человек.

Как вы можете оставить этот мир? Это ваше единственное море, в котором вы — рыба. Покинув его, вы умрете. Разве птица может покинуть небо? Это ее единственный мир. Если она покинет небо, она умрет. Вы не можете оставить мир, но можете устроить себе каникулы, уделить несколько мгновений самому себе... и никто даже не узнает об этом.

Эти немногие моменты, когда вы отбрасываете весь мир, как будто это сон — а ваше собственное существо остается единственной реальностью, — это величайшие мгновения радо­сти, покоя, безмолвия, блаженства. Эти мгновения боже­ственны. В эти моменты вы перестаете быть обычным челове­ческим существом, вы внезапно трансцендировали человеч­ность, вы трансцендировали все формы, вы вступили в бес­форменное существование. Ваш пульс стал пульсом всего су­щего.

Это единственная возможная практика, все остальное не­существенно и опасно. Будьте обычны во всем, просто оставь­те себе немного места там и сям. Мир движется дальше, вы в это не вмешиваетесь, но и не сбегаете из него. Вы участвуете в его движении и, одновременно, продолжаете в те мгновения расти внутри себя. Оставаться в мире и становиться буддой — вот мое послание.

 

Когда кто-то осознал великий Закон и сущность будд и патриархов, мы служим ему, благоговейно падая ниц.

 

Что мы можем сделать, когда кто-то излучает сознание, излучает танец существования? Что мы можем принести ему в дар? На Западе всегда недоумевали, почему на Востоке люди касаются стоп своих мастеров. Они не знают, что это стало традицией. К несчастью, все становится традицией; но в осно­ве, по сути, это необычайно красиво. Вопрос не в ногах. Дело просто в благодарности, которую невозможно высказать — ее можно выразить, только прикоснувшись к ногам мастера.

 

Шакьямуни-будда говорил: «Когда вы встречаете мастера, излагающего высшую мудрость, не рассуждайте о его проис­хождении».

 

Не спрашивайте, к какой касте он принадлежит, не спра­шивайте о его внешности. Он может выглядеть не так красиво, как вам хотелось бы, он может происходить не из высокой кас­ты, не из браминов; он может быть шудрой, как Кабир или Даду. Возможно, он не отрекся от царства, как Будда и Махавира.

Но не у каждого есть царство, чтобы от него отречься. Я знавал одного почтальона, очень бедного человека. Он жил недалеко от моего дома, поэтому мы изредка разговаривали. Когда его жена умерла — у него не было детей, — он отрекся от мира. Те же люди, которые никогда не обращали никакого внимания на этого бедного человека, начали припадать к его стопам, и вскоре он стал очень знаменит. Через двадцать лет я вновь встретил его благодаря стараниям одного из его учени­ков, который сказал:

— Вы должны увидеть его.

Я сказал:

— Я знаю его.

Но они возразили:

— Он изменился, он — преобразившийся человек. Он отрек­ся от миллионов.

Я сказал:

— Я знаю, что он держал на счете в своем почтовом отделе­нии всего тридцать шесть рупий. Где он взял эти миллионы?

Но слухи... а он наслаждался этими слухами. Я сказал:

— Я приду, чтобы привести его в чувство.

Я спросил его:

— Пожалуйста, расскажи своим ученикам, сколько рупий ты оставил на своем счете.

Он посмотрел на меня очень грустно и сказал:

— Лучше бы мы встретились отдельно, наедине, без всех этих людей.

Я сказал:

— Я должен был встретить тебя здесь, при всех, потому что эти люди думают, что ты отрекся от миллионов. Скажи ясно — сколько рупий!

Он сказал:

— Тридцать шесть.

Ученики спросили:

— Тридцать шесть? И ты ни разу не сказал нам?

Он сказал:

— Мне так нравилась мысль, что я отрекся от миллионов. И я никогда ничего не говорил... Я просто не отрицал это, так что вы не можете меня осуждать.

А я сказал:

— Скажи этим людям правду.

Он спросил:

— Какую правду?

Правда заключалась в том, что, прежде чем он решил от­речься, он попросил меня написать для него три речи — на де­сять, двадцать и тридцать минут. Он сказал: «Я запомню их, и когда у меня будет десять минут, буду произносить одну; когда мне дадут двадцать минут, я буду пользоваться другой. Я не думаю, что на конференциях мне дадут больше тридцати ми­нут».

Я сказал:

— Я спрашиваю об этих трех речах. Ты все еще пользуешь­ся ими, или нет?

Он сказал:

— Боже мой, ты пришел сюда, чтобы окончательно убить меня! Эти люди считают меня реализовавшимся человеком!

Я сказал:

— Скажи людям, что эти три речи написаны мной.

Он сказал:

— Я вынужден подтвердить это.

Он потерял всю свою славу. Его ученики внезапно исчезли, все начали смеяться. Но с помощью этих речей он в течение двадцати лет постоянно подтверждал свою великую ученость.

Я привез его обратно в мой дом. Я сказал:

— Мне нужен садовник. Иди в сад и медитируй с растения­ми, с розами.

В Индии великое множество прекрасных цветов, несрав­ненных — благодаря климату. Индийские розы испускают та­кой аромат, который невозможен в холодной стране; там этот аромат не испускается, ему нужно солнце. В Индии великое множество прекрасных цветов, неизвестных миру. У меня был красивый сад, так что я заставил его работать. Он сказал:

— Я наслаждался тем, что я — просветленный, но, к несчас­тью, кто-то привел тебя туда. И теперь, на старости лет, я сно­ва вынужден стать садовником.

Я сказал:

— Это гораздо более подлинно. Будь садовником. Это про­стая работа. Ты можешь медитировать и поливать растения водой. Поливка растений не помешает твоей медитации. Цве­ты не мешают, деревья очень любовны и спокойны. Я даю тебе настоящий живой храм.

Догэн говорит: когда вы встречаете мастера, не думайте о его происхождении, не беспокойтесь о его внешнем виде. Все, что нужно — это признать: вот человек, который осознал себя; все остальное несущественно. Все, что нужно теперь — это глу­бокая благодарность. Найти такого человека — чудо; а вы нашли его.

Ваша благодарность принесет весну в ваше существо. Опыт мастера начнет течь к вам, как реки, текущие с гор к океану. Ваша благодарность становится подобной океану — безбрежному, открытому. А высоты мастера подобны горам, откуда бежит Ганг и тысячи других рек — они несутся, пере­прыгивая с камня на камень, из долины в долину, стремясь к океану. Если вы с мастером, все, что вам нужно — это смирение, благодарность. И мастер обязательно вольется в вас.

Догэн продолжал:

...Осознать Путь могут и мужчины, и женщины. Осозна­ние Пути следует почитать в любом случае, независимо от по­па. Это в высшей степени превосходное правило на Пути... Да­же маленькая семилетняя девочка может стать учителем четырех классов буддистов... если она практикует и понимает Закон... Мы должны благоговейно делать ей подношения — так же, как и буддам.

 

Ни возраст, ни происхождение, ни страна, ни раса не имеют значения. Важна только ваша осознанность, а осознан­ность не бывает индуистской, христианской или мусульман­ской. Это огонь, вечный огонь, который невидим для внешне­го глаза, но становится видимым, когда вы закрываете глаза и идете внутрь.

Хайку:

 

Горы зеленого и горы голубого встают;

Моя благодарность растет и наполняет глаза.

 

Риокан написал:

 

Вор

оставил ее — луну в окне.

 

Риокан написал это после того, как вор ушел. Вся эта ис­тория прекрасна. Однажды ночью в маленькую хижину Риокана забрался вор. У Риокана было только одно одеяло, кото­рым он укрывался и днем, и ночью. Это была его единственная собственность. Он лежал, но не спал; он открыл глаза и уви­дел, как входит вор. Он почувствовал глубокое сострадание к нему, потому что знал, что в доме ничего нет. «Если бы этот бедняга сообщил мне заранее, я выпросил бы что-нибудь у со­седей и держал здесь, чтобы он это своровал. Что же мне те­перь делать?»

Видя, что ничего нет, что он залез в хижину монаха, вор собрался уходить. Риокан не выдержал. Он дал вору свое одея­ло. Вор сказал:

— Что ты делаешь? Ты стоишь голый. Ночь очень холод­ная!

Он ответил:

— Не беспокойся обо мне. Но не уходи с пустыми руками. Я наслаждался этим моментом: ты дал мне почувствовать себя богатым человеком. Воры обычно забираются во дворцы им­ператоров. Но ты зашел сюда, и моя хижина тоже стала двор­цом, и я тоже стал императором. Я так рад — это просто пода­рок.

Даже вор пожалел его; он сказал:

— Нет, я не могу принять этот подарок, потому что у тебя ничего нет. Как ты собираешься пережить эту ночь? Она так холодна, и становится еще холоднее!

Со слезами на глазах, Риокан сказал:

— Ты снова и снова напоминаешь мне о моей нищете. Если бы это было в моей власти, я взял бы эту полную луну и отдал ее тебе.

Когда вор ушел, он записал в своем дневнике:

 

Вор

оставил ее –

луну в окне.

 

Эти хайку — не обычные стихотворения. Это глубоко меди­тативные утверждения.

 

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

В чем суть Закона нашего Мастера?

 

Маниша, меня здесь нет — просто пустое место, полый бамбук. Если вы хотите присоединиться ко мне, больше ничего не нужно. Просто будьте абсолютно пусты и безмолвны. Тако­ва дхамма вашего мастера. И фактически, такова дхамма всех мастеров. Станьте полым бамбуком, чтобы вас можно было превратить во флейту, и чтобы через вас могли литься песни невиданной красоты. Это будут не ваши песни, это будут песни сущего.

Прежде, чем мы войдем в ежедневную медитацию... бам­бук совершенно тих, он ждет вашего смеха. Мои садовники сообщили мне, что они никогда не видели, чтобы бамбук рос так быстро. Это особенно видно, когда наступает вечер — весь бамбук начинает просто подпрыгивать. Стебли бамбука — участники, они медитируют с вами. Они не могут ничего ска­зать, но слова не важны. Несомненно, они понимают ваш смех.

 

Бруно Сарделька, шофер—дальнобойщик, пытается поме­нять на обочине спущенное колесо. Он стучит молотком что есть силы, извергая ругательства и проклятия при каждой не­удачной попытке.

Мимо идет деревенский священник; он решает помочь Бруно. Он садится рядом и говорит шоферу:

— Я буду молиться Богу; любое чудо возможно.

После этого он читает Бруно небольшую лекцию о том, что, сталкиваясь с трудностями, лучше молиться, а не сыпать проклятия.

В конце концов, Сарделька говорит, что готов попробо­вать все что угодно, лишь бы снять покрышку с колеса. Итак, они оба становятся на колени перед грузовиком и начинают молиться.

Когда Бруно возвращается к работе, он бьет по покрышке, и она с первого раза слетает, как перышко.

Священник смотрит на это в изумлении и кричит:

— Здорово, черт побери!

 

Мистер и миссис Учтивцы живут в прелестном большом доме в городе Правильников, США. И они в самом деле веж­ливы. Когда миссис Учтивица приносит мистеру Учтивцу обед, он говорит:

— Я так благодарен тебе, дорогая!

А миссис Учтивица отвечает:

— Что ты, я так рада, мой драгоценный. В самом деле, это я должна благодарить тебя за то, что могу служить такому пре­данному мужу.

На что мистер Учтивец говорит:

— Нет, я должен быть вдвойне благодарен тебе за твою преданность...

И так далее.

Они настолько учтивы, что однажды вечером, когда мис­тер Учтивец видит одинокого путника средних лет, стоящего под дождем, он учтиво приглашает его в свой дом на милый сердечный ужин. Двумя часами позже мистер Учтивец внезап­но сталкивается в коридоре с незнакомцем, который занимает­ся любовью с их любимой дочерью, Пусси Учтивицей.

Посмотрев на это, мистер Учтивец очень вежливо говорит:

— Пусси, дорогая, где твои манеры? Выгни спинку и помо­ги этому джентльмену поднять свои яйца с холодного мрамор­ного пола!

 

После многочисленных попыток Джилберту Голддичу наконец-то удается привести в свои апартаменты Глорию Вели­колепную. Немного выпив, Джилберт включает негромкую музыку, и они устраиваются на диванчике.

Через несколько минут Глория говорит:

— Знаешь, Джилберт, ты — первый мужчина, поцелуи кото­рого заставили меня сесть и открыть глаза.

— В самом деле? — говорит счастливый Джилберт.

— Да, — отвечает Глория. — Обычно они производят противоположный эффект!

 

Михаил Горбачев встает утром и идет на балкон поды­шать свежим воздухом. Встает солнце.

— Доброе утро, красное Солнышко! — восклицает он.

— Да здравствует Михаил Горбачев! — отвечает солнце.

Счастливый, Горбачев приступает к делам. После делово­го утра он снова выходит на балкон и видит, что солнце в зе­ните.

— Добрый день, Солнце! — кричит он.

— Да здравствует товарищ Горбачев, Генеральный секре­тарь Коммунистической партии Советского Союза! — отвечает Солнце.

Очень довольный, Горбачев возвращается к своим делам.

Вечером, после тяжелого дня, он снова выходит на свой любимый балкон. Он видит, как садится солнце, и с улыбкой кричит:

— Добрый вечер, мое маленькое Солнышко!

— Я уже на Западе, — отвечает Солнце, — так что пошел ты...

 

Ну что ж, Ниведано, ударь...

Ниведано...

Будьте безмолвны.

Закройте глаза.

Почувствуйте, что ваше тело замерзло,

и идите внутрь... глубже и глубже.

В глубочайшем — ваше бессмертное «я».

Не бойтесь неведомого, устремитесь к центру, как стрела.

Не останавливайтесь на периферии,

потому что только в центре, где ничто не движется, вы — будда.

 

Сделай это яснее, Ниведано...

Расслабьтесь,

отпустите себя, забудьте о теле,

забудьте об уме,

помните только, что вы —

чистое сознание, только осознанность.

И, не делая ни одного шага,

вы прибыли домой.

 

Ниведано...

Вернитесь,

но вернитесь как будды и посидите несколько мгновений…

вспоминая, радуясь, устанавливая контакт...

и в каждом вашем действии, как подводное течение,

всегда будет это сознание.

Когда это переживание буддовости

становится прочным,

оно выражается во всех ваших действиях –

в ваших словах, в вашем безмолвии,

в ваших днях, в ваших ночах.

Оно становится вашим постоянным спутником.

В конце концов,

вы заслуживаете окончательного исчезновения,

и остается только будда.

Чистая осознанность

в прекраснейшем из лотосов,

когда-либо расцветавших на Земле.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать десять тысяч будд?

— Да, возлюбленный Мастер.

Глава 5


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-03-22; Просмотров: 280; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (2.32 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь