ПРОЖИВИ ОДИН ДЕНЬ КАК БУДДА

Луна на воде;

Вновь и вновь разбиваясь,

остается все там же.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн писал:

Практика идентична проявлению, и наоборот. Выражать Путь весь день означает практиковать Путь весь день. Другими словами, мы практикуем нечто не поддающееся практике и выражаем нечто невыразимое...

Повседневную жизнь следует почитать; тело следует уважать. Поэтому, если мы действительно можем вести себя как буддисты хотя бы один день, этот день можно назвать более ценным, чем бесчис­ленные праздные жизни.

Следовательно, пока мы не осознали Путь, мы не должны проводить в праздности ни одного дня. Один такой день — гораздо более драгоценное сокровище, чем превосходный драгоценный камень. Древние муд­рецы дорожили им больше, чем своим телом и жизнью.

Мы должны спокойно подумать, что превосход­ный драгоценный камень или редкую жемчужину, даже если они потеряны, можно обрести вновь; но один-единственный день из ста лет жизни, однажды потерянный, никогда не возвращается. Как бы ис­кусны мы ни были, невозможно вернуть из прошлого даже один день. Ни в одной исторической книге не говорится, что это возможно...

Почему время лишает нас наших занятий — по­вседневных или пожизненных? Почему время так не­доброжелательно к нам? Потому, что мы, к не­счастью, всегда пренебрегали нашей практикой...

Не заглядывая каждую минуту вперед, в завтра, мы должны думать только об этом дне и этом часе. Поскольку завтра затруднительно и неопределенно, и о нем трудно узнать, вы должны думать о том, чтобы следовать Пути, пока живете сегодня... Вы должны сконцентрироваться на практике дзен, не теряя времени, думая, что есть только этот день и этот час. Тогда это становится действительно легко. Вы должны забыть о том, добра или зла ваша природа, и о том, сильна или слаба ваша энергия.

Маниша, прежде, чем начать говорить о Догэне, я должен сделать несколько заявлений. Первое — о дзенском ма­стере Нискрии. Он так низко пал на Западе, что вчера я назвал его не Каменноголовым, а Гладкоголовым. А он пришел пре­восходно одетый, как дзенский мастер. Сегодня он не надел свою робу. Даже если ты стал гладкоголовым, это не имеет значения — вернувшись сюда, ты снова Секито, Каменноголо­вый Мастер Дзен. Так что постригись и надень свои одежды дзенского мастера, и возьми палку — она может пригодиться в любое время. Я скучал по тебе так долго — здесь не было нико­го, чтобы бить людей. И ты не должен делать такие вещи — от­ращивать волосы на каменной голове. Стыдись.

В Германии этого, возможно, никто не заметил, но здесь все обратили внимание: «Что случилось с дзенским мастером Секито?» Он заблудился. Каждый человек заблуждается, осо­бенно вернувшись в Германию, где живут настоящие, абсо­лютно подлинные идиоты. С высоты дзенского мастера он пал на уровень гладкоголового.

Побрей голову и будь самим собой — в своей робе мастера и с палкой. Ты по-прежнему — будда. Неважно, что ты ездил в Германию, твоя природа будды неприкосновенна. Мы все время обсуждали это, говоря о сутрах Догэна. Ты можешь да­же уехать в Германию и стать членом немецкого парламента — ниже пасть невозможно, — и все равно ты будешь буддой.

И второе — для Зарин. Она весь день крутилась по ашраму в своей робе, чтобы доказать, что — да, она похожа на воздуш­ный шар. Я надеялся, что она осмелится прийти сюда в таком виде, но она снова пришла в сари.

Воздушный шар прекрасен. Все, что нужно — это сделать несколько окошек там и сям, чтобы посмотреть, кто находится внутри. Целый день все только и говорили об этом воздушном шаре. Я сидел в своей комнате, слушая всевозможные сплетни о том, как она придет в воздушном шаре. А теперь я вижу, что она сидит в своей обычной одежде и кажется такой красивой.

В сари есть магия. Люди, придумавшие его, должно быть, были большими эстетами. Они хотели, чтобы женщины были похожи на статуи Каджурахо — круглые, полные.

На Западе вместе с освобождением женщин возникла идея, что женщина должна быть похожа на мужчину; она должна носить брюки. Это доказывает один странный психологический факт. Из-за одежды женщина начала терять округлость, которой отличалась в прошлом — даже на Западе. Она начала становиться прямой, плоской. Посмотрите на западную женщину — в брюках и рубашке, с сигаретой в руке, — вам придется с минутку подумать, женщина это или мужчина. Подобной путаницы на Востоке никогда не было. Женщина — это женщина,а мужчина — это мужчина. И женщина не должна подражать мужчине, иначе она разрушит себя. Она должна быть собой. Она не ниже, она просто другая.

Освободительное движение делает неправильное ударение. Это не вопрос равенства. Нельзя требовать равенства между двумя разными вещами. Женщина обладает собственной уникальностью, она не должна подражать мужчине. И помните, подражая, вы не будете даже женщиной — вы будете всего лишь второсортным мужчиной.

Сари дает индийским женщинам некоторую свободу, что-бы полнеть. Она больше подходит для исследования. Что вы будете исследовать в западной женщине? Она точно такая, какой выглядит в одежде. Но индийская женщина — совсем другое дело. Вы будете удивлены... Под сари скрывается нечто интересное. Это великое изобретение.

Но не подражайте, потому что тогда вы выглядите очень странно. Просто представьте Зарин в брюках и рубашке; она была бы самым странным животным в мире. А сейчас она так красива.

Но это желание надеть чужую одежду, примерить чужой стиль жизни было всегда. И никто не знает, что это — путь, на котором человек теряется и забывает путь домой. Никогда, ни на один миг, не будьте подражателем. Будьте собой. И не про­сто будьте собой; Догэн говорит: «Уважайте себя. Уважайте свое тело».

Догэн писал:

Практика идентична проявлению, и наоборот.

Он говорит о подлинном человеке — о том, кого на языке дзен называют изначальным человеком. Его практика идентична с его проявлением. В нем не два человека, есть только однa индивидуальность. Безмолвный, он тот же. Проявляясь, выражаясь — любыми возможными способами — он по-прежнему тот же. Подняв руку, я настолько же будда, как и не поднимая ее.

Практика идентична проявлению, и наоборот.

Но это неправильно по отношению к человеку, который появился на свет в современном мире. Он что-то говорит, что-то думает, что-то желает; на самом деле, он хочет что-то дру­гое. Это просто путаница. Современный человек — это запу­танный будда. Он не знает, что для того, чтобы быть одним, он должен сбросить много масок. Все эти маски нужны, чтобы обманывать людей, создавать некую респектабельность, репу­тацию.

Но в глубине вы неискренни. В неискренности нет ничего плохого, но тогда проявите ее, будьте ясны: «Я не искренний человек, не доверяйте мне». И вы будете чувствовать некую свободу, которой никогда не знали. Когда ваши проявления и ваше существо — одно, все небо будет небом вашей свободы. Иначе человек привязан к своей лжи.

О Георгии Гурджиеве говорят... Чтобы объяснить что-то своим ученикам, он изобрел одну технику. Он мог смеяться одной стороной лица, а вторая сторона лица одновременно была печальна. Это очень трудно, я не знаю, как ему это уда­валось. Но он жил с очень древними племенами в Туркестане, в очень отсталых районах Советского Союза, где люди до сих пор живут настолько примитивно, что это невозможно пред­ставить. Его отец умер рано, поэтому ему пришлось жить сна­чала в одном племени, потом — в другом. Ему было всего де­вять лет, но он начал учиться — потому что эти племена воровали, занимались музыкой, магией, целительством. Они — кочевники; у них нет домов, стабильности. Им нравится путе­шествовать, они — бродяги.

Но он превратил это в великую возможность научиться всем их хитростям. Одним из их трюков было умение делить лицо надвое. И, обучая своих студентов, он иногда делал этот трюк. Кто-то сидел справа от него, а кто-то — слева; и с одной стороны он выглядел очень злым, а с другой — очень любящим и спокойным. И оба студента рассказывали друг другу, что происходит. Один говорит, что он очень любящий и спокой­ный. Другой говорит: «Спокойный? Он кажется очень опасным, насильственным, убийцей. Он так посмотрел на меня, что я долго не забуду это».

Когда Гурджиеву передавали это, он говорил: «Именно я и хотел вам объяснить: у современного человека много лиц».

Вы должны наблюдать. Когда вы встречаете жену и говорите: «Дорогая», — что вы на самом деле имеете в виду? «Моя любимая» — вы на самом деле так думаете? Говоря эти слова, не вспоминаете ли вы какую-то другую женщину? К несчастью, вы должны говорить эти слова женщине, которую хотите убить. Но на это у вас тоже не хватает мужества. Когда вы видите своего слугу — у вас такое же лицо, как тогда, когда вы видите босса? Понаблюдайте за изменениями своего лица. Вы — не единое интегрированное целое.

Облака приходят и уходят, они могут быть белыми или черными — это не имеет значения. Луна сияет по-прежнему. Облака приходят и уходят, они не оставляют на луне царапин. Но каждое облако — то есть каждая маска, которую вы носите, — оставляет на вас свою отметину.

Так что я видел людей, которые смеялись, но понимал, что они вот-вот расплачутся. Они прячут свои слезы за фальшивой улыбкой. Люди делают также и противоположное.

Я жил у одного из своих родственников. Какой-то его далекий родственник приехал лечить свою жену. Жена умерла, и, естественно, мои родственники должны были показывать, как они скорбят. На самом деле, их это совершенно не интересовало. В действительности, они были счастливы, что она умерла, потому что вся семья терпела из-за нее ненужные страдания. Как только она умерла, ее муж вернулся в свой город, но люди продолжали приходить в этот дом. Это делалось просто по обычаю — социальная модель: выразить соболезнования. По­этому хозяйка этого дома была в трудном положении, потому что, когда у вас нет слез... это очень трудно. И это могло происходить до десяти раз в день.

Я обычно находился в саду. Она сказала мне:

— Носи с собой колокольчик.

Я спросил:

— Зачем?

Она сказала:

— Когда кто-то идет, звони в колокольчик. Тогда я буду опускать свой гхунгхат и начинать плакать. Это будет фальшь, но что остается делать?

У сари есть также это превосходное качество. Вы можете натянуть свой гхунгхат... под ним вы, возможно, и не плачете, но можете притворяться, что вы в величайшем горе и страда­нии.

Я сказал:

— Это прекрасная стратегия. Но берегись меня.

Она спросила:

— Что ты имеешь в виду?

Я сказал:

— Я могу позвонить, когда идет не тот человек.

Она сказала:

— Нет, ты не должен так делать. Я многие месяцы мучи­лась, испытывала неудобства, ухаживая за этой женщиной, а она — всего лишь дальняя родственница.

Но в Индии самые дальний родственник — все равно род­ственник. Иногда не знаешь, каким образом ты находишься с ним в родстве, но ты все равно должен заботиться о нем, если он называется твоим родственником. Какой-нибудь двоюрод­ный брат вашего двоюродного брата...

Я сказал:

— Не волнуйся.

Она обычно находилась внутри дома. Когда кто-то прихо­дил, я просто звонил ей, и она тут же натягивала гхунгхат. В английском нет такого слова — это часть сари. Но вы все по­нимаете, о чем речь. Это значит опустить немного покрывало, чтобы спрятать лицо — чтобы никто не мог видеть, что на са­мом деле происходит с вашим лицом. И вы можете изображать что угодно.

Несколько дней мне это удавалось. Однажды пришел ее муж, и я позвонил в колокольчик. Она натянула покрывало и начала рыдать так, как будто кто-то умер. Муж спросил:

— Что, снова кто-то умер?

Она посмотрела сквозь свой гхунгхат и, увидев, что это ее муж, сказала:

— Нет, это... Я знала, что он собирался обмануть меня, но никогда не думала, что он может так шокировать тебя. Где он?

Они оба вышли в сад, и она сказала:

— Это нехорошо. Мой муж приходит домой не для того, чтобы выражать соболезнования или оплакивать покойницу.

Я ответил:

— Он выглядел таким грустным, что я подумал: должно быть, кто-то умер. И лучше, чтобы ты знала, что твой муж выглядит очень печальным. Не время желать слов любви; лучше плакать и рыдать вместе с ним.

Муж спросил:

— Что ты имеешь в виду, говоря, что я казался грустным?

Я сказал:

— Не нужно меня провоцировать. Твое лицо от природы таково, что кажется, будто кто-то умер. Обычно я не говорю это — какой смысл? Ты не виноват. Просто у тебя такое лицо. Он спросил:

— Я в самом деле кажусь таким печальным?

Я сказал:

— Спроси кого угодно. Я могу привести свидетелей — кого-нибудь из соседей. Все знают, что ты очень печален, серьезен и обеспокоен.

Он сказал:

— Не нужно приводить соседей, — потому что он знал, что я мог подговорить нескольких людей. — Я постараюсь улучшить свое лицо. Я постараюсь иногда смеяться, улыбаться.

Я сказал ему:

— Дело не в старании. Во-первых, сбрей свои усы. У тебя странные усы, которые делают тебя похожим на клоуна.

Он сказал:

— Ты живешь в моем доме и всегда создаешь проблемы. Знаешь ли, я люблю свои усы — я не могу сбрить их.

Я ответил:

— Это твое дело. Но именно они делают твое лицо таким печальным. Носи фальшивые усы. Приклеивай их, когда тебе хочется, но эти усы не годятся.

У него были усы, определенно придававшие его лицу поникший вид.

 

Но лица у всех разные, и это стало почти автономным процессом; они не должны меняться. Просто посмотрите на человека, который идет со своей женой — и вы узнаете, с кем он идет. Вам не нужно задавать вопрос: «Вы женаты?» И посмотрите на него, когда он со своей подружкой — вам снова не нуж­но задавать вопросов. Их лица — сколько свободы, радости... временной, но даже кратковременная встреча делает их сча­стливыми, меняет их лица.

Искатель, согласно Догэну, должен помнить о своей це­лостности. В любой ситуации его практика и его проявления должны быть идентичны.

Выражать Путь весь день означает практиковать Путь весь день.

Выражать Путь весь день... Я уже говорил вам, что все вы

— будды. Вы принимаете это — неохотно. В глубине вы знаете, кто вы. Кто-то — врач, кто-то — адвокат, кто-то — рикша. «Будда, работающий рикшей? Боже мой, такого никогда не было».

Но, поскольку я говорю это, а вы любите меня, доверяете мне, вы говорите: «Ладно». По крайней мере, сейчас вам не разрешают привезти в Будда-холл вашу повозку рикши или велосипед, взятый напрокат. Что плохого в том, чтобы быть буддой? Но как только вы выходите из Будда-холла, к вам приходит задняя мысль: «Куда я иду? Я — будда? Тогда что я делаю, куря сигарету?» Только подумайте — будда, курящий сигарету? Невероятно.

Если вы хотите узнать свою неотъемлемую сущность, вы должны выражать ее во всем, весь день, даже в самых малей­ших проявлениях. Не имеет значения... даже если вы возите пассажиров, как рикша, вы можете возить повозку с глубоким состраданием, с любовью, с уважением к пассажиру, заботясь о других людях на дороге.

Я делаю буддовость простой и, одновременно — очень сложной. Очень легко сесть в позе лотоса под деревом бодхи и сказать миру: «Я — будда». Другое дело — когда вы сидите ря­дом со своей женой, в постоянном страхе: «Никто не знает, когда она начнет придираться».

Когда я вчера рассказывал вам историю про эти «придирки, придирки, придирки», Майя Фарух тянул Зарин за край сари, с каждой «придиркой» напоминая ей: «Посмотри, чем ты занимаешься всю свою жизнь».

Он — совершенно уникальный ребенок. К великому сожа­лению, он пропустил два дня, иначе он получил бы огромное удовольствие. Когда, в истории про Михаила Горбачева, солнце говорит ему: «Теперь я на Западе — так что пошел ты!» — он катался по земле. Он понял, как это здорово. А когда я рассказывал историю об адвокате — что в суде он был львом, — еще до того, как я произнес это, я слышал, как он тихонько сказал: «Дома он — крыса». Но таково положение любого мужа.

Нам нужен мир... новый мужчина, новая женщина, новый ребенок — разумный. Не подражающий, не обманывающий се­бя, но самостоятельный — сильный и целостный. Даже если это означает, что весь мир будет осуждать его — неважно. Высший смысл в том, что у вас будет подлинное лицо.

Другими словами, мы практикуем нечто не поддающееся практике и выражаем нечто невыразимое...

Запомните это. Когда вы поливаете розовый куст, помните: его красота, его цветы, его зелень необычайно важны, но невыразимы. Никогда не забывайте, что это переживание красоты так же невыразимо, как переживание вашего собственного существа. Если вы просто наблюдаете, вы найдете в своей жизни — в каждом мгновении — вещи, которые невыразимы. Вы просто привыкли. Вы привыкли к забывчивости.

В последний миг жизни Сократ напомнил: «Я ничего не знаю. Пусть грядущие поколения запомнят, что я ничего не знал».

Дельфийский оракул провозгласил его самым мудрым че­ловеком в мире. Люди, слышавшие оракула, пришли к Сократу в великой радости, чтобы передать слова, сказанные оракулом. Сократ сказал:

— Пожалуйста, пойдите к оракулу и скажите, что на этот раз он ошибся. Я знаю, что ничего не знаю.

Люди опечалились. Они вернулись в Дельфы и передали оракулу то, что сказал Сократ:

— Он говорит: «Я совсем ничего не знаю», — а ты называешь его мудрейшим человеком в мире.

Оракул засмеялся и сказал:

— Именно поэтому я и назвал его мудрейшим человеком в мире — потому что он пришел к этой черте: он знает, что ничего нe знает.

Только в этом понимании ваш потенциал расцветает во всей полноте. Это не знание — оно настолько глубоко, что вы можете назвать это пульсом, или, быть может, еще глубже — вы можете назвать это пульсом самой вселенной. Но это нельзя назвать знанием. И нет никакого способа выразить это.

Если вы можете помнить об этом в своих повседневных за­нятиях... Вы думаете, что знаете своего ребенка? Вы когда-нибудь думали об этом — что ваш ребенок прошел через вас, но он — тайна, пришедшая из запредельного? Он не может быть вашей собственностью. Вы можете заботиться об этом таин­ственном проявлении жизни, вы можете любить его. Но вы не должны обусловливать его, вы не должны вести его в церковь, синагогу или храм, чтобы начать процесс обусловливания, ко­торый разрушит его невинность и отнимет у него подлинность,

Я слышал историю о раввине и епископе. Они жили непо­далеку и соперничали во всем. Им приходилось бороться за первенство, чтобы доказать своим прихожанам, кто более ве­лик. Однажды раввин посмотрел через забор и не мог поверить своим глазам. Епископ поливал водой кадиллак. Раввин спро­сил:

— Что вы делаете?

Епископ сказал:

— Я совершаю над своим новым кадиллаком христианский обряд — крещу его. Вам этого не понять.

Раввин чувствовал себя очень униженным. На следующий день он нашел роллс-ройс. Это уже был вопрос чести — не столько его собственной, сколько его религии. Дождавшись, когда епископ выйдет в сад, раввин тоже вышел туда с садо­выми ножницами в руках и начал отрезать выхлопную трубу. Епископ остолбенел. Он спросил:

— Что вы делаете?

Раввин ответил:

— Вам этого не понять. Это называется обрезание. Отныне этот роллс-ройс — иудей.

Именно это мы делаем с людьми. Мы не позволяем ребен­ку быть собой. И в этом причина всех несчастий мира: никто не является самим собой. Каждый имитирует кого-то другого, каждый стал копией кого-то другого, каждый стал похож на старую поломанную пластинку, которой пользовались многие века. Ни в ком нет новизны, свежести — самобытности. Когда вы видите ребенка, помните, что он так же невыразим, как и вы. Когда вы видите сосну — не забывайте об этом.

Вот что имеет в виду Догэн... практикуя настоящую религию — всегда помнить: в каждом действии, мысли, в безмолвии, всегда — что это невыразимо, таинственно; что мы живем в мире чудес. Все наши объяснения — всего лишь утешения. Все необъяснимо — ни с позиций науки, ни с позиций религии. Тысячи лет религия пыталась одурачить людей, давая им объяснения о создании мира, о Боге — как он создал мир за шесть дней, как он изгнал из рая мужчину и женщину. Пока вы не будете мучить себя очень сильно, вас не пустят обратно в сад. И люди верили в это, люди жили согласно этим объясне­ниям.

Разные религии распространяли разные суеверия. Сейчас наука мало-помалу должна заменить религию. Но знаете ли вы, что все научные объяснения — временные? Возможно, завтра она уже будет говорить не то, что говорит сегодня. Каждое исследование идет глубже, и прежние объяснения становятся устаревшими. Выясняется, что старые лекарства, о которых думали, что они помогают людям, вредны для них. Но пока длилось это суеверие, все верили в него, даже врачи.

Это верно даже в отношении того, во что они верят сегодня, потому что завтра это может измениться. Теперь мы полны научных суеверий. Наука не изменила существо человека. Науке, так же, как и религии, не удалось напомнить человеку, что все вокруг — огромная тайна. Сама попытка найти объяснение неправильна — просто любите это, живите им, танцуйте его. Не тратьте время на поиски объяснений. Таков подход дзен.

 

Повседневную жизнь следует почитать... — Почитали ли вы когда-нибудь свою жизнь? — ...тело следует уважать. Уважаете ли вы свое тело? Оно служит вам семьдесят лет без всякого жалованья, не устраивая вам забастовок, морча — маршей протеста. Но вы никогда не думали, что оно заслуживает некоторого уважения, что тело нужно ценить.

Поэтому, если мы действительно можем вести себя как буддисты хотя бы один день, этот день можно назвать более ценным, чем бесчисленные праздные жизни.

Именно это я говорю каждый вечер: эти несколько мгно­вений — самые ценные моменты в вашей жизни. И каждый ве­чер, когда здесь собирается так много живых будд, это место становится самым важным во всем мире — духовной столицей мира, — потому что столько людей медитируют здесь и сейчас, вместе. Так много людей здесь и сейчас копают так глубоко, что могут найти самый источник жизни, вечность, бессмертие.

Догэн прав. Если мы можем прожить один день, всего двадцать четыре часа, как будда — постоянно напоминая себе, что каждое наше действие должно отражать будду — этот един­ственный день становится более драгоценным, чем тысячи жизней. И если вы можете делать это в течение одного дня, кто мешает вам делать это каждый день? Если вы можете быть буддой здесь, почему вы не можете быть буддой где-нибудь еще? Вопрос только в том, чтобы быть алертным, почтитель­ным к существованию, любящим; дело в том, чтобы быть пол­ностью удовлетворенным — с цветами, птицами, деревьями, звездами. Вам дана такая необъятная вселенная, но вы никогда не обращаете на нее внимания. Вы никогда не выражаете при­знательности. Вся красота вселенной открыта для вас, а вы чи­таете третьесортную желтую газетку, которую читали еще ут­ром. И от нечего делать вы начинаете читать ее снова.

Случилось, что рядом с моим домом жил один пожилой человек — он уже вышел в отставку, и все, кроме меня, считали его сумасшедшим. Он был очень дружески расположен ко мне. Его единственной страстью были газеты, а поскольку я полу­чал много газет, он приходил каждое утро — иногда он стучал­ся, когда я еще спал. И я мог дать ему что угодно — журналы десятилетней давности, — а он говорил: «Спасибо».

Я был изумлен. Я сказал ему:

— Вы прекрасно знаете, что этому журналу десять лет.

Он сказал:

— Какая разница? Для меня он — новый, я не читал его раньше. Люди считают меня сумасшедшим. Как вы думаете, я сумасшедший?

Я сказал:

— Конечно, нет, ваш аргумент абсолютно верен. Для вас это журнал не десятилетней давности, он свежий, потому что вы его не читали.

Он вспомнился мне потому, что единственное, что его интересовало — это газеты. Он приходил ко мне по два-три раза в день, чтобы спросить:

— Пришло что-нибудь новое? Вечерняя газета?

Я спросил его:

— Разве газета — весь мир?

Он ответил:

— А что еще делать? Я вышел на пенсию. Люди думают, что я сумасшедший, поэтому у меня нет никакой социальной жизни. Люди избегают меня. Вы — единственный человек, который разговаривает со мной, уважает меня, считает меня человеком. Что мне еще остается? Я просто жду смерти.

В тот день, когда он сказал мне: «Я просто жду смерти», — я начал думать о каждом: «Что вы делаете?» Кто-то с головой ушел в бизнес, кто-то копит деньги, кто-то гонится за полити­ческой властью.

 

Но понимаете ли вы, что движетесь к смерти? С каждым мгновением смерть подходит все ближе и ближе. Обрели ли вы что-нибудь такое, что вы сможете взять с собой, когда умрете?

Вы не сможете взять с собой никакой собственности, кроме медитации. Все внешнее вы оставите позади. Только внутренний огонь... если вы нашли его, если вы осознали его — для вас нет

смерти. Но если вы не осознаете это, вы тоже, как все остальные, будете думать, что мертвы.

Это просто вопрос мыслей. Если вы точно знаете себя, вы никогда не умрете. Но вы не идете внутрь. Вы просто забыли, что внутри вас ждет безмерное пространство, и это — ваш подлинный дом. Все ваши усилия здесь, в Будда-холле — это по­пытки вновь познакомиться с вашим подлинным домом, который не сгорит на погребальном костре, который будет оставаться до вечности — в разных формах или бесформенности. Это — ваша буддовость.

Но чтобы сделать память о ней постоянной, вы должны выработать определенную дисциплину. Эта дисциплина проста: всегда помните, что все — чудо, все невыразимо. Весь этот мир так таинственен, что вам не нужно читать детективные романы и ходить в кино. Если вы сможете понять это безмолвие, вам будет нравиться находить места, где вы вновь и вновь можете быть безмолвным. Если вы сможете коснуться вод жизни внутри себя, вы полюбите... весь день, когда вы можете

найти хотя бы одно мгновение, прихлебывая чай... вы будете любить заглядывать внутрь, смотреть, текут ли по-прежнему воды жизни. Человек постепенно привыкает к собственной вечности. Но, знаете вы о ней или нет, она здесь.

Один такой день — гораздо более драгоценное сокровище, чем превосходный драгоценный камень. Древние мудрецы дорожили им больше, чем своим телом и жизнью.

Мы должны спокойно подумать, что превосходный драго­ценный камень или редкую жемчужину, даже если они потеря­ны, можно обрести вновь; но один-единственный день из ста лет жизни, однажды потерянный, никогда не возвращается.

Помните: ни один миг никогда не вернется к вам. То, что уходит, уходит навсегда.

Берите из каждого мгновения весь сок. Это мгновение уй­дет; но сок — его переживание, его тайна, аромат — будут окру­жать вас. И с каждым днем он будет становиться все глубже и глубже, полнее и полнее. И придет день, когда вы не побоитесь объявить себя буддой. Это произойдет само собой, спонтанно; внезапная молния, и вы скажете: «Боже мой — что я делал до сих пор? Я есть будда, и вся эта вселенная — мой дом. Я так же нужен ей, как и она — мне».

Мы — часть одной огромной тайны.

Как бы искусны мы ни были, невозможно вернуть из прошло­го даже один день. Ни в одной исторической книге не говорится, что это возможно...

Почему время лишает нас наших занятий — повседневных или пожизненных? Почему время так недоброжелательно к нам? Потому, что мы, к несчастью, всегда пренебрегали нашей прак­тикой...

Не заглядывая каждую минуту вперед, в завтра, мы долж­ны думать только об этом дне и этом часе. Поскольку завтра затруднительно и неопределенно, и о нем трудно узнать, вы должны думать о том, чтобы следовать Пути, пока живете сегодня.

В самом деле, завтра неопределенно: оно может прийти, может не прийти. Те, кто знает, говорили даже, что завтра никогда не приходит. То, что приходит — это всегда сегодня. Так что делайте то, что вы хотите, в этот момент. Поймайте свой жизненный источник, потому что завтра может быть слишком поздно. Уже поздно.

Вы должны сконцентрироваться на практике дзен, не теряя времени, думая, что есть только этот день и этот час. Тогда это становится действительно легко. Вы должны забыть о том, добра или зла ваша природа, и о том, сильна или слаба ваша энергия.

 

Просто примите себя таким, какой вы есть, и наслаждай­тесь, смакуйте, пойте и танцуйте таким, какой вы есть. Приятие — это благодарность существованию. Когда вы что-то не принимаете, это означает, что вы обвиняете существование. Во всех своих молитвах, во всех своих молитвенных домах — что вы делаете? Вы просите у Бога, как нищий: «Дай мне то, дай мнe это», Вы не доверяете существованию, вы требуете. Требование — не качество религиозного сознания. Поэтому в настоящей религии нет пути молитвы. Она только живет, и живет так, что сама жизнь становится благодарностью.

Хайку Хошу:

Луна на воде;

Вновь и вновь разбиваясь, остается все там же.

Почти невероятно, как умели говорить дзенские поэты. Ни один другой язык не смог подняться до таких высот. Вот что говорит Хошу:

 

Луна на воде;

Вновь и вновь разбиваясь...

— потому что каждый раз, когда дует ветер, поднимаются волны, и луна разбивается на тысячи кусочков. Но озеро вновь становится тихим, и разрозненные части со всего озера вновь начинают собираться в целое. Это только отражение; луна ни­когда не разбивается — разбивается только отражение. И, по­скольку луна никогда не разбивается, не имеет значения, что ее отражение разбивается тысячи раз.

Все наши тела, все наши умы, все наши жизни есть не что иное, как отражения истинной луны... разбивающейся тысячи раз. И все же, в сокровеннейшем центре вашего существа луна так же полна и совершенна, как всегда.

Исса написал:

Самый маленький из соловьев, что может радоваться,

Зовет своих родителей желторотым голосом.

Вы не должны беспокоиться о том, что здесь говорится; эти слова — просто констатация. Должно быть, Исса был в глубокой медитации и услышал желторотого соловья, кото­рый радовался и тоненьким голосом звал своих родителей. Он ничего не говорит об этом соловье, он говорит нечто о своем безмолвии. Когда вы безмолвны, и в бамбуке начинает куко­вать кукушка, это углубляет ваше безмолвие.

Другой поэт:

Что бы мы ни надели,

Мы будем казаться прекрасными

При свете луны.

Без сомнения, Луна все делает прекрасным. В ночь полно­луния вы видите красоту, наполняющую все вокруг, даже обычные растения. Обычные цветы сияют радостью. Маленькиe лужицы отражают полную луну так же глубоко, как величайший океан.

Так что не имеет значения, какое у вас тело — женщина вы или мужчина, птица или животное, богаты вы или бедны. Наблюдая луну в тихом месте... и вы наполняетесь безмерной красотой. Эта красота возникает в вашем сокровенном внутреннем мире. Луна просто включает ее, приводит ее в движе­ние.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Часто во время беседы и фазы смерти в Медитации сами собой возникают образы, усиливающие происходящее и делающие его более ярким. Может ли помочь визуализация, или она бесполезна, потому что это — всего лишь воображение?

 

Маниша, это абсолютно бесполезно. Нельзя допускать никакой ряби. Безмолвие должно быть абсолютно чистым. Любая визуализация будет помехой, любая мысль будет уводить вас прочь от вашего существа. Поэтому я говорю категорически: когда вы медитируете, все бесполезно. Медитация уводит вас в другом направлении — не к утилитарности, но к существованию. А все ваши визуализации будут из того мира, который вы знаете, вы не можете визуализировать то, что вы не знаете. Но вы не знаете своего существа, вам не известно внутреннее небо, так что вы не можете мысленно видеть его. А как только вы узнаете его, вам не нужно его представлять — оно у вас в руках. Вы больше не бедны, вы стали богатейшим человеком в мире — ничего не имея.

Медитация, возможно — единственная алхимия, которая может превратить нищего в императора.

 

Прежде, чем вы станете императорами, прежде, чем вы снова станете буддами сегодня вечером, вам нужно немножко вспомнить то, что было вчера. Вы знаете путь. Каждый день вы должны идти немного дальше, немного глубже.

Немного смеха, чтобы сделать вас легкими, несерьезными...

Во всем мире, во всех статьях меня обвиняют в том, что я несерьезный человек. Они думают, что осуждают меня — а это комплимент. Они не понимают, что для меня серьезность — бо­лезнь. А быть несерьезным, игривым, принимать все в шутку, по моему мнению, есть единственная подлинная религиоз­ность.

 

Миллисент Денежная Задница — чрезвычайно богатая и чрезвычайно разочарованная женщина. Сегодня она особенно раздражена, потому что вот уже несколько недель ни ее муж, ни ее шофер, ни ее конюший — вообще никто не занимался с ней любовью. Решив, что нужно наконец дать выход своей энергии, она зовет дворецкого Джеймса наверх, чтобы тот приготовил ей горячую ванну.

Джеймс тихо стучит и входит в комнату. Милли медленно поворачивается к нему и говорит:

— Джеймс, пожалуйста, сними с меня одежду.

— Да, мадам, — говорит дворецкий, немного робея.

— Теперь, Джеймс, пожалуйста, погаси бра, — велит Милли.

— Хорошо, мадам, — говорит пораженный дворецкий.

— А теперь, Джеймс, — с горящими глазами говорит она, — пожалуйста, сними мои трусики.

Затем, приблизившись к нему вплотную, она говорит:

— Джеймс, если я еще хоть раз поймаю тебя на том, что ты носишь мое белье, ты будешь уволен!

Яблонский женился, но он не знает, что делать с невестой в первую брачную ночь. Так что на следующий день он идет к доктору за советом.

— Это просто, — говорит доктор и ведет Яблонского к окну.

Он показывает ему на двух совокупляющихся на улице со­бак и говорит:

— Делай, как они.

Через неделю Яблонский возвращается.

— Ну, как? — спрашивает доктор.

— Великолепно, док, — гордо отвечает Яблонский. — Это просто, как нечего делать. Единственной проблемой было вы­тащить жену на улицу!

Ольга и Ковальский живут в своей квартире в Лос-Анджелесе. В квартиру, расположенную этажом выше, все­ляется молодая парочка, и теперь поляки каждую ночь слышат наверху странный шум: «Шшш-БУМ! Шшш-БУМ!»

Заинтригованная этими звуками, Ольга спрашивает моло­дую женщину, что у них происходит.

— Ах, это, — отвечает женщина. — В нашей спальне установлена горка. Я ложусь внизу, раздвигаю ноги, а мой муж катится вниз... Шшш-БУМ!

Проходит несколько дней, в течение которых молодая женщина ни разу не встречает Ковальских. Наконец, она узнает, что Ольга лежит в больнице, и идет навестить ее.

— Что с вами? — спрашивает она.

— Это печальная история, — отвечает Ольга. — В нашей спальне тоже стоит горка, но мы с мужем только один разок испробовали ее. Теперь я, после трех операций, лежу здесь, а они до сих пор не могут найти Ковальского.

Кронскому приходит пора уходить в армию, и он идет попрощаться со своей подружкой Дильдой.

— О, дорогой, — плачет Дильда, — у меня нет даже твоей фотографии.

Кронский обшаривает карманы, но все, что у него есть — это фотография, на которой он снят голым. Он рвет ее пополам и отдает Дильде верхнюю половину.

Затем он идет проститься со своей старой бабушкой.

— О, мой дорогой мальчик, — говорит бабушка, — ты не мо­жешь уйти, не оставив мне фотографию.

Кронский не знает, что делать, но, вспомнив, что его бабушка полуслепа, он отдает ей нижнюю половину снимка. Она с восторгом глядит на нее и говорит:

— Вылитый дед — да хранит Господь его душу. Та же густая пушистая борода, и галстук вечно висит криво!

Ну что ж... Ниведано...

Ниведано.

Будьте безмолвны,

Закройте глаза,

почувствуйте, будто ваше тело заморожено,

и соберите все свое сознание внутрь, глубже и глубже.

В этой глубочайшей точке вы — будда.

И этот будда

должен стать всей вашей жизнью.

Все проявления, поступки

должны возникать из этого центра.

Этот центр — центр трансформации.

Все ищущие во все времена искали его.

Это древнейший путь.

Тысячи стали просветленными на этом пути.

Нет никакого барьера, кроме страха — страха перед неизвестным.

Отбросьте его.

Устремитесь к нему без всякого страха —

это само ваше существо.

На этом пути

вы не встретите никого другого... бояться нечего.

Этот момент, этот вечер

несет благословение десяти тысяч будд,

которые вернулись домой.

Ниведано...

Расслабьтесь... отпустите себя...

умрите для тела,

для ума,

чтобы осталось

лишь пульсирующее сознание.

Это — вы.

Это — я.

Это — самая суть существования.

Маленький глоток этого безмолвия,

небольшое переживание этой красоты, этой истины,

и мало-помалу вся ваша жизнь преобразится,

и вы даже не узнаете об этом.

Ваши действия

начнут выражать вашу буддовость,

ваше сострадание,

вашу любовь, вашу красоту.

Ниведано...

Позовите всех будд вернуться к жизни.

Посидите несколько мгновений...

собирая этот невероятный опыт,

убеждаясь в этом, убеждаясь, что вы испытали это,

потому что вы должны жить этим.

Я — не философ.

Я — человек, с безмерной любовью к жизни и существованию.

Все, чем я хочу поделиться с вами...

я просто хочу, чтобы вы осознали: если я мог стать буддой,

то нет никаких причин, почему вы не можете стать им.

Только наши тела отличаются, но у всех нас — одна и та же душа.

Если моя душа стала пламенной, это дает мне право сказать вам,

что вы тоже можете воспламениться.

И этот огонь вечен.

Помните это в каждом действии, в каждом проявлении.

Помните: не делайте ничего такого,

что лишило бы будду изящества.

Эта небольшая дисциплина приведет вас

к наилучшим качествам вашего существа, к их расцвету.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать десять тысяч будд и их вечер?

— Да, возлюбленный Мастер.

Глава 8

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: