ЛУНА НИКОГДА НЕ РАЗБИВАЕТ ВОДУ

 

Солнце восходит в тебе, и луна висит в тебе,

и звезды — часть твоего внутреннего неба.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн писал:

 

Когда мы достигаем просветления, это подобно луне, отражающейся в воде. Луна не намокает, и во­да не разбивается. Лунный свет, как он ни необъя­тен, отражается в малом количестве воды. Целая луна и целое небо отражаются даже в росинке на траве или в капле воды.

Как луна никогда не разбивает воду, так и про­светление никогда не разрушает человека. Как роса никогда не препятствует отражению луны, так и человек никогда не препятствует приходу просвет­ления. Чем глубже луна отражается в воде, тем она выше. Мы должны понять, что долгое и короткое время — это то же самое, что глубокая или мелкая вода и полная или ущербная луна.

 

Маниша, Догэн делает очень необычное указание. Оно за­служивает абсолютного внимания и сосредоточенности, потому что он говорит: никто не препятствует вашему про­светлению. Тогда почему вы не просветленные? Никто во всем существовании не заинтересован в том, чтобы стать препят­ствием для вас. Это нечто особенно важное, и это необходимо понять.

Поскольку мы входим в эту сутру, мне хотелось бы прояс­нить для вас, что является препятствием. Определенно, вы не препятствуете просветлению. А сущее любит его, радуется в нем. В просветлении каждого человека танцует вся вселенная. Одна его часть, которая брела в темноте, вернулась домой во всем величии своей славы. Все существование принимает его, осыпая дождем цветов. Так что вопрос не в препятствиях со стороны существования. И не в вас. Тогда кто препятствует? Препятствия, несомненно, существуют; иначе не надо было бы становиться просветленным — вы были бы просветленными. Не был бы нужен никакой мастер, чтобы говорить вам о просвет­лении. Это немного сложно, но не настолько, что вы не сможе­те понять и преодолеть это. Догэн говорит:

 

Когда мы достигаем просветления, это подобно луне, от­ражающейся в воде.

 

Такой покой, такое безмолвие. Луна отражается на по­верхности воды. Фактически, ничего не происходит. Луна на своем месте, она ни на дюйм не приблизилась к воде; и вода также ничуть не потревожена.

Но лунное отражение в тихом озере становится даже пре­краснее, чем сама луна, потому что озеро тоже придает ему не­которую красоту. Оно делает луну более живой и хрупкой.

Просветление, согласно Догэну — и я абсолютно того же мнения, — подобно луне, отражающейся в воде. Нет никаких усилий со стороны воды, чтобы луна отражалась. Нет никаких заповедей, которые нужно исполнять, никаких доктрин, кото­рые необходимо практиковать, ни поз йоги... чтобы луна мог­ла отражаться в воде. Нет даже желания, даже стремления... даже самого слабого. И та же ситуация со стороны луны — у луны нет желания быть отраженной. И вода, и луна не имеют желания, но отражение происходит само собой. Так же и про­светление. Просто в тихом, спокойном сознании внезапно от­ражается ваша природа будды.

Но озеро должно быть тихим. Если на нем слишком много ряби или волн, отражение будет разбито. Отражение может разбиться на много кусочков, и вы не сможете увидеть луну — только серебряные блики на всей поверхности озера. Это не будет правильным отражением; оно не будет представлять лу­ну. Озеро, когда оно безмолвно и тихо, ничего не делает... ни одной волны... и луна отражается.

У вашего сознания свой способ создавать волны, рябь. Что такое ваши мысли, если не рябь на озере? Что такое ваши эмо­ции, настроения, чувства? Что такое весь ваш ум? — просто беспорядок. И из-за этого беспорядка вы не можете видеть собственную природу. Вы продолжаете упускать себя. Вы встречаете в мире кого угодно, но никогда не встречаетесь с собой.

 

Луна не намокает...

 

Конечно, луна не намокнет оттого, что она отражается в озере.

...и вода не разбивается — луной.

 

Луна — не камень, который бросили в воду, это всего лишь отражение. Когда вы стоите перед зеркалом, вы не мешаете ему. Вы приходите и уходите; зеркало остается точно на своем месте, непотревоженное.

Лунный свет, как он ни необъятен, отражается в малом ко­личестве воды. Целая луна и целое небо отражаются даже в ро­синке на траве или в капле воды. Как луна никогда не разбивает воду, так и просветление никогда не разрушает человека.

 

Это великие слова. Оно не разрушает человека, но разру­шает тень человека, с которой вы отождествились. Оно отни­мает все фальшивое и оставляет только реальное, подлинное, настоящее.

 

Как роса никогда не препятствует отражению луны, так и человек никогда не препятствует приходу просветления. Чем глубже луна отражается в воде, тем она выше. Мы должны понять, что долгое и короткое время — это то же самое, что глубокая или мелкая вода и полная или ущербная луна.

 

Что такое ваша тень, если она препятствует вашей реаль­ности? Это нужно понять совершенно отчетливо: ваша тень — это ваша личность. Это то, чем вам предполагалось быть, это то, каким вас воспитали. Это все те голоса ваших матерей и отцов, ваших учителей. Они делают вас личностью; они соз­дают вокруг вас «псевдо». Ваши знания... никто никогда не спрашивал, ваши они, или нет.

Меня выгоняли из многих колледжей. Директор вызывал меня и говорил:

— Вы не можете изводить моего профессора.

Я говорил:

— Ваш профессор сделал несколько заявлений, а я просто спросил его: «Это ваш собственный опыт?» Это вы называете изводить? Вы хотите выгнать меня — не следует ли выгнать че­ловека, который учит тому, что не пережил сам?

Я говорил директорам:

— Вызовите того учителя, который жаловался на меня. Он должен посмотреть мне в глаза. Мне не нужны никакие экза­мены и степени, мне не нужен ваш колледж. Но это нужно ис­править.

Даже директора говорили мне:

— Ты прав, но ты не понимаешь нашей проблемы. Мы все носим заимствованные знания. Мы не знаем точно, что такое истина, но говорим о ней. Ты неудобный человек. Больше ни­кто не задает таких вопросов. А этот профессор — он пригро­зил, что откажется от места, если тебя немедленно не выгонят из колледжа — он старик, очень пожилой человек. Он уже поч­ти дожил до пенсии и никогда не был злым или жестоким. За всю свою двадцатилетнюю службу в колледже он не сделал ни­чего плохого. И вдруг ты сделал его почти ненормальным. Он не приходил три дня, он закрыл дверь, не хочет говорить ни с кем из колледжа, он не подходит к телефону. Он просто напи­сал записку: «Пока вы не выгоните этого студента, я не соби­раюсь приходить в колледж».

Я сказал:

— Нет проблем. Вы можете выгнать хоть весь колледж, вам не нужно беспокоиться об этом. Но я буду преследовать этого человека — в колледже или не в колледже. Я знаю его дом. Я могу не быть студентом вашего колледжа, это не имеет значе­ния... Где он будет жить? Я буду стучать в его дверь. Он дол­жен либо признать тот факт, что его знания заимствованы, ли­бо говорить честно, из своего опыта. Я просто хочу спровоци­ровать его.

Я был удивлен, узнав, что знаменитые профессора... по­скольку я учился во многих колледжах, это была прекрасная возможность. Обычно человек заканчивает всего один кол­ледж. Меня выгоняли из одного колледжа в другой, а потом из одного университета в другой. Второй университет принял ме­ня с условием, что я не буду беспокоить профессоров.

Я сказал:

— Что за бедность? Если вы не знаете ответ, вы можете про­сто сказать: «Я не знаю». Но это ранит ваше эго.

Они потребовали, чтобы я написал, что они принимают меня при условии, что я не буду посещать никакие классы. Странно! Я не думаю, чтобы такое было с кем-нибудь еще в целом мире:

— Если я не должен посещать классы, зачем вы принимаете меня? И как я получу необходимый процент посещения, чтобы появиться на экзамене?

Вице-канцлер сказал:

— Я позабочусь о твоей посещаемости. Ты присутствуешь — сто процентов! Я обещаю. Но, пожалуйста, не ходи в классы, потому что я столько слышал о тебе от других профессоров, директоров... Вице-канцлер, который выгнал тебя, звонил мне: «Берегись этого парня». Я принимаю тебя, потому что пони­маю, что ты прав; вся наша система неправильна. Твоя един­ственная ошибка в том, что ты показываешь наши раны. Я мо­гу понять тебя; вот почему я тебя принимаю. Но профессора не смогут тебя понять. Ты так точно бьешь в самое слабое место, что эти заурядные профессора... в конце концов, они просто работают ради денег; это не вопрос истины, добра или красо­ты. Это их не интересует; их интересует их заработок, их инте­ресует положение. Это политика: лектор хочет быть препода­вателем университета, преподаватель хочет быть профессором, профессор хочет заведовать кафедрой, заведующий кафедрой хочет быть деканом факультета, декан хочет быть вице-канцлером, — никого не интересует то, о чем ты спрашиваешь. Поэтому твое присутствие пугает.

Мне пришлось согласиться, но, когда я подписывал дого­вор, а он подписывал приказ о моем зачислении, я сказал ему:

— По крайней мере, я могу встретить профессоров на доро­ге, я могу стучаться к ним домой. Это обещание — только для классов. Я могу пойти в библиотеку — эти места не входят в наш договор.

Он сказал:

— Это сложно.

И я делал это — стучался в двери профессоров. А они гово­рили:

— Оставь нас в покое. Мы устали. Вопросы, которые ты за­даешь, не имеют ответов. Мы не знаем, мы не искатели; мы просто даем образование. Мы учились у других, а эти другие — еще у других. Мы не знаем, истинно ли то, что мы преподаем, или мы просто повторяем предрассудки.

Я ловил их в библиотеке. Вице-канцлер сказал мне:

— Слушай, ты останавливаешь профессоров на дороге, когда они идут в свои классы, и спрашиваешь их: «Пожалуй­ста, ответьте на этот вопрос, прежде чем зайдете в класс, потому что я не могу войти туда». Это не входит в наш договор, так что я не могу настаивать, но, пожалуйста, не приставай к ним.

Я ответил:

— Но я могу стоять снаружи и кричать в окно. Так что бу­дет лучше, если мы уладим это здесь. Я никогда не войду в классную комнату, но все остальное не входит в договор. — Ви­це-канцлер забыл, что в каждом классе есть окно. — Вместо то­го, чтобы сидеть внутри и дышать затхлостью, я могу стоять снаружи, на свежем воздухе, и спрашивать все, что захочу. И вы должны ясно понять: если я задаю вопрос и профессор не может ответить, тогда весь класс будет задавать тот же вопрос. То, что вы требуете, не входит в наш договор.

Я сообщал свой вопрос всему классу:

— Если он не отвечает мне, вставайте один за другим и за­давайте этот вопрос... пока ему не придет конец!

Но кто мешает всем этим образованным людям увидеть, что само их знание — это барьер?

Догэн прав: просветление — ваша природная суть, такая же естественная, как луна, отражающаяся в тихом озере. Никаких усилий с обеих сторон, никаких желаний... это случается. Но вас не оставили чистым, тихим озером. Вам навязали столько мусора — во имя религии, во имя политики, во имя общества; именно это создает барьер. И бедная луна не может отразиться в вас. Вы должны разрушить всю эту стену, которая мешает вам видеть вещи такими, какие они есть — не такими, как вам говорили. Вы должны избавиться от всей идеологии, которая была привита вам, от всех своих условностей.

Даже самые разумные люди, которых я встречал, вели себя так суеверно — вы не поверите. Есть страны, в которых число тринадцать считается опасным. Возможно, когда-нибудь в прошлом кто-то умер тринадцатого, или совершил самоубий­ство; возможно, кто-то выпрыгнул с тринадцатого этажа оте­ля, и теперь люди уверены, что это плохая примета. Есть оте­ли, в которых нет тринадцатого номера; с двенадцатого перепрыгивают на четырнадцатый. У них нет тринадцатого этажа; после двенадцатого идет четырнадцатый. Он — тринад­цатый, но отель не признает его тринадцатым.

Люди не женятся тринадцатого из страха, что вся жизнь будет несчастной; и они не смотрят вокруг себя, чтобы убе­диться: женитесь ли вы тринадцатого, четырнадцатого или пятнадцатого, брак все равно будет несчастьем. Не сваливайте вину на числа и дни. Брак сам по себе — это желание быть не­счастным, глубокое желание... товарищество по несчастью. «Ты такая красивая» означает: «Ты выглядишь такой несчаст­ной. Я тоже очень несчастен... давай будем вместе» — как буд­то, если вы будете вместе, несчастье исчезнет. Оно не исчезнет, оно даже не просто удвоится — оно возрастет во много раз.

Весь мир знает это, но мы продолжаем наши игры. Если вы не женаты, каждый ваш женатый знакомый будет очень жалеть вас: «Бедняга, он остался холостяком; он не знает счастья страданий».

Когда я вернулся из университета, мои родители, есте­ственно, были озабочены тем, что мне нужно жениться. Но они боялись даже спросить меня, потому что знали: если я сказал «нет», это навсегда. Тогда уже нет никакого способа вытянуть из меня «да». И они прекрасно знали меня и понимали, что это абсолютно невероятно — чтобы я сказал «да». Тогда как спро­сить? Вот какая была проблема.

Я сказал им:

— Кажется, что все хотят спросить у меня что-то — я готов. Почему вы не спрашиваете? Вы шепчетесь друг с другом.

В конце концов, мой отец нашел друга — адвоката верхов­ного суда, очень преуспевающего в своей профессии. Он по­просил его:

— Мы не в том положении, чтобы спрашивать. Ты должен что-нибудь сделать.

Он сказал:

— Не волнуйся. Вся страна знает: когда я беру дело в свои руки...

Мой отец сказал:

— Это не верховный суд, и это не обычное дело. Пред­упреждаю тебя: если у тебя возникнут неприятности, я за это не отвечаю.

Он удивился:

— Какие неприятности? Я приду в эти выходные и погово­рю с твоим сыном — я позабочусь об этом. Это вопрос убежде­ния.

Мой отец сказал:

— Ты не знаешь его; но приходи. Мы все будем очень рады.

Итак, все были готовы. Он пришел. Я коснулся его ног, потому что он был другом моего отца, а я был почтителен, как всегда. Я сказал ему:

— Пока не начались прения...

Он спросил:

— Какие прения?

Я сказал:

— Вы знаете, какие, я знаю, и все присутствующие тоже знают это. Но пока они не начались, я хочу, ваша честь, чтобы вы ответили мне на один вопрос: довольны ли вы своим бра­ком? Я сообщил вашей жене, и если вы скажете неправду... она сидит в другой комнате.

Он сказал:

— Что? Она здесь? Боже мой, я не хочу впутываться в это дело.

Я сказал:

— Оно еще даже не началось.

— Я не хочу браться за это дело.

Я сказал:

— Это не суд. Вы пришли сюда, выпятив грудь, а сейчас внезапно превратились в крысу. Мне придется мыть руки... я коснулся ваших ног.

Это был обман — я не спрашивал его жену. Но я знал, что она била его. Он сказал:

— Твой отец попросил меня.

Я сказал:

— Я в полной готовности. Если вы сможете убедить меня, что брак — правильный образ жизни, я женюсь. Но если вам не удастся убедить меня, вам придется развестись.

Он сказал:

— Боже мой, твой отец был прав: это будет трудное дело. Я просто ухожу! Я не хочу говорить ни слова. Дай мне подумать. Я приду на следующей неделе.

Он никогда не пришел. Но я каждую неделю ходил к его дому, и его жена спрашивала:

— В чем дело? Когда ты приходишь, он прячется в ванной. Я стучу в дверь ванной, а он говорит: «Нет, сейчас я не могу выйти. Скажи ему, чтобы он оставил меня в покое. Я стал так бояться его, что не могу пойти на рынок, потому что — кто зна­ет? — он может остановить меня на улице и начать спор. А я не могу позволить...»

Жена сказала мне:

— В чем дело? Почему он так боится?

Я закричал этому юристу:

— Или выходите, или я скажу вашей жене.

Он тут же вышел и сказал:

— Прости меня. Ради Бога, брось это. Я никогда не буду говорить на эту тему ни с тобой, ни с кем-нибудь...

Жена сказал:

— Но в чем причина, почему ты так боишься? Ты вспотел, хотя работает кондиционер. Ты прячешься и просишь меня врать, что тебя нет дома. А он такой упорный, он продолжает приходить.

Я сказал:

— Есть одна проблема, и вы должны быть судьей. Этот че­ловек, ваш муж, хочет, чтобы я женился. Каково ваше мнение?

Она сказала:

— Жениться? Если вы хотите быть несчастным, женитесь. Вы только посмотрите на этого человека. Я исправляла его с того самого дня, когда мы поженились. Я почти убила его. В верховном суде он сражается, как лев, а дома он — бродячая собака. Даже дети это понимают. Даже дети шантажируют его: «Дай пять рупий, а не то мы расскажем маме». И он даже не может спросить, что они собираются рассказать; но достаточ­но того, что он любезно разговаривал с женой соседа. — А тог­да его жена действительно могла быть опасной, она могла по­бить его.

Я сказал своим родителям и семье:

— Не вмешивайте других, это не нужно, потому что я фун­даментально против брака. Дело не в моей женитьбе, для меня это нечто основополагающее: брак — неправильная идея.

Два человека могу любить друг друга и жить вместе, а в тот момент, когда их любовь исчезнет — как все исчезает в этом мире, — они должны расстаться с глубокой благодарностью друг к другу, дружественно, полные приятных воспоминаний о прошедших днях. Брак абсолютно неестественен. Вот почему вы никогда не увидите в психиатрических больницах живот­ных. Вы не увидите их лежащими на кушетках психоаналити­ков, они не сходят с ума.

В человеке множество слоев, которые навязывали ему по любому поводу; и он думает, что все эти мысли — его собствен­ные. Если вы ищущий, вы должны четко разграничить, что ваше, а что вам передали. Как только вы начнете рассортиро­вывать это, вы будете поражены, узнав, что у вас нет ничего своего. Вы — просто тихое озеро. И в этом тихом озере возни­кает ваша природа будды. Это ваша природа, в своей чистоте, в своем великолепии, в своем блаженстве.

И никто не пытается помешать вам стать просветленным. Эти люди — учителя, родители — не осознавали; они были так же бессознательны, как... Они тоже были жертвой своих роди­телей, своих учителей, своих раввинов, пандитов, шанкарачарий и пап. Они были жертвами, и они передали в наследство все свое страдание и несчастье. Теперь вы должны отложить всю эту ношу в сторону. Буддовость — ваша природная сущ­ность. Просто отложите в сторону все, что не рождается внут­ри вас, не расцветает внутри вас.

В некотором смысле, в начале вы будете чувствовать бед­ность. Все ваши знания ушли, все ваши суеверия ушли, ваши религии и политические идеологии ушли — вы будете чувство­вать себя очень бедным. Но эта бедность имеет безмерную ценность, потому что лишь в этой бедности рождается ваше естественное богатство, ваши естественные цветы, естествен­ные экстазы. Естественный человек не разрушается просветле­нием. Но вы не естественны, вы отравлены.

И каждый наносит вред всем, создавая эти условности. В лучшем обществе детей не будут учить никакой религии, ника­кой политике. Их будут учить думать, сомневаться, а не ве­рить. Их будут учить быть более разумными, более мысля­щими. И весь мир будет полон простреленных людей.

Просветление — ваша естественность. Таков великий вклад дзен. Все другие религии — системы верований, но дзен — нет. Все другие религии будут требовать, чтобы вы верили в Бога, в рай, ад. Все другие религии будут иметь тысячу и одно убеж­дение. Дзен — не система верования. Вся его работа — в том, чтобы открыть вашу естественную сущность, покрытую пылью всевозможных добрых намерений, прекрасных мыслей, великих убеждений. Всю эту пыль нужно стереть. И тогда вы остаетесь один в своей естественности.

Хайку Хоицу:

Будда:

цветы вишни

в лунном сиянии.

 

Как просто. Как красиво.

Будда:

цветы вишни

в лунном сиянии.

 

Риота написал:

 

Как лунный свет блестит: вот бы снова родиться — сосной на вершине горы!

 

Он просит, что, если ему еще придется родиться, он хотел бы стать сосной на вершине горы. Такая прекрасная луна, ви­сящая над сосной на вершине...

Эти люди — не обычные поэты. Они выражают подлинное желание быть естественным, спокойным, безмолвным... сосной на вершине горы! — потому что человек кажется таким ненор­мальным.

Другой дзенский поэт:

 

В поисках Его

Я лишился сил

И однажды ночью я согнул

указательный палец –

Такой луны никогда не бывало!

 

Эти люди — естественные поэты. Они отбросили все идео­логии. Они начали общаться с соснами, облаками и молниями; с горами, реками, океаном. Они были выброшены из абсолют­но фальшивого мира людей и вновь обрели свои корни в при­роде.

В моем видении, это единственная религия в мире, достой­ная называться религией. Все остальные религии — всего лишь эксплуатация человека и его поиска самого себя. Они отвле­кают внимание, сбивают вас. Они уводят вас от себя, они не ведут вас домой.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Кажется, Догэн говорит, что, чем глубже просветление ка­сается нашего существа, тем оно сильнее. Верно ли, что у про­светления нет степеней — либо ты просветленный, либо нет, — но просветление, как вино, становится все более и более зрелым?

 

Маниша, твое понимание правильно. У просветления нет степеней — либо ты просветленный, либо не просветленный. Но конечно, когда просветление углубляется, становится зрелым, достигает самых ваших корней... Это очень подходящий сим­вол: как вино — чем старше, тем лучше.

Есть люди, которые коллекционируют вино... Вы можете найти пятидесятилетнее вино, столетнее вино — все это вина. Свежее, только что сделанное вино — это тоже вино. Но столетнее вино достигло определенного качества интенсивности, плотности, которого недостает новичкам. В мире есть экспер­ты, которые, сделав глоточек, могут точно сказать, сколько выдержано вино.

 

Однажды в пабе какой-то человек сказал бармену:

— Вот сто долларов. Если вы готовы поиграть со мной, я попробую любое вино, которое вы мне предложите, и точно назову вам год его выработки.

Это было невероятно, потому что дегустация вина — очень тонкое искусство. Предложение было принято. Каждый раз, когда он точно назовет год, когда было сделано вино, бармен должен был платить ему сто долларов.

Он все пробовал и пробовал, и все время называл точную дату. Это было поразительно! Все пьяницы, сидевшие по раз­ным углам, столпились вокруг; проснулись даже абсолютно пьяные: «Что происходит?» Этот человек поразил всех.

Вдруг кто-то подошел к нему сзади.

— Я тоже хочу принять участие в состязании, потому что у меня есть вино. Если ты сможешь сказать мне...

Он принес полную чашу. Эксперт попробовал глоточек, выплюнул и сказал:

— Идиот! Это человеческая моча!

Но тот человек сказал:

— Да, но чья? Я знаю, что это человеческая моча — но чья? Если ты не ответишь, значит, никакой ты не специалист!

 

Конечно, у просветления нет степеней, но с течением вре­мени оно углубляется, оттачивается, становится более зрелым, все более и более богатым.

Прежде, чем мы войдем в нашу ежедневную медитацию... Бамбук так безмолвен, он ждет вашего смеха. И помните одно: когда вы смеетесь, не делайте это только потому, что смеются другие.

Во-вторых: когда вы смеетесь, смейтесь тотально, без вся­ких размышлений. Не оставляйте ничего позади. Учитесь сме­яться у Сардара Гурудаяла Сингха, который сам является сме­хом — настоящая шутка. Он — единственный из всех людей, которых я встречал в мире — смеется до шутки. Есть люди, ко­торые смеются посреди шутки, потому что они внезапно по­нимают, что будет дальше. Но в самом начале, когда я еще да­же не начал... это настоящий и подлинный человек смеха. И я знаю... у него есть собственные ученики. Он очень уважаемый, старый саньясин. Люди садятся вокруг него, чтобы посмеяться всласть.

 

Джо Говорун, преуспевающий юрист, женат на женщине, которая постоянно придирается. Она придирается к тому, как он выглядит, сколько он пьет, она ворчит, как мало он ее лю­бит — она придирается ко всему. Поэтому Джо старается как можно дольше остаться в своем офисе, чтобы поменьше видеть ее.

Как-то Джо несколько недель защищал в суде клиента по имени Уильям Райт, и однажды пришел домой очень подав­ленный. Он проиграл дело, и Райта вечером должны были каз­нить, если прокурор не помилует его. Как только Джо вошел в дом, его жена начала:

— Где ты был? Уже одиннадцатый час!

— О, эти бесконечные упреки, упреки... — с отвращением говорит он и наливает себе виски.

— Не успел ты прийти домой, как начинаешь пить, — огры­зается жена. — Даже не скажешь мне «добрый вечер»!

— О, эти вечные упреки, упреки... — вздыхает Джо. Он под­нимается в ванную, сообщив жене, что ждет звонка от проку­рора.

Когда он моется в ванной, раздается звонок — Райта поми­ловали. Жена Джо хочет сама сообщить ему приятную но­вость. Когда она входит, Джо стоит голый, наклонившись над ванной.

— Эй, Джо! — говорит жена. — Они не вешают Райта сегодня вечером!

Джо снова вздыхает:

— О, эти упреки, упреки...

(В оригинале — игра слов: «They are not hanging Wright tonight» звучит как: «Сегодня они висят неправильно!»)

 

Старый Зеб, провинциальный фермер из Вирджинии, мно­гие годы совокуплялся со своей любимой свиньей. Внезапно Зеб стал испытывать такие муки совести, что решил пойти ис­поведоваться в этом священнику. Отец Фунгус в шоке; он в са­мом деле не знает, как быть.

— Ладно, — говорит священник старому Зебу, — скажи мне: свинья это или кабан?

— Конечно, свинья, — фыркает Зеб. — Что же я, по-вашему, какой-нибудь извращенец?

 

Возвращаясь из Алабамы в Вашингтон, Папа-поляк сидит в поезде напротив Рональда Рейгана. Папа заговаривает с двумя огромными черными парнями, Руфусом и Лероем, сосе­дями по купе.

— Привет, джентльмены, — говорит папа. — Куда вы едете?

— Д. С. — говорит Руфус.

— Что он сказал? — спрашивает глуховатый президент.

— Он говорит, что они едут в Вашингтон, Д. С. — так же, как и мы, — говорит папа. — Скажи мне, — продолжает поляк, — зачем вы едете в Вашингтон?

— Мы знаем там одного такого цыпленочка... — улыбается Лерой.

— Что он сказал? — спрашивает тугоухий Ронни.

— Он говорит, что у них там есть подружка, — кричит папа президенту. Затем, поворачиваясь к неграм, Папа-поляк гово­рит:

— Должно быть, она — девочка хоть куда, если вы едете так далеко, чтобы увидеть ее.

— Я бы сказал: свой парень! — улыбается Руфус.

— Еще бы! — говорит Лерой. — Настоящая сучка! Она носит сапоги со шпорами, ходит с хлыстом и позволяет делать все, что нравится мужчинам!

— Что он сказал? — кричит глухой президент.

Папа-поляк поворачивается к Ронни и кричит ему в ухо:

— Он говорит, что знает Нэнси!

 

Ну что ж... Ниведано...

Ниведано...

 

Будьте безмолвны... закройте глаза...

никого движения в теле.

Соберите все свое сознание внутри.

Глубже... еще глубже...

подобно стреле, отсекающей все слои отбросов.

Войдите в свой центр.

В этот момент безмолвия,

в этот момент невинности вы — больше не ваша тень.

Вы — это вы.

Когда вы — это вы, это называется

«возникновением луны», «рождением будды».

Каждый человек по своей природе — будда...

просветленный, пробужденный.

Каждый человек — всего лишь зерно...

ему нужно только найти правильную почву,

чтобы исчезнуть, рассеять в ней свою личность,

свои знания, свой ум...

И внезапно луна отражается в озере.

И внезапно сосна на вершине горы касается луны.

И внезапно из ниоткуда возникает ваша природа будды.

Помните это — двадцать четыре часа —

не как мысль,

но как душевную муку,

чтобы это стало подспудным течением.

Все, что вы делаете,

становится другим, потому что вы — другой.

Ваше прикосновение теперь становится благодатным;

ваша улыбка несет искренность;

ваши глаза становятся тихими озерами.

В ваших действиях отражается ваше сердце,

ваше существо, ваша радость, ваш танец.

Нет другого храма,

кроме вас — пробужденных для всей своей славы,

для всего своего великолепия, — другой религии нет.

 

Сделай это яснее, Ниведано...

Расслабьтесь... отпустите себя...

умрите...

для тела, для ума, для всего в этом мире.

Все что остается — только чистое небо, невероятно блаженное, безмерно экстатичное.

Это ваш забытый язык.

Только это безмолвие, углубление в себя

может соединить вас с существованием.

А когда вы соединились с существованием,

вся жизнь становится праздником, празднованием.

Не только жизнь — но и смерть, ибо смерти нет.

Есть только жизнь, жизнь и жизнь,

еще более высокие вершины и глубокие долины.

Вы простираетесь от безначальности до бесконечности.

Все это — внутри вас.

Солнце восходит в вас, и луна висит в вас,

и звезды — часть вашего внутреннего неба.

Помните, что внутреннее небо шире, чем внешнее.

Блаженны вкусившие этот внутренний сок чистого существования.

 

Ниведано...

Вернитесь...

но не оставляйте этот опыт позади.

Сядьте и соберите это переживание — его радость, его благословенность.

И помните — не забудьте.

Это должно стать постоянным дыханием, пульсом.

Только тогда вы будете чувствовать наполненность.

Только тогда вы будете чувствовать, что вы — не бессмысленные существа.

Только тогда жизнь — это великолепие.

Это великолепие уже здесь, вы должны просто открыть его.

Всего несколько слоев пыли — снимите их.

Мы медитируем каждый вечер

просто для того, чтобы вы продолжали углубляться —

все больше и больше, —

чтобы вино становилось все старее и старее.

Чтобы ваша буддовость стала абсолютно несомненной.

Это не аргумент, это — переживание.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать десять тысяч будд и их собрание здесь?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

 

Глава 6

ОБЛАКА НЕ ЦАРАПАЮТ НЕБО

Облако

пытается завернуться

в полоску лунного света,

полуночный ливень.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн говорил:

 

Будда сказал: «Если вы хотите понять истин­ный смысл природы будды, вы должны правильно по­нимать ее преходящие проявления.

Когда приходит надлежащее время, природа будды проявится».

Догэн продолжает:

Многие монахи, как в прошлом, так и в настоя­щем, поверили, что фраза «Когда приходит надле­жащее время» означает ожидать, когда природа будды проявится в будущем. Они считают, что, если они будут непрерывно обучаться Пути, природа будды естественным путем проявится в надлежа­щее время. Они сделали ошибочное заключение, что, пока это время не придет, природа будды не про­явится, даже если в поисках Дхармы они придут к мастеру или будут прилежны в учении.

Основываясь на этом ложном заключении, они бессмысленно возвращаются в обычный мир и тщет­но ждут, когда придет надлежащее время.

Слова «Когда приходит надлежащее время» означают, что надлежащее время уже пришло. В этом не может быть сомнений. Даже если сомнения возникнут, они — не что иное, как проявление приро­ды будды в нас. «Надлежащее время» означает, что мы должны наилучшим образом использовать каж­дый день.

Если бы надлежащее время было чем-то таким, что приходит, природа будды не проявилась бы.

Именно поэтому надлежащее время уже при­шло; природа будды уже проявила себя. Это совер­шенно ясный факт, поскольку никогда не бывало ни надлежащего времени, которое не пришло, ни приро­ды будды, которая не проявила бы себя.

 

Маниша, человек рождается буддой — каждый человек, добрый или злой, хороший или плохой, грешник или святой, это не имеет значения. Что касается природы будды, она остается незатронутой тем, что вы делаете, тем, как вы се­бя ведете. Из-за этого возникает проблема: если каждый — буд­да, зачем тогда эти усилия и старания, этот поиск буддовости? Этот вопрос задавали не только Догэну, его задавали также самому Гаутаме Будде, который был просто одним буддой в длинной цепи будд, прошедших перед ним и после него, но, возможно, самым знаменитым, наиболее признанным. Чтобы удовлетворить обычного спрашивающего, Будда сказал: «Это придет в свое время», — как цветы приходят в свое время, как облака приходят в свое время, как солнце восходит в свое вре­мя.

В существовании непрерывно происходит выбор правиль­ного времени. Не так, чтобы сегодня луна взойдет немного позже, и солнце побудет немного дольше. Абсолютно опреде­ленно, что все в природе происходит в надлежащее время, так что надлежащее время просто означает возможность, правиль­ный климат, готовность, восприимчивость. И тогда вам не нужно волноваться о буддовости — у вас она уже есть. Недо­стает только того, чтобы вы узнали ее. Вы забыли свое имя — вот и все, что упущено. Возможно, нужна определенная ситуа­ция, которая поможет вам вспомнить ваше имя.

Прежде, чем говорить о сутре Догэна, я хотел бы расска­зать вам один случай из жизни Эдисона. Он был таким вы­дающимся ученым, таким великим педагогом, что никто ни­когда не обращался к нему по имени. Его родители рано умерли, и он был так поглощен своей работой, что у него не было друзей. Ученые, которые занимались под его руковод­ством — вот и все, кто его окружал. Конечно, они не могли на­зывать его по имени — Эдисон. Все они называли его «профессор».

Мало-помалу он сам забыл, как его зовут. Если пятьдесят лет никто не называл вас по имени, а потом кто-то вдруг позо­вет вас, возможно, у вас будет шок. Вы почувствуете, что пом­ните что-то об этом парне... какое-то воспоминание, далекое эхо в горах. Но обычно этого не случается, потому что вам каждый день напоминают ваше имя.

С Эдисоном был особый случай. Его родители умерли ра­но, а он с самого детства был гением. Он один смог изобрести тысячи вещей, которых никогда раньше в мире не было. Вы не

найдете вокруг ни одного предмета, на котором не было бы подписи Эдисона.

Во время первой мировой войны впервые были введены продуктовые карточки, и каждый человек должен был пройти регистрацию. Естественно, каждый офис, в котором проводи­лась регистрация, был переполнен, люди стояли в очередях. Эдисон тоже стоял в очереди. Когда человек, стоявший перед ним, дал всю информацию, получил свою продуктовую карточку и ушел, клерк посмотрел в список и громко сказал:

— Мистер Эдисон уже пришел?

Эдисон стоял и озирался по сторонам. Он не мог вспомнить... он точно помнил, что знал человека по имени Эдисон, нo его пятьдесят лет никто не называл по имени.

Какой-то человек в очереди узнал знаменитого Эдисона, который стоял впереди него, озираясь. Этот человек сказал:

— Тот, кого вы ищете — это вы. Вы забыли свое имя, профeccop?

Он сказал:

— Боже мой, хорошо, что вы напомнили мне, иначе я потерял бы свою продуктовую карточку. Я изо всех сил старался вспомнить; это имя показалось мне знакомым, но я не мог соединить его с собой. Пятьдесят лет люди называли меня «профессор», «доктор», но никто... ведь у меня нет друзей, нет родителей.

Буддовость есть не что иное, как другое имя вашей основной природы, вашей сущностной природы. И никто ни разу не указал вам на это. Наоборот, каждый приклеивает вам ярлыки, имена, степени... создавая вокруг вас личность, и вы мало-помалу начинаете принимать это. Если все говорят, что вы интеллигентны, очень интеллигентны, вы начинаете в это верить.

Все мы — жертвы толпы. Один мой профессор, С. С. Рой, был со мной не согласен. Он сказал:

— Забыть свое имя невозможно. Эта история об Эдисоне — твое создание.

Я сказал:

— Пожалуйста, дайте мне время доказать это.

Он спросил:

— Как ты можешь это доказать?

Я сказал:

— Подождите.

Через два-три дня, когда все забылось, я пошел к нему до­мой и сказал жене... Рахендра Анураги знает профессора С. С. Роя — он тоже учился в то время в этом университете. Я сказал его жене:

— Когда профессор Рой проснется утром, окажите мне не­большую милость.

Она сказала:

— Все что хочешь... что ты хочешь?

Я сказал:

— Это мелочь. Просто спросите его: «Почему ты так бле­ден? У тебя температура? Ты хорошо спал? Тебя что-то беспо­коит? Болит голова?» И, пожалуйста, запишите, что он на это скажет — его точные слова, а я потом заберу у вас эти записи.

Она сказала:

— Я не понимаю, что ты делаешь.

— Это просто эксперимент, — сказал я. — Позже я объясню вам, но сейчас, пожалуйста, не спрашивайте больше.

Затем я сказал его садовнику:

— Когда он выйдет, спросите его: «Что с вами случилось? У вас такой нездоровый вид, куда вы идете? Идите в дом и от­дохните, а я позову врача».

Садовник сказал:

— Для чего все это? Он совершенно здоров!

Я сказал:

— Дело не в этом. Я все объясню вам позже. Возьмите эту карточку и запишите в точности все, что он скажет.

Я делал это от его дома до факультета философии. Почта­льон, который жил в середине пути, и другой профессор — я сказал им:

— Будьте добры, примите участие в эксперименте.

Последним человеком был охранник философского фа­культета. Я сказал ему:

— Не волнуйтесь, просто... — Он был очень сильный и крупный мужчина. — Когда профессор Рой войдет, хватайте его и, как бы он ни сопротивлялся, кладите его на диван.

Он воскликнул:

— Что ты говоришь? Меня вышвырнут с работы!

Я сказал:

— Никто вас не вышвырнет. Я гарантирую.

Но он сказал:

— Странный эксперимент. Это эксперимент со мной или с профессором Роем? У меня есть жена, дети, старые родители, и бедный человек. Не мешай мне работать.

Я сказал:

— Это не имеет к вам никакого отношения. Просто сделайте это.

Он согласился:

— Хорошо, если ты просишь. — Он знал, что профессор Рой очень любил меня. — Если ты просишь, я сделаю это только ради тебя.

Я сказал:

— Возьми эту карточку. Запиши все, что он скажет, и через несколько минут я заберу ее.

Я шел за Роем от самого его дома. Как только он ушел, я начал собирать записи. Жене он сказал:

— Что? Я совершенно здоров. Я прекрасно спал. Кто тебе сказал, что у меня бледное лицо?

Она ответила:

— Мне не нужно никого слушать, я сама вижу, что ты бледен.

Он сказал:

— Вздор. Женские глупости!

Но в нем зародилось сомнение. Когда он уже был готов идти в университет, садовник схватил его за руку и сказал:

— Что вы делаете? Вы не можете даже идти прямо, вы шатаетесь! Идите в дом и отдохните. Я пойду позову врача.

Ему он ответил:

— Да, думаю, мне нужно немного отдохнуть. Кажется, всю ночь я не очень хорошо спал, видимо, у меня была небольшая температура, но ничего страшного. По крайней мере, я могу пойти до университета, предупредить заведующего отделом и вернуться.

Почтальон, который был его большим другом, посмотрел на него очень испуганно и сказал:

— Нет, я не пущу тебя одного. Я иду с тобой.

Он сказал:

— Я действительно болен. Я чувствую себя очень слабым.

Ты очень добр.

Почтальон сказал:

— Можешь взять мою машину.

Он ответил:

— Нет, мне не нужна машина, я справлюсь. Но если она мне понадобится, я позвоню из офиса. Но я чувствую какую-то дрожь, странно. Никогда в жизни со мной такого не было.

Я собирал все эти записи. А охранник сделал большое де­ло. Он прыгнул на профессора С. С. Роя, а тот отбивался и кричал:

— Что ты делаешь? Идиот!

Охранник уложил его на диван, прижал и сказал:

— Вам нужно оставаться в постели. Вы очень больны. Вы хотите убить себя?

Вот слова С. С. Роя, записанные охранником:

— Да, мне не следовало выходить из дома. Позвоните поч­тальону, пусть он приедет на своей машине, чтобы отвезти ме­ня домой, и сообщите медицинскому работнику, чтобы он пришел и осмотрел меня. Кажется, со мной что-то очень нехо­рошее. Это видят все.

Когда я вошел в офис, он лежал на диване, почти готовый к смерти. Я сказал:

— Подождите! — и задержал охранника. — Не зовите никого, не нужно ни машины, ни врача. Я позабочусь.

Я сказал:

— Не умирайте пока. Однажды вам придется умереть, но это дело всего нескольких минут. Посмотрите на эти записи... вот что вы сказали жене.

Он сказал:

— Ты странный студент, ты почти убил меня. Еще два чело­века, и... Если бы они сказали: «Вы должны умереть», я пове­рил бы в это.

Я сказал:

— Вот и ответ на наш спор.

Если люди продолжают вновь и вновь говорить вам что-то, вы начинаете верить в это вопреки своему здравому смыс­лу. Сначала вы можете сомневаться, но когда это говорится постоянно, в вас возникает убеждение, и вы забываете о сом­нениях.

Вам много раз говорили, что вы грешники. Вам говорили, что вы рождены во грехе, и вас снабдили весьма странным до­казательством того, что вы родились во грехе: потому что Адам и Ева ослушались Бога. И сейчас христианские теологи говорят, что, хотя прошло шесть тысяч лет с тех пор, как Бог лишил Адама и Еву их места в Эдемском саду, потому что они ослушались... Он сказал им не есть плодов двух деревьев; одно из них было Древо познания, а второе — Древо вечной жизни.

Я считаю, что Адам и Ева сделали именно то, что сделал бы любой разумный человек. Есть только две вещи: мудрость и вечная жизнь — что еще вам нужно? А Бог обеспечивает вас всем остальным — что означает просто жевать, как буйволы, сидя под деревом. И дерево, на которое он наложил запрет, было яблоней.

В самом факте запрещения Бог умирает как любовь, Бог умирает как сострадание. Иначе, если бы Бог был Отцом, ему следовало бы сказать детям: «Вот два дерева, о которых вы не должны забывать: мудрость и вечная жизнь». Но об этом напомнил Еве Дьявол. Пожалуй, Дьявол — первый в мире революционер. Он убедил Еву.

Я рассматривал эту историю под многими углами. Почему он не стал убеждать Адама? Потому что, даже если бы Адама удалось убедить, ему бы помешали. Если Ева настаивает на том, чтобы не есть их, бедный Адам, в конце концов, всего лишь жалкий муж. Вместо того, чтобы убеждать мужа, он убе­дил жену. С того самого времени вся реклама нацелена на жену. Любая церковь действует благодаря поддержке женщин.

Но его доказательства были правильны, и он верно выбрал человека. Он сказал: «Бог запретил вам. Знаешь, почему? Если вы съедите эти два плода, мудрость сделает вас просветленными, а вечная жизнь... И вы будете точно так же сильны и могущественны, как сам Бог. А Бог ревнив; он не хочет, чтобы вы становились богами. Он хочет, чтобы вы оставались поклонниками — святыми, грешниками, но никак не богами. А эти два плода могут сделать вас настоящими богами».

Довольно странно: высшая цель религий, не верящих в Бога, — свобода. А высшая цель религий, которые верят в Бога, — спасение. Придет спаситель, сами вы абсолютно беспомощны. Придет мессия, который спасет вас. Они ждали шесть тысяч лет, а он не идет. А когда изредка какой-нибудь ненормальный провозглашает: «Я — тот, кого вы ждете», — они убивают его.

Это странное человечество. Если вы ждете человека, и кто-то пытается... Это было не только с Иисусом. Иисус стал самым знаменитым потому, что за ним выросла огромная религия. Были другие люди: Иоанна Крестителя убили — а он даже не провозглашал: «Я — пророк», он просто сказал: «Я создаю нужную атмосферу, чтобы пророк пришел». Его обезглавили. Он провозгласил, что Иисус — пророк, которому он готовит путь. А Иисуса распяли. И так поступали во всем мире.

Религии не хотят, чтобы вы были разумными. Они отказа­лись от плода познания. Если вы становитесь мудрыми, это противно Богу. Именно поэтому все религии, которые верят в порядок и послушание, не проповедуют медитацию. Это очень сложно. Почему христианство не проповедует медитацию? Почему в мусульманстве нет места медитации? По той простой причине, что медитация, поистине — оба эти дерева. Она при­несет вам просветление и абсолютную, несомненную уверен­ность в том, что вы — Бог, что все божественно. В вашей боже­ственности даже малейшая травинка становится божественной — такой же божественной, как самая большая звезда. Вся все­ленная становится просто вибрацией божественного танца. Но сначала вы должны почувствовать это в своем сердце, а все ваши так называемые религии уводят вас прочь: молитесь Бо­гу!

Я слышал историю о Микеланджело... он расписывал по­толок в знаменитом соборе. Немного стемнело, и одна ста­рушка молилась Богу, не зная о том, что Микеланджело рисо­вал что-то на потолке, над ее головой. А он устал лежать на своих лесах. Он услышал, что говорит эта старая женщина. Она просила Бога: «Немножко денег совсем не повредит. Они нужны мне, потому что у меня никого нет. Ты забрал к себе всех». Она особенно взывала к Марии, матери Иисуса Христа, потому что женщина всегда поймет нужды старухи.

Микеланджело, уставший работать, захотел насладиться этим моментом. Он сказал:

— Я слышу тебя. Я — Иисус Христос.

Это была поистине великая женщина. Она сказал:

— Заткнись! Я разговариваю с твоей матерью!

Микеланджело записал: «Я не мог в это поверить. Я пред­ложил, а она отказалась! Она сказала: “Заткнись!” В темноте она даже не могла увидеть меня!»

Все эти религии пытаются унизить человечество. Весь их бизнес, эксплуатация и давление зависят от вас, от вашего страха, вашей жадности, смерти, болезней. Если вы начнете чувствовать себя божественными и сможете наслаждаться не только жизнью, но и смертью — так же танцуя, — какой смысл будет в священниках? А их — миллионы во всем мире, и они живут, как паразиты. Они могут быть индуистами, мусульма­нами, христианами, они могут принадлежать любой религии, но священство — древнейшая профессия паразитов.

Если вы войдете в себя и найдете истину, вы будете удивлены, поняв, что то, что было внутри вас, всячески игнорировалось — во имя того, чтобы могла продолжаться эксплуатация.

Позиция будды такова: вы — будда, и это не вопрос достижения. Вы — будда, и все, что вам нужно — это зеркало, чтобы вы могли увидеть свое лицо, свое изначальное лицо — узнать, вспомнить. Вы забыли, кто вы.

Это невежество эксплуатируется церквями, храмами, священниками, раввинами, пандитами, всевозможными теолога­ми. Они создают барьеры — произвольные, которые вы, если хотите, можете выбросить вон в единый миг. Но они заставили вac так сильно бояться: ваше неверие в Бога означает, что вы будете ввержены в ад.

Я встречал рассказы о том, что в Средние века священники так выразительно описывали муки ада: что вы будете гореть в вечном огне, и все же не умрете — этого утешения они не могут дать. Вас будут то сажать в духовку, то вынимать из нее — поджаривать то с этого бока, то с другого... описаны многие случаи, когда женщины падали в обморок, слушая этих проповедников. Абсолютно дикая идея — вы никогда не умрете, и вас вечно будут то сажать на сковородку, то снимать с нее — не­большая передышка, и снова...

 

Я слышал историю. Морарджи Десаи умер. В каком-то смысле, это было великое благо. С тех пор, как Верховный суд лишил его дома, это был единственный способ обрести дом. Считая себя великим махатмой, он был убежден, что должен попасть на небеса — но вдруг увидел, что его тащат в ад. Он кричал, он изо всех сил пытался убедить их:

— Я — бывший премьер-министр Индии, великий последо­ватель махатмы Ганди! Целыми днями я вертелся, как белка в колесе! Что вы делаете? Ад — для грешников, а не для махатм!

Но черти не слушали. Они сказали:

— Замолчи. Поскольку ты был премьер-министром, мы да­дим тебе шанс. Больше мы ничего сделать не можем. Есть три уровня ада; ты можешь выбрать тот, который тебе понравится.

Поняв, что убежать невозможно, Морарджи согласился. Они привели его в первый круг, и он не мог поверить своим глазам. Там избивали людей; там текли реки крови. В аду смерть невозможна, помните. Вы всегда должны помнить это: смерть невозможна — только муки. Вы не можете покончить с собой. В аду это невозможно. Вы не можете сбежать, выхода нет.

Увидев это кровавое место — людей мучили, били, — он ска­зал:

— Чтобы выбрать, я хотел бы увидеть другие два круга.

Во втором круге — христианская сковородка... Людей поджаривали то с одного бока, то с другого — и, тем не менее, они были живы! Он сказал:

— Для меня это невозможно. Я — вегетарианец. Я не могу даже смотреть на это.

Его привели в третий круг. Здесь было немного лучше — не намного, но по сравнению с первыми двумя... Люди стояли по шею в дерьме и пили кофе, чай или кока-колу. Каждый мог выбрать то, что он хочет.

Морарджи сказал:

— Не так уж здорово, но что делать? Другие два... — шесть­десят лет он пил мочу, убежденный в правильности этого, так что для него это было не так уж плохо. К этому он уже привык — он здорово подготовился! Он выполнил домашнее задание. Он сказал:

— Я выбираю это.

Но он не знал, что это был просто перерыв. Как только с кофе было покончено, раздался удар колокола, и черт прокри­чал:

— А теперь — всем встать на голову!

Любой ужас... если вы не верите в Бога. Люди думают: лучше верить, чем попасть в неприятное положение. Даже сам Сардар задумался, какой ад из трех ему выбрать. К сожале­нию, четвертого нет — вам придется выбирать один из этих трех. И все они отвратительны.

Все религии говорили человеку, что он — не то, чем должен быть. Так что постарайтесь быть добродетельными, будьте как можно более аскетичны, постарайтесь молиться изо всех сил — мусульмане молятся пять раз в день. И коверкайте свое тело, как только можете, во имя йоги, которая сама по себе — часть ада. Разница только в том, что вы делаете это добровольно, а в аду за вас это делают черти — мучают вас: кто-то тянет вас за ногу, кто-то вытягивает вам шею...

А я прекрасно знаю, что это значит, потому что мне вытя­гивали шею. Вам приходится говорить, что все прекрасно — просто для того, чтобы остановить их. Иначе они будут все тянуть и тянуть, пока голова не оторвется от тела! Вам больно, но вы должны говорить, что они вас вылечили. Они подверга­ли мое тело растяжке. Эта растяжка впервые применялась христианскими миссионерами в средневековой церкви для бедных женщин, которых объявляли ведьмами. И, в конце концов, этот метод растяжки... Иногда случайно оказывалось, что растягивали какую-нибудь женщину, страдавшую болями в спине. Тридцать лет она мучилась от этих болей, и вдруг ее спина выправлялась, боль проходила, и она не могла в это по­верить. Из церкви растягивающее приспособление пересели­лось в больницы.

Один из моих любимых врачей, доктор Хардикар, зани­мался мной. Он очень милый человек, но то, что он делает... Все тело растягивают: ноги тянут в одну сторону, голову — в другую. Вскоре вы начинаете чувствовать, что разорветесь где-нибудь посередине. Вот почему я с такой уверенностью гово­рю, что в аду очень примитивные растягивающие устройства — вы не умираете там. А по моему ощущению, люди, говорящие, что их вылечили, на самом деле не вылечились. Это мой соб­ственный опыт. Вам приходится говорить это, иначе они гото­вы растянуть вас еще сильнее. Либо вы умрете, либо скажете, что поправились — другой альтернативы у вас нет.

Религия всегда жила за счет страха. И она создавала дис­циплины вроде поста — чтобы мучить себя всевозможными способами. Чем больше вы истязаете себя, тем сильнее счаст­лив Бог. Странный аргумент — почему мои мучения делают Бо­га счастливым? Он что, садист? Он что, ненормальный? Мой пост делает его счастливым. Я страдаю, я голоден, все мое тело просит пищи, а Бог чувствует себя очень счастливым. Я не ви­жу никакой связи между этим и идеей, что Бог есть любовь — что это за любовь? — что Бог есть сострадание. Что это за со­страдание? Чтобы достичь его, вы должны пройти через все виды ненужных мучений.

И если вас убедили, что Бог — это трудная цель, которую нужно достичь... миллионы людей истязают себя, и никогда ни один из них не познал блаженство. Те, кто достиг — люди сов­сем другого рода. Они не говорят, что Бог — это цель: Бог — ваша природа! Просто будьте естественны; и бесшумно — не слышно даже шагов! — будда внутри вас пробуждается.

Догэн говорит, цитируя Будду:

 

Если вы хотите понять истинный смысл природы будды, вы должны правильно понимать ее преходящие проявления.

 

Все вы — ее преходящие проявления. Все в мире — ее прехо­дящее проявление. Где-то природа расцветает в розе, где-то она становится птицей, летящей в небе, где-то она — сосна, до­стающая до звезд, а где-то — человек. Все это — преходящие проявления одной и той же природы.

Слово «будда» происходит от санскритского корня «буддх», «Буддх» означает осознанность. В любой форме вы можете стать осознающим. Но легче всего начать осознавать в человеческой форме. Если вы упускаете эту возможность, вы упускаете нечто такое, что можете найти только после многих миллионов лет поисков. Быть сосной на скалистой горе — все это ее проявления. Но ни одна гора не стала буддой, и ни одна сосна во всей своей безмерной красоте никогда не стала просветленной. Ни одно животное, ни одна птица, ни дерево, ни солнце, ни луна, во всем своем великолепии... это проявления одной и той же природы, но только человек способен осознать эту природу в себе. Это двойное осознание — осознание осо­знания — есть величие человека. Это его сокровище.

Во всем существовании на это способен только человек, и если вы упускаете это, вы не знаете, что потеряли. Вы упустили величайшее из всех возможных блаженств, величайший покой, безмолвие и понимание, величайшее бесстрашие и свободу.

Будда говорит о том, что, правильно понятое, все есть лишь преходящее проявление одной и той же природы. Будда — это узнавание этой сокровенной жизни, которая пульсирует во всем: в траве, в воде, в облаках, в людях. Везде, где су­ществует жизнь — это Бог в том или ином виде. Это великое за­явление.

Будда говорит:

 

Когда приходит надлежащее время, природа будды про­явится.

 

Это давняя традиция — спор между последователями Будды: «Что он имел в виду, говоря «надлежащее время»?» Как говорит Догэн, это можно понять неправильно. Это можно понять так: если это случится в надлежащее время — тогда наслаждайтесь своим велосипедом, зачем зря тратить время? Найдите подружку, друга или еще кого-нибудь, или просто пойдите в кино. Делайте любые глупости, потому что в надлежащее время буддовость проявится — неважно, что вы тем временем делаете.

Люди использовали эти слова, чтобы делать все, что они хотят — играть в азартные игры, накапливать собственность, становиться богатыми, могущественными, — потому что им не нужно делать какие-то особые усилия. В надлежащее время природа будды проявит себя. Это один вид непонимания.

Говоря про «надлежащее время», Будда не имеет в виду, что вы должны откладывать этот момент, что, когда время придет... Оно никогда не приходит. Время всегда одно и то же.

И это не нечто такое, что случается с вами извне, это нечто такое, что расцветает внутри вас.

Так что же означает это «надлежащее время»? Одно из неправильных пониманий — это то, что вы просто продолжаете заниматься мирской суетой. Другой вид неправильного понимания — это приближать надлежащее время аскезой, постом, молитвой, хождением в церковь или в храм; или стоять на голове, заниматься всевозможными искривлениями, мучить себя без нужды — чтобы приблизить надлежащее время. Это другое искажение, неправильное представление о словах Будды.

Что же такое надлежащее время? Догэн говорит:

 

Многие монахи, как в прошлом, так и в настоящем, поверили, что фраза «Когда приходит надлежащее время» означает ожидать, когда природа будды проявится в будущем. Они считают, что, если они будут непрерывно обучаться Пути, приро­да будды естественным путем проявится в надлежащее время. Они сделали ошибочное заключение, что, пока это время не придет, природа будды не проявится, даже если в поисках Дхармы они придут к мастеру или будут прилежны в учении.

 

В соответствии с этим непониманием, идти к мастеру не нужно. Но все недоразумения связаны с этим «надлежащим временем» — что значит надлежащее время. Каждый момент — это надлежащее время. Вам нужно только немного смелости, чтобы рискнуть своей ученостью, рискнуть своим эго, поста­вить на карту все, что вы считаете ценным. Ищите внутри себя единственную вещь, которую вы не можете ни заимствовать у кого-либо, ни дать кому-либо. Это — ваша природа. И эта при­рода — всегда в настоящем. Следовательно, настоящее и есть надлежащее время. Ни вчера, ни завтра — сегодня! В этот са­мый миг вы можете стать буддой.

 

Основываясь на этом ложном заключении, они бессмысленно возвращаются в обычный мир и тщетно ждут, когда придет надлежащее время.

 

Надлежащее время не должно прийти. Оно всегда здесь. Догэн говорит:

 

Слова «Когда приходит надлежащее время» означают, что надлежащее время уже пришло.

 

В действительности, оно никогда не приходит и никогда не уходит. Оно всегда здесь. Океан остается; рыба рождается и однажды исчезает. Подобно волне — чуть более твердая, но она подобна волне. Небо остается; порой оно закрыто облаками, но эти облака приходят и уходят, не оставляя на небе царапин.

Говорить о нашей природе будды — значит говорить о на­шем внутреннем, сокровеннейшем существе, нашем самом пре­дельном небе. Наши мысли — всего лишь облака, они приходят и уходят. Наши эмоции — всего лишь дым... временный. Все преходяще. Наше детство уходит, наша юность уходит, наша старость уходит, сама наша жизнь уходит. Во всем этом лишь одно остается неизменным, и это — настоящая осознанность. В этом смысле Догэн говорит, что надлежащее время уже здесь. Вы не должны ждать его.

 

В этом не может быть сомнений. Даже если сомнения воз­никнут, они — не что иное, как проявление природы будды в нас.

 

Таковы прекрасные дары миру от искателей таинственно­го. Даже сомнения — это наша природа, так что в них нет ниче­го предосудительного. Если возникает сомнение, оно — облако, плывущее по небу, но оно не поцарапает небо. Облако исчез­нет; оно уйдет так же, как пришло.

И, так или иначе, все, что происходит в мире, есть часть вселенной. Чрезвычайно важно понять, что даже сомнения — наша природа будды.

 

Если бы надлежащее время было чем-то таким, что прихо­дит, природа будды не проявилась бы.

 

— потому что это не вопрос приходящего и уходящего, как времена года... дождь приходит и уходит, зима приходит и уходит, весна приходят и уходит. Если бы природа будды за­висела от времени, она уходила бы точно так же, как прихо­дит. Она не может зависеть ни от какой причинности, она не может зависеть от времени. Факт в том, что она уже есть, и вы должны только достаточно пробудиться, чтобы узнать ее. Надлежащее время — это настоящее время, это мгновение! Дзен необычайно настаивает на этом моменте. Он не позволяет от­кладывать.

 

Именно поэтому надлежащее время уже пришло; природа будды уже проявила себя. Это совершенно ясный факт, посколь­ку никогда не бывало ни надлежащего времени, которое не пришло, ни природы будды, которая не проявила бы себя.

 

Действительно, рассказывают... Это старая дзенская исто­рия.

Один вор был известен как великий мастер, поскольку он ни разу в жизни не был пойман — а он обокрал каждый дворец, каждый богатый дом. Дошло до того, что люди хвалились этим — что великий вор забрался в их дом.

Этот вор встретил Риндзая. Риндзай посмотрел ему в глаза и сказал:

— Не беспокойся. Что бы ты ни делал, делай это тотально — и ты выражаешь природу будды.

Но этот человек сказал:

— Ты не знаешь, чем я занимаюсь.

Риндзай сказал:

— Не волнуйся. Что бы ты ни делал... Я знаю тебя: ты — ве­ликий вор. Я по-настоящему завидую тебе. Я не такой мастер в том, что касается медитации. Ты — более великий мастер по части воровства. Просто делай это тотально, и в своей тоталь­ности ты найдешь буддовость.

Бывало так, что мастерами становились убийцы — и их ма­стера не препятствовали им делать свое дело, потому что они делали это так совершенно, они были абсолютно тотальны во всем, что делали. Это единственная религия во всем мире, ко­торая позволяет вам все. Делайте это тотально, абсолютно осознанно, и все ваши действия станут действиями будды. Не нужно менять свои занятия. Если вы рисуете, то будьте худож­ником настолько глубоко, чтобы вы исчезли и осталась только живопись. Если вы музыкант, утоните в своей музыке настоль­ко, чтобы оставалась только музыка, но не вы. И ваша буддо­вость проявится тысячами способов.

Это единственная религиозная позиция во всем мире и во всей человеческой истории, которая принимает любую дея­тельность человека, не отвергая ничего. Вы все можете сделать молитвой, медитацией, своим приношением вселенной.

Дзенский поэт:

 

Разбушевавшегося ветра спутница:

В небе

одинокая луна.

 

Эти хайку живописны. Сидя в безмолвии, медитирующий открывает глаза и видит в небе спутницу разбушевавшегося ветра: одинокую луну, Но луна не движется, яростный ветер не заставляет ее трепетать. Если вы можете найти в себе центр циклона, вы обрели эту луну — ни бушующий ветер, ни мысль, ни чувство, ничто не может потревожить ее. Ее покой невоз­можно нарушить.

Хайку Яссы:

 

Потерянный в бамбуке,

но в свете луны –

мой дом.

 

Просто фрагменты переживаний. Никто не назовет их ве­ликой поэзией — они не принадлежат к этой категории. Они — сами по себе. Вот что он говорит: «В безмолвной медитации я увидел... потерянный в бамбуке, но в свете луны — мой дом».

Просто картинка... и вы становитесь зеркалом. Это хайку — просто зеркало дома, спрятанного в густой бамбуковой ро­ще; восходит луна, и внезапно дом, спрятанный во тьме, осве­щается.

Хайку Басё:

 

Облако

пытается завернуться

в полоску лунного света,

полуночный ливень.

 

Наслаждайтесь всем — луной, облаком, полуночным лив­нем, — потому что для медитирующего все становится настоль­ко божественным... все это — выражение и проявление одного и того же изначального источника.

Маниша спросила:

 

Наш возлюбленный Мастер,

Что касается общественной морали, не так уж трудно отбросить понятия «правильного» и «неправильного». Гораздо сложнее отбросить чувство, что просветление «правильно» и, пока я не реализовала его, я некоторым образом «неправильна».

Возлюбленный Мастер, не мог бы Ты исправить меня?

 

Маниша, ты и так права. Никто не может сделать тебя не­правильной! Ты — такая, какая ты есть — будда. Неважно, что ты сидишь в другой позе. Неважно, что ты женщина, а не муж­чина. Неважно, что ты не ходишь как Будда, не говоришь, как Будда. Что бы ты ни делала, ты не можешь сделать ничего, что не было бы проявлением буддовости.

Понять это — значит достичь великой высоты сознания. Вор делает свое дело, просто он должен делать его совершен­но. И если вы не будда — это всего лишь идея, облако, за­крывшее луну; оно уйдет. Облака не остаются навсегда.

Но я могу понять, Маниша. Это будет оставаться труд­ным, пока ты не станешь просветленной. Но ты становишься просветленной каждый вечер, и снова забываешь. Что делать с вашей невозможностью, вашим упрямством, с тем, что вы на­стойчиво повторяете: «Нет, я не будда»? Это ваше дело. Если вы настаиваете, это тоже проявление буддовости. В этом весь дзен — он говорит: что бы вы ни делали, просто делайте это с полной осознанностью. Вы и так будда, вы не можете не быть буддой. Не быть буддой невозможно. Вы можете сомневаться, вы можете отрицать это, но и сомнение, и отрицание — все это потенциальные возможности вашей буддовости.

Ни деревья, ни птицы, ни животные не сомневаются. Толь­ко человеку свойственно сомнение, только человек не может смириться: «Такое жалкое создание, как я — и будда?» Он с ра­достью готов поклоняться будде. Он всегда готов молиться на каменные статуи, сделанные человеком. А это кажется уже слишком — принять факт: «Я — будда».

Но я говорю вам, что вопрос только в том, чтобы устать не быть буддой — именно так случилось со мной. Я пытался, пытался и пытался, и, в конце концов, сказал: «Лучше быть буддой без усилий». И с тех пор я остаюсь буддой. Ни на одно мгновение я не был чем-то другим. Ни единый миг меня не тревожили сомнения.

Нужно только немного смелости. По традиции вас расхо­лаживали, вас унижали. Все, что нужно — это восстать против всякого унижения, против всех ложных идей, навязанных вам, и с радостью выразить собственное достоинство. Быть буддой — это не вопрос сравнения, так что здесь не вопрос эго. Это не значит, что, если Маниша стала буддой, то Читан станет обычным человеком, сидящим возле Маниши, будды. Читан — будда с самого начала. Он — пожилой будда! Если вы стали буддой сегодня, будет много таких, кто стал буддой несколько дней назад. Некоторые стали буддами вчера, некоторые — по­завчера. Еще есть время узнать себя, выразить свое достоин­ство и отвергнуть все идеи, унижающие и разрушающие ваше достоинство.

Я занимаюсь здесь не тем, чтобы тренировать вас быть буддами — я просто пытаюсь дать вам мужество, чтобы вы без всякого страха могли принять свою буддовость.

И когда страх исчезает, облака исчезают, и полная луна в ночи...

Маниша, я попытаюсь сегодня еще раз. Давай посмотрим — удастся мне исправить тебя, или нет. Я уже тридцать лет без перерыва стараюсь. Я исправляю людей, но, как только я ухо­жу, они разваливаются на части. В моем присутствии они уз­нают, что они — будды. Когда меня нет, возникает сомнение. Маниша сидит в своей комнате: «Боже мой, я, бедная девушка, и — будда? Я не отрекалась от королевства, я не занималась ве­ликой аскезой, я не мучила себя, не занималась самодисципли­ной».

Сегодня Шуньо сказала мне, что Зарин хотела одеть ее в сари. Сари прекрасно подходит к изгибам индийских женщин. Западная женщина в сари очень редко выглядит изящной — она кажется немного причудливой. Я ничем не могу помочь — это не значит, что я отвергаю, просто будда выглядит немного причудливо. И я уже давно говорил Шуньо, потому что одна­жды она уже пробовала надеть сари, и я сказал ей: «Это не для тебя. Ты слишком длинная для него, и слишком прямая!» За­рин оно подходит. На самом деле, Зарин не может носить ро­бу. В коммуне она как-то пришла ко мне в робе, и она была похожа на воздушный шар! Я не мог понять — что с ней случи­лось?

Ни одна индианка не будет выглядеть в робе хорошо, осо­бенно женщина такого типа, как Зарин. Сари — очень искусное изобретение женщин этого типа. Оно скрывает все ненужные выпуклости и крепко связывает их, иначе они могут выпасть и засыпать все пространство! Но она из любви настаивает — она сказала Шуньо: «Это займет только пять минут». А Шуньо сказала мне: «Ушел целый час, чтобы надеть на меня сари!» А Зарин потом сказала: «Она преувеличивает, это занимает всего пять минут!»

Вы — будда. Это занимает всего пять минут! Но вы каждый день продолжаете упорствовать, вы вновь и вновь спраши­ваете: «Вы думаете, я тоже будда?» Или: «Вы считаете, что я все еще — будда?» Вы были буддой вчера, вы будаа сегодня, вы будете буддой завтра. Неважно, что вы делаете. Ваша буддовость — сама ваша жизнь.

Вы можете сменить одежду, вы можете сменить язык, пове­дение — это не имеет значения. Такое множество проявлений буддовости — это прекрасное разнообразие. Если все будут по­хожи на Будду, все будут сидеть под деревом — подумайте, ка­кая скука. Куда бы вы ни пошли, вы встречаете одного и того же Будду; куда бы вы ни посмотрели — под каждым деревом сидит Будда! Вы бы покончили с собой — лучше умереть, чем жить в городе, где все ведут себя как Будда.

И все же я настаиваю, что вы — будда. Я не говорю вам, что вы должны вести себя как Будда; вы должны спонтанно быть собой. Искренне и тотально быть собой — это и есть при­рода будды.

 

Прежде, чем мы снова войдем в нашу природу будды, не­много посмеяться будет очень кстати. Всегда хорошо посме­яться перед тем, как рисковать, потому что, когда я скажу вам умереть, вы можете умереть. Если вы действительно тотальны, вы умрете. Тогда Ниведано может продолжать бить в свой ба­рабан... вы не вернетесь. Но вы возвращаетесь так быстро, что я подозреваю: вы не умираете. Вы очень стараетесь, я знаю, и все умудряются принять удобное положение. Это не разре­шается. Когда вы умираете, умирайте! Это не значит: «Как бы поудобнее устроиться...» Когда все будет кончено, другие по­заботятся о вас. Но вы прекрасно знаете, что это только репе­тиция — настоящая драма еще не началась, и спешить некуда. Во всяком случае, вы можете умереть завтра.

 

Забриский приглашает Глорию Великолепную на свида­ние. Они сидят в тихом уголке бара, потягивая мартини. Забриский наклоняется и шепчет Глории на ушко:

— Что ты скажешь, если я предложу тебе выйти за меня за­муж?

— Ничего, — отвечает Глория. — Я не могу говорить и сме­яться одновременно!

 

Сезон дождей в Пуне. Свами Дева Кокос встречает на до­роге Свами Вит Гершеля.

— Привет, Кокос! — говорит Гершель. — Я хотел спросить: могу ли я получить зонтик, который ты одолжил у меня?

— О, извини, — говорит Кокос. — Я дал его своему другу. Ты хочешь получить его?

— Не для себя, — отвечает Гершель. — Свами, у которого я его одолжил, говорит, что хозяин хочет его вернуть!

 

Один несчастный поляк попал в автокатастрофу, и ему требовалась срочная трансплантация мозга. Бригада хирургов дала ему гипноз; они удалили его мозг и вышли в соседнюю комнату, чтобы взять новый. Но когда они вернулись в опера­ционную, поляка там не было.

Полиция искала его повсюду, но безуспешно — он просто исчез. Врачи обратились в международную полицию, чтобы выяснить, куда же девался безмозглый поляк.

Наконец, через пять лет они нашли его. Он носит шелко­вые облачения и высокую шляпу и живет в Ватикане!

 

Генерала Брахмачапатти на пару недель положили в кли­нику, чтобы сделать небольшую операцию. Сестрам он надоел хуже горькой редьки. Он вечно жалуется на плохое питание и обслуживание, будит их посреди ночи, требуя горячий шоко­лад, и так далее.

Однажды утром сестра входит в его палату и говорит:

— Доброе утро, генерал. Пожалуйста, снимите пижаму и повернитесь на живот — мне нужно измерить температуру.

— Но, сестра, — протестует генерал, — мне всегда ставили термометр в рот, а не в задницу. Почему это изменилось?

— Сегодня нам нужна особо точная температура, чтобы в лаборатории могли сделать анализ, — объясняет сестра.

Генерал сердито соглашается, снимает пижаму, поворачи­вается на живот и выставляет задницу.

— Послушайте, генерал, — говорит сестра, вставляя инстру­мент, — это особый термометр, и он должен стоять довольно долго, чтобы мы могли получить точный результат. Так что не двигайтесь, пока я не приду.

В течение нескольких последующих часов в палату генера­ла заходило множество людей, но все они только открывали рот от изумления и быстро уходили. Наконец, к генералу пришла его жена.

Она вошла и удивленно уставилась на него, не зная, что сказать.

— Что с тобой, женщина? — прорычал генерал. — Ты что, никогда не видела, как человеку измеряют температуру?

— Видела, дорогой, — заикаясь, ответила она, — но не бана­ном же!

 

А теперь, Ниведано...

Ниведано...

Будьте безмолвны...

Закройте глаза...

Почувствуйте, что тело замерзло — никакого движения.

Соберите свое сознание внутри, закройтесь в самом центре.

Чем глубже вы идете, тем сильнее будет ваша реализация, узнавание будды.

В этот безмолвный миг есть только десять тысяч будд, сидящих здесь.

Сделайте это переживание как можно более глубоким.

И сохраняйте его живым в своей повседневной деятельности, двадцать четыре часа.

Каждый поступок должен напоминать вам, что вы — будда...

и ваши действия есть проявления вашей природы.

Не делайте ничего неестественного, не делайте ничего искусственно, не будьте лицемерами.

Просто будьте естественны, и вы — будда.

Итак, соберите все свое сознание — еще глубже,

чтобы кристаллизовать его.

 

Ниведано...

Будьте спокойны...

расслабьтесь...

умрите по-настоящему.

Не волнуйтесь о том, что будет дальше.

Мир не остановится... не беспокойтесь, просто умрите.

Пока тело лежит, мертвое,

вам будет легче войти в себя.

Не отождествляясь с телом,

вы можете увидеть небо внутри.

Это — ваша вечность.

Это — ваша реальность.

Это то, что есть.

Все остальное — комментарии.

Это переживание — единственная истина.

Какое прекрасное безмолвие...

Какой блаженный вечер...

В этот миг вы — самые счастливые существа на земле, Осознайте это достоинство и эту честь.

Моя работа здесь — не в том, чтобы вы искали будду, а в том, чтобы вы прекратили поиски...

и просто посмотрели внутрь.

 

Ниведано...

Вернитесь, но не спешите.

Возможно, кто-то умер.

Не тревожьте мертвых.

Те, кто еще жив — вернитесь.

И посидите в безмолвии несколько минут,

чтобы напомнить себе переживания, через которые вы прошли.

Вы — редкое собрание.

Такое бывало в прошлом...

это были золотые дни,

когда были сотни таких собраний...

узнавших свою природу и вспоминающих ее в своих действиях и проявлениях.

Этот золотой мир исчез.

Но, по крайней мере, для вас этот момент открывает все великолепие бытия.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Исправил я тебя?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы теперь праздновать это великолепное собрание будд?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

Глава 7

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: