ДРАГОЦЕННОСТЬ В ЕГО ОДЕЯНИИ, СКРЫТАЯ ОТ ГЛАЗ

Увидев его лицо хоть раз,

будешь помнишь имя его

тысячи лет.

 

Наш возлюбленный Мастер,

Догэн говорил:

Когда Сюан-Ша стал просветленным, он сказал другим монахам: «Вся вселенная — это блистающий драгоценный камень ума Будды»...

Догэн продолжал:

Этот блистающий камень изначально не имеет имени, но мы условно дали ему такое имя. Этот дра­гоценный камень вечно неизменен. В реальности, на­ше тело и ум, трава и деревья здесь и там, или горы и реки между небом и землей, все это — не что иное, как блистающий алмаз...

Он безграничен от начала до конца. Прежде все­го, вся вселенная есть один блистающий драгоценный камень, а не два или три. Сам этот камень есть глаз Будды, сама истина, одно слово истины, свет про­светления. И тогда он не препятствует целому, он круглый и вращается. Действие этого блистающего алмаза так ясно, что чувствительные существа спа­саются от одного вида современного Авалокитешвары или Майтрейи, или от одного звука их голоса; также и будды, древние и современные, излагают Дхарму своим телом.

Сутра говорит, что некто лежал пьяный, когда его большой друг тайно вшил в его одеяние драгоцен­ный камень. Мы никогда не должны поддаваться слабости и отдавать этот драгоценный камень на­шим близким друзьям.

Мы никогда не бываем пьяны, если нам не дали такой алмаз. Подобный блистающий камень тожде­ствен целой вселенной.

Следовательно, блистающий драгоценный ка­мень всегда есть блистающий драгоценный камень, круглый ли он, или нет. Когда мы осознаем, что это — драгоценный камень, само это осознание также драгоценно, настолько оно слышимо и видимо. Следо­вательно, не нужно беспокоиться о том, есть ли мы этот блистающий драгоценный камень. Различаем ли мы его или сомневаемся — это лишь незначитель­ная, временная точка зрения. Говоря точнее, блистающий драгоценный камень только притворяется незначительной точкой зрения.

Мы не можем помочь установить великую цен­ность этого алмаза — так сильно он блистает и све­тится. Кто сможет схватить его? Кто сможет бросить его на рынок, считая простой черепицей?

Мы не должны беспокоиться о том, переселимся ли мы согласно закону причинных связей в шесть царств существования. Блистающий драгоценный камень никогда не оставляет без внимания закон причинных связей от начала до конца. Это лик блис­тающего алмаза.

Маниша, есть лишь одно переживание, но может быть ты­сяча и одно выражение. И все же ни одно выражение не выражает его. В этом его красота, в этом его неизмеримое бо­гатство, его бесконечность, вечность. Ни одно слово не может охватить его. Но человек, который пришел домой, который нашел... это обретение также вынуждает его делиться ра­достью, песней, хайку — сказать что-нибудь о том, что невоз­можно высказать. Это абсолютная необходимость. Вы должны сделать что-то, чтобы заставить весь мир осознать, что вы нашли — потому что то, что нашли вы, могут найти все осталь­ные, они просто забыли способ. И это так близко — как только вы закрываете глаза... один шаг внутрь, и вы прибыли.

Все эти дзенские истории и диалоги вновь и вновь говорят одно и то же. Но они говорят это очень красиво — с разных то­чек зрения, с разных сторон они указывают на одну и ту же лу­ну... в надежде, что, если вы не увидели ее прошлой ночью, может быть, сегодня это будет возможно с какой-нибудь дру­гой стороны.

Мастер есть не что иное, как великая надежда для ученика — он просто ждет, когда вы поймете простую вещь, которую он не может передать вам материально, потому что она немате­риальна. Но она настолько бесценна, что он не может также игнорировать ее, он должен делать что-то, чтобы бросить вам вызов и спровоцировать поиск внутри. Все эти истории — не что иное, как провокации, вызов. Эти слова рождены глубокой любовью и сочувствием, а не умом.

Об этом нужно помнить в каждой истории, в каждом диалоге, в каждом маленьком дзенском хайку: мастер пытается каким-то образом сделать невозможное. И это невозможное иногда происходит. Так что это нельзя отрицать, нельзя гововорить, что все это тщетно... ни к чему волноваться о других. Просветление приносит с собой невероятную любовь ко всем тем, кто во тьме. Поскольку они стоят с закрытыми глазами и считают себя слепыми, кто-то должен приставать к ним, чтобы они открыли глаза. Возможно, их глаза были закрыты многие жизни. Они совершенно забыли о том, что у них есть глаза — так много пыли накопилось.

Вся работа мастера — удалить эту пыль и бросить вам вызов, позвать вас, чтобы ваше внутреннее существо проснулось. И как только оно проснется, вы увидите, что все усилия мастера были неправильны; просто его сострадание было безмерно. Его усилия были неправильны потому, что нет прямого способа выразить невыразимое. Но все же он пытался, прекрасно зная, что пустился в невозможное путешествие.

Когда кто-то пробуждается, он может видеть все ошибки мастера, но они не имеют значения. Единственное, что имеет значение — это великая благодарность к этому ненадежному человеку, который вновь и вновь, изо дня в день, говорил одно и то же; который бил вас изо всех сил, прекрасно понимая, что человек крайне редко осознает свою буддовость. Но, поскольку это только узнавание, возможно, каждый однажды узнает это. Почему не сегодня? Нет нужды откладывать.

В некотором смысле, в прошлом это было легче. Поскольку вокруг было столько будд, казалось вполне возможным, что вы тоже можете быть буддой. К несчастью, сегодня это не так. Для современного человека слово «будда» — всего лишь слово. Это такая редкость — что вы встретите будду за всю свою жизнь. И даже если вы встретите его, вы не сможете его узнать, потому что вы полностью забыли этот язык. Вы изучили пути материи так полно и глубоко, и это становится препятствием для вашего духовного полета на луну, в бескрайнее небо, принадлежащее вам по праву.

Что бы ни говорил мастер, всегда помните: вы не должны анализировать его слова. Это не философские и не литературные трактаты. Это не слова для зрителей. Всего один зритель в этом поле будды — и я немедленно распознаю энергетическую дыру.

В тот день, когда у вас было поэтическое собрание, я чув­ствовал себя таким израненным, потому что я вижу, как вы каждый день поднимаетесь к своим вершинам, но в тот день вы не могли к ним подняться. Эти несколько поэтов стягивали вниз всю энергию нашего поля; они были похожи на дренаж. Я старался изо всех сил, но это было невозможно.

Эти люди никогда не поймут, что упустили потрясающее переживание, потому что остались зрителями. Они смотрели туда-сюда, они не могли понять... Они шептались друг с дру­гом; «Что происходит?» Они не могли совершить прыжок и участвовать, и из-за этих нескольких людей все энергетическое поле было разорвано, нарушено.

Я сказал Нилам, что этого никогда больше не должно быть. Я не хочу, чтобы в этом поле был хотя бы один зритель. Когда я говорю, вы должны быть участником, иначе это место не для вас. Вы можете проводить свои поэтические собрания и другие общественные развлечения после того, как я уйду. Но не пускайте сюда этих людей. Это не их вина, они просто не знают, что здесь происходит. Они любопытны, и их любопыт­ство не позволяет им участвовать. А поскольку они не уча­ствуют, энергетическая цепь, соединяющая всех вас в одно со­знание, нарушается. В тот день вы не могли достичь того места... той высоты, которая становится все выше и выше.

Эти поэты пытались играть, как будто они тоже участву­ют, но это было только «как будто». Они делали джиббериш, но я видел, что это было очень мелко. Они делали это потому, что это делают все остальные, и не делать это было бы несколько неудобно. Они сидели в безмолвии, но безмолвия не было. Они готовили свои стихи, думали о том, что будут чи­тать.

Когда я сказал вам расслабиться, они казались расслаб­ленными, как и все остальные, но в этом было качественное различие. Когда вы расслаблены, вы знаете цель, смысл, зна­чение этого. Они расслабились только потому, что расслаби­лись все остальные. Но, даже расслабившись, они открывали глаза и смотрели по сторонам: что это за расслабление?..

Весь смысл в том, чтобы забыть весь мир. Вот почему я го­ворю: «Оставьте тело, оставьте ум», — чтобы вы могли ясно определить, что такое сознание. И это сознание — будда. Когда вы в этом сознании, вы — на высочайшей вершине жизни. Сама свобода этих вершин заставляет человека танцевать, петь, как птицы, цвести, как цветы. Это происходит без всяких усилий — спонтанно. Вот почему я всегда хочу, чтобы после медитации вы посидели несколько минут, собирая этот опыт, эти вершины, аромат этих глубин; чтобы вы понемногу могли оставаться буддой все время.

И помните: однажды став буддой, вы всегда — будда. Никто не падал с этой высоты. Это просто противоречит природе.

 

Когда Сюан-Ша стал просветленным, он сказал другим монахам: «Вся вселенная — это блистающий драгоценный камень ума Будды»...

 

Он говорит — это говорили все будды, — что в тот момент, когда человек становится просветленным, он не может видеть что-либо не просветленным. Он видит деревья, безмолвно стоящие в просветлении и луну, блистающую в просветлении. Ваше просветление делает вас универсальным сознанием — вы больше не отдельны. Не то, чтобы вы стали просветленным; для вас вся вселенная стала просветленной. И естественно, в просветленной вселенной вы не можете поступать плохо. Вы можете быть только благодарны всему, что существует.

Даже самые темные ночи не рождают в вас недовольства, а только глубокий покой и ожидание, потому что скоро придет утро. Чем темнее ночь, тем ближе солнце. Но ночь сама по себе — радость. У дня — свои радости. Каждый миг имеет свой собственный аромат. Помните, для просветленного... это не значит, что он — просветленный. Наоборот, для него все существование стало просветленным... все — свет, и все — сознание; все — истина, и все — красота.

Слова Сюан-Ша после просветления...

 

Вся вселенная — это блистающий драгоценный камень ума Будды.

 

Нет ничего, кроме Будды.

 

Догэн продолжал:

Этот блистающий камень изначально не имеет имени, но мы условно дали ему такое имя.

 

Все, что мы говорим об этом высшем переживании — условно, произвольно. Поэтому не спорьте о словах и не будь­те зависимы от слов. Ни одно слово не обладает абсолютной точностью. Язык гораздо ниже. Эти высоты и глубины нахо­дятся за его пределами; слова не отражают их. Только великое сострадание мастера и его блистание выражают нечто из этого невыразимого. Но оно так тонко, что, пока вы не безмолвны, совершенно безмолвны, вы не сможете ухватить это.

 

Этот драгоценный камень вечно неизменен. В реальности, наше тело и ум, трава и деревья здесь и там, или горы и реки между небом и землей, все это — не что иное, как блистающий алмаз...

 

Все есть не что иное, как проявление универсального духа. Этот универсальный дух мы называем «будда». Это всего лишь условное имя.

 

Он безграничен от начала до конца. Прежде всего, вся все­ленная есть один блистающий драгоценный камень, а не два или три. Сам этот камень есть глаз Будды, сама истина, одно слово истины, свет просветления.

 

Этот свет, что изливается буддой — лишь одна сторона. Это выражение многомерно; в нем есть красота, в нем есть му­зыка, в нем есть истина — в нем содержится все ценное, непре­ходящее. Свет выбран лишь как условное выражение; это только один аспект. Когда мы говорим «просветленный», мы берем лишь одну часть, один аспект всего переживания, чтобы представить его.

И тогда он не препятствует целому, он круглый и вращает­ся. Действие этого блистающего алмаза так ясно, что чув­ствительные существа спасаются от одного вида современного Авалокитешвары или Майтрейи, или от одного звука их голоса; также и будды, древние и современные, излагают Дхарму своим телом.

 

Сам Гаутама Будда сказал: «Это тело — будда, и эта земля — лотосовый рай». Когда вы просветленный, ваше видение так ясно, и в этой ясности все являет свой дух, свою жизнь, свой источник. И этот источник — один; их не два и не три.

 

Сутра говорит, что некто лежал пьяный, когда его большой друг тайно вшил в его одеяние драгоценный камень.

 

Он просто говорит, что этот опыт невозможно передать даже самому близкому другу. Вы можете провоцировать этот опыт, но не можете его дать; это не нечто, что вы держите в руках. Это лежит в самом сердце вашего близкого друга. Вы можете придумать средство... как щекотка вызывает смех — хотя нет разумной связи, почему щекотка вызывает смех.

Я знаю одного человека, которого не нужно даже щекотать. Вы просто издалека делаете жест, и этого достаточно.Здесь тоже есть один человек, вы все ее знаете. Она сидит, как будда, но если я сейчас сделаю это...

 

(Мастер шевелит пальцами в сторону Авирбхавы, как бы щекоча ее. Каждый раз, когда он «щекочет» ее, все разражаются смехом, и сам Мастер хихикает за своими темными очками. Он чередует свои щекочущие движения с серией жестов, чтобы успокоить нас... пока не раздается новый взрыв хохота.)

А где Анандо?

(Мастер, указывая на Анандо, начинает щекотать в ее направлении и смеется сам. Новые волны смеха.)

Это Анандо, я вижу.

Только так рождается буддовость: мастер должен пощеко­тать. Вы видите эффект? Я даже не пощекотал Авирбхаву, я не щекотал Анандо, а вы все смеетесь!

(Новая «щекотка», и еще больше смеха.)

Эта щекотка называется — в сутрах — великой передачей. Я даже не коснулся...

(Он «щекочет» несколько человек и снова увлекает всех за собой.)

Мастер может только создать средство. Это средство не имеет никакого логического объяснения. Вы понимаете, поче­му они смеются? Конечно, Авирбхаву, по крайней мере, поще­котали издали — дистанционное управление. Но почему вы смеетесь? У меня есть дистанционное управление...

Мастер демонстрирует свое дистанционное управление на Авирбхаве, и все мы смеемся еще больше. Он смеется, затем де­лает ей знак замолчать.)

Успокойтесь. Сядьте, как будда... закройте глаза (хихикает)... посмотрите внутрь. (Новый взрыв смеха.) Дзенский поэт написал:

Увидев его лицо хоть раз,

будешь помнишь имя его тысячи лет.

 

Он говорит о своем мастере. Стоит вам увидеть лицо мастера, и вы не сможете забыть его тысячи лет, потому что в этот крохотный миг вы увидели себя. Мастер, самое большее — зеркало. Если вы подойдете близко, он может показать вам ваше лицо. А все ученичество есть не что иное, как приближение — все ближе, ближе, и ближе, — чтобы в глазах мастера, в его жестах вы могли увидеть свою собственную буддовость.

Увидев его лицо хоть раз,

будешь помнить имя его тысячи лет.

 

Другой дзенский поэт:

 

Один зов приглашает сотню друзей;

одна улыбка манит десять тысяч поклонников.

 

Вы только что видели это. Хотите еще посмотреть?

(Мастер начинает «щекотать», снова провоцируя волны смеха и довольно хихикая сам.) У меня два дистанционных управления: одно — для Авирбхавы, другое — для Анандо. Где бы во вселенной они ни были... просто пощекочите, и они бу­дут смеяться. А вместе с ними без всякой причины будут сме­яться другие.

Я хочу, чтобы вы поняли: просветление так легко, так лю­бовно, так спокойно — как смех. Теологи сделали его таким тяжелым, таким обременительным, что люди избегают его. Просветление должно быть одновременно развлечением.

Это напоминает мне о последней фразе Дж. Кришнамурти, сказанной им перед смертью, несколько месяцев назад. Он был очень серьезным человеком, и это — его единственная ошибка. Он был просветленным, но он считал просветление серьезным делом. Он видел, что он — просветленный, но больше никто не был просветленным. И он изо всех сил старался сделать людей просветленными... естественно.

Семьдесят лет — он умер в девяносто — семьдесят лет, начи­ная с двадцати, он работал с людьми, и ни один человек не стал просветленным. Вы можете понять его ощущение глубо­кой неудачи и его печаль... становившуюся все более и более серьезной — почти болезненной.

Его последние слова проясняют причину: «Люди не отно­сятся к просветлению серьезно, они считают его развлечени­ем». Именно в этом я отличаюсь. Просветление не может быть ничем иным, кроме развлечения... вселенской забавы, смеха, не знающего никаких границ, никаких пределов. Вы смеетесь, и деревья смеются, и кукушки смеются, и облака смеются, и звезды смеются, и этот смех распространяется все дальше и дальше, потому что каждый подключает всех остальных. Вам не нужно в самом деле щелкать выключателем — вашего смеха достаточно, чтобы кто-то еще начал смеяться.

Я люблю Дж. Кришнамурти, и я люблю его непрерывные семидесятилетние усилия, но я абсолютно против его подхода.

Он делал это серьезным занятием. Это была ошибка всех старых пророков. Вот почему вы не найдете статуи смеющегося Махавиры. Какой несчастный мир — даже Махавире вы не позволяете смеяться. Вы не найдете статуи смеющегося Гаутамы Будды. Даже если Гаутама Будда смеялся, люди не верили своим глазам и ушам: «Что происходит? Такой серьезный человек...»

Но вы не понимаете, что, когда ум ушел, вы — просто как маленький ребенок. Смех будет возникать без всяких усилий с вашей стороны. По крайней мере, я порвал со всем прошлым, и я хочу, чтобы в будущем мои люди были смеющимися буддами. Мы достаточно насмотрелись серьезных — они не смогли преобразить человечество. Давайте попробуем другое направление — несерьезность.

 

Один зов приглашает сотню друзей...

 

Один будда — просто его присутствие — магнетически при­тягивает тысячу будд, десять тысяч будд. Вопрос в том, насколько велико ваше просветление, насколько велики ваше сострадание и любовь и насколько несерьезно вы к этому относитесь. Никто не любит серьезных людей.

Вы когда-нибудь думали о том, что все святые серьезны? Это прекрасно подходит, чтобы пойти и коснуться их ног... и на этом — все. Никто не хочет их общества. Эти люди отправятся на небеса — помните это. Небеса переполнены святыми. Если вам нужны нормальные люди, идите в другое место, где вы найдете поэтов, художников, танцоров и музыкантов.

Я лично собираюсь в другое место. Так что помните: тем, кто со мной, придется отправиться в великое путешествие и встретить великих людей. Ни один святой не имел какой-либо ценности — ни творчества, ни поэзии, ни живописи. Все люди, которые были творцами, которые сделали этот мир немного более прекрасным, более живым, собираются в другом месте.

Фридрих Ницше сказал, что Бог умер, но не сказал, почему он умер. Ему пришлось умереть — в окружении всех этих идио­тов, вечно воняющих... потому что большинство из них не принимают ванну, не чистят зубы. В раю совершенно не знают, что такое смех — бедный Бог не мог выжить.

Так что предупреждаю вас: берегитесь! Если вы случайно достигнете врат рая — отказывайтесь. Не входите туда. Спро­сите дорогу в другое место. Я буду ждать вас там. Спросите меня — этого будет достаточно.

 

Крик еще крик

и еще крик радости –

какая разница, что волосы седеют

 

Этот дзенский поэт говорит, что даже крик прекрасен — та­кое облегчение, такая тяжесть сброшена...

 

Крик еще крик

и еще крик радости –

какая разница, что волосы седеют

 

Не беспокойтесь о времени... месте... возрасте. Просто на­учитесь смеяться и плакать тотально, потому что это — про­стейшие пути достичь вашей сокровенной сущности.

Маниша спросила:

Наш возлюбленный Мастер,

Наш самый блистающий и драгоценнейший камень,

Когда я спросила о Твоей красоте, Ты настаивал, что это глаза любви проецируют на Тебя красоту. Но Ты не пережил нашего опыта — когда мы сидим напротив Тебя, следуя за каж­дым Твоим движением, наблюдая каждый любимый изгиб, каж­дую линию и впадинку на Твоем лице.

Я знаю, как никто — как бы я ни любила их, — что могу смотреть на тебя годами, не чувствуя скуки, без ощущения, что я постигла их красоту.

 

Маниша, в этом случае я согласен: мне не повезло. Ты благословенна: у вас тебя мастер, который не отягощает тебя. Ты благословенна: твой мастер — не мазохист и не садист.

У меня не было такого благословения. Я не встретил ни одного человека, которого мог бы назвать своим мастером. Мне пришлось прокладывать свой путь одному, самостоятельно, пробуя разные дороги, падая и снова поднимаясь; никто не вел меня, никто не давал мне никаких инструкций, никто даже не показывал пальцем на луну. Но, кажется, по чистой случайности, я доплелся до нужного места.

Я — мастер, у которого не было мастера. Поэтому я не могу понять и не могу сказать, что ты видишь в моих глазах, на моем лице. Но, в действительности, все, что ты видишь — это чистое отражение твоей любви и твоего доверия. Это тело увянет, у меня есть другое тело, из света. Прежде, чем это тело увянет, ты должна познакомиться с моим световым телом, с моим внутренним центром. Твой центр и мой внутренний центр — не два. В этом пространстве всегда есть одно — не два и не три.

 

Теперь, прежде, чем мы войдем в нашу ежедневную медитацию... просто сбросить всю тяжесть, все тревоги мира и хорошенько посмеяться. Я не нашел ничего лучше, чтобы создать правильное пространство для того, чтобы войти внутрь себя, потому что ваш ум не может понять смех. Смех очень нелогичен. Логичный человек не может смеяться, логичный человек ограничен очень маленьким пространством.

Я не слышал, чтобы Кант когда-нибудь смеялся. Он не мог, он был слишком серьезным человеком. Только что я говорил о Дж. Кришнамурти... Он приезжал в Индию, как минимум, раз или два раза в год. Он ездил только в три места: Варанаси, Нью-Дели и Бомбей. Я инструктировал всех своих саньясинов: «Где бы он ни был, в Индии или за пределами Индии — когда он говорит, садитесь в первый ряд. И не забудьте оранжевом цвете и мале».

Этого было достаточно. Тогда он не мог говорить ни о чем другом. Этого было достаточно, чтобы так разозлить его... «Я говорил всю свою жизнь!..» А мои люди наслажда­лись этим, они любили это. Некоторые люди, даже если не бы­ли саньясинами, приходили в оранжевом, одолжив у друзей малу.

Одного-единственного саньясина было достаточно. Он за­бывал обо всем, что собирался сказать. Тогда он только осуж­дал меня, осуждал саньясу, осуждал все — не понимая простой вещи, что его так легко сбить. Какая разница? Кто-то носит оранжевую одежду и малу... это не его дело.

Но он был серьезным человеком. Он бил самого себя по голове. Он становился так зол... особенно в Бомбее, потому что я был в Бомбее — поэтому сотни саньясинов сидели напро­тив него, и он бил себя по голове. Я так ленив, что не могу стукнуть по голове даже самого себя, не говоря о ком-то дру­гом. Для этого я держу дзенского мастера Секито — Каменно­голового.

 

(Мастер обращается к Нискрии.) Где твоя палка?

(Нискрия поднимает свою палку и показывает ее Мастеру.)

 

Да, хорошо, потому что она может понадобиться в любой момент. Я выбрал дзенского мастера-немца... потому что японский мастер дзен ударит, но его удар будет легче пав­линьего пера. Только немец может стукнуть по-настоящему.

И посмотрите только на его каменную голову. Ты сбрил свои волосы или нет? Сбрей их полностью. (Нискрия вопроси­тельно поднимает брови, указывая на свою новую бороду — и это?)

Ладно, пусть растет.

Приехал Правильник Сагар. Многие из вас не знают его — он очень древний саньясин, — но большинство старых саньяси­нов вспомнят Правильника Сагара. Он слишком правилен во всем.

 

Правильник Сагар приходит к доктору Азиме. Он кладет на место свой зонтик и шляпу. Затем он снимает пиджак, ру­башку, галстук и брюки — он очень аккуратно складывает все это и вешает на стул. Затем он снимает ботинки и ставит их под стул, очень ровно. После этого снимает нижнее белье, складывает его аккуратненько и кладет на тот же стул.

Вытянувшись перед Азимой, Сагар спокойно говорит:

— Как видите, доктор, мое левое яичко висит ниже правого.

— О, — улыбается Азима, — это вполне нормально. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

— Я не беспокоюсь, — отвечает Правильник Сагар. — Но вам не кажется, что это несколько неаккуратно?

 

Папа-поляк в ходе паломничества приезжает в Калькутту и наносит официальный визит в приют Матери Терезы.

Мать Тереза показывает ему свой приют, и Поляк благословляет и целует все, что попадается ему на глаза. Внезапно, наклонившись, чтобы поцеловать гордость и радость Матери Терезы — новый церковный орган, — папа в ужасе отшатывается. На поверхности органа лежит большой черный презерватив.

Красный от гнева, Папа-поляк требует объяснений у Матери Терезы.

— Одна моя сиротка, — говорит Тереза, — нашла это на улице; я прочитала этикетку, и там было написано: «Поместите это на орган — и ваша безопасность обеспечена».

 

Гарольд, Билл и Гэбби, три усталых и голодных ковбоя, сидят вокруг костра, дожидаясь ужина. Хозе, повар — грязный, небритый огромный мексиканец, — швыряет на стол горшок и берет ружье.

— Первый из вас, сопляки, кто скажет что-нибудь насчет еды, будет иметь дело со мной! — говорит Хозе.

Воцаряется мертвая тишина; Хозе разливает по тарелкам красно-зеленые помои, и ужин начинается.

— Боже! — орет посиневший Гарольд, поперхнувшись, — эта дрянь — настоящее дерьмо!

Затем, при виде огромного мексиканца, Гарольд с энтузиазмом добавляет:

— Но хорошее дерьмо, очень хорошее дерьмо!

 

Ну что ж, Ниведано... ударь.

Ниведано...

Будьте безмолвны... закройте глаза...

почувствуйте себя замороженными.

Соберите всю свою жизненную энергию,

все свое сознание внутрь.

Это точка,

где находятся ваши корни во вселенной.

Это место, которое делает человека буддой.

Идите глубже, без всякого страха.

Оно неизвестно, незнакомо,

но не волнуйтесь — это ваша собственная сущность.

Запомните эти высоты...

запомните эти глубины...

запомните: вы — часть этой вселенной.

Отбросьте все разделения.

Просто соскользните, как капля росы с листа лотоса — в океан.

Исчезнуть в этом океане значит стать океаном.

Сделай это яснее, Ниведано...

Расслабьтесь... отпустите себя...

Тело здесь, лежит... это — не вы.

Ум здесь,

может быть, висит еще несколько облаков...

но это — не вы.

Вы — наблюдатель на холме.

Эта тихая ночь, и десять тысяч будд наблюдают в безмолвии.

Не может быть ничего более великого, более значительного.

Облака тоже присоединились, бамбук комментирует.

Я надеюсь, придет день, когда все человечество поймет эту буддовость.

Разделите это переживание со всеми, кто бродит во тьме.

Но не будьте миссионерами; просто будьте вестью...

любящими, сострадательными.

Пусть все ваше тело, ваши поступки заставят людей осознать,

что внутри вас произошло нечто невероятно ценное,

что вы несете пламя,

что вы несете аромат,

что ваши глаза стали такими же синими,

такими же необъятными и такими же глубокими, как само небо.

Вот что я называю «быть вестью».

Нет другого способа передать то, что вы пережили, кроме как стать буддой.

И помните: будда однажды — навсегда будда.

Ниведано...

Позови всех будд назад.

Медленно и безмолвно... посидите несколько мгновений...

просто отражая... собирая...

вспоминая, что произошло с вами... где вы побывали.

Запомните путь,

чтобы вы могли пойти в этот храм, когда захотите.

Вы — храм,

и глубоко внутри вы — будда.

 

— О’кей, Маниша?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

— Можем мы праздновать десять тысяч будд?

— Да, возлюбленный Мастер.

 

 

 

 

РИНДЗАЙ

 

МАСТЕР

ИРРАЦИОНАЛЬНОГО

Беседы, прочитанные в аудитории Гаутамы Будды с 23 по 31 октября 1988 г

Содержание

Мастер криков

Пустое сердце, пустой ум

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: