Камо-но Тёмэй. «Записки без названия».

*

Поэты. Изначально предполагается, что они всё знают о человеческих чувствах, о возможных реакциях и мыслях по разным поводам человеческой жизни. Все фактические обстоятельства жизни будто им всем известны, трактуются примерно одинаково. И дело стало только за тем, чтобы найти как можно более адекватную, интересную, оригинальную и т.д. словесную передачу всего этого. Они соревнуются на поэтических турнирах именно в этом. Нет ничего нового под луной. Новы только слова, сочетания слов, с помощью которых выражается эта неизменность.

«За мной нет многих поколений предков, которые сочиняли бы стихи, и сам я не такой уж выдающийся поэт. Да и обстоятельства таковы, что меня не признают первоклассным поэтом. Так что включение даже одного стихотворения – честь для меня», - радовался я. Покойный Тикусю (Накахара Ариясу) это услышал. «...Вы правду так думаете? Если так, то вас обязательно ждет милость богов на этом Пути. Потому что именно это и есть истинное понимание Пути».

Поэтический «Путь». С заглавной буквы! Как Дао».

*

 «Один человек рассказывал так.

«То, что называется Симидзу – Источником чистой воды – на Заставе встреч – Аусака, это то же, что и колодец-источник Хасирии, все так думают. Однако это не так. Симидзу находится в другом месте. Сейчас там нет воды, да и людей, знающих это место, не осталось. Старый монах Эндзицубо Адзяри, один знает это место. Так-то оно так, но только нет и людей, кто бы разыскал его, чтобы узнать об этом. Передавали, что, увидевшись со знакомым, он сказал6 «Когда я умру, больше не будет никого, кто бы его знал, вот чем кончится»...»

Вот они куда-то приезжают, где-то поселяются, и начинается поэтическая работа. Строят свой поэтически понимаемый мир. Оазисы поэзии образуются там, где они появляются. По-другому им неинтересно.

Такие были «поэтические» времена. Примитивная, дотехническая жизнь. «Гуманитарная» - можно сказать.

Схоластика поэтической интерпретации действительности.

Поэзия пронизывала собой жизнь. По крайней мере, жизнь привилегированных слоев. Будто и дел им больше не было! А ведь и не было!

*

Усложненные, суховатые, технические заметки по поводу стихов. Несколько искусственная среда сочинителей стихов – профессионалов и полупрофессионалов («левый министр Готокудайдзи» и пр.). Странно после этого всего читать совершенно от мира сего, совершенно реалистичные стихотворения.

«Проходят годы,

Я не отдал долг.

В Оямадо,

Наверное,

Никто не одолжит семян».

Кусочек крестьянской жизни.

Может быть, в те времена это все было так приближено одно к другому – простонародная жизнь и жизнь «левых министров».

Какие-то вещи, которые они своим академическим подходом не могут испортить.

Стихи – как драгоценные камни, все остальное – оправа для этих камней. Хотя нет – еще прозаичней: коробочка, ящичек, шкатулка для драгоценностей.

 

Уроки в ДМШ.

Второстепенные и даже, может быть, третьестепенные авторы в музыке. Виолончельная пьеса какого-то известного только одним виолончелистам автора.

Этому автору она казалась значительной. Она и в самом деле интересна. В ней целый мир. Умный, глубокий, изумленный… Но автор все равно остается «широко известным только в узких кругах».

Так же и в других искусствах.

Так же и в литературе. Целые миры, скрытые под обложками книг бесчисленных авторов, обречены остаться мало кому известными и интересными почти сразу после написания книг или чуть погодя.

В музыке все же как-то меньше «пропадает». Но и сочиняющих музыку несравнимо меньше, чем пишущих романы и прочее. Читателей не хватает! Вот плоды творчества авторов текстов, бывает что трогательных, искренних, умных, достойных большего текстов, в большинстве своем, и превращаются в донные отложения, покоятся с миром в тишине и мраке неизвестности в книгохранилищах, архивах, на полках букинистических лавок, чердаках, подвалах... Если вообще где-то существуют, а не отправились в ад макулатурной переработки.

Ах, да! Сейчас появился еще один способ хранения текстов в вечной неизвестности – интернет-серверы.

 

 

Юные преступники.

«ТВ-фильм. Или сериал. Какие-то юные преступники. Нюансы их поведения и психического состояния...

Равно как и вся остальная книжная или кино-беллетристика на такие драматические или даже трагические темы.

На изощренном опыте прошлых литературных и киношных достижений!

Времена ФМ прошли. Вся эта психология кажется чем-то напрасным.

Дать себя погрузить в мутную среду чужеродных мыслительно-чувственных процессов и фантазий!

Не хочется. И просто не хочется - по состоянию души - и тем более после ФМ с ЛН не хочется.

Переизбыток желающих «погрузить».

Что нового они могут предложить?

Только потому, что у них такая профессия.

Гораздо интересней все такое не в виде беллетристики, а в научном или научно-популярном виде.

Чем же тогда должна заниматься литература и кино? Это вопрос!»

 

 

*

Когда читают это просто как литературу! Как просто литературу! Того ли хотел автор!

 

 

Текст.

Это «текст» был прожит. Не просто написан, а прожит!

Да и все остальное - в разной степени полноты погружения - но тоже как-то проживалось.

И теперь туда - в этот «текст» и в некоторые другие - возвращаешься мысленно как в реальное прошлое.

 

 

Спасение мира.

Может быть, это поэзия должна спасать от ужаса жизни. Может быть, поэтическая красота и есть то, что должно спасать мир. Спасать мир от наползающего ужаса жизни.

«Красоту» тут, конечно, надо толковать расширенно: красота, изящество, утешительность, спасительность поэтического взгляд на мир, поэтического понимания зрелища жизни.

Расширенная формула:

«Поэтическая красота спасет мир от ужаса жизни».

Не буквально, конечно, спасет от несчастий, смерти, разочарований – куда от всего этого деться! - а спасает от поспешных, разрушающих душу выводов в отношении данного человеку для жизни Божьего мира. А это уже немаловажно.

 

 

Объяснения.

«”Анна Каренина” - глазами психолога, психиатра, физиолога…

Всему взамен - гнусные физиологические объяснения!

“Физиологический” роман...»

Не закончить мысль...

Может быть, дело в том, что ЛН сам под конец жизни, можно сказать, отрекся от своих великих романов, увидел в беллетристике что-то пустячное в сравнении с основательностью и достоверностью научного подхода?

Впрочем, ЛН и науку не жаловал.

У него всю жизнь – попытки прорыва ко все большей и большей подлинности.

«Романная», художническая подлинность его перестала устраивать. 

Ему хотелось говорить с современниками и с будущими читателями открытым текстом высшей подлинности.

Мы – те самые «будущие» его читатели – не очень проникаемся хотениями позднего ЛН, совсем ему в этом вопросе не сочувствуем.

Доверяем его романам больше чем сам автор.

И ищем там подлинность более подлинную чем та, что обнаруживают в человеческой жизни и в литературе психологи, психиатры, физиологи...

 

 

Шахматы.

Некоторое сходство ощущений от литературы и от шахмат.

В шахматах нужно уметь способность отпускать сознание в некий полет шахматной мысли. А если зажат в своих «старогоршковых» комбинациях, то тогда… Тогда уж чего ждать!

И от шахмат и от писаний.

Настоящие игроки знают это изнутри себя, а все остальные - из наблюдения за игрой настоящих игроков.

Все остальные – болельщики.

 

 

Интернет.

Сайты для размещения продуктов словесно-художественного творчества.

Свежая прозаическая выпечка, пирожные «Сю-сю»...

 

 

Частушечная форма.

«Много звёздочек на небе,

Только месяц не взошёл;

Много парней на беседе,

Только милый не пришёл!»

Простонародный частушечный задор может вдруг сделаться чем-то серьезным, жалобным...

И это разделение на две отчетливые смысловые части!

Соединение которых в едином стихе, дает то необыкновенное новое качество, которое можно назвать поэзией.

Поэзия - из столкновения, сочетания, взаимодействия смыслов! И будто из ничего! Из соударения!

Ну, это, конечно, известные вещи.

Не так ли бывает и в японской традиционной поэзии! Там тоже есть это столкновение, сочетание, взаимодействие разнородных смыслов.

«с чистого неба

звёзд не ухватишь рукой

как ни старайся

даже в объятьях моих

мыслями ты не со мной».

 

 

М.Л.Гаспаров.

Примечательное равнодушие ученого-филолога к тому, чтó написано, и интерес к тому, как это сделано.

Будто все содержание литературы давно всем известно, наскучило, приелось, несет ненужное волнение.

Тогда как наука требует холодного спокойного отношения ко всему на свете и, прежде всего, к предмету исследований.

Примечательное и даже замечательное отношение! Можно позавидовать. Как завидуешь иногда чему-то неиспробованному.

 

 

Признание.

Известность, не говоря уже о славе, - достаточно трудно пробиваемая вещь. Публика не стремится поскорее вдохновиться каким-то неизвестным соискателем известности. Равнодушие, скепсис, закрытость публики можно бесконечно долго и безрезультатно пробивать.

Когда это, наконец, происходит, такое впечатление, что признание даруется соискателю славы чуть ли ни по капризу. С барского плеча! От сытого благодушия. От послеобеденной благорасположенности.

«Как же Мессия их увлек!»

 

 

Все-таки...

«Все-таки в музыке, кинематографе, театре, литературе и т.п. очень много напускного, воображульного, мнящего о себе больше, чем оно того стоит.

И не может быть по-другому в деле, которое живет за счет подачек, спонсоров, сложных умозаключений начальства по поводу полезности этих занятий. Всегда надо кого-то уговаривать, убеждать, упрашивать... Тут, хочешь не хочешь, выработается привычка все раздувать, преувеличивать значение, говорить всякие умные слова в доказательство сверхнужности этого занятия.

Оно, в самом деле, и полезно, и сверхнужно. Но не все подряд, и не в той степени, как это пытаются внушить сами авторы.

Больше развлекаловки, пустопорожности, втюхивания...

Смокинги, бабочки, белоснежные манжеты, красные ковровые дорожки, дамы в вечерних туалетах, интервью, мемуары...»

 

 

Мучительство.

Автор мучает то ли мозговыми, то ли биологическими извращениями персонажей. Это не они мучаются, это мучает их автор! Им хочется нормальной жизни, простых нежных отношений, без надрыва, без чего-то душераздирающего... Простой, обывательской, человеческой нормы! А тут автор придумывает им всякое! И это будто правда жизни!

Читателе- и персонажемучительство какое-то!

 

 

Пустяк.

- «Я пью за военные астры...» Стихи прозвучали, и всё!

- Чего же ещё?

- И всё! Понимаешь! «...Веселое асти-спуманте или папского замка вино». Отзвучали... И опять тишина. На секунду удивился кто-то. И опять пусто и тихо. Нет никого. Такой вот пустяк!

- Пустяк?

- В пустоте и тишине...

- Может быть, имеет значение впечатление, которое остается от поэта. Послевкусие.

- Значение для чего?

- Ну, тогда вообще не знаю.

 

 

Усложнения.

Поэтически усложняют жизнь. Виртуально-поэтически ее усложняют.

А потом поэзия реально усложняет им бытовую жизнь.

 

 

Служба.

Текстовые откровения... Не обязательно там должно быть что-то действительно стыдное. Там может быть даже и самое невинное и простодушное, но все оно – самое невинное и простодушное - уже заведомо «открывающееся», «подставляющееся»...

После погружения в авторскую стихию, после этого демонстрирующего себя простодушия и невинности надо входить в стихию совсем другого рода.

Присутственное место! Здесь всё - «в рамках», почти всегда закрыто и спрятано... Отложено для другого времени и места. Сфера почти исключительно деловых отношений. А все личное, экзистенциальное, животрепещущее... благоразумно оставлено дома. Здесь - только функциональная часть человека.

Этот контраст, не раз отмечаемый, между разными мирами... Ему не перестаешь удивляться.

 

 

Печатание.

«Что хочет Масик?» - «Масик хочет книжечку!»

 

 

«Все не так, ребята!»

Общее мнение: «Как-то все они перестали с определенного времени “выдаваться”. Нет “выдающихся”, не говоря уже о великих». Какое-то писательское войско без командиров. Толпа писателей.

Во времена Чехова тоже казалось, что перевелись великие. Один Лев Николаевич доживал в Ясной Поляне.

И все-таки сегодняшнее литературо-ощущение более безнадежное.

Время, которое будто бы должно все расставить по местам, ничего не расставляет. Сколько их уже прошло перед глазами - умных, хорошо, остроумно, оригинально, интересно писавших и пишущих! Но ни Толстого, ни Чехова!

Вот N.N. с его интереснейшей книгой. Он может высказываться о том же Чехове или о Л.Н., иметь свое интересное мнение обо всем на свете, может быть, даже приближенное к истине... Но куда с этим мнением ему сунуться! Кто его мнение учтет!

Когда кто-то появится, мы, конечно, все это сразу почувствуем. Он – этот появившийся – может нахально повторить все за теми, кто был до него, но харизмой не вышел, никто его ни в чем не упрекнет. На радостях.

Это хитрая штука! Ее нельзя формализовать.

Так что есть некая проблема – «комплексная» - для тех, кто пришел в этот мир «творить».

 

 

Новая реальность.

Создают новую, не бывавшую прежде реальность. Только внешне похожую на настоящую реальность. А нутро – насквозь выдумка. Не проверить – соответствует это нутро подлинной реальности или это тебе морочат голову.

Не было ни таких людей, ни их мыслей, разговоров, драматических отношений... Сочинили новую реальность. И до подлинности можно не добраться.

А то еще могут так заморочить голову подлинной реальности, что она будто признает и эту сфантазированную реальность за подлинную! Все вообще запутается.

 

 

«Поэтические чтения».

«Бога у богинь оспаривают...» Что-то сомнительное. Те самые мнимости, которые с иронией воспринимают простые граждане, когда им приходится с этим сталкиваться. К примеру, на какой-нибудь лекции в сельском клубе, куда забредают, бывает, экзальтированные дамочки из «облконцерта» с поэтическими вечерами, посвященными МЦ, АА... Они пытаются раззадорить совершенно неискушенную публику какими-то совершенно иллюзорными с точки зрения людей, живущих на земле, вещами.

Так и живут. По отдельности. Не встречаясь в одном понимании.

 

 

Соловьиные песни.

Пишут стихи! И не подозревают, что литературе давно пора кончиться.

Так вновь с весной соловьиная пара вьет гнездо, разоренное в прошлом году вороной.

Поют, вьют гнездо, высиживают птенцов...

И опять какая-то ворона невдалеке противно кричит.

Но соловьи то ли не помнят, что было в прошлом году, то ли это уже другие соловьи на том же месте. Они продолжают свою ответственную и радостную работу.

С глупым, конечно, удивлением горожанина понимаешь, что это у них не может кончиться и прекратиться. Какие бы жуткие вороны ни каркали поблизости.

Золото.

Писательский «старатель». Таких сразу узнаешь. Зачумленные своей «лихорадочной» деятельностью. Намывают песок литературы высокой пробы. Ревниво следят за конкурентами с «соседних участков». Вдруг они нападут на золотую жилу! И выйдут в миллионщики!

 

 

Медленное чтение

*

«Алтарные врата отворены, и в темноте светилась и медленно клонилась нагота…»

У ЛН периода нравоучительства всё против понимания таких вещей.

Почему надо одно противопоставлять другому? Почему одно должно обессмысливать другое? Обессмысливать земное существование человека! Со всем, что ему присуще, со всем, что ему дано в этой жизни!

*

Переводной текст. Как тряпка. Не прожуешь.

*

«Надо только вчитаться в хорошую книгу!» Так долго жил с этим рецептом, вылечивающим от плохого настроения! Но где ее взять – «хорошую»? Как вчитаться?

Который раз вспоминается Т.М. Так было хорошо преодолевать его "Волшебную гору". После нее все казалось пресно и пусто. Жид, Хаксли, Стиль... Их словно выстроили по росту. Нет, просто поставили рядом. И все так очевидно!

*

Те, кому не нужно читать книги. Нет необходимости. «Обходимость» такая.

Это то «лишнее», без чего мир можно просто «свернуть» как свиток и сдать на вечное хранение.

*

«Многое уже не взять в чтение. Невозможное, выматывающее беллетристическое чтение. Слишком легковесно, разрежено... Не хватает интеллектуального воздуха, задыхаешься».

*

Тип читателя – «мазохист». Любит книги, унижающие его. Интеллектуально.

*

Уэлс, Свифт… Это примеры наиболее яркие. Есть и другие, в том числе и русские. То, главное, чем их можно объединить, - это мрачномыслие. Непобедимое мрачномыслие! Все у них безнадежно, из рук вон…

Невольно возникает желание этому как-то противостоять. Как чему-то неистинному.

Это вроде несварения желудка. Не «пошел» у них мир. Не разжевать, не проглотить, не переварить.

*

Мысль о том, какую чепуху иногда приходится читать! И чепуха, в самом деле, кажется вопиющей, оттого, что через плечо текст книги виден хорошенькой девушке, которой все эти изложенные в книге старческо-мудрые проблемы могут показаться смешными. И вы сами вместе с этим текстом и этими проблемами.

Такой, например, текст:

«Вы по прошлым жизням обожествляли любимую женщину и ненавидели ее одновременно. Вы пропитаны ненавистью к женщинам. Малейшая обида со стороны женского пола включает в Вас рефлекс ненависти».

*

Хаос в книгах некоторых авторов… Не то чтобы слабых, но как-то будто «не пробившихся к подлинному пониманию». Страшно в их «хаосных» книгах. Это не мир таков, это они воспроизводят в своих книгах хаосные потемки своего сознания. Им он даже нравится – тот мир, который они создали. Они любят свой страшный мир. Может быть, они не подозревают, что вне его есть еще мир, - подлинный.

Хотя... Они запросто могут поспорить на счет подлинности тех или иных миров.

*

«Все бросить и пытаться читать Хайдеггера. Все бросить страшно. И страшно, что Хайдеггера. Остаться в мире один на один с Хайдеггером!»

*

Утрачено доверие к любым историческим книгам. Что-то полезное выносишь из них, конечно, но берешься за чтение с неохотой - боишься напрасно потерять время на что-то недостоверное.

Там не отделить правду от выдумки, полуправды, натяжки, недоговоренностей, подтасовки...

Если уж Солженицына в этом обвиняют!

Вообще, в случаях с такими агитационными по целям написания книгами должно быть полное доверие к автору.

И это совсем недавнее прошлое! Что говорить про более отдаленное время в истории России!

*

Почитать что-нибудь, сложное, скучное... Чтобы сон нагнать.

*

«Черпали воду ялики, и чайки

Морские посещали склад пеньки,

Где, продавая сбитень или сайки,

Лишь оперные бродят мужики...»

Удивительно, что можно впитать все подряд, – все, что попало в разное время в поле зрение. И оно там как-то все разместилось в понимании, в сочувствии, в приязни... Не сильно противореча друг другу! И никому там не тесно. Как это было в реальности при их жизни. 

*

Две такие разные книги в дорогу!

Стивен Хокинг, «Краткая история времени», и Г. Субботина, «Марсель Пруст».

Захватывающая дух сложнейшими проблемами наука – с одной стороны. И совершеннейшие пустяки биографии неудобоваримого автора конца 19-го - начала 20-го веков.

Мир звезд, вечности, бесконечности и мир переживаний амбициозного, странноватого беллетриста.

Что-то даже не поддающееся сравнению, настолько из разных сфер жизни.

Но вот как-то ведь совмещаются! В одном читателе из вагона метро. С утра – одно, после службы – другое. Не такое головоломное.

*

Листовка на водосточной трубе у института печати на Джамбула. О том, что надо читать какую-то феминистку, написавшую 21 книгу! Жуть!

Каково это – написать 21 книгу? Да еще и на такую тему! Бесовского, можно сказать, содержания. В какую клоаку выкинута жизнь женщины! А могла бы хороших детей нарожать!

*

«Диалектический материализм» - легкомысленная книжка. Учебник для попугаев.

По ощущениям, оставшимся от «освоения» - что-то обездушенное, начетническое, рассчитанное для зазубривания, а не для появления интереса к постижению.

*

ТВ. О книгах. Издательница говорит, что «существует потребность в семейном романе».

Издательница чтива. Книг, обслуживающих какую-то потребность человека. Есть «общепит», а это «общечит».

Потребность в определенном жанре литературы, а не в ней самой.

И как-то все это излагается по-доброму, ласково, доходчиво, убедительно... Не можешь не соглашаться... Но ведь неправильно же!

*

Опыт чтения неинтересных книг: «Это что-то удушающее».

*

- Открылся портал в мир героев Чехова.

- Какую утром в метро книгу читаешь – такой портал и открывается. Лосев, Гаспаров, Бердников, Баркова...

*

В изысканиях психологов иногда что-то узнаешь из реальности, но в целом это как марксистско-ленинская философия – не пришей не пристегни.

Вот всякие схоластические авторы, которых не хватило на что-то научное, и сочиняют свои беллетристические истории. Понимания они, конечно, не добавляют. Но публике нравятся. Хоть кто-то с ней говорит попросту о их жизни.

*

Старая клеенчатая, еще советских времен обложка для книг. Пользуется ею не столько для того, чтобы поберечь книгу, а чтобы в метро не видели, что он читает Чехова из голубого собрания сочинений. Стесняется какой-то в общем-то старомодности своего выбора. И вроде совсем уже не школьник! 

Чтение Чехова. Это что-то да значит. В современной жизни. Какие-то несовременные формы жизни. Отсылающие, может быть, в 19 век.

*

Случайное чтение.

Что в этом чтении? Чужие судьбы, чужие переживания, чужие мысли...

Случайность этого чтения. Встретились и разошлись. По своим вечностям. 

*

«Сидим на кухне и читаем письма крепостного художника 19 в. Кривощекова.

“За ужином нам дают суп или щи, что было за обедом, потом размазню, тоже не бедное наше блюдо. Отужинав, идем возиться или что-нибудь делать, что заблагорассудится”».

Хорошее чтение. Неторопливое, непрестижное...

Все там, где должно быть.

Эта кухня, это чтение... Они потерялись во времени и в пространстве.

*

Б. Поплавский, В. Яновский, В. Набоков. Чтение одного качества. И их герои будто должны знать друг друга, встретиться на улицах и в кафе. (Хотя у первых двух это улицы Парижа, у В.Н. – Берлин).

Стилистические подсказки, стилистические веяния...

Оказывается литература – что-то вроде домашнего рукоделия. Может быть, у классиков их литературная продукция и похожа на заводские изделия, но в отношении указанных авторов так не кажется.

Литература домашней выделки. Литературный промысел. Малое предпринимательство.

Не хватает только потребовать лицензию на этот вид деятельности.

*

Раздражение от расшатанной по произволу прозы. Именно по произволу!

Впрочем, если доверяешь автору, и когда кажется, что по-другому было бы хуже, то принимаешь и расшатанность.

 

 

Точка развертывания.

А.Ф.Лосев в метро:

«Везде мы видим, таким образом, что сущность вмещает в себя все возможные смыслы в одной точке. Развертывая эту точку в ее самовыражении, в ее энергиях, мы получаем то одно, то другое энергийное излучение».

И поверх книжной страницы – то, что отвлекает, мешает сосредоточиться...

Ее узкая рука. С тонкой, прозрачной кожей, с длинными пальцами. Она скрестила руки на груди, охватив свои локти. Будто мерзнет. Хочет ужаться, занимать меньше места. И шею прячет в шарф. Виден только ее профиль.

В лицо боишься взглянуть. Чтобы не спугнуть ее отрешенности.

Можно вообразить, что это и есть пример лосевской точки развертывания.

 

 

Паволга.

Умная, мягкая, женственная...

А потом отвлекаешься на малопонятную книгу о Хайдеггере. Цитата из него:

«... мы всегда движемся в определенном понимании бытия».

Чудесный мир. Она в нем живет. И пишет об этом. И по-другому писать не может. Для нее мир таков. Он и есть таков.

Не все справляются с этим, не дотягивает до такого понимания, такого ощущения, такого отношения.

Еще одна цитата. Фраза, вырванная из контекста:

«...мы подвержены искушению понимать себя...» Дальше есть продолжение: «...исходя из такого бытийствующего, которым мы вовсе не являемся...»

А достаточно было бы только первой части предложения. Это многое объясняет. Мы-таки «подвержены искушению понимать себя».

И вот опять Паволга. «Записки на запястье», «Детский человек», Цикл «Мой прекрасный папа»... Всюду разлито доброе, умное, мягкое, женственное отношение. Этому не научиться. С этим надо было родиться, прожить «детским человеком» с тем «прекрасным папой». И должно все получаться.

 

 

Учебник.

Некоторые предложения из упражнений в учебнике по русскому языку С.Г. Бархударова.

Чем не традиционная японская поэзия:

 

«Воздух изредка дрожал,

Как дрожит вода,

Возмущенная падением ветки».

 

Или еще:

 

«На дворе сыро и туманно,

Как будто пар подымается

От пахучего навоза».

 

Надо только предложения разбить на строчки.

И предварительно проставить нужные буквы, пропущенные в словах, и расставить знаки препинания.

 

 

Ученые книжки.

Книжки по эстетике, по литературознавству, искусствоведению, пытающихся объяснить механизм, основные элементы, связи и т.д. в творческом деле напоминают влюбленных в свое дело гидов-сторожей из какого-нибудь гигантского замка или пещерного города, со множеством переходов, тайных лесенок, дверок, лифтов, лазов и т.п.

Эти хранители тайн искусства помешаны на всем этом деле, могут день и ночь водить вас по всем хитросплетениям галерей, коридоров, переходов, лихорадочно объясняя гениальную выдумку создателей всего этого.

Время от времени они выводят вас на какой-то балкон или к окну, откуда виден знакомый и ясный привычный нам мир.

И это самые торжественные моменты. Гид заранее объявляет номер: «А вот сейчас за этим поворотом будет комната, откуда виден город, который ниоткуда больше не виден». Или что-то в этом роде. И вот мы на этом балконе. Оглядываемся, восхищаемся, а потом опять даем себя увести в лабиринт, чтобы выйти где-нибудь еще.

Так у литературоведов и прочих ведов можно блуждать по переходам и немыслимым галереям построений ученой мысли, чтобы в конце концов выйти на свет Божий и услышать нечто знакомое, понятное и простое, подобное виду на окрестные поля с какого-нибудь окна какой-нибудь восточной башни рыцарского замка.

 

 

Гимназическая история.

«Отечественная история. Курс средних учебных заведений, мужских и женских, с приложением хронологической таблицы и трех карт». Составил С. Рождественский. С.-П. 1896 г.

Святослав: «Волею или неволею мы должны сражаться. Да не посрамим земли русской, но ляжем костями. Мертвым срама нет. Если же побежим, то срама наживем, да и не убежим. Станем же крепко».

«На востоке Владимир воевал с камскими болгарами и победил их. Болгары были тогда могущественный народ; главный город их Булгары развалины которого видны и теперь в Казанской губернии) был центром северо-восточной торговли и имя его было славно на всем востоке. Когда после победы над болгарами, дядя Владимира, Добрыня, осмотрел павших в битве болгар, то сказал князю: «они все в сапогах; такие не будут платить нам дани, пойдем искать лапотников». Владимир заключил с болгарами мир, причем последние клялись не воевать с русскими до тех пор, пока камень не будет плавать, а хмель - тонуть в воде».

Этот тон рассказчика... Без всякой наукообразности, изложение простыми словами, с множеством исторических анекдотов...

Это напомнило книги и лекции Льва Гумилева. Думаешь, может быть, он и усвоил, перенял эту манеру рассказа о исторических событий из таких учебников. Других в 20- годы, когда учился Гумилев, и не могло быть.

И может быть, так и надо. Чтобы что-то оставалось в памяти школьников.

А какое пространство для вольной интерпретации событий прошлого! Ведь очень мало достоверного. Все – полулегенды, домысливание, те самые анекдоты...

 

 

Судьба писателя.

Уехал жить за границу, чтобы там создавать свои ностальгические шедевры.

 

Профи.

*

Они должны творить, выдавать «на-гора», без конца порождая новые тексты. Без особой на то литературной необходимости. А только с внелитературными целями: обслуживать потребности населения в чтении и кормиться с профессии самому. Ну и попутно, если получится, если снизойдет нечто, - добывать откровения. О жизни, о человеке, о мироздании...

И при этом связь качества откровений с возможностью их продавать всегда под вопросом.

*

Работа для «пропитания», далеко уводящая от необходимого, от несомненного.

Чем они отличаются от простых смертных? Только несомненностью музыки, немногими стихами и неким духом, витающим между строк настоящей прозы.

И еще тем, что нельзя предъявить.

Тем спрятанным, не имеющим выхода из тюрьмы внутреннего мира, неуловимым, не описываемым, не объяснимым запросто – тем, что, несомненно, существует, но доказать существование чего почти невозможно.

Только косвенные доказательства: те самые несомненность музыки, немногие стихи и ветер между строк прозы. 

*

«Профессионалы? Нет, они просто сразу, еще давно, решили, что ничего другого в жизни не будут уметь делать. И не умеют. Профессионалы в том смысле, что ничего другого никогда не делали. И не хотят. За падло».

 

Единое.

Строили заводы, плотины, воевали в нескольких войнах, запустили человека в космос... Много еще чего происходило и в стране, и в мире.

А где-то в архивах пылились, истлевали бумаги с рукописями романов «Котлован», «Чевенгур», романа о Москве Ивановне.

Потом все это достали из архивного мрака. Чтобы на какое-то время занять этим мысли новых поколений.

Конечно, что-то несоизмеримое... Но все равно, почему-то удивляешься, что никто не относится и к тому, и к другому, и к третьему как некому единому целому. Ведь все-таки жизнь едина, мир един... Небо, солнце, другие звезды, время...

Не могут или не хотят свести всё в что-то понимаемое вместе?

Что-то будто лишнее. Досадное недоразумение. Случайное. Довесок. Не достойный сведению с главным.

Впрочем, что здесь «лишнее», а что «главное», не всеми понимается одинаково.

Может быть, к этому надо относиться как к баховскому контрапункту? Но ведь должно получаться что-то гармоническое. Для музыки.

А может, эпоха была не музыкальной? Или был «сумбур вместо музыки». Или такая музыка. Соответствующая. Да еще стремящаяся навязать всей остальной жизни это соответствие.

Душа интеллигента запутанная, сложно организованная штука.

И вот вопрос отношения к платоновскому творчеству... Что это? Кривое зеркало? Или, наоборот, самое что ни на есть нормальное зеркало, отражающее все в истинном виде? Пародия? Продукт больного воображения с элементами художественной гениальности? Судорога какая-то авторско-человеческая? Все вместе - по чуть-чуть?

Много, что не сводится воедино в этой жизни. И задача такая не ставится. Разные сферы жизни пытаются и стараются не замечать друг друга. Живут своими проблемами, своим пониманием.

Это физики озадачивают себя созданием «теории всего». А в повседневной жизни от такой задачи можно свихнуться. Особенно если пользоваться при этом неприспособленным для таких головоломок слабеньким схоластическим мозгом.

 

 

«Сатирический подход».

- Может быть, это большой мировоззренческий обман, ошибочная литературная и жизненная стратегия. Ведь без любви ничего хорошего не бывает! Занимаешься мерзостями вроде бы для того, чтобы способствовать их устранению, а на самом деле – это бессмысленное занятие, пустышка, увеличение несообразности в этом мире...

- У тебя и к юмору есть претензии?

 

 

Бумажные книги.

«Книги-таки отомрут». Думаешь об этом немного не доходя «Библиофила». Кто-то в урну сгрузил не принятые к сдаче книги. Какая-то старушка – из тех, кто обследуют урны в поисках алюминия - перебирает книги, некоторые уже – на земле в снегу.

Другая – культурная - старушка консультировалась с продавцом «Библиофила», что можно принести. С Чеховым и Тургеневым культурная старушка еще не готова расстаться. Предлагала Мельникова-Печерского, Грина, Куприна в зеленой обложке...

Еще пройдет какое-то время и книги будут не для чтения, а только неким украшением быта, сохранятся у закоренелых консерваторов и у коллекционеров, то бишь библиофилов.

 

 

Лирика.

Как утлый корабль, может быть, с алыми парусами, преодолевающий бурное, немилосердное море бытовой жизни.

Плывет, качаясь в волнах.

 

 

Рассказ..

- Что же у них так все и закончится?

- Как?

- Свадьбой.

- Что же... Это свойственно человеку. Физиология. Что еще человеку делать!

- Да мало ли! Вот Савва Ямщиков боролся с некультурными чиновниками. Человек знал, что делать.

- Но таких и должно быть мало. Считанные единицы. Знающих, что им делать. А не то будет не протолкнуться.

 

 

Фантастика.

Только прочитав книгу Стенджера «Бог и мультивселенная», начинаешь понимать насколько схоластически простодушны писатели-фантасты. Очень уж всё легко у них в их опусах. Раз – и уже в окрестностях Магелланова Облака. Или в созвездии Андромеды. Только бы побыстрее добраться и пофантазировать о тамошней жизни. Не принимая в расчет, какой невероятный скачок в познании, в техническом прогрессе должен произойти, прежде чем человечество отдаленно приблизится к таким вещам. Если приблизится вообще.

Только перечисление актуальных проблем, над которыми трудятся тысячи физиков: темное вещество, черные дыры, странная материя, проблема монополей... Это только более-менее понятно сформулированные проблемы, а есть еще то, что только брезжит в умах ученых мужей.

А ведь нужно все это еще схватить мылью, проверить-перепроверить, добиться хоть какого-то минимального понимания. И чем дальше, тем понимания кажется меньше. Все усложняется, обрастает связями, законами, правилами, нюансами... А ведь потом еще надо дожить, доработаться до практического использования открытых знаний!

Странным образом на все это, похоже, не жалеют средств, времени, жизней... Какая-то даже бешенная страсть к познанию именно физических и астрофизических вопросов. А ведь это так, кажется, далеко от повседневных задач человечества.

Правда, фантастика не в последнюю очередь ценится тем, что с ее помощью можно разбираться в вечных или, наоборот, самых что ни есть актуальных вопросах реального мира.

И получается, в будущее утягиваются все застарелые проблемы этого мира.

И все это в предположении, что человечество ничуть внутренне не поменяется.

 

 

О юморе.

*

«”Старик. Умом понимает, что это женщина, но не чувствует”. Шутка такая.

Замечаешь, что с юмором, со смехом, “продлевающим жизнь”, вдруг “осложнились” отношения?

Не вдруг, конечно.

Лев Николаевич в «Круге чтения» советовал быть осторожным с остроумием. Чья-то или, может быть, самого Льва Николаевича, мысль о юморе: “под соусом труп”.

Здесь немного о другом, но смысл тот же:

“Осуждение остроумное – под соусом труп. Без соуса отвратился бы, а под соусом не заметишь, как проглотишь”.

Подмечают смешное, стараются воспринимать жизненные ситуации с иронией, смешком, и по возможности с остроумием - как получится. Такая общая установка. Это считается хорошим тоном. Это не подвергаемое сомнению жизненное правило. Полезное в быту. 

А что? Это будто та же реальность: с ней от шутки ничего не сделалось. Все то же, но только при другом – юморном - освещении. И уже не так страшно.

Никогда в этом не было сомнений, да вот появились.

А вдруг это не отражение реальности, пусть и в юморном виде, а нечто, подменяющее суть вещей остроумной, но пустой оболочной! 

А вдруг всё это - маленькие или большие юмористические иллюзии!

А вдруг! 

Впрочем, иллюзии нас сопровождают в жизни постоянно, а с юмором они или без него – это все равно иллюзии.

Но в том-то и дело, что всё анекдотическое, все прошедшее сатирико-юмористическую обработку легче принимается в качестве глубинной жизненной мудрости. 

Все что угодно, хоть и толстовский “труп”, можно протащить в жизнь по юморным соусом.

Жизни проживают, проверяя себя и свои поступки на остроумных фразах Жванецкого! Черпая в них основы миропонимания. И ничуть в правильности этого не сомневаются и даже гордятся тем, что оказались в правильной компании.

Эти опасения и сомнения попахивают, конечно, занудством. Занудные такие сомнения.

Тем не менее,  есть и такие, кто еще строже относятся к юмору:

“Осмеивание ужасного! И вот оно уже не такое ужасное”. 

Логика в этом есть.

Такая характерная черта некоторой категории граждан – насмешки строить и не сомневаться в своем праве на это. То, что называется, “ничего святого”. 

Здесь находится развилка на пути к пониманию этого мира.

Одни считают, что раз находится способ, чтобы сделать страшное не страшным, то и слава Богу.

Другие не считают, что это правильно – заслоняться от проблем насмешкой и острословием.

На бытовом уровне все эти навыки ухода от навязчивых проблем, давящих мыслей можно приветствовать. Это как лекарство для больного – пока не выздоровеет. Но не все же время глотать эти юмористические пилюли!»

*

Лев Николаевич был очень серьезным гражданином. Всегда. Поэтому все у него тяжеловесно и нешуточно. Вроде как не до юмора ему было всегда. Такие темы поднимал!

Федор Михайлович был с едким юмором. Ядовитым, пародийным. Фома Опискин и всё такое...

Антон Павлович, может быть, в этом смысле являлся литературным дополнением к Толстому.

Начав с юмора и сатиры он так и не отделался от юморного уклона.

 «Через месяц Беликов умер. Хоронили мы его все, то есть обе гимназии и семинария. Теперь, когда он лежал в гробу, выражение у него было кроткое, приятное, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет. Да, он достиг своего идеала! И как бы в честь его во время похорон была пасмурная, дождливая погода, и все мы были в калошах и с зонтами».

Весельчак. Не может без этого.

От Чехова ретивые критики требовали, помимо веселья, еще и высоких идей. Вот он и поддавал их. Привешивал к веселью еще и высокие идеи. И весело и с идеями.

« - То-то вот оно и есть, -- повторил Иван Иваныч. -- А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт -- разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор -- разве это не футляр?»

*

Думают, что остроумием можно поддеть этот мир, схватить его за самую суть.

«В начале было слово».

Не зря считают, что как раз слово, язык, речь – это то, что вытянуло человека из биологического естества в человеческое качество. Поэтому такое напряженно-трепетное отношение к слову - к присяге, к клятве, к «честному пионерскому» или «честному купеческому»...

Слово преобразует этот мир.

Но вот остроумие – смешнословие... Стремление весь мир видеть в юморном виде, всюду находить смешное, нелепое, пародийное, потешное, напрасное, зряшное, не соответствующее предназначению...

Стремление сдвинуть представления о действительности и тем самым саму действительность с их законного места куда-то в сторону. Расфокусировка изображения реальности.

Профессиональные юмористы!

Находятся и всегда будут находиться потребители такого творчества. Это наверное в природе человека. Есть такая потребность. Невинная большей частью. В развлечении. В отвлечении. В забытьи. Этому, наверное, должно оставаться место. Но только до определенных границ. Это не должно претендовать на всеохватность и глубину понимания мира.

Может быть, это смешная, кривая и нелепая тень действительности. А тень, как известно, должна знать свое место.

Клетка.

Подслушанный разговор. 

«- Они все бьются в клетке своей человечности. А можно еще сказать: “в клетке своей нравственности”.

- А я не бьюсь. Я тихо сижу».

Мысли, которые как бы проламывают реальность, превращают ее в бред. Слова, мысли подобного рода начинают соотносить с реальностью, вовлекать их в дальнейшие мыслительные конструкции, уводящие вообще в чистейший постмодернистский, сюрреалистичный бред.

«Клетка человечности»! И мир представляется как в каком-то бредовом кошмаре. А люди в нем - дикие звери, вот-вот готовые вырваться на волю и всех растерзать.

Есть авторы, которые с радостью цепляются за такое и с этого живут. Умножая новым бредом тот, что уже имеется в наличии.

 

 

Дети в храме.

«Владыку Антония Сурожского спросили: «Что нам делать с детьми в храме, они нам мешают молиться?» А он ответил: «Когда вы начнете молиться, они вам перестанут мешать».

Наверное так в любом деле. От «творческих» работников такое иногда слышишь. Они не имеют детей, чтобы целиком отдаваться своему творчеству. Может быть, это еще то творчество! Если ему мешают дети, мешает обычная человеческая жизнь. 

 

 

Их время.

«Минута: минущая: мишень!»

Их жизнь продолжена книгами. Они все еще переживают свои мысли, чувства в своих книгах и через много лет после ухода из этого мира. Их время не кончается.

Или еще так:

«И под сенью случайного крова

Загореться посмертно, как слово».

 

 

Философия.

Беллетристические стенания, претендующие на философскую подоснову. Беллетристика тоскует по философии. Ей не хватает философии…

Философия в беллетристическом быту.

Как «химия в быту».

 

 

Русская литература.

Жанровость и вытекающая из нее изобразительная условность как-то не приживаются в русской литературе. Она слишком серьезна для этого. От нее всегда слишком много ждали. Она не может быть пустяком. Она не занимается условными сказочками как бы про нашу жизнь. Условность должна стать безусловностью для того, чтобы что-то стало русской литературой.

 

 

Без игр.

«Пугаешь себя воображением.

“И даже больше того! Все безнадежней еще больше, чем представлялось”.

К литературе, это, впрочем, относится не совсем. Литература – это игра. В нее играют. А если по глупости не играешь, а серьезничаешь - твои проблемы!

Есть более пугающие вещи, чем литературные игры.

Вдруг представляется мир вне этих и других – всяких – игр. Мир на полном серьезе. Мрачный, лишенный человеческого тепла, бесчувственный, равнодушный и холодный как космос.

И в это человек проваливается рано или поздно. Бросив свои детско-школьные забавы.

Конкретней ничего нельзя сказать и помыслить. Это какие-то неясные образы. Как тени».

 

 

На эскалаторе.

«”Не спать!” - шутливо крикнул ей бывший сослуживец, увидев, как она, опустив голову, о чем-то думает, стоя на эскалаторе. Он ехал вниз, она – наверх.

Не спит, конечно, а грустно думает. Обо всем сразу. О недописанном кляузном казенном письме, о племянниках, которые подросли и перестали слушаться тетю, которая их, по сути, вырастила...

И о том, что и так не очень интересная ее жизнь пошла под гору...»

Такая зарисовка с натуры.

Натуралистические описания, натуралистическое понимание... Оскорбительный, по сути, характер описания.

«Оскорбительное понимание» - так тоже можно оценить.

Можно или нельзя – так-то? С чужой жизнью! Зачем!

Это почти по Шекспиру.

«Каналья сатирик утверждает, что у стариков седые бороды, лица в морщинах, из глаз густо сочится смола и сливовый клей и что у них совершенно отсутствует ум и очень слабые ляжки. Всему этому, сэр, я охотно верю, но публиковать это считаю бесстыдством...»

Чужая жизнь. Работа, которая всегда была у этой дамы на первом месте, служебные сложности, какие-то неудачи в личной жизни, наконец, возраст... Ничего веселого из этого и не могло получиться. При любом раскладе. Как у миллионов других.

И ведь всегда придерживался стереотипов правильности отношения к людям, согласно которым в высшем смысле все внешнее в человеке и его жизни - это не главное. К чему-то подобному приучали в прежние, еще так намятные времна - школой, литературой, советским кинематографом...

Но вот читанный в вагоне метро Платонов. Он будто расшатывает эти стереотипы правильности. И уже начинаешь под несомненным влиянием его жесткого письма что-то такое натуралистически описывать. Вытаскивать художественно-зрительные подробности про «лица в морщинах» и «слабые ляжки» - условно говоря.

Платонов виноват.

 

 

Песни.

«И я улыбаюсь тебе...» Инна Гофф, Марк Бернес. Тут же недалеко Ваншенкин и его «Я люблю тебя жизнь...» Там же Винокуров, «Сережка с Малой Бронной...» Да мало ли!

Они просто очень старались. Выразить себя, свое отношение, выразить время, напряжение времени...

Время еще не успело их смертельно обидеть. Да их бы и не обидело. Как некоторых. С либерастским замесом. Это разные породы людей. С разным идейным содержанием в голове. А то, что в голове, вообще трудно поддается изменению.

 

 

Слеза.

- Слезу украл.

- Какую слезу?

- Ту, что скатилась по ее круглой щеке и упала на подол платья.

- У кого?

- У одной артистки. В сериале.

- Как же это можно сделать!

- Сам не понимаю.

 

 

Достоевщина.

Иконой - об печку!

Есть такие поступки, после которых только и остается – следующим номером - шаг из окна на пятнадцатом этаже. Вернее даже - это равнозначные вещи. Что-то саморазрушительное в человеке вдруг прорывается на белый свет. Человек внутри себя доходит до такого отношения к этому миру. Бывает, что мгновенным закипанием. Срывается. Позволяет такое себе. Впадает в такое.

Иначе, как психиатрией это не объяснить.

Лопается струна.

 

 

Драматизация.

Всегда вызывало какое-то несколько простодушное удивление то, как некоторые авторы уж совсем неправдоподобным образом драматизируют изображаемую жизнь, безжалостны в собственным беллетристическим персонажам, выдумывают необыкновенные страсти, сказочных злодеев и так далее. Это всегда казалось нарочитой выдумкой, чем-то искусственно привнесенным в книжную реальность.

И конечно, так оно и есть: и «искусственно», и «нарочито» и нереально... Этому есть разные объяснения. На первом месте, конечно, то, что художественный текст должен подчиняться определенным законам, следование которым позволяет авторам успешно впечатлять публику. Это касается и беллетристики, и драмы, и театра, и кино.

Но к этому подмешивается еще и какие-то психологические, а бывает и психиатрические вещи, не связанное с законами, описанными в теории словесности.

Удивляет то, как легко «жестокие» авторы обращаются с жизненным, человеческим материалом!

Находишь этому неожиданное объяснение.

У каждого такого автора в жизни произошли какие-то нерядовые, может быть даже, трагические события, в результате которых он будто обретает право судить об этом мире наотмашь. Тут-то он и начинает воспроизводить с помощью своих выдуманных персонажей, живущих в выдуманном, драматизированном мире, то болезненное, мучительное, что есть в его уязвленной авторсой душе. Это становится своеобразным способом психологической разгрузки. Непременно нужно вытащить на всеобщее обозрение свое когда-то пострадавшее, или, может быть, до сих пор страдающее, сознание, чтобы не оставаться с ним один на один внутри себя.

Такие авторы знают цену этому внешнему обывательскому, воспроизводимому ими миру! Знают цену его милому спокойствию, разумной сдержанности, его лиричности и благостности! Их уже не обманешь!

Этот мир их не пожалел. И они не жалеют.

 

 

Смех.

Что-то дьявольское в ее утреннем, но после бессонной тусовочной ночи, смехе. Таких замечаешь, чтобы сразу решить: «Мимо!» Не берешь совсем в расчет, не учитываешь их существование в этом мире. Будто их нет. Они никогда не станут предметом анализа, размышлений, жалости или еще чего-то, что положено персонажам. Прошел мимо – и нет их. Пусть живут где-то, пусть существуют. Эти напрасные люди.

Да мало ли еще другого, других!

Такое вот допущение неполной картины мира, неполноты в коллекции образцов представителей рода людского.

Непрофессиональный, можно сказать, подход. Но тут нужно понимать, о какой профессии идет речь. И так ли уж ценно быть в таком деле тем самым профессионалом?

Думать надо.

 

 

Переписка.

Алексей Лосев и Ольга Позднеева. Переписка 1909-10 годов.

Читаешь эти нежные письма, написанные сто с лишним лет назад молодыми людьми 15-17 лет...

Клялись в любви. Потом Лосев решил, что этого ему пока не нужно.

Рассудочность, конечно, будущего «доктора философии».

Или просто логика нежных отношений?

И то, наверное, и другое.

Что-то вспыхивает, какие-то нежные впечатления, привязанности. Рефлексивно можно развить это в то, что можно называть и называют какими-то другими словами – увлечением, любовью.

А что это было на самом деле? Тут-то и понимаешь бессилие как-то достоверно словами объяснить человека.

Объясняют словами. Сначала одними словами, но проходит время, и уже возникают, достаются откуда-то новые, другие слова. И так далее. На все находятся слова.

Но человеческая жизнь, чувства, состояния человека все время как-то ускользают из словесной обертки.

Приходится оправдываться за прежде сказанные слова. Тоже с помощью слов. Слова находятся.

Клялись в любви. Но это было увлечение? Глупости!

Увлечение не вылилось в любовь. Или любовь оказалась увлечением.

Молодая игра в нежные чувства... И в слова.

 

 

«Разоблачение приема».

В тексте параллельно с чем-то фабульным раскрывается то, откуда что взято. С точными датами, именами, обстоятельствами...

Беллетрист без обмана.

Утопия, конечно.

Это ахматовское: «Когда бы вы знали, из какого сора растут стихи...»

Проза ничуть не лучше.

Беллетристическое шарлатанство. В общем-то.

 

 

Самопредставления.

ТВ. Что-то о Чехове: «Все поверили в то, что они такие, как герои Чехова».

То же можно сказать и о Федоре Михайловиче, и о Льве Николаевиче, а еще раньше о Михаиле Юрьевиче, Александре Сергеевиче. Да мало ли!

Всегда наблюдалось некое соответствие героев литературы и самопредставлений читателей. Сменилась литература - сменились и самопредставления.

Отшумевшие в 80-е, 90-е годы постмодерновские авторы... Уж какие тут самопредставления! Дурдом!

Литературовед Леонид Быков высказался по этому поводу в дискуссии о постмодернистах:

«Было бы справедливо после Страшного Суда (как кто-то там предложил) отправлять художников жить в те миры, которые они сами и насоздавали».

(«Быт и нравы постмодернистов». Статья первая, Владимир Богомяков 10/05/02)

О нынешней литературе в этом смысле вообще ничего нельзя сказать. Будто ее нет.

 

 

«Золотой век»

Для Пушкина, когда, по сути, в русской литературе все только начиналось, весь мир словесности открывался как новая, необжитая обширная земля открывается перед путешественником. Неосвоенное, непознанное пространство! И жить и писать в этом неописанном еще мире захватывающе интересно. Литература – как великое открытие человечества. Не приземленная дидактика, не буквально понимаемая общественная польза, а художественный мир – свободный, открытый, продуваемый ветрами живой реальности, ветрами истории, фольклора, открытий в человеке...

И как все это великолепие в каких-то полвека скатилось к мрачным безднам Федора Михайловича, Льва Николаевича времен «Воскресенья» и «Крейцеровой сонаты»! И дальше – ко всем тем мерзостям, которые были понаписаны уже в ХХ веке.

Неверие в человека, в то, что этот мир можно спасти... Все это при Пушкине только еще начиналось, проклевывалось. Пушкинская молодость, его природная гармоничность натуры позволили ему находить приемлемые решения, преодолевать мрачномыслие. Но как же быстро закончился этот «золотой век»!

 

 

«Потртрет постмодернистов в интерьере».

Фотография, сделанная на какой-то встрече, может быть, на поэтическом вечере. Седые,лысые, располневшие, мешковатые поэты... Один из них что-то читает по книжке. Другие слушают. Как на производственном совещании какого-нибудь заводоуправления.

Поэты!

Будь они инженерами, шоферами или кочегарами такого впечатления убогости не возникло бы.

Но они же претендуют на избранность. Хотят зацепиться в истории, а не стать в конце концов планктоном, который уляжется на дно сплошным обезличенным пластом отжившего.

Они будто вымаливают у времени милости. Своими тощими сборниками по 500 экземпляров тиража.

Хотят остаться в энциклопедиях, в библиографиях, в учебниках, в антологиях... Хотя бы.

Не хотят ничего знать о том, что их время прошло.

«Мы самые, самые последние! Пожалуйста!»

Скромности им не хватает – вот что!

Как соли. В заливной рыбе.

 

 

Артель.

Людей, может быть, и раньше такое устраивало: «писатель пописывает, читатель почитывает». (Оказывается, Салтыков-Щедрин). Какие проблемы! Книжные магазины, библиотеки... Хранилища человеческой мудрости! Все при деле: поэты, прозаики, сатирики, издатели, книгопродавцы, литературные критики, филологи, школьные учителя... Можно с удовольствием существовать в этой специфической среде, гордиться собой и своим делом.

При этом к.п.д. литературной деятельности, ее реализацию в жизни никто никогда не поминает, и она никого не заботит. Не то чтобы «артель “Напрасный труд”»... Но все-таки много откровенной халтуры под лозунгом «культурного обслуживания населения» и «подъема культурного уровня».

Да и не халтуры... Тени великих! Обитающие на тесных полках книгохранилищ и лавок библиофилов...

Окололитературная среда вместе с самой литературой живут своей жизнью. И все время вынуждены доказывать свою полезную нужность.

Иногда не веришь, что все их жизни имели хоть какое-то значение в историческом, общечеловеческом смысле в этом разнообразном мире.

Кажется, что, несмотря на все потуги, эта бесчисленная авторская толпа ни до чего полезного не докопалась. Пописывали...

Чувственные переживания, схоластика, развлечения...

 

 

«Шифровки».

«Шифрованные» стихи ОМ, БП. Будто в каком-то затруднении сказать что-то просто и ясно. Будто при этом пропадет вся поэзия стихотворного высказывания.

Бывает, что, в самом деле, не можешь что-то сказать обычными, повседневными словами. «Замазанными в повседневности». А надо что-то сказать! Душа просит! А повседневность претит! Вот и накручивают, шифруются.

А скажешь попросту – и ты уже будто опускаешься на более низкую орбиту – в поэзию более низкого сорта, адаптированную под представления простодушной публики.

Но ведь сказать об этом мире что-то новое уже почти невозможно. Особенно, когда живешь в нем безвыходно, и не можешь и уже не хочешь никуда из него выходить, а привычка как-то все понимать вокруг – это пожизненная обуза...

Все уже сказано – радикально и не очень, сказано не однажды, в разные эпохи, разнообразно достойными авторами. Можно повторять других, можно повторять soi-même, работать со словом...

А можно вот так – прибегнуть к этому шифрованному баловству.

 

 

Случается.

Уверяют друг друга, что всё самое умное уже сказано. Но случается поэзия! Будто странноватая дама без возраста, вроде Мэри Поппинс, проходя мимо и услышав такие разговоры, лукаво улыбнется и произнесет несколько строк какого-нибудь стихотворения. Ну, например эти, из Ахмадулиной – по погоде:

 

«В тот месяц май, в тот месяц мой

во мне была такая легкость,

и, расстилаясь над землей,

влекла меня погоды летность.

Я так щедра была, щедра

в счастливом предвкушенье пенья,

и с легкомыслием щегла

я окунала в воздух перья...»

 

И все умники вокруг почувствуют себя немного неловко. Будто простой стишок, будто этот нетрудный поэтический текст с прозрачным смыслом покажет мир таким, каким его прежде еще никто не видел.

Это спокойная и мудрая, слегка насмешливая демонстрация возможностей поэзии!

Найдутся и в эту минуту такие, что скажут: «Ну, так это Ахмадулина! Что вы хотели! А так-то...»

Но и они почувствуют какое-то облегчение на душе, оттого, что все-таки возможности поэтического человечества в обновлении смыслов, в открытии этого мира еще не исчерпаны.

Надо просто уметь дотягиваться до всего такого. Стараться.

И в музыке так же - новые мелодии всё из тех же семи давно известных нот!

 

 

Школьная классика.

Кургнян у Соловьева напомнил о том, что после 1917 года дворянское воспитание стало достоянием всех молодых людей в Советском Союзе. Это всегда обращало на себя внимание. Вся русская – дворянская, по сути, гимназическая – литература по наследству перешла всем советским школьникам. Толстой, Тургенев, Пушкин, Лермонтов... Со всеми дворянским, если не великосветским, содержанием.

Это всегда казалось несколько странным. Графинюшка Ростова, князь Болконский, лишние люди... Их мысли, переживания, проблемы... Дуэли, наследства, дворня, поместья, служба, Баден-Баден...

Предлагалось советским школьникам - пионерам, комсомольцам - входить в круг этих проблем, примеривать их на себя, сживаться с ними, вмещать в свои представления о жизни...

То ли это так было задумано, то ли по-другому не могло быть – надо было строить образование на том материале, какой был. В общем, советские люди унаследовали дворянскую, буржуазную культуру, поскольку другой и не было. И это не могло не сказаться на духовных процессах, которые происходили, которыми жили в советское время. Как-то, во что-то это преобразовалось в конце концов.

Как-то не встречался анализ этих уникальных обстоятельств истории русской культуры.

Такое образование, по сути, готовило всех поголовно в интеллигенты. Как при всем этом быть с рабочими, колхозниками, дворниками, парикмахерами, сидельцами в лавках? Сдали экзамены про образ Онегина или Лариной и прощай, русская классика? Или что-то все же оставалось? Как сон о другой жизни.

Наверное это «прощай!» относится не только к тем, кто не пошел после окончания школы в интеллигенты.

Может быть, здесь та же история, что и с дифференциальным и интегральным исчислением, которыми не пользуются 99% инженеров после ВУЗа. Тем более сейчас! Зачем эти премудрости нынешним менеджерам на производстве!

Ну и Толстой с Тургеневым! Туда же.

А может быть, все не зря было?

Хочется думать.

 

 

Откровеность.

«Публика – как женщина. Ей надо угождать. Очень часто это кажется унизительным и противным. Однако вдохновляешься, находишь какие-то лазейки в самом себе и начинаешь думать, что это унижение – самое лучшее, что вообще может быть, что вообще бывает. По сути, это и есть лучшее. Ничего другого от женщины и от публики нельзя ждать… Есть разные, легко объяснимые исключения. Они всегда конкретны, локальны, временны».

 

 

Журнал.

Интернет-журнал. Как бы литературный. Всё можно. Поражающе, удручающе всё можно. Всё!

Но после экскурсии по содом-гоморровским литературным притонам, устроенным на страницах подобных изданий, встретишь на улице молодую женщину с простым добрым лицом и подумаешь о том, что она и весь ее мир живет и не подозревает ни о чем подобном из того, чем перепачкано сознание авторов этого журнала. Живет себе!

И как наваждение спадет.

 

 

Обида.

Кто-то сообщил о смерти знакомой детства Варвары Б. Диагноз был какой-то скоротечный.

И сразу вспомнился давнишний эпизод, когда глупо, необдуманно обидел ее. Вырвал из ее рук цветы, которые предназначались не ей. Вырвал и выбросил в окно. Похоже, эта мальчишеская выходка помнилась всегда, – так это моментально было вытащено на свет Божий из запасников памяти.

Варвара заплакала. Она была длинной, неунывающей, с бойцовским характером общественницей, а тут оскорбилась и заплакала! Это удивило, будто ожидал от нее чего-то другого – агрессии, яростной атаки.

Что так ее оскорбило? Наверное то, что не увидел за ее нехрупкой внешностью девчоночью потребность нравиться, получать цветы от тайных поклонников, потребность в каких-то романтических событиях, имеющих к ней отношение...  

«Может быть, это важнейшая обида в ее жизни! Непрощенная обида! И уже навсегда», - додумываешься теперь даже до такого!

Влезать в такие области не по прихоти жанра, не по голливудской изощренности, а из собственной живой пока жизни – страшно.

А продавать собственную жизнь в розницу – рассказами, или мелким оптом – повестями и романами? Это как?

Как прикинешь... Вот именно: «О, сколько жизни было тут, невозвратимо пережитой...»

Вот и вспомнил Вареньку Б.

 

 

«Сетелитература».

*

«Нет гениев!» - сетуют в Сети. Будто в наличии гениев весь смысл. Ну были гении – Лев Николаевич, Антон Павлович, Федор Михайлович... И что было легче? Да абсолютно так же! Ну, или только чуть-чуть легче. Гении ради гениев?

«Нет хороших текстов», - так скромно, без претензий любят называть свои опусы.

Нет хороших текстов - как нет новых лекарств. К старым уже привыкли – они не действуют. А новых нет. Не хватает. Для новых версий старых болезней.

Может быть, и лечиться не хотят. Заражаются.

*

«Авторы в Сети. Как миллионы сперматозоидов. Бегут, отталкивают друг друга, торопятся… Хотят оплодотворить собой литературную яйцеклетку».

 

 

Божье наказание.

*

Кажется, что можно не успеть написать что-то спасительное для этого мира.

Может также оказаться, что уже всё поздно, и никому это вообще не понадобится.

И может быть, уже давным-давно поздно. И только сумасшедшие, для которых время остановилось в момент начала их болезни, продолжают жить в неведении. Они живут в своем литературоцентристском мире и не знают, что мир безнадежно переменился…

Но есть и полусумасшедшим, которые, понимая безнадежность этого предприятия, все же продолжать этим заниматься. Вот им-то и кажется, что можно не успеть.

*

Может быть, Г.Б. накажет за болтливость.

Словесные моря, реки, озера, лужи… Можно утонуть в беспрерывных потоках.

Прорехи в том вместилище словесности, через которые и хлещут слова, – это газеты, журналы. А тут еще профессионалы и любители открывающие шлюзы потокам книжных слов...

А есть еще и Сеть! Это еще один океан. И даже уже – «океанище». Совершенно бездонное вместилище.

И льются, льются потоки слов!

Может быть, это уже и есть наказание? Наказание болтливостью. За болтливость.

 

 

Персонажи.

Наконец по ходу действия он избрал их окончательно в качестве отрицательных героев. А то ведь всех как-то смягчал. А на них разозлился и «сдал». Всех собак на них навесил. В в утешение оставил им только раскаяние.

 

 

2003.

Вспомнился этот писатель. Автор. Достигший как бы больших успехов во внешнелитературной деятельности. Но какой ценой! Страшной «церебральной» ценой. Вместо легкого, может быть, словесника, или чего-нибудь столь же порхающего, судьба превратила его в создателя текстов, по которым надо ползти, которые надо преодолевать усилием воли.

Усилием, неестественным насилием над собственным естеством он вытолкнул себя на другую, заказанную ему судьбой, орбиту.

Вот он на этой орбите. Достиг почти невозможного. Этого хватило бы для обычного человека чуть ли не на всю оставшуюся жизнь. Примеров тому множество. Но ему-то! Ему-то нельзя останавливаться. Он должен ставить задачи и решать их.

В авторе должно быть что-то невероятное, фанатичное, упертое. Обычно говорят еще и «целеустремленное». С этим проблема. 

Такой способ существования как нельзя лучше подходит для занятий наукой. У науки есть свои очевидные, почти реальные горы.

В литературе невозможно ставить конкретные цели и тем более достигать их.

Литература – погоня за тем, чего нет сейчас и, возможно, не будет никогда, за тем, чего, может быть, нет вообще - в природе и в не-природе, в нашем мире или в анти-мире...  

 

 

Молчащие музы.

Что-то есть в грязной, тяжелой, мужицкой, неподъемной, тупой, выматывающей работе, что нельзя преодолеть никакой самой высочайшей духовностью. Все равно это будут – лютики-цветочки.

Об этом знали поэты, уходившие добровольно на войну. Может быть, потому, что этим совершался, если Бог давал, переход на более высокий уровень духовности. Путь к ней - через грязную работу и никак иначе. Это так объяснимо, если понимать мир как нечто цельное и закономерное. А если к этому относиться не так, то тогда все обессмысливается. Тогда духовность – выдумка, фикция, профанация... 

 

 

Учебник.

Вырисовывается будто бы просвет – не человеческий, конечно, но, можно сказать, «экзистенциальный»...

Набрался словечек и понятий от чтения учебника «Экзистенциальная традиция в русской литературе ХХ века».

Филологи. Интеллектуальная смелость. Как бы.

Понятийный аппарат, почерпнутый умными тетками из книг, написанных чуть ли не кровью. Все теперь оприходовано, расписано по параграфам, привязано к системе…

«Катастрофичность бытия, кризисность сознания, онтологическое одиночество человека…»

Там, где реально рвались жилы в нечеловеческом напряжении попыток постижения, у них филологическая дисциплина.

Еще понятия: «суровый рок», «идея Бога», «безграничный Предел», «неискоренимая зараза греха», «отчуждение», «мир без Бога», «отчаяние», «Ничто»…

Просвет. В понимании. Раз умным теткам не страшно…

 

 

Когда хочется возразить.

Заметка писателя Анатолия Королева. 20.02.16. «Назад к Мюнхаузену».

Хорошее начало:

«Вспомним легендарное кредо Пушкина: не продается вдохновение, но можно рукопись продать. Проще говоря, поэт не может писать на потребу кошелька. Муза брезглива и убежит от дельца, зажав нос, прихватив заодно и вдохновение.

Поэт или писатель становятся поварами. Отныне их цель приготовить отменное блюдо. Так художник становится пленником сервилизма.

Сервилизм весьма емкое по негативным оттенкам понятие — тут и раболепие, и лакейство, и искательность. Я же прочитываю слово более нейтрально: покладистость, удобность, гибкость взаимной угоды, наконец, комфорт партнерства».

А потом странные вещи:

«Если обозначить какой-то край литературного поиска, то, на мой взгляд, этот контур провел Андрей Белый, написав «Петербург». За черту вызова Белого не шагнул никто. Всё написанное позже оказалось внутри черты. Тот же «Доктор Живаго» или «Котлован» не вышли за линию гениальной отваги канонического шедевра».

Не касаясь фигуры Белого, которого он назначил главным и последним достижением русской литературы... Он считает, что бегство от шаблонов, то есть формотворчество должно преобладать, а иначе не стоит труда! Зачем? Куда надо бежать по этому пути? Форма – вещь естественная, данная нам природой. Ее нельзя в этом мире сделать какой-то другой. Разве что вывернуть наизнанку. Как и мир вокруг нельзя сделать не таким, какой он есть со своими физическими, химическими, биологическими и так далее законами. Нельзя форму мять до бесконечности. Варианты, если не исчерпаны, то по-всякому когда-нибудь будут исчерпаны. И что потом?

Тем более немедленно не соглашаешься с подзаголовковом: «Почему современная русская литература не может стать феноменом мирового масштаба».

Это тот же «сервилизм» с оттенком «лакейства» и «искательности», который Королев не приемлет, но на этот раз перед невразумительным «мировым масштабом».

«... атаки на шаблон, попытки эстетического напора в русской литературе поддерживались на протяжении века и только с возвращением рынка лишились всякой поддержки».

«Полянка артхауса исчезла. До горизонта раскинулись урожайные поля ширпотреба. В лидеры вышли книги, ориентированные на прибыль. Бал стали править беллетристы и беллетристика».

Интересно спросить автора, а как же ЛН, которого он считает высокой литературой, думал ли ЛН о таких подсобных вещах как поиски нового слова в искусстве романописания или об «эстетическом напоре», когда писал «Войну и мир»?

Остальное у Королева не вызывает возражений:

«Природа явления осталась прежней: изданный массив — не важно, продан он или нет, — не имеет никакого значения для искусства литературы».

А дальше про закрытые магазины! Он связывает это с коммерциализацией литературного творчества. Так ведь магазины больше нужны беллетристике. Литературе вообще мало что нужно!

Про интернет - похоже на правду:

«Атомарный код жизни в век интернета взял верх над желанием стать островом, зажечь маяк и лелеять одиночество диалога с великой книгой. Мы превратились в островки фейсбука — вот архипелаг новой свободы.

В таком повороте бытия своя правда, но эту азбуку Морзе между островками потерпевших кораблекрушение никто не считает литературой».

И много красивых фраз и ходов: рукописные книги, передаваемые по рукам, Мюнхаузен...

Пеняя литературе за шаблонность и беллетристичность, он почему-то вдруг вставляет озабоченную фразу:

«Стратегия рынка опасна для качества нашей частной мысли и для зрелости общественного мнения».

Что ему до этих-то вещей, когда пафос статьи: отсутствие в литературе достойных мирового уровня по эстетическим канонам произведений!

Короче, наговорил всякого-разного.

 

 

«Шерлок Холмс».

Это психологическая фикция, пустышка для развлечения публики? Наверняка. Как и большинство детективов вообще.

В любом из них заложен некий придуманный трюк. То ли психологический, то ли вообще мистический, когда авторам не хватает терпения и знания деталей уголовных историй, и они прибегают к каким-то сверхъестественным штукам.

 

 

Жизнь искусства.

Для европейской традиции понимания искусства очень важно так называемое развитие, важно движение куда-то – хоть куда! И обязательно чтобы от чего-то отталкиваться, чему-то противостоять, что-то отрицать...

Это еще у Тынянова с Шкловским можно прочитать. Новизна, непохожесть, «новое слово» - любой ценой!

Почему японцы этой дурью не страдают!

 

 

Сомнения.

Может быть, не зря вся эта литература – побоку! Зачем смущать невинные души – вполне и благополучно материальные - всякими надуманными сомнениями из умных книг!

 

 

«Мысль изреченная».

Знаменитое - то, что «мысль изреченная есть ложь». Какая же ложь! «Изреченное», произнесенное – это просто другое. Это уже не то, что было, когда это звучало в голове.

Написанное на бумаге - так вообще сильно третье.

Все другое. Другая местность. Можно не узнать и заблудиться. Материальность письменного слова все как-то меняет. Слова на бумаге дают новый толчок мысли. Сразу становится очевидным, насколько всегда важно не только «что», но и «как». Дрожание эмоционально окрашенного смысла в почерке, зачеркивания и исправления – следы борьбы слов за место в тексте и так далее.

Впрочем, это по большей части уже осталось в прошлом. Рукописный период практически закончился.

А что можно сказать в этой связи о набранном на мониторе?

 

Секрет.

«В в шахматах, в картах... В общении с женщинами... Везде, короче. Везде и во всем так: кажется, глядя на других, что это легко и доступно. Во всяком случае, возможно.

Вот и с литературой, думаешь, примерно так же. Впутываешься в это дело...

Ан нет! Здесь есть очень хитрый секрет... Хитрый секрет есть в любом деле. И если ты не наткнулся на него до сих пор, то считай, что еще ничего не понял».

 

 

Сокращение.

В «Доме книги» есть однотомник «Войны и мира»! Сокращенный вариант!

Комментарии и критика тут же.

«Учителю и ученику».

Кто это интересно сократил?

Уполномоченный по сокращению?

Уж и не знаешь, какими словами возмутиться.

Не так давно каких-то сомнительных личностей можно было встретить на выходе из станций метро. Они торговали дипломами о высшем образовании.

Но их гоняла милиция, а здесь все законно и открыто.

Будто и не обман, не профанация, не издевательство!

Мало того! Полная бессмыслица!

Экономят время? А зачем вообще тратить на это время! Чтобы что? Чтобы вместить в голову несколько имен персонажей да пару полуанекдотических фабульных моментов из романа?

Кого надеются обмануть? Экзаменаторов? Пожалуй.

Будто заговор, негласная договоренность тех, кто в государстве отвечает за образование, и теми кто это образование жаждет получить. В век космических скоростей, IT- , нано- и тому подобных технологий!

Им некогда. Надо пройтись по культурке, как пробежаться по музейным залам на экскурсии, что-то забросить в оперативную память. На время ЕГЭ. А потом оно само куда-то улетучится. После обновления системы. вычистятся паразитные файлы.

Литературный мусор! Он и есть мусор.

А ведь и не объяснить уже зачем это вообще нужно – чахнуть над этими книжными кирпичами! Столько много «букоф»! И раньше это было трудно объяснить, а теперь и подавно. Иногда кажется, что совсем некому.

 

 

Границы писаний.

*

Принимать в расчет или нет? Унылых, постаревших в некрасивости женщин, беспризорных, детей, на которых не хватило человеческого тепла, забытых и ненужных... Да мало ли!

Кто способен проглотить этот мир без остатка, без отбора и перебора – съедобно – не съедобно? Кто в себя вместит этот безграничный мир, не брезгуя, не отворачиваясь, не страшась до смерти, все понимая и все учитывая? Это так же трудно, как единая теория в физике.

Но речь идет о вещах больше приближенных к человеку, к его психиатрии, к его будням, к его поминутным мыслям, чем какая-то отвлеченная почти школьная физика. Школьная физика – это только часть целого, причем, не самая пугающая и подавляющая.

*

«Мир...» И не только. Что можно было написать, написано. Осталось только то, что не будет написано. То, что написать нельзя. Есть какие-то границы писаний.

Или нет?

Вопросы - в связи с мемуаром Гиппиус о Розанове, который позволял себе многое.

И в связи с мерзостями из книги Вл.Исаак. Соловьева о Бродском.

Вот уж точно за сто лет литература нон-фикшн шагнула так далеко, что дальше некуда.

*

Правильно или неправильно? Не замечать, опускать, относиться как к объектам, которые надо учитывать, как учитывают фонарные столбы, которые полезнее обходить. Пусть они, как знают, пусть с ними хоть что… Но, все-таки, правильно это или неправильно?

*

То, что довольно часто приходит в голову при столкновении с жизненными реалиями, но к чему никак не подступиться и что не удается переработать пониманием.

Вот оно почти точно сформулировано:

«В современном чувстве жизни будущее – свалка. Что такое свалка – физическая? Это то, чего как бы нет. Мы убираем в доме, а всякую ненужную дрянь выкидываем на большую мусорную свалку. Мы, гламурные чистюли, не замечаем, не хотим знать об их существовании. Их для нас как бы нет. То есть они где-то там есть, но психологически их нет. Их нет в нашей нынешней картине мира».

Это про вычеркивание из сознания всего непонятного, враждебного, неудобного, слишком уж усложняющего картину мира...

Того, с чем не знаешь, что делать, как уложить, «интеллигентски» приемлемо встроить в уже сложившиеся представления о мире.

Это про выбор, отбор того, что годится в литературу, что может быть освоено словесностью, а что никак и никогда.

Расширять область «освоенного» или воздержаться? Что надлежит учитывать в картине мира, а что можно выбросить на помойку или вообще не замечать.

А хватит ли душевных сил и психологической устойчивости?

Каждый отвечает на эти вопросы в «рабочем порядке».

*

А есть те, что ничего не говорят о том, как именно им удалось отгородиться от всего неугодного в мире.

Это умение не замечать ненужное… Не замечать «обслуги», «быть выше». Белоручки, «мечтатели и романтики»…

«Благородные классы». Это привычка, не успевшая исчезнуть. Привычка быть «чистой публикой».

Раньше это просто не нравилось, теперь понимаешь, что это мировоззренческий дефект.

И литература заражена этим.

 

 

м1

 

Мелочи понимания.

Правило.

Правило хождения по скользкому асфальту: «Надо делать маленькие напряженные шажки».

 

 

Смешные вещи.

Удивляются или с недоверием относятся к такому оптимизму. Не объяснить. Не объяснить, что и откуда? А если объяснять, то выплывут смешные вещи. Которые ничего не объяснят.

Надо.

*

Надо быть готовым умереть сию минуту за свое прекраснодушие.

*

Надо научиться жить в изобилии книг. Как научились жить в недоступном изобилии вещей и продуктов, так и с книгами надо научиться? Это сложно. Книги порождают озабоченность. Они не освоены. Здесь невозможно сказать: «Хватит!»

*

Надо проще… Романтические рассуждения, доморощенный психологизм и тому подобное. А надо проще – «по-научному».

*

Надо не обращать внимания, что нет денег.

*

Надо стирать носки. Новое видение мира? Но носки-то всё равно надо стирать. Мир, в котором надо стирать носки. От них не отделаться. «По-любому». Фундаментальный закон.

*

Надо беспокоиться обо всех по очереди. Никого не забывая.

 

 

Мелочи понимания.

*

Плохо работаем: коммунизм до сих пор не построен.

*

Быт, кроме того, что страшен и скучен, он ещё и мстителен.

*

Мир устроен лирически только в лирическом французском кино.

*

Можно легко ошибиться в человеке. Подумаешь одно, а он ни то ни сё.

*

Шахматы – деревянная игра, преферанс – картонно-бумажная.

*

Человек – это волна. Она перекатывается, перекатывается, её гребень движется, движется… И всё это кончается пеной на песке.

*

Нельзя уследить за двумя вещами: 1. Рождение анекдота. 2. Появление на стене или на заборе неприличной надписи.

*

Люди легче жизни. Разум как поплавок держит людей на поверхности. Вместо трагедии - фарс, барахтанье кверху попой.

*

Слаб человек. Слаб человек перед сильным. Слаб и перед слабым. Только по-другому. И всегда слаб перед самим собой.

*

«Н.Н. не стал ученым, потому что не умел красиво писать всякие там лямбды и омеги».

*

Люди одиноки, потому что им кажется, что им нечего будет сказать наедине с другими. Они боятся этого замешательства, этого разочаровывания больше, чем одиночества.

*

Разумное так случайно, непредсказуемо, стоит таких больших усилий, превращается в абсурд так быстро!

*

Когда у незнакомых и малосимпатичных поначалу людей обнаруживаешь общеупотребительные привычки и пристрастия - такие как курево, хоккей, рыбалка и т.п. - тогда начинаешь к ним относиться спокойней.

*

Мир построен на пожирании одного другим. Бесконечные цепочки пожираний. Таков этот мир. Если его озвучить, то станет слышен непрестанный хруст костей.

*

Человек живет не в реальном мире, а в своем, психическом.

*

Не умный, а просто как в лотерее выпала ему умная мысль.

*

У каждого продукта должно быть хоть одно достоинство: или высокое качество или, на худой конец, низкая цена.

*

Она не глупая, она просто думает, что она умная.

*

Все достижения человечества в гуманитарной сфере мгновенно обессмысливаются, как бы исчезают, если вас вдруг обхамят. Проверено не однажды.

*

Это работяга. Ему можно и сплюнуть на ходу. Никто не удивится, никто очень уж не поразится и не возмутится неэстетичным поступком.

За этим психологическим фактом, возможно, стоит период истории государства Российского после 1917 года.

*

Серп, свастика, крест… Пристрастие к перекрестиям. Какое устройство человека! Кресты с отогнутыми по определенным правилам концами делаются символами разных вер. 

*

У хороших машин выражение фар умнее.

*

Сверхоптимизм рекламы. Насилуют своим оптимизмом.

Вообще, реклама – это такая изощренная форма насилия.

*

Мелочи понимания... А потом все эти понимания – большие и мелкие – будут помножены на ноль.

*

Чтобы допустить живот, нужно быть более непосредственным.

*

Разоблачение фокуса еще пошлее самого фокуса. Еще более убого и скучно.

*

Метаморфозы. Человек разумный. Человек спящий. Человек храпящий.

*

Это не доброта и не отходчивость, это хладнокровная неискренность.

*

Опереточное слово «наследство» в реальности имеет иногда жуткий смысл».

*

Сдержанность и спокойствие надо начинать с терпеливого пропуска машин на перекрестке.

*

Бывшие обезьяны поняли, что все они – братья.

*

Сумасшествие – это как домик в пространстве сознания. Туда можно, при случае, спрятаться и запереть двери.

*

Это бессмысленно изучать еще и изнутри. Как камень.

«Пилите, Шура, пилите!»

*

Законы, как и замки, существуют только для честных людей.

*

Если в дремотных мыслях вдруг появляются посторонние персонажи, которых и в мыслях не было, знай, что ты уже спишь.

*

Тату и граффити. Не на чем больше рисовать! Бумаги жалко? Лес берегут?

*

«Это уже не тату! Это простая жуткая тюремная наколка».

*

В пиджаке, галстуке, но без штанов. Сразу теряется значительность.

*

Курят. Хотят унять волнение молодости.

*

«Дипломатия без соплей? Она, может быть, и должна быть без соплей. Сдержанные сопли - только для СМИ. Дозированно. С тщательным – дипломатически выверенным - выбором выражений».

*

Для мудрости всегда еще и мужества должно хватать. Не бывает мудрости без мужества.

*

«Вонючая жизнь». Это не ругательство, это так и есть. И такими словами! Жизнь всегда воняет. И напоследок особенно.

*

Что-то сначала полно значения. Потом как со сном: выходишь из-под его воздействия. И всё – «сон пустой».

*

«Это другое чувство. Совсем для других ощущений. В других частях тела».

*

Можно обходиться без одного, другого, третьего... Достаточно сказать самому себе: «ОК».

*

Можно сочувствовать Перельману, не взявшему миллион, а можно сочувствовать решению Перельмана не брать миллион. Две большие разницы. Небо и земля. Вернее наоборот.

*

Более-менее серьезной простуды бывает достаточно, чтобы мы начали понимать, как мы почти ничем не управляем в своей жизни в этом мире.

*

Очень часто не хочется понимать. Недаром существует выражение «отказывается понимать».

Панически не хочется понимать.

*

Мрачность не повышается. Никак! И такое бывает. Какой-то предохранительный клапан видимо срабатывает. Выпускает излишек мрачных мыслей. Не дает мрачномыслию накапливаться.

*

Упражнения. Польза от этих упражнений хорошо описывается фразой: «Хуже не будет».

*

Этот мир запретных желаний и страстей проявляет себя на этом сайте.

Дырочка в этот мир запретного.

*

Должен быть запас «подкожной» психологической устойчивости.

Не у всех ее хватает.

И жизнь, бывает, сдирает ее вместе со шкурой.

*

Мама ведет дочку за руку. Дочка о чем-то болтает. Рассказывает о происшествиях в детском садике. Делится новостями.

«Они – мама и дочка - уже полностью, совсем из другой жизни! Совсем-совсем!»

*

«Люди ждут друг от друга чудес. Напрасно».

*

Жизнь сложнее оптимизма. Она сложнее и пессимизма. Это к недостоверности, в целом, наших представлений.

*

Для «лайков» под некоторыми сообщениями еще нужно иметь моральное право.

*

Все имеет свою цену в материальном мире. Здесь ничего не придумаешь нового. Еда, одежда, дома, роскошь…

По себестоимости. Не больше.

*

Путешествия нужны не для того, чтобы больше увидеть и узнать о жизни, а для того, чтобы избавиться от иллюзии, что где-то может быть жизнь не такой как там, где ты живешь постоянно.

*

Надо было сначала устать от чего-нибудь, а потом ложиться спать.

 

 

Самозванцы.

Обилие самозванцев на Руси. По сию пору. О чем это говорит? О том, что народ в России верит в себя, верит, что в нем сидит Богоизбранность. Он всегда готов к открытию в себе замечательного происхождения, особых свойств… Тот же Иван Васильевич Бунша. Как пионер, по первому зову - готов соответствовать.

 

 

Опера.

Хлопья «оперного снега». «Оперные мужики», «оперная привычка подглядывать и подслушивать». Много чего оперного.

Мозг.

Срабатывание мозга. Он работает только непродолжительное время. Поработает, а потом только обслуживает бытовую жизнь. И ничего от него не добиться.

 

 

Юбилейное.

То как они часто обманывают. И обманываются...

Поздравительные открытки. Тосты. Юбилейные адреса.

Расточают. Входят в соответствующие состояния. Такой вид устного народного творчества. Условность. К этому надо иметь пристрастие и способности. Приукрашивание действительности.

«Давайте говорить друг другу комплименты…».

Опьянение жизнью.

 

 

Дойти.

Заработать право на понимание. На неутешительное понимание. Это не всем дано. Не все до этого доходят. Не все хотят так далеко идти. Чтобы дойти.

Лишнее.

В человеке, в «физическом» человеке, столько лишнего! Понавешано. И впереди и сзади. И ему самому так тяжко носить все это. По жаре.

 

 

«Крыша».

О чем говорит появление понятия «крыши»? То же, что и появление фильмов про полицейских, вершащих самочинно правосудие. Жизнь так устроена. Её только в известных пределах можно всунуть в рамки упорядоченности, законности, правильности…

Самурай.

Рассказ про то, как самурай в японском театре Но сдвинул брови. Восторг публики был неописуем. «Так вот вы должны писать так же, - говорил не очень понятные вещи преподаватель живописи в детской художественной школе. - Нужно схватить какую-то мелочь, которая всё оживит».

Мечты.

«Намечтанное в пустой холодной комнате никогда не сбывается». Именно намечтанное, помечтанное и не сбывается. То есть в таком, как в мечте, виде. В каком-то ещё, неожиданном, непредсказуемом – это пожалуйста, не возбраняется.

Мечтатель, отнимающий у действительности замечательнейшие ситуации.

«А впрочем, жизнь богаче мечты», - это довод оптимиста.

 

 

Женская доля.

Мама ведет дочку в садик… Все изыски, сомнения, ошибки, заблуждения, духовные обретения, все проблемы, сопряженные с понятиями «истина», «правда», «смысл жизни», всякие там «быть или на быть», «что делать?», «кто виноват?» и так далее в философии, литературе, истории… будто и не касаются женщин. Есть некая «женская доля».  

Они просто ведут по утрам детей в садик.

Ярость.

В ярости, в гневе есть что-то наркотическое. Это «что-то» разливается в крови и от этого делается как-то гаденько приятно. Наслаждение от этого отпускания себя самого на свободу дикости и безудержности.

 

 

Наказание.

«Высматривание» наказания за «определенность», за уверенность, за, якобы, «точное знание» чего-то… Где, как «посмеются»? Иногда понимаешь только потом, что наказание и насмешка уже произошли. Такое вот шаткое, несерьёзное отношение к миру.

 

 

 «Будущее хочет любить».

БХЛ», - «молодежные» надписи на стенах. Кое-где саморасшифровываются: «Будущее хочет любить»…

В ящике для овощей вовсю пустила корни картошка. «КХР». «Картошка хочет расти».

 

 

Степень.

«Мухи не обидит», - сверхмирность. Степень такая. Миролюбия. Доброты. Дальше в шкале жестокости резкий скачок – «курицу не зарежет».

 

 

Мулаты.

Никто ими уже не умиляется. Не посылает их учиться в Нахимовское училище.

С чего начать?

Если дадут какую-нибудь там сверх-силу, сверх-возможности… Ну, наверное не будешь заниматься такими пустяками, как наведение порядка на улицах, будешь искать что-то поважнеё, поосновательнее.

Вот так и Бог. Не решил ещё с чего начать.

 

 

О понимании.

*

«Все подвергнуть пониманию» - установка такая. Довольно легкомысленная.

*

«Законченность» понимания. Как порок. Как ущербность. Как тупик.

Обычное понимание – это состояние. Понимание проходит точно так же, как проходят другие состояния человека.

Но что делать с «законченностью» понимания?!

*

Теряется нить понимания. Как-то теряется. Уже, может быть, даже на другой день.

Понимание - это не только какой-то мыслительный, логический вывод на основании информации. Это сложный рассудочно-чувственный процесс, в котором участвует весь человек. Человек меняется, в нем все меняется, и понимание, которое было еще совсем недавно, как испаряется.

*

Нащупывание понимания. Как в темной комнате. Очертания предметов угадываются, но с уверенностью понимать ничего нельзя.

*

И будто понимание может быть взамен всего.

Взамен всего – одно только понимание! Будто бы.

Облегчительное, усталое понимание, покрывающее всё на свете.

Понимание истории, человеческих отношений, жизни, смерти, музыки, литературы, красоты, веры...

Проблесковое, конечно, понимание! Но уж какое есть.

*

Вдруг лихорадка будто важных мыслей! Принимаемая за понимание.

*

Человечество тоже пишет какую-то книгу. И по той же методе, что и простые авторы.

Поиск объяснений всему на свете. Поиск упорный и безостановочный. И без надежды на окончательный результат.

Попытки добыть понимание.

*

Жизнь сознания и просто жизнь человеческого существа проходят, как это ни странно на первый взгляд, почти совсем отдельно друг от друга.

Учеба, семья, дети, работа, обязанности по жизни и т.д. – это одно, а понимание себя, понимание смысла происходящего, понимание делаемого человеческим существом по принуждению жизни – это нечто идущее параллельно, но все-таки независимо от просто повседневной жизни.

Процессы понимания, осмысления, бывает, прерываются на время, замирают по разным причинам. Наступает период как бы безмыслия. Но потом все вновь возобновляется, чтобы продолжить свою работу внутри человека.

Эта работа необходима, хотя необходимость ее нельзя объяснить в двух словах.

Это как что-то сугубо теоретическое, фундаментальное в науке по отношению к чему-то прикладному.

*

Это, условно говоря, лосевский подход. Мыслимая реальность рассыпается на множество понятий, связанных друг с другом, но первоначально не предполагавшихся даже как существующие. Начинаешь в чем-то разбираться, и все это вдруг вылезает, вырастает, как грибы. И все это говорит о том, что надо быть осторожным с пониманием. Хоть чего. Хоть самых будто бы простых вещей.

Здесь, конечно, рискуешь впасть в кажущуюся неопределенность. Но нельзя нарезать реальность примитивными, грубыми понятиями, нуждающимися в бесчисленных уточнениях, в подгонке к реальности!

Грубо понятый мир. Этого сколько угодно.

*

Старое, привычное понимание дает вдруг новый побег мысли! Совсем как у ствола дерева, или даже у пня, вдруг проклевывается и идет в рост новая ветка. Будто – в уточнение чего-то давно известного. Или, может быть, просто нюанс, оттенок, не меняющий ничего по сути.

Оказывается, это было такое несколько корявое, осложненное дополнительными смыслами понятие! И без этих добавочных побегов оно неполно и не может соответствовать действительности.

*

Открытия в этой жизни, даже самые неприятные, в конце концов приносят успокоение. Тем, что вдруг что-то становится понятным в этом мире. Нет прежнего страха неизвестности.

*

Нужно иметь нахальство, чтобы что-то понимать. Иногда к нахальству подталкивает тебя профессия. И необходимость содержать семью.

*

Расширение и углубление понимания. Находятся какие-то промежуточные понимания разных вещей, связанные с главным пониманием. Удивляешься вдруг открывающимся нюансам понимания.

Иногда это – цепочки стереотипных банальных ассоциаций.

*

Мысли прогрызают норы в проблемах Мысль – нечто линейное, нитевидное, а проблема – это объем, пространство. Мысли могут изгрызть, источить проблему. В труху. Как мыши. Говорят же: «интересные ходы мыслей!»

Поль Валери пишет о повторении себя. "Художнику необходимо уметь подражать самому себе. Таков единственный метод создания произведения, который не может быть ничем иным, как борьбой с превратностью, непостоянством мысли, энергии, настроения."

Это и есть интересный ход мыслей. В границах проблемы. Все – только в границах. Ходишь за автором по этим ходам. Изучаешь проблему.

*

Будто, если понять что-то, в любом виде: в положительном или отрицательном, это что-то даст. Существенное, важное, облегчающее...

*

Простейшие вещи приходится объяснять! В этом главное затруднение. Сложнее всего объяснять простейшие, азбучные, первоосновные вещи. Попробуй объяснить, зачем человеку ходить на двух ногах! Или почему надо что-то понимать? Если такое приходится объяснять, значит это бесполезное занятие.

*

Одни пытаются что-то понимать. Другим достаточно что-то делать, оставив понимание на потом. Поют, снимают кино, рисуют, строят... Отапливают!

*

С пониманием всегда сложно. Эта раскоряка, что в голове принимается за понимание...

Сегодня оно – понимание, завтра – пустопорожние домыслы, игра воображения, бред...

*

Понять на всякий случай.

Не хочется, но на всякий случай нужно. \ТЧНБ

*

Сложности устройства этого мира открываются так же, как проявляются из темноты очертания предметов, освещенных фонарем. И только этот кусочек реальности, попавший в луч, понимается, все остальное – покрыто мраком.

*

Понимание затрудняется необходимостью объяснять сложное, реальное, живое целое с помощью слов. Тянется цепочка слов – как нить из клубка. Мысль то и дело рвется...

*

Л.Н. добирался в своих духовных поисках до недоступных простым смертным глубин и вершин. Несложно наверное сейчас, после него, воспользоваться какими-то как бы понятыми нами вещами из его книг. Все дело в происхождении этих знаний, этого духовного опыта. Одно дело наткнуться на эти знания в книгах, а совсем другое самому побывать в тех местах, где мир «открывается» человеку с той или другой стороны.

Подлинность духовного опыта. До многих вещей нужно добираться самолично.

*

«Как ты смеешь понимать! Кто ты такой, чтобы понимать?»

*

Г.Б. дал очень мало понимания. Как-то так получилось. И при этом, может быть, в шутку, сопроводил это отсутствие понимания беспокойством, осознанием этого отсутствия понимания. Странно как-то. Есть место, в котором должно быть понимание, но его там почему-то нет. Схема выходов есть, но самих выходов в месте, указанном на схеме, нет. Не знал бы, что понимание вообще бывает, было бы проще.

*

Понимание как правило не достигается какой-то одной пронизывающей мыслью. Даже пусть несколькими мыслями. Понимание того, что нужно понять, как-то проступает, если накидывается текстовое полотно, с целым набором мыслей, образов, заметок, нюансов, еще чего-то вроде как отвлеченного...

Понимание проявляется – как впечатление от всего текста.

Думаешь, что это понимание. Ну, какое-то понимание появляется.

Бывает, и целого текста недостаточно, чтобы что-то понять.

И другого пути для понимания нет. Человеческое мышление так устроено. Мысль всегда линеарна, а понимание трехмерно.

*

Можно и так на это посмотреть.

Не желают жить в подлинной и полной реальности. Все что-то выдумывают! Желают понимать! Хотят жить в понимаемой реальности. И своим пониманием ее искажают, упрощают, примитивизируют. Выдумывают понимаемую реальность.

*

Эти попытки в этой жизни хоть как-то приблизиться к пониманию...

Надо «объясниться положительней» - как говорится в старых романах.

Но как это сделать с помощью такого достаточно грубого инструмента как слова?

Как что-то сказать о этом мире, не утратив трепетности полусмысла-полуощущения – того, с чего обычно начинается зарождение понимания?

*

Бывает, что глупо все понимать. Понимание и формулирование своего понимания.

Внешним образом - вроде как от умности, но вот родилось на свет понимание в виде законченной фразы, и понимание это оказывается глупее глупого, тупого, не умеющего двух слов связать.

Пусть и не умеющего - но и застрахованного своим неумением от глупости такого сорта.

 

 

О праздниках.

«Праздники невыгодны. А это самый невыгодный праздник».

 

 

Внутрь.

Наливают. Внутрь. Примерно одно и то же. По формуле так точно одно и то же. В мировом масштабе. От полюса до полюса. И запах пробивающийся сквозь любое качество, и обжигающий вкус на языке для всех одинаковы. В миллиардах глоток, желудков, голов, печеней… И послевкусие сходное. Так устроен мир.

 

 

Неприятное.

Что-то неприятное. Оно долго находится в переживании. Как в переваривании. В переработке. Это бесплодное занятие.

 Неприятное снимается, только когда жизнь начинает двигаться дальше. Оно стирается, бледнеет или замещается новым неприятным.

 

 

Смешно и жалко.

Обстоятельства.

Достоинство тоже смешно. Вернее оно только и смешно.

Отсутствие достоинства - жалко. А достоинство смешно.

Все или смешно или жалко.

 

 

Несомненность.

Волшебников нет, а волшебные слова есть.

 

 

Чувства.

Сексуальное чувство и любовь. Как известно, две большие разницы. Любви учатся, когда сексуальные чувства нужно скрывать. В детстве. Учатся любви. Обнаруживают ее в мире. Нащупывают ее возможность и необходимость.

Потом взамен всему этому является всеподавляющее сексуальное чувство.

 

 

Походка.

Учится ходить так же быстро. Имитирует ритм, темп, особенности походки двух девиц, идущих впереди.

Получается! Как ни странно. Легко! Не отстает. Даже может и обогнать. Тогда как, если переходил на обычный свой шаг, расстояние сразу увеличивалось. Неужели дело в походке!

Надо чуть раскачиваться, будто слегка подпружинен, вовремя учитывать неровности раздолбанного асфальта и забывать, у какой ноги обычно болит колено.

 

 

«Не умный».

*

Можно ли, как Форест Гамп, быть способным понимать свою «неумность»? Он боялся, что сын в этом смысле окажется похожим на него. Может быть, это кинематографические выдумки? Ведь если ты уже стесняешься своей глупости, осознаешь ее, то это уже нельзя назвать глупостью, это что-то другое.

Может быть, правильное название - «не умный»? Ну, так это же можно сказать и большинстве людей.

*

Упрощенные – по уму – представления о мире.

Вернее, упрощенное – по уму - воспроизведение представлений о мире. Большей сложности в воспроизведении добиться от себя не можешь – мозгов не хватает.

Так проще. Не запутаешься.

 

Смешное.

- Помнишь?

Кинематограф. Три скамейки.

Сантиментальная горячка.

Аристократка и богачка

в сетях соперницы-злодейки...

- Смешно.

- Правда! Смех вырывается. Идешь, идешь... По дороге. И как вспомнишь!

- И часто?

- Что?

- Он вырывается?

- В том-то и дело что не часто. А вдруг. Обычно как-то не так. Хотя ОМ написал, действительно, смешные стихи.

- Ну и что?

- Может быть, просто приходит время вырваться смеху. Смеховая потребность души. Может быть, таковая существует?

- Как там дальше? «...самоотверженно как брата любила лейтенанта флота»?

 

 

Впечатления.

Впечатления в конце концов сминаются. Происходит как с осадочными породами. Они оседают на дно, накапливаются, спрессовываются. В сплошную массу. Не разберешь чего.

 

 

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться: