СЛИШКОМ ОГРОМНЫЕ ДЛЯ КРАХА

 

Если перефразировать выражение великого военного лидера военного времени, то в финансовой области никогда так мало заемщиков не были так много должны такому большому числу кредиторов. И можно добавить, все это случилось при практическом отсутствии реальных реформ.

Мсрвин Кинг, управляющий Bank of England,

20 октября 2009 года¹

 

13 октября 2008 года, когда цены на акции рухнули, а краткосрочные перспективы выживания были туманными и вызывали сомнения, главы девяти крупнейших банков — Bank of America, Bank of New York Mellon, Citigroup, Goldman Sachs, JPMorgan Chase, Merrill Lynch, Morgan Stanley, State Street и Wells Fargo — прибыли в Министерство финансов для встречи с Генри Полсоном, его руководителем*. Каждому из приглашенных банкиров был дан лист с условиями соглашения о продаже акций правительству, и Полсон заявил, что его надо подписать².

Происходившее могло показаться поглощением финансового сектора правительством — переходом долей девяти крупнейших банков в руки власти. А учитывая то, что стояло в то время на кону — почти полное замораживание кредитных рынков, обрушение фондового рынка, потенциальный крах этих и еще большего числа банков, — этот вариант не казался слишком надуманным. Но фактически самым замечательным в этой встрече было то, что вовсе не правительство было инициатором этого шага, предназначенного для защиты финансовой системы США и, как следствие, всей мировой экономики. Поэтому на этой встрече можно было услышать и такой привлекающий внимание вывод, как «Это очень дешевый капитал! », который в самом начале озвучил Викрам Пандит, главный исполнительный директор Citigroup³. Для банкиров это была настолько хорошая сделка, что Джон Мак, главный исполнительный директор Morgan Stanley, немедленно подписал предложенное ему соглашение, даже не проконсультировавшись со своим советом директоров⁴.

 

* Представители девяти упомянутых банков также участвовали и во встрече 27 марта 2009 года, о которой рассказывалось во введении к этой книге. На ней не было Merrill Lynch, который за этот период приобрел Bank of America.

 

В то время, конечно, лишь немногие специалисты считали, что правительство должно сидеть сложа руки, не вмешиваться и оставить финансовый сектор на произвол судьбы, даже если он вообще рухнет. Но одновременно мало кто ожидал, что Полсон, председатель Федеральной резервной системы Бен Бернанке и Тим Гайтнер, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, займутся спасением банков на таких щедрых условиях. Сделка, совершенная 13 октября, была структурирована как приобретение привилегированных акций, что фактически означало, что Министерство финансов дает взаймы деньги банкам первоначально под 5 процентов годовых (по ставке, которую нельзя найти на рынке), которые на самом деле никогда не должны были быть погашены⁵. (Министерство финансов также получило опционы на покупку небольшого количества простых акций по заранее оговоренной цене.) Эти покупки теоретически означали, что в настоящее время правительству принадлежит часть банков, но Министерство финансов пообещало, что оно не будет вмешиваться в управление банками и не будет голосовать при выборах членов их советов директоров*. Такой вариант был почти эквивалентен получению бесплатных денег.

Почему же эта сделка оказалась такой сладкой для банкиров? Хотя банки большую часть своих денег занимают, всем банкам нужен капитал — деньги, которые у них не могут затребовать обратно кредиторы. Капитал служит в качестве буфера, помогающего банку не стать неплатежеспособным в трудные времена, когда его активы падают в цене. В хорошие времена, когда капитал легко доступен, банки предпочитают занимать как можно больше, чтобы максимизировать свою прибыль, сохраняя при этом низким уровень своего капитала, но в плохие времена, как в октябре 2008 года, когда банки больше всего нуждались в дополнительном капитале, он стоил им максимально дорого: разве есть такие, кто готов инвестировать в банк, который может на следующий день рухнуть?

Но, как признал Пандит, правительство предоставило банкам дешевый капитал, К примеру, Уоррен Баффет до этого инвестировал в Goldman Sachs под 10 процентов. (Баффет также получил больше опционов, чем Министерство финансов и с более высоким дисконтом от текущей рыночной цены.) Если очень коротко подытожить то, что произошло, то Полсон, который в прошлом был главным исполнительным директором Goldman Sachs, направил фактически бесплатные деньги своим бывшим коллегам. Филипп Суогел, в то время помощник министра финансов, позже писал: «Случившееся тогда было прямой противоположностью действий «клана Сопрано»: в данном случае была не угроза, с которой выступила одна сторона, чтобы запугать банки, а, наоборот, предложение настолько привлекательной сделки, что отказ от ее совершения банками был бы неразумен»⁶.

 

* Правительство имеет право участвовать в выборах директоров только в том случае, если банк шесть раз не выплатит дивиденды.

 

По словам Суогела, правительству пришлось предложить такие привлекательные условия, поскольку оно не могло заставить банки согласиться инвестировать хотя бы какие-то средства, и к тому же утверждения некоторых банкиров, что они не нуждаются в капитале, который им может предоставить правительство, были правдивыми⁷. Однако у правительства было несколько сильных козырей, которыми оно могло бы воспользоваться при ведении переговоров с банками: его полномочия по регулированию, возможность прибегнуть к угрозе отказать банкам спасать их в будущем, если они окажутся в тяжелом положении, а также тот факт, что некоторые банки рискуют не получить денег, в то время как их конкурентам они будут предоставлены. И правительственные чиновники, участвовавшие в той сделке, полностью понимали сильные стороны своей позиции. В ходе встречи Полсон в ответ на одно возражение, сказал: «Здесь присутствует ваш регулятор, — имея в виду директора Управления контролера денежного обращения и председателя Федеральной корпорации страхования депозитов. — И вы можете завтра получить извещение о том, что у вас недостаточно высокий уровень капитала и что вы не сможете собрать нужные вам деньги на частных рынках»⁸.

Щедрость правительства не ограничилась только выдачей капитала под низкие процентные ставки. На встрече 13 октября чиновники также сообщили банкирам, что правительство начнет гарантировать долговые обязательства, выдаваемые банками, что позволит им собрать деньги за счет продажи облигаций частным инвесторам, так как те теперь знают, что защитой их инвестиций займутся власти. В совокупности эти две меры стали необыкновенным подарком правительства, врученным финансовому сектору за счет налогоплательщиков.

В то время, когда Lehman Brothers стал банкротом, Bear Stearns и Merrill Lynch были проданы, a Goldman Sachs и Morgan Stanley для обеспечения более безопасного состояния поменяли свой статус и стали банковскими холдинговыми компаниями (что позволило им получить более широкий доступ к кредитованию Федеральной резервной системой в чрезвычайных условиях), многие наблюдатели считали, что этот финансовый кризис свидетельствует о кончине Уолл-стрит. Для когда-то «Властелина Вселенной» ситуация, когда ему пришлось взять деньги у государства, была унизительной и била по его самолюбию. Даже после создания подушки безопасности, появившейся благодаря крупным субсидиям правительства, банки, казалось, вряд ли смогут вернуться к доминирующему положению, которое они занимали в период бума. Ведущая деловая газета Америки сделала свое название частью заголовка книги «Руководство The Wall Street Journal по окончании существования Уолл-стрит в том виде, в котором мы ее знаем»⁹. Еще одна эпоха, повидимому, подошла к концу.

Однако сегодня ясно, что никакой кончины Уолл-стрит не произошло. Хотя некоторые легендарные учреждения исчезли, выжившие стали еще крупнее, прибыльнее и даже мощнее. Расплывчатые ожидания, что правительство выручит крупнейшие финансовые учреждения в случае необходимости, стали официальной политикой. Связи между Уолл-стрит и Вашингтоном стали еще более прочными. Демократическая администрация сделала все от нее зависящее для восстановления частного финансового сектора, получающего прибыль. Сторонний наблюдатель мог бы подумать (ему это позволительно), что Вашингтон ведет себя так же, как правительства в странах с развивающимся рынком в 1990-х годах, которые использовали государственные ресурсы для защиты нескольких крупных банков с прочными политическими связями. Было ли это сделано из-за захвата финансистами власти или обусловлено объективной экономической политикой, все равно итог был очевидным: в результате финансового кризиса Уоллстрит стала еще сильнее.

 

Историю финансового кризиса 2007—2009 годов рассказывали уже много раз¹⁰. Политики, экономисты и комментаторы указали при этом на многие причины и факторы, вызвавшие этот крах, начиная от «избыточно высокого сбережения» в Китае до вылезания наружу глубинных свойств человеческой психологии¹¹. Но при этом мало кто отрицает, что главнейшую роль в создании кризиса сыграла американская финансовая система, которая надувала пузырь активов при помощи дешевого кредитования, изготовления в колоссальном количестве сложных и потенциально токсичных ценных бумаг, которые к тому же для получения максимальной прибыли использовались с привлечением заемных средств, и явный перекос в сторону краткосрочного финансирования. Даже если верна теория (популярная у американцев), что поток дешевых денег в США, приведший к избыточным заимствованиям и надуванию жилищного пузыря, пришел из Китая, где возникли избыточные сбережения, все равно эти деньги должны были проходить через американскую финансовую систему, которая феноменально плохо выполнила свою работу по их эффективному распределению.

Такая система стала возможной благодаря росту финансового сектора в течение последних трех десятилетий. Члены вашингтонского истеблишмента прониклись видением Уолл-стрит, в котором ставка делалась на свободно перемещаемые капиталы и беспрепятственно осуществляемые финансовые инновации. Не зависимо от того, действительно ли эти политики верили в такое видение или были просто циниками, стремившимися получить максимальную отдачу от своего участия в проводившейся кампании или повысить потенциал своих будущих доходов, они помогали крупным банкам: ослабляли регулирующие правила, отказывались применять на практике действующие регулирующие нормы или игнорировали новые рынки, что позволяло тем действовать без регулирования. Именно поэтому создателям ипотечных продуктов разрешили предоставлять займы, размеры которых со временем становились все больше и больше, из-за чего погашать их заемщикам становилось все труднее и труднее. Именно поэтому ипотечные кредиты можно было упаковывать в виде ценных бумаг с замаскированным присущим им риском. Именно поэтому банки могли прятать эти ценные бумаги при помощи приемов забалансового учета и притворяться, что они не владеют ими. Именно поэтому они могли пользоваться изощренными моделями риска, в которых утверждалось, что с этими ценными бумагами ничего неправильного произойти не может. Именно поэтому те же ценные бумаги потом участвовали в других сделках на триллионы долларов. Именно поэтому в конечном счете активы стоимостью в триллионы долларов оказались опасно расположенными в верхней части пузыря задолженности.

В 2006 году, когда этот пузырь стал сдуваться, цены на жилье начали падать, после чего заемщики, которые теперь не могли рефинансировать свои ипотечные кредиты, стали объявлять о своей неплатежеспособности, причем их число динамично росло. В 2007 году, когда растущая доля неплатежеспособных заемщиков привела к резкому падению цен на ценные бумаги, обеспеченные пулом ипотек, и облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (СDО), гора активов, в основе которых лежала стоимость жилья, начала обрушаться. В 2008-м возникшая из-за этого лавина почти накрыла всю глобальную финансовую систему. Главные политики из системы власти предприняли огромные усилия по спасению финансовой системы. Но меры, к которым они прибегли, в конечном счете показали, насколько Вашингтону важно иметь собственное мировоззрение, и подтвердили, что крупные, склонные к риску банки имеют решающее значение для нашей экономики и нашего образа жизни.

 

 

НА КРАЮ ОБРЫВА

 

Финансовый кризис проявил себя, помимо прочего, и в виде все более пугающих эпизодов, случившихся на Уолл-стрит. Каждый из них вызвал беспокойство в Вашингтоне. Но три человека, доминировавшие в те годы в экономической политике до конца деятельности администрации Буша, Полсон, Бернанке и Гайтнер, надеялись, что все-таки удастся избежать прямого вмешательства государства, и предпочитали вариант амортизирующего устройства, смягчающего падение, для создания которого они использовали повышение ликвидности и низкие процентные ставки. И только в 2008 году они признали, что имеют дело с коллапсирующим долговым пузырем, похожим на тот, который был в странах с развивающимся рынком, когда там в 1990-х годах разразился кризис, и признали, что нужен сценарий, предусматривающий более жесткие меры.

Проблемы наглядно проявили себя летом 2007 года, когда возникли трудности сначала у Bear Stearns, а затем у BNP Paribas с внутренними хедж-фондами, которые инвестировали значительные средства в субстандартные ипотечные кредиты. Появление этой информации заставило инвесторов серьезно задуматься о том, в каких еще многочисленных фондах могут быть заложены бомбы с уже включенным часовым механизмом. Федеральная резервная система ответила на эти опасения дополнительной ликвидностью, снижением учетной ставки и ставки по федеральным фондам*, что было сделано в попытке стимулировать кредитование и предотвратить ограничение кредита.

Однако страхи только росли, так как инвесторов стали беспокоить финансовые организации, занимающиеся структурными инвестициями (SIV), которые в больших количествах создали многие банки с целью получения прибыли от структурированных ценных бумаг, таким образом минимизируя требуемый от них капитал. Когда усилились слухи о том, что SIV либо станут банкротами, либо заразят своей болезнью балансовые отчеты своих банков-спонсоров, правительство попыталось провести закулисную сделку с привлечением денежных средств из частных банков. Считалось, что SIY столкнулись лишь с кризисом краткосрочной ликвидности: если им предоставить время, они восстановят стоимость своих активов, и поэтому банки, имеющие много денег, могут безопасно их купить. В октябре 2007 года по настоянию Министерства финансов несколько крупных банков объявили о создании фонда MLEC (от Master Liquidity Enhancement Conduit), название которого можно перевести как «главный канал насыщения ликвидностью», предназначенного для покупки ценных бумаг на сумму в несколько сотен миллиардов долларов у неблагополучных SIV. Однако в декабре эта идея без всякого шума сошла на нет. Скорее всего, банки поняли, что использование их собственных денег на спасение своих же SIV или, как некоторые подозревали, объединения денег многих банков для спасения SIV, принадлежащих Citigroup, не является удачным решением.

 

* Учетная ставка — ставка, по которой банки могут занимать деньги непосредственно у Федеральной резервной системы; ставка по федеральным фондам — ставка, по которой банки занимают деньги друг у друга в варианте овернайт.

 

Неудача с MLEC подтвердила, что крупные банки могут столкнуться не только с простым кризисом ликвидности и что им, возможно, потребуется больше капитала. На данный момент такой капитал по-прежнему были готовы предоставить суверенные фонды благосостояния (инвестиционные фонды, принадлежащие другим странам). В период с октября 2007 по январь 2008 года CITIC (Китай) обязался инвестировать в Bear Stearns, a Abu Dhabi Investment Authority и инвестиционная группа правительства Сингапура уже инвестировала в Citigroup, China Investment Corporation вложила средства в Morgan Stanley, a Temasek (Сингапур), Korean Investment Corporation и Kuwait Investment Authority — в Merrill Lynch¹². Но когда банкам в следующий раз потребуется капитал, получить его будет гораздо труднее.

Следующая буря разразилась в марте 2008, после краха Bear Stearns, в то время считавшегося самым слабым в большой пятерке действующих самостоятельно инвестиционных банков. Bear Stearns рухнул из-за современного варианта массового изъятия банковских вкладов¹³. Если сравнивать положение дел, он гораздо сильнее подвергался риску из-за структурированных ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, чем его конкуренты, и к тому же очень сильно зависел от краткосрочного финансирования — денежных средств, поступающих при очень краткосрочных заимствованиях, большей частью в варианте овернайт¹*. Это означало, что его кредиторы могли отказаться пролонгировать свои кредиты, выдаваемые сегодня с возвратом на следующий день, и вместо этого потребовать возврата своих денег. Если такое произошло бы, у Bear Stearns не было бы никакой возможности это сделать, так как многие из его активов были неликвидными, при срочной продаже структурированных ценных бумаг могли возникнуть сложности, да и сама такая продажа привела бы к значительному снижению их цен. Если некоторые кредиторы решили бы, что такое может произойти, они постарались бы получить свои деньги в первую очередь, что спровоцирует других кредиторов сделать то же самое и приведет к массовому изъятию банковских вкладов, так как никто не захочет быть последним в очереди на получение своих денег.

Все банки в этом отношении являются потенциально уязвимыми, так как они берут взаймы на короткий срок, а кредитуют на длительный срок, то есть занимают деньги, которые обещают вернуть по запросу, без заблаговременного предупреждения (депозиты), и дают взаймы на длительный период времени (ипотечные кредиты). Классической характеристикой финансового кризиса во всем мире, особенно на развивающихся рынках, является стремление кредиторов получить свои деньги первыми. В Соединенных Штатах с 1930-х годов страхование вкладов в целом позволило не допускать массовых изъятий депозитов вкладчиками, но это страхование не распространяется на деньги учреждений, выдающих кредит овернайт Bear Stearns, и хедж-фондов, которые разместили свои ценные бумаги в этом инвестиционном банке.

В начале марта появились слухи, что Bear Stearns оказался в тяжелом положении. Когда нервные кредиторы и клиенты хедж- фондов стали сокращать свои вложения в этот банк, из-за чего его наличные средства быстро закончились, эти слухи быстро стали самосбывающимися. Министерство финансов и ФРС столкнулись с перспективой банкротства крупного инвестиционного банка, что приведет к замораживанию его активов арбитражным судом на несколько месяцев, а то и лет и оставит его кредиторов и контрагентов без доступа к своим деньгам. Сначала ФРС попыталась одолжить Bear деньги через посредничество JP Morgan Chase (как инвестиционный банк Bear Stearns не имел права получать кредиты непосредственно от ФРС). Когда этот вариант не удался из-за недоверия сторон, Полсон, Бернанке и Гайтнер организовали продажу Bear тому же JP Morgan за ничтожные 2 доллара за акцию. Но даже при этой цене JP Morgan отказывался от этой сделки без поддержки правительства, и поэтому федеральный резервный банк Нью-Йорка согласился взять на себя все убытки в размере 30 миллиардов долларов по неликвидным ценным бумагам Bear Stearns.

Условия этой сделки вскоре были пересмотрены, цена одной акции повысилась до 10 долларов, JP Morgan теперь был готов внести первый миллиард долларов убытков в общий пул в сумме 30 миллиардов долларов, который был размещен в специализированном фонде под названием Maiden Lane¹⁵. Этот вариант был удачей и для всего JP Morgan, который платил за Bear Stearns примерно столько же, сколько стоило его здание¹⁶, и для его генерального директора Джейми Даймона, который, так уж случайно оказалось, был членом совета директоров федерального резервного банка Нью-Йорка. В тот день, когда было объявлено об этом приобретении, в надежде не допустить, чтобы остальные действующие самостоятельно инвестиционные банки не постигла та же учесть, что и Bear Stearns, ФРС также объявила о разработке программы кредитования первичных дилеров (Primary Dealer Credit Facility), позволяющей инвестиционным банкам впервые занимать деньги непосредственно у ФРС¹⁷. Это позволило правительству гораздо шире натянуть сеть безопасности для банковской системы.

 

Но с ускорением падения цен на жилье финансовая эпидемия продолжала распространяться все шире и шире. Из-за сложного способа создания облигаций, обеспеченных долговыми обязательствами (CDOs), и других структурированных ценных бумаг, снижающиеся цены на жилье и увеличение числа неплатежеспособных граждан оказывали непропорционально сильное влияние на многие такие ценные бумаги, которые упали в цене на 50 процентов и более*. Например, в июле 2008 года Merrill Lynch продал портфель CDOs номинальной стоимостью 30, 6 миллиарда долларов инвестиционной компании Lone Star Funds всего за 6, 7 миллиарда долларов, то есть за 22 цента на доллар, и при этом даже дал Lone Star взаймы 5 миллиардов долларов, чтобы совершить эту сделку¹⁸.

Никто не знал, сколько таких токсичных активов указано в балансовых отчетах крупных банков или какими будут убытки, если эти активы придется продать. Каждый квартал банки осуществляли крупные списания, сокращая бухгалтерскую стоимость этих активов, чтобы учесть снижение их качества*. В 2007 году Citigroup списал свои активы в размере 29 миллиардов долларов, Merrill Lynch — 25 миллиардов долларов, Lehman — 13 миллиардов долларов, Bank of America— 12 миллиардов долларов, Morgan Stanley— 10 миллиардов долл¹⁹. Но никто не знал, происходили ли эти списания до уровня фактической стоимости активов или нет и как долго эти списания будут продолжаться. В 2008 году Citigroup списала свои активы еще на 63 миллиарда долларов, Merrill — 39 миллиардов долларов, Bank of America — 29 миллиардов долларов, Lehman — 14 миллиардов долларов, JPMorgan Chase — 10 миллиардов долларов, Morgan Stanley — 10 миллиардов долларов. Все больше распространялись подозрения, что, если банки были бы вынуждены признать, на сколько действительно снижалась стоимость их активов, некоторые крупные банки могли бы оказаться неплатежеспособными

Следующими крупными учреждениями, оказавшимися под повышенным давлением, стали Fannie Мае и Freddie Mac, хотя и частные, но финансируемые правительством организации (GSEs), которые обеспечивали поддержку рынку жилья. Хотя Fannie и Freddie сравнительно поздно занялись сделками с субстандартными ипотечными кредитами, их балансовые отчеты свидетельствовали об их значительной зависимости от рынка жилья, и поэтому падающие цены на жилье проделали большие дыры в их балансовых отчетах и даже стали угрожать их существованию. Это напугало рынок жилья, который вряд ли продолжил бы функционировать без гарантий Fannie и Freddie.

 

* Из всего пула ипотек или ценных бумаг, обеспеченных пулом ипотек, которые вошли в состав CDO, первыми пострадали младшие транши CDO, и поэтому коэффициент неплатежеспособности всего в 6 процентов мог означать, что обесценился весь транш ценных бумаг CDO. Хотя секьюритизация распределяет риски среди многих инвесторов, она также приводит и к тому, что риски концентрируются в младших траншах.

 

** Считается, что балансовый отчет банка отражает стоимость его активов; списание является снижением зафиксированной стоимости активов. На практике правила о том, какими стоимостями пользоваться при оценке активов, могут меняться в зависимости от многих факторов. Только некоторые активы должны фиксироваться «в текущих рыночных ценах», то есть их стоимости должны быть скорректированы с учетом текущих рыночных цен.

 

Такое положение дел испугало и правительства других стран, прежде всего Китая, которые на сотни миллиардов долларов купили облигации Fannie и Freddie и рассчитывали, что правительство США защитит их от неплатежеспособности.

В июле 2008 года Полсон попросил разрешения поддержать Fannie и Freddie деньгами налогоплательщиков и получил его, так как он заявил, что это единственный способ, чтобы остановить панику. «Если у вас есть базука и люди знают, что она у вас есть, вам, может быть, не придется ею воспользоваться», — сказал он в то время²⁰. Но этого было недостаточно. 7 сентября Fannie и Freddie были переданы государству, и над ними было установлено внешнее управление, эквивалентное внешнему управлению при банкротстве²¹. Правительство обещало, что организации типа GSE продолжат функционировать, и в обмен на это получило контрольный пакет их акций и право управления. Акционеры потеряли большую часть своих денег, а руководители были заменены. По сути, федеральное правительство взяло под свое управление эти два столпа финансовой системы из-за того, что они были слишком огромными, чтобы потерпеть крах. Реакция на эти действия в целом была положительной, а критические замечания отчасти объяснялись тем, что никто не хотел защищать квазичастный, квази- государственный статус GSE. Другие финансовые учреждения уже давно жаловались на то несправедливое преимущество, которым пользовались Fannie и Freddie благодаря своим тесным отношениям с правительством, позволявшим им дешевле занимать деньги.

В итоге этот шаг властей стал последней операцией спасения, с которой все согласились. Чтобы его сделать, Полсону, Бернанке и Гайтнеру потребовалась ровно одна неделя.

До сентября в основном государственной поддержкой занималась Федеральная резервная система, которая предоставляла ее в рамках новых программ кредитования (гарантии активов Bear Stearns были структурированы в виде займа) и используя более низкие процентные ставки. Действуя в качестве кредитора последней инстанции, ФРС надеялась выйти из бума в варианте «мягкой посадки», то есть добиться той цели, которую основатели ФРС сформулировали еще в 1913 году. Однако в ходе ее реализации эта стратегия приближалась к своим пределам, из-за чего Полсону, Бернанке и Гайтнеру пришлось выбирать между позволением свободному рынку следовать своим курсом и в конце концов закончить финансовой и экономической катастрофой, с одной стороны, и разработкой масштабного вмешательства государства в деятельность финансовой системы. Условия этого вмешательства покажут, насколько длительным уже является влияние и сила идеологии Уолл-стрит, считавшей, что крупные частные, действующие в режиме небольшого регулирования финансовые институты являются для Америки благом.

Главным фактором снова стал крах инвестиционного банка — Lehman Brothers, на этот раз самого небольшого из четырех крупных действующих самостоятельно инвестиционных банков. Как и в ситуации с Bear Stearns, появились слухи, что Lehman не хватает наличных средств, и эти слухи быстро стали самосбывающимися. В течение всех выходных, 13—14 сентября, правительство обдумывало, кто мог бы стать покупателем в этом случае. Но на этот раз Полсон и Гайтнер дали понять, что они не хотят вмешиваться при помощи денег налогоплательщиков. Полсон жаловался: «Меня называют господин Спасение. Но я не могу все время выступать в этом качестве». Более осмотрительный, Гайтнер в этой ситуации заявил: «Нет никакой политической воли, позволяющей прибегнуть к федеральному спасению»²². В ночь на субботу, зная, что средства из федерального бюджета не будут выделены, Джейми Даймон сказал своим подчиненным из JPMorgan Chase: «Мы только что врезались в айсберг. Корабль заполняется водой, хотя музыка все еще играет. Спасательных шлюпок на всех не хватит. Кому-то придется умереть»²³. Когда план Barclays приобрести Lehman в воскресенье провалился, рано утром в понедельник пришлось перейти к резервному плану, который предусматривал банкротство.

Полсон, Бернанке и Гайтнер отказались организовать масштабные спасательные работы, которые потребовали бы огромного кредита от ФРС с гарантированными притязаниями на большую часть активов банка. (Эти руководители все еще утверждали, что у них нет правовых полномочий, чтобы спасти Lehman, так как этот банк не имеет достаточного залога, который мог бы стать обеспечением при получении чрезвычайного кредита от ФРС, но этот аргумент появился лишь через несколько недель.) Они надеялись, что с марта, когда Bear Stearns оказался в чрезвычайном положении, финансовые учреждения подготовятся к возможному краху Lehman. Выступая в конгрессе, Бернанке заявил: «[Мы] полагали, что у инвесторов и контрагентов было время, чтобы принять меры предосторожности»²⁴. К сожалению, эти учреждения усвоили совсем другой — противоположный — урок: они решили, что правительство не позволит Lehman рухнуть. Вот что пишет Эндрю Росс Соркин, рассказывая о днях накануне банкротства Lehman: «Большинство людей на Уолл-стрит... думали, что правительство вмешается и не допустит неудачи [Lehman] »²⁵. Финансовый сектор предполагал, что и в этом случае он сможет получить свой кусок пирога и его съесть, что правительство предоставит ему неограниченную лицензию на получение денег в период бума, а при спаде оградит его от убытков. Однако оказалось, что правительство не располагает ресурсами, достаточными для защиты всех крупных банков. На этот раз ограниченным ресурсом стал политический капитал, необходимый для спасения еще одного банка в условиях критики действий правительства со стороны конгресса и общественности.

Банкротство Lehman вызвало цепную реакцию, круги от которой пошли по всем финансовым рынкам. Так, все три основных рейтинговых агентства снизили рейтинг American International Group, которая к тому времени уже испытывала трудности из-за последствий своих сделок с деривативами, что могло вызвать запросы заинтересованных лиц о достаточности обеспечения, а это, в свою очередь, грозило привести к банкротству*. Во вторник после продолжающей снижаться стоимости обеспечения, вызванного крахом Lehman, пришлось вмешаться Федеральной резервной системе и предоставить кредитную линию AIG на 85 миллиардов долларов, чтобы удержать ее на плаву, так как ФРС опасалась, что если эта крупная страховая компания объявит дефолт по своим сотням миллиардов долларов в кредитных дефолтных свопах, ее контрагенты понесут огромные убытки или по крайней мере страх возникновения таких потерь остановит работу финансовых рынков.

Также во вторник Reserve Primary Fund, один из крупнейших фондов денежного рынка, объявил о «ломке бакса» (термин break the buck означает, что цена акции опустилась ниже 1 доллара. — Прим. перев.), что случилось из-за его убытков по долговым обязательствам Lehman, и поэтому он не может вернуть один доллар за каждый доллар, вложенный инвесторами. В результате из фондов денежного рынка деньги стали уходить потоком, что заставило Министерство финансов создать новую программу по страхованию этих средств. Бегство денег из фондов денежного рынка обнулило спрос на коммерческие бумаги, используемые корпорациями для управления своими наличными средствами, что привело к повышению угрозы того, что крупные корпорации могут оказаться без наличных, необходимых для выплаты заработной платы. Это заставило ФРС разработать программу покупки коммерческих бумаг у выпустивших их корпораций, то есть фактически кредитовать деньги не только банкам, но и непосредственно нефинансовым компаниям.

Когда инвесторы поняли, что любое финансовое учреждение может стать жертвой массового изъятия банковских вкладов, банки, которые в значительной степени зависели от краткосрочного финансирования, столкнулись с высыханием своих источников наличных денежных средств, после чего их трудности усилились.

*Контракты AIG по деривативам предоставляли ее контрагентам право требовать обеспечения для их защиты от возможности того, что AIG окажется не в состоянии выполнять эти контракты. Со снижением кредитного рейтинга AIG сумма залога, которую могли потребовать контрагенты, возрастала.

 

К примеру, когда вкладчики Washington Mutual забрали из него свои деньги, он рухнул, что привело к крупнейшей банковской катастрофе за всю историю США, a Wachovia, также оказавшаяся на грани краха, была приобретена Wells Fargo. Отчаянно пытаясь сохранить остававшиеся у них наличные, банки прекратили кредитование. Деньги, по существу, стали перемещаться только в одном направлении, в сторону американских казначейских векселей, считавшихся самой безопасной из всех инвестиций, и оставались там. Никто больше не мог получить никакого кредита, а без кредита финансовая система не может функционировать.

В четверг 18 сентября на американской политической сцене произошел взрыв — в страну пришел финансовый кризис. Полсон и Бернанке отправились в конгресс просить 700 миллиардов долларов на выкуп токсичных ценных бумаг. Трехстраничное по объему и противоречивое по содержанию резюме их предложения предусматривало предоставление министру финансов практически неограниченной власти по использованию денег по своему усмотрению. Конгресс на это ответил принятием чрезвычайного закона «Об экономической стабилизации» (Emergency Economic Stabilization Act), но до 3 октября, когда авторы этого законопроекта потерпели первое поражение в палате представителей, что вызвало массовое изъятие вкладов на фондовом рынке, реальных мер не предпринималось. Основное положение этого закона, программа по спасению проблемных активов (TARP), предусматривало выделение Министерству финансов 700 миллиардов долларов на покупку «проблемных активов» у финансовых учреждений.

На встрече в Министерстве финансов, состоявшейся 13 октября, с рассказа о которой начинается эта глава, девяти крупнейшим банкам было выделено 125 миллиардов долларов из тех денег, которые были предусмотрены на выполнение программы TARP. Помимо инвестиций в более мелкие банки еще 40 миллиардов долларов было направлено в Citigroup и Bank of America, два из первоначальных девяти банков, которых спасали в ходе последующих операций; еще больше денег TARP было использовано для финансирования гарантий Федеральной резервной системы, выдаваемых на токсичные активы, которые принадлежали этим двум банкам, а 70 миллиардов долларов были инвестированы в AIG, чтобы эта страховая компания смогла выплатить по кредитной линии от ФРС²⁶. Кроме того, FDIC пообещало застраховать до 1, 5 триллиона долларов новых долговых банковских обязательств, а Федеральная резервная система пообещала выделить триллионы долларов на выполнение постоянно расширяющегося списка программ ликвидности, предназначенных для накачивания финансовой системы дешевыми деньгами, в первую очередь Term Auction Facility, Term AssetBacked Securities Loan Facility, Money Market Investor Funding Facility, Asset-Backed Commercial Paper Money Market Mutual Fund Liquidity Facility и т.д.

Никогда прежде так много денег налогоплательщиков не выделялось на спасение отрасли от последствий, возникших из-за ее же ошибок. Печальная ирония происходившего заключалась в том, что эти деньги пошли в отрасль, которая на протяжении десятилетий заявляла о том, что не нужно никакого вмешательства властей в ее деятельность и что она сама сможет лучше всего заниматься регулированием. При этом стоит зспомнить и о группе политиков, которые согласились с мнением отрасли, что правительство должно играть незначительную роль в деятельности финансового сектора, и просмотрели, как там на самом деле развивались события.

ДЕНЬГИ ДРУГИХ ЛЮДЕЙ

 

Хотя этот финансовый кризис был похож на предыдущие²⁷, особенно на те, которые бывали на развивающихся рынках, по своей сложности и масштабам он был уникальным. Поэтому энергичные ответные действия правительства были необходимы и оправданны, особенно после банкротства ЬеЬтап. Учитывая силу паники, возникшей на финансовых рынках, вполне возможным сценарием развития событий был вариант, при котором внезапное прекращение кредитования в сочетании с быстрым сокращением кредитного плеча у финансовых учреждений и корпораций во всем мире могло привести ко второй Великой депрессии. Однако в каждый момент времени у правительства был выбор, как ему реагировать на кризис. Чтобы понять характер действий, осуществляемых властями, необходимо разобраться в том, а какие варианты были вообще им доступны.

Основная проблема заключалась в том, что в беде оказались самые разные финансовые учреждения. Непосредственную угрозу представляло массовое изъятие вкладов, происходящее под влиянием паники, хотя на самом деле базовой проблемой, лежащей в основе такого возможного развития событий, были токсичные ценные бумаги, принадлежащие банкам, цена на которые рухнула. Если банкам пришлось бы избавляться от этих активов по их текущим рыночным ценам, то они рисковали бы стать неплатежеспособными. Если очень коротко подытожить происходившее тогда, банкам требовалось либо больше наличных, либо дополнительно страховать свои активы от дальнейшего снижения цены. В целом правительство могло выбирать в диапазоне между этими двумя основными вариантами.

Первым был вариант карт-бланша. Правительство как источник потенциально неограниченных денег может помочь финансовым учреждениям удержаться на плаву и предотвратить системный коллапс, для чего ему достаточно лишь предоставить этим учреждениям необходимые им деньги (инвестируя в новый капитал, переплачивая за банковские активы или страхуя эти активы по ценам ниже рыночных). Вторым был вариант поглощения. Правительство могло забрать себе терпящие крах финансовые учреждения и либо очистить их от долгов и затем вернуть частным собственникам, либо их закрыть. Именно этим обычно занимается FDIC с мелкими банками, которые стали неплатежеспособными: она забирает их активы, а затем управляет ими в варианте опеки или продает эти активы другому банку.

По поводу того, есть ли у правительства законные полномочия установить управление над банковскими холдинговыми компаниями, в отличие от их дочерних коммерческих банков, возникли серьезные дебаты. Хотя такое поглощение холдинговых компаний в нормативной схеме не предусматривалось, правительство обладало значительными полномочиями, позволяющими ему диктовать условия поддержки любым проблемным банкам, с одной стороны, потому, что регулирующие органы могли отозвать лицензию у неплатежеспособного банка, а с другой — потому, что правительство было единственным источником финансирования, доступным для банков, оказавшихся на грани краха*. Томас Хениг, президент федерального резервного банка Канзас-Сити, заявил, что правительство могло бы поставить условия предоставления любой финансовой поддержки, в соответствии с которыми оно могло бы ввести внешнее управление над проблемными учреждениями²⁸.

Как при варианте предоставления карт-бланша, так и при сценарии поглощения кто-то должен был взять на себя убытки. Банк по своей сути является кучей денег, которые вкладываются в самые разные активы. Некоторые из этих денег приходят от акционеров банков, остальные заимствуются у вкладчиков и других кредиторов. Если стоимость активов возрастает, банк может вернуть депозиты своим вкладчикам и кредиторам (с процентами), а остальной прирост получат акционеры. Если активы падают в цене, акционеры несут убытки, так как долги банка не меняются; если стоимостьактивов продолжает падать и после того, как акционеры потеряли все свои деньги, начинают нести убытки (происходит их «стрижка») вкладчики (если они не имеют страховки) и кредиторы, потому что в этом случае банк не может заплатить им в полном объеме.

При реализации сценария карт-бланш правительство помогает банку остаться на плаву в его нынешнем виде: руководители сохраняют свою работу, у акционеров остается какая-то часть стоимости, а у кредиторов — вся, и поэтому большую часть потерь при таком варианте приходится нести налогоплательщикам. Вся «прибавка» принадлежит акционерам, из чего следует, что, если банк восстанавливает свою позицию и его активы растут в цене, пожинать плоды такого развития будут акционеры.

 

* В случае General Motors правительство использовало свои возможности, определяемые его позицией единственного источника финансирования, чтобы убрать с должности главного исполнительного директора этой компании Рика Вагонера и диктовать кредиторам условия «стрижки», то еегь поступило так, как оно не вело себя ни с одним крупным коммерческим или инвестиционным банком.

 

При сценарии поглощения, напротив, руководители теряют свои рабочие места, акционеры выводятся, а оставшиеся убытки делятся между налогоплательщиками и кредиторами. (При кризисе «стрижка» кредиторов может быть небольшой, чтобы не породить у них самих тяжелой ситуации.) Поскольку теперь банком владеет правительство, на всю «прибавку», если она будет, могут претендовать налогоплательщики.

Вариант поглощения заключался в тех действиях, которые Министерство финансов под руководством Рубина и Саммерса (а также и Гайтнера как помощника министра финансов, а затем его заместителя по международным делам) настоятельно рекомендовало странам с развивающимся рынком в 1990-х годах. Больные банки, как советовали тогда эти люди, даже в лучшем случае были потенциальным тормозом для экономического восстановления, а в худшем — источником серьезных макроэкономических рисков; когда инвесторы опасаются краха банков страны, они часто отказываются от других своих активов, что приводит к резкому обесцениванию валют этих стран. Даже если этими банками, как обычно бывает, управляют близкие друзья или родственники правящей элиты, им не следует разрешать заниматься своей деятельностью в прежнем виде. Либо их нужно отделить от государственной поддержки, либо они должны быть взяты под контроль и очищены от долгов, что пойдет на благо всей экономики.

После банкротства Lehman стало аксиомой, что больше ни одному крупному финансовому учреждению нельзя разрешить потерпеть крах неконтролируемым образом, способным вызвать панику на рынках. Вопрос заключался, правда, в том, будут ли США следовать тем советам, которые они раздавали десятилетие назад странам, находящимся от них на расстоянии тысяч километров. В конечном итоге, однако, теми, кто будет в любом случае платить за спасение финансового сектора, не получая чего-то существенного взамен, будут налогоплательщики.

В течение всего финансового кризиса основные творцы экономической политики, вначале Полсон, Бернанке и Гайтнер, а затем Гайтнер (как министр финансов), Бернанке и Саммерс (в качестве директора Национального экономического совета), разработали впечатляющий набор схем, предназначенных для укрепления банковской системы. Их усердную работу и творческий подход нельзя ставить под сомнение. Однако общей чертой всех этих схем было то, что они пытались закрыть зияющие дыры в банковских балансах государственными субсидиями, которые были недостаточно хорошо проработаны.

Первоначальной целью ТАRР была покупка токсичных активов у финансовых учреждений. Это должно было оказать оздоровляющее влияние в виде передачи риска от банков, которые задыхались от него, федеральному правительству, которое является достаточно большим и поэтому может принять риск на себя; кроме того, правительство руководствовалось официальной теорией, которая гласила, что банки столкнулись лишь с кризисом ликвидности и что в долгосрочной перспективе правительству, может быть, будет достаточно просто ждать, когда рынок восстановится. Но эта схема столкнулась с фундаментальной проблемой: если Министерство финансов предложило бы заплатить рыночную цену за эти активы, банки отказались бы их продавать, так как в этом случае понесли бы такие большие убытки, которых они не могут себе позволить*; если Министерство финансов заплатило бы достаточно много, чтобы решить проблемы банков, то для этого потребовались бы огромные субсидии в виде денег налогоплательщиков²⁹.

Вместо этого правительство выбрало вариант рекапитализации банков, предоставив им наличные денежные средства в обмен на привилегированные акции (воспользовавшись нечеткими формулировками в законе о программе ТАRР). Эти действия начались после встречи 13 октября. Правительство было вынуждено сделать это из-за рынков, которые не были убеждены в пользе покупки токсичных активов, а также из-за заявлений, сделанных в Великобритании и ряде других европейских стран, что они проведут рекапитализацию своих банков. Размещение государственных денег в некоторых банках является стандартной практикой в странах с развивающимся рынком, к которой прибегают во времена финансовых кризисов, но эти деньги туда обычно поступают в соответствии со строгими условиями, предназначенными для запуска процесса реформ. Однако в Соединенных Штатах эти условия установлены не были. Правительство не настаивало на рыночных ценах своих инвестиций (как это сделал Уоррен Баффет со своим вложением денег в Goldman Sachs), опасаясь, что некоторые банки при таком условии откажутся от участия. Вместо этого правительство, наоборот, «прогнулось», чтобы сделка стала привлекательной для банков, установив для них процентную ставку ниже рыночной и воздержавшись от получения в свою собственность каких-то значительных долей, и поэтому когда положение банков восстановится, всеми выгодами от этого воспользуются не налогоплательщики, а акционеры. В результате такой политики, по данным отчета группы, которую конгресс назначил контролировать выполнение программы ТАRР, на каждые 100 долларов, выделенных Министерством финансов 13 октября на указанной встрече, в качестве субсидий банковскому сектору было выделено 22 доллара³⁰.

 

* Коммерческие банки могут записывать некоторые активы в своем балансовом отчете с высокой учетной стоимостью даже тогда, когда они на самом деле не могут продать их по этим ценам. Благодаря этому на бумаге банки по-прежнему остаются платежеспособными, так как величина их активов превышает величину их обязательств независимо от того, могут ли они продать достаточно активов для покрытия обязательств или нет. Продажа активов заставит банки признать свои убытки, а вот если они не станут осуществлять таких продаж, это позволит им делать вид, что стоимость активов не понизилась.

 

(При этом себя проявило одно свойство, схожее с одной характеристикой развивающихся рынков: Джовей Чэнь и Коннор Расо по результатам своего анализа показали, что выше всего вероятность получения дешевого капитала ТАRР была у банков с хорошими политическими связями³¹.)

Из-за усиления критики и неприятия варианта спасения на средства налогоплательщиков механизмы выделения субсидий становились все более сложными. В ноябре 2008 года, когда Citigroup пыталась ослабить озабоченность заинтересованных лиц по поводу ее жизнеспособности, правительство объявило о втором пакете помощи. В дополнение к еще 20 миллиардам долларов инвестиций оно согласилось дать гарантии пулу активов Citigroup стоимостью 306 миллиардов долларов, что его стоимость больше не будет снижаться (хотя банк уже понес первые убытки в размере 29 миллиардов долларов). В обмен на эти гарантии правительство получило дополнительные привилегированные акции, хотя никто не сомневался, что эти гарантии на самом деле были субсидией; если Citigroup пришлось бы покупать такую гарантию на открытом рынке, то при действующих там ценах она не смогла бы это сделать.

Аналогичные гарантии активов были предоставлены Bank of America в январе, видимо, в обмен на его согласие, полученное под давлением правительства, завершить приобретение Merrill Lynch в декабре³². На этот раз правительство выдало гарантии на пул активов на сумму 118 миллиардов долларов в обмен на привилегированные акции на 4 миллиарда долларов. Но из-за причудливых поворотов, хотя об этой сделке и было объявлено, чтобы обнадежить кредиторов банка и стабилизировать его финансовое положение, она так и не была доведена до конца (из-за технических трудностей, возникших при определении конкретных активов, на которые будут выданы гарантии). Из-за этого правительство так и не получило привилегированных акций на 4 миллиарда долларов, и когда положение дел в Bank of America улучшилось, ему разрешили выйти из этой сделки, заплатив за это 425 миллионов долларов³³.

Правительственное спасение AIG, которое обосновывалось необходимостью предотвращения полного хаоса на рынке кредитных дефолтных свопов, на самом деле оказалось еще одной субсидией для банковского сектора. Контрагентами AIG в сделках с этими кредитными дефолтными свопами в первую очередь были крупные банки. Выделив 180 миллиардов долларов для сохранения на плаву AIG, правительство добилось, чтобы эти контрагенты получили в полном объеме по своим страховым сделкам с AIG. В марте 2009 года под давлением законодателей AIG, наконец, обнародовала некоторые подробности о том, кто в полной мере воспользовался государственными деньгами. Этими бенефициарами были Goldman Sachs, получивший от AIG 12, 9 миллиарда долларов; Merrill Lynch — 6, 8 миллиарда долларов; Bank of America — 5, 2 миллиарда долларов; Citigroup — 2, 3 миллиарда долларов, а также еще несколько крупных иностранных банков³⁴. Это были наличные денежные средства, которые эти банки не получили бы, если AIG обанкротилась бы или если попала бы под внешнее управление в том виде, в котором его практикует FDIC*.

Спасение AIG продемонстрировало умение крупных банков использовать выгодно для себя ситуацию, в которой оказалось правительство. Несколько крупных банков купили кредитные дефолтные свопы у AIG, чтобы застраховать свои облигации, обеспеченные долговыми обязательствами (CDO), на 62 миллиарда долларов. Спасение AIG включало и план, согласно которому Федеральный резервный банк Нью-Йорка финансирует новую организацию (Maiden Lane III**), чтобы она купила CDO, a AIG могла решить все свои проблемы с кредитными дефолтными свопами***. Maiden Lane III заплатила 30 миллиардов долларов (рыночную цену) при покупке CDO у банков, a AIG по указанию федерального резервного банка Нью-Йорка затем заплатила этим банкам 32 миллиарда долларов, чтобы погасить кредитные дефолтные свопы. В результате банки получили 100 центов на доллар при спасении, осуществленном через «черный ход», хотя до своего спасения AIG в ходе переговоров пыталась договориться с банками о варианте получения хотя бы 60 центов на доллар³⁶. Банки были уверены, что правительство не будет понуждать AIG пойти на банкротство, и поэтому отказывались от предложений AIG, так как рассчитывали обойтись меньшими средствами. Нил Барофски, генеральный инспектор, специально занимавшийся программой TARP, позднее критиковал Федеральный резервный банк Нью-Йорка, который, как он сказал, «отказался использовать свое большое кредитное плечо», чтобы в ходе переговоров договориться о лучших условиях³⁷.

Хотя рекапитализация, осуществленная на деньги программы TARP, и поведение AIG позволили не допустить больших бедствий, все это имело лишь небольшое отношение к устранению основного источника страха — токсичных активов, которые остались на балансах банков.

 

*Goldman Sachs настаивал, что он не получил чистой прибыли от денет, перечисленных ему AIG, потому что он полностью захеджировал свои позиции, в первую очередь при помощи кредитных дефолтных свопов, выписанных AIG на себя, но это утверждение является спорным⁵⁵.

** Maiden Lane II была одной из составляющих в общем плане спасения AIG.

***Целью этой сделки было ограничение возможных убытков AIG. При наличии в обращении кредитных дефолтных свопов с этой страховой компании могли потребовать погашения CDO по полной их номинальной стоимости. После погашения кредитных дефолтных свопов оставшийся риск CDO оставался у Maiden Lane III; убытки AIG, понесенные из-за Maiden Lane III, были ограничены ее вкладом в размере 5 миллиардов долларов, а все остальные убытки в случае их возникновения взял бы на себя Федеральный резервный банк Нью-Йорка.

 

В марте Гайтнер объявил о государственно-частной инвестиционной программе (Public-Private Investment Program, PPIP), еще одной попытке, предназначенной для освобождения банков от таких активов. Как всегда, камнем преткновения был разрыв между ценой, которую покупатели были готовы заплатить за эти активы, и ценой, с которой банки готовы были согласиться. Программа PPIP закрыла этот разрыв при помощи государственной субсидии. Частные инвесторы могли подкрепить собственные деньги кредитами правительства. Если купленные ими активы упадут в цене, они могут передать их правительству вместо возврата денег, полученных по кредиту; такая возможность ограничивала их убытки снизу и в то же время позволяла при помощи кредитного плеча получать повышенную прибыль при удачном развитии событий³⁸.

Однако PPIP запустить по-настоящему не удалось. Когда, наконец, в сентябре произошла первая сделка в рамках этой программы, ею стала продажа FDIC активов, которые ей достались в «наследство» от банка-банкрота. (Она не имела смысла, так как принятие PPIP ее разработчики обосновывали тем, что нужно помочь банкам освободиться от их токсичных активов.) Банки сами решили, что им лучше эти активы сохранить и надеяться на лучшее. Такому изменению их настроения способствовало решение от 2 апреля, принятое советом по стандартам финансового учета (Financial Accounting Standards Board), благодаря которому банкам стало еще проще устанавливать для себя стоимость своих активов.

Но фактически общее направление развития событий в конечном счете повернули стресс-тесты (официально они назывались«Программа оценки контролируемого капитала» (Supervisory Capital Assessment Program)), которые федеральные регулирующие органы провели в девятнадцати ведущих банках весной 2009 года, а их результаты обнародовали 7 мая*. Заявленной целью этого тестирования была проверка, смогут ли банки выдержать серьезный экономический спад, количественно определить объем капитала, который им потребуется в худшем случае, и заставить их повысить свой капитал. Но более важной целью было укрепление доверия к финансовой системе. С одной стороны, тестирование не удалось, так как многие специалисты сомневались, что оно позволило получить достоверную картину реальных убытков банков, особенно когда выяснилось, что на самом деле ФРС обсуждала в ходе переговоров

 

*Стресс-тесты проходили одиннадцать из тринадцати банков, чьи представители 27 марта 2009 года участвовали во встрече в Белом доме: American Express, Bank of America, Bank of New York Mellon, Citigroup, Goldman Sachs, JPMorgan Chase, Morgan Stanley, PNC, State Street, US Bank и Wells Fargo (не участвовали Freddie Mac и Northern Trust). Остальными восемью учреждениями, которые подверглись испытаниям, были BB& T, Capital One, Fifth Third, GMAC, KeyCorp, MetLifc, Regions Bank и SunTrust.

 

c крупными банками полученные теми результаты, после которых в некоторых случаях показатели эффективности банков в последнюю минуту значительно улучшались³⁹. (В Saturday Night Live появилась пародия на Гайтнера, которая, как посчитали некоторые, не слишком сильно отличалась от прототипа: «В конце концов по предложению банков мы убрали разные варианты ответов и оставил только один — соответствует. Сегодня вечером я могу с гордостью сказать, что после изучения результатов письменных тестов каждый из девятнадцати банков получил оценку, которая показывает, что он соответствует заданным критериям»⁴⁰.)

Но на другом уровне стресс-тесты сработали. В течение многих месяцев ведущие деятели правительства неоднократно заверяли общественность, что банковская система является надежной. 21 апреля Гайтнер заявил: «В настоящее время подавляющее большинство банков имеет больше капитала, чем требуется для того, чтобы регулирующие органы отнесли их к категории хорошо капитализированных»⁴¹. Стресс-тесты были способом, помогающим правительству подкрепить эти слова деньгами. После того как правительство подтвердило балансовые отчеты банков и как только банки повысили свой капитал до того уровня, которого потребовали власти, у правительства не осталось оснований от-

казать им в помощи в случае необходимости. Это было не совсем хорошо: как только давление по очистке активов ослабло, банки перестали спешить расставаться со своими токсичными активами.

Одним из ингредиентов, которые помогли мегабанкам отойти от пропасти, на краю которой они оказались, были значительные государственные гарантии. Другим было ослабление конкуренции. Мало того что с рынка исчезли Bear Stearns, Lehman Brothers, Merrill Lynch, Washington Mutual и Wachovia, после сдувания жилищного пузыря не стало и всего класса небанковских ипотечных кредиторов. С уменьшением числа конкурентов выжившие участники смогли получить более крупные доли рынка и стали требовать себе более высокую прибыль и платежи. А третьим фактором были дешевые деньги, вливаемые в экономику Федеральной резервной системой. Первичным исходным материалом для банков являются деньги. Меньшая конкуренция и дешевые деньги означали более высокие доходы при одновременном снижении затрат.

При низких процентных ставках банки могли получить деньги от вкладчиков практически бесплатно, могли брать дешевые займы друг у друга, дешево занимать, используя дисконтное окно ФРС, могли продавать облигации с низкими процентными ставками благодаря гарантии долговых обязательств, предоставляемой FDIC, могли обменять с ФРС свои ценные бумаги, обеспеченные активами, на наличные, могли продать свои ипотечные кредиты Fannie и Freddie, которые, в свою очередь, могли продать свои долговые обязательства Федеральной резервной системе, и т. д. Поскольку банкам теперь было доступно так много наличных денег, внезапно закончиться их запасы уже не могли. А так как краткосрочные процентные ставки упали ниже долгосрочных, основные направления бизнеса в банковском секторе — краткосрочные заимствования и долгосрочное кредитование — стали более прибыльными. Бесконечный срок существования органов власти предоставлял банкам время для проведения рекапитализации, в ходе которой они получали прибыль от текущих операций.

По сути, стратегия правительства заключалась в избавлении банков от их проблем, для чего оно помогало им получать большую прибыль, приправленную снижением конкуренции и дешевыми деньгами. Это делалось, чтобы заткнуть все более широкую дыру в их балансах, проделанную их токсичными активами. На основе проведенных стресс-тестов Федеральная резервная система пришла к выводу, что до конца 2010 года четыре крупнейших банка, Bank of America, Citigroup, JPMorgan Chase и Wells Fargo, могут понести дополнительные убытки в размере 425 миллиардов долларов на имеющиеся у них активы, но смогут заполнить более половины этой дыры, получив за тот же период прибыль в 256 миллиардов долларов⁴². Для более сильных банков, таких как JPMorgan Chase и Goldman Sachs, все закончится быстрым возвращением к уровню прибыльности и здорового, по крайней мере внешне, состояния; для более слабых, таких как Citigroup и Bank of America, нужно время, чтобы они смогли дождаться начала экономического подъема, который спасет их от плохих кредитов.

Неоднократные заверения общественности, результаты стресс- тестов и предыдущие чрезвычайные спасения Citigroup и Bank of America дали понять всем заинтересованным лицам не только то, что правительство не позволит крупному банку потерпеть крах, но и то, что правительство будет выручать банки из беды в их нынешнем виде, с их нынешними руководителями и не прибегая ни к какой «стрижке» банковских кредиторов. На рис. 6.1 показана воспринимаемая вероятность банкротства крупнейших банков, измеряемая ценой кредитных дефолтных свопов, которые используются для защиты их долговых обязательств. Из графика на этом рисунке видно, что каждый раз, когда правительство вмешивалось, опасения рынка начинали ослабевать, и так продолжалось до обнародования результатов стресс-тестов, которое ознаменовало конец лихорадочного состояния на рынке, продолжавшегося около года. Именно такие результаты и хотела услышать Уолл-стрит, так как они были ей необходимы: они могли вернуть ее к обычному ведению бизнеса, а если что-то пойдет не так, Вашингтон всегда придет на помощь. Паника, которая началась с попытки уменьшить моральный риск, который возник после того как Lehman позволили рухнуть, закончилась лишь тогда, когда все убедились, что правительство не позволит другим крупным банкам повторить судьбу Lehman, так как это привело бы к увеличению морального риска до небывалого уровня. И когда реальный сектор экономики за лето подошел к фазе оживления, ему стало проще и легче снова зарабатывать деньги. Однако сказанное относится лишь к крупным банкам, так как в реальном секторе экономики получить кредит становилось все труднее и труднее. По результатам обзора, проведенного Федеральной резервной системой, в ходе которого опрашивались служащие отделов банковского кредита, в каждом последующем квартале 2008 года и в течение первых трех кварталов 2009 года получить любой кредит становилось все труднее⁴³.

 

 

Рис. 6.1. Спреды кредитных дефолтных свопов, 5-летние старшие обязательства

 

 

Источник: Bloomberg Finance LP.

 

 

Если очень коротко, Полсон, Бернанке, Гайтнер и Саммерс снова и снова выбирали вариант карт-бланша, то есть делали прямо противоположное тому, к чему Соединенные Штаты так настойчиво призывали правительства стран с развивающимися рынками в 1990-х годах. Они не приняли жестких мер, чтобы закрыть проблемные банки или оздоровить их. Они не сократили размер государственной помощи, оказываемой крупным финансовым учреждениям. Они не затронули каналы политического влияния, которые банки умело использовали на протяжении десятилетий для внедрения политики дерегулирования. Они не заставили уйти со своей должности ни одного главного исполнительного директора крупного коммерческого или инвестиционного банка, несмотря на то что большинство из них были непосредственно и глубоко вовлечены в совершение тех ошибок, которые почти привели их организации к катастрофе. Саммерс понимал странность такого поведения, хотя и не соглашался с тем, что ситуации (в США и тех странах) были в точности похожими. «Я не думаю, что в полной мере готов согласиться с характеристикой, что мы находимся в том же положении, в котором русские были в 1998 году», — сказал он в интервью в 2009 году, потому что у Соединенных Штатов нет проблемы оттока иностранного капитала. Но, к его чести, он признал, что определенное сходство все-таки есть.

 

«Конечно, было несколько моментов, когда я лучше понял некоторые реакции официальных лиц из стран, переживающих кризис, чем тогда, когда в свое время судил о них извне. Разумеется, легче предлагать более радикальные решения, когда живешь за тысячи километров, чем когда такие решения относятся к собственной стране»⁴⁴.

Общая стоимость всех этих карт-бланшей практически неисчислима, так как она включает программы более или менее непосредственного субсидирования (покупка привилегированных акций, выдача гарантий на активы и т. д.) и чрезвычайные программы повышения ликвидности и страхования, предназначенные для размораживания рынков коммерческих бумаг, ценных бумаг, обеспеченных активами, или банковских долговых обязательств. Эта сумма не поддается исчислению и из-за применения различных видов поддержки: обязательств по кредитованию, выдачи гарантий на активы, покупки привилегированных акций и т. д., расходы по которым просто нельзя суммировать.

Если говорить о верхнем пределе при самой общей оценке этой суммы, то, по оценке генерального инспектора, специально занимавшегося программой ТА ЯР, суммарный потенциал пакета мер поддержки составил 23, 7 триллиона долларов, то есть более 150 процентов ВВП США⁴⁵. Эта цифра показывает, какими теоретически являются потенциальные обязательства правительства; чистые затраты будут гораздо ниже, так как не все обязательства по кредитованию будут исполнены, большая часть кредитов будет возвращена, большая часть привилегированных акций будет выкуплена назад, большая часть активов, на которую правительство выдало гарантии, не обесценится и т. д.

В конечном счете стратегия правительства оказалась более или менее успешной, поскольку удалось спасти финансовую систему от разорения, на грани которого она оказалась, хотя система не была восстановлена настолько, чтобы снова стимулировать своими кредитами реальный сектор экономики. В ходе ответных действий при возникновении финансового кризиса надо обязательно сделать три важных шага: прекратить панику, не допустить коллапса экономической деятельности и заложить основу для устойчивого восстановления. Правительству в значительной степени удалось правильно сделать первый шаг, а второй пакет мер стимулирования, принятый в начале 2009 года, помог сделать и второй шаг. Но оказанная без всяких условий поддержка финансовой системе лишь усугубила ее слабости и усилила те стимулы, которые в значительной степени способствовали возникновению кризиса.

Несмотря на огромные затраты, пошедшие на спасение финансовой системы, стоимость варианта, при котором власть позволила бы всей системе полностью рухнуть, вероятно, была бы еще выше. Однако возникает один вопрос: было ли спасение Уолл-стрит единственным способом, позволявшим избежать катастрофы?

В начале 2009 года резко активизировались публичные дебаты, в ходе которых обсуждались варианты карт-бланша и взятия проблемных компаний под контроль. Причем в ходе этого обсуждения участники практически не спорили о том, следовало ли властям вмешиваться, по крайней мере этот вопрос не был ключевым. Фактически все участники признали, что мегабанки были слишком большими, чтобы рухнуть, и поэтому крах любого из них мог вызвать крах всей системы. Вопрос заключался в другом: как следовало осуществить такое вмешательство. Правительство утверждало, что на фундаментальном уровне ситуация банков была не такой уж плохой: банки всего лишь столкнулись с «кризисом ликвидности», вызванным краткосрочными страхами, а не «кризисом платежеспособности», возникающим из-за серьезных экономических убытков, и считало, что лучший способ сдерживания этих страхов — помочь банкам продолжить действовать в их нынешнем виде, так как любые более радикальные меры только приведут к панике.

Существовала и противоположная точка зрения, которую разделяли многие специалисты, включая лауреатов Нобелевской премии Пола Кругмана и Джозефа Стиглица (а также те, кто не был такими лауреатами, вроде нас). Ее сторонники считали, что некоторые крупные банки были очень серьезно больны и что последовательные акции спасения в виде вливания огромных денег налогоплательщиков приведут лишь к незначительным улучшениям при решении как краткосрочных, так и долгосрочных проблем финансового сектора. Вот что по этому поводу сказал Кругман: «Каждый план, о котором мы слышали от Министерства финансов, всегда касался одного и того же — попытки перенести убытки на общество и приватизировать прибыль»⁴⁶. Но хотя у правительства было достаточно денег, чтобы удержать банки на плаву, оно не смогло добиться восстановления их здорового состояния, при котором они смогли бы вновь начать кредитование. Эта проблема была и политической, и экономической. Еще раз процитируем Кругмана.

 

«Пока вливания капитала будут восприниматься как способ спасения тех людей, которые втянули нас в этот хаос (который сохранится до тех пор, пока на такие банки не будет наложено конкурсное управление), политическая система не будет, еще раз повторю это, не будет готова предоставить достаточно денег, чтобы сделать < финансовую> систему снова здоровой. В лучшем случае мы получим медленно осуществляемые внутривенные вливания капельного типа, которых хватит только для существования банков в состоянии прозябания»⁴⁷.

Оставляя банки в руках их нынешних менеджеров и даже не пытаясь минимизировать их влияние, правительство тем самым фактически расписалось в том, что у него нет возможности побудить банки пойти на какие-то другие шаги, кроме складывания в кубышку появляющихся у них денег, и нет механизма, позволяющего как-то повлиять на поведение банков в будущем. Попытки Федеральной резервной системы стимулировать экономику оказались заблокированы тем, что Ричард Фишер, президент федерального резервного банка Далласа, назвал «кучей», которую наделали большие больные банки. «Быстрее всех заморозили вообще или сократили свою кредитную деятельность те банки, которые больше других пострадали от токсичных активов, — сказал Фишер и добавил: — Бремя токсичных активов у мегабанков снизило возможность рынков сохранить потоки заемного и акционерного капитала к видам бизнеса и напугало инвесторов»'¹⁸. Хотя спасение банков действительно предотвратило возникновение экономической катастрофы, оно лишь незначительно повлияло на достижение финансовой стабильности и экономического процветания.

Кругман, Стиглиц и другие специалисты в этой области утверждали, что правительство должно взять контроль над банками, очистить их, чтобы они функционировали нормально, а затем продать обратно в частные руки, когда это будет можно сделать, как это происходило при вмешательстве FDIC. В интервью в феврале 2009 года Стиглиц сказал: «Единственным ответом является национализация. Эти банки фактически банкроты»⁴⁹. К числу других известных сторонников такого поглощения банков правительством входили профессора экономики Нуриэль Рубини, Мэтью Ричардсон и Дин Бейкер из Center for Economic and Policy Research⁵⁰. Хотя поглощения такого рода являются формой временной национализации, никто никогда не упоминал о таких поглощениях, совершаемых FDIC. Вместо этого их считают процессом банкротства, осуществляемым под управлением правительства. Такой крупный банк, как Citigroup, возможно, потребует внешнего управления правительством на протяжении нескольких месяцев или даже лет, но целью в этом случае было бы восстановление частной собственности, которое произойдет, когда это позволят сделать экономические условия. В пользу такого курса приводились как экономические, так и политические аргументы.

Непосредственные экономические аргументы заключались в том, что больные банки можно оздоровить только после их тщательной очистки, которую можно провести после поглощения. С балансов банков должны быть удалены токсичные активы, но до тех пор пока банк будет оставаться независимым, любые такие сделки стали бы предметом переговоров, а менеджеры банка (представляющие интересы акционеров) в ходе этих переговоров с правительством могли запрашивать высокую цену, зная, что, если банк потерпит крах, другие люди останутся ни с чем. А вот если правительство установило бы над банком контроль, оно могло бы передавать токсичные активы своей отдельной структурной единице без всяких переговоров, восстановить банк до здорового состояния, добавив в него капитал, и вернуть его к нормальному функционированию. Его прежние руководители были бы заменены, а акционеры выведены из состава, после чего банк перешел бы в руки налогоплательщиков, которые по крайней мере получили обратно хотя бы часть своих денег при последующей продаже банка в частные руки. (В качестве альтернативного варианта правительство могло бы просто купить проблемный банк по рыночной цене; в какой-то момент в марте 2009 года рыночная стоимость всех обыкновенных акций Citigroup была ниже 6 миллиардов долларов⁵¹.) Токсичные активы можно было бы перевести на баланс правительства США, которое могло бы их держать неопределенно долго и, если это потребовалось бы, понесло бы убытки, связанные с ними.

«Дальнобойным» экономическим аргументом было утверждение, что поглощение необходимо для устранения морального риска — искушения руководителей банков (и акционеров) пускаться в рискованные авантюры, зная, что в случае успеха все выгоды достанутся им, а при неудаче за убытки расплатятся налогоплательщики. После банкротства Lehman политика правительства была направлена на то, чтобы не позволить рухнуть ни одному крупном банку, и главный исполнительный директор каждого банка хорошо знал об этом. Было решено действовать именно таким образом даже тогда, когда более мелкие банки десятками терпели крах. И наоборот, поглощения крупных банков стало бы сигналом, что за неудачей последует наказание, в результате чего у руководителей и акционеров возник бы стимул избегать чрезмерного риска; стимул возник бы и у кредиторов: они стали бы более осторожно выдавать свои деньги.

Взятие под контроль больных мегабанков принесло бы и политические выгоды. Как показали события в Корее десятилетней давности, эффективная реформа требует борьбы с политическими корнями кризиса — в данном случае с непропорционально огромной политической мощью Уолл-стрит. Самым подходящим временем для такой конфронтации был период, когда банки были в самом тяжелом положении и больше всего зависели от государственной помощи. Однако спасение банков, проведенное без предъявления им каких-либо условий, поставило правительство в положение, когда ему потом самому пришлось выступать просителем, причем у банков не нашлось причин, чтобы вернуть власти полученные от нее средства. А вот их поглощение ослабило бы или даже вообще устранило их способность противостоять реформам в области регулирования, необходимым для обеспечения долгосрочной финансовой стабильности и экономического роста.

И последнее. Поглощение было бы справедливым шагом. Банкиры, которые привели свои учреждения к бедственному состоянию, больше не смогли бы получать семи- или даже восьмизначные бонусы, ставшие возможными для них только благодаря мерам государственного спасения. Акционеры, сделавшие ставку на банки с очень высокой долей заемных средств, потеряли бы свои деньги. Кредиторы, которые слепо предоставляли деньги таким банкам, потеряли бы часть выданных ими средств. А после восстановления банка до нормального состояния большую часть полученных благодаря этому денег получили бы налогоплательщики. Считается, что капитализм должен работать именно таким образом. За доведение до краха надо наказывать, а не вознаграждать. Правительству следовало бы выступить в качестве своего рода шлагбаума, предохраняющего общество от финансового краха, но за эту защиту власть должна установить точные цены. Рассуждая о странах с развивающимся рынком, которые в 1990-х годах оказались в состоянии кризиса, в своей лекции, прочитанной в 2000 году перед членами American Economies Association, Саммерс особенно подчеркнул следующее: «Для поддержания финансовой стабильности необходимы оперативные действия, чтобы быстро оказать поддержку здоровым учреждениям и также быстро вмешаться в деятельность проблемных учреждений. Потеря доверия к финансовой системе и эпизоды, когда в банковской сфере начиналась паника, не были связаны с осуществляемыми на ранних этапах вмешательствами в деятельность неплатежеспособных учреждений»⁵². Однако вместо таких действий после возникновения кризиса администрации Буша и Обамы осуществили, причем без всяких условий, целую серию акций помощи и отказались от использования сильнодействующего лекарства, необходимого для восстановления хорошо функционирующего финансового сектора.

Вот что мы писали в The Atlantic в марте 2009 года: «Вызовы, с которыми в настоящее время сталкиваются Соединенные Штаты, хорошо знакомы специалистам из МВФ. Если убрать название страны и просто показать числа, нет никаких сомнений, что ветераны МВФ порекомендуют национализировать проблемные банки и разделить их на столько составляющих, сколько необходимо»⁵³. Однако вместо этого администрация активно отказывалась рассматривать этот вариант как возможный. В интервью, взятом в феврале того года, когда Гайтнера спросили о «национализации», он ответил: «Такая стратегия не является правильной для страны по ряду основных практических соображений, а главное потому, что наша система будет сильнее, если останется в частных руках и будет получать поддержку правительства, у которого будет возможность убедиться, что эти учреждения могут играть важную роль в будущем»⁵⁴. И тогда и в других местах Гайтнер тщательно избегал произносить слово «национализация», словно опасался, что оно может нервировать частный сектор. Администрации удалось успешно отправить сообщение всем заинтересованным лицам, говорящее, что ни один крупный банк не будет взят под контроль правительства, и поскольку это сообщение было громким и четким, Уолл-стрит его услышала.

Другим вопросом, вызвавшим повышенный интерес Уоллстрит, был размер вознаграждения руководителям. К тому времени, когда администрация Обамы заняла кабинеты, одной из болезненных тем, беспокоивших общественность, было недоумение, вызванное тем, что для банков, которые получали государственную помощь, установлены лишь небольшие ограничения на величину вознаграждения (советы директоров должны были убедиться, что пакеты вознаграждения руководителей высшего звена не мотивируют их идти на чрезмерный риск, чтобы бонусы, размер которых был установлен на основе неточной информации, были возвращены и чтобы так называемые золотые парашюты для топ-менеджеров были запрещены⁵⁵). Для общественности наличие подобных премий означало, что деньги налогоплательщиков могут непосредственно пойти на покупку банкирами автомобилей Реггап и домов для отдыха в Хэмптоне. Некоторые инсайдеры из администрации, в том числе политический советник высшего уровня Дэвид Аксельрод, настаивали на введении более жестких ограничений на величину вознаграждения⁵⁶. В результате предоставления пакета экономических стимулов, утвержденного конгрессом в феврале, окончательный вариант постановления, опубликованный в июне 2009 года, предусматривал немного более строгие ограничения премий, выплачиваемых некоторым руководителям, и требовал, чтобы они предоставлялись в виде долгосрочных акций с ограничением, а также введения голосования акционеров рекомендательного характера о величине вознаграждения руководящим работникам⁵⁷, но на практике жесткие ограничения и строгий контроль применяются лишь к горстке компаний, получающих от правительства «исключительную помощь»⁵⁸. Но даже такие сравнительно мягкие ограничения оказались слишком тяжелыми для большинства мегабанков, которые бросились тратить деньги, полученные по программе TARP, стараясь сделать это как можно быстрее, что привело к ухудшению их балансов (в том числе и возвращали деньги там, где этого не требовалось), чтобы потом они могли сказать, что никаких государственных средств у них больше нет, хотя они воспользовались дешевыми деньгами, предоставленными Федеральной резервной системой, в первую очередь для получения прибыли. В основном введенное правило было предназначено для ужесточения условий для тех банков, которые получили исключительную помощь (Citigroup и Bank of America) и, следовательно, были субъектами, на которых распространялись более строгие ограничения на предельный размер вознаграждения, из-за чего им стало труднее привлекать и удерживать ключевых сотрудников. Любые систематически предпринимаемые попытки обуздать порочные стимулы вознаграждения, создаваемые в банковской отрасли на практике, в итоге мешали двигаться к будущему законопроекту о реформе регулирования.

Администрация Обамы далеко не всегда поддерживала интересы банков, но то, что банки не могли получить в Белом доме, они часто получали в конгрессе. 18 февраля президент Обама объявил о своем плане доступности жилья и стабильности (Homeowner AfFordability and Stability Plan), в котором содержался пункт, позволяющий судьям изменять условия ипотеки для заемщиков, которые находятся в состоянии банкротства. Идея заключалась в том, что, если дом заемщика стоит гораздо меньше ипотечного кредита, судья, занимающийся банкротством этого заемщика, может снизить величину этого кредита, то есть поступить так же, как судья, который может снизить сумму задолженности почти всем другим кредиторам. Банковскому лобби удалось убить этот пункт

о «навязывании суммы» в сенате; при этом банки и их отраслевые ассоциации отказались даже вести переговоры с сенатором Ричардом Дурбином, а администрация Обамы в тот период отошла в сторону. Вместо этого пункта в законе теперь имеется отдельное положение о сокращении той суммы, которую банкам пришлось платить FDIC при страховании вкладов⁵⁹. Эта демонстрация законодательных мускулов показала, что крупные банки продолжают пользоваться большим влиянием на Капитолийском холме. Даже тогда, когда они зависели от государственных инвестиций, гарантий на долговые обязательства и программ ликвидности, чтобы выжить в тяжелых условиях, они фактически увеличили свои расходы на лоббирование, чтобы не допустить проведения потенциально возможной реформы в области регулирования⁶⁰.

Выигрывая пункт за пунктом, крупные банки получили то, чего хотели, а налогоплательщики получили счета для оплаты. Обоснованием такой политики было утверждение, что все, что угрожает ослаблением банков, может вызвать возобновление паники, случившейся в сентябре-октябре 2008 года. Но результат был тем же самым: крупные банки использовали свою власть для защиты своих машин по производству денег от государственного вмешательства, а когда эти машины взорвались, они использовали свои большие размеры и значимость для того, чтобы заставить правительство их спасти.

 

БИЗНЕС КАК ОБЫЧНО

 

В конце концов крупные банки вернулись к своему обычному бизнесу. Из потрясений 2008 года крупные банки вышли еще более огромными. Bank of America поглотил Countrywide и Merrill Lynch, в результате чего его активы, составлявшие на конец 2007 года 1, 7 триллиона долларов, в сентябре 2009 года выросли до 2, 3 триллиона долларов. JP Morgan Chase «прикупил» в этот период Bear Stearns и Washington Mutual и вырос с 1, 6 триллиона долларов до 2 триллионов долларов. Wells Fargo добавил в свой состав Wachovia и увеличил свои активы с 600 миллиардов долларов до 1, 2 триллиона долларов⁶¹. Весь этот рост происходил на фоне падения стоимости активов и снижения кредитного плеча, что означало, что большинство банков сокращали выдачу новых кредитов и становились меньше.

Консолидация крупных банков и крах небанковских ипотечных кредиторов означал повышение доли рынка у сократившегося числа ставших более крупными мегабанков. На Bank of America, JP Morgan Chase и Wells Fargo все еще не распространялось действие федерального правила, запрещавшего любому одному банку иметь более 10 процентов всех депозитов в стране. Не действовали в отношении этих финансовых монстров и антимонопольные базовые принципы, разработанные Министерством юстиции, которые были предназначены для ограничения монопольной власти в конкретных городских агломерациях. К середине 2009 года эти три банка и Citigroup в совокупности контролировали половину рынка новых ипотечных кредитов и две трети рынка новых кредитных карт⁶². Рынки деривативов, где всегда доминировали менее двадцати дилеров, стали еще более сконцентрированными. В конце июня 2009 года на пять банков приходилось более 95 процентов рынка контрактов с деривативами, сделки с которыми совершали американские банки, при этом 27 процентов приходилось на JP Morgan Chase⁶³.

Стремление правительства не допустить банкротства крупных банков проявило себя слишком явно. Крупные банки в то время могли занимать деньги по ставке, которая была на 0, 78 процентных пункта дешевле, чем для других, не таких больших банков. Для сравнения, в период с 2000 по 2007 год эта разница в среднем составляла 0, 29 процентного пункта. В банковском бизнесе, где прибыль зависит от разницы между той процентной ставкой, по которой платят вам, и процентной ставкой, по которой платите вы, 0, 78 процентных пункта являются огромным финансовым преимуществом⁶⁴. И что же крупные банки делали со своей вновь обретенной рыночной мощью? Они занялись наращиванием своей прибыли, повышая для этого платежи за открытие депозитных счетов, хотя их небольшие конкуренты в это время платежи, наоборот, снижали⁶⁵.

Для JP Morgan Chase выигрышем была возросшая прибыль, увеличению которой способствовали как его огромное участие в потребительских банковских операциях, так и растущий инвестиционный банковский бизнес. Bank of America и Citigroup, хотя они еще испытывали проблемы на базовом уровне, удалось сохранить видимость прибыльных организаций, частично благодаря разовой продаже активов, а частично — некоторым бухгалтерским уловкам. Самым удивительным для стороннего наблюдателя было то, что инвестиционный банковский бизнес, который в сентябре 2008 года был, казалось, на грани смерти, успешно и энергично вернулся к жизни (даже если учесть тот факт, что основные действовавшие самостоятельно инвестиционные банки в настоящее время стали, технически, банковскими холдинговыми компаниями). В первом квартале 2009 года отделы торговли облигациями воспользовались преимуществами высокой волатильности на рынках, чтобы увеличить размер платежей по совершаемым сделкам и заработать больше денег на операциях за счет собственных средств. Возникли, а потом широко циркулировали слухи (которые трудно подтвердить из-за скрытого характера торговых операций), что прибыль банка от совершения таких сделок резко возросла благодаря тому, что AIG пыталась очень быстро уйти со своих позиций, из чего следует, что банки делали деньги за счет средств компании, принадлежавшей налогоплательщикам*.

 

 

* Если трейдер хочет быстро избавиться от какой-то позиции, он оказывается во власти тех людей, с которыми совершает сделки, так как именно они в основном будут устанавливать цену. В электронной почте одного из трейдеров в сообщении, опубликованном в блоге Zero Hedge были такие слова: «В течение января и февраля AIG обратилась и предложила завершить сделку по цене зачета в отделе кредитов соответствующей юрисдикции. Это был не единственный случай такой сделки, хотя обычно цена является более прозрачной, но в данном случае так поступили со всем портфелем. Размер такого раскручивания был [таким] огромным, и я слышал, как люди говорили: «Мы до этого никогда не совершали таких больших или таких прибыльных сделок — никогда»⁶⁶.

 

Во втором квартале дела пошли еще лучше. Goldman Sachs сообщил о крупнейшей когда-либо квартальной прибыли — 3, 4 миллиарда долларов, чему в первую очередь способствовали рекордные показатели их отдела операций с облигациями и 700 миллионов долларов от андеррайтинга ценных бумаг⁶⁷. Получить прибыль от сделок с облигациями помогла Федеральная резервная система, которая покупала очень большими партиями ценные бумаги (чтобы обеспечить ликвидность и стимулировать экономику) и сообщала о своих шагах Уолл-стрит. Вот что сказал по этому поводу один из руководителей, отвечавших за управление активами: «Вы хможете заработать большие деньги, если совершаете сделки с правительством. Оно является очень крупным покупателем и продавцом, но при этом все возможности по установлению цен остаются у Уолл-стрит»⁶⁸. А 700 миллионов долларов были получены частично благодаря акциям государственного спасения: когда правительство поручило другим банкам выпустить новые акции, чтобы привлечь капитал, те были вынуждены обратиться к немногим оставшимся инвестиционным банкам. В первой половине 2009 года на долю всего трех таких банков, JPMorgan Chase, Goldman Sachs и Morgan Stanley, приходилось 42 процента всего рынка андеррайтинга капитала⁶⁹. И наконец, Goldman зарабатывал деньги и старомодным способом — беря на себя дополнительные риски. В августе 2009 года президент банка Гэри Кон заявил: «По мере того как наш баланс и ликвидность продолжают расти, наша склонность к риску продолжает увеличиваться из года в год и из квартала в квартал»⁷⁰. А рисковая сумма Goldman, количественный показатель той суммы, которую этот банк может потерять в день, после небольшого снижения летом 2008 года на протяжении всего кризиса продолжала расти, и в 2009 году она в пять раз была выше, чем в 2002 году⁷¹.

Однако самым четким признаком того, что Уолл-стрит вернулась на уровень обычного бизнеса, было количество денег, предназначенных для выплаты бонусов. В первой половине 2009 года на вознаграждение своих служащих Goldman Sachs выделил 11, 4 миллиарда долларов, что составило более 750 тысяч долларов на одного работника за год и приближалось к рекордному показателю, достигнутому во времена бума. Даже если стратегия правительства заключалась в том, чтобы позволить банкам зарабатывать на решении своих проблем, то такая стратегия подрывает культуру бонусов, при которой сверхприбыли идут сотрудникам, а не в капитальные резервы. Таким образом, с высоким риском и огромными выплатами ничего не изменилось, если не считать более сильных гарантий правительства. Защищая огромные бонусы перед присутствующими в соборе Св. Павла в Лондоне в октябре 2009 года, исполнительный директор Goldman Sachs Брайан Гриффитс даже обошел Гордона Гекко, упоминавшегося выше персонажа кинофильма «Уолл-стрит», так как умудрился сослаться даже на Иисуса: «Повеление Иисуса любить других так же, как самого себя, является признанием наличия у людей собственных интересов...

Мы должны терпеть неравенство, так как оно является способом достижения большего благосостояния и предоставления возможностей для всех»⁷². Главный исполнительный директор Goldman Ллойд Бланкфейн даже заявил, что им приходится «делать работу Бога» (так как банки собирают деньги для компаний, которые нанимают людей и производят товары и услуги)⁷³.

Остальным повезло не так, как представителям банковского сектора. Хотя второй Великой депрессии удалось избежать, ущерб, который при этом понес реальный сектор экономики, был огромным. Крах жилищного пузыря, приведший в декабре 2007 года экономику в состояние рецессии, стоил стране потери 1, 1 миллиона рабочих мест в первые восемь месяцев 2008 года⁷⁴. Крах Lehman Brothers в сентябре 2008 года и последовавшая за ним паника вызвала серьезный экономический спад, приведший к потере еще 5, 8 миллиона рабочих мест в течение следующих двенадцати месяцев, когда экономика сократилась на 4 процента⁷⁵. Уровень безработицы за период с начала рецессии до октября 2009 года удвоился, с 4, 9 до 10, 2 процента; а если воспользоваться общим показателем безработицы, учитывающим и тех людей, которые отказались от поиска работы, и людей, работающих неполный рабочий день, хотя хотели бы работать весь день, то он вырос более чем в два раза, с 8, 7 до 17, 5 процента, то есть если взять весь состав рабочей силы, то без работы оказалось более одного человека из каждых шести⁷⁶.

Когда экономика рухнула, внезапный коллапс из-за сократившихся налоговых поступлений привел в замешательство руководителей, отвечавших за государственные финансы. Региональные и местные органы власти пошли на значительные сокращения в сфере услуг. Федеральное правительство для стимулирования экономики выделило 800 миллиардов долларов на новые расходы и на компенсацию снизившихся налоговых поступлений. Однако в целом стимулирующие расходы и сниженные налоговые поступления в 2009 году повысили дефицит федерального бюджета до 1, 6 триллиона долларов, или 11 процентов ВВП, что более чем вдвое перекрыло предыдущий рекорд, установленный после Второй мировой войны⁷⁷. Но долгосрочный эффект, вызванный финансовым кризисом и рецессией, был еще больше. В январе 2008 года, когда экономика только вступала в состояние рецессии, бюджетное управление конгресса США (СDО) выступило с прогнозом, что к концу 2018 года государственный долг США снизится до 5, 1 триллиона долларов, или до 22, 6 процента ВВП. Изучив положение дел в августе 2009 года, CDО дала уже совсем другой прогноз — на конец 2018 года указанный долг увеличится до 13, 6 триллиона долларов, или 67 процентов ВВП, то есть разница между двумя прогнозами составила 8, 5 триллиона долларов⁷⁸. Впрочем, никакого удивления она не должна вызывать. Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф показали, что в среднем современные банковские кризисы приводят к увеличению государственного долга на 86 процентов, которое происходит в течение трех лет после кризиса⁷⁹.

Из-за финансового кризиса и чрезвычайных мер правительства, принятых в связи с ним, повысилась вероятность того, что события будут развиваться по одному из двух мрачных сценариев. Во-первых, огромная ликвидность, вливаемая Федеральной резервной системой в экономику, создала долгосрочный потенциал для высокой инфляции. Если ФРС не сможет «убрать» такую ликвидность, когда экономика восстановится, все избыточные деньги могут обесценить доллар, из-за чего цены повысятся.

Во-вторых, значительное увеличение общего государственного долга приблизило нас к точке, в которой может стать труднее собирать деньги путем выпуска правительством новых долговых обязательств. Если это произойдет, правительству придется платить более высокие процентные ставки, чтобы занимать деньги, а эти более высокие процентные ставки будут распространяться по всей экономике, что приведет к замедлению экономического роста. В худшем случае правительству, возможно, придется собирать деньги в иностранной валюте, и мы лишимся одного из традиционных преимуществ, имеющегося у нас, по сравнению с большей частью остального мира. Это вряд ли произойдет только в результате недавнего финансового кризиса. До кризиса задолженность Соединенных Штатов по международным стандартам была умеренной, и страна могла пережить один шок без серьезного влияния на возможность занимать деньги, хотя смогли бы мы устоять таким образом после второго шока, это вопрос. Когда начался кризис, Соединенные Штаты не походили на страну с развивающимся рынком, но сейчас это сходство стало проступать более отчетливо.

Говорят, Пол Гетти как-то сказал: «Если вы должны банку 100 долларов, это ваша проблема. Но если вы должны банку 100 миллионов долларов, это уже проблема банка». Банк не может позволить себе убытки в 100 миллионов, и поэтому будет делать все, чтобы помочь вам избежать неплатежеспособности, и благодаря этому вы становитесь сильным.

В 2008—2009 годах позиции сторон поменялись. Теперь основные банки старались справиться со своими долгами, а правительство США не могло позволить, чтобы они потерпели крах, так как это привело бы к огромным убыткам, которые негативно скажутся на реальной экономике и жизни десятков или сотен миллионов людей. (А вот небольшие банки в этом отношении были похожи на людей, которые задолжали 100 долларов.) Сложившееся положение дел означало, что банки в общении с правительством имели на руках все козыри. Барни Френк так описал эту ситуацию: «Все эти годы дерегулирования, проводившегося республиканцами, и отсутствия регулирования там, где начинали применяться все эти новые финансовые инструменты, позволили им «финансистам» взять большую часть экономики в заложники. И теперь нам придется заплатить им выкуп, нравится нам это или нет»⁸⁰.

Факт, что их крах может повлечь за собой потерю миллионов рабочих мест, позволил банкам диктовать условия их спасения. Если правительство настаивало бы по покупке токсичных активов по рыночным ценам или потребовало бы продажи контрольного пакета акций, банки могли бы просто отказаться от такой сделки, уверенные, что правительству придется вернуться к столу переговоров и предложить более мягкие условия. В конце концов правительство больше потеряет при банкротстве крупных банков, чем сами банкиры, которые уже положили большие деньги себе в карман. Главный исполнительный директор Citigroup Викрам Пандит, например, в 2008 году получил 38 миллионов долларов⁸¹, и это помимо тех 165 миллионов долларов, которые ему достались после продажи собственного хедж-фонда Citigroup в 2007 году⁸². В лучшем случае при катастрофе банков пострадает репутация их руководителей, но они всегда могут переложить вину на рыночные условия и на то, что правительство отказалось прийти им на помощь. В этом и заключалась проблема со стратегией переговоров с Уолл-стрит: все козыри были на руках у нее.

Однако сказанное — это еще не полное объяснение, потому что есть отдельные факты, свидетельствующие, что правительство все- таки пыталось диктовать свой вариант. На самом деле ситуация объяснялась не только тем, что у правительства были плохие карты, но и тем, главным образом, что переговорщики от правительства пришли ко столу переговоров, в основном уже согласившись с мнением банкиров. И это были не просто несколько ключевых фигур. Конечно, важной была позиция Полсона, который в прошлом был главой Goldman Sachs, а в состав его помощников в Министерстве финансов входили Роберт Стил, Стив Шафран и Нил Кашкари из Goldman. Летом 2008 года, когда Полсон понял, что для борьбы с финансовым кризисом ему необходимо подкрепление, он вызвал Дэна Джестера и Кена Уилсона, также ветеранов Goldman⁸³. А когда в августе 2008 года эта команда столкнулась с потенциальной неплатежеспособностью Fannie Мае и Freddie Mac, Полсон обратился за услугами к Morgan Stanley (за номинальную плату), чтобы они проанализировали две организации, финансировавшиеся органами власти (GSE); помощь Morgan Stanley также потребовалась и федеральному резервному банку Нью-Йорка, который хотел получить у него консультации по спасению AIG⁸⁴. Учитывая остроту ситуации и важные технические детали, понятно, что правительству имело смысл нанять специалистов со стороны. Но помощь этого рода могла прийти только из одного места — с Уолл-стрит.

Еще более примечательно то, что политику администрации Буша в значительной степени стала проводить и администрация Обамы, и это произошло, несмотря на огромные различия между политическими взглядами Джорджа Буша-младшсго и Барака Обамы почти по каждому вопросу. Это произошло потому, что к 2009 году элита Демократической партии, отвечавшая за ее экономическую политику, полностью прониклась идеей, что финансы являются благом.

Во время кампании, проводимой Демократической партией, на этапе праймериз (это предварительные выборы — тип голосования, в котором от партии выбирается один кандидат. Предназначены для того, чтобы кандидаты от одной партии не отбирали друг у друга голоса на основных выборах. — Прим. перев.) главным экономическим советником Обамы был Остан Гулсби, профессор экономики, не имевший длинного послужного списка в качестве партийного инсайдера. Но после победы на выборах Обама обратился к истеблишменту Демократической партии, которая была сформирована в годы правления Клинтона. В основном ее лидером считался Роберт Рубин. Членами переходной команды Обамы также были Майкл Фроман, бывший руководителем администрации в Министерстве финансов, когда им управлял Рубин, и последовавший за ним в Citigroup, и Джеймс Рубин, сын Рубина⁸⁵. (Фроман был к тому же знаком с Обамой со времен учебы в школе права, то есть независимо от Рубина. После завершения переходного периода он стал членом и Национального экономического совета, и Совета национальной безопасности.) Министром финансов стал Гайтнер, у которого за пять лет руководства федеральным резервным банком Нью-Йорка⁸⁶ сложились тесные контакты с главными исполнительными директорами Уолл-стрит. Директором Национального экономического совета (NEC) был назначен Саммерс, совсем еще недавно бывший директором-распорядите- лем хедж-фонда D.E. Shaw. Главой Административно-бюджетного управления стал Питер Орзаг, экономический советник Клинтона и директор проекта Hamilton Project, который разработал Рубин. Пост руководителя Комиссии по торговле товарными фьючерсами (CFTC) предложили Гари Генслеру, заместителю министра финансов по вопросам внутреннего финансирования при Саммерсе (и его бывшему партнеру по Goldman). Мэри Шапиро, при Клинтоне вначале возглавлявшая CFTC, а затем ставшая главой Управления регулирования финансовой отрасли (Financial Industry Regulatory Authority), главного органа саморегулирования финансовой индустрии, стала главой Комиссии по ценным бумагам и биржам. Должность заместителя министра финансов получил Нил Волин, бывший при Рубине и Саммерсе советником заместителя министра финансов и генеральным советником. Помощником министра по финансовым учреждениям стал Майкл Барр, специальный помощник и помощник заместителя министра финансов при Рубине. Джейсон Фурман, руководивший Hamilton Project после Орзага, получил пост заместителя директора NEC. Еще одним из заместителей директора NEC стал Дэвид Липтон, бывший заместителем министра финансов по международным делам во время азиатского финансового кризиса, а затем исполнительным директором Citigroup. Даже у главы администрации президента Обамы Рама Эмануэля была похожая история: он был советником Клинтона, а потом инвестиционным банкиром в Wasserstein Perella.

В число консультантов Гайтнера на посту министра финансов вошли Ли Сакс, работавший в Министерстве финансов при Клинтоне (а в последнее время в нью-йоркском хедж-фонде) и Джин Сперлинг, преемник Рубина на посту директора NEC (еще недавно он был высокооплачиваемым советником Goldman Sachs по благотворительным проектам). Новая кровь, не имеющая отношение к Клинтону, в основном пришла с Уолл-стрит. Марк Паттерсон, главный лоббист Goldman Sachs, стал у Гайтнера главой администрации. Консультантами Гайтнера также были назначены Льюис Александр, главный экономист Citigroup, и Мэтью Кабакер из Blackstone Group⁸⁷. Помощник секретаря по вопросам финансовой стабильности Герберт Эллисон, до того как он возглавлял Ассоциацию страхования и аннуитетов для преподавателей — Пенсионный фонд акций для колледжей (Teachers Insurance and Annuity Association — College Retirement Equities Fund, TIAA- CREF), где он отвечал за активы, и Fannie Мае, был президентом Merrill Lynch. В Федеральном резервном банке Нью-Йорка, чтобы заменить Гайтнера на посту президента, совет директоров выбрал на этот пост Уильяма Дадли, партнера Goldman, бывшего одним из заместителей Гайтнера.

В том, что среди перечисленных назначенцев так много ветеранов из Министерства финансов Рубина, нет ничего зловещего. В соответствии с обычной практикой, принятой в Вашингтоне, Обама и его помощники пригласили людей, которые приобрели нужный опыт за время работы в предыдущей демократической администрации⁸⁸. А тот факт, что эти люди работали под руководством Рубина, не означает, что они будут автоматически занимать сторону Уолл-стрит по каждому вопросу. Некоторые из них в 2009 году выступали за политические шаги, которые вовсе не были дружественны по отношению к Уолл-стрит. Майкл Барр, например, был активным сторонником создания нового Агентства финансовой защиты потребителей (Consumer Financial Protection Agency, CFPA), а Гари Генслер старался закрыть лазейки в законопроектах о финансовом регулировании, когда они проходили через конгресс⁸⁹. Вместе с тем надо отметить, что экономический мозговой трест в значительной степени был сформирован на фундаменте из двух блоков: одного, поставленного Уолл-стрит, второго — Министерством финансов Рубина. И хотя администрация Обамы не объединилась с крупнейшими банками, она, как складывается впечатление, активно не рассматривает приемы, способные серьезно угрожать мощи и прибылям крупнейших банков (за исключением, может быть, CFPA).

В состав администрации также вошли демократические экономисты со стороны, не пришедшие по коридору, который соединяет Уолл-стрит и Вашингтон, но они были в меньшинстве и, как правило (хотя и не всегда), не занимали ключевых постов. Так, уважаемая в академических кругах макроэкономист Кристина Ромер стала председателем совета экономических консультантов, Алан Крюгер, профессор экономики, который служил в Министерстве труда, когда его возглавлял Роберт Райх, стал помощником министра финансов; Джаред Бернштейн получил должность главного экономического советника вице-президента Джозефа Байдена; Гулсби стал директором президентского консультативного совета по экономическому восстановлению, новой организации, которой не удалось добиться какого-то реального влияния. Даже Пол Волкер, возможно, самый уважаемый демократический экономист из всех возможных, который поддержал Обаму еще в январе 2008 года, когда большинство истэблишмента ставили на Хилари Клинтон, стал председателем консультативного совета по экономическому восстановлению и, кажется, постепенно исчезает с административной арены. В октябре 2009 года, отвечая на сообщения, в которых говорилось, что его влияние ослабевает, Волкер сказал: «Никакого влияния у меня не было с самого начала»⁹⁰.

Мало того, что у ключевых политиков были прежние связи с Уолл-стрит. Во время кризиса они активно воспользовались этими своими контактами. В течение первых семи месяцев пребывания в должности Гайтнер, о чем свидетельствует его календарь, более восьмидесяти раз встречался с главным исполнительным директором Goldman Ллойдом Бланкфейном, главным исполнительным директором JPMorgan Джейми Даймоном, главным исполнительным директором Citigroup Викрамом Пандитом и председателем совета директоров Citigroup Ричардом Парсонсом⁹¹. Хотя во время финансового кризиса министру финансов, конечно, необходимо общаться с руководителями Уолл-стрит, у Гайтнера было больше контактов с Бланкфейном, чем с председателем сенатского банковского комитета Кристофером Доддом, и больше контактов с Citigroup, чем с председателем комитета по финансовым услугам Барни Френком. (Это очень сильно отличалось от поведения администрации Рузвельта в 1933 году, о котором Артур Шлезингер писал: «Из-за воспоминаний о той пользе, которую банкиры получали от инсайдерской информации и общительности предыдущих президентов и министров финансов, последовавшее затем охлаждение в Вашингтоне воспринималось как жестокое наказание»⁹².) В мире, где доступность является необходимым условием для оказания влияния, Уолл-стрит получила доступ к важным людям и могла им пользоваться тогда, когда это было для нее важно.

В результате такого подхода экономическую политику в 2009 году, как и в 2008-м, разрабатывала группа людей, которые, несмотря на их значительный интеллект, опыт и добросовестность, кажется, были уверены в том, что банки на фундаментальном уровне являются здоровыми учреждениями и нуждаются только в инъекциях доверия; что каждая субсидия банковскому сектору оправдана, поскольку расходы, связанные с отсутствием такой субсидии, будут еще более высокими; что взятие правительством под контроль крупных банков является настолько неприемлемым для американского мировоззрения, что вызовет панику; что введение значительных ограничений на деятельность банков помешает экономическому росту; что серьезные ограничения размера вознаграждения банкиров заставят их перейти в нерегулируемые хеджфонды или вообще отправиться за рубеж, из-за чего пострадает американская экономика. Однако все это неудивительно, потому что все люди, уверенные в сказанном выше, принадлежат к элите Нью-Йорка и Вашингтона. Более тридцати лет Уолл-стрит кормила Вашингтон увлекательными рассказами о финансовых инновациях и эффективных рынках, а под прикрытием этих пышных декораций в фонды политиков шли мощные потоки средств, нужных для проведения избирательных кампаний, и оплачивались дорогие счета лоббистов. В 2008 и 2009 годах все эти траты с лихвой окупились.

Вот что писал об этом Майкл Льюис в 2009 году.

«Все это очень сильно кажется мне процессом, искаженным политическим влиянием, причем очень любопытным видом политического влияния. Далеко не всегда все решается при помощи таких простых вариантов, как взяточничество, взносы в избирательные кампании и тому подобное. Я думаю, у нас был двадцатипятилетний период, когда мировые СоЫтап БасЬяез правили миром, а такие люди, как Тим Гайтнер, когда они уйдут в отставку, будут зарабатывать себе на жизнь... работой в каком-нибудь финансовом учреждении, получая за нее огромные деньги; что люди столкнутся с трудностями, стараясь приспособиться к миру, который не работает, но в котором возникло убеждение, возможно, слишком поспешно, что этот мир не может функционировать без СоЫтап БасР^ и ему подобных»⁹³.

А может быть, все-таки может?

 

7

 

АМЕРИКАНСКАЯ ОЛИГАРХИЯ:

шесть банков

 

Все это — лишь непреднамеренное и непредвиденное расширение официальной «страховочной сети»... Очевидная опасность заключается в том, что с течением времени риск будет поощряться, а усилиям, направленным на достижение осторожной сдержанности, придется преодолевать сопротивление. В конечном счете увеличится вероятность возникновения следующего кризиса, еще более сильного.

Пол Волкер, 24 сентября 2009 года¹

 

Если они слишком огромные для краха, это означает, что они слишком огромные.

Алан Гринспен, 15 октября 2009 года²

 

В период с 1985 по 1992 год в ходе кредитно-сберегательного кризиса, ставшего следствием дерегулирования, бесхозяйственности и мошенничества, крах потерпели более 2000 банков. Деятельность этих ссудо-сберегательных ассоциаций (S& L) в основном контролировал Федеральный совет банков жилищного кредита (Federal Home Loan Bank Board), которому не удалось закрыть проблемные сберегательные учреждения в начале 1980-х годов. Вместо этого он надеялся, что они смогут вернуться в состояние платежеспособности благодаря расширению своей деятельности — выходу на более прибыльные (и более рискованные) направления³. В ответ на такое развитие событий конгресс в 1989 году принял закон «О реформировании, оздоровлении и контроле финансовых институтов» (Financial Institutions Reform, Recovery, and Enhancement Act). Помимо прочего, это закон упразднил Федеральный совет банков жилищного кредита, заменив его Управлением надзора за сберегательными учреждениями (OTS). 9 августа 1989 года президент Джордж Буш старший подписал этот закон и при этом сказал: «Этот закон будет защищать и стабилизировать финансовую систему Америки и запустит в жизнь проведение постоянных реформ, благодаря чему прежние проблемы никогда не повторятся»⁴.

Вот что в связи с этим говорит корреспондент NPR Хана Йоффе-Уолт.

 

 

«У меня были беседы с несколькими людьми, которые работали в бывшем агентстве, Федеральном совете банков, и они говорили, что в тот день, когда было создано OTS, они, служащие этого агентства, вышли из своего офиса и перешли через дорогу в соседнюю гостиницу. Там они включили телевизор, сидели и смотрели, как президент Буш-старший вышел на трибуну и заявил: «Америка никогда больше не позволит ни одному страховому учреждению действовать, не имея для этого достаточных денег». А затем сотрудники наблюдали, как президент отправил их агентство на свалку. Когда пресс-конференция закончилась, они выключили телевизор, вышли из гостиницы, пересекли улицу и пошли обратно на работу. Очень скоро пришел какой-то человек и поменял вывеску на их учреждении: теперь оно называлось «Управление надзора за сберегательными учреждениями»⁵.

Это, конечно, было то самое Управление надзора за сберегательными учреждениями, которое отвечало за то, что в 2000-х годах произошло с American International Group, Countrywide и Washington Mutual.

 

На нынешнем важнейшем перекрестке нашей истории, когда Америка выходит из глубокой рецессии и стоит перед неопределенным экономическим будущим, сейчас, после эпохального спасения наших крупнейших банков, мы должны реформировать нашу финансовую систему, которая сделала возможным финансово- экономический кризис, стоивший миллионам людей их работы и увеличивший государственный долг нашей страны на триллионы долларов. Последние несколько лет еще раз подтвердили, что наш финансовый сектор и его политическое влияние представляют серьезную угрозу для нашего экономического благосостояния и что без осуществления серьезных изменений у нас не будет оснований верить, что уже скоро в стране не начнется очередной бум, за которым последует очередное резкое падение, после чего следующий президент начнет объяснять американскому народу, что необходимо спасти Уолл-стрит, чтобы таким образом спасти и Мейн-стрит (под этим названием обычно понимают главную улицу типичного американского городка, где в основном идет социальная и культурная жизнь его жителей. Здесь этот термин употребляется обобщенно, для описания обычных граждан Америки, противопоставляя их финансистам с Уолл-стрит. — Прим. перев.) Но для того чтобы изменения были действительно серьезными, потребуется решить очень сложный вопрос — непропорциональное распределение в стране богатства и мощи небольшого числа крупных банков, находящихся на вершине пирамиды финансового сектора.

Просьбы и увещевания банкиров вести себя иначе не сработают. Решения можно достичь только путем изменения правил для финансовой системы, а для этого потребуются действия правительства. Через пять дней после избрания президента Обамы глава его администрации Рам Эмануэль сказал: «Правило первое: никогда не позволяйте кризису ограничиваться пустяками. С его помощью можно решить самые крупные задачи»⁶. Но более чем через год после краха Lehman Brothers даже относительно умеренные законопроекты по реформированию финансового сектора все еще блуждали по коридорам конгресса.

Администрация Обамы попыталась показать, что она серьезно настроена на проведение изменений. «Отрасли следует продемонстрировать, что она правильно отреагировала на полученную компенсацию, — заявил Обама на встрече 27 марта 2009 года в Белом доме, о которой мы рассказывали во введении в этой книге. — Излишество выходит из моды». (Взято из The New York Times, The bankers nodded, but made no firm commitments⁷.)

17 июня 2009 года президент Обама обнародовал план действий, который он назвал «радикальным капитальным ремонтом системы финансового регулирования, трансформацией в масштабах, которых не было со времен реформ после Великой депрессии»⁸. Он предложил осуществлять строгий надзор за финансовыми учреждениями, ввести новые правила регулирования для секьюритизации и внебиржевых деривативов, обеспечить повышение защиты потребителей и предоставить дополнительные полномочия правительству, чтобы у него было больше возможностей для маневра при возникновении кризиса»⁹. Три месяца спустя, стоя в центре финансового района Манхеттена, Обама пообещал:

«Мы больше не вернемся к временам безрассудного поведения и неконтролируемых излишеств, бывших сердцевиной этого кризиса, когда слишком много людей были мотивированы только тем, чтобы удовлетворить свой аппетит быстрой наживы и огромных бонусов... Мы больше не можем терпеть прежних путей, которые привели нас к этому кризису. И то, с какой готовностью некоторые хотят так легко к ним вернуться, еще больше показывает необходимость перемен, причем проведенных немедленно. Нельзя допустить, чтобы история повторилась еще раз»¹⁰.

 

Однако, несмотря на высокопарные фразы президента, многие из его предложений на деле оказались второстепенными реформами. Они мало что сделали для решения проблемы, являющейся центральной для финансовой системы, — огромному росту главных финансовых учреждений и, как результат, соответствующему увеличению их экономической и политической мощи. Вместо решительных мер администрация предпочла ограничиться техническими решениями (повысить требования по капиталу и ликвидности для крупных банков), перетасовать руководителей регулирующих органов и их функции (объединение надзорных функций ОСС и OTS в рамках нового общенационального банковского регулятора — National Bank Supervisor) или незначительно улучшить корпоративное управление (возможность рекомендательного голосования акционеров по размерам пакетов вознаграждения для руководства)¹¹. Джо Носера из The New York Times назвал план Обамы «всего лишь попыткой заткнуть дыры в сильно протекающей финансовой плотине дополнительно привлеченными пальцами регуляторов, вместо того чтобы провести починку этой плотины»¹².

Но даже при этом варианте Уолл-стрит старалась всеми силами блокировать новые регулирующие правила и сохранить ту благоприятную атмосферу для своего бизнеса, которая возникла после проведения правительственных акций спасения в 2008 и 2009 годах, когда снизился уровень конкуренции, усилились гарантии правительства и не появилось никаких новых ограничений, которые препятствовали бы банкам стремиться получать прибыль. По состоянию на октябрь 2009 года были зарегистрированы 1537 лоббистов, представляющих различные финансовые учреждения, другие виды бизнеса и промышленные группы, которые могли участвовать в разработке предложений по финансовому регулированию до их передачи в конгресс. Если говорить о соотношении сил, то оно равнялось примерно 25 к 1, если сравнить число лоббистов, представляющих интересы групп потребителей, профсоюзов и других сторонников жесткого регулирования. Даже корпорация Citigroup, чьи 34 процентов принадлежали правительству, для защиты своих интересов наняла 46 лоббистов. За первые девять месяцев 2009 года отрасль потратила на лоббирование 344 миллиона долларов. Старший советник Обамы Дэвид Аксельрод заметил: «После того как американские налогоплательщики вмешались и спасли компании от краха, который те сами сотворили, вы, может быть, надеялись, что они < налогоплательщики > направят свою армию лоббистов, чтобы добиться проведения сильной финансовой реформы и не допустить ее сведения до второстепенных перемен», но на самом деле ничего этого не произошло¹³. Вместо этого, по словам одного из служащих конгресса, отрасль прибегла к «очень хорошо согласованным и хорошо финансируемым банками усилиям, чтобы манипулировать нашим законодательством и при этом не оставлять своих отпечатков» ¹⁴.

Например, законопроект о регулировании, внесенный в комитет финансовых услуг палаты представителей, первоначально предусматривал освобождение сделок с широким спектром деривативов, совершаемых нефинансовыми компаниями, от действия новых требований, которые предложила администрация¹⁵. Майкл Гринберг, давний член Комиссии по торговле товарными фьючерсами, ее ветеран, заявил, что этот законопроект, «должно быть, написал кто-то из представителей банковского сообщества, потому что на каждой из небольшого числа его страниц спрятано сложное и дьявольское по своей задумке «исключение». Я очень удивился бы, если ядовитые таблетки в этот текст положил кто- то с Капитолийского холма или из Министерства финансов». Журналист Уильям Грейдер после разговора с человеком, хорошо знающим конгресс изнутри, пришел к такому же выводу¹⁶. Хотя освобождения от требований впоследствии были сокращены, этот пример очень наглядно демонстрирует способность Уоллстрит использовать технические сложности для защиты своих интересов.

Уолл-стрит также выиграла и отрешения администрации отложить фактическое проведение реформ до тех пор, пока кризис не пойдет на спад, и это несмотря на «первое правило» Эммануиля. Отчасти из-за дебатов по реформе страхования здоровья вопросами регулирования финансовой области занялись только осенью 2009 года, после того как экономика начала снова расти, банковский сектор вновь вернулся к уровню прибыльности, а несколько месяцев атак Республиканской партии привели к снижению рейтинга Обамы и повышению скептицизма у людей по поводу всех действий правительства. К тому времени когда эта битва началась, Уолл-стрит и Вашингтон уже вернулись к своим обычным делам.

 

⇐ Предыдущая78910111213141516Следующая ⇒

Поделиться: