Революция в раю: Братская любовь

 

В смущеньи Дьявол там стоял,
Он понял, как добро ужасно...

 

Ангелы бесполы. Но не в том смысле, что их плоть не обладает половыми признаками. Все ainoo формально являются мужчинами, существами, которые изначально устроены так, что могут зародить жизнь, соединившись с тем, кто может выносить ребёнка. Но сами ainoo не могут продолжить собственный род, создать нового чистокровного ainoo. По замыслу Создателя бессмертной форме жизни не требуется продолжения. Зато ангелы могут улучшить человеческую породу своими генами. Эти планы Создателя были нарушены Люцифером и его проклятым сыном Каином, демоном-полукровкой, который породу не только улучшил, но и равноценно ухудшил, породив таких существ, как вампиры, оборотни, великаны и прочие генетические мутанты.

У ainoo беспола психика. Их психические реакции невозможно назвать определённо мужскими или точно женскими. Они, в зависимости от обстоятельств, могут легко переходить от жестокости к нежности, от собранности к беспечности, от суровости к крайней восторженности, от замкнутости к болтливости, от суровой логики к невнятным абстракциям. Опять же всё зависит от характера конкретного ангела. Практически все они, со временем, под давлением собственной материи, склонились в сторону мужского мышления. Но были и такие, которые сохранили в себе исключительно женскую трепетность и нежность, стремление к подчинению, некоторую беспомощность и слабость.

Таким был ainoo по имени Сафиэль, к которому мы с Элессой сейчас направлялись. Даже внешне он походил на девушку. Тонкие черты лица, большие открытые глаза удивительного фиолетового оттенка; волосы, медными волнами ниспадающие на плечи. Он был отнюдь не хрупок, но что-то в его внешности говорило о его беззащитности и вызывало желание взять Сафи под опеку. Немудрено, что Уриэль, не видящий ничего, кроме собственной лаборатории, однажды запал на брата, выделив его из всех прочих. И немудрено, что другие ainoo, включая Михаэля, любили с ним общаться на более интимные темы, чем просто беседы за судьбы народов.

Встреча с Сафи была назначена на забытом всеми пляже. Мне пришлось долго пудрить ему мозги, чтобы он согласился встретиться.

- Знаешь, - сказал я Элессе, - наверное, надо было сразу с него начинать. Столько времени потеряли... Я сейчас посканирую его память и вытащу всё, что он знает.

- А тебе за это ничего не будет?

- Не забывай, кто я, - подмигнул ему. - Мне уже давно всё можно.

- Рафаэль, я тебя знаю... - лицо Элессы стало таким, будто я опять задумал взорвать атомную бомбу. - Лишние трения с Хелем нам сейчас совсем не к стати.

- Всё будет в ажуре, - заверил я, и мы отправились на встречу с очередным ангелом Света. Но Эле ещё долго ворчал, что ажур у меня всегда выходит какой-то не очень ажурный.

Однако случилось так, как я и задумывал.

Придя к Сафи и задав пару наводящих вопросов для проформы, отбив уже поднадоевшие реплики "а вам, тёмным, какое дело?", я бесцеремонно забрался в его память. Он даже сообразить не успел. Я держал его на руках, видел то, что видит он, чувствовал то, что чувствует он, транслировал это Элессе, и приходил в смятение от увиденного и прочувствованного.

 

Комната. Огромная. Необъятная. Плавные гнутые линии сводов, стен, потолка создают впечатление её бесконечности. Комната одновременно подавляет и приводит в восторг. Отовсюду льётся солнечный свет, в полумраке остаётся лишь альков, где скрывается кровать под стать комнате - необъятная и подавляющая своими размерами. Сафиэль распят на этом чудовищном ложе. Разведённые руки и ноги плотно зафиксированы ремнями, которые крепятся к специальным стойкам по обеим сторонам кровати.

Михаэль наклоняется к брату, и кончики его длинных волос касаются обнажённого тела Сафи, заставляя вздрагивать.

- Ты же понимаешь, малыш, что это ради твоей безопасности? - улыбается Хель, исследуя пальцами тело Сафиэля. - Не каждый младший может выдержать любовь старшего.

Пальцы у Михаэля приятно тёплые. Но это пока. Сафиэль знает, что бывает потом, когда старший брат по-настоящему разгорится. Сейчас же от их касания по телу разливается истома, против воли, вопреки желанию. Младший до крови закусывает губу, чтобы не застонать в голос.

- Ты совсем забыл меня, Сафи, - грустно говорит Хель. - Тебе не нужна моя любовь? Не нужен мой Свет?

- Нужен, - хрипло шепчет Сафиэль, зажмуриваясь. Пальцы Хеля становятся горячее, он скользит ими по щеке брата.

- Ты проводишь всё время с Уриэлем, - из голоса Михаэля уходит сладкая патока и начинает звенеть металл. Младший открывает глаза и встречается с глазами Хеля, тёмными, как самая тёмная ночь в году на Земле. В них нет ненависти и злобы, только удивление, укоризна и немного справедливой горечи. И режущий металл слов.

Старший ангел нежно проводит ладонями по растянутым рукам брата.

- Я... Мне... - Сафиэль облизывает пересохшие губы. Вот так всегда с Михаэлем - не знаешь, что сказать в ответ, всё равно будешь виновен, что бы ни придумал.

- Значит, Свет Уриэля тебе нравится больше? - ладони Хеля ложатся на грудь Сафи, обжигающие уже пальцы сжимают заострённые соски. - Ты несправедлив, брат. Все мы тут равны, все, как одна плоть, как единая душа. - Пальцы на сосках сжимаются сильнее, и Сафи невольно вскрикивает от болезненного удовольствия. - Не будь отступником, не забывай, сколько я для тебя сделал. И не только я.

Михаэль ложится на Сафи, вдавливает в кровать своим разгорячённым телом. Член Сафиэля пульсирует под напряжённым животом ангела.

- Я покажу тебе любовь, малыш. Я дам тебе свой Свет.

- Хель, пожалуйста... Прошу тебя...

Необъятная комната утопает в сиянии. Но теперь уже не солнечном. Это похоже на атомную вспышку, испепеляющую всё живое, а от мёртвого оставляющую только тени.

Крик Сафиэля захлёбывается в самом себе. Ангелу кажется, что его душа сгорает в жестоком огне, а плоть давно превратилась в горстку золы. Он бьётся в конвульсиях под сильным телом Хеля, содрогается от резких толчков в себе - член Михаэля словно раскалённый кол выжигает внутренности.

И вот наконец-то наступает момент, когда Сафи перестаёт чувствовать боль, испытывая лишь миг величайшего наслаждения oum. Но это всего лишь краткий миг, путь до которого был через всепоглощающее безжалостное пламя и казался бесконечным.

Сафиэль с трудом разлепляет глаза, он больше не чувствует огненного тела Михаэля на себе. Руки и ноги свободны, но пошевелиться - целая пытка. Всё тело ноет и болит от многочисленных ожогов. Сафи поворачивает голову и видит брата, одетого, сидящего рядом. Хель проводит пальцами по щеке младшего, стирая выступившие слёзы.

- Прости, малыш, что причинил тебе страдания. Но страдания помогают стать нам лучше.

Он склоняется и ласково целует Сафи в губы. Губы Михаэля мягкие и нежные, совершенные губы Безымянного Ангела, но Сафи думает о других губах, не столь совершенных, зато любимых.

Ладони Михаэля вновь скользят по телу Сафиэля, залечивая ожоги. Потом Безымянный Ангел поднимается и отходит в тень, а Сафи, покачиваясь, одевается.

- Брат.

Сафиэль вздрагивает. И смотрит на прозрачную пробирку в руке у Хеля, только по светящимся контурам там можно различить нечто. Нечто странное, отчего у Сафи бежит холодок по спине.

- Уриэль сейчас делает мебель для квартиры Габриэля, я хочу, чтобы ты поместил это... куда-нибудь понадёжней. Ты же умный мальчик, сообразишь.

Сафи смотрит на пробирку, потом переводит взгляд на Хеля. Тот улыбается. Улыбка его открыта и дружелюбна. И Свет его не знает сомнений. Младший это чувствует.

- Но это же...

- Это жучок. Подслушивающее устройство. Габриэль рано или поздно узнает. Но пока - он не должен об этом знать. И ты мне поможешь.

- Но почему? Что за игры ты ведёшь, Михаэль?

Безымянный Ангел касается пальцами щеки брата.

- Это не игры. Всё, что я делаю, на пользу всем нам. И тебе с Уриэлем, в том числе.

Он буквально впихивает пробирку в руку Сафиэля, а Сафи, закрыв свой разум, думает: надеюсь, ты отстанешь от нас, наконец, Безымянный. И тут же получает лёгкий шлепок по щеке.

- Не закрывайся. Не уподобляйся эгоистам-тёмным.

Сафи вскидывает потемневшие глаза на брата, но глотает слова. Молча отворачивается и идёт к выходу.

- Я не буду лезть в ваши отношения с Ури, - говорит вслед Михаэль. - Но, пожалуйста, выполни мою просьбу.

"Моя просьба" звучит как "мой приказ".

Младший ангел кивает.

 

Я перенёс обмякшее тело Сафиэля на кровать, поправил влажные от испарины волосы на лбу, погладил по щеке. И тут же поймал себя на мысли, что повторяю жест Хеля. Или он мой... Повернулся к Элессе. Он задумчиво взирал на бессознательного ангела.

- Всё видел?

- Да. С жучками ясно. Но мы так и не поняли, кто приходил ко мне под видом Габриэля. И зачем?

- Сафи? Хель? Ури?

Элесса пожал плечами.

- Наше дело так и осталось не расследованным. Ясно одно: Хель не доверяет своей правой руке, Габриэлю.

Я только хмыкнул.

- Михаэль сам себе и руки, и ноги, и всё остальное.

- Тебе не кажется, что он зарвался, Эксайлез?

- Ангел Света не может зарваться. Он просто выполняет свою работу. Как и все мы.

- Ты что, его оправдываешь?

Я покачал головой, безжизненная рука Сафи лежала в моей ладони. После глубоко сканирования и чистки памяти у него точно будет болеть голова.

- Нет, Эле... Я просто пытаюсь его понять. - Элесса сжал моё плечо. - Но я не хочу, чтобы Михаэль попал в инферно. Споются ещё.

Сафи тихо застонал, и я отпустил его руку.

- Нам надо уходить.

И мы ушли, оставив Сафиэля в блаженном беспамятстве.

 

Наше дело так и осталось бы нераскрытым, если бы Уриэль не узнал от Сафи о странном обмороке, и не догадался, кем он был спровоцирован.

Мы с ним встретились на нейтральной территории, на Земле, в маленьком уютном кафе. Нас никто не видел, но люди обходили пустующий столик у окна. Уриэль смотрел в окно, залитое ярким весенним солнцем, и говорил, медленно, с паузами, его слова падали, словно свинцовые.

О жучках он знал. Трудно обмануть Ури в его лаборатории. Он увидел следы Света Сафиэля и поэтому молчал.

- А как же Слово ангела? - удивился я. - Ты же мне дал Слово, что не твоя это работа?

Он усмехнулся.

- Люцифер, ты падший.

- Поэтому меня можно обманывать? И даже Словом?

Уриэль помолчал, поджав губы, ответил:

- Нет. И я за это отвечу. Наверное. Но мне важнее спасти Сафи, чем свою шкуру.

Надо же, как он к нему привязан, подумал я.

- Ури... Есть ещё кое-что...

- Кто приходил под видом Габриэля?

- Да.

- Это был я.

В общем, он был нашим подозреваемым, и тут я уже не особо удивился:

- Зачем? И откуда ты знаешь... такие подробности о наших отношениях?

Усмешка скривила его губы.

- Я предположил просто. Однажды Сафи услышал разговор Михаэля и Габриэля, они ругались. Михаэль обвинял брата в том, что он... он делает с тобой и твоим любовником oum. Сафи тогда сильно удивился, а я нет. Шеф он такой... Он ко всем милость проявляет. Он настоящий ангел Света, не то, что...

- Не то, что Михаэль?

- Знаешь, Люцифер, я готов поверить в ваши байки, что Сатана не ты, а он. Хотя не спорю, что в багаже у Михаэля полно добрых и благородных дел, но... Он странно ведёт себя для ангела Света.

Не то слово - странно, подумал я.

- Так зачем же ты пришёл к Элессе?

Уриэль отрешённо смотрел сквозь меня и молчал. Тогда я ответил за него:

- Ты хотел обратить наше внимание на то, что творится в Эдеме?

- Да.

- Но ты ведь предполагал, что рано или поздно мы выйдем на тебя.

- Да, предполагал. Но... Рафаэль, - он схватил меня за руку. - Если надо, я возьму всю вину на себя, не впутывайте в это Сафи.

- Ты просишь снисхождения у Сатаны?

- Я прошу это у брата Рафаэля, - его взгляд горел страстным безумным огнём.

- Теперь я уже брат Рафаэль... Ладно, договорились. Но Габриэль всё узнает.

Он кивнул.

- Ему можно, но передай ему просьбу о Сафи.

Я пообещал Уриэлю не впутывать Сафиэля в это дело. На том мы и расстались.

После чего направился к Габриэлю и прямо ему всё рассказал.

- Такие дела, брат. Я не спрашиваю тебя, что ты будешь делать, как выкарабкиваться из этой ситуации. Я не тот, кто даёт советы, я тот, кто обвиняет, когда поздно уже давать какие-то советы. Но знай: мне тоже не нравятся методы Михаэля, я не хочу, чтобы он развязал войну против Тьмы, используя меня как прикрытие. Ибо это будет война не против Тьмы, а уничтожение всего живого - Апокалипсис, о котором он так мечтает, когда все праведники уйдут к Создателю, а остальные будут навечно закрыты в инферно. Жизни во Вселенной не станет. А я, Габриэль, за жизнь, потому что она всегда лучше небытия. Даже самого блаженного.

- Создатель не даст ему сделать это, - глухо промолвил брат.

- Хель - часть планов Создателя, и мы не можем точно знать, что именно Он задумал, мы всего лишь части программы. Но мы можем попытаться сказать своё слово.

Выйдя от Габриэля, я застыл на дороге, не зная, куда мне идти.

Вечно не знаю, куда податься в этом мире. Поэтому я просто побрёл вперёд, не разбирая пути.

На улице шёл дождь. Я вслушивался в его шум, но не мог разобрать, что дождь мне говорит. Вот так и со мной. Я порой не могу разобраться, что говорит мне мой Свет. Моё сердце не может обрести покоя с того проклятого момента, как я перестал быть тем, кем когда-то был.

Только Элесса - моя отдушина.

И я не дам небытию поглотить нас. Михаэль, близнец мой и моё отражение, что бы ты ни затеял, я не дам тебе убить этот мир, даже если он, на твой светлый взгляд, чертовски плох. Больше моей ошибки, как это случилось с атомными ангелами, ты не дождёшься.

 

Манхэттенский проект

 

У этой жизни нет новых берегов,
И ветер рвёт остатки парусов...

 

Элесса стоит у большого окна - от пола до потолка - и заворожённо смотрит на тысячи огней, оплетающих город мерцающей рекой. Кажется, что Элесса высоко парит над сиянием города, но для этого даже не нужны крылья.

Мы находимся на двадцать первом этаже небоскрёба Flat Iron, что расположился на пересечении Бродвея, Пятой авеню и 23-ей улицы. Прагматикам кажется, что это здание похоже на утюг - он отутюжит действительность до нового, без единой складочки, порядка. Романтикам небоскрёб напоминает величественный пароход, уносящий их в новую жизнь, из истерзанного войнами прошлого в более счастливое будущее. Мне же во Flat Iron всегда чудился эрегированный член, и про себя я называл его Fuck Iron. Член, который однажды войдя в лоно этой реальности, уронит семена другой жизни...

- Красиво, - задумчиво говорит Эле.

Я молча киваю, рассматривая его стройную фигуру, застывшую у окна. Вот уже почти полгода мы не расстаёмся, после того как случайно нашли друг друга в охваченном войной Белграде. Мы пытаемся вспомнить наше прошлое и пытаемся определиться с будущим. Меня носит из Старого в Новый свет. Здесь у нас временная резиденция. Двухуровневая квартира-студия, замаскированная под офис, с минимумом мебели - письменный стол, огромный диван, с трудом выдерживающий нашу страсть, да пара стульев. Ну ещё небольшой платяной шкаф. Отсюда, с двадцать первого этажа, удобно вылетать прямо в небеса, открывать там портал или отправляться по местным делам.

- Цивилизация людей не стоит на месте, - говорит Эле. - Их много, и они на многое способны. Ты видишь это, Эксайлез?

Я хмыкаю.

- Ещё как вижу, дорогой. Не стоит недооценивать людей. Они совсем другие, и ainoo должны это признать.

- Все ainoo?

- Себя я тоже не исключаю. Если честно, я первый готов перестать возиться с людьми и отдать их судьбу в их собственные руки.

Эле подходит ко мне, садится у ног, кладёт голову на мои колени. Я перебираю его густые, короткие волосы... Думаю, как жаль, что он больше не желает отращивать себе прежнюю гриву, мне так нравилось зарываться в неё пальцами, сжимать эти тёплые, мягкие волосы, наматывать их на кулак...

- Ты что-то задумал, Рафаэль, я чувствую... И мне это не нравится.

Я всё-таки стискиваю его волосы на самом затылке.

- Не думай об этом, Эле. Во многих знаниях - многие печали.

- Зачем мы здесь?

- Я уже говорил, у меня дела тут.

- Какие?

Элесса поднимает лицо и смотрит на меня снизу-вверх, сузив глаза. Он сильно изменился, мой мальчик. Не внешне, нет. Стал менее покладистым, более жёстким, циничным. А ещё он стал предельно откровенным и резким в своих суждениях, что в сочетании с его эмпирскими качествами, превратилось в убойную стрелу, начинённую ядом. То, чего я добивался, всё-таки вызрело в нём, хоть и причинило нам обоим немыслимые душевные страдания.

- Рафаэль, ты темнишь. Ты думаешь, правильно поступаешь, скрывая от меня свои мутные делишки?

Я беру его за подбородок двумя пальцами, вздёргиваю, и, наклонившись, крепко целую в губы. Элесса отвечает мне, но без особой страсти. Будто это формальный поцелуй, удостоверение, что наши отношения продолжаются. Я прерываю поцелуй.

- Я хочу дать людям шанс.

- Армагеддон? - усмехается Элесса.

Я вздрагиваю.

- Нет, Эле, но...

- Что "но", мой возлюбленный Сатана?

Ему никогда не нравилось так меня называть. Значит, он и правда сердится на меня. И его предчувствия... Что-то здесь не так. "Что я делаю?" - ужас вдруг охватывает всё моё существо, и я тут же отмахиваюсь от этой мысли. Поздно. Слишком поздно. Скоро этот мир перестанет существовать, и родится совсем новый мир, где люди изменятся, а у меня появится реальный шанс противостоять Михаэлю, жаждущему прибрать всё к своим рукам.

Я снова целую Элессу, страстно и нетерпеливо, терзаю его губы своими, поднимаю к себе, заваливаю на диван, вжимаюсь всем собой в горячее податливое тело. Продавленные пружины жалобно скрипят под нашим весом. Я тискаю бёдра своего любовника пальцами и вхожу в него насухую. Двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь, чтобы забыться в наслаждении, чтобы избавиться от тягостных мыслей. Элесса хрипло стонет. И когда мы уже на самом краю, произносит, прерывисто дыша:

- "...и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки".

Меня словно током прошибает. Ну зачем он так, а? И я изливаюсь в него, получив удовольствие, смешанное с болью, а он на меня. Лежу ничком, уткнувшись лбом в его плечо.

- Это было в прошлом, Эле... Давно в прошлом.

- Прошлое имеет свойство повторяться, - он ласково гладит мои волосы. - Послушай меня, Рафаэль, остановись. Остановись, пока ещё есть время. Потом уже не повернёшь.

Я слезаю с него.

- Я не могу. Мир меняется, Эле. Со мной или без меня, это случится.

Элесса встаёт с дивана и идёт в душ, слышится плеск воды... Сомнения грызут мою душу. Было ли время, когда они меня не грызли? Или я одно большое Сомнение? Это только Михаэль всегда уверен в своей правоте, поэтому мир прогибается под него. Кнутом и пряником гонит его ангел Света к светлому же будущему... Ради блага людей. И обретает всё большую власть Безымянный Ангел, становится сильнее, могущественнее, не даёт и шанса никому разобраться в себе. И только я способен с ним бороться. Но... Одно зло против другого зла, в этом случае мир точно обречён.

Элесса выходит из душа уже одетый.

- Я пойду, прогуляюсь.

- Один?

- Да. Тебе тоже надо побыть одному. Подумать. Я знаю, Рафаэль, тебе есть над чем подумать.

И он уходит, а мне хочется послать в инферно и этот мир, и Михаэля, и все мои грандиозные планы. Но сейчас, меньше чем когда-либо, я должен сомневаться. Что потом? Я не знаю. Знаю лишь, что должен рискнуть, и выиграть хотя бы стратегически.

Лети, пятитонный железный утюг прагматиков над миром и отутюжь эту реальность. Для другой жизни.

 

Сивара

 

"Жить всегда единым мигом, тратить все время на удовольствие от созерцания луны, снега, вишневых цветов и кленовых листьев; петь песни, пить сакэ, ласкать друг друга, и плыть, плыть... Никогда не расстраиваться, если нет денег, никогда не быть грустным в глубине сердца; всегда походить на растение, движимое речным потоком, - вот, что зовется укиё, свободно плывущим миром".

Асаи Рёи написал это почти триста лет назад, но я, глядя на "весёлый квартал", был готов подписаться под каждым его словом. Люди тут жили только настоящим, не задумываясь о будущем и не вспоминая о прошлом. Будто и не было недавней войны и позорной капитуляции. Это сближало меня с ними: слишком многое не хотелось мне вызывать из глубин памяти, слишком мрачно было то, что нависало надо мной и Рафаэлем дамокловым мечом. Сознание наполняло видение: море огня, пропитанное смертью и болью, диким желанием выжить и отомстить за себя... Видение, зыбкое и вещественное, и никаких конкретных данных. Лишь ощущение и несколько слов.

"Почему Япония, Эксайлез? Почему именно этот город?".

"Это мог быть любой город, Элесса".

Любой...

Смерть перестала быть избирательной. Теперь она может зайти в любой дом, в любой город, в любую страну - только потому, что один безымянный палец ткнет в точку на карте, а другой утопит гашетку пуска. Бесполезно - защищаться, убегать, строить планы... Огонь зальет все и всех, соединит людей в их первом и последнем извращённом oum.

Я смотрел на людей, жадно ищущих удовольствий, и осознавал их правоту. Если не можешь сделать ничего - получай наслаждение от того немногого, что еще тебе осталось.

Повозка лениво катилась по Ёсиваре, мимо аккуратных, будто игрушечных чайных домиков, лавок, бань... Эдо, как вся Япония, лежал в разрухе, а тут изо всех сил прятали наследие войны. Тёплый весенний день клонился к вечеру, все было усыпано вишнёвыми цветами - бледно-розовыми, совершенными даже у порога смерти. Шальной ветер кружил их в причудливом танце, забрасывал пригоршнями в раскрытые окна и двери, на военную форму и деловые костюмы прохожих. В толпе снующих по "весёлому кварталу" людей выделялись женщины в многослойной яркой одежде. Двигались они медленно и плавно, с нарочитой грацией, напоказ. Будто фарфоровые куклы из антикварной лавки, чудесным образом наученные двигаться.

- Кто это? - спросил я нашего возницу и гида.

- Гейши, - ответил тот на ломаном английском. - Гайдзи зовут их проститутками.

Я внимательно посмотрел на ближайшую гейшу. Та улыбнулась, обмахнулась веером и поклонилась так изящно, будто была воспитана при дворе, а не в чайных домиках Ёсивары. Живые чёрные глаза блестели игриво, казалось - она, увидев меня, влюбилась с первого взгляда.

"Если это и проститутка, то очень дорогая, - подумалось мне. - Актриса в театре для одного зрителя".

Услышав мои мысли, Рафаэль негромко рассмеялся. Я вздрогнул: до этого момента, поглощенный созерцанием Ёсивары, я почти не ощущал его присутствия.

- Весь мир - театр, - прошептал он, касаясь моего затылка, - весь мир лицедействует...

- Желаете взглянуть на театр? - спросил гид. Похоже, он разобрал только это слово.

- Здесь есть театр? - усмехнулся Рафаэль и прошептал мне на ухо: - Не иначе как эротический.

Я едва сдержал смех. От шёпота и прикосновений моего принца по телу пробегала дрожь. Как же мне хотелось уединиться с ним...

- Театр кабуки, да. Представление день и ночь, каждый день.

- Одна пьеса за другой?

- Нет, - замотал головой возница, - нет. Танцы. В масках... в лицах... - он пустился в сбивчивые объяснения, из которых мы поняли: в этом кабуки актеры танцуют нечто вроде эротического балета. Каждый акт (я вдоволь похохотал про себя над получившейся двусмысленностью) занимает около часа, потом короткий перерыв - и новый балет, но уже с другими актерами.

- И что делают те, кто уходит? - небрежно спросил Рафаэль.

Гид смутился. Заметно было, что он раздумывает - как объяснить гайдзину происходящее в театре. Так, чтобы это было понятно и, как принято говорить у нас, 'в рамках приличий'.

- Некоторые отдыхают, - наконец произнёс гид, - некоторые... танцуют для желающих.

Я усмехнулся, догадываясь об истинном смысле фразы, и возница сверкнул на меня глазами. Охватившее его возмущение по вкусу было похоже на кофейный леденец - и горьким, и сладким одновременно.

- Вези нас туда, - приказал Рафаэль, откидываясь на сиденье. Он весело улыбался, в ярко-зелёных глазах блестели лукавые искорки. Повозка двинулась, и я упал на сиденье рядом с ним, в густое облако его аромата, тепла его тела. Потёрся щекой о плечо.

Если не можешь отвратить неизбежное - наслаждайся тем, что ещё остаётся.

Кабуки был мало похож на европейские театры. Низкий потолок, неглубокая сцена, вместо привычного занавеса - яркие складные ширмы. Вместо рядов кресел столики на двоих, с горящими фонариками на них. Аромат благовоний мешается с запахом табака и спиртного, между столиков снует прислуга в белой одежде, люди негромко переговариваются друг с другом, ожидая нового представления... В Европе это называется одним словом: кабак.

Я выставил меж пальцев купюру, и белая тень метнулась к нам, провела на лучшее место. Усадила нас, поставила перед каждым по пиалке и токкури с тёплым сакэ, быстро спросила по-японски - не надо ли что ещё, и так же быстро умчалась обслуживать следующего гостя. Рафаэль осторожно попробовал сакэ и улыбнулся. Я тут же придвинул ему свою бутылку. Алкоголь и я плохо совместимы.

На сцену вышел японец в костюме-тройке - зрелище, потешное само по себе. Слишком неловко он в нём выглядел. Объявив на ломаном английском, что "сейчас будет балет", японец исчез за кулисами. Ширмы раздвинулись, и началось представление.

Я впервые был в театре кабуки, пусть даже таком нетрадиционном, и плохо разбирался в японской культуре. Я слышал, что здесь все роли играют только мужчины; то же самое было и в средневековой Европе. Но одно дело знать - и совсем другое видеть хрупкое существо, одетое, накрашенное и причесанное как недавно виденная гейша, такое же гибкое и грациозное. Оно не двигалось под музыку - оно жило в ней, дышало ею, как рыба живет в воде и дышит водой. Это не было танцем, не было лицедейством. Тот, кто страдал и умирал на глазах у публики, делал это по-настоящему. Я чувствовал исходящие от него эмоции, пил их, как другие - выдержанное вино.

Рафаэль отставил сакэ в сторону и наклонился к сцене, весь поглощённый действием. Краем глаза я видел его приоткрытый рот, кончик языка, мелькающий меж острых зубов. Чувствовал его внимание, прикованное к гибкой фигуре.

Когда действо закончилось, в зале воцарилась тишина. Минута... вторая... От грохота аплодисментов заложило уши. Хлопали все, даже я и Рафаэль - не для прикрытия, а абсолютно искренне, впервые за долгое, очень долгое время.

- Как тебе мальчишка? - спросил Рафаэль после того, как были сдвинуты ширмы.

- Очень талантлив.

- И только? - Рафаэль лукаво улыбался.

- Нет. Я бы хотел...

- ...видеть его в нашей постели, - закончил он за меня.

Я вопросительно поднял бровь. Раньше мы такого не делали. Что бы мы ни творили в спальне, мы творили друг для друга, и не для кого более. Инкубу положено быть развратным и не иметь комплексов, но я не похож на остальных инкубов.

- Это театр, - попытался возразить я.

- Очень похожий на бордель, - парировал мой принц. К аромату его тела примешивался запах сакэ, и эта смесь возбуждала похлеще сильнейших дизиаков.

Кто-нибудь другой сказал бы: "Эле, брось свои комплексы и сними для нас этого парнишку", но Рафаэль молча сидел и смотрел на меня, ожидая, пока я созрею.

Я огляделся. Актеры вышли из-за сцены и медленно плыли между столиков. Они оказались неожиданно рослыми. Приглядевшись, я увидел: их ноги заключены в подобие колодок на очень высокой платформе. Танцевать на таких ходулях? Я проникся к актерам ещё большим уважением.

Паренёк, что привлёк наше внимание, вышел последним. Без сомнения, он был звездой этого шоу. Медленно, сознавая свою исключительность, танцовщик спустился в зал. Я тут же махнул купюрой, подзывая служку. И отдал тому прямой приказ, от мозга к мозгу - устроить ночь с этим парнишкой. Я видел, как слуга помчался к сцене, как танцовщик склонился к нему, выслушал и поднял глаза на нас с Рафаэлем. Медленно кивнув, парень ушёл вслед за слугой.

Я взял в руки пиалу с тёплым еще сакэ.

- Не пей, Эле. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Я горько усмехнулся:

- Людям со мной никогда не бывает хорошо.

- Не говори так.

- Это правда, Рафаэль. Несовпадение размеров... - я склонился над пиалой, вдохнул тонкий аромат, присущий этому сорту сакэ. Теперь я отличу его из сотен прочих. - Очень болезненное несовпадение.

- Но ведь он тебе понравился.

Я фыркнул. Жизнь давно отучила меня считаться лишь со своими желаниями.

- Я не смогу быть с ним... один на один.

Я поднял глаза.

- Это будет похоже на измену, - мягко пояснил Рафаэль.

- Я буду с вами в комнате, - наконец сказал я. Мысль, что придётся всего лишь смотреть, была невыносима.

- Ты не удержишься, - улыбнулся Рафаэль, - я знаю.

Слуга вернулся к нашему столику, пригласил идти за собой. Вначале - по извилистому ходу за кулисы, потом куда-то вверх, в узкий коридор, где и стены, и раздвижные двери имели одинаковый вид. Он молча впустил нас в комнату, и еще одна крупная купюра оказалась в его подставленных руках. Расплывшись в улыбке, бормоча "домо аригато", слуга исчез, задвинув дверь с другой стороны.

Юноша сидел на корточках на полу, спиной к нам. Яркое кимоно уложено вокруг идеальными складками, длинные волосы распущены и расчёсаны так, что падали ширмами по обеим сторонам лица. Рафаэль подошёл к нему, и, убрав волосы в сторону, прошептал:

- Какая красота...

Парень скосил на него глаза:

- Господина сами очень красива. Как теньчи [1] ...

- Не теньчи. Акума [2] , - поправил Рафаэль. - Акума-сан. Говори по-японски, - мягко попросил он, водя пальцами по лицу в гриме. - Ты ведь понимаешь английский?

- Да... - юноша закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением. - Да, Акума-сан.

Мой принц чуть слышно вздохнул:

- Эле, он в гриме.

Рафаэль терпеть не мог современную косметику. Да и не современную тоже. Он считал её одним из видов лжи, которую ненавидел всем своим существом. Я снова вызвал служителя. Минут через десять в комнате стояла бадья, где свободно поместились бы трое. Внутри плескалась горячая вода.

- Желаете помыться перед разрезанием дыни [3]? - поклонился хокан [4]. - Или достичь лопания фрукта иным способом?

- Не сейчас, - улыбнулся ему я. - Встань. Мы желаем помыть тебя.

Юноша послушно встал, яркие шелка заструились вверх, и мы вдвоем принялись развязывать и разматывать это чудо. Верхнее оби, пестрое верхнее кимоно, нижнее оби, однотонное кимоно в тон верхнему, ещё один пояс, нижний халат, рубашка, шальвары... Таким количеством одежды могли похвастать лишь чопорные английские леди - да ещё гейши. И хоканы. Драгоценные статуэтки, завёрнутые в тысячи шелков.

Наконец с юноши упал последний клочок шёлка, и я подтолкнул его к бадье. Рафаэль держал над водой его волосы, а я смывал грим мягкой губкой. Под слоем белой краски оказалась такая же белая, изнеженная кожа. Алые губы маняще выделялись на алебастровом лице. Живые чёрные глаза смотрели на нас изучающе. Несомненно, такое поведение клиентов было юноше в диковинку.

- Так чего всё-таки желают благородные господа? - наконец спросил он.

Рафаэль улыбнулся и провёл пальцами по точёной шее. Актёр вздрогнул.

- Мы хотим быть с тобой, - сказал я хрипло. - Оба. Ласкать тебя так, будто ты равный, а не...

- А не мальчик на одну ночь? - улыбнулся хокан. - Не тратьте вежливость, благородные господа, я привык к своей роли.

Рафаэль поцеловал его в висок, и юноша закрыл глаза, наслаждаясь.

- Это не вежливость, - прошептал я, снимая пиджак, галстук и рубашку, - это уважение...

Парень только вздохнул. С его точки зрения не было никакой разницы между двумя господскими выдумками.

Раздевшись, я залез в бадью. Огладил ладонями худощавое тело, точёный рельеф мышц. Коснулся губами острых, будто закаменевших сосков. Юноша блаженно вздохнул.

- О, да... - прошептал Рафаэль, забираясь в воду, - это то, что тебе нужно... нежность... - Он сел сзади, и парень сразу прижался спиной к его груди, выгнулся бесстыдно в наших ласковых руках. Из воды показалась головка члена, алая, как распустившийся цветок. Приподняв юношу, я попробовал её на вкус. Сжал губы на пульсирующей плоти, потом обвил языком ствол, вызвав жаркий стон. Подразнил его и отпустил.

- Да, просто смотреть - не твоё, Эле, - улыбнулся Рафаэль.

Действительно, нельзя было хладнокровно наблюдать, как его руки ласкают стройное тело, как извивается юноша в объятиях моего принца, умоляя взять его поскорее. И как выгибается парнишка на пронзающем его твёрдом члене, вскрикивая страстно. Нельзя просто стоять и смотреть, как твой любимый доставляет наслаждение другому. Нужно либо прекратить это... либо помочь.

И я наклонился к бёдрам юноши, вобрал в себя его член, прижал язык к трепещущим жилам, обхватил губами мошонку, сжал её, сглотнул рефлекторно... Парень закричал страстно, выгнулся, на мгновение превратился в трясущийся камень, а потом расслабился, выплеснувшись семенем. Его экстаз окатил меня терпкой бодрящей волной. Рафаэль в последний раз двинул бёдрами, содрогнулся всем телом - и меня снова накрыло. Я застонал от невозможности получить свою часть ласки, а в следующую секунду мой член сжала узкая, но сильная ладонь. И я, качнув бёдрами, выплеснулся в воду.

Мы с парнем поцеловались. По настоящему, взасос. Несколько минут мы изучали и дразнили друг друга, будто соревнуясь в искусстве поцелуя - инкуб и хокан. Рафаэль был рядом, его руки касались нас, успокаивая и возбуждая одновременно. И поцелуй перешёл в секс, а потом мы нежились, расслабленные в горячей воде.

- Не пора ли перейти на футон [5]? - хрипло предложил юноша.

Я усмехнулся и встал:

- Давно пора.

Из его груди вырвался удивлённый вздох.

- Какой...

Ну вот, опять.

- Какой прекрасный, - пальцы хокана коснулись моего члена, пробежались по венам, снизу вверх, к мошонке. Я тихо застонал. - Хочу его в себе...

Рафаэль посмотрел на меня лукаво. "Я же говорил", - шептали его глаза, два светящихся изумруда.

- Нет.

- Почему, Тэнгу-сан [6]? Я недостоин принять тебя? - спросил юноша обиженно. Так говорят капризные юные красавицы, уверенные, что свет вращается вокруг них.

- Ты... ты не сможешь, - я нежно провёл пальцами по его губам, и парень, схватив мою руку, зашептал горячо:

- Прошу вас, Тэнгу-сан, окажите мне честь...

- Я порву тебя.

Хокан криво улыбнулся:

- Я давно не бутон, почтенные теньчи. Прошу, не мешайте мне доставлять вам удовольствие.

Меня всегда бесили вежливость и услужливость, доведённые до абсурда. Дерево бадьи затрещало и рассыпалось под моими пальцами, мыльная вода плеснула на циновки. Рафаэль усмехнулся:

- Не порть вечер, Эле. Позволь человеку сделать тебе приятное.

- Но ему будет неприятно. Очень.

- Это его выбор. Он видел. Ты сказал ему.

- Всё равно. Я не хочу удовольствия, смешанного с болью. Не сегодня.

- Я рад, что тебе это перестаёт нравиться.

- Я тоже.

Хокан переводил взгляд с меня на Рафаэля и обратно, не понимая, о чём речь. Потом резко встал, тряхнул волосами, - смоляные локоны рассыпались в воздухе веером, коснувшись нас обоих, - и, взяв меня за руку, повёл к лежанке. Трём плотно набитым футонам, лежащим один на другом, покрытых красным крепом с чёрными ободками. Упал на спину, и обнял меня ногами, предлагая себя.

- Нет, - я помотал головой, - на живот. - И перевернул его. Юноша выгнулся, потёрся об меня спиной и ягодицами, возбуждая. Я огладил его худое, дрожащее от страсти тело, вложил член меж ягодиц. Он сжался на мне, издал стон, лаская собой. Мы слаженно двигали бёдрами, хрипло дыша, касаясь друг друга краешками губ, пока властная рука Рафаэля не повернула лицо хокана к себе. Тот страстно поцеловал его мошонку и Рафаэль застонал.

Открытым сознанием я ощущал блаженство, с которым мой принц вбивается в узкое нежное горло юноши. Удовольствие, которое испытывает парень - настоящее, не сыгранное, идущее из глубины души и тела. Я знал, что они тоже чувствуют моё наслаждение, правда, в разной мере. Мы двигались как отлаженный механизм, не думая ни о чём, отпустив себя. И вместе ощутили экстаз, похожий на яростный взрыв.

- Интересно, все теньчи такие? - спросил юноша, отдышавшись.

- О нет, не все, - прошептал Рафаэль. Мы лежали вповалку на разъехавшихся от страсти футонах, на сбившемся крепе, забрызганном спермой. - Тебе повезло.

Парень заворочался, устраиваясь между нами поудобнее. Его ладони как бы случайно легли на наши члены, погладили их нежно.

- Акума-сан, Тэнгу-сан... спасибо вам.

- За что, малыш? - почти мурлыкнул я.

- За ласку... за то что вы такие... как в старых легендах. Справедливые.

Рафаэль хмыкнул. Я тоже усмехнулся:

- О нет, малыш. За справедливость отвечает совсем другой... теньчи.

- Не может быть, чтобы один теньчи отвечал за всю справедливость, - возразил хокан. - Это же... как её?.. монополия.

Рафаэль захохотал в голос. Я рассмеялся вместе с ним.

- Вот оно, смешение Востока и Запада!

Парень уже хохотал вместе с нами, даже не понимая, над чем. А потом мы снова ласкали друг друга, до самого позднего утра.

Отличное настроение не покинуло меня и Рафаэля даже после того, как нам показали счёт. Когда до конца остаётся совсем немного, экономия теряет смысл.

Мы снова ехали по Ёсиваре - уже дневной, просыпающейся, лениво-томной. Бледно-розовые лепестки сакуры кружились в причудливом танце, увлекаемые тёплым ветром.

Оранжевое Солнце висело над О-мон, Великими Вратами. И что-то подсказывало мне, что Эдо никогда не узнает света ярче солнечного.

-------------------------------------------

[1] Японское название ангелов.

[2] В японской мифологии - Дьявол, Сатана, Хозяин мира мёртвых.

[3] Здесь и далее - профессиональный жаргон японских "весёлых домов". "Разрезание дыни" - поза, когда входят сзади, "кручение стебелька" - минет, "лопание фрукта" - оргазм.

[4] Хокан - гейша-мужчина.

[5] Аналог европейского матраца.

[6] Дословно - "господин оборотень", животное или птица, которое может превращаться в человека.

 

"Жена" декабриста

 

Пусть велика земля, но даже и она
Имеет свой предел,
Но в мире этом есть одно,
Чему конца не будет никогда,
И это бесконечное - любовь!

 

Радио транслировало Глена Миллера. Великий джазист, спасенный англичанами из вод Ла-Манша, продолжал радовать людей. Задорная, жизнерадостная музыка действовала на нервы, и я приглушил динамик. Подошёл к огромному, от пола до потолка, окну - по нему настойчиво барабанил дождь. Капли собирались в струи, толстыми ручьями полосовали стекло. Нью-Йорк заливало так, будто над ним разверзлись все хляби небесные.

Манхэттенский проект завершился успехом... или провалом, это с какой стороны посмотреть. Хиросима и Нагасаки сгорели в атомном пламени, ужаснувшем и людей, и ainoo. Рафаэль не посвящал меня в тонкости проекта; я узнал подробности, когда на месте двух городов возникли озера расплавленной земли. Американцы, с своей неизлечимой склонностью к пафосу, окрестили их "глазами ангела".

В тот день американская пресса возносила до небес храбрость летчиков, гений ученых и прозорливость Трумэна, а меня - впервые за долгое время - перестали мучать кошмары. Будто случилось непоправимое, неизменимое, и плоды наших усилий зависли над нами дамокловым мечом.

- Меня могут наказать, - сказал Рафаэль ближе к вечеру. Весь день мой принц был мрачен и задумчив, молчал в ответ на все мои вопросы. - Но, какое бы наказание не назначили, я обязательно вернусь к тебе. Это не Отлучение, Эле. Это разлука.

В ту ночь мы оба были нежны, как никогда. Услаждали друг друга самыми изысканными и страстными ласками, будто стремились показать всю силу и глубину нашей любви. Мой Эксайлез ушел, когда я спал. Проснувшись, я нашёл его кольцо, которое теперь носил на себе.

С того дня прошло два с лишним месяца. Или, если быть точным, шестьдесят пять суток. Шестьдесят пять дней и ночей беспрерывного ожидания и робкой надежды. В том месте внутри, где я всегда слышал Рафаэля, вновь царила оглушающая разум пустота. Но я был уверен, что мой принц жив, где бы он ни был.

Именно поэтому я не съехал из апартаментов во Flat Iron. Знал: когда Рафаэль вернется, первым делом он заглянет сюда, в место, откуда ушел. Я не хотел, чтобы он тратил время на мои поиски.

Тишину в квартире разрушила трель дверного звонка. Я лениво подошел к двери, расписался в бланке - и получил свой ужин. Из свернутой салфетки, как обычно, вывалился продолговатый конверт. Я брезгливо взял его двумя пальцами, швырнул писульку в камин, не распечатывая. Наверняка там было то же самое, что и в его братьях-близнецах, что каждый день необъяснимым (церковник сказал бы - "чудесным") образом оказывались в складках белоснежного дамаста.

"Я жду тебя. Хель".

Обезличенный шрифт и такой же безликий конверт. Ни адресов, ни штемпелей.

Раскрыв первые два, убедившись в их одинаковости, прочие я швырял в огонь, не читая. Мне было неважно, что там - все те же скупые слова, пламенное признание в любви или деловое предложение перейти на сторону Света. Я ненавидел того, кто присылал эти письма, ненавидел всем сердцем... так же страстно, как любил Рафаэля.

Рафаэль и Михаэль, близнецы-братья. Две стороны одной медали.

За спиной вежливо кашлянули. Я медленно обернулся. Габриэля узнал сразу - по золотым волосам, сияние от которых лучилось нимбом вокруг его головы, по белым одеждам, которые он любил носить всегда. Рядом с ним стояли еще двое, оба высокие, широкоплечие, в коротких туниках. Блондин и брюнет. То есть - сначала он показался мне брюнетом. Приглядевшись, я понял, что его волосы имеют странный темно-синий оттенок.

- Здравствуй, Элесса.

- Зачем пришли?

- Ты ведь ждёшь Рафаэля, не так ли? - Габриэль прошел к дивану, сел на краешек. Мебель недовольно закряхтела. - Тут он больше не появится.

- Уверен?

- Абсолютно. Он наказан за Хиросиму и Нагасаки, - ровным голосом продолжил ангел и посмотрел на меня прищурясь. - Ты ведь уже знаешь, что это его рук дело. Странно, что ты так долго не был в курсе. Или Сатана сберёг тебя для более великих свершений? - Габриэль усмехнулся. - Как бы там ни было, он наказан. За все, что натворил в последнее время. Наказание будет долгим, поэтому мы решили сообщить тебе. Чтобы ты не ждал его напрасно... здесь, в этой квартире. Иди куда хочешь и к кому хочешь, ты свободен.

Я замер, будто громом пораженный

- А если я не хочу идти? Никуда? Ни к кому?

Габриэль посмотрел на меня с интересом:

- Об этом тебя не спрашивают. Сказано: "отпустить на все четыре стороны"... и я отпускаю. Чего ты сопротивляешься?

Мне стало горько. Неужели они не понимают - я не голем, не раб и не наложник. Пусть эльмайну, полукровка, нечто среднее между человеком и настоящим ангелом - но равное им существо, а не безгласное имущество. Не тряпка, о которую они могут вытирать ноги.

- Уже решили за меня все, да? - процедил я сквозь зубы. - Что с Рафаэлем? Как вы его наказали?

- Не мы, Создатель. Мы лишь исполняем Его волю. Люцифер сослан. Надолго.

- На сколько и куда?

- Решил пойти к нему пешком? - Габриэля, похоже, забавляла моя наглость. - Это другой мир. Совершенно другой. Тебе до него не добраться.

- Тогда отправьте меня к нему!

Ангелы, пришедшие с Габриэлем, удивленно переглянулись. Старший ainoo тоже приподнял бровь.

- Ты уверен?

- Да. Я пойду за ним, куда бы его ни сослали. И неважно, что там меня ждет.

- Элесса, не бросайся такими словами.

Я лишь усмехнулся.

- Ты можешь дождаться его здесь, ссылка не вечна.

Я покачал головой:

- Не хочу, Габриэль. И не буду.

- Подумай, Элесса, - ангел встал с дивана, подошел ко мне. Небесно-голубые глаза заглядывали в самую душу, но я помнил эти глаза совершенно другими... и не верил им. - Тот мир не сказка, а кошмар.

- Кошмарами меня не запугаешь.

- Ты не сможешь отправиться туда в своем теле.

- Плевать.

- И вы можете потерять друг друга. И не найти.

Я вздрогнул:

- Но ведь есть шанс? Хотя бы мизерный?

- Возможно...

Я бросил взгляд на камин. У самого края догорало письмо. "Я жду тебя"... Габриэль проследил за моим взглядом, и тяжело вздохнул.

- Ты хоть понимаешь, что тебя ждет? Ты забудешь все, абсолютно все, включая Рафаэля.

По спине пробежал холодок. Забыть Рафаэля? Забыть его запах, звук его голоса, ощущение его тела, его силу и страсть... Эту память не смогла уничтожить даже Лета. Ангелы не сумеют и подавно.

- Тебе это не нужно.

- Позволь мне самому решать, Габриэль!

Темноволосый ангел усмехнулся:

- Габриэль, я должен задать ему один вопрос.

Старший ainoo повел рукой: валяй, мол, и темноволосый послушно кивнул.

- Что ты скажешь о письмах?

- Я не читал их.

- Ясно, - снова кивнул темноволосый.

- Не упорствуй, полукровка, - добавил блондин. - Делай, как тебе говорят.

- И что?! - взорвался я. - Будет мне счастье?! Я сделал свой выбор, Габриэль. Пойду за Рафаэлем, куда бы его ни сослали.

- Уверен?

- Абсолютно.

Габриэль кивнул одному из ангелов. Тот поднял руку, показал нечто короткое и белое - то ли дротик, то ли метательный нож - и в следующую секунду это "нечто" уже торчало у меня из плеча. Все силы испарились вмиг, я рухнул на колени, шепча проклятия.

- Не матерись, Элесса... - старший ангел подошел ко мне, проверил пульс и глазные яблоки. - Все в порядке, - кивнул он, - можно транспортировать.

Нож, изготовленный из Мирового Древа, высасывал из меня силы. Вскоре я не мог даже материться. Провалился в блаженное беспамятство.

Только в засыпающем мозге крутилась фраза: я люблю тебя, Рафаэль...

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: