Ночной разговор с Михаэлем накануне окончания ссылки

 

Невозмутимый странник,
Неустрашённый адом,
Ты - Человек Без Имени,
Мне страшно с тобою рядом.

 

Я очнулся оттого, что мозг будто прижгли чем-то изнутри. Кто-то из братьев срочно звал меня. Через секунду я понял - кто. Мне совершенно не хотелось общаться с ним. Но прямой вызов, который используется в самых редких случаях, значил только одно - надо откликнуться, иначе ловец сам придёт к зверю рано или поздно. Лучше уж проводить ночи в инферно, а потом возвращаться в ссылку беспамятным, чем вести беседы с этим существом.

- Что тебе надо, Хель? - мысленно отозвался я.

- Для тебя есть кое-что важное. Надо встретиться, - он назвал место, куда я должен переместиться.

Это был заброшенный парк на окраине какого-то города, чьё название и местоположение я не удосужился узнать. Я провесил портал по названным Хелем координатам и шагнул в глухую студёную ночь. Весной тут и не пахло. Под некоторыми деревьями ещё лежал плотный тёмный снег. Осмотревшись, я никого не увидел, поэтому уселся на пенёк и принялся ждать. Вскоре на тропинке, забросанной сухими ветками и сгнившими листьями, возник Михаэль. Он, как обычно, был одет в чёрное - добротную парку, джинсы и берцы. Казалось, я вижу собственное отражение, только немного раздавшееся в плечах. Я усмехнулся: как он любит подражать мне. Вольно или невольно, но копирует даже мою манеру одеваться. Или это я копирую его манеру?

- Рафаэль, - он кивнул мне, не поздоровавшись. И то верно: желать здоровья Сатане как-то неприлично.

- Привет. Выкладывай. И я пойду досыпать.

- С каких пор сон для тебя так важен? - усмехнулся он.

- С тех пор, как я вкусил прелестей человеческой жизни. Итак?

Он стоял рядом с пеньком, на котором сидел я, и мне пришлось смотреть на него снизу-вверх. На его губах играла странная усмешка; выражение глаз не рассмотреть под падающими волосами.

- Как работа? - Михаэль будто не замечал моего нежелания с ним говорить.

- Работа - не волк, а я вот сейчас могу развернуться и уйти, если ты вызвал меня всего лишь на светскую беседу. Зачем только истратил Свет на прямую связь? - я пожал плечами.

- Позвал тебя обрадовать, брат. Твоя ссылка скоро закончится. И останется только работа.

Я вздрогнул. Я знал, конечно, что это не навсегда, но чтобы так быстро...

- Ты не рад? - рассмеялся он. - Бог ты мой! Ты не рад! Но почему? Разве не хочешь стать опять самим собой?

- Я никуда от себя не делся, - тихо произнёс я. - Я - это всегда я.

- Ты уверен? - улыбнулся Михаэль.

Я поднял на него глаза.

- Насколько понимаю, постоянное сомнение - одно из условий наказания?

Он кивнул.

- Но даже это тебя не радует - возможность избавиться от вечных сомнений в себе самом. Почему?

Я промолчал. Повисла давящая тишина, только вдалеке беспрестанно каркала ворона, зло и обречённо. Брат продолжил, его слова, как раскалённые угли, падали мне в душу:

- Я знаю, на что ты способен, Люцифер. Ты способен отдаваться всем собой тому, что ты делаешь. Ты отдаёшься всем собой тому, кого любишь, отдаёшься своим устремлениям и отдаёшься даже этой ссылке. Это, на мой взгляд, похвально. Но какова цена? А, брат? Какую цену ты требуешь у тех, кому отдался?

Он вновь неприятно рассмеялся.

- Ты требуешь, чтобы и тебе отдавались так же. Всем собой. Растоптав все свои интересы. Чтобы ты один был светочем. Люцифером.

- К чему ты сейчас это говоришь? - подавленно спросил я.

- Ты знаешь, к чему. Я вижу тебя насквозь, брат. И я знаю всё, что творится с тобой в ссылке. Ты законченный эгоист и готов прозябать ещё тысячу лет, только бы не оставить в покое того, кто тебе нужен. Только бы удовлетворять свои эгоистические прихоти. Тебе неважно, где ты и кто ты, тебе важно, чтобы тебе было хорошо, где бы ты ни был.

- Я не мазохист, Хель. Разве ты не хочешь, чтобы тебе было хорошо? И разве не делаешь для этого... всякое?..

Уголок его губы дёрнулся.

- Я делаю так, чтобы всем было хорошо.

- Ну да, счастье всем даром. А кто не хочет, того заставим.

- Счастье нужно заслужить, - невозмутимо ответил он. - А ты, Падший, не заслуживаешь счастья, с тех пор, как возомнил себя Богом и натворил столько, что нет тебе прощения. Сам Создатель отверг тебя и сделал тенью от Тени Его. Ты всего лишь тень, Люцифер, жалкая тень, прислужник инферно. Раб Тьмы. Ты - проклятые прелесть и соблазн, и в первую очередь ты сам себя прельстил и соблазнил гордыней своей. Так страдай же. Страдай от того, что никто не платит тебе твою цену. Страдай вечно во Тьме, одиночестве и печали. Страдай от несбывшихся желаний. Страдай, где бы ты ни был и кем бы ты ни был. И даже этим не искупишь свою вину. Страдай, брат, ибо ты это заслужил. И те, кто выбирает тебя, тоже будут страдать вечно.

Холодные пальцы коснулись моего подбородка, и Михаэль вздёрнул моё лицо к себе.

- Даже слёзы твои - кровь. Ибо плоть твоя, вместилище инферно, отвергает твой Свет. Ты не можешь быть светлым по определению. И кто верит, что ты - Свет, тот ввергает себя в геенну огненную. Отрекись от Сатаны в сердце своём - и спасёшься. Подумай об этом.

Он отошёл и зашагал прочь от меня.

- Михаэль. - Он обернулся. - Когда? "Скоро" в понимании людей и ainoo разные понятия...

Ответом был тихий смех. И Безымянный Ангел растворился в забрезжившем рассвете.

Я вернулся домой, умыл лицо холодной водой и, не включая освещение, долго смотрел на себя в тёмное зеркало, на сочетание колышущихся бесформенных теней. Тень от Тени... Потом забрался на диван и прижался к горячему телу Элессы, он инстинктивно прижался ко мне спиной, сонно всхлипнул.

Вздрогнув, я открыл глаза.

Проклятье! Я всё ещё чувствовал тепло тела Элессы, его дыхание и запах, но его рядом не было и не могло быть. "На работу" из ссылки отпускали лишь меня.

Мне хотелось кричать от отчаяния, но я только уткнулся лицом в диванную спинку, закусив до боли губу.

В голове стало пусто. И на душе стало пусто. Так пусто, что я снова стиснул призрачного Эле в объятиях. У меня появилось такое чувство, что я исчез в небытие, перестав чувствовать что-либо. Ссылка выматывала меня.

Тени от теней, затерянные в тенях. Вот, кто мы там. Но скоро всё прояснится. Ибо чему быть, того не миновать.

 

Под чёрным флагом

 

Море лениво накатывалось на берег, облизывало песок, выброшенные штормом обломки и возвращалось обратно. Солнце нещадно палило с ясного неба, влажный штиль висел над отмелью. О вчерашнем буйстве ветра напоминали торчащие из воды ахтерштевень и шпангоуты; обшивку бортов, снасти и груз бешеная вода раскатила по всему побережью. "Призу" повезло больше, чем испанцу, загнавшему его на этот пляж. Трещина в грот-мачте и проломленные пушками борта - небольшая плата за целые шкуры и нетронутую добычу. Если повезёт, мы и с испанца кое-что прихватим.

Сверхъестественная, невероятная удача - вот что сопутствовало мне с тех пор, как я приобрёл каперский патент. Нет, добыча не шла сама ко мне в руки, ветер не всегда был попутным, и шторма трепали бриг с той же силой, что и другие суда. Но там, где другие шли на дно или садились на мели и скалы - я находил выход. Оставался на плаву. Боролся до последнего. И выживал.

Однако в береговом братстве меня прозвали не Счастливчиком, а Святым. Из-за странного, непонятного мне самому случая. В тот раз "Приз" тоже попал в шторм, гораздо более сильный, чем вчерашний. Бриг носило по волнам как скорлупку, паруса - те, что не успели или не сумели зарифить - сорвало, и половина команды боролась за то, чтобы увидеть новый рассвет, а половина молилась всем святым, Иисусу и Деве Марии. Весть о том, что в трюме пробоина, глубоко под ватерлинией, сломила большую часть экипажа. Смерть показалась людям выходом, желания бороться не осталось, угрозы не действовали. Мне пришлось оставить мостик и самому спуститься в трюм, навстречу хлещущей воде. Я не помню, как и что сделал, чтобы остановить её, помню только своё всепоглощающее желание - корабль должен оставаться на плаву! О том, что я светился, будто ангел, мне рассказали уже после. Те, кому хватило мужества спуститься вслед за капитаном и не сбежать, увидев нимб.

После того случая к удаче присоединилась слава. Моё имя обросло легендами, наняться на "Приз" почиталось за счастье. То, что за мою голову объявлена награда, лишь добавляло уважения у "берегового братства". И в этот шторм, когда за бригом гонялся не только ветер, но и испанский галеон, трусов в команде не оказалось. Люди слепо доверились мне, и не поддались панике, когда я повёл корабль в узкий проход между скалами. На сей раз мне очень хотелось, чтобы волны не закрывали их... и снова вышло, как я хотел. А шедший по пятам галеон разбился об эти невидимые в штормовой волне клыки.

"Приз" же зарылся носом в песчаную отмель. Сила удара была такова, что носовые пушки проломили борта, оборвав крепёжные троса. Грот-мачта треснула ещё раньше, и, чтобы снять нагрузку, - паруса и реи, - матросы при штормовом ветре рубили такелаж. Здесь, на затерянном в Антильском море островке, настоящий ремонт был невозможен. Мачту и такелаж придётся менять, часть борта обшивать заново. А пока - сняться с мели, наскоро залатать обшивку и проклепать грот.

Солнце висело в зените, когда плотник с помощниками наскоро залатали пробоины в носу, и начали возвращаться поисковые команды. Как и ожидалось, с пустыми руками. Единственной стоящей находкой оказался капитанский сейф. В обитой железом шкатулке хранилась карта, немного денег, судовой журнал и письма. Приказы, облитые воском от сырости, скреплённые гербовыми печатями. Я прочитал их, сверился с отметками на карте и в журнале, присвистнул.

Мне действительно повезло. По воле случая или провидения - а, скорее, благодаря жадности, снедавшей испанского капитана - в мои руки попал маршрут флота (так испанцы называли трансатлантические караваны), что должен был выйти из Порто-Белло через шесть недель. Командиру "Сан-Яго" предписывалось стать частью сопровождения каравана аж из шести кораблей. Когда я сказал об этом помощнику, тот присвистнул:

- Чёрт возьми! Сколько же серебра они везут из Панамы?

- Серебро, жемчуг, специи, чёрное дерево... - Я убрал бумаги обратно в шкатулку. - Шесть кораблей, и в трюме у каждого - по два или три миллиона реалов. Но одному эта добыча не по зубам.

- Тебе, Святой, нужно только свистнуть - сотни парней подпишутся под это дело, - Ченч, мой старпом, широко улыбался. Испанские миллионы уже согревали ему душу.

- И куда я их посажу? В шлюпки? "Призу" нужен ремонт, "Удаче" чистят днище, а времени всего ничего.

- Ты можешь подписать на это дело братьев.

Я только хмыкнул. "Братья", о которых говорил Ченч, были такими же пиратами, как и я. Но у меня был каперский патент, выданный британским Адмиралтейством, и это - за десятину от всей добычи и видимого повиновения - избавляло меня хотя бы от одной проблемы. Большинство пиратов не желало подчиняться даже для видимости, даже под угрозой смерти. Лишь ради выгоды, и только до первого шанса вцепиться соседу в глотку.

- Обсудим это в море, Ченч. Сейчас нужно верповать "Приз".

Старпом погасил улыбку и ушёл отдавать приказания. Будто в тумане, я наблюдал, как набрасывают канаты на корму брига, как завозят в море тяжёлый якорь, - верп - как под гортанные выкрики команды "Приз" тяжело и неохотно снимается с песка. В оставленную борозду тут же наливалась вода, шипя бурунами.

Мне не нравилась идея с организацией набега на караван.

Во-первых - из-за патента. Как ни крути, а с ним я - официальное лицо. Англия не воюет с Испанией... официально, и когда станет известно, что британский капер напал на торговый испанский караван, придётся несладко. Когда-то во Франции я испытал на своей шкуре все "прелести" королевского суда, и не желал повторять опыт.

Во-вторых, общение с "братьями" - натуральный геморрой. Найти общий язык с десятком акул в человеческом образе непросто, но гораздо сложнее принудить их выполнять приказы, хотя бы временно. Для этого нужно быть не просто жёстким, нужно быть бессмысленно жестоким - как Морган, Левасёр или Олоне. Бессмысленность я не любил.

В третьих, я не желал сомнительной славы. Мне хватало беспокойства с той, что уже имелась, так зачем искать большего?

Разумеется, из всех соображений Ченчу - уже в море, на пути в Порт-Ройал, - было высказано лишь первое. Остальных он попросту бы не понял. Старпом и так нахмурился, мысленно прощаясь с серебряными реками и ливнем реалов в своём воображении.

- Я хочу продать информацию тому, у кого больше опыта в этих делах, - заявил я Ченчу, набивая трубку. - Не за деньги, за долю в добыче.

Старпом криво улыбнулся:

- С двумя кораблями можно рискнуть отбить галеон. Я брошу клич среди братьев...

- И что? Даже если мы наберём людей - "Приз" и "Удача" не в лучшем виде. Чтобы сражаться с флотом, нужны не только люди, но и пушки. Без них риск слишком велик. Много шансов пойти на корм рыбам.

- Или получить всё.

- Поставив всё на карту? Не дави на меня, Ченч. Прибереги напор до поры, когда сам будешь капитаном. Сам будешь решать, бросаться тебе в бой, очертя голову, или нет. Подставлять экипаж под пули - или нет. А на "Призе" капитан я. И уступать тебе мостик не собираюсь.

- Я знаю это, Смит, - процедил флибустьер. - И знаю, что ублюдки на всех палубах боготворят тебя. Упади хоть волос с твоей башки - меня отправят за борт. Но ты можешь отправлять их на убой пачками. К Святому будут идти, сколько бы он ни угробил.

- А к Ченчу не будут идти, сколько бы он ни спас, - бросил я, припоминая ему прошлое. - Ченч-Гробовщик, пустивший на дно фрегат и галеон за копеечный прибыток.

Он бухнул кулаком об стол так, что дерево зазвенело.

- Да что ты всё на деньги пересчитываешь?! Я предлагаю тебе рискнуть. Провернуть в тайне прибыльное дельце. А ты ведёшь себя как трус.

- Я веду себя как разумный человек. Как можно сохранить в тайне подготовку двух кораблей? Что в Порт-Ройале, что на Тортуге? Никак. Нас порвут на части ещё до того, как мы выйдем в море. Порвут твои же дружки. Так что я лучше продам им то, что они захотят получить даром. И сохраню целыми наши шкуры.

- С этим ты не продешевишь, уверен.

- Я никогда не дешевлю. И всегда остаюсь в выигрыше.

- Пока тебе везло, Святой, - ощерился Ченч. - Посмотрим, что будет дальше.

С минуту мы сверлили друг друга глазами. Было видно, что старпом еле сдерживает себя: костяшки пальцев, сжимавших рукоять кинжала, побелели от натуги. Он был готов прирезать меня - если бы не страх за свою шкуру и не маячивший впереди барыш. Наконец Ченч опустил глаза и вышел, а я вновь погрузился в размышления.

Каперство - очень прибыльное дело. Выгоднее, наверное, только работорговля. Но море и война были мне ближе, чем экспедиции вглубь Африки и разорение тамошних цивилизаций. На деньги, заработанные в Италии, я отправился в Порт-Ройал. Тамошний губернатор не был разборчив, продавая патенты. Его интересовало, сколько золота может перекочевать к нему в карман, а не то, кем на самом деле является покупатель и есть ли у него корабль. "Приз" не был куплен, он был захвачен мной, точнее - отбит у испанцев с горсткой смельчаков. За год я заработал репутацию отчаянного, но везучего сукиного сына, именно тогда ко мне пришёл Ченч.

Я как раз искал толкового помощника. Занял в таверне столик, заказал лучшее виски и лучший антильский табак. Ко мне подсаживались часто и много, но я всем отказывал. Мне хотелось иметь рядом человека, на которого можно положиться - до определённой степени, конечно. А вокруг собрались люди, зачастую не стоящие стакана налитого им виски.

Ченч вошёл в таверну так, будто был её хозяином. Если, конечно, хозяева носят лохмотья, не бреются неделю и не вычёсывают колтунов с прошлого лета. Он сразу определил, где сидит наниматель, и опустился на скамью напротив меня. Сам налил себе виски, опрокинул стаканчик.

Я спокойно курил трубку. Наглость флибустьера меня не шокировала.

- Умеешь читать карты? - спросил я, когда незнакомец опрокинул вторую чарку. - Работать с секстантом? Ориентироваться по звёздам?

- Мне говорили - ты ищешь помощника, а не штурмана, - отозвался тот.

- С хорошим помощником можно обойтись и без него. Удобней при дележе.

Незнакомец широко улыбнулся, показав редкие зубы и изъеденные цингой челюсти:

- Зови меня Ченч.

Потом оказалось: Ченч не только хороший штурман, у него есть много знакомых среди "братьев". Моя удачливость и его связи превратили авантюру в прибыльное дело. Свою часть добычи я обращал в ценности, которые доверял одному из тысяч безвестных островков в Антилах.

Да, я предпочитал считать каперство доходным делом, а не образом жизни. Нельзя с головой погружаться в грабежи и убийства, полагать это единственным возможным для себя существованием, и быть в море жестоким хищником, а на берегу - кутить до последнего гроша или до следующего рейса. Как-то я спросил Ченча, почему он не купит таверну вместо того, чтобы напиваться там. Флибустьер только рассмеялся. Ему не для чего было копить или зарабатывать, деньги жгли ему карман, а жизнь - душу. Казалось, Ченч ищет смерти, так же настойчиво, как я ищу свою память.

До сих пор мы были выгодны друг другу. Два компаньона, ведущие общее дело. Я вкладывал деньги и репутацию, Ченч - обширные связи, кровь и барыши делили поровну. Раньше это распределение нас устраивало. Теперь, когда у Ченча прорезался аппетит к деньгам и лидерству, он начал меня раздражать. А отделаться от старпома будет непросто. Дело даже не в том, что за годы, проведённые на "Призе", он узнал вещи, которые я хотел бы сохранить в тайне. И не в том, что от старпома не стоило ждать молчания и верности. Просто он привык идти до конца, как и я. До упора, до смертного рубежа - как в том случае, которым я его попрекнул.

Отказав Ченчу, я сделал его своим врагом, а с врагами мы оба не церемонились. В следующий рейс "Приз" пойдёт с другим старпомом. Нужно успеть ударить первым.

С этой мыслью я и заснул. А утром бриг уже был в Порт-Ройале, с рейда сигналил флагами второй мой корабль - "Удача", кто-то от избытка чувств палил из мушкетов, и можно было подумать, что ночного разговора в моей каюте и не было вовсе. Впрочем, один взгляд на хмурое лицо Ченча избавлял от этой иллюзии. Старпом явно замышлял что-то, следовало торопиться.

Спускаясь на берег, я нечаянно столкнулся с монахом, просящим милостыню. От случайного прикосновения по телу прошла волна дрожи, я старательно вгляделся в тень под капюшоном... Бесполезно. Монах ткнул мне под нос кружку, и я высыпал туда всё золото, бывшее у меня в карманах. "На удачу", - сказал я себе, уходя с пирса.

Тем же вечером я встретился с другими капитанами "берегового братства". Вольными охотниками, каперами и приватирами, сообща бравшими на шпагу Панаму и Картахену. Уж им-то, объединив усилия, ничего не стоило справиться с флотом из шести галеонов и кораблей сопровождения. Бумаги из найденной случайно шкатулки пошли по кругу. Мало кто из этих людей мог писать и читать по-английски или французски, но испанский все знали отлично, и в навигации разбирались не хуже дипломированных морских офицеров.

Они приняли моё предложение. Вся известная мне информация о караване, что выйдет из Порто-Белло теперь уже через пять с половиной недель - взамен на право участвовать в операции и большую, чем для всех, долю в добыче. Выходя из таверны, я увидел Ченча. За его спиной маячили головорезы из абордажной команды.

- Ну что, трус продажный, - процедил он, вытаскивая кинжал. - Будешь делиться тридцатью сребрениками?

- Для тебя есть только верёвка. Или пуля. На выбор. - Я положил ладони на рукояти пистолетов. Прикинул, сколько времени уйдёт, чтобы поджечь фитиль, взвести курки... Слишком много. Придётся обойтись клинками.

Я сделал шаг назад - и Ченч ощерился:

- Трус, вот ты кто. Никакой нахрен не Святой.

Палаш и дага с шелестом скользнули из ножен, и ухмылка сползла с лица старпома. Теперь уже он шагнул назад - за спины абордажников. Те, выхватив палаши, окружили меня, полезли скопом, мешая друг другу. Время замедлилось, позволяя разделить их движения, парировать каждый удар, вплести своё тело меж клинков смертоносным танцем. Дага жалила и парировала, тяжёлый палаш рассекал враждебные клинки и тела. Один бесконечно долгий вдох, время снова помчалось - и я увидел, как побледневший от ужаса Ченч удирает по тёмной улице. Вытащив пистоль, я прицелился, зажёг фитиль и спустил курок. Пуля швырнула тело на стену.

Оглядевшись, я убедился: шум драки и грохот выстрела никого не всполошили. Здесь это было в порядке вещей. Одни грабят, другие развлекаются. Жизнь идёт своим чередом.

Через неделю и я не вспоминал о Ченче. На первых порах справляться с делами в одиночку оказалось трудновато, но "Приз" всё равно был отремонтирован к назначенному времени и занял своё место в строю. Носовые орудия заменили палубными, на особых вращающихся лафетах. "Удачу" тоже довооружили, в абордажные команды записали вдвое больше народу.

Караван был перехвачен на траверзе мыса Тибурон, западной оконечности Эспаньолы. Шесть галеонов с грузом - в подзорную трубу было видно, что половина орудий с них убрана, чтобы не перегрузить суда - и восемь галеонов, вооружённых до зубов. Завязалось сражение, больше приличное регулярному флоту, чем стихийной флотилии пиратов. Над морем поплыл пороховой дым, он заволок всё, будто густой туман. И в этом мареве двигались корабли на свой страх и риск. Первоначальный план - разделить охранение и корабли с грузом - пошёл прахом. В первую очередь потому, что каждый пират желал ухватить кусок покрупнее.

Я только смеялся про себя, вспоминая, как эти люди клялись друг другу быть одной командой, поддерживать друг друга до последнего. Запах добычи лишил их здравого смысла, и только висевшая над морем пороховая гарь не давала испанцем расстрелять флибустьеров, как уток.

"Приз" огрызался пушками то правого, то левого борта, прокладывая дорогу к большому красному галеону. Он маячил в тумане расплывчатым пятном, пока мы не подошли вплотную. Предназначенный для плавания в океане, галеон был воистину огромен. Мой бриг по сравнению с ним казался букашкой. Выложенный позолотой борт судна нависал над "Призом" словно крепостная стена.

Люди из абордажной команды не смогли добросить "кошки" до верхней палубы, только до орудийной. Оказавшись на борту, мы увидели: пушки сняты, вместо них, насколько хватает глаз - тюки с товаром. И ни одного солдата. Рассыпавшись по палубе, пираты радостными криками извещали друг друга, какой груз где расположен. Какао-бобы, перец, ваниль, кофе. Изредка раздавались другие крики - с теми, кого испанские купцы оставляли сторожить имущество, флибустьеры не церемонились. Пираты не нуждались в рабах или пленных, а мысль о спасении ближнего не приходила им в голову, несмотря на всю набожность.

На следующей палубе мы наконец встретили сопротивление. Испанские пехотинцы забаррикадировали вход в одну из кают, отстреливались через дверь. Когда заряды кончились, рассвирепевшие от своей крови пираты выбили крепкие доски, ввалились внутрь... Я не хотел знать, как они поступили с испанцами. Мне надоело быть свидетелем бессмысленной жестокости. И я поднялся ещё выше, на самую верхнюю палубу. В глаза ударило яркое солнце. Пока мы рыскали по утробе огромного судна, подул свежий бриз и разогнал пороховую гарь, наполнил паруса галеона - и его теперь сносило к югу, в сторону от основного сражения. Вместе с "Призом", что сцепился с ним "кошками".

С палашом в руке я шёл по залитому кровью галеону. То с той, то с другой стороны доносились крики, нестройные залпы или одиночные выстрелы. Испанская пехота не зря слыла лучшей в мире. Да и купцы не желали задёшево отдавать свои жизни. Но всё это было безнадёжным. Я шёл по верхней палубе, по следам своих людей - крови и трупам - и понимал, что становлюсь противным самому себе.

Сколько можно думать, будто занимаешься обычным делом? Вроде катания свечей или выращивания репы? Считать себя кем-то вроде купца - и постепенно с головой погружаться в грабежи и убийства?

Кем я становлюсь?

И как это отдаляет меня от тайны, сокрытой во мне самом?

Я припомнил все тайники, сделанные мной на Антилах. Сколько бы там ни было сокровищ, истинная цена их - человеческие жизни. И моя бессмертная душа.

Деньги должны быть средством. Инструментом достижения цели. Нельзя позволять им становиться чем-то большим, подпускать к душе. Они пожрут её изнутри, изменят до неузнаваемости, станут смыслом существования - и убьют до того, как умрёт содержащая душу плоть.

Я окинул взглядом неспокойное уже море и улыбнулся. Каперу по имени Джон Смит оставалось жить всего ничего - до первого захода в Порт-Ройал.

 

Конец Отлучения

 

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

 

1.

 

В 1788 году от рождения Айше я вновь прибыл во Францию, в Париж. Страна накануне Великой революции представляла жалкое зрелище. Густой, ощущаемый всеми нервами, смрад бедности, страданий, страха, бесконечной череды насильственных смертей отравлял Францию, превращая её в подобие ада. Эта поистине инфернальная смесь давно была готова к возгоранию, к рождению стихии ненависти и злобы, перед которой падут на колени даже сильные мира сего. А пока они упивались блудом и чревоугодием в своих дворцах, словно предчувствуя скорое падение.

Ибо зло рождает зло. Но ни одно зло не останется безнаказанным.

Однако сейчас мне были безразличны судьбы Франции, души её жителей и так давно принадлежали мне. Я пришёл взять то, к чему так долго шёл. Почти целое тысячелетие...

Чтобы добраться до нужной мне гостиницы, пришлось проделать путь через площадь. Не было дня, чтобы там кого-то не казнили. Толпы собирались такие, что трудно было протолкнуться. Людям требовалось выплёскивать агрессию, и казни вполне позволяли им удовлетворить свои низменные желания, особенно казни аристократов. Сегодня ещё один несчастный должен был лишиться головы, к тому же принять этот факт, как почтение к собственной знатной персоне.

Протискиваясь сквозь толпу, я нечаянно задел плечом человека, подслеповато уткнувшегося в несколько бумажных листов, которые держал в руках.

- Простите, - пробормотал я, поднимая листы, мельком заметив на них некий схематичный рисунок.

- Ничего, - ответил человек, измученно улыбнувшись. - В этакой толчее растеряешь всякую вежливость и осторожность.

Я улыбнулся ему в ответ, отряхнул грязь с бумаги и посмотрел на рисунок, окончательно утратив остатки вежливости.

- Ого, - изображение заставило меня присвистнуть. - Это вы сами рисовали, мсье?

Человек смутился, но не потребовал вернуть листы.

- Это чудовищно, вы не находите? - он кивнул на площадь, где осуждённый уже стоял на коленях, опустив голову на плаху. - Если палачу не достаёт опыта, то голова отсекается не сразу. Прежде чем умереть, бедняга намучается.

- Вы правы, - я отдал листы обратно и посмотрел на него, прищурясь. - Но этот механизм не всегда будет работать исправно, и бедняга намучается ещё больше. Я бы посоветовал вам Шотландскую деву. Эта красавица сгубила порядочно народу одним лишь движением.

Он удивлённо открыл рот, и под растрескавшимся слоем пудры на его лице вспыхнул румянец.

- Шотландскую деву?

- Советую вам отправиться в библиотеку и разыскать упоминания о ней в книгах путешественников.

- Вы путешественник?

- В некотором роде. А вы, полагаю, врач?

- Откуда вы?.. - в его глазах мелькнул суеверный испуг.

- У вас ухоженные руки, длинные гибкие пальцы, и пахнет от вас лекарствами. К тому же, превосходное знание анатомии, которое вы продемонстрировали на рисунке, рассеивает последние сомнения.

Он облегчённо засмеялся.

- Да, вы весьма наблюдательны.

Я кивнул.

- Кроме того, мсье доктор, только врачу могла прийти в голову мысль облегчить участь казнимых. Если вы не можете спасти жизнь, то можете спасти от страданий. Не так ли?

- Вы просто читаете в моей душе...

- Однако, - продолжил я, - врач, изобретающий орудие казни, выглядит несколько сомнительно. Не боитесь, что ваши потомки однажды отрекутся от вас, не желая иметь ничего общего с убийцей, пусть и желавшим добра?

Он вздрогнул, судорожно сглотнул и вновь уставился на площадь. Под одобрительные вопли черни голова осуждённого - я заметил на миг, каким искажённым было его лицо - скатилась в корзину. Из разрубленной шеи толчками била кровь. Душа чем-то насолившего королю дворянина метнулась ко мне, вспыхнула на миг ярко, как бы испрашивая свободы для себя, и взвилась ввысь, но не на долгожданные небеса, а пала в глубокий колодец инферно. Я шумно вздохнул, у меня заныла шея.

- Иногда нужно совершить меньшее зло, чтобы победить зло большее, - сказал доктор. - Мы, врачи, часто причиняем боль во время спасения жизни. Я же хочу, чтобы не было боли во время смерти. Пусть за это даже придётся гореть в аду, - он посмотрел на меня, в его взгляде читалась решимость, какая овладевает всеми одержимыми собственной правотой.

- Вы определённо мне нравитесь, - я поклонился ему. - Думаю, мы ещё встретимся, хотя мне бы этого и не хотелось.

Он рассеянно поклонился в ответ. Уходя, я слышал, как он шепчет: Шотландская дева...

 

2.

 

Я поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж гостиницы. Это была самая приличная гостиница в округе. Конечно, запахи, клопы, безвкусный интерьер в античном стиле и орды пёстро разодетых шлюх неизменно сопровождали даже самые приличные гостиницы, но здесь было более-менее опрятно и, главное, тихо. Мало кому сейчас хватало средств на подобные убежища.

Моя ладонь лежала на дверной ручке гостиничной комнаты, а сердце колотилось так, как никогда прежде. Я не знал, что меня ждёт. Радость или ненависть. Но, скорее, ни то и ни другое. Я толкнул дверь и вошёл. Тот, кто жил здесь, не обременял себя заботой о безопасности, или ему уже было всё равно.

Франция. Вот куда он возвращался постоянно, после того, как очнулся на берегу Сены, не зная и не понимая, что с ним. Франция манила его ответами о потерянной сути; манила, но разгадку так и не дала.

Парень, лежащий прямо в одежде на разобранной кровати, спал, быть может, грезил. Его светлые, отливающие платиной волосы, прилипли к покрытому испариной лбу. Длинные светлые же ресницы подрагивали, под веками беспокойно ходили глазные яблоки. Тонкие губы плотно сомкнуты в полоску. Мускулы напряжены, будто он вот-вот вскочит и побежит куда-то, не разбирая дороги.

Он не почувствовал моего присутствия

Некоторое время я смотрел на него, потом позвал тихо:

- Элесса... Эле...

Глаза распахнулись, в их пасмурной глубине отразилась бездна, в которую я падал всегда и никак не мог упасть.

Эле резко поднялся, схватившись за рукоять ножа, висевшего у него на поясе, недоумевающе уставился на меня.

Он помнил и не помнил одновременно. Воды Леты стёрли его память, но невозможно стереть то, что запоминает не материя, но душа, наш Свет.

Он помнил эмоции. Любовь и страх, блаженство и боль, надежду и безысходность. Помнил меня в разных моих ипостасях, и они взрывали его разум своей противоречивостью. Я любил его, и я терзал его.

Я смотрел на него и откуда-то знал, что это будет повторяться с нами снова и снова. Беспамятство. Потеря. Встреча. И опять беспамятство, потеря, встреча. По бесконечному заколдованному кругу. Будто какое-то незримое проклятие висело над уже проклятыми. Или Лета стала тогда нашим вечным проклятием.

- Я знаю тебя, - хрипло сказал Элесса. - Ты снился мне... Кто ты? Мой палач? Или мой бог?

- Я твой друг.

Я опустился на колени рядом с кроватью и склонил голову перед ним. Пальцы Эле дрогнули, разжались на рукояти, он робко протянул руку ко мне и положил ладонь на затылок.

- И это я тоже помню. Тёплый шёлк...

Мы молчали, пытаясь вновь ощутить друг друга так полно, как это было раньше. Наконец, я произнёс:

- Я пришёл за тобой, Эле. Отлучение закончилось.

Его рука напряглась. Он изо всех сил пытался вспомнить, потом вздохнул, и в его вздохе послышалось облегчение - так бывает, когда кто-то, кого уже не ждёшь, находит тебя и ставит всё на свои места.

- Ты расскажешь мне... о нас?

Я поднял лицо и посмотрел ему в глаза.

- Да.

 

3.

 

Холодное, никогда не замерзающее море, билось о скалы зверем, загнанным в клетку. Его измученные стоны были слышны даже в этой комнате, заглушая скрип пера и потрескивание огня в камине.

Я слегка подул на чернила и отложил в сторону исписанный лист.

Тьму комнаты рассеивали лишь отблески от камина у дальней стены и дрожащее пламя свечи, что стояла на столе. Здесь было прохладно, лёгкая рубаха из тонкого батиста и летние бриджи не согревали меня, но холод бодрил, не давал впасть в томную расслабленность. Я хотел как можно быстрее закончить свой труд.

- Что ты пишешь, Эксайлез? - Эле лежал на кушетке, кутаясь в плед, и смотрел на меня внимательно.

После того, как мы прибыли в замок Апокалипсиса, перенесённый мной из странной фантазии художника в реальность Ледяного Ада, Эле всё больше молчал и слушал меня, изредка задавая уточняющие вопросы. Мы жили вместе, спали вместе, привыкали заново друг к другу, но между нами всё равно оставалась отчуждённость.

Лёгкая изморозь на том, что должно быть горячее горячего.

И холод же сковывал Элессу, когда у него случались приступы забытья. Мой мальчик иногда впадал в состояние, наподобие эпилептического припадка, все его мышцы сводило судорогой, как только я приближался; в его глазах плыла боль, когда я касался его. Его материя помнила о том, что происходило с ним в инферно, а разум вытеснял воспоминания о немыслимых страданиях. И это приводило Эле к жестоким приступам, когда память разума и память тела вдруг сходились и терзали его.

Тогда я заворачивал его одеревеневшее тело в плед и уносил к живому теплу камина, пытался привести в чувство, вливая немного своего Света в него, а потом отпаивая грогом, так как парня трясло от внутреннего холода. И эти жестокие приступы, как ни странно, поглощали постепенно отчуждённость между нами и возрождали былое доверие.

- Что ты пишешь? - повторил вопрос Элесса. - Я могу почитать?

- Да, конечно, - я смотрел на него с улыбкой. - Я и пишу это для тебя. Это мои воспоминания о том, что было без тебя... - Я протянул ему уже исписанные листы. - Так тебе будет легче вспоминать.

Эле со своим ночным зрением оборотня мог читать и в темноте, но я всё-таки подал ему свечу со стола.

- "Рене", - прочитал он, взял другой лист. - "Лилит", "Красавец и чудовище". - Эле тихо рассмеялся. - Да ты сказочник, Рафаэль... - его голос чуть дрогнул на другом названии. - "Сошествие в ад".

Он отложил листы и задумался. В свете свечи его застывшее лицо стало особенно прекрасным и манило меня. Но я просто сидел и любовался им.

- Что с нами будет, Рафаэль? - спросил тот, кого я любил больше всего в этом мире.

Злой, эгоистичный, жестокий Сатана, созданный для людей из обрывков всего плохого и нелепого, что он натворил, этот Сатана любил, и с этим ничего не мог поделать даже сам Создатель.

- Что будет?

Я смотрел сквозь пространство и время и видел, как шотландская дева ласкает королей своей последней смертельной лаской; я видел, как гибнут солдаты, и перед лицом тьмы нет им дела до желания властелинов мира; видел, как расстреливают в подвале маленьких детей, а потом добивают их штыками; как мать меняет собственную жизнь на жизнь ребёнка; я видел боль, кровь, смерть, потому что больше не умел видеть другое.

И я видел Свет, охватывающий меня и убивающий мою материю и материю всех, кто был верен мне. Свет, который разрушит меня, как я того хотел однажды и давно перестал хотеть. И на моих руках умирает моя любовь. Умирает вместе со мной, объятая безжалостным Светом, и в то же время сливаясь со мной в одно целое...

Я вздрогнул.

- Даже самый могущественный ангел не в состоянии видеть магистрали, по которым будет проистекать его судьба, ибо судьба ангелов подчинена воле Создателя, - сказал я. - Только отблески огня на ветвях судьбы. Будет ли это погребальный огонь, или салют в честь нашей победы - зависит от того, как выполняются Его указания. - Я помолчал. - Но я теперь ангел лишь по происхождению, но не по сути, и моя судьба зависит от моих целей. А моя цель - перестать быть ослепшим от боли и освободить от неё этот мир. Никогда не поздно исправлять свои ошибки.

- Да, Люцифер, - тихо промолвил Элесса, склонив голову, и также тихо добавил. - Но и не поздно наделать новых...

Море стенало за каменными стенами замка, камин давно погас, и усилившийся сквозняк потушил пламя свечи, погрузив нас в кромешную тьму.

 

Лёд и пламя

 

Мы поднимались по крутой каменной лестнице. Я держал в руке канделябр с тремя зажженными свечами, освещая нам путь, Элесса шёл следом.

- Этот замок строили дэмайну по моему проекту, - рассказывал я. - И всё равно получилась жуткая дыра. Во-первых, тут холодно... - Лестница закончилась, и мы пошли по узкому коридору. - Во-вторых, не очень красиво. Вся эта каменная кладка, грубая мебель, скудная обстановка, всё, что было проще перебрасывать через портал. Зато надёжное убежище. Здесь нас никто не достанет.

Я повернулся к Эле и осветил его лицо. Невольно залюбовался им.

- Я жил в условиях и похуже, - заметил он. - Куда ты привёл меня, Рафаэль?

- В нашу спальню.

Свечи высветили большую кровать под балдахином в центре комнаты. Я подошёл ближе, поставил канделябр на комод рядом.

В спальне тоже было прохладно, несмотря на то, что я протопил недавно. Холод Ледяного Ада быстро выстуживал тепло. Я зябко повёл плечами.

- Мы будем спать вместе? - подал голос Элесса.

Я улыбнулся ему.

- Если хочешь, можешь спать один. Мне всё равно много не требуется. Когда понадобится, прикорну вот здесь. - Я кивнул на кушетку в ногах кровати.

В его глазах мелькнуло смятение, смесь желания и иррационального страха. О, как это было знакомо мне! Такой же взгляд у него был после насилия на войне. На душе сделалось тоскливо и горько. Но я знал, что нужно быть терпеливым, напор только всё испортит.

- Не надо кушеток, - сказал Элесса. - Будем вместе отдыхать.

- Как скажешь, - я вновь улыбнулся и снял рубаху через голову.

Уселся на кровать, стянул сапоги. Расстегнул бриджи, они соскользнули с моих ног. Раздевшись, я лёг набок на кровать, подпёр голову рукой. Кожей чувствовал холод, но самому вдруг стало жарко, усилием воли я сдержал возбуждение.

Всё это время мой Эле стоял, застыв столбом, и оглядывал меня жадно и откровенно. Потом принялся разоблачаться. Я наблюдал за его движениями - он был очень пластичен, и в то же время все его действия были чёткими и рациональными, как и подобает любому воину. Эле сложил одежду на кресло и устроился рядом со мной, тоже набок.

Какое-то время мы молча рассматривали друг друга. Наконец, я протянул руку и коснулся пальцами его груди. Элесса невольно вздрогнул. Тронул сосок, он тут же затвердел под моими прикосновениями.

Я скользнул пальцами ниже. По рёбрам. По чётко обрисованным мышцам живота. Погладил пупок, и услышал, как сбилось дыхание Элессы. Мои пальцы спускались всё ниже, я дотронулся до уже напрягшегося члена, коснулся нежной мошонки, налитых яичек. Подумал, что у него, наверное, давно никого не было. Впрочем, как и у меня.

Вздрогнул от короткого, но громкого стона и посмотрел на лицо Элессы. Он прикрыл глаза, закусил нижнюю губу. Его горячая ладонь легла на моё бедро, и он робко погладил меня, потом сильнее, провёл рукой от бедра к талии. Я больше не мог сдерживать возбуждение, и позволил крови прилить к члену. Он тут же встал колом.

- Ты возьмёшь меня, Рафаэль? - Элесса смотрел в мои глаза.

Мне безумно хотелось его. Это желание было со мной все восемь столетий разлуки, изматывало меня, и душу и плоть. И вот, когда он сейчас, рядом со мной, я могу наконец овладеть им. Но... Это было бы неправильно в нашем положении. Сначала я должен восстановить утраченное доверие, снова снять эти оковы страха, что разделяют нас, и именно поэтому сейчас не могу, не имею права брать его, подчинять своему желанию.

Но соединиться вновь мы должны.

Я нежно поцеловал Элессу, томно обласкал его рот и язык своим языком, дразня. Затем отвернулся и потянулся рукой к комоду, взял оттуда плоскую банку. Открыл её, понюхал - тонко пахнуло розовым маслом.

- Рафаэль?

- Ложись на спину, дорогой.

Элесса вытянулся на спине, с любопытством наблюдая за мной. Его член совсем окреп и вытянулся, готовый к соитию.

Я зачерпнул пальцами из банки, закинул руку за спину и смазал свой анус. Потом смазал член Элессы, вызвав новый страстный стон. Встал над ним, разведя свои ягодицы, направил его распалённое естество в себя.

- Что ты де...

Он вскрикнул и выгнулся, с силой сжал мои колени.

Я плотно сел на его член, ощущая, как он набухает во мне ещё больше, как мы оба пульсируем в одном ритме. Я провёл ладонями по его шее, по груди, погладил торчащие соски, любуясь возбуждённым лицом, приоткрытыми алыми губами.

По моим венам растеклось пламя, и, выгнувшись назад, я стал подниматься и опускаться на Элессе, чувствуя, как он нетерпеливо подмахивает мне, как всаживает свой член резко, почти грубо трахает меня. Мы двигались как одно целое, будто танцуя яростный танец, отдавались наслаждению быть вместе. Мой член сладко и мучительно ныл, и я сжал его ладонью, стал ласкать себя. Элесса, увидев это, застонал громче и начал двигаться быстрее, рывками, вжимаясь в меня яйцами. Закричал, стиснув мои бёдра с силой, и выплеснулся обильно, содрогаясь. Я ощутил его оргазм, и почувствовал, как рвётся мой Свет к моему возлюбленному, к его душе, и, испугавшись, что сделаю ему больно, я направил все свои чувства на плоть и извергся на него, застонав протяжно. Мир на мгновение потерял очертания, и я будто завис вне пространства и времени вместе с Элессой в блаженстве. И тут же пришёл в себя.

Эле часто и тяжело дышал, он до сих пор сжимал мои бёдра пальцами. Я чувствовал, как вытекает из меня его семя.

- Спасибо... - хрипло прошептал он.

Я соскользнул с него, наклонился, отбросив волосы, и собрал губами свою сперму с его груди и лица, слизал остатки. Эле мелко дрожал, его ладони нежно и расслабленно скользили по моим плечам, спине и ягодицам.

Мы снова легли рядом, крепко обнявшись.

Слов не было, но я ощущал, как начала таять между нами преграда, построенная на лжи, страданиях и разлуке.

- Я хочу спать с тобой, Рафаэль, хочу отдаваться тебе, мой принц, - сказал Элесса чуть позже. - Хочу забыть о том времени, когда я был словно проклятый.

Я улыбнулся, коснулся губами его шеи.

- Конечно, мой мальчик. У нас всё ещё впереди.

 

***

 

Он забирается в постель, холодный и пахнущий одиночеством, и я думаю - таким он был все эти годы; вечность, проведённую без меня. Я крепко обнимаю его собой, и мы вжимаемся друг в друга так, словно Отлучение закончилось только что, а не десять лет назад. Целуемся - вначале нежно, потом жадно - потому что нельзя высказать, как сильно соскучился я и как истосковался он. Да и к чему слова, если мы так хорошо чувствуем друг друга? Тело к телу, губы к губам, душа к душе... Ладони скользят по коже, дрожь расходится волнами.

Нежность превращается в страсть, и этот жар расплавляет холод, принесённый им из внешнего мира. Два сердца бьются как одно, дыхание сливается - и что-то рвётся из самой глубины естества навстречу к нему. И я чувствую, как тянется ко мне его Свет, касается пламенно-нежным мгновением... и пропадает. Откатывается, словно приливная волна, оставляя нас порознь - и вместе. Мы лежим, глядя в глаза друг другу, наши тела переплелись друг с другом, дыхание смешалось.

И только сейчас появляются слова.

L'aha laavh ti, ma Rafaieleh.

 

Кровь Люцифера

 

Я стоял в тени и смотрел издалека, как он сжигает свои рисунки. Как огонь охватывает грубые листы бумаги, обугливая их. Как исчезает в очищающем пламени всё то, что мучило его эти годы, и что он с таким упорством снова и снова переносил на бумагу - один и тот сюжет.

Существо без лица.

Существо без лица, которое изящными бледными пальцами вгоняет острые крючья в тело другого существа, мучительно изогнувшегося в непереносимой боли. Крючья внутри тела, крючья, разрывающие кожу, мышцы и сухожилия, крючья, вынимающие душу...

Лица у существа нет, но оно нарисовано так, что улыбка ощущается всеми нервами, и от этой улыбки делается жутко даже мне. Бывало, я долго рассматривал себя в зеркало, пытаясь уловить излучаемый мной тёмный ужас, но если и ухватывал - это было лишь слабое подобие того, что рисовал Элесса.

Именно тогда я совсем убедился в том, кем сделает меня инферно, если наш симбиоз станет окончательным и необратимым.

Существом без лица. Одним из бездушных своих слуг, только уже не проекцией, а полнокровной сущностью, которая может реально влиять на мир.

И тогда же решил никогда ему не покориться, даже если всё будет против меня, и только оно будет на моей стороне.

Огонь плавил рисунок за рисунком. На напряжённой спине Элессы выступил пот - пятно растекалось по рубахе. Я выскользнул из тени, кашлянул и направился к нему. Элесса вздрогнул, резко обернулся ко мне. В его глазах всё ещё плескались боль и безысходность. Он вымученно улыбнулся и, отвернувшись, бросил в камин последний из пачки рисунок.

"Пусть он и останется последним, Создатель!" - мысленно взмолился я.

Элесса обнял меня, стиснув с силой руками, уткнулся лицом в плечо. Я нежно взъерошил его волосы на затылке.

- Всё будет хорошо, мальчик мой, - прошептал ему, страстно стараясь поверить в собственные слова.

Но, увы, нашим надеждам вновь не суждено было сбыться.

В начале сентября, 1888 года от рождения Айше, я снова покинул Замок Апокалипсиса, отправившись в инферно, в свой дворец. Я рассчитывал пробыть там несколько дней, так как не хотел оставлять Элессу одного, но задержался почти на полстолетия.

Когда я прибыл на место, демон-дворецкий доложил, что меня ожидает посетитель.

- Вампир, ваше высочество. - Дворецкий скривился недовольно, он сам был вампиром, но отчего-то не жаловал собственную братию и предпочитал оставаться на материке инферно. - Очень странный упырь, надо сказать. Я не доверяю вампирам, и особенно тем, кто якшается с Ангелами Света.

Я поднял бровь.

- С Ангелами Света?

- У него метка, ваше высочество.

Мне стало любопытно и, кивнув демону, я вошёл в свой кабинет. Вампир ждал меня.

Это был рослый мужчина, с очень красивым, я бы даже сказал - до отвращения красивым лицом. Волнистые каштановые волосы рассыпались по его плечам, обтянутым бархатным камзолом. Он словно вышел из прошлого века, не желая приобщаться к новой моде. Вампир улыбнулся мне, и моё внимание привлекли пухлые, сластолюбивые губы, налитые тёмно-бордовой кровью. И длинные белоснежные клыки.

Он изящно поклонился, приветствуя меня. Представился:

- Клод, ваше высочество.

Я молча указал ему на кресло.

Клод бесшумно проскользил на место. Я сел в кресло напротив. И только сейчас увидел чуть светящуюся метку в виде бабочки, которая пряталась в кружевах воротника.

- С чем пожаловали, Клод? Давайте сразу к делу, у меня нет времени.

Он положил ногу на ногу, провёл пальцем по своим губам.

- Мне нужна ваша кровь.

Держался вампир непринуждённо, даже развязно, будто считая, что метка Ангелов Света спасёт его от Хозяина инферно, если что пойдёт не так.

- И вы думаете получить её, не рассказав о причинах, Клод?

Он усмехнулся.

- Конечно, вы вправе потребовать объяснений. Ваша кровь нужна для прогресса человечества.

Я хмыкнул.

- Тогда вы должны знать, уважаемый, что к человечеству я давно охладел. Тем более, к его прогрессу. Так что, советую вам обратиться к кому-нибудь ещё. Например, к Ангелам Света.

Вампир вздрогнул, невольно коснувшись метки. Поморщился.

- Ах, это... Ваше высочество, это будет совместный проект Света и Тьмы. - Он наклонился ко мне ближе. - Создание вождя-харизматика, который сочетал бы в себе лучшие качества обеих сторон. Ведь без Тьмы не может быть Света, как и Тьмы без Света. В слиянии рождается совершенство.

Я посмотрел в его жёлто-карие глаза. Это были глаза древнего и давно уставшего от жизни существа, который вот уже как несколько веков был равнодушен и ко Тьме, и к Свету, и к любым проектам в принципе.

- Что они тебе пообещали, Клод?

Он откинулся на спинку кресла и нервно потеребил воротник.

- Смерть.

Я вздохнул. Смерть для долгоживущих существ, которые наполовину были людьми, зачастую являлась желанным избавлением. Они не могли пребывать разумом вне времени, как ангелы; все интересные им интриги заканчивались на убийстве последнего лидера из конкурирующего клана; всё, что им оставалось в итоге - сосать чужую кровь и сходить с ума от одиночества. Но Клод, похоже, давно решил выйти из игры под названием жизнь.

- Я забыл, что такое милосердие, - сказал я, глядя на упыря. - Мне интересна лишь личная выгода. Что лично я приобрету от этого проекта?

"Головную боль" - подсказало мне моё предвидение веток судьбы.

Клод сунул руку во внутренний карман камзола и подал мне письмо, запечатанное в конверт.

- Это велел передать вам ваш брат Михаэль.

Я взял конверт и сразу уловил эманации Хеля.

"Проклятье, - вертелось у меня в голове. - Если здесь замешан Хель, мне не отвертеться".

Вскрыв конверт, я развернул письмо и принялся читать.

"Приветствую, Люцифер. Прошу тебя удовлетворить просьбу подателя сего письма. Она весьма простая - дать ему свою кровь. Я знаю, что ты будешь искать выгоды, Сатана, и я заплачу тебе. У меня есть сведения о твоём сыне Горе, он вдруг проявился через столько эпох, и опекает девочку по имени Роуз. Нам не нужны проблемы с ним. Остальная информация после выполнения сделки. Михаэль".

Мой сын Гор... Я был уверен, что его развоплотили вместе с матерью, когда они отыграли свою роль во вселенной. Почему брат так уверен, что я жажду найти того, кого и в глаза-то ни разу не видел? С другой стороны, Гор - единственный чистокровный ангел, рождённый от двух ангелов, Возмездия и Тьмы. На душе зашевелилось нехорошее предчувствие. Почему Хель с такой лёгкостью сдаёт мне информацию о Горе, зная, что я могу заполучить в союзники полноценного ангела? Я знаю, он не умеет врать. Но подвох не всегда кроется во лжи. А правдой вообще можно убить.

Всё это время Клод терпеливо ждал, погрузившись в собственные раздумья. Я оглядел вампира. Он единственный, кто не ведёт здесь подковёрные игры, просто желая себе покоя.

- Ты попадёшь в инферно, - тихо произнёс я.

- Что? - он поднял голову, посмотрев на меня, и в его глазах отразилась мука.

- Души тёмных демонов попадают в инферно, если ты не знал. При условии, что демон вёл праведную жизнь, он может рассчитывать на забвение в Пелене. Клод, ты не кажешься мне праведником.

- Это навечно?

Я покачал головой.

- Если пройдёшь испытание в инферно, а оно будет очень долгим, у тебя появится шанс переродиться в теле смертного человека.

- Я согласен.

Как же ему надоело жить!

- Подумай хорошенько, Клод...

Он криво усмехнулся.

- Я заключил сделку с Ангелами Света, и, тем более, заключу сделку с Сатаной, если потребуется, но уйду из этого проклятого существования. Возможно, меня ждёт пытка в аду, но я согласен и на неё, лишь бы не сходить с ума в этом болоте.

Я кивнул. Вампира уже не переубедишь, остаётся решиться самому.

На весах: приобрести в союзники полноценного ангела или попасться на очередную удочку Михаэля. Что-то мне подсказывало, что я уже на крючке. Но искушение было велико. Даже если это некая хитрость, даже если потом окажется, что нет никакого Гора, а есть лишь гипотеза Хеля о его сущности, что я теряю? Всего-то очередную надежду.

Проект "вождь-харизматик" меня тревожил, но не особенно. Сколько их уже наплодили с обеих сторон, известно только Создателю. Называется это "прогресс" или как-то ещё - всё когда-нибудь канет в небытие, уступив место другому.

Я ошибся тогда дважды. Ибо проект навсегда изменил историю человечества и самого человека. А я вновь надолго утратил того, кого люблю.

- Хорошо, - сказал я Клоду. - Давай быстрее с этим закончим. Мне сцедить кровь в пробирку?

Он радостно улыбнулся, оживившись.

- Нет, ваше высочество. Я должен вас укусить. Только так Тьма из вашей крови может попасть в мою.

Я поморщился.

- Пора бы уже стать цивилизованными... Без этих животных замашек.

Встал, рванул ворот рубахи, обнажая шею, откинул голову. Заметил, как блеснули глаза вампира. Он поднялся и подошёл ко мне, коснулся ледяными пальцами кожи, заставив меня чуть вздрогнуть.

- Я буду пить кровь самого Люцифера, - прошептал он восторженно. - О, это лучшее, что могло случиться со мной в этом болоте. Кровь и смерть.

- Быстрее, - сказал я тихо.

Он обнял меня и склонился к шее. Меня обдало его сладковатым, дурманящим дыханием, похожим на запах опиума. Клыки коснулись моей артерии, и я невольно сжал густые волосы на затылке вампира. Клод застонал, и тут же его клыки погрузились в мою плоть, очень нежно, почти безболезненно, мгновенно возбудив меня. Влажные горячие губы прижались ко мне.

В голове внезапно поплыло, и сознание стало мутиться. Я дёрнулся и безвольно обвис в руках Клода.

"Что со мной? - возникла паническая мысль. - Почему я так реагирую на укус обычного вампира?". Возникла и тут же улетучилась. Я окончательно поплыл, будто в обмороке, стало невероятно блаженно и покойно. Призрачные картины вставали перед моим взором. Видение тёмных вод реки забвения. "Лета... Он влил в меня воды Леты, проклятый упырь...".

Это была последняя вразумительная мысль, после чего я отключился.

Когда я пришёл в себя, лежащим на диване, в кабинете уже никого не было. Меня мутило так, будто я перепил Харонова зелья. Голова болела так же, как с перепою. Я попытался подняться, но стены вокруг меня пошли в пляс, и со стоном я упал обратно.

Вампир... Меня укусил вампир... Для какого-то дела... Что за дело?

Я ничего не помнил. Совершенно ничего из этой встречи, кроме укуса. Чуть позже на полу я нашёл пустой конверт без подписи. Обыскав весь кабинет, я не обнаружил письма, которое прилагалось к этому конверту. Что было в письме, я тоже не вспомнил.

И я забыл, что мне нужно возвращаться из дворца в Замок Апокалипсиса. Вместе с этим меня не оставляло чувство смутного беспокойства, что я должен что-то сделать, что-то очень важное, но не мог понять что. И я почти перестал бывать во дворце, пропадая на Земле десятилетиями, лишь временами навещал инферно. Когда мне передали, что в моё отсутствие сюда приходил мой любовник - я не понял, о ком речь, сказав, что таковых у меня много, поэтому не считаю нужным запоминать имена.

Непонятную мне тревогу я списывал на занятость делами, ибо проект Ангелов Света обернулся мировой катастрофой, которую пришлось расхлёбывать, как Свету, так и Тьме.

И лишь спустя почти шестьдесят лет я увидел Элессу воочию, и в моей голове мгновенно всё прояснилось. Сказать, что тогда я ощутил безграничное чувство вины перед своим созданием и непередаваемую ненависть к Михаэлю, значит, ничего не сказать. Но этот поступок светлого брата лишь утвердил меня в мысли, что мой личный проект, который я затеял против него - правильный. И я должен осуществить свои намерения лучшим образом.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: