Николай Фёдорович Самарин и Башкирский край

 

Среди наиболее славных имён России XIX в. особое место занимал дворянский род Самариных, из которого вышел убеждённый славянофил и известный общественный деятель Юрий Фёдорович Самарин (1819–1876). С судьбами Уфимского края, Башкирии был связан один из его братьев, Николай Фёдорович Самарин (6 июня 1829 г., Москва – 19 января 1892 г., Москва) – также общественный деятель, публицист, землевладелец Московской, Тульской, Самарской и Уфимской губерний.

Самарины происходили из древнейшего русского рода, известного по летописям с 1282 г. Среди предков – сподвижники Дмитрия Донского, участники Куликовской битвы 1380 г., Первого и Второго ополчений 1611–1612 гг., известные дипломаты, публицисты, историки. Прапрадед Н.Ф. Самарина Михаил Михайлович Самарин – вместе с Петром I участвовал в Азовском походе 1696 г., Северной войне, сенатор учреждённого великим преобразователем в 1711 г. первого состава Российского Сената, состоявшего из восьми человек.

Отец Н.Ф. Самарина – действительный статский советник, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813–1814 гг., полковник, шталмейстер вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, крупный землевладелец Московской, Тульской, Ярославской, Симбирской и Самарской губерний – Фёдор Васильевича Самарин (1784–1853). Мать Н.Ф. Самарина – Софья Юрьевна, дочь сенатора, тайного советника, поэта Ю.А. Нелединского-Мелецкого и его жены Екатерины Николаевны, урождённой княжны Хованской[322]. Род Самариных внесен в VI часть (древнейшего дворянства) родословных дворянских книг Московской, Тверской, Тульской, Ярославской, Вологодской, Калужской, Симбирской и Самарской губерний[323].

Связи Самариных с Башкирией (а в Уфимской губернии были свои дворяне Самарины) уходят в середину XIX в., когда военным губернатором Оренбургского края был В.А. Перовский, «старый друг родителей братьев Самариных». Благодаря заботам Ю.Ф. Самарина, дружившего с вице-губернатором Г.С. Аксаковым, его младшие братья Пётр и Дмитрий поступили на службу в Оренбургскую губернию. Отец, Фёдор Васильевич Самарин, сообщал в письме 9 апреля 1852 г., «что Пётр Фёдорович и Дмитрий по выходе из университета не раньше сентября поедут в Уфу». А 7 декабря 1852 г. Ф.В. Самарин уведомлял, что его сыновья в Уфе устроены хорошо, «Гражданский губернатор там человек умный, даёт задания детям нашим и даёт много занятий и можно надеяться, что из его рук они выйдут деловыми людьми. Дмитрия Фёдоровича посадил в Губернское правление, сделавши его столоначальником по хозяйственной части о городских доходах и расходах… Петра Фёдоровича оставил при своей канцелярии и поручает ему много разных дел, т. е. у обоих у них остаётся весьма мало времени».

Летом 1854 г. отец специально ездил в Уфу для встречи с младшими сыновьями Петром и Дмитрием. Бывал на Южном Урале и сам знаменитый славянофил. 15 августа 1854 г. Юрий Фёдорович Самарин писал из с. Васильевского Александре Осиповне Смирновой: «Я объездил весь Оренбургский край, был в Уфе, был на Кочёвке у Перовского, в Оренбурге, потянул среднеазиатского воздуха, присутствовал при отправке в Ак-мечеть транспорта на верблюдах, оттуда по старой линии воротился к себе на Волгу»[324].

Как и все сыновья Ф.В. Самарина, Николай получил блестящее семейное образование, в «домашней школе» преподавали известные профессора Московского университета и Духовной Академии. Успешно окончив в 1850 г. юридический факультет Московского университета[325], Н.Ф. Самарин выехал в Тифлис, где был зачислен в канцелярию наместника на Кавказе генерал-фельдмаршала М.С. Воронцова. Во время Восточной (Крымской) войне он находился в действующей армии на Кавказе. Затем служил в статистическом комитете МВД и чиновником особых поручений при обер-прокуроре Святейшего Синода[326].

После смерти отца в ноябре 1853 г. состоялся в июле 1858 г. раздел наследства, Николаю Фёдоровичу Самарину перешло «в полном составе имение в Богородском уезде Московской губернии село Никольское-Загорье» со многими деревнями[327]. Его брат Владимир Фёдорович, служивший в то время в армии, от полагавшейся части владений отца отказался, получив от матери и братьев Николая и Петра 200 тыс. руб. сер. Николай, Владимир и Пётр Самарины обязались выдавать Софье Юрьевне «ежегодный пожизненный пенсион по пять тысяч рублей серебром каждый». А Юрий и Дмитрий Фёдоровичи Самарины, к которым перешло крупное имение в Поволжье, обязались в два срока выплачивать Софье Юрьевне пожизненный пенсион в размере 10 тыс. руб. сер. в год, а также ежегодно выплачивать брату Николаю «начиная с 1 января 1859 года в течение 10 лет по четыре тысячи рублей серебром в год по 1 января 1874 года»[328]. Деньги у Самариных считали тщательно.

Вскоре после объявления Манифеста от 19 февраля 1861 г. об освобождении крестьян от крепостной зависимости, Н.Ф. Самарин оставляет службу, сулившую ему блестящую будущность. Он, как и все его братья, активно участвует в проведении крестьянской реформы. В 1861 г. его назначают мировым посредником в Богородском уезде Московской губернии, где он служит до 1866 г. Следует отметить, что своих собственных крестьян он наделил несравненно большим количеством земли и леса, чем следовало по положению[329].

Н.Ф. Самарин заслужил в уезде большой авторитет, его избирают почётным мировым судьей, а в январе 1869 г. – председателем уездного дворянского собрания на очередное трёхлетие, затем переизбрали в январе 1875 г., а всего на этом посту Н.Ф. Самарин пробыл до 1884 г.[330] На это время пришлось осуществление земской, судебной, городской и других реформ в России.

Особое внимание Самарин уделял вопросам народного образования. Он отстаивал права земской школы, помогал в организации и открытии новых начальных училищ. На первое место ставил вопросы качества образования в учебных заведениях уезда, организации и проведения экзаменов. С большой ответственностью относился к вопросам финансирования школ, состояния помещений учебных заведений, заботился об учителях. За время его пребывания в должности председателя уездного дворянского собрания в Богородском уезде было открыто 66 начальных школ[331]. Все эти годы Н.Ф. Самарин жил в своём имении Загорье, которое находилось в 15 вер. от Павловского Посада.

В Богородском уезде Самарин и познакомился с земским деятелем, богатым помещиком Николаем Александровичем Рахмоновым (Рахмановым). Отставного майора Н.А. Рахманова уже на первом уездном земском собрании в 1866 г. избрали в гласные (депутаты). Он был и председателем уездного училищного совета, и почётным мировым судьёй.

Николаю Фёдоровичу Самарину, уездному предводителю дворянства, приходилось председательствовать на земских собраниях и по должности входить в состав училищного совета, где он ближе познакомился с интересным, неординарно мыслящим человеком. Стал бывать в доме Рахманова. Самарина, старого холостяка, учёного, состоявшего при завидной должности, приветливо встречала жена хозяина Александра Георгиевна из старинного дворянского рода Еропкиных, имевших дальние родственные связи с Самариными.

Рахмановы очень любили свою единственную дочь Екатерину. Понравилась она и Николаю Фёдоровичу. Действительного статского советника не останавливало, что она была совсем юной, на много лет моложе его. Он предложил руку и сердце Екатерине Николаевне Рахмановой[332].

К этому времени жених был довольно богатым человеком. В начале 1870-х гг. Софья Юрьевна подарила «родному сыну, законному и ближайшему ко мне наследнику... Николаю Фёдоровичу Самарину, собственную мою, свободную от запрещения землю, состоящую Московской губернии, Звенигородского уезда, при селе Измалково, деревнях Переделки и Глазынина». Исправно, ежегодно, в два срока выплачивал ему до 1874 г. по четыре тысячи рублей владелец Васильевского имения на Волге Д.Ф. Самарин[333], наконец, в 1876 г. Н.Ф. Самарин купил большое имение при дер. Ступино в Ефремовском уезде Тульской губернии.

По настоянию родителей Екатерина Николаевна Рахманова дала согласие стать женой Николая Фёдоровича Самарина[334]. А в качестве приданого от отца Екатерина Николаевна и получила большое лесное имение в Уфимской губернии.

Каким образом помещика Московской губернии, майора Н.А. Рахманова привлекла идея покупки башкирской земли, неизвестно. Возможно, информацию подсказали однофамильцы и земляки купцы-старообрядцы Рахмановы[335], по крайней мере на рубеже 1860–1870-х гг. московские купцы Рахмановы активно закупали хлеб на пристанях Уфимской губернии[336]. И в 1872 г. майор приобрёл у башкир-вотчинников деревень Седяш, Урюш-Битуллино и др. участок земли примерно в 12 тыс. дес. за 11 тыс. руб.[337] Это был действительно «лакомый» кусочек – прямо на берегу реки Уфы (северная граница проходила по её притоку, речке Яман-Елга, а южная по речке Симка, впадающей в Уфимку в пределах совр. посёлка Чандар. Истоки обеих речушек расположены поблизости, почему участок земли имел форму треугольника и чёткие «естественные» границы) посреди первоклассного строевого леса из-под земли бил огромный естественный источник, образуя небольшое озерко, под названием Белый Ключ. Отсюда новое владение, «дача» получила наименование Белоключёвская. Возникший впоследствии здесь посёлок Белый Ключ, затем Красный Ключ знаменит в наши дни своей продукцией – минеральной водой «Красный Ключ».

Продавшие эту землю башкиры Ельдяцкой волости Бирского уезда были владельцами огромнейшей территории (свыше 110 тыс. дес.)[338], поэтому, хотя при покупке не было сделано предварительное размежевание, только после которого башкиры могли продавать угодья (даже в 1879 г.[339]), никаких судебных споров из-за этого участка не возникло.

По всей видимости, покупка была чисто спекулятивная, ради последующей перепродажи, имение Рахманова относилось к незаселённым владениям[340]. А родственником супруги отставного майора Александры Георгиевны (урождённой Еропкиной) являлся Виктор Владимирович Еропкин (1848–1909), известный в то время общественный деятель, педагог, московский кооператор. 18 мая 1890 г. Л.Н. Толстой писал В.И. Алексееву: «Поклонитесь от меня Еропкину и скажите ему, что я люблю его и желаю ему всего хорошего»[341]. В.В. Еропкин и выступил организатором земледельческой колонии (коммуны), где интеллигенция могла приобщиться к трудовой жизни, занимаясь попутно нравственным самоусовершенствованием. Еропкин договорился с Рахмановым об организации подобной колонии в его имении. Весной 1880 г. первые восемь человек, включая В.В. Еропкина с семьёй, из Москвы выехали через Уфу «на Белый Ключ». Весной 1881 г. они арендовали у Рахманова небольшой участок земли, возвели постройки, стали корчевать лес, поднимали целину, завели скот, посеяли лён. Именно эту колонию «толстовцев» посетил ссыльный народник С.Я. Елпатьевский[342]. Но интеллигентский посёлок просуществовал всего полтора года, Н.А. Рахманов «не пожелал войти в длительные, договорные отношения; поселенцы же не находили возможным строить своё здание на шатких основах личного усмотрения». Начались придирки со стороны местных властей и осенью 1882 г. все разъехались, чтобы в 1886 г. недалеко от Новороссийска основать самую знаменитую в тогдашней России колонию «Криница»[343].

Вот эту незаселённую лесную дачу в Уфимской губернии Н.А. Рахманов дарит своей дочери Екатерине Николаевне в качестве приданого. И тут происходит весьма неожиданное: в 1883 г. действительный статский советник Н.Ф. Самарин (муж) покупает Белоключёвское имение у Екатерины Николаевны Самариной (жены) за 90 тыс. руб.[344] Почему, молодой хозяйке не под силу было заниматься дальним имением? Но кроме уплаты небольшого ежегодного поземельного налога никакими расходами Белоключёвская дача хозяев не обременяла. Колонисты-толстовцы даже не упоминали о наличии лесной стражи, никто землю не охранял. Да и от кого? Местность была настолько безлюдная и глухая, почему башкиры её и продали. Да и сумма «отступных» в 90 тыс. не просто чрезмерна, невероятна, не стоило тогда это имение таких денег (купили за 11 тыс.).

Причина же такой необычной сделки проста, муж был значительно старше своей юной очаровательной жены и на всякий случай, чтобы овдовев она не столкнулась с натиском мужниных родственников, вспомним, что раздел имущества отца случился только через пять лет после его кончины, не могли договориться, он просто отдал своей любимой молодой супруге огромную сумму денег, оформив как якобы покупку имения. А в 1889 г. Н.Ф. Самарин продаёт Белоключёвскую дачу «с жилыми и нежилыми строениями» известному уфимском купцу Сергею Львовичу Сахарову, но всего за 40 тыс. руб.[345], в два раза дешевле.

А чета Самариных жила в полном достатке. Кроме нескольких имений в Подмосковье и Тульской губернии Николая Фёдоровича, его жена Екатерина Николаевна имела свой огромный дом в Москве на Петровке, в котором ныне размещается Московский музей современного искусства (его в 1860-е гг. подарил своей дочери Н.А. Рахманов). Е.Н. Самарина владела этим домом вплоть до 1917 г. В основном здание сдавалось в аренду учебным заведениям: с 1871 г. здесь находился пансион Циммермана, затем одна из лучших московских гимназий – Ф.И. Креймана, в которой преподавали филолог Ф.Ф. Фортунатов, зоолог Л.П. Сабанеев, ботаник В.И. Беляев, математик Д.Ф. Егоров, литературовед Л.И. Бельский и другие известные учёные педагоги. С 1904 г. в доме Рахмановой разместилась женская гимназия В.В. Потоцкой, здесь же собирались классы хорового пения, в которых преподавал Ипполитов-Иванов[346].

Н.Ф. Самарин внёс немалый вклад в развитие исторической науки. Он всегда стремился сделать историю России достоянием русского народа. Член Общества истории и древностей Российских при Московском университете Самарин был известен как неутомимый собиратель древних документов и материалов. За многие годы он создал богатейшую коллекцию памятников по русской истории, которые приводил в систему, занимался их научным описанием, периодически рассказывая о них на чтениях Общества.

В его коллекцию, например, входила большая часть архивов Волынских. Интерес к истории рода Волынских у Самариных вполне закономерен. Дочь Артемия Петровича Волынского (1689–1740) Мария Артемьевна (1725–1793) была замужем за графом Иваном Илларионовичем Воронцовым (1719–1786). Их сын Артемий Иванович Воронцов (1748–1813) был женат на Прасковье Ивановне Квашниной-Самариной (1750–1797). Один из предков А.И. Воронцова по материнской линии боярин И.Ф. Волынский в 1661–1680 гг. был воеводой в Киеве, Астрахани и Самаре[347]. Н.Ф. Самарин издавал документы и комментарии к ним в книгах «Чтения общества истории и древностей Российских» и журнале «Русский архив».

Большой научный интерес и сегодня представляет публикация Самариным переписки графа В.А. Зубова со своим братом светлейшим князем, последним фаворитом Екатерины II генерал-губернатором Новороссийска П.А. Зубовым за 1795 г. и записки «Общее обозрение. Торговля с Азией», составленная В.А. Зубовым для П.А. Зубова[348]. В 1862 г. были опубликованы очерки Н.Ф. Самарина «Пятигорск и Кисловодск» и весьма любопытные «Дорожные заметки от Пятигорска до Серебряковской пристани Каспийского моря»[349].

Многие годы Н.Ф. Самарин занимался в Измалково разбором семейного архива, «стал настоящим летописцем рода». Им написана глава, посвящённая своему деду по материнской линии Юрию Александровичу Нелединскому-Мелецкому к книге «Хроника недавней старины. Из архива князя Оболенского-Нелединского-Мелецкого», подготовленной к печати П.Ф. Самариным и изданной в 1876 г. в Санкт-Петербурге их двоюродным братом князем Д.А. Оболенским.

Казалось бы, что в жизни Н.Ф. Самарина складывалось всё хорошо. Но в семье не было детей, прямых наследников. Николай Фёдорович был крестным отцом Сергея и Анны Дмитриевны Самариных, которых очень любил, был с ними «очень ласков и проявлял действительный интерес» к их жизни, поощрял подарками их успехи в учебе, музыкальных занятиях и в спортивных играх. Так, например, за золотую медаль, полученную Сергеем Самариным при окончании гимназии, подарил ему подзорную трубу, осчастливив тем самым всех своих племянников, «которые не расставались с этой трубой в Васильевском на Волге (ныне Приволжье), смотрели в неё на все пароходы».

Постоянное внимание дяди Коли навсегда запомнилось детям Дмитрия Фёдоровича Самарина. С душевной теплотой отзывалась о нём его крестница А.Д. Самарина в своих воспоминаниях. Она отмечала, что «сердце у Николая Фёдоровича было любящее». После смерти Н.Ф. Самарина в январе 1892 г. поместье в Измалково перешло к Д.Ф. Самарину, который затем передал это имение своему сыну Фёдору Дмитриевичу. Вдова Н.Ф. Самарина Екатерина Николаевна пережила его почти на 30 лет. Она умерла в 1921 г., погребена в Новодевичьем монастыре[350].

 

Послесловие редакции.

 

В статье Р.П. Поддубной затронут интересный сюжет по истории Башкирии – судьба посёлка Красный (бывш. Белый) Ключ. Итак, в 1889 г. действительный статский советник Н.Ф. Самарин продаёт имение «Белый Ключ» личному почётному гражданину, уфимскому 2-й гильдии купцу С.Л. Сахарову за 40 тыс. руб. Именно при Сахарове здесь возникает постоянное поселение, начинается освоение огромных лесных массивов и стоимость лесной «дачи» резко возросла. За 1899 г. есть безымянное свидетельство о продаже 12 000 дес. земли в Байкибашевской волости (это как раз приблизительная площадь Белоключёвского имения) потомственным почётным гражданином (наверняка, Сахаровым) какому-то дворянину за 650 000 руб., а в 1900 г. была совершена купчая крепость на продажу дворянином Раух участка земли в 13 094 дес. «с постройками» действительному статскому советнику Алексею Николаевичу Познанскому за 1 000 000 (один миллион) руб.[351]

А.Н. Познанский (1856 г. р.) происходил из дворян Полтавской губернии, крупный помещик Нижегородской губернии (5200 дес.), после окончания Санкт-Петербургского университета служил юристом, прокурор Рижского и Санкт-Петербургского окружных судов[352]. Именно при нём в Белом Ключе в 1904 г. было начато производство древесной массы, сырья для выделки бумаги, которая поставлялась на писчебумажные фабрики Екатеринбурга, Михайловского завода и Васильсурска[353]. В 1907 г. самарские предприниматели коллежский ассесор Михаил Семёнович Афанасьев и потомственный почётный гражданин Константин Иванович Курлин начинают строить на земле Познанского более современную фабрику древесной массы и жёлтой обёртки[354], которая положила начало производству бумаги в Уфимской губернии.

Со временем дела А.Н. Познанского пошли хуже и он заложил Белоключёвское имение в частном Нижегородско-Са­марском земельном банке, но платежи по ссуде (226 тыс. руб.) оказались неподъёмными и в 1905 г. земля стала выставляться на торги за невзнос платежей (27 тыс. руб.)[355]. В последующие 10 лет объявления о торгах публиковались регулярно, хотя хозяину удавалось всякий раз вносить требуемые суммы и сохранять землю за собой. В 1913 г. Белоключёвская дача предлагалась для покупки государственному Крестьянскому поземельному банку за 1 250 000 руб.[356], но сделка не состоялась. Причём переговоры вела уже Администрация по делам А.Н. Познанского, утверждённая Санкт-Петербургским Коммерческим банком, финансовые дела самого владельца шли совсем плохо, была учреждена опека. Если в мае 1915 г. Нижегородско-Самарский банк требовал долги у А.Н. Познанского[357], то осенью 1915 г. ссуда в 119 тыс. руб. уже была на имении, «бывшего Познанского, Алексея Николаевича, купленное с торгов в банке администрацией по делам Варвары Акимовны Курлиной и Николая Александровича Болотина»[358]. Все эти годы успешно действовавшая бумажная фабрика принадлежала самарским предпринимателям. Они и выкупили у Нижегородско-Самарского банка всё имение с лесами, где заготавливалось сырьё. В 1916 г. Белоключёвские лесопильные заводы и фабрика обёрточной бумаги «Белый Ключ» находились в собственности «Администрации по делам В.А. Курлиной и Н.А. Болотина»[359]. Видимо, в самый канун революции произошла очередная смена собственника. Среди карточек переписи 1917 г., заполнявшихся и на частновладельческие хозяйства, в Байкибашевской волости Бирского уезда указано имение в 13 094 дес. всей земли (12 897 дес. удобной), то есть Белоключёвская дача, владельцами которой были Альберт Карлович Энкель и Пётр Исаакович Кастелян[360].

Приобретённая Н.А. Рахмановым за 10 тыс. руб. и «перекупленная» Н.Ф. Самариным у своей жены за 90 тыс. руб., Белоключёвская дача спустя десятилетие стоила уже миллион.

 

Е. Троицкая

 

Всё в прошлом

 

Каждый раз, когда я проезжаю мимо старого палаццо в с. Елизаветине, принадлежавшего когда-то одному из крупнейших вотчинников Белебеевского уезда, генералу Бенердаки, а ныне купленного крестьянским поземельным банком, мне невольно приходит на память всем известная картина, сюжет которой как-то сам собой встал в заголовке моей статьи. Да! И здесь, в этой когда-то богатой усадьбе, где жизнь текла, не скажу, чтобы красиво, но своеобразно-шумно, весело, – и здесь, как и там, на картине «Всё – в прошлом»…

Часто лунной ночью, проезжая мимо большого «белого дома», который уже наполовину разрушенный, всё ещё гордо смотрит на жалкую растрёпанную деревню, длинной лентой растянувшуюся за речкой, я заглядывала в большие узкие окна дома, в которых отблескивал холодно-мёртвый свет луны, и думала: «сколько жизни, сколько смеха и неразлучных со смехом слёз, сколько света, яркого, манящего к себе на привет света, лет тридцать тому назад лилось через эти окна!... А теперь?!!»

Случалось, я проезжала днём, и тогда невольно вглядывалась в глубь заросшего сада, который окружает дом с трёх сторон и куда из дома выходит дверь с балкона. И, охваченная грёзами о прошлом, жадно искала я глазами – не промелькнёт ли вновь, как прежде, меж деревьев нарядное платье одной из дочерей Бенердаки, спешащей на пруд кормить из своих маленьких, беленьких ручек чёрных лебедей, важно плавающих по большому пруду, за садом?... Не покажутся ли на давно уже затянутых дорожках сада, под густыми липами, гуляющие группы гостей, изредка наезжавших к Бенердаки из Петербурга?... Напрасно! Давно уже замерла здесь жизнь, и не светится больше через высокие, узкие окна свет, когда то ласково манивший к себе проезжающего ещё издали, не промелькнёт и белое платьице между уже наполовину выдуплившимися деревьями и не раздастся весёлый смех вечно праздных, нарядных жильцов…

Был чудный осенний день, один из тех дней, когда солнце светит ещё довольно ярко, но уже холодно и с каким-то напряжением, словно собирает свои последние силы; а лес стоит, как загадочная панорама, стоит грустно задумчивый, убранный в ярко-пёстрые, кричащие цвета. С двумя своими юными приятельницами я решила в этот день осмотреть палаццо Бенердаки в с. Елизаветино.

Хорошая дорога, бойкая лошадка – и мы через час езды подъезжали уже к старому дому.

Обогнув глубокую канаву, прорытую дождевой водой, мы въехали во двор, некогда, повидимому, огороженный живой изгородью, жалкие остатки которой сохранились только ввиде отдельных разрозненных кустов акаций, жимолости и сирени. На двор выходили широкие парадные сени с стеклянными боковыми стенками, с красивым фронтоном и двумя пилястрами по бокам. Лет пять тому назад крыльцо было ещё цело, в настоящее же время оно всё разобрано, а кирпичи и доски расхищены. У тяжёлой наружной двери висит замок.

Мы проходим в соседнюю дверь, которая через корридор, ведёт на кухню и людскую.

По длинному корридору расположены разные, прежде, очевидно, хозяйственные помещения – светлые и тёмные кладовые, чуланы, сушильни. Тут же по глубокой лестнице спуск в холодный подвал.

Через кухню попасть в комнаты нам тоже не удалось, так как вся она была завалена массой кирпича и мусора от развалившихся печей.

Мы пошли вдоль корридора и через боковую дверь попали, наконец, в большую переднюю, из которой две двери ведут в комнаты в нижнем этаже, а массивная дубовая, спиралью, лестница ведёт в бельэтаж. Отсюда же начинается небольшой полусветлый корридор, в который выходит несколько дверей, а впереди начинается целая анфилада комнат, больших и малых, с тяжёлыми старинными дверями и с лёгкими фелёнчатыми, с узкими старинными окнами в мелких переплётах, с старинными изразцовыми печами. Мы проходим комнату за комнатой, путаемся в их счёте, возвращаемся и заходим снова в те, в которых только что были.

Идём мы осторожно, стараясь ступать как можно легче, словно боясь спугнуть тени прошлого, которые, казалось, ещё трепетали в этих лепных потолках, в тонких вырезных нишах, в глубоких амбразурах окон.

Несколько раз принимались мы считать комнаты, но каждый раз запутывались и принимались пересчитывать снова. Наконец, одной из нас приходит мысль – отмечать угольком уже пройденные комнаты и тогда только нам удаётся подвести им итог: их оказалось 36…

___________

Когда мы уже почти заканчивали свой осмотр, вдруг, неожиданно вынырнул откуда-то, словно сказочный гном, маленького роста мужичёк с всклокоченной головой. Мужичёк долго молча и испуганно смотрел на нас. Своим растрёпанным видом, своим безсмысленным страхом, который, казалось, застыл в его глазах, он так гармонировал с тем хаосом, разрушением, среди которых он теперь был единственное жилое существо.

Оказалось, это сторож, нанятый для охраны запустелого жилища бывшего русского магната.

Познакомившись с ним, узнав кто он, мы сделали его своим чичероне и продолжали уже осмотр под его руководством. Он открывал перед нами замкнутые двери и, хотя безсвязно и запутанно, но давал объяснения.

Между прочим, сторож указал нам на особое устройство полов. Полы действительно особенные, каких уже теперь не делают. Они сделаны из широчайших досок (мы измерили одну, она оказалась 14 вер. ширины), уложенных таким образом, что получается подобие звезды, лучи которой расходятся к углам. Странный наш чичероне объяснил, что ни одной из этих средних досок нельзя приподнять, прежде чем не сняты будут доски угольные, так как они сделаны «с зацепкой»…

___________

С грустным чувством покидали мы это чудное когда-то, а теперь растерзанное временем и хищниками, богатое гнездо. Вдали от железной дороги (40 вёрст), вдали даже от уездного города (30 вёр.), оно безполезно ветшает и пропадает. Земли при нём (с хорошим прудом, сосновым и лиственным лесом) продаётся 22 ½ десятины и, кажется, сравнительно за недорогую цену. Как хорошо можно было бы его утилизировать с какой нибудь общественной целью, – устроив здесь какое нибудь сельско-хозяйственное училище, или колонию какую нибудь – для туберкулёзных или алкоголиков и пр.

Во всяком случае, несказанно жаль, что оно пропадает, не принося никому пользы.

Поднимаясь на гору, мы ещё раз оглянулись на «белый дом», как его зовут окрестные крестьяне. Среди колоритной, но увядающей природы, освещённый косыми и холодными лучами осеннего солнца, он, тоже увядающий, словно стоял и плакал…

«Всё в прошлом», «всё в прошлом» – и ничего в настоящем, – мелькнуло невольно в голове…

Е. Троицкая.

(Уфимский вестник. 1911. 22 сентября)

 

Когда в 1909 г. П.М. Сокуров затеял проект по изданию новой уфимской газеты под именем «Уфимский вестник», ему пришлось два года выдерживать административное преследование со стороны губернатора А.С. Ключарёва, не желавшего появления новой, да ещё и либеральной газеты. Лишь в октябре 1910 г. удалось наладить регулярный выпуск «вестника». Это была большая современная газета с обилием рекламы, краткой информацией со всего мира, главными политическими новостями из обеих столиц, имелась неплохая, хотя и не слишком обширная рубрика местных, уфимских новостей, изредка даже мелькали историко-краеведческие сочинения. Видимо, по примеру «солидных» изданий П.М. Сокуров мечтал обзавестись литературным «подвалом». В 1910 г. маленький художественный рассказ некоего А. Р-ского появился в № 39, а в рождественском номере вышло несколько художественно-религиозных сочинений, тут были всё тот же А. Р-ский, и Тэффи, и др.[361]

В 1911 г. подписчик в № 6 увидел целый художественный «подвал» с Максимом Горьким, и затем художественная литература прочно поселяется в «вестнике». В № 45 отметили юбилей Тараса Шевченко, в № 59 краевед Виктор Филоненко предложил путевые очерки «В Ясной Поляне», в № 73 выходит чувашская сказка «Железная маска (автор Н.М.), в № 75 знакомый нам А. Р-ский представил рассказ «Будущие люди», в общем газета отличная, интересная даже через столетие.

Редакция, помимо известных и модных авторов (Леонид Андреев и пр., даже переводы с французского) постепенно подбирала круг местных творческих сил. И среди явно здешних (адрес проживания не указывался) вдруг встречается писательница уфимская, женщина… Е. Троицкая. Судя по содержанию её произведений, она учительница (или бывшая), преподавала где-то в Белебеевском уезде (или вернулась в Уфу). В № 89 сначала выходит рассказ Е. Троицкой «Весна», в № 132 – «В Новой деревне (Из наблюдений деревенского интеллигента)» и, наконец, в № 199 очерк «Всё в прошлом», который публикуется в этом сборнике. Найти каких-либо определённых сведений о Е. Троицкой пока не удалось. Однако первые «гендерные» попытки в художественном творчестве, по моему, явно удачны, свежи, непосредственны, оригинальны. В XIX в. редактор неофициальной части единственной уфимской газеты – «губернских ведомостей» Н.А. Гурвич, боясь как огня политики, на 32 года закрыл доступ местным литературным силам на страницы уфимской прессы. Но к началу XX в. ситуация изменилась, пример Е. Троицкой и «Уфимского вестника» показывали здоровые ростки местной художественной интеллигенции.

(публикация М.И. Роднова)

 

 

В.Н. Курмаев

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: