Александр Кудин, член КПСС, кандидат философских наук

Киев

* * *

Мы считаем, что усиление философского поиска в мо­лодежной среде вызвано тем, что развитие марксизма как науки почти прекратилось. А ведь Маркс, Ленин и их соратники работали десятки лет назад.

Например, классы и классовая борьба. Ведь у нас нет антагонистических классов. Следовательно, наше общество движется вперед борьбой каких-то иных сил. Что это за силы — неизвестно, но понять необходимо.

В 18 лет, когда изменить весь мир кажется очень легко, мы создали, не знаю как это назвать — союз, общество или партию для борьбы за построение коммунизма. Против кого мы будем бороться и какими средствами, мы не знали, поэтому далее благих намерений дело у нас, разумеется, не пошло. К тому же вскоре вступил в действие закон о всеобщей воинской повинности, который [131] рассеял нас по бескрайним просторам нашей необъятной родины.

Прежде чем пытаться усовершенствовать общество, нужно понять, что движет им. А для этого нужны знания, добывать которые очень трудно, ведь все приходится делать самостоятельно.

Но это все лишь только начало, и вскоре мы заявим о себе.

Олег Б.

Керчь

* * *

Я недавно с удивлением узнал, что существует институт изучения проблем молодежи и комсомола со своим директором, его замами и проч., со своим «напряженным» планом на пятилетку.

Я думаю, что путь крутого поворота в деятельности ВЛКСМ проходит не через такие институты, а через осознание молодежью своей роли и задач в истории нашей страны, социализма. И этот путь более революционный и прочный, чем любые директивы и реформы.

Сейчас, по-моему, важное значение приобретает борьба за сознание молодежи, а значит, и будущего страны. И борьба эта не менее тяжела, чем когда-либо раньше. Без такой борьбы общество не просто не будет, продвигаться вперед, но с возрастающей скоростью будет отка­тываться назад, к внедрению в наше сознание мелкособ­ственнической идеологии и забвению основных принци­пов и моральных ценностей социализма, выстраданных и завоеванных историей всего человечества.

По-моему, эта борьба — естественное проявление диалектики, а многие боятся признать ее существование.

В. Фролов,  инженер, 25 лет
Ульяновск

* * *

Пока написанные профессионалами учебники научного коммунизма будут поить нас розовой водицей, неизбежно будет любительское идеологическое творчество, попытки самостоятельно разобраться в расстановке сил внутри нашего общества.

А. Шведов

Жуковский, Московской обл. [133]

       Итак:

Приведенные здесь письма вполне могли бы послужить основой для следующей главы. Но нельзя объять необъятное. Надо ставить точку.

Мы с вами естественно пришли к простой мысли: молодежь слабо знакома с нашей идеологией. А также с нашей историей, нашими духовными ценностями.

Усилиями многих людей за последние годы выявлено множество так называемых «молодежных проблем», суть которых сводится именно к этой простой фразе: слабое знакомство с нашей идеологией. Необходимость политического просвещения и классового воспитания налицо. Это еще раз подтверждают и только что приведенные письма.

Вместо послесловия. Прочитали о себе

Пока книга готовилась к печати, я получила письма, которые так и просятся в заключение темы. Они подписаны полными именами, однако лучше ограничиться инициалами.

* * *

Пишет Вам сержант Советской Армии С. Б. В 1983 году в редакцию «Комсомольской правды» поступило письмо от двух 16-летних школьников из Челябинской области. Вы нам дали ответ через газету в статье «Ошибка микрокалькулятора». Свои имена и фамилии мы не сообщили, а подписались Икс и Игрек. Я был одним из авторов этого письма.

За три прошедших года многое изменилось в моей судьбе, изменился и я сам. Успел поработать на производстве и вот уже год служу в армии. Сейчас мне страшно подумать, что у меня была идея моделировать человеческое поведение с помощью технических средств. Я понял античеловеческую сущность собственных мыслей.

Тогда меня возмутило Ваше сравнение нас с фашистскими изуверами, но постепенно я понял, что шел именно этой дорогой. Не знаю, к чему бы это могло привести, если б я вовремя не опомнился.

Сейчас я смотрю на мир другими глазами. Конечно, [133] у нас есть и «Алисы», и «серые мыши», но не они составляют ядро общества. «Серым мышам» необходима помощь, чтобы они стали личностями, людьми. Ну, а с «Алисами» надо вести бескомпромиссную борьбу.

Когда я вернусь из армии, буду своим трудом улучшать положение дел в стране.

Не сразу я изменил свои взгляды. Больше всего мне помогла служба в армии, где я ощутил себя членом коллектива, клеткой того организма, который называется обществом, и перестал себя считать выше и умнее всех. Теперь я знаю, что такое истинное товарищество, взаимопомощь. У нас тут все равны перед трудностями армейской службы.

Не знаю, будете ли Вы печатать это письмо. Если сочтете, что оно поможет другим заблуждающимся молодым людям, то я не возражаю, печатайте.

* * *

Три года тому назад я был «светским мальчиком». Отец во мне души не чаял, а денег и связей у него предостаточно. Он уже тогда на годы вперед распланировал мою карьеру.

Вещи заменили мне людей, выгодные связи — подлинное человеческое общение. Я открыто презирал всех, кто не разбирался в западных фирмах и модах, кто не мог подъехать к школе на черной «Волге». Потом меня устроили в престижный вуз.

Когда появилась статья о чванливой Алисе — я узнал себя... Невыносимо стыдно мне стало! Я понял, что впустую растрачивал годы.

Конечно, дома был скандал, отец кричал, что не простит, мама плакала, но я бросил вуз, порвал «выгодные связи», поругался с богатой невестой, а лучший американский костюм подарил кочегару той воинской части, куда я попал служить в ту же осень.

За два года я много читал, много думал. Пример Энгельса, порвавшего с отцом, придавал мне силы.

Продолжение дискуссии о чванстве я читал уже в армии. Теперь, вернувшись старшиной запаса, перечитал все вырезки и нашел силы для последнего шага.

В армии я понял, что, несмотря ни на что, люблю родителей, но не могу ради них изменить нашим высоким [135] идеалам. Им по-прежнему хочется видеть своего сына «большим человеком». Но разве счастье зависит от денег и чинов? Кому теперь нужны бездушные чинуши?!

И я иду туда, где я больше нужен Родине и партии. Комсомольская путевка, вырезки из газеты с дискуссией по чванству, партийный билет и самые необходимые на Севере вещи — это все, что я беру с собой. Хочется верить, что таким образом спасен не один я. А. С.

* * *

Не хочу скрывать от читателя, что для меня письма, подобные последнему, имеют несомненное значение. Ведь результат идеологической работы (в отличие от сферы материального производства) часто совершенно неуловим. Работаешь, работаешь — а есть ли результат? А кто его знает. Поэтому такие письма для любого автора ценны. [136]

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

НАШИ

ДУХОВНЫЕ ЦЕННОСТИ

ОБРАЗ ЧАПАЕВА

Начинаем новую тему: наши духовные ценности. Она огромна, потому что наши духовные ценности поистине уникальны. Но начинаем мы ее не философски, а предельно конкретно: с образа Чапаева. Почему? Да вы и сами знаете почему. Но не только поэтому. Еще и потому, что происшедшее... с данной конкретной темой, скажем аккуратно так, вобрало в себя, сфокусировало происшедшее, происходящее с нашими духовными ценностями вообще, со многими.

Здесь будут четыре портрета: Фурманова, Маруси Рябининой, Петра Исаева (Петьки) и Чапаева Василия Ивановича.

Дмитрий Фурманов родился в 1891 году, умер в 1926 году. Представитель демократической интеллигенции, того тонкого, как пленка, общественного слоя, ко­торый установил высокий этический уровень всех освобо­дительных процессов, происходивших в стране, начиная от эпохи Чернышевского и кончая эпохой Ленина. Имен­но этим слоем выработаны и именно ему органично присущи слитость, спаянность с народом, ответственность и стыд перед ним. Этот тонкий слой весь полег на фрон­тах гражданской войны. Этот слой был совестью общества, мы это видим, листая тома его лучших представи­телей: Ленина и Чернышевского.

Здесь кое-что выписано из дневников Фурманова. По этим записям можно проследить путь его духовного развития, его созревание: от нечеткой, неоформившейся любви к человеку вообще, ко всякому человеку — до слияния со вполне определенным классом — передовым пролетариатом, борющимся за свое освобождение, а это, естественно, повлекло за собой борьбу с классовым про­тивником пролетариата, в том числе борьбу с оружием в руках.

1910 год. 26 июня. «Мне думается почему-то, что я должен сделаться писателем и обязательно поэтом... Великое дело любовь!.. Я говорю о той любви, которая больше походит на уважение, на сострадание, на [139] понимание чужих нужд и вообще на гуманное отношение к человеку, да, именно гуманное... Гуманизм — это направление (так говорил наш учитель истории), особое культурное направление... проникнутое уважением к человеку... Вот именно этого-то гуманизма я и придерживаюсь: я уважаю человека, кто б он ни был...»

1918 год. 25 марта. «На одном из недавних заседаний наша группа максималистов голосовала за и против государственности. За — ни одного, против — четырнадцать... Таким образом, вся группа определенно сказала:

— Мы — анархисты».

Следующие месяцы — стремительное внутреннее дви­жение, по формулировке самого Фурманова, «от анархизма к большевизму».

1918 год. 25 сентября. «Мало теперь только одной любви к рабочим, мало одного сознания, что у тебя все самое святое и дорогое в защите угнетенных, обездоленных людей... Надо на деле показать, что ты во всякую минуту с ними и всегда готов бороться за их дело, на служение которому теперь ушло все, что есть честного и благородного».

Да, ушло... И не вернулось!

1919 год. 9 января. «...Я уезжаю на фронт... Оставляю дорогое Иваново... Вот уже скоро два года, как горю, горю, не угасая... Неизмеримо много дали мне эти два года революции!.. И теперь, оставляя тебя, мой родной черный город, я жалею об одном — что не буду жить и работать среди рабочей массы, среди наших твердых, терпеливых, страдающих пролетариев... Вернусь ли?..»

А Чапаев был представителем массы. Он был представителем той массы, какой она была в поворотный мо­мент истории. Он был душой этой массы.

«По горам, по узким тропкам, бродом переходя встречные реки, — мосты неприятель взрывал, отступая, — и в дождь, и в грязь... день сытые, два голодные, раздетые и обутые скверно, с натертыми ногами, с болезнями, часто раненые, не оставляя строя, шли... неудержимые, непобедимые, терпеливые ко всему... Сражались героями, умирали как красные рыцари, попадали в плен и муче­никами гибли под пыткой...»

«В полку Стеньки Разина были два героя, в боях потерявшие ноги; они ползали на култышках, один кое-как пробирался на костылях, — и ни один не хотел [140] оставить свой многославный полк... Они не были пустой обузой полку — оба в боях работали на пулеметах... Был слепой, совсем, накругло, ничего решительно не видевший боец».

Такой была масса. И без героизма массы не было бы народного героя. Ведь народ признает героическим только то, что отвечает его интересам, и это недаром. То, что нейтрально по отношению к интересам народных масс, — то скорее забавный фокус, пусть яркий, но не более того. Никакие личные качества не создадут народного героя, если эти личные качества не будут употреблены на до­стижение народных интересов.

Народным интересом тогда было: победа пролетарской революции и победа в гражданской войне. Но общество неоднородно. Неоднородны его верхи, неоднородны и его низы. Когда мы говорим: народный интерес, — мы подразумеваем пролетариат, слитую с ним демократическую интеллигенцию и беднейшее крестьянство.

Знаменательное наблюдение Фурманова. «В больших селах — там обычно кололись резко на две половины непримиримых врагов: с приходом белых задирала голову одна половина, мстила, издевалась, преследовала, выдавала; с приходом красных торжество было на стороне других, и они тоже, разумеется, не щадили своих исконных врагов...»

Запомним это и пойдем дальше.

Нужно было построить мост, чтобы переправить ар­тиллерию, но строительство шло чрезвычайно медленно, почти что не двигалось. «Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа». Вот как описывает Фурманов реакцию Чапаева. «...Как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу!.. И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое-четверо, остальные были переведены на другую работу... И что же? Мост, который за двое суток подвинулся только на какую-нибудь четвертую часть, к обеду был готов.

Интеллигентный и образованный, Фурманов явно ме­чется в оценке этого события. Слово «мордобой» он кавычит. Его тянет на этическую оценку: «времена были такие... прощали даже... «мордобой». Он пока еще сомневается: «Медлительность работ... Была ли она сознательным [141] саботажем, была ли она случайностью — кто знает!»

Таким было отношение разных слоев общества к на­родному герою и к его дивизии при его жизни: именно разным, скажем пока так.

Чапаев был организатором. Он прекрасно чувствовал героическое, наэлектризованное состояние той массы, чьи стремления отражались в нем, а потому он умел руководить этой массой.

Когда в дивизию прислали награды, один из лучших полков их не принял. Награжденные заявили, что они никого не лучше, что все одинаково честно защищают Советскую Республику, что «нет среди них ни дурных, ни хороших, а трусов и подавно нет, потому что с ними разделались бы свои же ребята».

В этом эпизоде ничего исключительного нет. Это было рядовым проявлением стремления к равенству, к единству. «В те месяцы и годы высочайшего духовного подъема и величайшей моральной чуткости особенно развита была щепетильность — даже у самых больших работников и даже по очень маленьким делам и поводам». Когда увеличили оклады командирам и комиссарам — они же и запротестовали. «Мы совершенно недовольны и возмущены теми новыми окладами жалованья, которые нам положены теперь... Мы стремились даже к тому, чтобы всем политработникам сравняться жалованьем с красноармейцами, а тут награждают нас новыми прибавками».

Такими были моральные установки среды, выдвинувшей Чапаева. Поэтому и смог Фурманов сказать о нем: «Он свежий, сильный духом человек... Такой цельной и сильной натуры я еще не встречал».

«Его речь густо насыщена была искренностью, энер­гией, чистотой и какой-то наивной, почти детской прав­дивостью».

Был ли он безграмотным? Он был плоть от плоти той массы, которая его выдвинула в герои. Вот наблюдение об уровне образования народа (из книги, посторонней для этой темы): «...один рабочий, ученик воскресной школы, изложив очень обстоятельно все доказательства шарообразности Земли, в заключение с насмешливой улыбкой недоверия добавил: «Только верить этому нельзя, это баре выдумали».

Но это общее состояние образованности народа. А конкретно так: писать он научился за несколько лет до [142] смерти. А читал про людей, близких по духу и судьбе: Разина, Пугачева, Ермака Тимофеевича.

«Тургенева, говорили, хорошие сочинения, да не достал, а у Гоголя все помню...»

Необразованность была его больным местом. Он хотел учиться у Фурманова, но где им было взять время? Они не успели. Больное место так и осталось незалеченным, открытым, так что по нему удобно бить десятилетия спустя. Было бы желание, да не было б стыда, а но чему бить — всегда найдется: любой человек уязвим, кто в чем.

Теперь — о главном состоянии, о том состоянии, в котором они жили. Наблюдения Фурманова над собой и над Чапаевым. «...Спокойных нет, это одна рыцарская болтовня, будто есть совершенно спокойные в бою, под огнем, — этаких пней в роду человеческом не имеется. Можно привыкнуть казаться спокойным, можно держаться с достоинством, можно сдерживать себя и не подда­ваться быстро воздействию внешних обстоятельств — это вопрос иной... Не страх это и не ужас смерти, это — высочайшее напряжение всех духовных струн, крайнее обострение мыслей и торопливость — невероятная, непонятная торопливость».

Это высочайшее напряжение и невероятная торопли­вость сократили жизнь всем, кто их испытывал.

Без женского образа срез эпохи будет неточен. Маруся Рябинина, рабочая девушка, тип, рожденный пролетарской революцией. Женских образов в книгах Фурманова мало, а если есть — то это в основном женская толпа.

«В штабе гвардии впервые я встретил Марусю Рябинину. Была она девушка вовсе ранняя, годов семнадцати... Русые гладкие волосы Маруси отхвачены коротко и неровно; из-под платочка торчали они за ушами и на затылке, будто жесткие оборванные кусочки мочала. Ходила Маруся в кожаной тужурке, в плотной черной юбке — так ходила и лето и зиму, другого костюма не знала...

Прошел восемнадцатый год. В январе девятнадцатого мы уходили на Колчака. Иваново-вознесенские ткачи посылали тогда свой первый тысячный отряд...

С первым отрядом ушла и Маруся Рябинина».

Из четырех героев этой статьи Маруся погибла первой. Дмитрий Фурманов написал свои книги в молодости, до зрелости он едва дожил. Молодо его перо, а потому красиво, нестрого. Люди гибнут и тонут не картинно, и Фурманов в зрелости наверняка бы переписал эту сцену по-другому, но в другой редакции, вместе с открытой картинностью, исчезла бы и открытая авторская нежность к героине.

«...Бьется полк у Заглядина, на берегу Кинеля. Был по цепям приказ: приступом взять вражьи окопы. Окопы на том, на крутом берегу... Как только метнулась команда — кинулись в волны, — в первой цепи Маруся Рябинина...

И первая пуля — в лоб Марусе. Выскользнула скользкой рыбкой винтовка из рук, вздрогнула Маруся, припала к волне, вспорхнула кожаными крыльями комиссарки и грузно тиснулась в волны, а волны дружно подхватили, всколыхнули теплый девичий труп...»

Маруся Рябинина должна была бы быть нашей нацио­нальной героиней. Женщина-доброволец — в первой цепи! Где еще было такое, на каком отрезке истории?

Только поднимающийся класс или слой, тот, который в данный момент передовой, выдвигает героических женщин. Недаром по другую сторону реки таких добровольцев не было.

Вторым из четырех наших героев погиб Чапаев. Без Фурманова, без своего комиссара. Комиссар был недавно отозван на другую работу, и ему предстояло жить до конца с мыслью, что «за него и на его месте» погиб другой человек, Павел Батурин.

«...Группа батуринская не выдержала, начала отступать, рассеялась... Не уцелел, конечно, ни один... Жители выдавали поголовно... Батурин убежал в халупу и спрятался где-то под печью, но хозяйка выдала его немедленно... Разъяренные, рассвирепевшие казаки, узнав, что в руки попал «сам комиссар»... горели звериной охотой поскорее учинить над ним кровавую расправу... Потрясали над головой оружием... с остервенелыми лицами ждали, когда его бросят на землю... И как только бросили — в горло, в живот, в лицо воткнулись шашки и штыки... Началась вакханалия».

Такой была их первая месть нашим героям.

Противник есть противник. Враг есть враг. Однако враг, который просто убивает, — это вооруженный человек, который хочет не того устройства мира, которого хочешь ты. А враг, который издевается и глумится, — ниже человека.

А раненого Чапаева красноармейцы пытались спасти, помочь ему переплыть Урал. Помогали четверо. Двое погибли сразу же. Двое почти достигли противоположного берега, но пуля настигла их командира. «А Петька остался па берегу до конца и, когда винтовка стала не нужна, выстрелил шесть нагановских патронов по наступавшей казацкой цепи, а седьмую — в сердце. И казаки остервенело издевались над трупом этого маленького рядового...»

Это была их первая месть ему...

Петр Исаев — кавалер ордена Красного Знамени. Это был смелый, умный и преданный рабочему делу человек.

А Фурманов после гражданской войны еще несколько лет пожил. Выписки из его дневника.

1922 год. 2 февраля. «...Ухо-носо-горло-врач... сделал уже десятка 1,5 прижиганий. А я все еще чувствую, что горло мое хворает. Такова судьба ораторов: партия гоняла меня всюду, приходилось по 3 митинга проводить за один день — и перед тысячными толпами. А эти многолюдные собрания на морозе, на открытом воздухе: ведь, бывало, сходишь с трибуны полумертвый.

Вот они, результаты, сказываются теперь, через 4 года трудной работы. Кроме того, на лице, возле глаза, у виска и на щеке дергаются нервы, всю щеку перекашивает, собирает морщинами: это, видимо, следы фронтовой нервной жизни и массы всевозможных переживаний...»

1925 год. 9 апреля. «...Две недели был в доме отдыха... Голова было утишилась, и потом опять. Гудит неумолчно...

Седой старичок Майков брякнул:

— Роковая болезнь!

— Что? — воззрился я на него.

— Cклероз сердца.

И прописал от головы. Электро- и водолеченье. А склероз потом. Износилось сердчишко. Рановато склерозить бы, всего ведь 33!»

Они жили кто вдвое, кто втрое меньше нас. Если б они жили дольше — иной, лучшей была бы наша новейшая история. Тогда погибли лучшие. Погиб цвет передовых классов, который, собственно, и обеспечил народную победу, который, собственно, и победил и в пролетарской революции, и в гражданской войне.

О них иногда говорят как о наивных. Это первое, самое легкое снижение героческих образов. О нем [144] нужно подробней сказать, потому что оно трудней уловимо, чем более грубые приемы дегероизации. Серость и пошлость выжили в гражданской войне, они всегда исхитрятся устроиться так, чтобы не нанести ущерба своему здоровью. Обратите внимание: про предателей ничего ве­селенького не рассказывают...

Лучшие не были ни наивными, ни примитивными, ни легковерными, ни простодушными. Лучшие были лучшими.

По одной из старых философских концепций история делится на время героев и время людей. Сама концепция уже ничего ценного, разумеется, не представляет, но она дает нужную нам сейчас, точную ассоциацию.

...И второй раз все лучшее полегло на фронтах...

Полегчала жизнь Чумазого (используем меткое слово гениального сатирика Салтыкова-Щедрина). Сатирик назвал Чумазым, или «чумазым человеком», тип, вобравший в себя признаки только что зародившейся в России буржуазной и мелкобуржуазной идеологии и психологии. Спустя десятилетия, уже при Советской власти, это слово использовал Ленин для определения мелких хозяйчиков: «...организуемся и подтянемся, или некий маленький чумазый, число ему миллион, нас скинет».

Теперь вспомните ту половину большого села, которая приветствовала белых, вспомните саботажника-инженера, ну а казаков, я думаю, вы еще не забыли. Маленький чумазый... Мы помним описанные в статье события, но и он тоже помнит.

Нельзя говорить: «они погибли за нас за всех». Отнюдь не за всех. За рабочих — да, за беднейших крестьян — да. Но не за вторую половину большого села, откуда родом Чумазый. Они были выданы той половиной, проданы и преданы. Неудивительно, что до сих пор мы слышим отголоски тех событий.

Теперь я расскажу вам, как делаются «герои». Маркс недаром говорил, что буржуазное общество «мало героично». Но в героях нуждается, потому что общество, лишенное духовных ценностей, деморализуется. Так вот о воспитании молодежи на примерах героев, «сделанных в США». На французский язык дублирована серия мультфильмов о Томе Сойере. Каждый фильм начинается и заканчивается одной и той же песней с таким припевом: «Том Сойер ничего не боится, так как он американец», и повторяются слова: «Америка — это страна свободы». Для большинства французских детей смысл этой песенки стал такой же истиной, как дважды два — четыре.

Зачем бы это французам? А во Франции идет кампания по формированию общественного мнения в духе солидарности с США.

Вот так делаются «герои». А как они уничтожаются — вы знаете.

Взглянуть на явление с точки зрения противоборства двух идеологических систем тоже нужно. Нужно учитывать все воздействия, и внутренние, и внешние.

Нужно понимать, как создаются условия для проник­новения в сознание одних образов и понятий и как ставятся барьеры, мешающие воспринять другие образы и понятия. А также — зачем это делается.

Мы виноваты перед нашими героями! Не только перед теми, о которых идет речь, но и перед другими, в том числе перед героями Великой Отечественной войны. Это тоже отголоски событий...

Еще немножечко о времени героев и времени людей. Будем материалистами. Если мы с вами сейчас ведем речь именно на эту тему, значит, вновь созрели и окрепли в глубинах общественного организма силы, которые нам это диктуют. Значит, надо надеяться, что Чумазому мы грязную глотку заткнем!

...А Василий Иванович Чапаев выделен среди других недаром: он был любимейшим героем народа...

ЛИЧНЫЙ ПРИМЕР

Попытаемся раскрыть величайшую духовную ценность Отечества — личный пример того, что такое настоящий большевик.

Ценность наша, отечественная, но всемирно-исторического значения.

Уместно прозвучат слова прогрессивного английского публициста А. Монтегю: «Написанное Лениным — не архив, а арсенал. Когда наступает час битвы, мы листаем страницы его книг точно так, как перед атакой набиваем патронами пулеметные ленты».

Однако произведения Ленина — лишь малая часть того, что он оставил нам. Основная часть его творчества и его человеческих проявлений осуществлялась в повседневном [146] общении с людьми, в телефонных разговорах, в коротеньких записках, набросках, выступлениях. И они тоже сегодня не архив, а арсенал.

ЛЕНИНСКАЯ ГВАРДИЯ

Ни один человек не может быть оторван от своего окружения. Никто не существует сам по себе, каждый — продукт времени, продукт окружения, носитель определенных классовых установок и целей. Мы часто говорим, что Ленин создал ленинскую гвардию, но столь же верно и то, что она создала его. Он был ее лучшим представителем, но он был именно ее представителем.

Это был тончайший слой, цвет сознательного пролетариата — образованных рабочих и демократической интеллигенции — ленинская гвардия. Ленин был ее сильнейшим представителем, наиболее ярким носителем ее установок и целей. Не только ее идеология, но и ее психология, образ жизни, этика — наши духовные ценности. Наши, отечественные, но всемирно-исторического значения.

Мы с вами знаем, что человек — совокупность всех общественных отношений. Уберите мысленно этот тончайший слой — и вы поймете, что вряд ли хоть одна личность удержится на высоте его установок, потому что уже иные слои и классы, с иными установками, иной культурой, иными отношениями будут формировать и определять личность. Вопрос срока, но неизбежность как будто бы очевидна.

Поэтому, говоря о Ленине, скажем прежде всего о его партийной гвардии. Перед этими людьми мы в долгу: они отдали Отечеству и народу все.

«Предписывается Наркому А. Д. Цюрупе...

больше двух часов без перерыва не работать.

Позже 10 1/2 час. вечера не работать,

приема публике не давать».

Как вы понимаете, речь идет о болезни. Но не только о ней...

«Записка членам Президиума ЦИКа

15.11.1919 г.

Тт. Серебрякову, Сталину

и другим членам Президиума ЦИКа

Цюрупа получает 2000 руб., семья 7 человек, обеды по 12 руб. (и ужин), в день 84X30=2520 рублей. [148] Недоедают! Берут 4 обеда, этого мало. Дети — под­ростки, нужно больше, чем взрослому.

Прошу увеличить жалованье ему на 4000 руб. и дать сверх того пособие 5000 руб. единовременно семье, при­ехавшей из Уфы без платья.

Прошу ответить.

Ленин».

Записка Е.Д. Стасовой, 1920 год: «Чичерин болен, ухода за ним нет, лечиться не хочет, убивает себя».

А вот воспоминания о Дзержинском английской скульптором Клэр Шеридан, приезжавшей в Москву в 1920 году. Она наблюдательна профессионально.

«Вид этого скромного, без каких бы то ни было претензий человека глубоко поразил меня... У него было узкое лицо и как бы вылепленный из алебастра нос. Время от времени глубокий кашель сотрясал его тело, и тогда вся кровь приливала к лицу...

...Когда люди сидят так спокойно, как он, это значительно облегчает работу художника.

— Терпению и спокойствию учишься в тюрьме, — ответил Дзержинский.

Я спросила его, сколько времени он провел там.

— Одиннадцать лет, четверть моей жизни, — сказал Дзержинский.

Его голос, Хотя и спокойный, был глубок, и в нем звучала сила... Тюрьма надломила здоровье этого человека, но дух его остался несломленным. Он жил для России и страдал за Россию... Друзья Дзержинского глубоко и, можно даже сказать, трепетно обожали его...»

Воспоминания о Дзержинском оставили и другие люди. Поэтому можно представить его себе и на дне доре­волюционного общества, и на вершине послереволюционного. На дне — «даже будучи прикованным к тачке на каторге, не позволял никому унизить свое человеческое достоинство». На вершине — совершенно не зная страха смерти, не имел охраны, ездил в открытых машинах по окрестностям Москвы и по всему Союзу. Ему говорили, что надо быть поосторожнее. Он отвечал:

— Зачем? Убьют? Беда какая... Революция всегда сопровождается смертями... Это дело самое обыкновенное... Да и зачем так ценить себя?.. Это смешно... Мы делаем дело нашей партии и больше ничего...

Это не просто смелость. Это ощущение исторических процессов, осуществляющихся через людей, в том числе через него. До этого надо подняться. [149]

16 марта 1920 года Ленин произнес речь, посвященную памяти Я.М. Свердлова. Обратим внимание на^: один момент, на одно слово: самопожертвование. Много раз мне приходилось спорить на тему «общее и личное». «Не ставьте общее выше личного, — говорят мне. — Посмотрите на наших первых революционеров. У них общее и личное сливались. Общее — это и было личное. Поэтому никакого самопожертвования не было». Ну так вот, послушаем человека, который лучше нас с вами разбирался в этом, который знал явление изнутри.

«...То самопожертвование, которое проявилось в деятельности старых революционных работников, подало пример, который мы видим так наглядно в жизни Якова Михайловича, из 35-ти лет своей жизни половину проведшего в нелегальной работе и долгие годы, вероятно, больше половины своей жизни, проведшего по тюрьмам, в бегах, на нелегальном положении...»

И в той же речи вновь: «Между самопожертвованием старых революционеров...» Значит, все же так.

И вот теперь, когда мы знаем нравственные принципы среды, мы прочитаем документы, касающиеся лично Ленина. И мы увидим, что в них нет никакой такой особенности, никакой святости. Взятые в социально-историческом контексте (то есть на фоне своего времени и своей среды), они не приобретут елейного оттенка, который неизбежно возникает, когда их вырывают из времени и социальной обстановки.

23 мая 1918 года. «Управляющему делами Совета Народных Комиссаров Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу.

Ввиду невыполнения Вами настоятельного моего требования указать мне основания для повышения мне жалованья с 1 марта 1918 г. с 500 до 800 руб. в месяц и ввиду явной беззаконности этого повышения, произведенного Вами самочинно по соглашению с секретарем Совета... объявляю Вам строгий выговор».

Теперь — письмо от 27 февраля 1922 года в Социалистическую академию в ответ на извещение об избрании членом академии. «Очень благодарю. К сожалению, по болезни никак не могу выполнить хотя бы в ничтожной мере долг члена Социалистической академии. Фиктивным быть не хочу. Прошу поэтому вычеркнуть из списков или не заносить в списки членов».

Еще буквально несколько строк об образе жизни того [150] тончайшего слоя, чьим выразителем был Владимир Ильич. Подмечено женским глазом его гостьи Клары Цеткин. Она часто бывала в квартирах рабочих, которые лучше обставлены, чем квартира «всесильного московского диктатора». Все продуктовые подарки посылались в больницы и детские дома: «Семья Ленина строго придерживалась принципа жить в тех же условиях, что и трудящиеся массы». «Было бы оскорбительно и смешно предполагать, что т. Крупская в Кремле играла роль «жены Ленина». «Первая женщина великого русского государства! — согласно буржуазным понятиям и терминологии, — Крупская является бесспорно первой по преданности делу угнетенных и страдающих».

Образ жизни ленинской гвардии, ее этика были продиктованы и целиком подчинены интересам классовой борьбы пролетариата. Слова Н.А. Семашко: «К нему изумительно подходило то определение морали, которое он дал на III съезде комсомола: «...наша нравственность подчинена вполне интересам классовой борьбы пролетариата», — применимы к целому слою.

Их психология, этика, образ жизни были бы невозможны без фундамента: без идеологии. А идеология окрепла в борьбе, в идейных битвах, в отмежевании от чужих; в четком осознании своего и своих. Пусть только горсточка, только кучка, но тесная кучка, крепко держащаяся за руки.

Излагаю ленинские принципы партийного строительства, благодаря которым партия пролетариата смогла победить. Развитие — это борьба противоположностей. Расхождение позиций нельзя замазывать и заклеивать. Их нужно вытащить на солнышко, чтобы они прояснились. Единство не может быть силой, если оно лицемерное, то есть мнимое. Со Второго съезда РСДРП, окончательно разделившего марксистов на большевиков и меньшевиков, не случайно ушли представители правого, а не левого крыла партии. Меньшинство образовалось именно из правого крыла партии.

Дальше цитирую из книги «Шаг вперед, два шага назад»: «Разделение на большинство и меньшинство есть прямое и неизбежное продолжение того разделения социал-демократии на революционную и оппортунистическую.., которое не вчера только появилось не в одной только русской рабочей партии и которое, наверное, не завтра исчезнет».

Меньшевики объявляют себя марксистами. Но [151] рево люционная, живая суть марксизма им недоступна. В их руках марксизм мертвеет и профанируется. Претворять его в жизнь они не способны. Слова расходятся с делами, узкие, групповые интересы одерживают верх над партийностью, наблюдается беспомощное пасование перед буржуазной психологией. Про них хорошо было сказано, что они не стоят, а лежат на марксистских позициях. Цитирую из той же книги. «Бюрократизм означает подчинение интересов дела интересам карьеры, обращение сугубого внимания на местечки и игнорирование работы...»

Для того чтобы понять, движением вперед или движением назад был тот или иной поворот, надо знать, революционное или оппортунистическое крыло партии являлось реальной силой, сделавшей это. Оппортунистическое крыло может одерживать временные победы. «Шаг вперед, два шага назад... Это бывает и в жизни индивидуумов, и в истории наций, и в развитии партий. Было бы преступнейшим малодушием усомниться хоть на минуту в неизбежном, полном торжестве принципов революционной социал-демократии, пролетарской организации и партийной дисциплины».

Вот это и означает постановку вопроса по-большевистски. Это означает оформление большевизма как идео­логии ленинской гвардии, окрепшей в боях с меньшевизмом. Переступая через обвинения в чрезмерной склонности к полемике и к расколам, переступая через личные привязанности, Ленин вытаскивал на солнышко противоречия, прояснял их, отмежевывался от оппортунистов — и потому-то и смог собрать кадры в единую боевую организацию профессиональных революционеров, которая к решающим боям оказалась самой сильной и самой единой в мире.

Это были кадры, способные, реально претворять марксизм в жизнь, осуществлять его. У них слова не расходились с делами, и марксизм оставался живым и революционным. В первые годы Советской власти они определяли не только политику, но и уровень новой жизни, и методы ее борьбы со старым миром, и пользовались «громадным, безраздельным авторитетом» у сознательного пролетариата. Выступая на VIII съезде РКП (б), Ленин говорил: «Если когда-нибудь будущий историк соберет данные о том, какие группы в России управляли эти 17 месяцев, какие сотни, тысячи лиц несли на себе всю эту работу, несли на себе всю неимоверную [152] тяжесть управления страной, — никто не поверит тому, что можно было этого достигнуть при таком ничтожном количестве сил».

Естественно и отношение Ленина к ним, его нежность и забота. Но ощутима и тревога...

«Мне сообщили, что лифт не будет действовать 20, 21 и 22 сентября.

Это верх безобразия. Есть люди с больным сердцем, коим подъем вреден и опасен. Я тысячу раз поручал следить за лифтом, назначив ответственное лицо.

Объявляю Вам строгий выговор...»

Пустяк? Не думаю...

Из его речи, посвященной Я. М. Свердлову (1920 год):

«Наше размышление должно направиться на значение и роль крупных организаторов. Мы знаем, что для организации миллионов значение руководителя, практического организатора необъятно велико. Мы знаем, что нам, всему рабочему классу приходилось и приходится приступать к этому делу организации с ничтожным количеством действительно выдающихся организаторов. И в этом отношении история жизни и деятельности Якова Михайловича Свердлова в особенности поучительна, в особенности наглядно показывает нам, при каких усло­виях выдающиеся организаторские таланты, число которых так мало, при каких условиях они складывались, как они закалялись, как превращались в крупнейшие организаторские силы...

Всякий из нас, кто имеет за собой порядочное количество лет нелегальной работы, всякий, кто знал сотни революционеров, скажет себе, что ничтожное число из них, которое можно пересчитать по пальцам одной руки, являются такими организаторами, которые сумели из этого опыта постоянного общения в нелегальных кружках, из подполья вынести общее знание людей... Здесь партии предстоял неслыханно трудный переход. Партия, которая воспитала лучших своих представителей, как Я.М. Свердлов, не могла иначе воспитать, как деятельностью нелегальной, в подполье, в кружках. Партии пришлось в несколько недель, самое большее в несколько месяцев, превратиться в партию правительственную...»

Запомним эти знаменательные слова о ничтожно малом количестве жизненно необходимых стране людей. Запомним также, что все они — революционеры, воспитанные [153] партией в условиях подполья. Другой жизни они не знали. Они были профессионалами в революционных методах...

...Как видно, Ленин об этом думал много и думал давно. Из одной его статьи: «Для настоящего революционера самой большой опасностью, — может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов...»

В той же речи — призыв искать, воспитывать, вы­двигать организаторские таланты из рабочих и крестьян. Скорее растить тех, кто жил не в «искусственной обстановке подполья», а потому лучше, правильнее может понять происходящее. «Но мы не можем эти таланты найти, мы не научились ставить их на настоящее место...»

Это тревога. Успеть вырастить смену тончайшему слою старой революционной гвардии. Во-первых, для новых условий. Во-вторых, просто смену.

Мы с вами вели речь о многих прекрасных качествах профессиональных революционеров.

Эти качества не были, разумеется, лично ими открыты, придуманы и привиты себе. Так в нашем материальном мире не бывает. Они служили пролетариату, они выражали его интересы, и, естественно, в них фокусировалось лучшее, рассеянное в массе. Лучшие качества сознательного пролетариата в концентрации — скажем так, это будет верно.

Исключительно точно эта мысль сформулирована в обращении ЦК «К партии. Ко всем трудящимся» от 22 января 1924 года:

«Все, что есть в пролетариате поистине великого и героического — бесстрашный ум, железная, несгибаемая, упорная, все преодолевающая воля, священная нена­висть, ненависть до смерти к рабству и угнетению, революционная страсть, которая двигает горами, безграничная вера в творческие силы масс, громадный организационный гений, — все это нашло свое великолепное воплощение в Ленине...»

Все это нашло свое воплощение и в ленинской гвардии. До победы пролетариата ему служат именно такие люди. Это уже после победы примазываются карьеристы.

Вернемся к тому, с чего начали эту главу, — человек есть совокупность всех общественных отношений. Всех реально существующих. Реально воздействующих на него, реально могущих отражаться в его сознании. От человека зависит многое, но не больше возможного.

...И вот следишь по книгам, как исчезает цвет революции, соратники Ленина. Значит, картину начинают определять другие краски...

Они остались в книгах, в истории, в народной памяти. Ничто не исчезает бесследно, тем более то, что мы по праву назвали концентрацией лучших качеств пролетарских масс.

Их идеология — идеология левого крыла марксизма, то есть большевизма — в книгах Ленина. Их образ жизни — в воспоминаниях о них и в воспоминаниях о Ленине как о лучшем их представителе. То, что питало их и создало, — в реальной жизни, в массах. Это наши духовные ценности.

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: