ЛЕНИНСКИЙ УРОК: КАК ОТНОСИТЬСЯ К ЛЮДЯМ

Историю делают массы, хотя обывательскому сознанию это может представляться по-другому. Историю делают классы, столкновения и противоречия их интересов, хотя обыватель может этого вовсе не видеть и отри­цать на том же основании, на каком в течение столетий отрицалась шарообразность Земли: он не видит, что Зем­ля круглая, а видит, что она плоская.

Человек — выразитель классовых интересов, даже в том случае, если он уверен, что он просто человек, вообще человек, сам по себе. Выражение классовых интересов — это и есть политическая позиция, то основное, по чему Ленин оценивал человека и нам завещал оценивать.

Красной нитью проходит эта мысль через все его книги и через книги о нем.

«...Когда кто-либо в его присутствии распространялся об «отрицательных качествах» того или иного товарища, он резко прерывал всякую обывательщину в этом направлении:

— Вы мне расскажите-ка лучше, какова линия его политического поведения».

Это — о «плохих» людях. Теперь — о «хороших».

«Владимира Ильича можно было легко рассердить расплывчатой характеристикой какого-нибудь человека в качестве вообще «хорошего» человека. «При чем тут [155] «хороший», — аргументировал он. — Лучше скажите-ка, какова политическая линия его поведения...»

А вот «плохие» и «хорошие» в совокупности. Вспоминает Г.В. Чичерин: «Я никогда не видел Владимира Ильича более раздраженным, чем в те моменты, когда личная склока привносилась в деловую работу, когда деловые аргументы заменялись личными нападками и склокой, когда вместо того, чтобы говорить о деле, говорили о личных обидах или о личных качествах тех или других участников дела».

Известно, что Ленин был нежен с теми, кто все силы отдавал общему делу. Менее известно, что эти же самые люди переставали существовать для Ленина, если они отказывались от борьбы и уходили в личное существование.

Благодаря ленинской оценке людей большевистская эмиграция была единственной эмиграцией в дореволюционное время, которая не перегрызлась и не опустилась.

Один из видных эсеров тогда недоумевал:

— Почему вы, большевики, отличаетесь от всех? Когда встречаешься с вами, то чувствуешь, что у вас есть какое-то особое внутреннее содержание, особенная сплоченность, свой особый мир.

Это было единство классовых интересов как осознанное главное, по сравнению с которым все остальные человеческие свойства естественно воспринимались как второстепенные, из-за которых шуметь нечего. Вопросы «психологической совместимости» никого не волновали: «совместимость» обеспечивалась единой позицией.

Та же классовая (то есть большевистская) оценка присутствует всюду. Главный редактор «Бедноты» В. А. Карпинский рассказывает Ленину о почте, идущей в газету.

- Вот, говорю, пишут, что Советская власть хуже царской.

- Хуже царской? — переспрашивает Владимир Ильич и смеется прищуренным глазом. — А кто пишет? Кулак? Середняк?

Естественно, что для кулака Советская власть хуже царской. Естественно, что для буржуазии Советская власть хуже царской и что буржуазия бешено мстит. Пролетарская власть и не собиралась быть хорошей для всех. Диктатура пролетариата — не мед, а яд для врагов пролетариата.

Когда листаешь сборники о Ленине, выпущенные в [156] разное время, видишь, что в последние издания включены материалы, которых в предыдущих не было. Принцип отбора дополнительных материалов — именно прояснение классового отношения Ленина к событиям и к людям.

Политика такая: возможно больше свободы и простора для творчества масс, возможно меньше свободы для буржуазии и ее холопов, возможно меньше условий для каких бы то ни было проявлений буржуазности: взяточничества, воровства, спекуляции, хамства по отношению к пароду, неподчинения пролетарской власти.

Конкретное проявление политики — ну, например, в продовольственном вопросе.

Одна строка «...расстрелять на месте тех, кого изобличат в грабежах...»

Рекомендация наркому продовольствия А.Д. Цюрупе — ввести классовый паек:

— Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а пролетариату дайте хлеб.

Июль 1918 года. Телеграмма суздальскому исполкому:

«Возвратите хлеб, отобранный заградительным отря­дом у голодающих рабочих. Сообщите подробности этого случая.

Предсовнаркома Ленин».

Январь 1919 года. Телеграмма Курской ЧК:

«Немедленно арестовать Когана, члена Курского центрозакупа, за то, что он не помог 120 голодающим рабочим Москвы и отпустил их с пустыми руками. Опубликовать в газетах и листками, дабы все работники центрозакупов и продорганов знали, что за формальное и бюрократическое отношение к делу, за неумение по­мочь голодающим рабочим репрессия будет суровая, и плоть до расстрела.

Предсовнаркома Ленин».

На заседании исполкома Петроградского Совета с участием Ленина обсуждается продовольственный вопрос. Как преодолеть трудности? Решение: установить строжайшую экономию продовольствия, снять со снабжения все буржуазные, нетрудовые элементы, вовсе снять, не выдавать им продовольственных карточек до тех пор, пока они не начнут работать.

Не знаю, как это выглядит с точки зрения вновь вынырнувшего из исторических глубин внеклассового гуманизма, процветавшего два-три последних десятилетия?

И вновь доказавшего свою несостоятельность, потому что параллельно с его бессильным морализаторством и призывами к доброте шли явления паразитизма, нетрудового обогащения, шкурничества и презрения к «неудачникам». Наверное, с точки зрения абстрактной «доброты» описанная политика плоха. Наверное, это «недоброта». Поставьте «доброту» на классовую основу, и вы увидите, кому бы она служила. А описанная здесь «недоброта» удержала страну от гибели и сломила сопротивление паразитов. «Недоброта» тоже служит интересам пролетариата. Недаром и опору ищет и находит именно у рабочих.

Январь 1918 года. В Харьков:

«Антонову и Серго

Ради бога, принимайте самые энергичные и революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно.

Ради бога!

Ленин». Октябрь 1921 года..

«К товарищам рабочим, ловцам Аральского моря.

Дорогие товарищи!

До вас, конечно, дошла уже весть об [158] огромной беде — о небывалом голоде, постигшем все Поволжье и часть Приуралья. Начиная от Астраханской губернии и кончая Татарской республикой и Пермской губернией, всюду засуха выжгла почти окончательно и хлеб и траву. Миллионы людей — трудовых крестьян и рабочих, миллионы скота готовы погибнуть и гибнут уже.

...Всех одинаково ждет лютая смерть, если не придут на помощь свои товарищи — рабочие, трудовые крестьяне, пастухи и рыбаки из более благополучных местностей...

У вас на Аральском море неплохой улов рыбы, и вы проживете без большой нужды. Уделите же часть вашей рыбной продукции для пухнущих с голоду...»

Любой читатель, чуткий к языку и стилю, увидит, что последние два документа написаны человеком, который голод Питера и Поволжья чувствует лично.

...Все вертится у меня в голове этот стакан чаю... Ленин любил чай, но крепкий, настоящий, а не разбавленный, не «чахоточный», как он называл. Так вот когда в Смольном подавали достаточно крепкий чай, он выпивал два стакана, а когда «чахоточный» — только один. Мог ли он ну хотя бы в порядке единственного исключения! — пить нормальный чай? Хотел ли? Конечно, хотел. Но мог ли? Что мешало? А мешало, очевидно, именно личное чувство голода Питера и Поволжья.

...И опять этот чай... Яркое воспоминание о нем Александры Коллонтай. Самый памятный день в ее жизни, — день, когда была провозглашена власть Советов, а она о чае... «Помню комнату в Смольном окнами на Неву. Вечер. Темный, октябрьский. С Невы порывами дул шквальный ветер. В комнате тускло светила электрическая лампочка над небольшим квадратным столом. А за столом собрались члены ЦК, избранные на VI съезде партии. Кто-то принес несколько стаканов горячего чая».

Что-то схожее мелькает в восприятии Фотиевой, хотя это уже не Смольный, это Кремль, 22-й год, осень. По вечерам, если нет посетителей, Ленин гасит в своем кабинете люстру, оставляет только настольную лампу. Он экономит электричество.

Теперь вернемся к классовой борьбе.

Письмо Д. И. Курскому от 4 мая 1918 года:

«Необходимо тотчас, с демонстративной быстротой, ввести законопроект, что наказания за взятку (лихоимство, подкуп, сводка для взятки и пр. и т. п.) должны быть не ниже десяти лет тюрьмы и, сверх того, десяти лет принуди­тельных работ».

Повод для этого письма: Московский ревтрибунал приговорил четырех сотрудников Московской следственной комиссии, обвиненных во взяточничестве и шантаже, к шести месяцам тюремного заключения. Ленин внес в ЦК РКП (б) предложение исключить из партии судей, которые вынесли такой мягкий приговор.

Потом косяком пошли под суд бюрократы и волокитчики.

Два крестьянина обратились к Председателю СНК с жалобами на незаконную реквизицию у них лошадей. Управление делами СНК направило жалобы в особую комиссию, ведавшую этими вопросами. Сотрудник комиссии Романов наложил резолюцию: «Работы и так много и пустяками заниматься некогда». Владимир Ильич отдал распоряжение о привлечении этого бюрократа к уголовной ответственности.

Письмо в Мосревтрибунал о волокитчике из Нарком прода [159] Я. С. Артюхове, продержавшем два с половиной месяца у себя в столе срочное дело: ходатайство крестьян о снижении продналога, так как их поля побило градом. «Крайне важно — с точки зрения и партийной и политической — во исполнение решения VIII съезда Coветов особенно, чтобы суд по делу о волоките был наиболее торжественным, воспитательным и приговор наиболее внушителен».

Перед нами — классовая борьба с буржуазностью, а не судебная хроника.

А как должен работать большевик — Ленин показывал пример сам и учил свое окружение.

В его произведениях прослеживается такая мысль: нужно научиться определять, что самое главное в каждый конкретный исторический момент. Он называл это «звеном цепи». И вот здесь, на этом «звене», надо сосредоточить все силы и все внимание, «уцепиться» за него. Ему приходилось полностью сосредоточиваться на продовольственном кризисе, на военных делах, на организации аппарата и т.д. Кое-что рассмотрим.

Продовольственный и топливный кризис. По свидетельству М. И. Гляссер, Ленин работал так, «как будто за каждый пуд хлеба или вагон дров, застрявшие в пути; по чьей-нибудь халатности, он сам лично отвечал и требовал того же от других... Он заказывал себе справки о количестве заготовленного где-нибудь в Сибири или на, Кавказе и подвезенного к крупным промышленным центрам хлеба или топлива, сам подсчитывал и делал расчеты — как их распределить и на сколько хватит, созывал ежедневные совещания для изыскания всяких экстренных мер и увязки работы отдельных ведомств». По составленному им образцу ежедневно к 12 часам дня поступали ему такие сводки: 1) находится в пути вагонов к такому-то числу; 2) прибыло за сегодня; 3) находится в пути на расстоянии не свыше 100 верст от Петрограда; 4) на расстоянии 100—300 верст от Петрограда; 5) на расстоянии 300—1000 верст от Петрограда.

Как на войне. Впрочем, почему «как»? Просто на войне. Вся жизнь на войне идеологической, экономической, организационной. А вот и на войне как таковой.

Положение критическое. На фронт отправлено все, что возможно отправить, но войска отступают. Некоторые воинские части разваливаются. А банды Керенского — под Петроградом. [160]

В этот момент в штаб округа приехал Ленин и создал, в сущности, второй штаб, куда беспрерывно вызывал людей и отдавал распоряжения. П. И. Подвойский отметил, что эти распоряжения не касались военных операций, а сводились к мобилизации всех средств для обороны, тем не менее он вскипел и потребовал, что если так, пусть его немедленно освободят от командования. В ответ он услышал следующее:

— Я вас предам партийному суду, мы вас расстреляем. Приказываю продолжать работу и не мешать мне работать.

Только на следующий день Подвойский оценил смысл и значение «параллельной работы» Ленина: в чрезвычайный момент он сконцентрировал мысли, силы и средства до крайних пределов.

Он потребовал: раз дело дошло до войны — всю внутреннюю жизнь страны подчинить войне. Это стало нашим правилом, а тогда было новым словом даже для профессиональных военных. Хотя, по сути, это один из вариантов тех же организационных принципов.

Вот это и называется твердая рука. Эту руку борющиеся рабочие чувствовали так же явственно, как явственно в кремлевском кабинете ощущалось каждое изменение в настроениях масс.

Военный М. С. Кедров:

«Помню день, день получения на фронте потрясаю­щего известия о ранении Ильича.

Дрогнул фронт...»

Такая спайка фронта и вождя не уникальна, но редка, и возникает она недаром.

Раздел о том, как уцепился Ленин за следующее «звено» — за госаппарат, начнем с печального и мудрого письма, адресованного Инессе Арманд.

«Люди большей частью (99% из буржуазии, 98% из ликвидаторов, около 60—70% из большевиков) не умеют думать, а только заучивают слова. Заучили слово: «подполье». Твердо. Повторить могут. Наизусть знают.

А как надо изменить его формы в новой обстановке, как для этого заново учиться и думать надо, этого мы не понимаем».

Ленину предстояло учить новый государственный аппарат.

Похоже на то, что мы сейчас лучше знаем и чаще [161] вспоминаем его критические слова. Ну, например, из «Государства и революции»: «Об уничтожении чиновничества сразу, повсюду, до конца не может быть и речи. Это — утопия». Или о его ненависти к бюрократической системе: «Она парализует и вносит разврат как внизу, так и наверху». Но мы хуже знаем и реже вспоминаем другие слова, без которых полная, диалектическая оценка искажается. Выступая на XI съезде партии, Ленин говорил: «Пусть наш государственный аппарат из рук вой плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано...» Читая дальнейшее, будем это держать в уме.

Жалобы на имя Ленина поступали отовсюду. Аппарат был обязан о письменных жалобах докладывать ему в течение 24 часов, об устных — 48.

Замечания сотруднику:

«С делом о Шатурке (№ 3 в обложке) Вы явно виноваты...

Вы засолили...

Так нельзя.

Нельзя солить».

«Вчера мной было обнаружено, что данный мною Фотиевой срочный документ... оказалось, пошел обычным, т.е. идиотским, путем и опоздал на долгие часы, а без моего вмешательства второй раз опоздал бы на дни.

Такая работа канцелярии недопустима, и, если еще хоть раз обнаружится подобная типичная волокита и порча работы, я прибегну к строгим взысканиям и смене персонала...»

Воинской части, несмотря на требование Владимира Ильича, три дня не отгружали хлеб: телеграмма с его резолюцией шла по инстанциям. Она шла «обычным путем», не залеживалась, не «солилась», и виновников не было.

— Формально нормально, а по существу издевательство.

...Эту ленинскую фразу последнее время мне приходится слышать часто: ее произносят, когда говорят о слишком высоких (но законных!) доходах, о явно лишних льготах, о праве наследования (законном!), позволяющем наследникам жить почти не трудясь... «Формально нормально, а по существу издевательство». Пришел срок — эти слова заработали. [162]

— К вам поступила жалоба, просьба. Так вообразите же себя на месте жалобщика, постарайтесь душой, сердцем понять его положение. Сочтите, что это вам не отвечают на заявление, что это вас не допускают к начальнику, к которому вы стремитесь попасть. Или вот человек просит квартиру. Поднатужьтесь, напрягите всю свою фантазию и картинно представьте себе, что это у вас нет квартиры, что это вы скитаетесь с семьей по углам... И тогда вы наверняка найдете возможность помочь просителю. Это не филантропия. Это коммунисти­ческий подход к человеку.

Пора подвести некоторые итоги ленинского урока: как относиться к людям.

Первое. Главное в человеке — его политическая позиция. Кому выгодны его поступки? Интересы какого класса он выражает? Поступки могут быть выгодны про­летариату — передовому классу, локомотиву истории; могут быть выгодны паразитам и могут быть выгодны ему лично, то есть продиктованы только личным, шкур­ным, мелкобуржуазным интересом. В зависимости от это­го и оценивай. Здесь источник оценок и порядочности, и надежности, и прогрессивности, и даже ума и развития.

Второе. Ведущее свойство сознательного пролетариата — коммунистическое бескорыстие. Шкурник не может понять, что это такое, это вне возможностей его понимания. Любой гражданский поступок он объясняет каким-нибудь низким мотивом. Его ведущее свойство — стремление к личной выгоде. Исходя из этого, не может быть единых оценок событий и людей. Взаимоисключающие противоположности естественно дают взаимоисключающие оценки. Поэтому всегда смотри: кто дает оценку. «Кулак? Середняк?»

Третье. Ничего «всечеловеческого», кроме анатомии, не существует. Все человеческие проявления имеют историческую и классовую природу. Поэтому большевик поступает так, как диктуют интересы пролетариата, во­преки интересам шкурников и паразитов. Последние будут ненавидеть и мстить? Естественно, на то и борьба. Это хороший признак. Это плюс.

Четвертое. После Октября мы имеем два основных типа: коллективиста и обывателя с его личными интересами. Они не так четко обозначены, как антагонистические классы до Октября. Антагонизма между ними [163] нет, но эти типы друг другу противостоят, и линию борьбы надо видеть. Первый работает на людей, второй — на себя. Соответственно этому надо выстраивать всю систему оценок: что ценить? что прощать? что уважать и т. д. Что человек просто работает — этого еще мало для положительной оценки в наши дни, это означает только, что он не паразит.

Достаточно. Давайте вспомним историю, лето 17-го года. Необходимость у врагов пролетариата избавиться от Ленина... Однако уже тогда за ним шло огромное большинство рабочих и солдат. Как бы бумеранг не возвратился! Поэтому применили другой способ: вечный буржуазный способ воздействия на обывателя — клевету. Ленин был объявлен германским шпионом.

...Какие все-таки грязные эти люди!..

Клевете, разумеется, поверили. Самый низкий мотив поступков всегда распространяется, заучивается и повторяется легче и быстрее всего. По свидетельству очевидца, профессионального революционера А.В. Шотмана, «в воздухе чувствовалась близость погрома. Называться в эти дни большевиком открыто значило обречь себя на растерзание толпы озверевших обывателей. Партийные комитеты в городе были разгромлены, многие товарищи были арестованы, пошли слухи о возможности их расстрела».

Толпа озверевших обывателей... Маленьких чумазых, как их называли Салтыков-Щедрин и Ленин. От чумазых и сейчас чего только не услышишь... Естественно: ведь борьба не закончена.

Напечатано в «Комсомольской правде» 22 апреля 1933 года. Статья жены, Н.К. Крупской: «Ленин был революционным марксистом и коллективистом до глубины души. Вся его жизнь, деятельность были подчинены одной великой цели — борьбе за торжество социализма. И это накладывало печать на все его чувства и мысли. Ему чужда была всякая мелочность, мелкая зависть, злоба, мстительность, тщеславие, очень присущие мелкособственническим индивидуалистам». В этой коротенькой цитате — емкая характеристика обоих типов.

Ленинский курс не был ни мягким, ни добрым. Это был единственно верный курс левого крыла марксистов. Стратегия и тактика борьбы, а не абстрактные этические категории определяли как отношение к классам, группам, так и к отдельным людям. [164]

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: